КНИГА III

Переводчик: 
Остроумов Л.
Переводчик: 
Тарловский М.

* * *
(III, 1)
Ты, Каллимахова тень, ты, Филета Косского призрак,
О, разрешите, молю, в вашу мне рощу войти!
Первым жрецом прихожу, чтоб с источника чистого ныне
Греческий хор привести в круг италийских торжеств.
Молвите: в гроте каком одинаково стих вы точили?
Ритмом вступили каким? Пили какую струю?
Ах, распрощаемся с тем, кто держит в оружии Феба!
Пусть же стремится мой стих, тонкою пемзой лощен, -
С ним меня Слава взовьет над землей, и рожденная мною
Муза воздвигнет триумф в беге венчанных коней,
И в колеснице моей молодые помчатся амуры,
Той же дорогой вослед хлынут поэты толпой.
Что вам, бразды отпустив, со мной состязаться напрасно?
Нам ведь просторным путем к музам идти не дано.
Многие впишут, о Рим, хвалы в твою летопись, новый
Римской державы предел - Бактры - в грядущем воспев.
Мне же творенье мое - да прочтешь его в мирное время! -
Дали Камены в горах: стиль не касался таблиц.
Мягкие дайте венки певцу своему, Пегасиды!
Будет ли грубый венец впору моей голове?
То, чего буду лишен при жизни толпою ревнивой,
После кончины моей вдвое воздаст мне мой труд.
После кончины всегда значительней древняя слава:
Громче гремя на устах, имя идет с похорон.
Кто бы о стенах узнал, еловым конем сокрушенных,
Иль о борьбе, что вдвоем с грозным Ахиллом вели
Рек божества - Симоэнт и Скамандр, Юпитера отпрыск?
Или как Гектора труп мяли колеса в полях?
О Деифобе, Гелене, о Полидаманте, и даже
Кто был воитель Парис - край бы родной не узнал.
Мало бы ныне речей Илион прославляло и Трою,
Взятую дважды в веках богом Этейской горы.
Да ведь и сам Гомер, глашатай ее разрушенья,
Чувствует, как его труд в сердце потомства растет,
Так вот и Рим прославит меня меж поздних потомков;
Славы предчувствую день: он после смерти придет.
То, что на кости мои не с презрением камень укажет,
Предугадал я давно: Ликии бог так вещал.
А в ожиданьи того вернемся в круг наших песен:
Деве привычен их звон, по сердцу будет он ей.
Перев. Л. Остроумов

* * *
(III, 2)
Некогда, молвят, Орфей трепетанием лиры фракийской
Диких зверей укрощал, ход останавливал рек.
Молвят, искусство тогда и каменья влекло с Киферона,
В звенья фиванской стены сами сцеплялись они.
Также на песни твои, Полифем, под Этною дикой
Встарь Галатея гнала влагой покрытых коней:
Если мне милость дарят Аполлон и Вакх благосклонный,
Диво ль, что девушек рой чтит песнопенья мои?
Пусть небогатый мой дом не стоит на тенарских колоннах,
Свод - не слоновая кость, нет и стропил золотых,
Пусть плодовитый мой сад не сравнится с лесами феаков,
Гротов затейливых в нем Марциев ключ не кропит, -
Всё же Музы со мной, и милы читателю песни,
И Каллиопу давно мой хоровод утомил.
Счастлива та, что навек прославлена книгой моею!
Каждая песня моя - памятник вечной красе.
Тяжким усильем до звезд вознесенная ввысь пирамида,
Славный Юпитера храм, вышних подобье небес,
Склеп Мавзола в своем роскошном великолепье -
Участи общей они - гибели обречены,
Или потоки дождей, или пламя лишит их величья,
Или под тяжестью лет сами, сломившись, падут,
Но не погибнет в веках талантом добытое имя:
Слава таланта и блеск вечным бессмертьем горят.
Перев. Л. Остроумов

* * *
(III, 3)
Снилось мне, будто лежу я в спокойной тени Геликона,
Там, где струится поток Беллерофонта коня,
Будто твоих я царей и деяния царские, Альба,
Доблестных подвигов рял струнами славить могу.
Слабые ближу уста к тому многоводному руслу,
Струи которого пил жаждущий Энний-отец,
Пел Курианцев я и оружье Горациев славил,
Быстрый Эмилия флот с царским трофеем воспел,
Фабия медленный шаг к победе и мрачную битву
Каннскую, славил богов, чутких к обетам святым,
Ларов, от римских жилищ прогнавших войска Ганнибала,
Как был Юпитера холм криком гусиным спасен.
Феб, заприметив меня из чащи лавров кастальских,
Так мне у грота сказал, к лире склонясь золотой:
"Что тебе делать с такой великой рекою, безумец?
Кто тебе взяться велел за героический лад?
Нет, не надейся ты здесь снискать себе славу, Проперций;
Лучше по мягким лугам в малой двуколке носись,
Чтобы почаще брала со скамьи твою книжку красотка,
Снова читая ее в час, когда милого ждет.
Что же страницы твои за круг предначертанный вышли?
Незачем перегружать челн дарований твоих.
Пусть уж из весел твоих одно за песок задевает,
Так уцелеешь: в морях бури погубят тебя".
Молвил, и мне указал его плектр из кости слоновой
Место, где свежая шла мшистой долиной тропа.
Здесь из зеленых камней раскинулась сводом пещера,
На ноздреватых камнях бубны висели кругом,
Были из глины там Муз и Силена-отца изваянья,
Рядом, Тегейский Пан, видел твою я свирель.
Здесь же - о стайка моя! - Венеры владычной голубки
Красные клювы свои мочат в Горгонском ключе.
Девушки девять полей по жребию тут поделили:
Каждая собственный дар нежной готовит рукой.
Эта плющом обвивает свой тирс, та музыку ладит
К песням, а третья рукой розы сплетает в венок.
Вот из числа богинь одна ко мне обратилась
(Думаю я по лицу, то Каллиопа была):
"Впредь будь доволен ездой на своих лебедях белоснежных,
Дерзкое ржанье коня пусть не влечет тебя в бой!
Хриплым рожком выводить не берись ты морские сигналы,
С Марсом не тщись обагрять рощу святых Аонид
Или поля прославлять, где Мария видны знамена,
Где победительный Рим войско тевтонов громит,
Петь, как варварский Рейн, насыщенный кровию свевов,
Мчит в своих скорбных волнах груды израненных тел.
Впредь влюбленных ты пой в венках у чужого порога,
Изображай ты хмельных, бегство их ночью глухой, -
Чтобы узнал от тебя, как выманивать песнями женщин,
Тот, кто ревнивых мужей хочет искусством сражать".
Молвив так, из ручья Каллиопа воды зачерпнула,
Звучной Филета струей мне окропила уста.
Перев. Л. Остроумов

О ЗАПИСНЫХ ДОЩЕЧКАХ
(III, 23)
Запропастились, увы, дощечки мои записные...
Сколько притом моего запропастилось труда!
Лоск на них навели, истерли прилежные пальцы:
Глянешь - без метки моей сразу от всех отличишь.
Сами они без меня могли с подругой поладить
И без меня убедить, редкостной речью блеснув.
Им поскупились придать золотую, навеки, отделку, -
Ходкий их самшит воском был грязным натерт.
Всё ж и такими они всегда мне преданы были,
С помощью их всегда слава мне в руки текла.
Этим дощечкам моим такие не памятны ль строки:
"Ввергнута в бешенство я, ибо ты мешкал вчера;
Чья-то иная краса тебе приглянулась ли? счел ли
Ложь о проступках моих горькою правдою ты?"
Или такие: "Приди! мы сегодня понежимся вместе,
Встречу растянем с тобой на ночь в гостях у Любви".
В общем, так или сяк, здесь ловчилась женская мудрость
Той, чей хитрый язык может часы скоротать.
Горе мне! - их под счета приспособит деляга, быть может,
И введет в состав рыночных ведомостей!
Будет за их возврат золотом чистым награда.
Кто предпочтет щепье жалкое веской мошне?
Сбегай, раб, и столбу где-нибудь доверь объявленье,
И властелин твой, черкни, на Эсквилине живет.
Перев. М. Тарловский