ПИРУШКА[1]
(27)
Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик!
Так Постумия велела,
Председательница оргий.
Вы же, воды, прочь теките
И струей, вину враждебной,
Строгих постников поите:
Чистый нам любезен Бахус.
Перев. А. Пушкин
ВЕСНА[2]
(46)
Дышит вешним теплом, отходит холод,
Равноденствия бедственные грозы
Дуновенью Зефира уступили.
Разлучайся же, Фригия, с Катуллом,
И вы, пажити солнечной Никеи, -
Душу странника дрожью преддорожной
Пробирает и ноги как на крыльях:
В грады славные Азии лечу я.
О содружества милые, прощайте!
Издалёка отплыли мы совместно,
Но невесть как на родину вернетесь.
Перев. Я. Голосовкер
КОРАБЛЬ
(4)
Корабль, который здесь вы, гости, видите,
Хоть мал, а говорит, что был он всех быстрей,
Что ни одна громадина пловучая
Ни разу не могла опередить его,
На веслах ли несясь, под парусами ли;
Что это подтвердит и Адриатики
Бурливый брег, и острова Кикладские,
И Родос благородный с дикой Фракией,
И Пропонтида, и лука Понтийская,
Где - нынешний корабль - стоял он некогда
Косматым лесом. На киторском темени
Широко он шумел листвой глаголющей.
Понтийская Амастра, щедрый буками
Китор, всё это знали вы и знаете,
Так говорит корабль. С времен запамятных
Он возвышался у тебя на маковке,
В твоем он море весла в первый раз смочил
И через столько бурь с их злобой тщетною
Хозяина доправил, слева, справа ли
Юпитер кликал ветры иль, содействуя,
Дул с двух сторон и ходу прибавлял ему.
Обетов никаких береговым богам
Он не принес ни разу до прибытия
Морями всеми к озеру прозрачному.
Так было. А теперь он тихо старится
В укрытии, вам, братья, посвятив себя,
Двойничный Кастор и двойничный Кастора.
Перев. С. Шервинский
ГОРОДОК[3]
(17)
Городок мой! Желаешь ты на мосту веселиться.
В пляс пуститься готовы все. Одного только трусят -
Плох мостишка. Прогнил настил. Сваи стали трухлявы.
Тут держись! Полетишь стремглав! В топкой грязи увязнешь.
Пусть же крепкий получишь мост, как в мечтах тебе снится!
Лихо пусть по нему стучат ноги в пляске салийской!
А за это позволь и мне всласть потешиться смехом.
Разреши с твоего моста сбросить вниз головою,
Вверх тормашки, как сена куль, землячка дорогого!
В лужу пусть кувырком летит, в топь, вонючую жижу,
Где чернейшей трясины гниль, где пучина болота!
Это - страшный дурак! Умом он глупее ребенка
Двух годков, что уснул, отца убаюканный песней.
Этот увалень взял себе чудо-девочку в жены,
Нежной козочки прелесть в ней, резвость юности первой.
Баловать бы ее, беречь, гроздь сладчайшую сада.
Дурень женке гулять дает. Сам не двинет и пальцем,
Сам и с места не встанет. Нет! Он улегся колодой,
Что, подрублена топором, хлоп, в канаву упала.
Пестрой жизни веселый шум не дойдет до канавы.
Вот таков же и мой дурак! Он не слышит, не видит,
Кто таков, позабыл давно, жив ли, нет ли, не знает.
Вот его с твоего моста сковырнуть мне охота!
Может быть, от сонливых дум он проснется в трясине,
В грязной тине оставит нрав свой тупой и холодный.
Так подкову теряет мул в жидкой луже болота.
Перев. А. Пиотровский
НА СЕСТИЯ[4]
(44)
Сабинская моя, Тибурская земля,
Тибурская твоя... поддакивают, чтоб
Катулла не гневить. Ан нет - Сабинская,
Готовы на пари - кто враг мой - утверждать...
Но пусть Сабинская, точней, Тибурская,
Я в подгородном том дому охотно жил.
От кашля мерзкого себя освободив,
В чем и желудок мой бывал не без вины,
Когда попировать роскошно вздумал я...
Как раз был к Сестию я на пирушку зван.
А он речь, полную и яда, и бацилл,
Вдруг против Анция, истца, нам прочитал...
Тут лютым насморком и кашлем затяжным
Измученный, бежал сюда я, в твой уют,
Крапивой, тишиной лечила ты меня...
Поправившись, тебя за то благодарю,
Что за грехи мои не отомстила мне.
Но об одном молю: лишь я зов Сестия
Безбожный получу, чтоб кашель с насморком
Не на меня обрушились, на Сестия,
Кто нас зовет, чтоб дрянь свою нам прочитать.
Перев. Богоявленский