Переходную ступень от сочинений логографов к подлинной истории составляет "История" Геродота.
О жизни Геродота, как и о жизни многих греческих писателей, до нас дошло из древности мало сведений; еще меньше сведений, которые можно считать достоверными, и притом лишь в очень немногих случаях их можно приурочить к известному времени или определить их хронологическую последовательность.
Сам Геродот в своем сочинении сообщает о себе очень мало. Главными источниками сведений о нем служат две короткие статьи в словаре Свиды, источника не совсем надежного, свидетельство Памфилы у римского писателя II века н. э. Авла Геллия (XV, 23) несколько упоминаний о нем у некоторых других писателей древности.
По свидетельству Памфилы, Геродоту в начале Пелопоннесской войны было, кажется, 53 года. Так как Пелопоннесская война началась в 431 г., то, согласно этому свидетельству, Геродот родился в 484 г. Это свидетельство ослабляется словом "кажется", которое указывает на то, что данное предположение основано на каком-то умозаключении. Памфила заимствовала свои сведения, скорее всего, из "Хроники" Аполлодора (писателя II века до н. э.), а Аполлодор иногда определял время жизни упоминаемых в его "Хронике" лиц по их "акмэ", т. е. по времени их "цветущего возраста", который считался в 35-40 лет и приурочивался к какому-нибудь важному событию их жизни. по видимому, и к Геродоту был применен этот метод. Его "акмэ" была приурочена к его переселению в Фурии (см. ниже) в 444 г. или, может быть, к чтению им своей "Истории" в Афинах; отсюда уже и был высчитан его возраст в начале Пелопоннесской войны.
Таким образом, нельзя полагаться на точность свидетельства Памфилы; это гипотеза, но все же гипотеза, близкая к истине; и, на основании других соображений, можно думать, что рождение Геродота приходится на время между 490 и 480 гг. Приблизительно к этому же времени относит дату рождения Геродота и Дионисий Галикарнасский: "Геродот - галикарнассец, родившийся незадолго до Персидской войны и проживший до Пелопоннесской" ("О Фукидиде", гл. 5). Если здесь под "Персидской войной" понимать поход Ксеркса (который Дионисий и подразумевает главным образом под словами "Персидская война"), то и получится один из годов, предшествовавших 480 г. Тот же приблизительно вывод можно сделать на основании рассказа самого Геродота. Нигде он не говорит о том, что был участником войны, стало быть, в 480 г. и ближайшие годы он был еще малолетним. В точности год рождения Геродота, как видно, не удалось установить уже и древним ученым.
О годе смерти Геродота нет никаких свидетельств древности; по видимому, и он был неизвестен древним ученым. Ученые нового времени определяют его приблизительно на основании самого труда Геродота. Он упоминает некоторые события начала Пелопоннесской войны (например, о нападении фиванцев на Платеи в 431 г. - VII, 233; о казни спартанских послов афинянами в 430 г. - VII, 137); но о событиях после 430 г. никаких упоминаний уже нет. На основании этого можно предположить, что он умер вскоре после 430 г.
Из двух статей Свиды- Ἡρόδοτος и Πανύασις - мы узнаем следующие биографические подробности. Геродот был родом из города Галикарнасса и происходил из знатной фамилии. Из-за Лигдамида (Λύγδαμις), тиранна Галикарнасского, он переселился на остров Самос. Вернувшись в родной город и изгнав тиранна, он встретил впоследствии недоброжелательное отношение к себе со стороны сограждан и добровольно переселился в колонию Фурии, основанную афинянами. Там Геродот умер и был похоронен на площади.
О том, что Геродот был родом из Галикарнасса, свидетельствуют также Дионисий Галикарнасский [1] и Страбон (XIV, 16).
Те же сведения дает в стихотворной форме и эпиграмма-эпитафия, приводимая Стефаном Византийским: "Этот прах скрывает умершего Геродота, Ликсова сына, главу древней ионийской истории, возросшего в отчизне дорийцев; но, бежав от невыносимой хулы их, он взял себе отчизной Фурии".
Вот почти все существенные сведения о жизни Геродота, дошедшие до нас из древности. Ученые нового времени прибавили к этому много гипотез.
Чтобы представить себе политическую обстановку, в которой вырос Геродот, надо к приведенным выше свидетельствам сделать пояснения исторического характера.
Галикарнасс, родина Геродота, был приморским городом на полуострове юго-западного берега Малой Азии. Это была дорийская колония, основанная, по местному преданию, в XII веке до н. э. [2] Но дорийские колонисты нашли полуостров уже занятым карийцами[3]; может быть, даже название "Галикарнасс" означает "остров морских карийцев". Новые поселенцы не изгнали прежних жителей; но, вероятно, последние жили особняком, в отдельном квартале города.
Карийцев в Галикарнассе было очень много, судя по большому числу несомненно карийских имен, которые мы находим в галикарнасских надписях. Иногда в одном и том же семействе встречаются имена греческие и карийские, что указывает на существование смешанных браков. Но смешение национальностей в Галикарнассе этим не ограничивалось: сами дорийцы, колонизовавшие его, не были чистыми дорийцами. Большая часть их была из города Трезена в Арголиде[4], жители которого были близки по религии афинянам, что указывает и на племенное их родство. Таким образом, дорийцы, прибывшие в Галикарнасс, были уже наполовину ионизированными. Придя в соприкосновение с жителями ионийских городов Малой Азии, они окончательно слились с ионийцами. Вот почему в V веке в Галикарнассе говорили уже только на ионийском диалекте и употребляли ионийский алфавит.
Первоначально Галикарнасс принадлежал к союзу дорийских городов Малой Азии, так называемому "шестиградию" (Ἑξάπολις), но впоследствии был исключен из союза. По словам Геродота (I, 144), причиной его исключения было религиозное преступление одного из жителей Галикарнасса, но возможно, что это послужило лишь предлогом, а истинной причиной было ионизирование этого города.
Еще ранее середины VI века до н. э. Галикарнасс, как и все другие города малоазийского побережья, подпал под власть сначала лидийцев, потом персов. Во время нашествия Ксеркса на Элладу Галикарнасс с тремя соседними островками представлял собою маленькое вассальное государство, находившееся под верховной властью персидского царя и управлявшееся царицей Артемисией карийского (или киммерийского) происхождения, которая за свои заслуги перед персами во время Саламинского сражения пользовалась милостью Ксеркса. После смерти Артемисии тираннами в Галикарнассе были сын ее и внук, по имени Лигдамид, упоминаемый у Свиды.
На основании статей Свиды нельзя определить в точности ход событий, о которых в них говорится, а из других источников он нам неизвестен; по видимому, речь идет о восстании или о восстаниях против тиранна Лигдамида, причем Геродот спасся бегством на остров Самос, а его родственник Паниасид был казнен Лигдамидом.
Сколько времени жил Геродот на Самосе, определить нельзя, но, судя по его хорошему знакомству с этим островом и по благоприятным отзывам о нем в его "Истории", предполагают, что Геродот прожил там довольно долго.
Сообщение Свиды о причине удаления Геродота из родного города - "увидел, что сограждане относятся к нему недоброжелательно", - остается для нас неясным.
О детстве и юности Геродота и об образовании его мы не имеем никаких известий из древности. Но на основании его "Истории" можно заключить, что он был очень образованным по тогдашнему времени человеком. Он знает и цитирует поэтов, - не только Гомера, поэмы которого служили основой воспитания молодежи, но и других - Гесиода, Архилоха, Алкея, Сапфо, Симонида Кеосского, Пиндара, Эсхила и др. Прозаическая литература в его время была очень невелика; он упоминает Эзопа; из логографов он пользовался, насколько можно судить, только сочинениями Гекатея.
Из жизни Геродота, после того как он покинул родной город, можно считать твердо установленным лишь один факт - то, что он поселился в городе Фуриях. Это была колония, основанная афинянами в 444-443 гг. до н. э. в Южной Италии, недалеко от разрушенного города Сибариса. В эту колонию были приглашены желающие переселиться из всей Эллады. В ней поселился и Геродот, но неизвестно в каком году - при самом ли основании ее, т. е. в 444-443 гг., или позднее.
Где он провел годы после того, как покинул Галикарнасс, определить с достоверностью невозможно, возможны лишь гипотезы. Неизвестно также, что побудило его поселиться в Фуриях, но об этом можно догадаться. Покинув родной город, Геродот был везде иностранцем (ξένος), не пользовавшимся гражданскими правами, а положение таких иностранцев в Элладе было не обеспеченным во всех отношениях[5]. Поэтому вполне естественно, что Геродот желал под старость быть полноправным гражданином в новой колонии и иметь там вторую родину.
В начале своего сочинения Геродот называет себя галикарнассцем, как читается в наших рукописях. Однако, по другим свидетельствам, Геродот назывался и фурийцем; так он назван Аристотелем (Риторика, 1409 a, 29).
Но если даже допустить, что Геродот называл себя фурийцем, то из этого все-таки нельзя вывести заключение, будто он начал писать свое сочинение в Фуриях, потому что, во-первых, очень часто предисловия пишутся после окончания самого сочинения, так что Геродот мог написать все сочинение (или большую его часть) до переселения в Фурии, а здесь добавить предисловие; во-вторых, даже мог написать где-нибудь раньше предисловие, назвав себя галикарнассцем, а в Фуриях изменить это наименование на "фуриец".
Значительную часть жизни Геродот провел в путешествиях. Как видно из его рассказа, он посетил следующие места: Вавилон, Ардерикку (деревню близ Суз), Египет, Скифию, Колхиду, Фракию, Кирену, Элладу материковую и островную, Малую Азию, Южную Италию. Это - огромное пространство, 31° долготы (от востока к западу) и 24° широты (от севера к югу). Одни места он видел сам, другие описывает со слов местных жителей. В какие годы и в каком порядке он совершал эти путешествия, неизвестно. В литературе об этом высказано много предположений, но к общему мнению ученые не пришли. Лишь немногие из этих путешествий можно с некоторой вероятностью определить хронологически. Так, пребывание Геродота в Египте относится ко времени после сражения при Папремисе, происходившего между персами и египтянами (ливийцами?) в 460-459 гг. до н. э. Таким образом, terminus post quem для этого путешествия определен; но через сколько лет после этого года оно было совершено, все-таки остается невыясненным и определяется учеными различно.
Древние источники сообщают и о том, что Геродот читал свою "Историю" или части ее в разных местах Эллады - в Олимпии[6], в Коринфе[7]. Современная критика относится к этим известиям по большей части с недоверием, но вполне убедительных доказательств против них привести нельзя. Может быть, некоторые подробности в них и вымышлены, но самый факт чтения Геродотом "Истории" в разных городах Эллады вполне возможен, так как выступления писателей с чтением своих произведений в древней Греции были обычны.
Лучше всего засвидетельствован рассказ о чтении Геродотом "Истории" в Афинах. Евсевий в "Хронике" указывает, что это чтение происходило в 447 или 445 г. Он говорит, что Геродот, "был почтен афинским Советам за то, что читал им свои книги". Может быть, к этому чтению (или к какому-нибудь другому) относится и известие Плутарха: Геродоту "ставят в укор, что он, за свою лесть афинянам, получил от них много денег... Однако, о том, что он получил из Афин 10 талантов в подарок по предложению, внесенному [в народное собрание] Анитом, говорит Диилл[8], человек, имеющий немалое значение в истории" (De Herodoti malignitate, 26= p. 1050).
Надо думать, что это чтение Геродота (или одно из чтений, если он читал не один раз), наряду с чтениями логографов, имеет в виду Фукидид, говоря о "прозаиках, сложивших свои рассказы в заботе не столько об истине, сколько о приятном впечатлении для слуха, ничем не подтвержденные и за давностью времени, когда они были, превратившиеся по большей части в невероятное и сказочное" (I, 20, 1).
В настоящее время это известие подвергают суровой критике. Находят, что "сумма - десять талантов (30 тыс. зол. руб.) за литературный труд совершенно невероятна: Пиндар получил за свой дифирамб в честь Афин только тысячу драхм (1/6 таланта), т. е. в 60 раз меньше! Поэтому более правдоподобны предположения, что 10 талантов Геродот получил в возмещение издержек либо по дипломатическим переговорам с Персией, либо по основанию колонии в Фуриях" [9].
Конечно, в этом сообщении может быть ошибка в слове "десять", так как в рукописях встречаются ошибки в числах. Поэтому некоторые предполагают, что вместо "десять" (δέκα) по палеографическим соображениям следует читать "четыре" (δ') или даже "один" (талант). Но указанное выше затруднение этими конъектурами не устраняется, так как 1 талант, а тем более 4 таланта являются все-таки очень большими суммами в сравнении с тысячью драхм, полученной Пиндаром.
Однако если Геродот читал из своей "Истории" о роли афинян в персидских войнах, то, конечно, прославление таких заслуг афинян было несравненно важнее, чем дифирамб Пиндара, а потому и награда могла быть несравненно большей.
Некоторые ученые считают все сообщение Плутарха, а в том числе и свидетельство Диилла, сомнительными. Однако нет никаких оснований им не верить уже по той причине, что о Диилле у древних нет дурных отзывов, а отзыв Плутарха, одобрительный. Мы сами судить о нем не можем, так как от сочинения Диилла сохранилось только два фрагмента, кроме плутарховского, и по этим двум фрагментам нельзя составить об авторе никакого представления.
В связи с чтениями Геродота в Греции поздние писатели приводят рассказ о том, что при одном из чтений присутствовал Фукидид [10]. Рассказ этот считается теперь недостоверным. Подробнее сказано о нем в главе III "Фукидид".
Сколько времени Геродот жил в Афинах, неизвестно, но, судя по его хорошему знакомству с Афинами и с Аттикой, можно думать, что он жил там довольно долго. Вероятно, в Афинах он познакомился с некоторыми видными людьми, но ничего достоверного об этих знакомствах сказать нельзя.
Перикла Геродот, разумеется, должен был знать; но никаких веских оснований думать, что он был близок к Периклу, нет.
Мнение о дружбе Геродота с Софоклом основано на двух фактах: во-первых, у Софокла в "Антигоне" (ст. 905 сл.) героиня трагедии высказывает ту же мысль, какую высказывает у Геродота (III, 119) жена Интаферна; во-вторых, Плутарх приводит начало стихотворения Софокла, посвященного Геродоту (An seni gerenda sit respublica, 3 = p. 959).
Жена Интаферна у Геродота, на вопрос Дария, арестовавшего ее родственников, кого из них она желает сохранить в живых - мужа, детей или брата, отвечает, что она выбирает брата; свое желание она мотивирует так: "Муж у меня может быть и другой, если божеству будет угодно; могут быть и дети другие, если я потеряю этих; но иметь другого брата я никак не могу, потому что у меня нет в живых ни отца, ни матери".
Антигона у Софокла приводит точь-в-точь такой же довод: "По смерти мужа муж у меня был бы другой, и ребенок был бы от другого мужа, если бы я лишилась этого ребенка [или "этого мужа"]; но, когда мать и отец скрыты в обители Аида, никакой брат никогда не может возрасти".
Сходство здесь поразительное; сомнения не может быть в том, что они находятся в каком-то соотношении между собою. Но текст Софокла здесь ненадежен в критическом отношении: слова Антигоны настолько тут неуместны, что обычно считаются позднейшей вставкой, сделанной или самим Софоклом, или кем-нибудь после его смерти[11]. Если вставка сделана кем-нибудь другим, то, конечно, этот текст не имеет никакого отношения к вопросу о дружбе между обоими авторами, но если даже он принадлежит самому поэту, то и это не может свидетельствовать о взаимной дружбе обоих: Софокл мог слышать рассказ Геродота во время чтения его в Афинах и воспользоваться им для своего произведения.
Второй довод в доказательство дружбы Софокла с Геродотом также неубедителен или, может быть, даже совсем не имеет отношения к данному вопросу. Плутарх цитирует начало какого-то стихотворения Софокла: "Софокл сочинил песнь Геродоту, будучи пятидесяти пяти лет". Ученые, приводящие этот довод, конечно, считают несомненным, что упоминаемый здесь Геродот есть именно историк, но в этом нельзя быть уверенным. Об этом стихотворении больше ничего нам не известно, а потому неизвестно и то, историку ли Геродоту было посвящено оно; между тем имя Геродот не редкое.
Но, если даже тут разумеется Геродот-историк, то, не зная содержания стихотворения, нельзя один только факт сочинения стихов, посвященных Геродоту, считать признаком дружбы.
Кроме того, в доказательство дружбы обоих писателей ссылаются на сходство их образа мыслей [12]. Этот довод ничтожен: люди, сходные по образу мыслей, далеко не всегда бывают друзьями; кроме того, совершенно невозможно доказать духовное сходство между ними, потому что личные свойства ни того, ни другого нам не известны.
Можно только удивляться, как на основании таких сомнительных доводов в некоторых научных сочинениях делаются категорические выводы о дружбе, даже о "союзе теплой дружбы", соединявшем "обоих редких мужей!".
Ученых интересует также вопрос, что читал Геродот в Греции (или в Афинах). По мнению одних, он читал последние три книги своей "Истории", по мнению других - первые книги, по мнению третьих - вообще интересные отрывки. Вопрос этот, конечно, не может быть решен, да и едва ли нужно его решение. Правда, авторы этих гипотез думали, что от того или другого решения его зависит и решение вопроса о последовательности составления Геродотом отдельных частей его труда, но едва ли это так. Если бы даже могло быть доказано, что Геродот читал такую-то часть, то разве это было бы доказательством того, что другая часть им не была еще составлена?
Сколько времени жил Геродот после своего переселения в Фурии? Жил ли он там все время до смерти (не считая, может быть, путешествий по Южной Италии и Сицилии), или же приезжал на время в Грецию, или даже совсем переселился в Афины? Все эти вопросы пока не могут быть решены окончательно за неимением данных.
а) Введение
Под именем Геродота до нас дошли два сочинения: "История" и "Жизнь Гомера". Последнее сочинение в современной науке признается подложным, и потому рассмотрению подлежит, как подлинный труд Геродота, только его "История".
В современных печатных изданиях это сочинение носит разные заглавия: "Геродот", "Истории Геродота", "Музы Геродота". Эта разница происходит оттого, что в большей части рукописей, содержащих сочинение Геродота, совсем нет заглавия, относящегося ко всему сочинению, а есть заглавия лишь отдельных его книг. Приведенные выше заглавия даны издателями труда Геродота в новое время.
Труд Геродота в рукописях и в печатных изданиях разделен на девять книг, из которых каждая носит название одной из Муз, а именно: I - Клио, II - Эвтерпа, III - Талия, IV - Мельпомена, V - Терпсихора, VI - Эрато, VII - Полимния, VIII - Урания, IX - Каллиопа. Это деление на книги и обозначение их именем муз ведет начало не от самого автора. Автор, делая ссылку на какую-нибудь предшествующую или последующую часть сочинения, называет ее словом "логос" (λόγος) с каким-либо определением, причем под логосом разумеется не книга по нашему теперешнему делению, а вообще часть сочинения, приблизительно "рассказ", "отдел": "как сказано мною в первом рассказе [отделе]" (V, 36-разумеется здесь I, 92); "по причине, которую я изложу в последующем рассказе [ниже]" (I, 75- разумеется I, 107); "по причине, которую я изложу подробнее в рассказе о Ливии" (II, 161 - разумеется IV, 159).
Первым автором, упоминающим о делении "Истории" Геродота на девять книг, является для нас Диодор: "Геродот описал деяния, общие почти всей вселенной, в девяти книгах" (XI, 37). У писателей более поздних - императорского периода, цитаты из Геродота приводятся уже по книгам. Таким же образом обозначаются книги и в рукописях, содержащих "Историю" Геродота.
Наименование книг Геродота "Музами" впервые встречается у Лукиана (Геродот или Аэтион), где он рассказывает, что Геродот на Олимпийских играх читал "Историю" и очаровывал присутствовавших до того, что книги его даже были названы Музами, которых было также девять. То же самое Лукиан говорит и в другом сочинении ("Как надо писать историю", 42).
На основании этих свидетельств можно предположить, что деление на книги и наименование их "Музами" было введено александрийскими учеными [1].
Цитирование книг "Истории" не по числам, а по именам Муз встречается лишь в позднюю византийскую эпоху. Так, Фома Магистр, ученый XIV века, ссылается на Геродота: "Геродот в Полимнии", т. е. в VII книге.
В печатных изданиях Геродота и в сочинениях ученых нового времени этот способ цитирования довольно распространен: так, в издании Аристофана Юнты в примечании к стиху 488 комедии "Плутос" дана ссылка: "Геродот в Талии", т. е. в книге III. В некоторых старых изданиях заглавие книги обозначается и числом и именем музы.
б) Источники
Геродота Главными источниками исторических и географических сведений, сообщаемых Геродотом, были: 1) его личные наблюдения во время путешествий, заключения и разыскания, 2) устные сообщения разных лиц, 3) письменные памятники.
Географические сведения основаны главным образом на его личных наблюдениях, исторические - на рассказах разных лиц - жрецов, переводчиков, проводников, участников и очевидцев событий, их потомков или родственников, а также на народных преданиях и легендах, анекдотах, речах, в которых вспоминались подвиги былого времени и т. п. Так, один из самых важных для нас отделов - история греко-персидских войн-изложен преимущественно на основании устной традиции.
В некоторых случаях Геродот прямо называет по имени людей, сообщавших ему различные сведения; например, описание пира, данного фиванцем Аттагином в честь Мардония, сделано им со слов орхоменского гражданина Терсандра (IX, 16); чудо, случившееся во время опустошения Аттики войском Ксеркса, рассказано со слов афинского изгнанника Дикея, находившегося в войске персов.
В основе многих новелл лежат народные предания.
В числе письменных памятников, которыми пользовался Геродот, были литературные произведения, как поэтические, так и прозаические, изречения оракулов, официальные документы, надписи.
Как уже было сказано, Геродот был хорошо знаком с поэтической литературой. В его труде встречается много ссылок на поэмы Гомера, слова которого для него, как и вообще для большинства греков, служат историческим свидетельством, а также ссылок на других поэтов.
Получив хорошее образование, Геродот, несомненно, знал сочинения логографов, но, насколько мы можем судить, он пользовался из них только сочинениями одного Гекатея; в двух местах (II, 143; VI, 137) он его прямо цитирует, в других случаях полемизирует с ним, не называя по имени, резко, с насмешкой и пренебрежением (II, 21; IV, 36). Тем не менее Геродот многое заимствовал у Гекатея, преимущественно в отделе о Египте; несомненно, например, что о фениксе, гиппопотаме и охоте на крокодилов (II, 70, 71, 73) он рассказывает с его слов. Даже там, где, по его заявлению, он излагает собственные "наблюдения, заключения и разыскания", на самом деле он черпает многое у Гекатея. Ввиду этого английский ученый XIX века Сейс [2] обвиняет Геродота в намеренной утайке литературных источников и в превознесении своих заслуг за счет трудов предшественников: "Это были его соперники, - замечает он, - место которых он сам желал занять". Это обвинение несправедливо: в древней Элладе совсем не считалось обязательным при заимствовании у какого-либо автора указывать его имя; каждый писатель мог свободно пользоваться сочинениями других авторов, даже дословно цитируя их.
Одним из самых любимых источников Геродота были изречения оракулов, преимущественно Дельфийского оракула, и разных предсказателей. Такие изречения распространялись не только в устной форме, но и в виде сборников.
Некоторые сведения Геродот, очевидно, почерпнул и из письменных памятников более или менее документального характера - официальных[3] или, по крайней мере, довольно точных записей современников. Отсюда могли быть заимствованы, например, такие сведения, как перечисление персидских сатрапий и вносимых ими податей (III, 89 сл.), описание царской дороги из Сард в Сузы (V, 52-53), перечисление национальных частей, входивших в состав войск Ксеркса, с именами начальников отдельных контингентов (VII, 61 сл.).
Не раз цитирует Геродот и надписи, например на столбах, статуях, изображениях или иных предметах. Так, он говорит: "Кадмейские письмена я сам видел в храме Аполлона Исменского в беотийских Фивах, начертанные на треножниках... На одном из треножников находится следующая надпись: "Посвятил меня Амфитрион на обратном пути от телебоев"" (V, 59). Над эллинами, погибшими в битве при Фермопилах, говорит Геродот, сделана была надпись:
Некогда против трехсот мириад здесь сражалось четыре
Тысячи ратных мужей пелопоннесской земли.
(Пер. Л. Блуменау)
Надпись над спартанцами была такая:
Путник, пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне,
Что их заветы блюдя, здесь мы костьми полегли[4] (VII, 228).
(Пер. Л. Блуменау)
в) Тема и содержание "Истории"
В основу "Истории" положена идея о древней вражде между эллинами и восточными народами, между Европой и Азией. Цель своего труда Геродот сам определяет в начале "Истории": "чтобы деяния людей не изгладились из памяти от времени и чтобы великие, достойные удивления подвиги, совершенные как эллинами, так и варварами, не потеряли своей славы, в особенности же [не изгладилась] причина, по которой они начали войну между собой" (I, 1).
По словам древних персидских ученых, как говорит Геродот, между эллинами и народами Азии с незапамятных времен была вражда, которую начали финикиняне из-за похищения Ио из Эллады. Ответом на это было похищение эллинами Европы и Медеи из Азии. За этим последовало похищение Александром (Парисом) Елены из Эллады. После этих единичных враждебных актов произошло уже вторжение эллинов с войском в Азию, окончившееся разрушением Трои (I, 1-5).
На этом Геродот заканчивает рассказ о вражде в мифические времена и переходит к рассказу о враждебных столкновениях во времена исторические. Первым человеком, о несправедливых действиях которого против эллинов имеются достоверные сведения, был лидийский царь Крез, покоривший малоазийских эллинов. Это дает автору повод рассказать историю прежних лидийских царей и их борьбы с эллинскими городами. Так как Крез желал войти в дружбу с самыми сильными из эллинских племен и узнал, что таковыми являются спартанцы и афиняне, то по этому поводу автор рассказывает историю Афин, начиная с Солона, и историю Спарты, начиная с Ликурга, до времени Креза (I, 6-70). Завоевание Лидийского царства персидским царем Киром дает автору повод рассказать о рождении и воспитании Кира, о возникновении и распространении персидского владычества по всей Азии. Так, подробно описываются походы Кира: против малоазийских эллинов, против вавилонян, против массагетов (в последнем походе Кир был убит). При описании походов попутно говорится о каждом подчиненном персами народе, его стране, обычаях и т. п. (I, 71-216). На этом кончается первая книга "Истории".
После смерти Кира его сын и преемник Камбис предпринимает поход для покорения Египта (II, 1), что дает автору повод к подробному описанию этой страны: он сообщает сведения о природе, памятниках, нравах, обычаях и религии египтян. Это описание составляет вторую книгу.
В третьей книге Геродот продолжает рассказ о походе Камбиса против Египта, о покорении его, о смерти Камбиса (III, 1-66), о преемнике его Лже-Смердисе, о воцарении Дария. Разделение Дарием монархии на 20 сатрапий и исчисление наложенных на них податей дает автору повод описать огромные размеры и средства государства, находившегося в близком соседстве с европейской Элладой. Описанием завоевания персами острова Самоса и усмирения возмутившегося Вавилона оканчивается третья книга.
В четвертой книге Геродот рассказывает о походе Дария против скифов. Скифы когда-то вторглись в Азию, сокрушили могущество мидян и господствовали в Азии 28 лет. За это Дарий и решил наказать их (IV, 1). Но, прежде чем рассказывать об этом походе, Геродот подробно описывает страны, лежащие к северу от Понта (Черного моря), живущие там народы, особенно самый южный из этих народов - скифов, их происхождение, деление на племена, их жилища, нравы, обычаи (IV, 2-82). Описание Скифии особенно важно для нас, так как оно является древнейшей историей южной части нашей страны.
Затем следует описание похода Дария. Хотя Дарий и не достиг своей цели - завоевания Греции, - он все-таки показал персам путь в Европу и дал им возможность стать твердой ногой во Фракии (IV, 83-114). Так как одновременно с этим походом персы готовились к походу против народов, живших на севере Ливии (Африки), то по этому поводу автор рассказывает историю греческих колоний в Ливии, особенно историю Кирены, и кстати сообщает собранные сведения о ливийских народах (IV, 145-205). Этим кончается четвертая книга.
В начале пятой книги Геродот рассказывает о том, как персидский полководец Мегабаз, которого Дарий оставил с войском во Фракии, при его возвращении из похода на скифов, покорил приморскую часть Фракии; при этом описываются нравы фракийцев (V, 1-11). Большую часть книги занимает описание восстания малоазийских ионийцев, служащее как бы предисловием к описанию греко-персидских войн. Гистией, тиранн города Милета, оказавший важную услугу Дарию во время скифского похода, был заподозрен Дарием в измене и, хотя жил в почете, на самом деле держался как пленник при дворе персидского царя. Зять Гистиея и его преемник по управлению Милетом, Аристагор, по наущению Гистиея, сильно тяготившегося своим пребыванием в Сузах, побудил ионийские города к восстанию против персов (V, 26-38). Аристагор обратился за помощью к Спарте и Афинам. По этому поводу Геродот продолжает историю этих обоих государств с того времени, на котором рассказ его остановился в первой книге (V, 39-48 и 55-96). Спарта в помощи отказала, а Афины, только что освободившиеся от тираннии Писистратидов, и Эретрия (на острове Эвбее) послали небольшой флот и приняли участие в завоевании Сард. Однако война шла неудачно для эллинов: много малоазийских городов было взято персами. Ввиду этого Аристагор предложил своим единомышленникам выселиться из Милета; сам он так и поступил. Взяв с собой добровольцев, он отплыл во Фракию, где и поселился, но при осаде одного фракийского города погиб со всем своим отрядом. Этим оканчивается пятая книга.
В шестой книге продолжается описание борьбы малоазийских эллинов с персами. Борьба окончилась полной победой персов и разрушением Милета (VI, 1-20); вслед за этим персы овладели Карией (VI, 25). Гистией, бежавший из Персии, сделал попытку вести при помощи лесбосцев борьбу, но попал в плен и был распят на кресте (VI, 30). Последствием победы персов было их дальнейшее продвижение на запад. Персидский флот покорил некоторые острова, лежащие около материка Азии (VI, 31). После покорения Ионии Дарий предпринял, для отмщения эллинам, два похода. Первый поход, под предводительством Мардония, был направлен против Эретрии и Афин, но персидский флот потерпел крушение от бури около Афона, сухопутное войско тоже сильно пострадало в Македонии, и остатки войска и флота вернулись в Азию с позором (VI, 43-45). Мардоний был отрешен от должности главнокомандующего (VI, 94). Второй поход был совершен под предводительством Датиса и Артаферна: персы направились по морю к Эретрии. Овладев Эретрией, они высадились в Аттике. Здесь произошло знаменитое Марафонское сражение, в котором афиняне, под предводительством Мильтиада, победили персов (VI, 94-120).
Затем Геродот защищает Алкмеонидов от обвинения, будто они имели в виду подчинить афинян персам и Гиппию, и излагает историю их рода" кончая Клисфеном и Периклом (VI, 121-131)· Рассказом о дальнейшей судьбе Мильтиада кончается шестая книга (VI, 132-140).
В последних трех книгах (VII, VIII, IX) подробно описывается поход Ксеркса на Элладу.
В начале седьмой книги Геродот рассказывает о смерти Дария и воцарении его сына Ксеркса. Затем он говорит о военном совете персов, об огромных приготовлениях к походу, о шествии бесчисленного персидского, войска по Азии и Европе, об участвовавших в походе народах, об их различных видах вооружения.
Эллины, под гегемонией Спарты, тщетно пытались заключить союз с греками Южной Италии и Сицилии. По этому поводу Геродот рассказывает о борьбе греков Южной Италии и Сицилии между собой и против Карфагена. Затем он продолжает рассказ о дальнейшем походе персов через Фракию, Македонию, Фессалию (VII, 179-201). Описанием битвы при Фермопилах кончается седьмая книга (VII, 202-239).
Восьмая книга начинается рассказом о морском сражении при Артемисии. После битвы при Фермопилах персы идут через Фокиду, Беотию и Аттику и занимают Афины. Между тем эллинский флот, собравшийся у Саламина, по предложению пелопоннесцев, готов был отплыть к Истму, но Фемистокл хитростью склонил персов дать сражение при Саламине, и они были разбиты эллинами. После этого Ксеркс возвратился в Азию, оставив в Фессалии Мардония с войском. Мардоний при посредстве Александра,, сына македонского царя, старался склонить афинян к союзу с персами. Спартанцы отговаривали афинян от этого союза, и афиняне отказались от него, а спартанцам заявили, что "нигде на земле нет столько золота и столь красивой и плодородной страны, чтобы они решились ради этого обратить Элладу в рабство" (VIII, 144). Таким ответом афинян оканчивается восьмая книга.
Девятая книга содержит рассказ об окончании войны с персами в Элладе. Большую часть книги занимает описание сражений при Платеях и при Микале, следствием которых было отпадение малоазийских эллинов от персов. Последнее событие, описанное Геродотом в "Истории", - это завоевание греками города Сеста в 478 г., - событие, которым и закончилась вторая война персов с эллинами. После этого следует рассказ о совете, который Кир дал персам, когда они выразили желание оставить свою страну, небольшую и суровую, и, воспользовавшись своей властью над многими народами, переселиться в другую, лучшую страну. Кир дал позволение персам поступить так, но при этом посоветовал "готовиться к тому, чтобы не властвовать, а находиться в подчинении, потому что в странах роскошных и люди бывают изнеженные; одной и той же земле не свойственно производить и достойные удивления плоды и храбрых воинов". Персы предпочли властвовать и жить в бедной стране, нежели обрабатывать землю ровную и быть в подчинении у других. Таким странным рассказом, не имеющим связи с только что описанной войной, оканчивается "История" Геродота.
Таково в общих чертах содержание "Истории" Геродота. Но главная нить повествования (о вражде и борьбе Востока с Западом) постоянно прерывается (особенно в первых пяти книгах) отступлениями, так называемыми эпизодами. Эпизоды бывают иногда значительного размера; рассказ о Египте, например, занимает всю вторую книгу. Эпизоды обыкновенно приводятся по какому-нибудь поводу: например, при упоминании о каком-либо лице, предмете, месте, действии попутно сообщаются сведения, имеющие к нему как более близкое, так и более далекое отношение. Так, рассказывал в первой книге о том, что Крез желал войти в дружбу с афинянами и спартанцами, Геродот излагает историю Афин и Спарты, хотя эта история не имеет прямого отношения к упоминаемому действию Креза. Перечисляя сатрапии, на которые Дарий разделил свое царство, и упомянув (III, 94) о том, что индийцы уплачивали Дарию подать золотым песком, автор делает длинное отступление, с описанием страны и образа жизни этого народа (111, 98-106). Равным образом, упомянув (III, 97) о том, что арабы добровольно дарили Дарию ладан, автор описывает Аравию (III, 107-113).
Геродот сам признает свою любовь к таким отступлениям. "Повествование мое, - говорит он, - с самого начала охотно допускало прибавки [отступления, эпизоды]"[5] (IV, 30). Дионисий Галикарнасский одобряет этот прием Геродота: "Геродот знал, что всякое длинное повествование действует приятно на душу слушателя, если оно содержит остановки для отдохновения; но если оно, даже при полной доброкачественности, остается при одном и том же сюжете, то оно производит пресыщение и надоедает. Поэтому Геродот и хотел придать разнообразие своему сочинению, подражая Гомеру. Если мы возьмем его книгу, то восхищаемся ею до последнего слога и желаем все больше [читать]" (Epist. ad Cn. Pompejum, гл. 3 = p. 71-2 R. = p. 54 Us.).
г) Композиция "Истории"
Таким образом, на первый взгляд "История" кажется сочинением беспорядочным: основной рассказ беспрестанно прерывается отступлениями от темы. Но при более тщательном анализе оказывается, что "История" написана по глубоко обдуманному плану. Хотя деление на девять книг и не принадлежит Геродоту, но соответствует его плану и сделано разумно.
Каждая книга составляет по содержанию маленькое целое. Главным сюжетом книги I является жизнь Кира, книги II - описание Египта, книги IV - описание Скифии, книги V - описание ионийского восстания, книги VI - битвы при Марафоне, книги VII - описание нашествия Ксеркса, кончая его победой при Фермопилах, книги VIII - описание победы греков при Саламине, книги IX - описание окончательного триумфа эллинов при Платеях и Микале. Только в книге III не так заметна ее специальная тема, но все-таки и здесь интерес сосредоточен на придворном перевороте, следствием которого было избрание Дария в цари.
Однако эти мелкие деления можно свести к трем крупным. "История" распадается на три крупных отдела: первый отдел, заключающий в себе три первые книги общепринятого деления, обнимает собою царствования Кира и Камбиса и избрание в цари Дария; второй отдел обнимает царствования Дария, третий отдел - царствование Ксеркса. Таким образом, в первом отделе рисуется картина развития могущества Персии; в третьем отделе, прямо противоположном первому, изображается поражение Персии Элладой; средний отдел, служащий как бы переходной ступенью между первым и третьим, представляет пеструю картину: с одной стороны, описывается неудача персов в Скифии и при Марафоне, а с другой стороны, неудача восстания эллинов в Ионии.
Как видно из этого анализа, сочинение Геродота построено по художественному, строго обдуманному плану, в основе которого лежит деление на три триады. Естественно возникает вопрос: сознательно ли придерживался Геродот этого плана с самого начала своей работы или он выработался позднее?
По этому вопросу в XIX веке были выставлены две гипотезы: одна из них была предложена А. Кирхгофом, другая - А. Бауэром. По первой гипотезе Геродот приступил к составлению "Истории", уже имея готовый план сочинения, и писал его по этому плану постепенно, в различное время, в том порядке, в каком оно дошло до нас. По второй гипотезе произведение Геродота составилось из первоначально совершенно самостоятельных отделов или частей, соединенных потом автором в одно целое, причем для связи между этими отдельными частями были сделаны некоторые вставки.
И та и другая гипотеза имеет последователей, но вопрос этот едва ли может быть решен с достаточной убедительностью[6].
Вторая гипотеза представляется более правдоподобной. Если она верна, то отделы, составившие потом "Историю", и суть те λόγοι, о которых упоминает сам автор (см. выше).
Вот предположительный список этих λογ они соответствуют следующим книгам и главам по теперешнему делению. Первый: 1,1-I, 94; второй: I, 95 - I, 216; третий: II, 1 - II, 182; четвертый: III, 1 - III, 160; пятый: IV, 1 -IV, 144; шестой: IV, 145-IV, 205; седьмой: V, 1 -V, 97; восьмой -V, 98 -VI, 93; девятый: VI, 94 -VI, 140; десятый: VII, 1-VII, 177; одиннадцатый: VII, 178 - VIII, 129; двенадцатый: VIII, 130-IX, 122.
д) Где писал Геродот "Историю"?
В связи с вопросом о порядке составления "Истории" и, следовательно, о времени составления ее отдельных частей, находится и вопрос о месте составления того и другого. Свида в цитированном выше месте говорит категорически, что Геродот написал все девять книг "Истории" во время своего пребывания на Самосе. Ученые нового времени опровергают это сообщение, указывая на некоторые выражения в "Истории", свидетельствующие о более позднем времени ее написания. Но вполне возможно, и даже вероятно, что некоторые части Геродот написал на Самосе и, поехав оттуда в материковую Грецию, имел их при себе и читал, по крайней мере, в черновом виде [7]. Но есть в "Истории" некоторые места [8], из которых одни указывают на то, что они написаны в Италии, другие - на то, что они написаны в позднее время жизни Геродота. Возможно, что эти места вставлены Геродотом впоследствии, но во всяком случае из них ясно, что "История" получила окончательный вид - тот, в котором она дошла до нас, лишь в последние годы его жизни.
Наиболее вероятно, что "История" Геродота вчерне (вся или большая ее часть) была написана до его переселения в Фурии, а в Фуриях он обработал ее окончательно.
Этот же факт подтверждается, по крайней мере отчасти, тем, что Геродоту остались неизвестны некоторые события, происшедшие в Элладе после 444 г. Так, например, в книге VI (98) Геродот говорит, что остров Делос в 490 г. "испытал землетрясение в первый и последний раз до нашего времени". Между тем Фукидид (II, 8) упоминает о землетрясении на Делосе в 431 г., которого Геродот, очевидно, не знает[9].
Однако Геродот в четырех последних книгах упоминает о некоторых событиях начала Пелопоннесской войны, например о нападении фиванцев на Платеи весною 431 г. (VII, 233); о казни спартанских послов афинянами летом 430 г. (VII, 137); о том, что спартанцы, опустошая Аттику в первые годы Пелопоннесской войны, щадили Декелею (IX, 73). На этом основании предполагают, что Геродот около 432 г. вернулся из Фурий в Афины. Однако подобные (очень немногие) сведения о событиях начала Пелопоннесской войны еще не дают права заключить, что Геродот, живя в Фуриях, не мог слышать и упомянуть о них в "Истории". Напротив, эти упоминания производят впечатление, что они сделаны человеком, наблюдавшим события издали, равнодушным к ним, судящим о них спокойно. Все они приводятся Геродотом с целью показать власть божества, наказывающего виновных или награждающего добродетельных людей.
Таким образом, нет веских доводов для предположения, что Геродот уехал из Фурий и переселился снова в Афины (или в какую-нибудь другую местность Эллады). Всего естественнее думать, что он оставался в Фуриях до конца жизни. Смерть его, как уже было сказано, последовала вскоре после 430 г. К этому времени он уже успел написать "Историю" в том виде, в каком она дошла до нас.
а) Политические взгляды Геродота
Хотя Геродот мало интересовался политикой, но в общем видно, что он был противником тираннии и сторонником рабовладельческой демократии современных ему Афин.
Мнение свое о тираннии и демократии Геродот высказывает отчасти непосредственно от себя, отчасти в речах выводимых им лиц. "Афины, - говорит он, -: были могущественны и прежде, а теперь, избавившись от тираннов, стали еще могущественнее" (V, 66). Рассказав о Клисфене и о той борьбе, которую пришлось выдержать вновь установленной афинской демократии против целой коалиции, предводительствуемой спартанским царем Клеоменом, Геродот замечает: "Ясно, какая прекрасная вещь равноправие. Находясь под властью тираннов, афиняне не превосходили соседние народы в военном деле, а избавившись от тираннов, они стали самыми первыми. Это показывает, что порабощенные тираннами, они намеренно были трусливы, а когда освободились, то каждый стремился сам для себя усердно делать дело" (V, 78).
Ненависть свою к тираннии Геродот очень резко выражает в рассказе о попытке спартанцев восстановить в Афинах власть изгнанного афинянами тиранна Гиппия. Здесь он высказывает свое отношение к тираннии через другое лицо.
Спартанцы, видя, что афиняне усиливаются и не обнаруживают охоты подчиняться им, поняли, что, будучи свободным, аттический народ становится равносильным спартанскому, тогда как под гнетом тираннии он был слаб и покорен. Поэтому они призвали к себе Гиппия и, пригласив послов от своих союзников, обратились к ним с предложением восстановить общими силами тираннию Гиппия в Афинах. Большинству союзников это предложение не понравилось. Коринфский посол Сосикл в ответ на это сказал: "Наверное, небо будет под землею, а земля поднимется высоко над небом, местожительством людей станет море, а рыбы поселятся там, где живут люди, коль скоро вы, спартанцы, готовитесь упразднять равноправие и восстанавливать в государствах тираннию, несправедливее и кровожаднее которой нет ничего на свете. Если вам кажется, что управление государств тираннами - дело доброе, то прежде всего поставьте тиранна у себя и только потом пытайтесь назначать его другим. До сих пор вы не испытали власти тираннов и, тщательно остерегаясь того, как бы в Спарте не было тираннии, обращаетесь с союзниками пренебрежительно. Но, если бы вы сами знали по опыту то, что испытали мы, то вы могли бы предложить об этом мнение лучшее, чем теперь". После этого Сосикл рассказывает, как некогда олигархия в Коринфе сменилась тираннией Кипсела, который, по достижении власти, многих изгнал, у многих конфисковал имущество и очень многих казнил. Преемник его Периандр оказался еще кровожаднее; чтобы упрочить свою власть, он решил уничтожить всех выдающихся граждан. Ввиду этого оратор именем богов заклинает спартанцев отказаться от намерения восстановить власть Гиппия в Афинах; к голосу его присоединились мольбы всех союзников (V, 91-92).
Интересен также ответ спартанцев Булиса и Спертия персидскому полководцу Гидарну. Тут, правда, речь идет не о демократии, а о свободе вообще в противоположность монархии. "Рабское состояние тебе известно, - говорили они, - но свободы ты еще не испытал, сладка она или нет. Если бы ты ее испытал, то советовал бы нам сражаться за нее не копьями, но даже топорами" (VII, 135).
У Геродота есть даже своего рода трактат о формах правления, в котором он отмечает как преимущества, так и недостатки демократии, олигархии и монархии; это речи персидских вельмож, свергнувших Лже-Смердиса (III, 80 сл). Правда, большинство этих вельмож одобрили речь Дария о преимуществах монархии, но так как это было мнение персов, а не эллинов, то оно не может считаться мнением Геродота.
Впрочем, Геродот к отдельным тираннам относится благодушно. Так, он хорошо отзывается об Артемисии, царице Галикарнасской (VII, 99).
В истории греко-персидских войн симпатии Геродота почти всецело на стороне афинян; он выдвигает их на первый план, почти везде отводит им главную роль и восхваляет их заслуги. Он открыто высказывает свое мнение, правда "ненавистное" большинству греков того времени, но ему кажущееся истинным, что от афинян зависел исход борьбы, и "кто сказал бы, что они были спасителями Эллады, тот не погрешил бы против истины" (VII, 139).[1]
Нельзя, однако, сказать, чтобы Геродот относился к Спарте во всем враждебно; напротив, у него встречаются более или менее благоприятные отзывы о спартанцах (например, VII, 102, 104; IX, 71). Гораздо хуже относится он к коринфянам (VIII, 61, 94), а тем более к фиванцам, измена которых делу греков и союз с персами описываются им без всяких смягчений (VII, 132, 205; IX, 16 и др.). Это составляет контраст с его снисходительным отношением к поведению Аргоса. Строгость в первом случае и снисходительность во втором объясняются главным образом отношениями Фив и Аргоса к Афинам в ту пору, когда Геродот писал "Историю"[2].
б) Мировоззрение Геродота
Все сочинение Геродота проникнуто идеалистическим убеждением, что история есть результат мирового порядка, установленного божеством, которое и управляет судьбою человечества. Геродот не решается отвергать народный политеизм, но обычные эллинские представления о рождении богов, об их родственных связях, аттрибутах считает вымыслами поэтов - Гомера и Гесиода (II, 53). В общем Геродот твердо верит в непрестанное вмешательство божества в человеческие дела, верит в вещие сны, знамения и чудеса, в то, что боги карают преступных людей, и в возможность явления божества людям. Так, у него Пан повстречался с афинским глашатаем на пути его в Спарту (VI, 105-106). Когда персы покушались ограбить дельфийский храм Афины Пронаи, священное вооружение само собою вышло из святилища и легло у порога; когда же варвары подошли к святилищу, с неба на них упала молния, от Парнаса оторвались две вершины и многих задавили, из храма слышался громкий голос и боевой клич; варварами овладел ужас; они бежали, и дельфийцы перебили множество их (VIII, 35-39). Поражение персов при Платеях Геродот объясняет помощью Деметры грекам (IX, 65).
С особенной охотой Геродот приводит изречения оракулов, гадателей, случаи исполнения разных предсказаний, сновидений и чудесных знамений. "Обыкновенно божество, - говорит он, - посылает предзнаменования, если городу или народу угрожают тяжкие бедствия" (VI, 27).
Когда Крез хотел начинать войну с персами и спросил об этом оракулов, то ему дано было известное предсказание (двусмысленное), что если Крез предпримет войну против персов, то сокрушит великое царство [3] (I, 53).
Отношение свое к изречениям гадателей Геродот формулирует так: "Я не могу возражать против изречений гадателей и доказывать, что они неверны, потому что не желаю пытаться отвергать изречений, ясно говорящих, каково, например, следующее..." (VIII, 77). Затем он приводит изречение Бакида, оканчивающееся словами: "Тогда далеко видящий Кронид и владычица Победа даруют Элладе день свободы".
Веря в мировой порядок, установленный божеством, Геродот держится убеждения, что божество наказывает людей за преступления. Так, по поводу гибели Трои он говорит: "Это случилось по божескому соизволению, - для того, чтобы поголовная гибель троянцев сделала ясною для людей ту истину, что за тяжкие преступления следуют от богов и тяжкие наказания" (II, 120).
К числу преступлений, ненавистных богам, относится чрезмерное мщение. Так, киренянка Феретима жестоко отомстила жителям Барки за смерть своего мужа Батта: главных виновников она велела посадить на кол вокруг стен, а женам их отрезать груди и утыкать ими городскую стену. Но вскоре после расправы с жителями Барки она умерла ужасной смертью: еще при жизни тело ее было съедено червями. "И в самом деле, чрезмерное мщение людям ненавистно богам", - говорит Геродот (IV, 202, 205).
Наказание неизбежно должно постигнуть преступника: Гиппарху во сне явился некий муж и сказал ему: "Ни один преступник не избегнет наказания" (V, 56). Если преступник сам не понес кары, то ее понесут его потомки. Очень кратко и ясно эта мысль выражена Эврипидом: "Преступления родителей боги обращают на детей" (фр. 980).
Когда Крез, побежденный Киром, упрекал Дельфийского оракула за то, что божество склонило его своими советами к войне с персами, то Пифия сказала, что в пятом поколении свершилась месть за преступление предка Креза Гигеса, который убил своего господина, царя Кандавла, и завладел его царством без всякого на то права (I, 91). Так исполнилось пророчество Пифии, возвещенное еще при воцарении Гигеса, что Гераклиды, из рода которых был убитый царь Кандавл, будут отмщены в пятом поколении потомков Гигеса (I, 13).
Примером перенесения наказаний на потомков может служить также истолкование Геродотом кары, постигшей сыновей Спертия и Булиса (VII, 133-137).
Спартанцы некогда бросили в колодезь глашатаев царя Дария, за это на них обрушился гнев глашатая Агамемнона, Талфибия: в храме Талфибия, после умерщвления персидских глашатаев, спартанцы не могли получить благоприятных указаний. Тогда они решили искупить свое давнее преступление, отправив к Ксерксу двух спартанцев, Спертия и Булиса, с их согласия, чтобы они своей смертью искупили вину соотечественников. Царь отказался казнить их и отпустил на родину. После этого гнев Талфибия на время утих, но много лет спустя снова вспыхнул во время Пелопоннесской войны. Сыновья Спертия и Булиса были отправлены спартанками в качестве послов в Азию, но фракийский царь Ситалк захватил их по дороге через Фракию и выдал афинянам. Афиняне их казнили. Таким образом, по мнению Геродота, за давнее убийство персидских глашатаев понесли кару от Талфибия потомки повинных в этом преступлении спартанцев.
Божество, по Геродоту, карает дурных людей и награждает хороших. Но идея о награждении хороших выражена несравненно слабее, чем идея о наказании дурных. Примером награды может служить рассказ о Сетоне (II, 141). Сетон, жрец Гефеста, сделался царем Египта. Он презирал, ставил ни во что военное сословие египтян, полагая, что оно не будет ему нужно, и лишил его земельных участков. Когда на Египет напал Санахариб, царь арабский и ассирийский, египетские воины не хотели сражаться с ним. Сетон вошел в храм и плакал перед изображением бога по поводу грозящей беды. Когда он так плакал, его одолел сон; во сне ему явился бог и, ободряя его, обещал послать ему помощников. Веря в этот сон, Сетон вышел против врагов и расположился лагерем. Из воинов не пошел за ним никто, пошли лавочники, ремесленники и разный сброд. Но на врагов напали полевые мыши и погрызли у них оружие. Таким образом, на следующий день безоружные враги бежали, и много их было перебито. "И теперь, - заключает рассказ Геродот, - в храме Гефеста стоит каменная статуя этого царя с мышью в руке, а на статуе сделана надпись: "Глядя на меня, пусть всякий будет благочестив". В другом месте (III, 108) Геродот замечает, что "промысл божий, как и подобает ему, мудр и создал целесообразно животных, полезных человеку, многоплодными, а вредных - малоплодными".
Таким образом, Геродот считает, что божество грозно и лишь редко склонно к милости. Мало того, божество карает людей не только за преступные деяния, но даже и за то, что они в мыслях превозносятся выше меры, слишком много о себе думают, т. е. за такое настроение ума, которое по-гречески называется ὔβρις - "спесь". Так, по словам Геродота, египетский царь Априй был побежден в сражении за свое нечестивое самомнение: "потому что, как рассказывают, у него была мысль, будто даже ни один бог не может лишить его царской власти: таким твердым казалось ему его положение" (II, 169).
Вмешательству божества Геродот приписывает и поражение огромного войска персов ничтожными силами эллинов. "Не мы совершили это, - говорит Фемистокл, - но боги и герои: им ненавистно было, чтобы над Азией и Европой владычествовал один человек, нечестивый и преступный, тот самый, который одинаково обращался с храмами и частными жилищами, сжигал и низвергал изображения богов, который бичевал море и опустил в него оковы" (VIII, 109).
Во всех вышеупомянутых случаях гнев божества может быть назван "немесидой", т. е. "отмщением"; этот термин употреблен Геродотом в рассказе о наказании Креза за его спесь (I, 34). Но есть у Геродота случаи, в которых божество карает людей, даже неповинных в спеси, но только пользующихся слишком большим счастьем, не полагающимся человеку, и которое поэтому нарушает равновесие природы. В этих случаях действие божества уже нельзя назвать "немесидой"; здесь проявляется со стороны божества зависть (φθόνος). Слово это близко подходит также к понятиям "ревность", "недоброжелательство", "ненависть". Это представление о "зависти" или "недоброжелательстве" божества есть и у других греческих авторов; оно было народным верованием и являлось очень распространенным мотивом в мифологии; у Геродота оно выражено особенно ярко. По большей части взгляды на божество встречаются у него в речах выводимых им лиц, но и сам он высказывает их. Например: "Всякое божество завистливо [ревниво] и склонно к разрушению" (I, 32). Эту мысль выражает Солон в беседе с Крезом, как общеизвестную истину. Об этом же пишет и Амасис в письме к Поликрату: "Мне не нравится твое великое счастье, так как я знаю, что божество завистливо [ревниво]" (III, 40). Артабан, дядя Ксеркса, стараясь отвратить его от похода на Элладу, говорит следующее: "Ты видишь, как божество поражает молнией животных, выдающихся перед другими, не дозволяя им величаться. Напротив, животные мелкие не раздражают его. Ты видишь также, что оно мечет свои перуны всегда в самые большие здания и в самые высокие деревья: бог любит калечить все выдающееся. Поэтому и большое войско бывает уничтожено малым вот каким образом: когда бог из зависти [из ревности, по недоброжелательству] наведет на него страх или поразит его громом, то оно погибнет недостойным образом. Да, бог не дозволяет никому, кроме себя самого, думать высоко о себе!" (VII, 10). В другом месте тот же Артабан говорит, что, "несмотря на такую краткость жизни, нет ни одного человека, настолько счастливого, чтобы ему не один раз, а много раз не пришло на мысль захотеть лучше умереть, чем жить"; "а бог, дав нам попробовать сладкой жизни, оказывается завистливым [ревнивым] по отношению к ней" (VII, 46).
Свое собственное мнение о том, что божество не терпит чрезмерности в мире, Геродот выражает так: рассказав о крушении части персидского флота, он в заключение говорит: "Все это совершалось богом для того, чтобы персидский флот сравнялся с эллинским и не был гораздо больше его" (VIII, 13).
Ярким примером недоброжелательства богов к чрезмерному счастью человека для Геродота служит судьба Поликрата. Поликрат сам знал о зависти божества и, получив от Амасиса дружеский совет по поводу этого, старался умилостивить богов, уменьшив свое счастье добровольной потерей дорогого ему предмета (кольца); но все было напрасно - боги не приняли его жертвы. Брошенное в море драгоценное кольцо возвратилось к нему, и в конце концов он погиб позорной смертью; причиной ненависти к нему божества было только его слишком большое счастье. Интересно, что хотя Поликрат одного своего брата убил, а другого изгнал (III, 39), Амасис заключает с ним дружеский союз и впоследствии (в письме своем) не вменяет ему в вину этих преступлений, а видит опасность для него и для себя, как его друга, только в его счастье (III, 40-43, 125).
Выше уже было сказано, что Геродот не отвергает народный политеизм. Однако, как видно из приведенных цитат, по большей части говоря о божестве, он употребляет общие выражения - "бог", "божество" и т. п., а не имена отдельных богов. Этими словами он обозначает вообще сверхъестественную силу, не решаясь определить, кто именно из богов был виновником того или другого действия [4].
В некоторых местах Геродот упоминает "судьбу" (μοῖρα); сами боги ей подчинены и могут лишь отсрочить, но не отменить ее решения (I, 91).
Представление о недоброжелательстве божества приводит Геродота к пессимизму: во всем его сочинении проглядывает мысль о превратности счастья, о непостоянстве всего земного в жизни народов, государств, отдельных людей; везде отмечает он страдания и несчастия, их постигающие.
Так, в разговоре Солона с Крезом (I, 30-32) Геродот устами Солона ясно высказывает свое пессимистическое воззрение на жизнь. Рассказав о сыновней любви Клеобиса и Битона, которые сами везли свою мать-жрицу в храм, Геродот говорит: "Совершив это в виду праздничной толпы, юноши умерли прекраснейшей смертью, а божество показало на их примере, что для человека лучше умереть, чем жить... Именно мать молилась перед статуей богини о том, чтобы Клеобису и Битону бог даровал наилучшую человеческую участь. После этой молитвы они принесли жертву и участвовали в праздничной трапезе, а потом заснули в самом храме и более не встали; таков был конец их жизни" (I, 31).
Продолжая разговор, Солон сказал: "В долгой жизни своей человек бывает вынужден видеть много такого, чего он не желал бы видеть, и многое ему приходится испытать!". В конце разговора Солон говорит, что нельзя называть человека счастливым, пока он жив: "Ведь многим людям бог показал счастье, а потом ниспровергнул их" (I, 32).
Артабан у Геродота говорит Ксерксу: "Постигающие нас несчастия и терзающие нас болезни делают то, что и краткая жизнь кажется долгою. Поэтому смерть бывает для человека желаннейшим прибежищем от тягостной жизни" (VII, 46).
Мировоззрение Геродота имеет много общего с мировоззрением трагиков[5]. Так, у Эсхила и Софокла богам принадлежит верховное наблюдение за существующим порядком во внешней природе и в человеческих обществах; от них исходят все блага и беды как для отдельных лиц, так и для целых народов. Закон возмездия составляет основное правило обращения божества с человеком; закон этот имеет в виду не только самого виновного, но и весь его род. Надменность и высокомерие возводятся трагиками в тяжкий грех, а оскорбление и даже отрицание божества - в источник всех бед человека; напротив, соблюдение меры (σωφροσύνη) считается ими высшей добродетелью. "Ничего через меру" (μηδὲν ἄγαν)-вот та формула, к которой сводится мораль и Геродота, и Эсхила, и Софокла. Поражение и уничижение Ксеркса, смертельный поединок Этеокла и Полиника, гибель Аякса, насильственная смерть Агамемнона, Эгисфа и Клитеместры, гибель Креонта и т. д. - вот те справедливые акты возмездия за преступления самих караемых или их предков, которые встречаются в "Истории" Геродота.
в) Отношение Геродота к мифам
Геродот верит в мифы. Он ставит на одну линию современных ему исторических деятелей с мифическими их предками и богами. Признавая разницу между богами, героями и простыми смертными по степени их значения в судьбах мира, он считает всех их одинаково действительными. Похищения Ио, Европы, Медеи, Елены, странствование Кадма в поисках Европы, война греков с троянцами из-за Елены, поход Аргонавтов, осада Фив, вторжение амазонок в Аттику, покровительство жителей Аттики Гераклидам, поражение и смерть Эврисфея, бедствия Адраста и Амфиарая в связи с фиванскими войнами - все это для Геродота действительные события, отделенные только временем от него и его современников. Герои-эпонимы городов, местностей, рек, племен и др. признаются им без всякого колебания за индивидуальные, конкретные существа; таковы Девкалион, Эллин, Дор, Ион с четырьмя сыновьями (эпонимами ионийских колен), Агамемнон, Калхант, Менелай, Орест, Нестор и его сын Писистрат, Талфибий, Тиндариды и Елена, Данай, Линкей, Персей, Амфилох, Декел, Амфитрион, Алкмена, Геракл, Эрехфей, Кекроп, Тезей, Семела, Эгина, Инах, Пенелопа, Ээт, Ясон и др.
Минос, Менелай и Троянская война упоминаются Геродотом как личности и события вполне исторические. Мифическая история эллинов излагается таким же образом, как и ближайшие по времени историку события.
Способ летосчисления Геродота тот же самый, что и у предшествовавших ему историков и поэтов-кикликов, а именно генеалогический, т. е. по поколениям и мифическим именам, причем три поколения составляют одно столетие [6].
Однако Геродот не всегда относится к мифологическим сказаниям с полной верой; иногда и у него проявляется скептицизм и дается рационалистическое толкование мифов[7]. Впрочем, в этих случаях он очень осторожен. Простодушное верование наивной эпохи и у него уступает место рассудку. Таково, например, его собственное толкование Троянской легенды, причем гомеровскому варианту он предпочитает вариант, слышанный им от египетских жрецов и более сообразный с требованиями его собственной логики (II, 112-120). По египетскому варианту, Елена находилась не в Трое, а в Египте во время осады города. Неблагоприятные ветры занесли туда Париса, и благородный царь Протей задержал у себя Елену, чтобы возвратить ее законному мужу. Таким образом, греки лишь по заблуждению осаждали Трою: они думали, что Елена с похищенными сокровищами находилась там, а на самом деле ни сокровищ, ни Елены там не было, в чем они убедились лишь по взятии города. Рассказ египетских жрецов Геродот признает достоверным, исходя из следующих соображений. Ни Приам, ни родственники его не могли быть настолько безрассудны, чтобы рисковать своей жизнью, жизнью детей своих и благом целого государства из-за того только, чтобы Александр (Парис) мог жить с Еленою. Поэтому, рассуждает он, если бы действительно Елена была в Трое, то с согласия или без согласия Александра троянцы выдали бы ее грекам. "Если бы даже в первое время Приам и его родственники были действительно так настроены, то после гибели многих троянцев, павших в битвах с. греками, когда в каждом сражении Приам терял по два, по три и даже более сыновей, - если только можно что-нибудь утверждать на основании поэтического произведения, - то я уверен, что ввиду таких событий, если бы даже сам Приам жил с Еленою, он возвратил бы ее ахейцам, чтобы избавиться от удручавших Трою бедствий. Кроме того, царская власть не должна была перейти к Александру, так что при старости Приама управление делами не было бы в его руках; наследовать власть Приама после его смерти должен был Гектор, как старший и более мужественный; а ему не подобало потворствовать несправедливым действиям брата, - тем более, что из-за него и на него самого, и на всех остальных троянцев обрушивались великие бедствия. Троянцы говорили правду, что не могут выдать Елену, но греки не верили им. По моему мнению, которое я и высказываю, это случилось по божескому соизволению, - для того, чтобы поголовная гибель троянцев сделала ясною для людей ту истину, что за тяжкие преступления следуют от богов и тяжкие наказания".
Итак, признавая в основе легенды историческое событие, Геродот отвергает, как вымысел поэта, один вариант и принимает другой по чисто субъективным основаниям, которые он считает столь же обязательными и для эпохи людей Троянской войны. Ему кажется невероятным, чтобы троянцы согласились терпеть лишения и погибать из-за преступного деяния царского сына, и притом даже младшего, а не наследника престола.
Другой призер такого полуисторического метода представляет истолкование Геродотом сказаний о происхождении оракула в Додоне (II, 54- 58). От трех жриц Додонского оракула и от самих жителей Додоны Геродот слышал, что некогда из Фив египетских улетели две черные голубки; одна из них прилетела в Ливию и повелела тамошним жителям основать оракул Зевса-Аммона; другая прилетела в Додону и, сев на дубе, объявила человеческим голосом, что в этом месте должен быть учрежден оракул Зевса; требование говорящей голубки было исполнено. Другой рассказ о том же Геродот передает со слов фиванских жрецов в Египте, а именно: все оракулы, как эллинские, так и ливийские, происходят от двух египетских жриц, некогда похищенных финикийскими купцами и проданных - одна в Элладу, другая в Ливию. По словам фиванских жрецов, лишь с большим трудом удалось узнать, что сталось с похищенными женщинами. Геродот больше доверяет египетским жрецам и старается рационалистически истолковать додонский вариант. При этом он исходит из вопроса: "каким образом могла бы голубка говорить человеческим языком?". По его толкованию, прибывшая из Фив женщина названа была голубкою потому, что первоначально говорила на языке, непонятном додонцам, как бы на птичьем, а когда она научилась языку местных жителей, то про нее и сказали, что голубка заговорила человеческою речью. Голубка названа в предании черною потому, что таков цвет кожи египетской женщины.
Геродот иногда старался устранить из рассказа вмешательство божества, объясняя события естественными причинами. Так, передавая предание о создании Темпейского ущелья Посейдоном (VII, 129), Геродот очень искусно толкует фессалийский миф и, не изменяя своей вере в божество, объясняет образование Темпейского ущелья естественной причиной - землетрясением.
При суждении о том, насколько можно доверять сообщениям Геродота, надо рассматривать отдельно два вопроса: во-первых, насколько хотел Геродот сообщить правдивые, согласные с действительностью сведения и, во-вторых, насколько он мог это сделать.
Ответ на эти вопросы должен быть такой: Геродот всегда стремился отыскать истину, но не всегда умел или мог найти ее[1].
Его желание отыскать истину не подлежит сомнению. Несмотря на трудности тогдашних путей сообщения, он предпринимает далекие путешествия. Он плывет в город Тир, в Финикию, желая добыть точные сведения о культе Геракла (II, 44), совершает путешествие в Северную Аравию, чтобы узнать о крылатых змеях (II, 75). Он обращается с расспросами к местным жителям, осматривает памятники, сам производит измерения, сличает черепа павших в бою при Пелусии и т. д. Добросовестность Геродота видна из того, что он считает долгом сообщать все слышанное и даже версии, которым он не верит и которые противоречат высказанному им мнению. Он сознается в незнании некоторых событий, местностей и лиц и в том, что отдельные его сообщения не более, как принятые со стороны слухи.
Добросовестность Геродота как наблюдателя доказывается прежде всего такими случаями, когда он заносит в свой труд показания, на его взгляд, неверные, которые в новые времена подтвердились географическими, историческими и этнографическими изысканиями. Геродот, например, не верил тому, будто финикийцы во время плавания вокруг Африки видели солнце с правой стороны (IV, 42) [2], а между тем это было именно так.
Странным представлялся Геродоту ликийский обычай матриархата (I, 173), но он внимательно наблюдал и обстоятельно записал его: "Ликийцы называют себя по матери, а не по отцу. Если кто спросит соседа об его происхождении, тот сообщает ему родословную с материнской стороны и перечисляет матерей своей матери; и если женщина-гражданка сочетается браком с рабом, то дети признаются благороднорожденными; если же мужчина-гражданин, хотя бы самый знатный между ними, возьмет в жены чужеземку или наложницу [т. е. рабыню], то дети их не имеют прав гражданства". Многие сообщения Геродота о скифах, о свайных постройках пеонов (V, 16), о колониях финикийцев подтверждаются раскопками и эпиграфическими данными; равным образом, многие сообщения его подтверждаются новыми данными в области изучения египетских и ассирийских памятников.
Желание Геродота не вводить читателя в заблуждение относительно правдивости сообщаемых им известий видно из того, что он сам предупреждает о разной степени достоверности фактов, о которых он говорит. Он указывает, что источники передаваемых им известий были различны, а именно: личное наблюдение (ὄψις)" умозаключение (γνώμη), изыскания при помощи расспросов (ίστορίη) и, наконец, передача со слов других (κατὰ τὰ ἤκουον) (II, 99). Впрочем, он не держится строго правила различать эти источники.
Не один раз Геродот замечает, что он передает только слышанное, нисколько не обязывая ни себя, ни читателя принимать подобного рода известия на веру. "Я обязан, - говорит он, - передавать то, что говорят, но вовсе не обязан верить этому, и это замечание мое касается всего моего повествования" (VIII, 152). В другом месте он заявляет: "Действительно ли это так, я не знаю, а пишу, что рассказывают" (IV, 195). Почти то же он повторяет и еще в одном месте: "Пускай принимает рассказы египтян тот, кому они кажутся вероятными, а я во всем своем повествовании держусь правила писать то, что каждый рассказывает" (II, 123).
При оценке исторических событий, особенно при определении их причин, Геродоту иногда мешала его религиозная теория о вмешательстве божества или судьбы в человеческую жизнь и о возмездии за преступления. Вместо того, чтобы исследовать внутреннюю связь событий, он объясняет их иногда сверхъестественными причинами. Так, например, спартанцы считали, что царь Клеомен вследствие общения со скифами сделался горьким пьяницей и от этого сошел с ума. "Так рассказывают спартанцы о случае с Клеоменом, - возражает Геродот, - мне же кажется, что Клеомен понес в этом наказание за Демарата: именно, по мнению большинства эллинов, Клеомен погиб за то, что внушил Пифии возвести на Демарата напраслину" (VI, 75, 84) [3].
Такое истолкование событий Геродотом объясняется тем, что в древнегреческом обществе были распространены теолого-моралистические воззрения, и представители литературы освещали исторические события под влиянием этих воззрений. В изысканиях Геродота об иноземных странах достоверности его суждений препятствовало, кроме того, и незнание им иностранных языков (персидского, египетского и др.), из-за чего он должен был полагаться в своих сообщениях на проводников или переводчиков, делаться жертвою их невежества или обмана.
В истории греко-персидских войн та устная традиция, которая давала Геродоту главный материал, была тоже источником далеко не совершенным. На эту традицию влияло желание рассказчиков представить прошлое в воз· можно более величественном и славном виде, преувеличить размеры борьбы, затушевать все, что могло опорочить греков. Влияли на нее и местные симпатии и антипатии, раздоры греческих государств между собою, наконец, любовь ко всему анекдотическому. Помимо всего этого, традиция должна была подвергнуться значительному изменению в течение приблизительно полувека, протекшего со времени отражения персов, до времени, когда Геродот составил свою "Историю".
Кроме религиозных убеждений, при оценке исторических событий, особенно при определении их причин, Геродоту мешала общая всем древним тенденция искать причины событий в чувствах, мотивах и характерах как отдельных лиц, так и целых государств. Так, освобождение персов от господства мидян Геродот приписывает только хитрому замыслу Кира (1,126- 128). Такими же личными мотивами Геродот объясняет поход Камбиса на Египет (III, 1), намерения Дария предпринять поход на Элладу (III, 134, 135), восстание малоазийских греков (V, 35, 36) и др.
В советской науке утвердился взгляд на Геродота, как на правдивого историка, но этот взгляд находится в противоречии с мнением, господствовавшим в древности.
Еще при жизни Геродота некоторым лицам показалось невероятным сообщение его о том, что персидский вельможа Отан произнес речь, в которой предлагал упразднить в Персии самодержавие и установить демократию (III, 80)[4]. Геродот по этому поводу замечает, что хотя речи, произнесенные персидскими вельможами, и кажутся невероятными некоторым эллинам, но действительно были произнесены. Об этом недоверии эллинов Геродот упоминает еще раз (VI, 43).
Современник Геродота Фукидид, говоря о логографах (I, 21, 22), вероятно, относит и Геродота к числу тех прозаических писателей, которые преследуют не историческую истину, а минутное развлечение слушателя; вместе с тем, не называя Геродота по имени, он полемизирует с ним по некоторым пунктам древней истории эллинов[5].
Современник Ксенофонта Ктесий (см. о нем гл. V) в своей "Истории Персии" старается уличить Геродота во лживости в некоторых частях его труда. К числу "авторов сказок" (λογοποίοι) относил его и Аристотель. Манефон, Феопомп, Гарпократион, Цицерон, Авл Геллий также мало верят сведениям Геродота. Противником его был и Страбон; Лукиан изобразил его прямо лжецом и поместил на "Острове злых". Иосиф Флавий, резюмируя суждение древних о Геродоте, сообщает, что все согласны в том, что он говорит неправду. Наконец, Плутарх написал специальный трактат "О злокозненности Геродота", в котором старался доказать, что Геродот сознательно искажал истину.
С началом археологических разысканий на Востоке происходит решительный поворот в воззрениях на Геродота. Легковерный болтун и сознательный лжец превратился в добросовестнейшего и надежнейшего свидетеля. Однако при дальнейших успехах археологических и исторических исследований обнаружились некоторые неточности и пробелы в первоначально добытых результатах, а вместе с тем стала умаляться и достоверность свидетельств Геродота не только относительно Египта и Ассирии, но в значительной мере и относительно Эллады.
Обвинения в сознательной лжи, выставленные против Геродота как в древности, так и в новые времена, в настоящее время по большей части опровергнуты.
Для нас наиболее важно рассмотреть известия Геродота о Скифии. О скифах Геродот говорит в книге IV. Сведения, сообщаемые им, являются-главным источником для истории племен, населявших южнорусские степи в VI-V вв. до н. э. Геродот посетил юг нашей страны, но не вполне ясно,, какие именно места он видел сам и о каких говорит лишь со слов других лиц. Он совершенно не интересуется специально греческими ионийскими-колониями на берегу Черного моря, его привлекает главным образом-Скифское царство, и в нем он ориентируется, имея исходным пунктом Ольвию [6], которую он, может быть, посетил лично. Если даже предположить, что Геродот пользовался для своего описания Скифии сочинением Гекатея, то во всяком случае всю систему его описания он изменил соответственно своим личным впечатлениям, отправным пунктом которых была· Ольвия. Все, что находится за пределами Скифии, ограниченной для нега Доном, мало его интересует и упоминается им только попутно.
В рассказе Геродота очень много легендарных или полулегендарных сведений; насколько они соответствуют действительности, не всегда удается установить. На его рассуждения о скифах могли в некоторой степени, повлиять бывшие в Элладе уже в V веке до н. э. представления о варварах, как о людях более справедливого образа жизни, чем эллины, испорченные богатством и цивилизацией. Рассказ Геродота содержит много точных географических и этнографических сведений, подтверждаемых во многих случаях новейшими археологическими исследованиями. Общая картина политических и социальных отношений в Скифии, а также данная Геродотом бытовая характеристика основных скифских племен, равно как и их размещение, в полной мере подтверждаются материалами раскопок скифских курганов и городищ по Днестру, Днепру, Дону и их притокам. Это заставляет относиться с большим доверием и вниманием к сообщениям Геродота, даже к тем, которые, показавшись сначала легендарными и недостоверными, могут при тщательном рассмотрении обнаружить неожиданно точный и простой смысл, скрытый за их легендарной формой. Правда, Геродот нигде не говорит прямо, что он был в Скифии, но в его труде есть много выражений, не оставляющих сомнения в том, что он повествует о Скифии или как очевидец, или как посредник между читателем и свидетелями-очевидцами из среды эллинов, живших по северному побережью Черного моря, преимущественно в Ольвии. Черное море, Константинопольский пролив Геродот измерял сам, по его словам (IV, 85, 86); между Бугом и Днепром он видел громадную медную чашу; он ее измерил и сличил с сосудом, который был поставлен Павсанием у входа в Боспор (IV, 81); на берегу Днестра ему показывали ступню Геракла (IV, 82); подле той же реки видна могила киммерийских царей (IV, 11); о реке Теаре (во Фракии) он говорит со слов окрестных жителей (IV, 90); многие сообщения его о реках подтверждают, что он лично бывал в тех местах (IV, 52-57).
В одном месте Геродот ясно намекает на то, что сведениями своими о скифах и Скифии он обязан больше всего жителям Ольвии и других эллинских городов на Понте (IV, 24), а в другом месте замечает, что об Анахарсисе слышал сам от Тимна, доверенного царя Арианита (IV, 76). Описание Гилеи, лесной области в нижнем течении Днепра (IV, 18, 76), могло быть сделано только очевидцем[7].
Описание Геродотом Скифии доказывает не только меткость наблюдений самого автора, но и достоверность весьма значительной части известий, сообщаемых им со слов других лиц, о местностях, которых он сам не мог посетить.
Сообщения Геродота об устройстве могил скифских царей, о погребальных и поминальных обрядах скифов, о военных и других обычаях почти целиком подтверждаются археологическими разысканиями и этнографическими аналогиями.
Ввиду всего этого опытные археологи, историки и литературоведы всегда признавали посещение Геродотом Скифии за неоспоримый факт. Что же касается изложения Геродота и описания мест, которые он посещал, то, как говорит историк И. Е. Забелин, "его рассказы дышат необыкновенною простотою и правдою и вместе с тем так живо изображают и природу страны, и людей с их нравами, обычаями и делами, что все это в действительности представляется, как будто сам живешь в то время и в той земле и с теми самыми людьми" [8].
Самый выбор темы для повествования показывает, что Геродот был крупным мастером. В то время как современники Геродота, Гелланик Митиленский (см. гл. I) и Антиох Сиракузский, следуя традиционным приемам логографов, сосредоточивают все свое внимание на мифических преданиях об основании отдельных греческих общин или на генеалогиях, Геродот, совершенно необычно для того времени[9], задумывается над событиями недавнего прошлого, без сомнения, поразившими всех его современников как обширностью размеров, которые они приняли, так и теми последствиями, которыми ознаменовались они для всей Эллады [10]. Однако, выбирая для своего повествования события уже не местного, а общего интереса - борьбу всех эллинов с персами, Геродот сумел понять, что и эти войны, несмотря на свои размеры, все-таки имеют преходящее значение, что на них следует смотреть как на отдельные эпизоды исконной вражды между Востоком и Западом, между деспотизмом и свободой, - вражды, которая не кончилась и этой кровопролитной борьбой. Он постарался проникнуть даже до мифологических оснований этой вражды, но только, в противоположность логографам, не стал долго останавливаться на мифических воспоминаниях о ней. Уже с главы V он подходит к эпохе Креза, почти совершенно исторической, и если впоследствии ему приходится иногда восходить к мифическим временам, то он делает это только в форме отдельных занимательных для читателя эпизодов, которые, однако, на общий ход его повествования никакого влияния не оказывают.
Одним из главных достоинств всякого художественного произведения является единство плана. "История" Геродота вполне удовлетворяет этому требованию. Как уже сказано выше, "История", несмотря на многочисленные вставные эпизоды, написана по глубоко продуманному плану: в основу плана положена идея об исконной вражде между эллинами и восточными народами. Читатель чувствует, что он имеет дело не с сочинениями логографов, которые дробили свой рассказ на множество мелких эпизодов, совершенно не связанных друг с другом, но с произведением историка, имеющего в виду цельность изложения и передающего события в последовательном, историческом их развитии. Правда, связь между отдельными эпизодами у Геродота иногда очень слаба и прихотлива, но не прерывается нигде.
Требование Аристотеля о необходимости единства плана в художественном эпосе ("Поэтика", VIII и XXIII) приложимо и к "Истории" Геродота.
Другим достоинством Геродота как писателя является его искусство рассказывать. Даже те критики, которые относились отрицательно к нему как историку, признавали в нем это искусство.
Прежде всего читателя поражает его близость в этом отношении к эпосу. Как и эпические поэты, Геродот умеет выдержать Простой, безыскусственный стиль народных рассказов. Все приемы этих рассказчиков, как, например, полнота рассказов, замедленность повествования, повторения отдельных слов, целых предложений, предуведомления и сжатые повторения сказанного, присущи ему так же, как и им. Он еще не знает периодического построения предложения, в противоположность позднейшим историкам; он не любит абстрактных-выражений, но очень охотно употребляет народные образные выражения и умеет ловко пользоваться пословицами. Предложения у него соединены чаще способом сочинения, придаточные предложения редки. С другой стороны, он любит заимствовать из эпоса, этой сокровищницы литературного языка, например, отдельные выражения-формулы, а также целые обороты (все в речах). Поэтому Псевдо-Лонгин называет Геродота "великим подражателем Гомера" ("О возвышенном", 13).
Древние критики, конечно, гораздо лучше нас чувствовали достоинства Геродота как рассказчика и тщательно изучали его приемы. Они считали его именно с этой точки зрения лучшим образцом "ионийской манеры"[11], подразумевая под этим не ионийский характер его грамматических форм и словаря, но, главным образом, манеру соединения предложений и весь своеобразный колорит его речи. Для определения эффекта, который производится его рассказом, тогдашние риторы часто прибегали к сравнениям: они то уподобляли его рассказ спокойному течению реки, не встречающему на своем пути никаких неровностей[12], то противополагали его в этом отношении Фукидиду, указывая на сладость, ясность и пространность повествования Геродота [13]. Иногда они пытались и детальнее охарактеризовать его особенности как рассказчика. Главным образом они отмечали две особенности: во-первых, склонность Геродота - и в выборе выражений, и в построении предложений - подражать своеобразной манере говора того или другого описываемого им народа, т. е. подражать не случайным эмоциям (ήθος), но тем типичным, постоянным свойствам характера (πάθος), которые лучше всего передают внутренний облик народа. Ритор Феон справедливо замечает, что Геродот говорит часто как варвар, хотя передает речь этих варваров на эллинском наречии [14].
Сюда относится пристрастие Геродота к пословицам, лучше всего характеризующим мировоззрение народа, его любовь к простонародным, иногда грубым выражениям, выхваченным из живого говора, наивный тон некоторых рассказов и тому подобные черты народного языка, придающего действительно его рассказу своеобразный и несколько пестрый характер.
Во-вторых, предпочтение Геродотом так называемой "речи нанизываемой" или "разделенной", "раздельной" (λέξις είρομένη или διῃρημένη)[15], т. е. такой, которая свободно присоединяет одно предложение к другому без строгой логической связи и без закругления мысли в одном сложном предложении и которая противополагается "речи закругленной" или "периодической" (ὴ κατεστραμμένη λέξις или ή ἐν περιόδοις λέξις)[16]. Риторы ясно сознавали, что эта манера письма ближе всего подходит к разговорной речи, и отмечали в ней, во-первых, вполне естественное расположение слов, от которого Геродот почти никогда не отступает, во-вторых, отсутствие сложных сочетаний целых предложений. В этом отношении Геродот не отличается от своих предшественников-логографов, которые также пользовались "нанизываемой речью" (см. гл. I "Начало греческой прозы"). Правда, в речах у него есть попытки строить периоды, однако они ему мало удаются.
Эти особенности Геродота резко отличают его повествование от повествования последующих историков, и как раз они-то и ставят его "Историю" на совершенно особое место в стилистическом отношении.
Вот пример отрывистой речи: "Так вот этот Кандавл влюбился в свою жену, а влюбившись, думал, что у него жена красивее всех на свете. Так что, думая так, - а ему из телохранителей больше всех нравился Гиг, сын Даскила, - этому Гигу и более серьезные дела поверял Кандавл и красоту жены хвалил" (I, 8).
Благодаря этим свойствам, изложение Геродота напоминает простой, безыскусственный рассказ, но эта кажущаяся безыскусственность на самом деле есть плод большого искусства (по пословице: ars est celare artem - искусство есть сокрытие искусства).
Что стиль Геродота есть стиль человека высокообразованного, можно заключить из употребления им метафор, риторических фигур, искусного расположения слов и других приемов риторики. Хотя древние критики не причисляли его к прозаикам, находившимся под влиянием софистики, это едва ли верно.
Вот примеры метафор. Он называет стену "панцирем города" (I, 118), укрепления - "хитонами, состоящими из стен" (VII, 139), потому что как хитон защищает тело, так стены защищают город. Такую же метафору употребил оратор Демад, сказав: "стена - одежда города" (Athen. III, 99 d). Красивые женщины названы "болью для глаз" (V, 19). Впрочем, Псевдо-Лонгин порицает Геродота за это сравнение, оправдывая его до некоторой степени только тем, что это сказано варварами, да еще в состоянии опьянения ("О возвышенном", IV, 7).
Древние критики находили стиль Геродота приятным и красивым и ставили его в этом отношении даже выше Фукидида.
Особенно выразительно суждение Дионисия о стиле Геродота: "Геродот, по выбору слов, по расположению их, по разнообразию риторических фигур, далеко превзошел всех и довел прозаическую речь до того, что она стала подобна самой лучшей поэзии относительно силы убеждения, прелести и дошедшего до высшей степени наслаждения" [17].
Фукидид, по мнению древних критиков, особенно силен в изображении страстей - τὰ πάθη, а Геродот - в изображении более покойных движений души - τά ἤθη.
Язык сочинений Геродота - ионийский диалект, которым пользуются и логографы. Как уже было сказано, на родине Геродота, в Галикарнассе, говорили на ионийском диалекте, хотя город был дорийским. Таким образом, для Геродота ионийский диалект был родным. Как о языке сочинений логографов, так и о языке "Истории" Геродота надо сказать, что это и есть, живой язык того времени. Надо лишь иметь в виду, что в этот живой язык введены некоторые слова и выражения, взятые из языка эпической поэзии, а также некоторые морфологические формы, относительно которых трудно сказать, были ли они в живом языке того времени или тоже взяты из языка, эпоса.
Как уже сказано, обвинения Геродота в преднамеренной лжи несправедливы, но речи и разговоры разных лиц, включенные им в повествование, являются несомненным вымыслом. Однако за это винить Геродота;
нельзя. С нашей точки зрения, выводить исторических деятелей говорящими речи, которых они не произносили, считается несовместимым с требованием правдивости изложения, которым должен руководиться историк, но древние смотрели на это иначе: как мы легко можем себе представить,, что думал такой-то человек при таких-то обстоятельствах, и считаем вполне-дозволительным для художника слова включить в повествование эти вообрая аемые нами мотивы, так легко древние, привыкшие к словесным состязаниям, воображали, что должен был сказать исторический деятель при данных обстоятельствах.
По видимому, именно Геродот ввел обычай вставлять в историческое повествование речи и диалоги действующих лиц [1]. Возможно, что влияние на помещение речей в сочинениях историков оказала софистика. Словесные состязания вошли в большое употребление и на театральной сцене - в трагедии и в комедии. Существовали некоторые излюбленные темы (τόποι κοινοί) для таких словопрений. У Геродота к этим темам относится, например, беседа трех персидских вельмож в тайном собрании о сравнительном достоинстве трех форм правления - монархии, олигархии и демократии (III, 80-82), причем доводы Дария в пользу демократии явно намекают на строй афинской государственной жизни в том виде, как он был установлен Клисфеном. Таким образом, Геродот переносит в персидский тайный совет дебаты, популярные в Афинах его времени. Были ли действительно произнесены речи на эту тему в Персии или не были, - мы не знаем, но во всяком случае словесная форма их, несомненно, принадлежит Геродоту.
К подобным же темам относится рассуждение Солона перед Крезом о степенях человеческого счастья (I, 32).
Борьба мнений выражена также в речах Артабана и Ксеркса перед походом на Грецию (VII, 46-52). Артабан в своей речи старается отговорить царя от задуманного им похода. Ксеркс сначала опровергает соображения своего противника, носящие общий характер, а именно, что человек должен в своих предприятиях всегда взвешивать предварительно все случайности. Царь, напротив, утверждает, что наверное предвидеть все нельзя, что пример самих персидских царей показывает, что только смелость перед опасностями содействует преуспеянию государства. Артабан находит также, что и суша и море враждебны Ксерксу: море - вследствие отсутствия пристаней, могущих вместить огромный персидский флот и защитить его от бурь, суша - вследствие недостатка продовольствия для войска. В ответ на это царь указывает на благоприятное для похода время года, когда бурь на море не предвидится, на изобилие заготовленного продовольствия и ожидаемую поставку его теми народами, по землям которых пойдет его войско. Так же опровергает Ксеркс замечание Артабана о ненадежности подвластных царю ионийцев.
Как уже сказано, речи и разговоры у Геродота являются вымыслом. И действительно, речи, которые у него произносят люди далеких времен и разных национальностей, конечно, не могли быть известны Геродоту, но^ это не служило ему препятствием. Для него, так же как для эпического поэта, речи и разговоры служат лишь для более живого воссоздания далекого прошлого. В воображении Геродота сцена совещания персидских вельмож в тайном собрании предстает с такой же ясностью, как дебаты на афинской площади. При этом в речах действующих лиц мы всюду находим изложения воззрений на жизнь, а также исторические и географические сведения самого автора. Так, коринфянин Сосикл в своей речи перед спартанцами (V, 92) излагает целую генеалогическую историю коринфских тираннов. Эта история ничем не отличается от подобных же эпизодических рассказов историка от своего лица в других местах его сочинения.
Подобным же образом, когда к спартанскому царю Клеомену приходит Аристагор, тиранн города Милета, просить помощи малоазийским грекам (V, 49), он пускается в длинные разъяснения географических особенностей Малой Азии по карте, вырезанной на медной доске; эти разъяснения заставляют забыть о цели его посещения и кажутся экскурсом в область географии от лица самого историка. А там, где Геродот мог бы передать действительные доводы ораторов, они не привлекают его внимания. Так, речь Фемистокла перед Саламинской битвой он излагает очень кратко (VIII, 83), хотя называет ее превосходной. Справедливо заметил Дионисий, что Геродот редко дает место речам, обращенным к народу, и речам практического значения ("О Фукидиде", 23).
Геродот не дает подробных характеристик исторических лиц от своего имени (как, например, это делает Ксенофонт в "Анабасисе", где он характеризует погибших греческих вождей). Лишь иногда он приводит какое-нибудь общее, краткое замечание о ком-либо; например, что Деиок был умен (I, 96), что Киаксар был гораздо храбрее предков (I, 103), что Кир был среди своих сверстников наиболее храбрым и любимым (I, 123). Обыкновенно представление о ком-либо читатель должен составить на основании рассказа о действиях данного лица или на основании суждений о нем других. Так, Гарпага характеризует Астиаг, в гневе называя его глупейшим и бессовестнейшим человеком (I, 129). О Кире, Дарии, Камбисе Геродот не решается высказать своего собственного мнения, но сообщает, что персы называли "Дария торгашом (καπηλοζ). Камбиса - господином, Кира - отцом, потому что первый во все дела вносил торгашество, второй был суров и высокомерен, третий мягок и все делал для блага подданных" (III, 89). Такой способ характеристики Геродот применяет не только к государственным деятелям далекого прошлого или других стран, но и к людям, жившим незадолго до его времени. Воздерживаясь от высказывания своего суждения о действующих лицах, Геродот иногда лишает читателя возможности понять, каково мнение его о них - благоприятное или неблагоприятное. Он излагает факты и приводит разноречивые мнения, не стараясь их согласовать. Так, нельзя узнать, какого мнения он держался о Фемистокле, если сравнить сказанное о нем в главах 5, 19, 22, 109, 111-112 и 123-124 книги VIII.
Некоторое противоречие видно и в характеристике Ксеркса: Геродот не высказывает о нем своего окончательного суждения, а говорит только, какими мотивами, по его мнению, руководился Ксеркс при своих действиях; это были: тщеславие (μεγαλοφροσύνη), желание показать свою силу и оставить по себе память (VII, 124; речь идет о прорытии канала на Афоне); раскаяние (VII, 54; в том, что он бичевал Геллеспонт); трусость (VIII, 103; почему он обрадовался совету Артемисии возвратиться на родину); особенно ожесточенное раздражение против врага (VII, 238; почему он надругался над трупом царя Леонида, вопреки обычаю чтить храбрых воинов).
Но, с другой стороны, Геродот указывает и на хорошие черты характера Ксеркса. Рассердившись на Артабана за высказанное им мнение, он уже вечером того же дня раскаялся в этом и признал свою неправоту не только перед оскорбленным Артабаном, но и перед собранием персов: "Когда я услышал мнение Артабана, - сказал он, - то в первое мгновение молодость во мне закипела, и я бросил человеку, старшему меня, слова менее пристойные, чем следовало; но теперь я сознал свою ошибку и последую его совету" (VII, 11-15).
Ахемен, брат Ксеркса, старается очернить в его глазах Демарата, но Ксеркс резко говорит ему: "Я приказываю воздерживаться впредь от злословия против Демарата, так как он связан со мною узами гостеприимства" (VII, 236-237).
Ксеркс умел ценить людей, полезных ему, например, Артемисию (VIII, 69, 88), Маскама (VII, 106), Бога (VII, 107), Артахея (VII, 117). Рассказывая, что Ксеркс не захотел мстить спартанцам казнью посланных ими Спертия и Булиса, Геродот говорит, что Ксеркс по своему великодушию сказал им, что не уподобится спартанцам: "Они нарушили обычаи, признаваемые всеми людьми, убив глашатаев, а он не сделает того, что ставит им в укор, и убийством послов не избавит спартанцев от их вины" (VII, 136).
Такие противоречия в характеристиках скорее всего можно объяснить тем принципом, которого держался Геродот, передавая разные версии событий: "Я обязан передавать то, что говорят, но вовсе не обязан верить этому".
Как уже отмечалось, главная нить повествования Геродота (о вражде и борьбе Востока с Западом) постоянно прерывается (особенно в первых пяти книгах) отступлениями, так называемыми "эпизодами". Эпизоды 'бывают иногда значительного размера; рассказ о Египте, например, занимает всю книгу II. Эпизоды обыкновенно приводятся по какому-нибудь поводу, например при упоминании о каком-нибудь лице, предмете, действии, месте; попутно сообщаются сведения, имеющие более близкое или далекое отношение к нему.
Эпизодов в истории так много, что историческое повествование часто служит только рамкой, в которую вставлены рассказы, не имеющие прямого отношения к главной нити повествования.
Геродота интересовали история и география описываемых стран, лица и события, памятники и предания, природа и животные, жители, их, верования, нравы и обычаи, жилища и одежда, вера в чудеса и предзнаменования. Обо всем этом он говорит с эпическими подробностями, с любовью останавливаясь на деталях, на чисто анекдотических чертах.
С историко-литературной точки зрения особенно важны эпизоды, имеющие характер народной саги, новеллы и даже сказки, так как нам почти ничего неизвестно о существовании такой народной литературы в древней Греции доэллинистического периода. Однако такая литература, несомненно, существовала [1].
Что касается литературной обработки устного народного творчества, то мы имеем положительные исторические свидетельства о появлении литературных повестей прежде всего в Ионии и ее колониях - местностях, имевших гораздо более случаев соприкасаться с иноземными странами, нежели народы европейской Эллады.
Так, существовало собрание "Милетских рассказов", правда, может быть, более позднего времени сравнительно с временем Геродота[2], но "Сибаритские рассказы", упомянутые Аристофаном в "Осах" (ст. 1259 - Αἰσωπικὸν γέλοιον ἤ Συβαριτικόν), должны быть приблизительно современны Геродоту; вероятно, из них Аристофан приводит цитату в "Осах" (ст. 1435- 1440). В этих "Сибаритских рассказах", в противоположность басням Эзопа, действующими лицами были не животные, а люди[3].
Интересным доказательством склонности к созданию новелл в эту эпоху служит появление их в области исторического предания, где нам гораздо легче ознакомиться с ними. Как в средние века авторы новелл включали в круг обрабатываемых ими сюжетов рассказы о выдающихся деятелях этой эпохи и о важнейших ее событиях, окружая их цепью вымыслов и анекдотов, так точно и в Греции новелла вторгается в область истории и все исторические сочинения VII и VI веков до н. э. полны такими новеллистическими прибавками. Особенно благоприятными для создания вымыслов были образы древней истории Востока, с которыми греки тогда впервые стали знакомиться ближе. Но и история политических деятелей древней Греции была не чужда таких прикрас, как это видно по анекдотам о вполне историческом Солоне, о различных тираннах Греции, особенно интересовавших новеллистов, да и вообще по целому ряду рассказов, которыми полна "История" Геродота.
Вот список некоторых эпизодов новеллистического характера: 1) Гигес (I, 8-13); 2) Спасение Ариона дельфином (I, 23-24); 3) Солон и Крез (I, 26-54); 4) Детство Кира (I, 108-121); 5) Кир у массагетов (I, 204-214): 6) Опыт Псамметиха с целью узнать, какой народ самый древний (II, 2); 7) Елена в Египте (II, 113-116, 118-120); 8) Сокровищница царя Рампсинита (II, 121); 9) Эфиопия, Индия, Аравия (III, 17- 24, 102, 104-105, 107-113); 10) Кольцо Поликрата (III, 39-43); 11) Сын Периандра (III, 50-53); 12) Рассуждение о лучшем государственном строе (III, 80-83); 13) Хитрость Зопира (III, 150-160); 14) Дарий у скифов (IV, 126-136); 15) Спертий и Булис (VII, 134-137).
Выше уже говорилось о том, что нам неизвестно, когда и кем издана "История". Существует предположение, что она была издана друзьями автора вскоре после его смерти. В доказательство этого указывают на ряд мест у Софокла, Эврипида и Аристофана, в которых будто бы слышны отголоски "Истории".
На самом деле сходство по мысли или по форме между этими местами драм и местами "Истории" или недостаточно, чтобы заключить о заимствовании драматургами, или может быть объяснено иным образом.
Внимательный анализ сходных мест у Геродота и драматургов дает право сказать, что заимствование можно считать доказанным только для одною места в "Эдипе в Колоне" (ст. 337 сл.) и, может быть, одного места из "Антигоны" (ст. 905 сл.) Софокла[1].
Этих двух мест Софокла достаточно для доказательства, что уже в конце V века до н. э. "История" Геродота была известна в Афинах и в Элладе вообще. В доказательство этого можно было бы сослаться и на скрытую полемику против Геродота со стороны Фукидида, если бы можно было считать доказанным, что Фукидид знал "Историю" Геродота в изданном виде.
Хорошо знали "Историю" Геродота и в IV веке до н. э.; на это указывает полемика против него Ктесия (см. ниже, гл. V), затем то обстоятельство, что Феопомп составил сокращение его "Истории" в 2 книгах, подражал ему, хотя и критиковал его (см. ниже, гл. V). У Эфора также заметно влияние Геродота.
Хотя Аристотель и называет Геродота "сказочником" - μυθολόγος ("О возникновении животных", III, 5 = p. 756 b 5), тем не менее использует его "Историю" в числе источников к "Афинскому государственному устройству" (в гл. XIV он упоминает его); в сочинениях по естественной истории Аристотель также использует сообщаемые Геродотом сведения, излагая их по большей части буквально; говоря в "Поэтике" (гл. IX = 1451 b 1) о разнице между историком и поэтом, он приводит Геродота как тип историка.
Таким образом, в литературу эллинистической эпохи Геродот входит уже как "классик".
В римскую эпоху также видно знакомство с Геродотом как с историком. Упоминают его Страбон, Диодор, Иосиф Флавий, Лукиан, Аристид, Плутарх и др.
В эту эпоху начинают ценить Геродота главным образом как писателя, с художественной стороны. Художественная прелесть его рассказа едва ли могла быть оценена по достоинству его современниками и ближайшими поколениями: в то время исторические сочинения имели риторический характер, и простота повествования Геродота не могла нравиться людям, привыкшим к иному стилю. Но в позднеримскую эпоху, под влиянием пресыщения всем искусственным, риторическим, обратились вновь к наивным повествованиям прежних времен. В эту эпоху такие риторы, как Дионисий Галикарнасский, занимаются исследованием стиля Геродота, сравнивают его стиль со стилем Фукидида. Уважение к Геродоту, как к художнику, все возрастает, и, наконец, писатели начинают подражать ему; например Павсаний, Элиан; некоторые даже пишут сочинения, в подражение ему, на ионийском диалекте: таковы, например, сочинения "Об астрологии", "О Сирийской богине", дошедшие до нас в числе сочинений Лукиана. Таким же подражанием Геродоту отличалось, по видимому, не дошедшее до нас сочинение Кефалиона, в котором излагалась сокращенная история, начиная с Нина и Семирамиды и кончая Александром Македонским, в 9 книгах, на ионийском диалекте; это сочинение называлось также "Музы". Подражал Геродоту и Евсевий Кесарийский (III век н. э.). Таких подражателей, по видимому, было немало, судя по тому, что Лукиан осмеял одного из них ("Как надо писать историю", 18).
В византийскую эпоху Геродот хорошо был известен. У некоторых писателей этой эпохи даже заметно подражание языку и стилю Геродота: у Иоанна Киннама, Прокопия, Иоанна Зонары и, наконец, у Лаоника Халкондила (XV век), который предпослал своей "Истории турок" предисловие, подобное предисловию Геродота. Мало того, Геродоту было приписано и дошло до нас под его именем сочинение "Жизнеописание Гомера" (Βίο Ὁμηρου), хотя оно и не принадлежит ему.
Ученые римской и византийской эпох тоже занимались Геродотом. До нас дошли схолии к "Истории", правда, очень скудные, два лексикона; упоминаются несколько трактатов (ύπομνήματα), не сохранившихся до нашего времени.
С XVI века н. э. (1556 г.) появляются уже печатные издания Геродота и исследования о нем
Цицерон называет Геродота "отцом истории"[1], т. е. родоначальником истории. Имел ли право Цицерон так назвать Геродота, несмотря на то, что ему предшествовал целый ряд логографов? Цицерон прав: хотя у Геродота много общего с логографами [2], он имеет и много существенных отличий от них. Перед логографами Геродот имеет преимущество в двух отношениях:
во-первых, Геродот выбрал сюжетом своего повествования недалекое от него прошлое, о котором можно было иметь более или менее достоверные сведения, тогда как логографы писали главным образом о событиях далекого прошлого, в значительной мере мифических; во-вторых, "История" Геродота имеет универсальный характер, касающийся событий чуть не всего мира, известного грекам того времени[3], тогда как предметом повествования логографов была история какой-нибудь одной страны или одного города.
В этом отношении даже "История" Фукидида преследует гораздо более скромные цели, излагая события одной только Эллады; в-третьих, Геродот старается объединить разнородный материал общей идеей: исторической - идеей борьбы Азии с Европой, и религиозной - идеей направления божеством хода истории; положив в основу своего сочинения строго обдуманный план, он сделал его художественным произведением, чего не было у логографов.
Многие сообщения Геродота опровергнуты новейшими исследованиями, но многие и подтвердились. Можно даже сказать, что чем дальше идет изучение истории древней Эллады и Востока, тем больше обнаруживается добросовестность сведений "отца истории".
Но каково бы ни было в общем наше мнение о достоверности фактов, сообщаемых Геродотом, необходимо исследовать степень достоверности и происхождение его известий в каждом отдельном случае, так как достоинство его сообщений не одинаково в различных частях его труда.
Наконец, Геродот - прекрасный рассказчик. Благодаря его простому, легкому слогу эти рассказы, главным образом эпизоды, используются в качестве популярной литературы; так, рассказ о перстне Поликрата послужил темой для известного стихотворения Шиллера, переведенного Жуковским. Некоторые рассказы обработаны даже для детского чтения.
В общем значение "Истории" чрезвычайно велико. Геродот сохранил от забвения массу всевозможного материала по политической и культурной истории, по фольклору, географии и этнографии многих народов древнего мира. Его произведение - это своего рода историко-географическая и этнографическая энциклопедия, неисчерпаемая сокровищница сведений о прошлых временах. Не будь Геродота, наши сведения о древних народах, в частности о греках и борьбе их с персами, во многих отношениях были бы скудны, несмотря на все блестящие результаты новейших археологических открытий. Даже благодаря тому, что он не строго соблюдал единство темы и стройность плана и делал множество отступлений, сохранилось много драгоценных известий. Хорошо также, что он передавал то, что видел и слышал, по большей части "не мудрствуя лукаво", не отвергал, как негодный материал, доходившие до него рассказы, как бы невероятны, по его мнению, они ни были.