1. На сокровище аканфиев [1] в Дельфах сделана такая надпись: "Брасид и аканфийцы принесли в дар добычу от афинян". Поэтому многие думают, что каменная статуя, стоящая внутри у двери храма, изображает Брасида. На самом деле это портретное изображение Лисандра по старинному обычаю с длинными волосами и внушительной бородой. Рассказы о том, что аргивяне после своего великого поражения остриглись в знак печали, а спартиаты, в противоположность им, отпустили волосы, величаясь своими подвигами; или что Бакхиады [2], бежавшие из Коринфа в Лакедемон, показались столь жалкими и безобразными, обрив себе головы, что спартиатам захотелось носить длинные волосы - все эти рассказы неверны. Это Ликургово предписание [3]: говорят, он сказал, что длинные волосы придают красивому лицу вид еще более достойный, а уродов делают еще страшнее.
2. Рассказывают, что отец Лисандра, Аристоклет [4], не принадлежал к местному царскому роду, хотя и происходил от Гераклидов. Лисандр вырос в бедности и показал себя дисциплинированным, как никто другой, в соблюдении спартанских обычаев. Он был мужествен и не знал никаких удовольствий, кроме того, какое получает человек, окруженный почетом за совершенные им прекрасные деяния. В Спарте не считается позором для юноши гнаться за таким удовольствием: родители хотят, чтобы дети их с самого начала были чувствительны к доброй славе, - огорчались бы порицаниями и гордились похвалами. Юношу, который переносит их равнодушно и безучастно, презирают как лентяя, у которого нет честолюбивого рвения к доблести. Честолюбие и жажда победы были прочно внушены Лисандру лаконским воспитанием; и нельзя в сколько-нибудь значительной степени считать причиной этого его природный склад. Но в его природе было больше угодливости перед сильными людьми [5], чем это свойственно спартиатам, и он спокойно переносил в случае нужды тяжесть их самовластия. Некоторые считают это весьма существенным признаком политической ловкости. Аристотель [6] говорит, что великие люди, например, Сократ, Платон и Геракл, были меланхоликами, [7] и рассказывает про Лисандра, что он не сразу, правда, а под старость впал в меланхолию. Его отличительным свойством было уменье прекрасно переносить бедность; его нельзя было ни соблазнить, ни подкупить деньгами. Он наполнил свою родину богатством и сделал ее корыстолюбивой: по его вине Спарту перестали уважать за ее равнодушие к богатству. После войны с Афинами он привез массу золота и серебра и не оставил себе ни одной драхмы. Когда тиранн Дионисий [8] прислал ему для его дочерей дорогие сицилийские хитоны, он не взял их, сказав, что боится, как бы в них дочери его не показались еще уродливее. Немного спустя, впрочем, он был отправлен послом от своего города к этому же тиранну. Тот прислал ему две одежды и велел, выбрав любую, отвезти ее дочери. Лисандр сказал, что она сама выберет лучше и отправился домой, захватив обе одежды.
3. Между тем Пелопоннесская война стала затягиваться, и после сицилийского разгрома [9] было ясно, что афиняне не удержатся на море и вскоре совсем сойдут со сцены. Но, когда Алкивиад, [10] вернувшись из изгнания, стал во главе государства, положение значительно изменилось, и равновесие на море было установлено. Лакедемоняне опять испугались и, решив с новой энергией продолжать войну, для которой требовались искусный военачальник и мощное снаряжение, послали командовать на море Лисандра. [11] Прибыв в Эфес, он встретил в городе расположение к себе и совершенную преданность Спарте. Самому же Эфесу приходилось туго; постоянное общение с варварами и проникновение персидских обычаев грозило городу полной варваризацией. Город со всех сторон был окружен Лидией, и персидские военачальники подолгу жили в нем. Лисандр расположился тут лагерем, [12] приказал со всех сторон стянуть к городу грузовые суда, выстроил верфь для постройки триэр, восстановил торговлю в гаванях и работу ремесленников на площади. В домах и мастерских закипела работа, так что впервые с этого времени, благодаря Лисандру, Эфес стал мечтать о том влиянии и силе, которыми он теперь обладает.
4. Узнав [13], что Кир, сын царя, прибыл в Сарды, Лисандр отправился туда для переговоров с ним и с обвинением против Тиссаферна [14], который, получив приказание помогать лакедемонянам и прогнать афинян с моря, как говорили, по наущениям Алкивиада действовал вяло и губил флот своим скаредным снабжением. Киру [15] также хотелось, чтобы на Тиссаферна возводились обвинения и распускалась о нем дурная слава: Тиссаферн был и плохим человеком и его личным врагом. Кира расположили к Лисандру и это обвинение и вообще его манера обращения; своим угодливым тоном Лисандр окончательно пленил юношу и возбудил его к войне. Когда Лисандр уже собирался уезжать, Кир, угощая его, просил не отвергать его благосклонности, а просить у него, что он только хочет, потому что отказа не будет ему ни в чем. "Если такова у тебя охота, Кир", - сказал Лисандр - "я прошу тебя прибавить морякам к их жалованию по оболу, чтобы они получали по четыре обола вместо трех". Кир, в восторге от такого проявления честолюбия, распорядился выдать Лисандру 10 000 дариков. Тот употребил их на выдачу добавочного обола морякам и так прославился этим, что очень скоро вражеские корабли опустели [16]. Большая часть моряков переходила к тому, кто давал больше, а оставшиеся, работая спустя рукава и бунтуя, только доставляли ежедневные неприятности своим стратегам. Морского сражения, однако, Лисандр боялся, [17] несмотря на то, что уменьшил число врагов и ухудшил их положение: ему был страшен Алкивиад, человек энергичный, имевший большее количество кораблей и не проигравший до тех пор ни одного сражения ни на суше, ни на море.
5. Алкивиад, отплывая из Самоса в Фокею [18], оставил начальником флота кормчего Антиоха. Антиох [19], издеваясь над Лисандром, смело вышел на двух триэрах в Эфесскую гавань и среди шума и хохота быстро проплыл мимо стоявших на якоре вражеских судов. Раздосадованный Лисандр погнался за ним сначала на нескольких триэрах, но, увидев, что афиняне собираются итти на помощь, снарядил и другие триэры. В конце концов завязался морской бой. Победителем остался Лисандр, захвативший пятнадцать триэр и воздвигший трофей. В Афинах [20] народное собрание в гневе на Алкивиада за это отрешило его от должности; о нем пошли дурные толки, воины на Самосе стали оскорблять его, и он отплыл из лагеря в Херсонес. [21] Так что сражение, само по себе ничтожное, стало знаменитым из-за Алкивиада.
Лисандр, созвав в Эфес, в качестве представителей от городов, людей, [22] которые по его мнению возвышались над толпой умом и отвагой, впервые внушил им мысль о переворотах и создании власти десяти, которая впоследствии при нем и установилась. Он уговаривал и подстрекал этих людей к созданию тайных обществ и внимательному наблюдению за состоянием государственных дел, обещая им одновременно с крушением Афин уничтожение демократии и неограниченную власть в родном городе. Его деятельность внушала доверие к его словам: своих друзей и гостеприимцев он возводил на высокие и почетные должности, поручал им командование войсками; ради их корысти становился соучастником их несправедливостей и ошибок. Взоры всех были устремлены на него, все угождали ему и хотели иметь его начальником, рассчитывая, что под его властью им не будет отказа ни в чем, даже в самом важном. Поэтому Калликратида, [23] явившегося на смену Лисандру командовать флотом, приняли сразу неприветливо и впоследствии, когда он доказал свое исключительное благородство и справедливость, не были удовлетворены характером его власти, - простой, истинно-дорической и правдивой. Они удивлялись ему, как красивой статуе героя, и тосковали по Лисандре с его рвением, преданностью друзьям и уменьем доставить им выгоду. Когда Лисандр отплывал, его провожали с отчаянием и слезами.
6. Лисандр настроил своих сторонников еще враждебнее к Калликратиду, отослав обратно в Сарды остаток тех денег, которые Кир дал ему для флота. Он сказал Калликратиду, [24] что если ему угодно, он может попросить денег и позаботиться сам о том, как содержать воинов. Наконец, перед самым отплытием, он торжественно заявил Калликратиду, [25] что передает ему флот, который является господином моря. Тот, желая положить конец этому тщеславному и пустому хвастовству, спросил: "Почему же тебе не оставить Самос слева и не плыть в Милет, чтобы там передать мне триэры? Если мы господствуем на море, то нам нечего бояться, проплывая мимо врагов на Самосе". На это Лисандр ответил, что флотом распоряжается не он, а Калликратид, и отплыл в Пелопоннес, оставив последнего в большом затруднении. Калликратид приехал из дому без денег и не мог решиться выжимать их у городов, которым и без того приходилось круто. Оставалось обивать пороги [26] царских военачальников и просить, как просил Лисандр. Меньше чем кто бы то ни было, был способен на это Калликратид, независимый и гордый человек, считавший, что для эллинов всякое поражение, нанесенное эллинами же, почетнее, чем обивание порогов варваров и лесть перед этими людьми, у которых, кроме массы золота, нет ничего хорошего. Вынужденный, однако, вследствие безвыходного своего положения отправиться в Лидию, он явился прямо во дворец к Киру и велел доложить ему, что пришел наварх Калликратид, который хочет с ним говорить. "Сейчас Киру некогда, чужестранец: он выпивает" - ответил ему один из привратников. "Пустяки, - простодушно возразил Калликратид, - я постою и подожду, пока он пьет". Его приняли за деревенщину, и он ушел, осмеянный варварами. Явившись во второй раз и не будучи снова допущен, он в гневе уехал в Эфес, осыпая проклятиями того, кто впервые позволил варварам издеваться над собой и научил их задирать нос в расчете на свое богатство. Он поклялся спутникам, что, как только он вернется в Спарту, он сделает все, чтобы восстановить мир между эллинами, чтобы они стали внушать ужас варварам и перестали обращаться к ним за помощью друг против друга.
7. Мысли Калликратида были достойны лакедемонянина; по своей справедливости, великодушию и мужеству он мог соперничать с первыми людьми Эллады, но в скором времени он был разбит в морском сражении при Аргинусах. [27] и погиб.
Дела союзников пошатнулись, и они отправили [28] в Спарту посольство просить Лисандра в навархи, говоря, что они энергичнее возьмутся за дело под его начальством. Кир послал такую же просьбу. По закону один и тот же человек не мог быть дважды навархом [29], но лакедемонянам хотелось удовлетворить союзников, и они облекли званием наварха некоего Арака, а Лисандра отправили номинально в качестве его помощника; на деле же он был главнокомандующим. Большинство тех, кто принимал участие в управлении и пользовался властью у себя в городе, давно уже тосковали по его приходе: они рассчитывали после всеобщего уничтожения демократии усилиться при нем еще больше. Тем же, кому нравились в правителе простота и благородство, он показался при сравнении с Калликратидом лукавым софистом [30], который большею частью расцвечивал ложью военные события, превозносил справедливость, если она ему была выгодна, а в противном случае объявлял полезное прекрасным, считал, что по самой природе своей правда не лучше лжи, и отдавал честь той или другой, в зависимости от их полезности. Когда ему поставили на вид, что потомкам Геракла не подобает воевать при помощи хитрости, он со смехом ответил: "Куда львиная шкура не пролезет, там надо подшить лисью".[31]
8. История с Милетом подтверждает эти его качества. Когда его друзья и гостеприимны, которым он обещал уничтожить демократию и изгнать их противников, изменили свой образ мыслей и примирились с врагами, он притворялся на людях, что радуется этому и сам принимает участие в примирении, но с глазу на глаз бранил и поносил своих друзей, подстрекая к нападению на народ. Когда он увидел, что начинается восстание, он устремился в город на помощь, но на первых же встретившихся ему мятежников грозно прикрикнул и посулил наказать их. Другим же он велел ободриться и не ждать ничего плохого в его присутствии. Так лицемерил он, появляясь в разных личинах, потому что хотел, чтобы наиболее сильные и преданные народу люди не бежали, а остались в городе и были убиты. Так и случилось. Положившиеся на него были все перерезаны. Андроклид вспоминает его слова, изобличающие легкость, с какой Лисандр относился к клятвам. Он советовал, по его рассказу, обманывать взрослых людей клятвами [32], как детей костяшками в игре в кости, следуя в этом Поликрату Самосскому [33]. Это было неправильно. Военачальник не должен был брать пример с тиранна; не по-лаконски было относиться к богам, как к неприятелю, и даже с еще большей дерзостью, потому что клятву, данную врагу, нарушают из страха перед ним, а данную богу - из пренебрежения к нему.
9. Кир пригласил Лисандра в Сарды, [34] дал ему часть денег, а остальные пообещал дать позже и, желая доставить ему удовольствие, с юношеским легкомыслием обещал, если отец ему ничего не даст, пустить в ход собственные средства. Если у него ничего не останется, сказал он, он разобьет свой трон, сделанный из золота и серебра, сидя на котором он управлял. В заключение, отправляясь в Мидию к отцу, он поставил Лисандра собирать подати с городов и доверил ему управление. На прощанье он приветствовал его и просил не вступать на море в сражение с афинянами, пока он не вернется; вернуться же обещал с большим количеством кораблей из Финикии и Киликии. После этого он отправился к царю. Лисандр, [35] не будучи в состоянии ни сражаться с флотом, почти равным ему по силам, ни сидеть без дела с таким количеством кораблей, снявшись с якоря, завладел несколькими островами и, высадившись, произвел набег на Эгину и Саламин. Явившись в Аттику, [36] он после приветствий Агиду [37] (тот спустился к нему из Декелей), показал сухопутному войску, здесь находившемуся, свой мощный флот, с которым он, хозяин моря, может плыть, куда ему угодно. Узнав, однако, что афиняне собираются отправиться за ним в погоню, он другим путем, между островами, убежал в Азию. Узнав, что Геллеспонт не охраняется, он осадил Лампсак [38] на кораблях с моря; Форакс с пешим войском направился туда же " совершал приступы на городские стены. Взяв Лампсак приступом, Лисандр отдал его на разграбление воинам.
Между тем афинский флот [39] численностью в 180 триэр только что пристал к Элеунту в Херсонесе. Узнав о гибели Лампсака, афиняне тотчас же отправились в Сеет. Запасшись там провиантом, они зашли з Эгоспотамы (Козьи реки) как раз напротив неприятеля, стоявшего еще на якоре под Лампсаком. Среди прочих афинских военачальников находился и Филокл, убедивший когда-то афинян принять постановление о том, чтобы каждому военнопленному был отрублен большой палец на правой руке, дабы они могли грести, но не были бы в состоянии держать копье.
10. В этот день все отдыхали, рассчитывая сразиться на следующий день. У Лисандра, однако, были другие замыслы: словно собираясь начать сражение с наступлением дня, он приказал матросам и кормчим взойти с рассветом на триэры, сесть в порядке и молча слушать его приказания. Такую же тишину должны были соблюдать и выстроенные у моря пехотинцы. Когда взошло солнце, афиняне выплыли сомкнутым строем и стали вызывать врага на битву. У Лисандра корабли стояли носами к неприятелю, и посадка произведена была еще ночью. Однако он не двинулся с места и послал к передним судам лодки с приказом не двигаться с места и оставаться в строю, не смущаясь и не выплывая навстречу. Когда афиняне с наступлением сумерек повернули обратно, он снял воинов с кораблей не раньше, чем две или три триэры, посланные им на разведку, вернулись с известием, что они видели, как враги высадились на берег. На следующий день повторилось то же самое, на третий то же, пока, наконец, в четвертый афиняне не преисполнились отваги и презрения к врагу, казалось, явно испуганному и уклоняющемуся от битвы. В это время Алкивиад (он проживал тогда в Херсонесе, в собственной крепости), прискакав верхом к афинскому войску, поставил на вид военачальникам, что, во-первых, нехорошо и небезопасно располагаться лагерем на морском берегу, плоском, открытом и к которому трудно пристать; что затем они делают ошибки, получая провиант из такого далекого места, как Сеет, но что им следовало бы поскорее отправиться в гавань, в город Сеет, и уйти подальше от стоянки врага: ведь действиями неприятеля распоряжается один человек, из страха перед которым все немедленно выполняется по одному его знаку. Его наставлений не послушали, а Тидей дерзко ответил ему, что войском командует не он, а другие.
11. Алкивиад, заподозрив, что тут не без измены, [40] уехал обратно. На пятый день, после того как афиняне сделали свою вылазку и по обыкновению повернули обратно с пренебрежительным и надменным видом, Лисандр выслал на разведку корабли и приказал начальникам триэр, как только они увидят, что афиняне уже высадились, повернуть и плыть со всей быстротой обратно, а на середине пути поднять на носу медный щит, как знак для отплытия. Сам он, подплывая к каждому судну, вызывал кормчих и начальников триэр и уговаривал каждого держать в порядке экипаж и гребцов и воинов, а по данному им знаку энергично и изо всех сил ударить на врага. Когда, с кораблей был поднят щит и труба с командирского судна проиграла выступление, флот отплыл, а пехотинцы устремились на перегонки с судами по берегу к мысу. Расстояние между обоими материками в этом месте равно пятнадцати стадиям; благодаря рвению и энергии гребцов суда быстро оставили его за собой. Конон, первый из афинских военачальников, увидев вдруг с суши подплывающий флот, стал кричать, чтобы садились на суда. Вне себя от случившегося несчастья, он звал одних, просил других и заставлял третьих силой итти на триэры. Но все его старания были ни к чему, так как люди) разбрелись во все стороны. Высадившись и не ожидая ничего плохого, они отправились, кто на рынок, кто побродить; некоторые легли спать в палатках или принялись готовить завтрак. По неопытности командования все были очень далеки от мысли о том, что им предстояло: враги уже подходили, крича и громко ударяя веслами, когда Конону [41] удалось ускользнуть с восьмью кораблями: он бежал на Кипр к Евагору [42]. Пелопоннесцы, напав на остальной флот, захватили одни корабли пустыми, а другие рубили в момент посадки. Люди, бежавшие на помощь, умирали безоружные по одиночке возле своих кораблей; беглецов убивали на суше высадившиеся враги. Лисандр взял в плен 3000 человек вместе с военачальниками и весь флот, бывший на стоянке, кроме Парала [43] и восьми кораблей, бежавших с Кононом. Взяв суда на буксир и опустошив лагерь, Лисандр под звуки флейт и победных песен отплыл в Лампсак, совершив величайшее дело с самой незначительной затратой сил и в один час положив конец войне, самой длительной и богатой разными случайностями и превратностями из тех, которые были раньше. В сражениях и во всем ходе событий она представляет ряд бесконечных перемен; в течение ее погибло больше воинов,[44] чем за все войны, бывшие в Элладе раньше. И ей был положен конец благоразумием и опытностью одного человека. Поэтому победу эту считали делом божества.
12. Некоторые говорили, что когда корабль Лисандра в первый раз выплыл из гавани против врагов, то над ним по обе стороны руля сверкали Диоскуры [45] в виде звезд. Некоторые утверждали, что знамением, предвещавшим поражение, было падение камня; в Эгсспотамах свалился огромный камень; большинство уверяло, что он упал с неба. [46] Его показывают и сейчас, и для жителей Херсонеса он является предметом поклонения. Анаксагор будто бы давно говорил, что в случае какого-нибудь соскальзывания или сотрясения произойдет срыв и падение одного из тел, прикрепленных к небу, если оно оборвется. Ни одно из светил не находится теперь на своем месте: каменистые по своему составу и тяжелые, они светятся вследствие сопротивления и отражения эфира, который они разрывают. Они насильно увлекаются, теснимые устремлением вихревого круговорота, который не позволил им упасть на землю первоначально, когда тяжелые и холодные части отделялись от вселенной. Существует более убедительное мнение. Некоторые говорят, что падающие звезды не являются истечением или распространением в воздухе эфирного огня, угасающего вслед за воспламенением, и что это не воздух, проникший в большом количестве в верхние сферы и там загоревшийся. Это - небесные тела, срывающиеся и падающие вследствие уменьшения напряжения и изменения пути движения. Выйдя из своей колеи, они в большинстве случаев падают не в населенных местах земли, а за пределами их в обширном море. Поэтому мы их и не видим. Даимах [47] в своем сочинении "О благочестии" подтверждает слова Анаксагора [48], рассказывая, что подряд в течение 75 дней до падения камня на небе было видно огромное огненное тело, похожее на пылающее облако, которое не стояло на месте, а неслось сложным кривым движением, так что от сотрясения и движения от него отрываются огненные куски, которые неслись во все стороны и сверкали как падающие звезды. После того как это тело рухнуло там на землю, и местные жители, придя в себя от изумления и страха, сошлись к нему, они не увидели никаких следов огня: перед ними лежал камень, правда, большой, но не имевший в себе ничего от того огненного тела. Что Даимах нуждается в снисходительных слушателях, это ясно. Если же рассказ его соответствует истине, то им целиком опровергается мнение людей, утверждающих, что это обломок скалы, оторванный ветрами и бурями от какой-то горной вершины, который несся, подхваченный воздухом, подобно волчку, оборвался и упал в том месте, где вращающая сила, подхватившая его, сдала и ослабела. Если, действительно, существовало огненное тело, видимое в течение многих дней, то его угасание и распад вызвали изменения в воздухе, следствием которых явились сильные ветры и движения в воздухе, вызвавшие падение камня. Об этом следует рассказать подробнее в работе с другим содержанием.
13. Когда 3000 афинян, взятых Лисандром в плен, были приговорены советом к смерти, Лисандр позвал к себе стратега Филокла и спросил, какое наказание назначит он себе за совет, данный им согражданам относительно пленных эллинов. Филокл, не сокрушенный несчастьем, сказал, что нечего обвинять там, где нет судьи: пусть он, победитель творит то, что, будучи побежденным, претерпел бы сам. После этого, вымывшись и надев чистый плащ, он во главе своих сограждан пошел на казнь. [49] Так сообщает Феофраст.
После этого Лисандр [50] отправился с флотом по городам и велел всем афинянам, которых он там застал, вернуться в Афины, пригрозив, что он не пощадит ни одного афинского гражданина, найденного им вне Афин: все будут казнены. Таким образом он согнал всех афинян в Афины, стремясь создать там большой голод и нужду и таким образом избавить себя от хлопот, которые бы доставило ему население, легко выдерживающее осаду.
Уничтожив демократию и другие законные формы правления, Лисандр в каждом городе оставлял по одному гармосту из лакедемонян и по десять человек правителей из членов тайных обществ [51], организованных им наспех по городам. В этом отношении он действовал одинаково и во вражеских и в союзнических городах, подготовляя себе в известном смысле господство над Элладой. Он назначал правителями не по признаку знатности или богатства: члены тайных обществ, связанные с ним союзами гостеприимства, были ему ближе всего, и он позволял им безответственно распоряжаться почестями и наказаниями. [52] Лично присутствуя при многих казнях, изгоняя врагов своих друзей, он дал эллинам образчик лакедемонского правления, судя по которому добра от Спарты ждать было нечего. Комический поэт Феопомп [53] обмолвился по этому поводу сравнением лакедемонян с трактирщицами: в то время как эллины вкушали сладостнейший напиток свободы, они подлили туда уксусу; питье сразу стало противным и горьким, так как Лисандр не только не позволил народу распоряжаться своими делами, но и из олигархов вручил власть в городах самым дерзким честолюбцам.
14. Проведя некоторое время за устроением этих дел, Лисандр послал вперед гонцов в Лакедемон с известием, [54] что он идет с двумя стами кораблей, а сам в Аттике соединился с царями Агидом и Павсанием, чтобы совместными силами поскорее взять Афины. Но афиняне держались, и он вместе со своим флотом отбыл обратно в Азию. Тут он уже во всех городах без исключения уничтожил законный государственный строй, поставил правительства из десяти человек и в каждом городе многих граждан казнил, а многих заставил бежать. Самосцев [55] он изгнал всех, а город передал изгнанникам. Отняв у афинян Сеет, он не разрешил его жителям остаться в городе, а отдал его вместе с его землей кормчим и начальникам гребцов, служившим под его начальством. Это был первый его поступок, который отказались признать в Лакедемоне: жители Сеста были возвращены обратно. Все эллины,, однако, с удовольствием смотрели, как эгинеты [56] получали благодаря Лисандру, спустя долгое время после их выселения, свой город обратно; как афиняне, выгнанные с Мелоса [57] и из Скионы [58], вынуждены были отдать тамошние города их прежним жителям, которых Лисандр и водворил на старом месте.
Узнав [59], что афиняне начинают страдать от голода, он отплыл в Пирей и подчинил себе Афины, заставив их просить мира на условиях, им предписанных. В Лакедемоне рассказывают, что Лисандр написал эфорам: "Афины взяты", а эфоры ему ответили: "Достаточно того, что взяты". Рассказ этот, однако, придуман для того, чтобы придать случившемуся вид благопристойный. Подлинное же распоряжение эфоров было следующим: "Правительство Лакедемона постановляет так: при условии разрушения Пирея и Длинных стен [60], ухода из всех городов и сохранения только собственной земли, вы получите мир, если вам угодно. Вы примете также изгнанников обратно. Что же касается количества кораблей, вы поступите так, как будет решено на месте". Афиняне по совету Ферамена, сына Гагнона [61], согласились на эти требования. Рассказывают, что некий Клеомен, один из молодых политических деятелей, спросил его, как он смеет словом и делом итти наперекор Фемистоклу, выдавая лакедемонянам стены, которые тот воздвиг против воли лакедемонян. "Я не иду наперекор Фемистоклу, юноша, - ответил Ферамен: - и он воздвиг эти стены для блага граждан, и мы разрушили их для их же блага. Если бы от стен зависело счастье городов, то хуже всех жилось бы Спарте, не имеющей стен вовсе".
15. Лисандр забрал у Афинян все корабли, кроме двенадцати, и вошел в город в 16-й день месяца мунихиона - в тот самый, когда афиняне некогда победили варваров в морской битве при Саламине. Он решил сейчас же изменить государственный строй Афин. Афиняне переносили это с мрачной строптивостью, и он заявил народу, что город нарушил условия мира, [62] что стены стоят, хотя сроки, назначенные для их срытия, уже прошли, и что он внесет теперь по поводу афинян новое предложение, так как прежнее соглашение ими нарушено. На собрании союзников некоторыми, говорят, было действительно внесено предложение обратить афинян в. рабство, а один фиванец, Эрианф, посоветовал разрушить город и оставить место под пастбище для овец. Когда затем военачальники собрались вместе на пирушку, один фокеец запел первую хоровую партию из "Электры" Еврипида. Она начинается так:
Агамемнона дочь,
В сельский дом твой пришли мы, Электра [63].
Все были растроганы, все решили, что покончить со столь славным' городом, давшим таких великих людей, и уничтожить его было бы делом бесславным. Афиняне соглашались на все. Лисандр потребовал из города большое число флейтисток, прибавил к ним всех, которые были у него в лагере, и под звуки флейт, в присутствии союзников,, увенчанных венками и певших победную песню, ибо день этот был началом свободы, срыл стены и сжег триэры. Тотчас же изменено было и государственное управление: [64] в Афинах назначено тридцать правителей, в Пирее десять, на Акрополе поставили сторожевой отряд и гармостом назначен спартиат Каллибий. Когда однажды он замахнулся палкой на атлета Автолика, которому Ксенофонт посвятил свой "Пир", собираясь его ударить, тот, схватив его разом за обе ноги, поставил его головой вниз. Лисандр не рассердился на Автолика, но побранил Каллибия, заметив ему, что он не умеет управлять свободными людьми* Вскоре, однако, Автолик был убит Тридцатью в угоду Каллибию.
16. Покончив с этим, [65] Лисандр сам отплыл во Фракию, оставшиеся же деньги, дары и венки, полученные им (многие, естественно, подносили подарки самому могущественному человеку, бывшему в известном смысле господином всей Эллады), отправил в Лакедемон с Гилиппом, который ранее командовал войсками в Сицилии. Про него рассказывают, что он расшил мешки по нижнему шву, взял из каждого значительную сумму и затем зашил мешки снова, не зная того, что в каждый мешок была вложена записка с указанием суммы, в нем находящейся. Прибыв в Спарту, он спрятал похищенное под черепичной крышей своего дома, а мешки передал эфорам, обратив их внимание на печати. Вскрыв мешки, подсчитав деньги и обнаружив расхождение между суммой и запиской, эфоры пришли в недоумение. Слуга Гилиппа навел их на след, загадочно сказав, что в черепичнике[66] спит много сов. Как известно, на большинстве монет того времени под афинским влиянием была вычеканена сова.
17. Гилипп, завершивший столь низким и позорным поступком свою прежнюю великую и блестящую деятельность [67], добровольно оставил Лакедемон. Наиболее проницательные из спартиатов на его примере были особенно напуганы властью денег, подчиняющей себе и незаурядных граждан. Лисандра стали бранить и заклинали эфоров отречься, как от скверны, от золота и серебра, несущих гибель городу. Вопрос был поставлен на обсуждение. По словам Феопомпа, Скирафид, а по словам Эфора, Флогид - высказались за то, чтобы не допускать в Спарту золотых и серебряных денег, а пользоваться отцовскими железными - причем их прямо из огня опускали в уксус: после такой закалки железо нельзя было ковать, настолько оно становилось хрупким и слабым. [68] Кроме того, деньги эти были очень тяжелы, их было трудно переносить с места на место, и при своем весе и количестве имели весьма малую стоимость. Повидимому, обычай пользоваться в качестве денег железными или медными палочками в форме вертела был очень старинным. Поэтому для мелкой монеты и доныне удержалось название обола, а шесть оболов называются драхмой, потому что в горсти умещалось (περιεδράττετο) именно такое количество их.[69] Друзья Лисандра стали возражать и приложили все усилия к тому, чтобы деньги остались в городе; постановлено было, однако, ввозить эти деньги только для государственных надобностей; если же они оказывались во владении у частного лица, за это была определена смерть. Как будто Ликург боялся денег, а не жадности к деньгам! Между тем она не только не была уничтожена запрещением, наложенным на частных лиц, но и еще более усилилась вследствие разрешения, данного государству: деньги оставались чем-то ценным и завидным. Частный человек не мог презирать как безделку то, что, как он видел, пользовалось уважением в государстве, и считать в собственном хозяйстве ничего не стоящим предмет, столь высоко ценимый в общественной жизни. Весь строй частной жизни в гораздо большей степени определяется общественными установлениями; ошибки и страсти отдельных лиц вносят в государство гораздо меньше зла. Испорченность целого естественно влечет за собой ухудшение и в отдельных частях; погрешности отдельных частей встречают сопротивление со стороны здоровых элементов и бывают ими исправлены. Страшный закон поставлен был стражем, не допускавшим проникновения денег в дома спартиатов, но лаконскому правительству не удалось сохранить в душах граждан бесстрашного равнодушия к деньгам: всем было внушено стремление к богатству как к чему-то великому и достойному. За это мы укоряли лакедемонян и в другом нашем сочинении.[70]
18. Лисандр из полученной добычи поставил в Дельфах медные изображения - свое и всех навархов - и золотые звезды Диоскуров, [71] исчезнувшие перед сражением при Левктрах [72]. В сокровищнице Врасида и аканфийцев лежала триэра величиной в два локтя, сделанная из золота и слоновой кости, которую Кир послал Лисандру в качестве награды за победу. Анаксандрид дельфиец рассказывает, что Лисандр оставил в Дельфах вклад в сумме 1 серебряного таланта 52 мин и еще 11 статеров, что не согласуется с единодушным свидетельством о его бедности.
Тогда-то у Лисандра, пользовавшегося такой властью, как ни один из эллинов раньше, стали проявляться заносчивость и самомнение, не соответствующее даже его власти. Дурид рассказывает, [73] что ему первому из эллинов города стали воздвигать алтари и приносить жертвы как богу; он был первый, в честь которого стали петь пеаны. Начало одного из них таково:
Эллады прославленной
Из Спарты с широкими стогнами
Вождя возвеличим, о!
Иэ, Пэан!
Самосцы постановили, чтобы праздники в честь Геры, справлявшиеся у них, назывались Лисандреями. [74] Он держал всегда при себе поэта Хэрила, который своим поэтическим искусством должен был украшать его деяния. Когда Антилох написал о нем несколько заурядных стихов, он так обрадовался, что отдал ему свою шляпу, насыпав ее доверху серебром. Антимах из Колофона [75] и какой-то Никерат из Гераклеи состязались между собой в его присутствии, читая каждый свою поэму, озаглавленную "Лисандрея". Он увенчал Никерата, и раздосадованный Антимах уничтожил свое произведение. Платон, бывший тогда юношей и восхищавшийся поэзией Антимаха, видя, как тяжело переносит он свое поражение, пригласил его к себе и стал утешать, говоря, что для непонимающих непонимание такое же зло, как слепота для незрячих. Когда же кифаред Аристоной, шесть раз одержавший победу на пифийских играх, угодливо заявил Лисандру, что в случае новой победы, он объявит себя через глашатая лисандровым. "Рабом, конечно", - подхватил тот.
19. Тщеславие Лисандра тяжело ложилось только на людей, занимавших первые места в государстве и равных ему по званию. Лесть окружающих сделала, однако, то, что вместе с тщеславием у него в характере появились полное презрение ко всему и самодурство. У него не было меры ни в почестях, ни в наказаниях, как это свойственно демократии, наградой за дружбу и гостеприимство была неограниченная власть над городами и безответственная тиранния; успокоить свой гнев он мог только смертью ненавистного. Удалиться же в изгнании не дозволялось. В Милете, [76] боясь, как бы главари народной партии не бежали, и желая выманить спрятавшихся, он поклялся не творить беззаконий. Ему поверили: одни остались, другие вышли из своих убежищ - и он передал тех и других на казнь олигархам, а было их не меньше, чем 800 человек. Пересчитать количество демократов, убитых по городам, вообще невозможно; Лисандр казнил не только за личные вины, а повсюду в угоду своим друзьям, помогая им сводить счеты с многочисленными врагами и удовлетворяя их ненасытному корыстолюбию. Поэтому такую известность приобрели слова лакедемонянина, Этеокла, сказавшего, что Эллада не сможет вынести двух Лисандров. Феофраст говорит, что то же самое сказал Архестрат об Алкивиаде. [77] Но у Алкивиада были неприятны, главным образом, его заносчивость, склонность к роскоши и самоволие; жестокий характер делал власть Лисандра тяжелой и страшной.
Лакедемоняне не обращали особенного внимания на все жалобы, но когда Фарнабаз [78], в обиде на разбой и грабеж, которые Лисандр чинил в его области, послал обвинение в Спарту, эфоры возмутились, казнили Форака, одного из друзей Лисандра, вместе с ним командовавшего войском и обвиненного в присвоении себе денег, а Лисандру послали скиталу [79] с требованием вернуться. Скитала это вот что: эфоры, отправляя наварха или стратега, берут две круглых палки совершенно одинаковой длины и толщины с надрезами, которые на обеих палках совершенно одинаковые. Одну они оставляют себе, другую передают тому, кого отправляют. Эти палки и называются скиталами. Когда им нужно сообщить какую-нибудь важную тайну, они вырезают длинную и узкую полосу папируса, вроде ремня, наматывают ее на свою скиталу, не оставляя на ней ни одного промежутка так, чтобы вся поверхности палки кругом была охвачена этой полосой. Затем они пишут на этой полосе то, что нужно, оставляя ее на скитале в том виде, как она есть. Написав, они снимают полосу и без палки отправляют ее стратегу. Так как буквы на ней стоят безо всякой связи, но разбросаны в беспорядке, то прочитать написанное он может, только взяв свою скиталу и натянув на нее вырезанную полосу, расположив ее извивы в прежнем порядке, чтобы, водя глазами вокруг палки и переходя от предыдущего к последующему, иметь перед собой связное сообщение. Полоска папируса называется одноименно с деревом скиталой, подобно тому как измеряемый предмет называется по мере.
20. Лисандр, которого скитала нашла на Геллеспонте, пришел в смятение. Очень боясь обвинений Фарнабаза, он постарался лично встретиться и переговорить с ним, чтобы достигнуть примирения. При встрече он попросил его написать эфорам другое письмо и в нем изложить, что он не терпел от Лисандра никаких обид и ни в чем на него не жалуется. Не зная Фарнабаза, он не подозревал, что ведет себя, по пословице, "на критский лад с критянином" [80]. Фарнабаз обещал сделать все, и на глазах у Лисандра написал письмо, о котором тот его просил. С собой у него было другое, тайком написанное. Прикладывая печати, он подменил одно письмо другим, которое ничем не отличалось по виду, и дал Лисандру то, которое было тайком написано. Лисандр, явившись в Лакедемон и направившись по обычаю в здание, где находились должностные лица, передал эфорам письмо Фарнабаза, уверенный, что самое главное обвинение с него спадает: Фарнабаза любили в Лакедемоне, так как во время войны он из царских военачальников действовал наиболее энергично. Когда же эфоры, прочтя письмо, показали его Лисандру, он понял что
Хитрец Лаэрта сын, но ведь не он один.[81]
Лисандр ушел чрезвычайно встревоженный. Встретившись через несколько дней с эфорами [82], он сказал им, что ему нужно отправиться к храму Аммона [83] и принести жертвы, которые он обещал богу еще перед сражениями. Некоторые рассказывают, что, действительно, Лисандру, когда он осаждал город афитейцев [84] во Фракии, явился во сне Аммон, что он снял осаду, следуя будто бы велению божества, и велел афитейцам приносить жертву Аммону, а сам, отправившись в Ливию, постарался умилостивить бога [85]. Большинство же сочло Аммона просто предлогом: Лисандр боялся эфоров, домашнее ярмо было для него невыносимо, он не терпел власти над собой и поэтому стремился вырваться и ходить на свободе, как стремится лошадь, вернувшаяся с заповедных лугов и пастбищ назад к яслям и снова приневоленная к обычной работе. Приводимую же Эфором причину этого путешествия я скоро изложу.
21. С трудом, едва-едва добившись от эфоров, чтобы его выпустили, Лисандр отплыл.
После его отъезда дари сообразили, что он господствует над всей Элладой, властвуя над городами с помощью тайных обществ, и стали действовать так, чтобы вернуть к власти демократов, а друзей Лисандра изгнать. Опять произошли перевороты, и прежде всего афиняне из Филы [86] напали на Тридцать и победили их. Лисандр, быстро вернувшись, убедил лакедемонян помочь олигархам в городах и наказать народ. Прежде всего они послали Тридцати сто талантов на военные расходы и Лисандра в качестве стратега. Цари, завидуя и боясь, как бы он опять не взял Афин, постановили, что один из них идет в поход. Пошел Павсаний, [87] на словах отправлявшийся на помощь тираннам против народа, а на деле стремившийся закончить войну, чтобы Лисандр опять с помощью своих друзей не стал господином Афин. Цели своей он достиг легко: помирил афинян, прекратил междоусобную борьбу и нанес удар честолюбию Лисандра. Немного времени спустя афиняне снова отложились, и Павсания начали обвинять, что он распустил народ, обузданный олигархией, дав опять простор для его дерзкого своеволия. За Лисандром осталась слава человека, который в своих действиях не ищет угодить другим и не гонится за театральными эффектами, а распоряжается по собственному усмотрению в интересах Спарты.
22. В разговоре с противником он был резок и грозен. Когда аргивяне в споре с лакедемонянами относительно границ сослались на то, что их доводы справедливее, он показал им меч и сказал: "Лучше всего рассуждает о границах тот, кто ему хозяин". Какой-то мегарянкн на одном собрании дерзко разговаривал с ним. "Для убедительности твоих слов надо бы побольше... государство, чужестранец", - заметил он ему. Беотийцев, колебавшихся, какой ответ ему дать, он спросил, как ему пройти через их землю: подняв копья или опустив их. Явившись после отпадения Коринфа под стены города, он увидел, что лакедемоняне не торопятся взять их приступом. Как-то на глазах у всех заяц перескочил через ров. "Вам не стыдно бояться врага такого ленивого, что у него под стенами спят зайцы", - обратился он к войску.
Царь Агид умер, оставив брата Агесилая и Леотихида, считавшегося его сыном. Лисандр, любивший Агесилая, убедил его завладеть царской властью по праву законнорожденного Гераклида. Про Леотихида говорили, что он сын Алкивиада, который, живя в Спарте изгнанником, тайком сошелся с женою Агида, Тимеей. [88] Рассказывают, что Агид, рассчитав по времени, что жена не может быть беременна от него, не обращал внимания на Леотихида и открыто не признавал его в течение всей жизни. Когда же больным его привезли в Герею, [89] и он уже был близок к смерти, то под влиянием просьб и самого юноши и своих друзей, он перед большим собранием объявил Леотихида своим сыном и, попросив присутствующих засвидетельствовать это перед лакедемонянами, умер. Свидетельство в пользу Леотихида было дано. Агесилаю, человеку известному и к тому же пользовавшемуся поддержкой Лисандра, препятствовал Диопиф, прославленный прорицатель, приведший по поводу хромоты Агесилая следующее предсказание:
Гордая Спарта! Хотя у тебя и здоровые ноги,
Бойся: ты можешь взрастить на престоле хромое даренье.
Долго ты будешь тогда изнывать ог нежданной болезни,
Долго ты будешь носиться по волнам убийственной брани.
Многие послушались оракула и перешли на сторону Леотихида, но Лисандр заявил, что Диопиф понимает предсказание неправильно: бог не разгневается, если Лакедемоном будет управлять царь, хромающий на одну ногу, но царская власть окажется хромой, если люди низкого происхождения и незаконнорожденные будут царствовать вместе с Гераклидами. Говоря это и обладая наибольшим влиянием, он убедил народ, и царем стал Агесилай.
23. Лисандр тотчас же стал убеждать его итти походом в Азию, [90] внушая ему надежды на уничтожение персидского государства и на великую славу в будущем. Своим друзьям в Азии [91] он написал, чтобы они просили у лакедемонян Агесилая в стратеги для войны с варварами. Они послушались и отправили в Лакедемон послов с этою просьбою. Агесилай получил таким образом благодаря Лисандру не меньшее благо, чем царскую власть. Но человеку с честолюбивым характером, хотя бы он и был не плохим правителем, мешает развить славную деятельность зависть к равным, вызываемая их славой: он делает своими соперниками тех, кого мог бы иметь сотрудниками. Агесилай взял с собой Лисандра в числе тридцати советников [92], рассчитывая иметь в нем самого большого и близкого друга. Но когда они прибыли в Азию [93], местные жители, для которых Агесилай был новым человеком, разговаривали с ним мало и обращались к нему редко. Лисандр был старым знакомым; друзья из желания угодить, а опальные подданные из страха толпились у его дверей и ходили за ним по пятам. На сцене бывает, что трагический актер, играющий какого-нибудь вестника или слугу, делает это так, что становится знаменитостью сам, и роль его делается первой, царя же в диадеме и со скипетром никто не хочет слушать. Так было и здесь. Весь авторитет царской власти достался в удел царскому советнику; самому же царю его власть была оставлена только по названию. Следовало может быть наложить руку на это неуместное честолюбие и умерить Лисандра, пустив его на вторые роли; но из зависти к его славе совершенно прогнать и очернить его, благодетеля и друга, было делом недостойным Агесилая. Сначала он не давал ему ни к чему приложить свою деятельность и не ставил у власти. Затем те люди, для которых, как он знал, Лисандр старается и хлопочет, стали уходить от него неизменно с пустыми руками, добившись меньшего,. чем любой заурядный человек. Таким образом он исподволь уничтожал и ослаблял влияние Лисандра. Терпя во всем полный провал, Лисандр понял, что его хлопоты обращаются во вред его друзьям. Он перестал помогать им, попросил их не приходить и не оказывать ему знаков почтения и посоветовал вести разговоры с царем и с теми, кто сейчас может быть более полезен для своих почитателей. Большинство, выслушав это, перестало беспокоить его своими делами, но продолжало почтительно сопровождать его на прогулках и в гимнасиях, еще больше раздражая Агесилая и вызывая у него еще большую зависть. Раздав, наконец, большинству своих воинов командные должности и управление городами, он назначил Лисандра раздатчиком мяса. [94] "Пусть эти люди теперь пойдут на поклон к моему раздатчику мяса", - сказал он однажды ионянам, издеваясь. Лисандр решил прийти к нему поговорить. Разговор был короткий, в лаконском духе. "Ты прекрасно умеешь унижать друзей, Агесилай". - · "Если они хотят быть выше меня. А тем, кто работает над усилением моей власти, справедливо делить ее со мной". "Может быть, Агесилай, твои слова правильнее моих поступков. Но я прошу тебя и ради чужеземцев, которые смотрят на нас, дай мне такое место в твоем войске, на котором я был бы тебе менее всего неприятен и более всего полезен".
24. После этого разговора Агесилай отправил его послом на Геллеспонт. [95] Лисандр, сердясь на Агесилая, тем не менее старательно выполнял свои обязанности. Он привел к Агесилаю перса Спифридата, знатного человека, командовавшего войском, который поссорился с Фарнабазом [96] и которого он подговорил восстать. Больше, впрочем, он ничего не сделал для войны и по истечении своего срока бесславно отплыл в Спарту, гневаясь на Агесилая и больше прежнего ненавидя весь государственный строй Спарты. Он решил, не откладывая, взяться за осуществление своих старых замыслов и затей относительно мятежа и государственного переворота. Заключались они в следующем. Гераклиды, соединившиеся с дорийцами и вернувшиеся в Пелопоннес, [97] были большим и славным родом, но царская власть не была уделом всякого, принадлежавшего к нему. Царями были представители только двух домов - Агиады и Еврипонтиды, всем же остальным их знатность не давала никаких преимуществ, награды же за доблесть мог получить каждый гражданин, которому это было по силам. Лисандр, принадлежавший к Гераклидам, пользовавшийся громкой славой за свои деяния, имевший влияние и множество друзей, с досадой видел, что Спарта возвышается благодаря ему, а царствуют в ней другие люди, ничуть не превосходящие его знатностью. [98] Он задумал отобрать царскую власть от двух домов и передать ее всем Гераклидам, а по словам некоторых, даже не Гераклидам, а всем спартиатам, [99] чтобы она стала наградой не тем, кто происходит от Геракла, а тем, кто как Геракл выделяется своей доблестью, которая и возвела его к богам. Он надеялся, что царская власть, присуждаемая таким образом, не достанется ни одному спартиату кроме него.
25. Прежде всего он сделал приготовления и попытался убедить в этом сограждан; он заучивал наизусть речь, которую написал для него Клеон. Галикарнасский [100]. Затем, видя, что затеваемый им переворот, по своей необычайности и значению, нуждается в средствах более бессовестных, он решил пустить в ход против своих сограждан, подобно божеству, появляющемуся в трагедии с помощью машин, изготовленные им оракулы и предсказания Пифии. Ему стало ясно, что все красноречие Клеона не принесет ему никакой пользы, если он прежде, чем ознакомит граждан с этим рассуждением, не потрясет их суеверным ужасом перед богами и не подготовит их таким образом к восприятию этой речи. Эфор [101] рассказывает, что его попытка подкупить Пифию и убедить через Ферекла додонских жриц потерпела неудачу [102], после чего он отправился к Аммону [103], где обещал много золота его прорицателям. Возмущенные, они послали гонца в Спарту с обвинением против него. Лисандр был оправдан, и ливийцы, уходя, сказали: "Мы, о спартиаты, будем судить лучше, когда вы придете поселиться к нам в Ливию". Был старинный оракул, что лакедемоняне переселятся в Ливию.
Теперь мы изложим, следуя рассказу одного историка и философа [104], тщательно разработанный и остроумный план его затеи, базировавшийся не на первых попавшихся допущениях: как в математическом доказательстве в нем было много" важных предпосылок, и он подвигался к концу через трудно разрешаемые положения.
26. На Понте жила женщина, утверждавшая, что она беременна от Аполлона. Многие, как и естественно, не верили этому, а многие относились с доверием и, когда у нее родился мальчик, то много люден и при этом знатных, приняли ревностное участие в его воспитании. Ребенку по какой-то причине было дано имя Силена [105]. Рождение этого мальчика послужило Лисандру отправным пунктом; все остальное было сплетено и прибавлено им самим с помощью многочисленных и пользовавшихся весом поборников этой басни. Они добились, не внушая к себе подозрения, полного доверия к толкам о рождении мальчика и стали распространять в Спарте рассказ, вывезенный ими из Дельфов, будто здесь, в тайных записях, хранимых жрецами, имеются очень древние предсказания, взять и прочесть которые не дозволено никому, кроме сына Аполлона, который придет много времени спустя, предъявит хранителям ясное доказательство своего рождения и заберет дощечки с предсказаниями. После того как это было подготовлено, Силен должен был пойти и в качестве Аполлонова сына потребовать эти предсказания, а жрецы-соучастники произвести тщательное расследование относительно его рождения и, в конце концов, убедившись в справедливости его слов, показать ему., как сыну Аполлона, записи. Он должен был прочесть их перед множеством собравшихся; тут были разные предсказания и между прочим оракул о царской власти, ради которого все было выдумано: что на добро и благо спартиатам выбирать царя из всех лучших граждан. Силен был уже юношей и явился, чтобы приступить к делу, когда вся постановка Лисандра провалилась вследствие робости одного актера и сотрудника, который, уже взявшись за дело, струсил и пошел напопятную. Все это раскрылось уже после смерти Лисандра; [106] при жизни ничего не было известно.
27. Прежде чем Агесилай вернулся из Азии [107], Лисандр умер, ввязавшись в Беотийскую войну [108] или, вернее, бросивши в нее Элладу. Об этом рассказывают двояким образом: одни возлагают вину на Лисандра, другие на фиванцев, некоторые считают ее общей [109]. Фиванцев обвиняют в том, что они сбросили жертвы с жертвенников в Авлиде [110] и что партия Андроклида и Амфитея [111], будучи подкуплена деньгами царя [112], чтобы поднять в Элладе войну против лакедемонян, побудила беотийцев напасть на фокейцев и опустошить их страну. Про Лисандра же говорят, что он был сердит на фиванцев, которые одни только потребовали себе десятую часть военной добычи [113], в то время как остальные союзники молчали, причем они выразили недовольство по поводу отправки Лисандром денег в Спарту. Особенно же был он раздосадован тем, что они первые помогли афинянам освободиться от тридцати тираннов, которых Лисандр поставил, а лакедемоняне сделали еще страшнее и могущественнее своим постановлением о том, что беглецы из Афин подлежат возвращению отовсюду, а те, кто помешает их уводу, исключаются из союза. [114] На это фиванцы ответили постановлением, достойным и сходным с подвигами Геракла и Диониса: все дома и города в Беотии открыты афинянам, нуждающимся в приюте; человек, не пришедший на помощь беглецу, которого уводят, платит талант штрафа, если кто-нибудь пронесет через Беотию оружие в Афины против тираннов, фиванцы к этому глухи и слепы. Они не ограничились только этим истинно эллинским и человечным постановлением, но действия их соответствовали тому, что было в нем написано; Фрасибул с товарищами захватили Филу [115], выйдя из Фив, причем фиванцы снабдили их оружием и деньгами, скрывали их и помогли приступить к делу. Такиз· обвинения предъявлял фиванцам Лисандр.
28. Гнев Лисандра был вообще страшен вследствие меланхолии, усиливающейся к старости. Он уговорил эфоров и побудил их объявить поход против Фив и отправился на них во главе войска [116]. Спустя некоторое время был отправлен с войском и царь Павсаний. Павсаний, пройдя кружным путем, собирался напасть на Беотию через Киферон [117]; Лисандр же с большим войском выступил через Фокиду. Он взял Орхомен [118], добровольно ему сдавшийся, а на Лебадею напал и разбил ее. В письме, посланном Павсанию, он приказывал ему итти из Платей [119] на соединение к Галиарту, обещая, что сам он с наступлением дня будет уже под стенами Галиарта [120]. Письмо это было доставлено фиванцам, так как гонец натолкнулся на разведку. Они оставили город на афинян, явившихся к ним на помощь [121], а сами выступили около полуночи, опередили Лисандра под Галиартом на короткий промежуток времени и частью вошли в город. Лисандр решил сначала, расположившись на холме, ждать Павсания. День шел; Лисандр не мог оставаться в бездействии: вооружившись и ободрив союзников, он двинулся колоннами вдоль дороги на городские стены. Фиванцы, оставшиеся вне города, обошли его слева; они напали на вражеский арьергард пониже источника, называемого Киссусой, в котором, по рассказам, кормилицы выкупали Диониса сейчас же после рождения. Вода в нем отдает винным цветом, прозрачна и очень вкусна. Неподалеку растут критские стираки [122], на которые жители Галиарта ссылаются, как на доказательство того, что у них жил Радаманф [123]; они показывают и его могилу; она называется Алеа. По близости находится и памятник Алкмене [124]; здесь после смерти Амфитриона она, как говорят, совершала поминальные обряды, выйдя замуж за Радаманфа. Фиванцы, вошедшие в город и выстроившиеся вместе с галиартцами, пока что не двигались с места; когда же они увидели, что Лисандр с передовым отрядом приближается к стенам, они, внезапно открыв ворота, ударили на него, убили его, прорицателя и еще нескольких человек; большинство быстро убежало обратно к фаланге. Фиванцы, не давая врагам опомниться, напали на них, загнали на холмы и перебили тысячу человек. Фиванцев погибло триста; они пали вместе с врагом на голых крутизнах. Это были те, кого обвиняли в симпатиях к лаконцам: стремясь оправдаться перед гражданами, они не щадили себя и погибали, преследуя неприятеля [125].
29. Павсаний узнал о поражении по дороге из Платей в Феспии. [126] Выстроив войско, он пошел к Галиарту. Пришел туда из Фив и Фрасибул с афинянами. [127] Павсаний хотел заключить перемирие и просить о выдаче тел, но между спартиатами старшего возраста поднялся ропот; они пришли к царю и с негодованием заявили, что взять Лисандра надо, не мирясь с врагом, а сражаясь вокруг его тела, и, победив, похоронить его; для побежденных же хорошо будет лечь на том же месте рядом со своим начальником. Такова была речь стариков. Павсаний, видя, что одолеть в битве фиванцев, только что одержавших победу, дело трудное и что тело Лисандра лежит у самых стен, так что без перемирия его не взять даже в случае победы, послал к фиванцам вестника, заключил перемирие и отвел свое войско обратно. [128] Лисандра похоронили сейчас же за границей Беотии, на дружественной и союзной территории Панопеи. [129] Там теперь стоит памятник на дороге из Дельфов в Херонею. Войско расположилось там на стоянку, и какой-то фокеец стал рассказывать про сражение при Галиарте своему земляку, не принимавшему в нем участия. Он сказал между прочим, что враги напали на них тогда, когда Лисандр перешел уже через Гоплит. Один спартиат, друг Лисандра, с изумлением спросил, кого он называет Гоплитом. Это имя ему неизвестно. "А именно там враги и обрушились на наши первые ряды, - ответил рассказчик: Гоплитом называется ручеек под городом!" Услышав это, спартиат заплакал и сказал, что человек не может избежать судьбы. Лисандру. был дан, кажется, такой оракул:
Бойся Гоплита, тебе мой совет, шумящего грозно,
Также змеи, что землей рождена и разит тебя сзади.[130]
Некоторые же говорят, что Гоплит течет не возле Галиарта, а что это поток, сбегающий с гор возле Коронеи и впадающий около нее же в реку Филар; раньше его называли Гоплией, а теперь Исомантом. Галиартец, убивший Лисандра, Неохор по имени, имел на щите изображение змеи: на это, видимо, намекал оракул. Рассказывают, что приблизительно во время Пелопоннесской войны фиванцам был дан в Исменизе оракул, предсказывавший сразу и битву при Делии [131] и битву при Галиарте, отделенную от первой промежутком в 30 лет. Оракул этот был следующий:
Края ты остерегайся, с копьем волков поджидая,
И Орхалиды холма: лисой он не будет покинут.
Местность около Делия, там, где Беотия граничит с Аттикой, называется "Краем"; Орхалидой звался холм, который теперь зовется Лисьим: он находится в той части Галиарта, которая обращена к Геликону.
30. Смерть Лисандра, происшедшую таким образом, спартиаты восприняли сразу так тяжело, что предъявили своему царю обвинение, грозившее ему смертью. Он не явился на суд, а бежал в Тегею [132] и жил там в качестве умоляющего [133] на участке, принадлежавшем Афине. Бедность Лисандра, обнаружившаяся после его смерти, показала особенно отчетливо его добродетель: имея в руках такую власть и такие средства, осыпаемый дарами от городов и царя, он на украшение собственного дома не взял ни обола. Так рассказывает Феопомп [134], чьей похвале можно верить больше, чем порицанию: он порицает охотнее, чем хвалит.
Впоследствии, рассказывает Эфор, [135] когда в Спарте возникло недоразумение с союзниками, понадобилось посмотреть записи, которые находились у Лисандра, и Агесилай пришел к нему в дом. Он нашел у него рассуждение о государственном строе, где излагалось, что Еврипонтидов и Агиадов следует лишить царской власти и, сделав ее доступной для всех, выбирать царя из лучших граждан. Агесилай хотел немедленно сообщить всем об этом рассуждении и показать, каким гражданином был Лисандр и как этого никто не замечал; Лакратид [136] же, человек разумный, бывший тогда первым эфором, остановил Агесилая и сказал, что надо не выкапывать из могилы Лисандра, а закопать вместе с ним это рассуждение, - до того было оно составлено убедительно и коварно. [137] После смерти ему были возданы все почести, и между прочим женихи его дочерей, отказавшиеся после его смерти взять их за себя, так как отец их оказался бедняком, были приговорены к штрафу на том основании, что они оказывали ему почтение, считая его богачом, и бросили его, когда его справедливость и достоинство стали им известны из-за его бедности. [138] В Спарте существовало, повидимому, наказание за безбрачие, за поздний и недостойный брак. [139] В последнем обвиняли по преимуществу тех, кто сватался к девушкам из богатых, а не из хороших и родственных домов.
Таков наш рассказ о Лисандре.