(§ 44-84)
44. Как мы пока установили, представления людей о божестве проистекают из трех источников: они врождены, восприняты от поэтов, закреплены законами. Четвертым источником мы назовем искусство и художественное ремесло, поскольку оно создает статуи и картины, изображающие богов: то есть, я говорю о работах живописцев, ваятелей, резчиков по камню и дереву, одним словом, обо всех тех, кто счел себя достойным с помощью своего искусства изображать природу божества, - либо неясными набросками, обманывающими зрение, либо смешиванием красок и нанесением очертаний, что, пожалуй, дает наиболее точный образ, либо ваянием из камня и вытачиванием из дерева, причем ваятель мало-помалу удаляет все лишнее, пока не останется тот образ, который явился ему; иные расплавляют в огне медь и другие ценные металлы и потом чеканят их или заливают в формы, либо лепят из воска, наиболее легко поддающегося обработке и допускающего позднейшие исправления.
45. Такими художниками были и Фидий, и Алкамен, и Поликлет, а также Аглаофон, Полигнот и Зевксид, а раньше всех их - Дедал.[1] Этим людям было недостаточно показать свое искусство и свой ум путем изображения всяких обычных предметов, - нет, они показывали воочию образы богов в разнообразнейших формах, причем их "хорегами",[2] так сказать, были городские общины, дававшие им поручения как от имени частных граждан, так и от имени народа; а они преисполняли умы людей познанием божества и различными наглядными представлениями о нем, не расходясь при этом слишком резко с поэтами и законодателями, во-первых, чтобы не показаться нарушителями законов и не подвергнуться грозившей за это каре; во-вторых, они и сами видели, что поэты опередили их и что образы, созданные поэтами, более древние, чем те, которые создают они.
46. Им вовсе не хотелось, чтобы народ счел их не заслуживающими доверия и осудил за введение каких-то новшеств; поэтому по большей части они следовали мифам и создавали свои произведения в согласии с ними, но вносили и кое-что от себя, становясь при этом в известной степени и сотрудниками и соперниками поэтов: ведь поэты передавали созданные ими образы через слух, а художники более простым способом - через зрение - раскрывали божественную природу своим многочисленным и менее искушенным зрителям. Но все эти впечатления черпали свою силу из некоего первоисточника - стремления почтить и умилостивить божество.
47. Далее, помимо этого простейшего и древнейшего познания богов, врожденного всем людям и возрастающего вместе с разумом, мы должны присоединить к трем указанным разрядам истолкователей и учителей - к поэтам, законодателям и художникам - еще и четвертый: его представители отнюдь не легкомысленны и не считают себя неосведомленными в делах божественных: я говорю о философах, исследующих природу бессмертных и рассуждающих о ней, может быть, наиболее правдиво и совершенно.
48. Законодателя мы сейчас к ответу привлекать не станем; он ведь сам человек суровый и привык привлекать к ответу других людей; давайте же и его пощадим, и наше время сбережем. А вот из прочих разрядов мы выберем самых лучших и поглядим, содействовали они и словом и делом благочестию или причинили ему вред, сходятся ли они в своих мнениях между собою или расходятся и кто из них ближе всех подошел к истине, оставаясь в согласии с тем первоначальным и бесхитростным познанием божества. И вот что мы видим: все они единодушно и единогласно как бы идут по одному следу и твердо придерживаются его; одни видят его ясно, другие - в тумане; а вот тому, кто поистине философ, как бы не пришлось искать подмоги, если его станут сравнивать с творцами статуй и стихов, особенно здесь, в праздничной толпе, которая является их благосклонным судьей.
49. Предположим, например, что кто-нибудь первым призвал бы на суд перед всеми эллинами Фидия, этого мудрого боговдохновенного творца знаменитого восхитительного произведения,[3] и назначил бы судьями людей, радеющих о славе божества; нет, пусть лучше соберется суд из всех пелопоннесцев, беотийцев, ионян и прочих эллинов, расселившихся повсюду по Европе и Азии; и этот суд потребовал бы от него отчета не в деньгах, не в расходах на создание статуи, не в том, во сколько талантов обошлось золото, слоновая кость, кипарисовое и лимонное дерево - наиболее прочный, неподдающийся порче материал для внутренней отделки, - не в том, сколько было истрачено на прокормление и оплату как простых рабочих (а их было немало и работали они долго), так и более искусных мастеров, и, наконец, в том, сколько получил сам Фидий, которому платили наивысшую плату сообразно с его мастерством; обо всем этом могли бы требовать от него ответа жители Элей, так бескорыстно и великодушно принявшие на себя все эти расходы.
50. Мы же вообразим себе, что Фидий предстал перед судом по совсем иному делу, и вот кто-нибудь обращается к нему, говоря: "О ты, лучший и искуснейший из всех мастеров! Какой дивный и милый сердцу образ, какую безмерную усладу для очей всех эллинов и варваров, постоянно во множестве приходящих сюда, создал ты - этого никто опровергать не станет.
51. Поистине этот образ мог бы поразить даже неразумных животных, - если бы они могли только взглянуть на него; быки, которых приводят к этому жертвеннику, охотно подчинялись бы жрецам, желая угодить божеству, а орлы, кони и львы угасили бы дикие порывы гнева и замерли в спокойствии, восхищенные этим зрелищем. А из людей даже тот, чья душа подавлена тяготами, тот, кто претерпел в своей жизни много бедствий и печалей, кому даже сладкий сон не приносит утешения, даже и тот, думается мне, стоя перед этой статуей, забудет все ужасы и трудности, которые приходится переносить человеческой жизни.
52. Вот какой образ открыл ты и создал, поистине он
Гореусладный, миротворящий, сердцу забвенье
Бедствий дающей...[4]
Таким сиянием, таким очарованием облекло его твое искусство.
Даже сам Гефест не нашел бы, наверное, никаких недостатков в твоем творении, если бы увидел, сколько радости и наслаждения оно доставляет человеческому взору. Однако создал ли ты изображение, подобающее природе божества и достойный ее облик, использовав прелестнейшие материалы и показав нам воочию образ человека сверхъестественной красоты и величия, но все же только человека, и правильно ли ты изобразил все то, чем его окружил, - вот это мы теперь и рассмотрим. И если ты перед всеми здесь присутствующими сумеешь доказать и убедить их, что ты нашел изображение и облик, соответствующие и подобающие первому и наивысшему божеству, то ты можешь получить еще более высокую и щедрую награду, нежели уже полученную тобой от элейцев.
53. Ты видишь, - это иск не шуточный и дело для нас рискованное. Ведь прежде мы, ничего ясно не зная, создавали себе самые различные образы и каждый в меру своих сил и дарований воображал себе божество, как нечто целое, уподобляя его чему-то, как бы в сновидении; и если даже мы порой слагали воедино мелкие и незначительные образы, созданные прежними художниками, то не слишком верили им и не закрепляли их в уме.
Ты же силой своего искусства победил всех и объединил сперва всю Элладу, а потом и другие народы вокруг этого образа, - столь божественным и блистательным представил ты его, что всякому, кто его раз увидел, уже нелегко будет вообразить себе иной образ.
54. Однако уж не думаешь ли ты, что Ифит и Ликург,[5] да и тогдашние элейцы, учредили подобающие Зевсу игры и жертвоприношения, но из-за нехватки денег ни одной статуи, соответствующей его имени и величию, найти не сумели? Или, может быть, они воздержались от этого, боясь, что с помощью смертного искусства они никогда не смогут создать подобающий образ наивысшего совершеннейшего существа?"
55. На это Фидий, человек речистый и уроженец речистого города, да к тому же близкий друг Перикла, ответил бы, вероятно, вот что:
"Граждане эллинские! Это - величайший по значению суд из всех, когда-либо бывших. Ведь не о власти, не об управлении каким либо одним городом, не о числе кораблей и пехотных воинов, не о правильном или неправильном ведении дел должен я теперь держать ответ, нет - о всемогущем божестве и об этом его изображении: создано ли оно пристойным и подобающим образом, достигло ли оно той степени человеческого искусства в изображении божества, какая человеку вообще доступна, или оно недостойно его и ему не подобно.
56. Вспомните, однако, я у вас не первый истолкователь и наставник истины; ведь я родился не в те давние времена, когда Эллада только зачиналась и не имела еще ясных и твердых представлений обо всем этом, а когда она уже стала старше и укрепилась в своих верованиях и в размышлениях о божестве. О тех древнейших произведениях ваятелей, резчиков и живописцев, которые вполне сходны с моими, кроме как в изяществе отделки, я говорить не стану. 57. Но ваши воззрения я застал уже сложившимися издавна и непоколебимыми, и приходить с ними в столкновение было невозможно; застал я и мастеров, изображавших божественные предметы, живших до нас и считавших себя более мудрыми, чем мы, - это были поэты; они имеют возможность с помощью поэзии внушить людям любую мысль, между тем как наши художественные творения можно сравнивать только с каким-нибудь готовым образцом.
58. Божественные явления - я говорю о солнце, луне, небесном своде и звездах - сами по себе, конечно, изумительны, но воспроизвести их внешний вид - дело несложное и не требует большого мастерства, например, если кто захочет начертить контур луны в ее фазах или диск солнца; в действительности все эти явления полны душой и мыслью, но в их изображениях ничего этого воочию не видно; может быть, именно поэтому они в древности и не пользовались у эллинов особым почитанием.
59. Ибо дух и мысль сами по себе ни один ваятель и ни один живописец изобразить не в силах, а люди, сколько бы их ни было, не могут ни узреть, ни постигнуть их. Но то, в чем все это возникает, мы уже не воображаем только, а достоверно знаем; это - человеческое тело, и к нему мы и прибегаем, уподобляя его, как хранилище мысли и разума, божеству и стремясь за неимением образца наглядно показать неизобразимое и незримое через зримое и поддающееся изображению, воздействуя на ум с помощью символов; при этом мы поступаем лучше, чем некоторые варвары, которые, как говорят, уподобляют божество животным, исходя из низменных и нелепых представлений. Но тот человек, который превзошел всех своим пониманием красоты, торжественности и величия, он-то и был величайшим мастером, создававшим образы божества.[6]
60. Было бы ничуть не лучше, если бы людям не показали воочию статуи или изображения богов и если бы - как, быть может, кто-нибудь полагает - нам следовало обращать взор только к небесным явлениям. Конечно, всякий разумный человек почитает их и верит, что они действительно являются блаженными богами, зримыми издалека; однако при размышлениях о божестве всеми людьми овладевает мощное стремление чтить божество и поклоняться ему, как чему-то близкому, приближаться и прикасаться к нему с верой, приносить ему жертвы, украшать его венками.
61. Подобно тому, как маленькие дети, разлученные с отцом или матерью, тяжко тоскуя и стремясь к ним, часто в своих сновидениях к ним, отсутствующим, протягивают руки, так и люди обращаются к богам, любя их за их благодеяния, и стремятся любым способом подойти к ним ближе и вступить с ними в общение. Поэтому-то многие варварские племена, бедные и не владеющие искусствами, считают богами горы, стволы деревьев и нетесаные камни - предметы, ни в чем и ничем не соответствующие образу божества.
62. Если же вам кажется, что я виновен в том, что придал божеству человеческий образ, то вы прежде всего должны обвинять в этом Гомера и гневаться ,на него; ведь он не только изобразил его облик чрезвычайно похожим на это мое произведение, описав в самом начале своей поэмы его кудри и даже его подбородок - в своем рассказе о том, как Фетида просит Зевса почтить ее сына;[7] более того, далее он говорит о собраниях, о совещаниях, о спорах богов, о их пути с Иды на небо и на Олимп, о их усыплении, их пирах и любовных свиданиях, правда, украшая все это возвышенными словами, но придавая всему черты близкого сходства с жизнью смертных людей. Он даже осмеливается уподоблять Агамемнона божеству в самых главных чертах; он был
Зевсу, метателю грома, главой и очами подобен.[8]
63. Что касается моего творения, то ни один человек - будь он даже безумен - не уподобит этого облика смертному мужу, ни по красоте, ни по величию, которым обладает бог; поэтому, если вы не признаете меня художником более искусным и более умудренным, чем Гомер, - а ведь вы считаете его "богоравным" по мудрости, - то я согласен понести любую кару, какую вы пожелаете. Однако теперь я хочу -сказать, какие возможности предоставлены тому искусству, которым владею я.
64. Дело в том, что поэзия безмерно изобильна, во всех отношениях богата и повинуется своим собственным законам; владея средствами языка и изобилием речений, она может своими силами раскрывать все стремления души и что бы ни пришлось ей изображать - образ, поступок, чувство, размер, - она никогда не окажется беспомощной, ибо голос "вестника" может совершенно ясно возвестить обо зсем этом.[9]
Гибок язык человека; речей для него изобильно
Всяких; поле для слов и сюда и туда беспредельно.[10]
65. Поистине, род человеческий может скорее лишиться чего-угодно иного, ко не голоса и речи; в этом одном он обладает неизмеримым богатством: ибо из всего, что доступно восприятию, человек не оставил ничего невыраженным и необозначенным, но на все постигнутое он накладывает сейчас же ясную печать имени; часто он имеет даже много названий для одного и того же предмета и когда кто-либо произнесет хотя бы одно из них, у него возникает представление, которое лишь немного бледнее действительности. Величайшей мощью и силой обладает человек в изображении всех явлений с помощью слова.
66. Поэтому искусство поэтов совершенно самобытно и неприкосновенно - таково творчество Гомера, который настолько свободно пользовался речью, что не избрал какой-либо один единственный способ выражения, а смешал воедино все греческие наречия, до того времени разрозненные, - дорийское и ионийское, и даже аттическое - и слил их вместе гораздо прочнее, чем красильщики тканей сливают свои краски, причем он сделал это не только с современными ему наречиями, но "и с языком прежних поколений. Если от них сохранилось какое-либо выражение, он извлекал его на поверхность, как некую древнюю монету из клада, позабытого владельцем.
67. Он делал это из любви к речи и пользовался даже многими словами варварских языков, не избегая ни одного, если оно казалось ему сладостным или метким. Он применял метафоры не только из смежных или близких друг к другу областей, но и из весьма удаленных одна от другой, чтобы пленить слушателя и, очаровав, потрясти его неожиданностью; при этом он располагал слова не обычным образом, одни растягивал, другие сокращал, третьи еще как-нибудь изменял.
68. Наконец, он показал себя не только как творца стихов, но и как творца слов - он говорил обо всем своими словами: подчас он давал предметам свои собственные имена, подчас добавлял что-либо к словам общеизвестным, как бы накладывая на одну печать другую печать, более выразительную и ясную; он не упускал ни одного звучания, но, подражая, воспроизводил голоса потоков, лесов и ветров, пламени и пучины, звон меди и грохот камней и все звуки, порождаемые живыми существами и их орудиями, - рев зверей, щебет птиц, песни флейты и свирели; он первый нашел слова для изображения грохота, жужжанья, стука, треска, удара, он назвал реки "многошумными", стрелы "звенящими", волны "стонущими" и ветры "буйствующими" и создал еще много подобных устрашающих, своеобразных и изумительных слов, повергающий ум в волнение и смятение.
69. У него не было недостатка ни в каких словах, ни в наводящих ужас, ни в услаждающих, ни в ласковых, ни в суровых, ни в тех, которые являют в себе тысячи различий и по звучанию и по смыслу; с помощью этого словотворчества он умел производить на души именно то впечатление, которое хотел.
Напротив, наше искусство, накрепко связанное с работой руки и требующее владения ремеслом, ни в какой мере не пользуется такой свободой: прежде всего нам необходим материал, прочный и устойчивый, однако не слишком трудно поддающийся обработке, а такой материал нелегко добыть; к тому же, нам нужно иметь немало помощников.
70. Кроме того, ваятель непременно должен создать себе для каждой статуи некий прообраз в определенной форме, сохраняющийся неизменным, и притом в нем должна быть охвачена и воплощена вся сущность и вся мощь божества. Напротив, поэты могут без труда описать в своих творениях многие его образы и самые разнообразные формы его проявления, изображая божество то в движении, то в покое, - как покажется уместным в каждом отдельном случае, - и приписывая ему деяния и речи; да и труда и времени им, я думаю, приходится затрачивать меньше: ведь поэт, движимый единой мыслью и единым порывом души, успевает создать великое множество стихов, - подобно тому, как струя воды стремительно вырывается из родника, - раньше, чем воображаемый и мыслимый им образ покинет его и исчезнет; а занятие нашим искусством затруднительно и медлительно, и работа наша подвигается едва-едва и шаг за шагом, как видно, потому, что ей надо одолевать неуступчивый и упорный материал.
71. Но трудней всего вот что: ваятель должен сохранять в своей душе все время один и тот же образ, пока он не закончит свое произведение, нередко - в течение многих лет. Известное изречение гласит, правда, что "глаза надежней, чем уши";[11] пожалуй, это и верно, но они более недоверчивы и, чтобы их убедить, надо приложить гораздо больше усилий; ибо глаз воспринимает с полной точностью то, что он видит, а слух можно взволновать и обмануть, очаровав его образами, украшенными стихотворным размером и звучанием.
72. Наше искусство должно считаться с условиями веса и объема, а поэты могут увеличивать и то и другое по своему усмотрению. Поэтому Гомеру не стоило никакого труда описать Эриду, сказав, что она
В небо уходит главой, а стопами касается дола.[12]
А мне волей-неволей пришлось заполнять только то пространство, которое представили мне элейцы и афиняне.[13]
73. Ты, Гомер, мудрейший из поэтов, превзошедший всех прочих мощью своего поэтического дарования, конечно, согласишься с тем, что ты первым, раньше всех других поэтов, показал эллинам воочию много прекрасных образов всех богов, а особенно величайшего среди них; одни из них кротки, другие страшны и грозны.
74. А образ, созданный мной, дышит миром и неизменной кротостью, он - хранитель Эллады, единодушной и не терзаемой междуусобиями. С помощью моего искусства и по совету мудрого и доблестного града элейцев я воздвиг его образ, милосердный, величественный и беспечальный, образ подателя дыхания, жизни и всех благ, отца, спасителя и хранителя всех людей, насколько возможно смертному вообразить и воспроизвести божественную и непостижимую сущность.
75. Взгляните теперь и судите, соответствует ли этот образ всем тем именам, которыми принято называть божество. Ведь один только Зевс из всех богов носит имена "Отца" и "Царя", "Градохранителя", покровителя "Дружбы" и "Сотоварищества", а кроме того "Заступника умоляющих", бога "Гостеприимства" и "Изобилия"; множество у него и других имен и все они говорят о его доброте. "Царем" его называют за власть "и силу, "Отцом", я полагаю, - за его заботы и кротость, "Градохранителем" - за то, что он печется о законах и общем благе, "Родоначальником" - потому, что боги и люди - родичи между собой, покровителем "Дружбы" и "Сотоварищества" - потому, что он заставляет людей общаться друг с другом и хочет, чтобы они были друзьями, а не врагами и противниками; "Заступником умоляющих" - потому, что он милостиво выслушивает мольбы нуждающихся в его помощи, богом "Убежищ" - потому, что он - прибежище в бедствиях, "Гостеприимцем" - потому, что мы должны заботиться и о пришельцах и никого из людей не считать чужим, "Подателем благ и изобилия" - потому, что по его воле зреют плоды и растет достаток и сила.
77. И, насколько было возможно показать все это без помощи слова, разве наше искусство не изобразило Зевса подобающим образом? Его власть и царственная сила воплощены в огромных и мощных размерах его статуи; его отеческая забота - в его кротком и приветливом облике; мысли "Градохранителя" и "Законодателя" отражены в его глубоком и вдумчивом взоре; символом родственной близости между богами и людьми является то, что он имеет облик человека; а что он "Покровитель друзей", "Заступник умоляющих", "Гостеприимец" и "Податель убежища", да и все прочие его свойства можно понять по его ласковому, кроткому и доброжелательному выражению лица; а о том, что он "Податель благ и изобилия" свидетельствует его величественная простота, разлитая во всем его образе: видя его, всякий поймет, что он - щедрый и милостивый податель всего доброго.
78. Вот все это я и изобразил, насколько было возможно это сделать, не называя всех его свойств словами. А вот бога, мечущего молнии, посылающего на гибель многим людям войну, ливни, град и снежные бури, возводящего на небо яркую радугу, знамение войны, бросающего вниз искрометную звезду - зловещую примету для мореходов и воинов, - бога, возбуждающего грозную распрю между эллинами и варварами и вдыхающего в измученных и отчаявшихся воинов неугасимую страсть к битвам и сражениям; бога, взвешивающего судьбы людей, полубогов и целых войск и принимающего решение по самовольному отклонению весов,[14] этого бога было невозможно изобразить средствами моего искусства; да, пожалуй, я бы не захотел сделать это, даже если бы мог.
79. Разве было бы возможно создать из металлов, имеющихся здесь в земле, беззвучное изображение грома или подобие зарницы и молнии, лишенное блеска? На что оно было бы похоже? Как содрогнулась земля и поколебался Олимп при легком мановении бровей Зевса, как темная туча увенчала его главу, Гомеру было нетрудно описать и ему была предоставлена в этом полная свобода, а наше искусство в таком случае совершенно бессильно: оно требует точной проверки с помощью зрения.
80. Однако если кто-нибудь скажет, что используемый нами материал недостоин величия божества, то это мнение верное и правильное; но ни те, кто доставил материал, ни художник, выбравший и одобривший его, не заслуживают порицания, ибо нет более красивого и блистательного материала, доступного человеку и поддающегося резцу ваятеля.
81. Разве возможно обработать воздух, огонь и неистощимые водные источники с помощью орудий, доступных смертному? Им поддается только то, что лежит в основе этих стихий. Если же говорить не о золоте и камне - веществах общеизвестных и не имеющих особой ценности, - а об основной, могучей и плотной сущности мира, то даже не всякий бог может разлагать ее на составные части и, по-разному сочетая их друг с другом, создавать различные виды живых существ и растений; это доступно только одному божеству, к которому в таких прекрасных словах обращается один "из поэтов поэт":
Владыка Додоны, всемогущий отец, великий художник.[15]
82. Поистине именно он один - первый и совершеннейший художник, и не элейская городская община приходит ему на помощь в его деле, а в его распоряжении находится все вещество, которое содержит в себе вселенная. От Фидия и Поликлета же нельзя требовать больше того, что они сделали; даже и совершенное ими величественней и великолепнее всего прочего, что было создано нашим искусством.
83. Ведь Гомер даже Гефеста изобразил показывающим свое мастерство не на каких-либо иных материалах; описывая, как бог трудился над созданием щита, Гомер не сумел найти никакого нового вещества, а сказал "вот что:
Сам он в огонь разгоревшийся медь некрушимую ввергнул,
Олово бросил, сребро, драгоценное злато...[16]
Из людей я не уступлю никому своего места и не соглашусь, что когда-либо был мастер, более искусный, чем я, но с Зевсом, построившим все мироздание, никого из смертных сравнивать нельзя".
84. Если бы Фидий в свою защиту произнес такую речь, то, я думаю, эллины с полным правом присудили бы ему венок.
[2] Хорег — отдельный гражданин или городская община, финансирующая постановку драмы, в особенности — набор, содержание и обучение хора.
[3] Подразумевается статуя Зевса в Олимпии.
[4] «Одиссея», IV, 221.
[5] Ифит, правитель Элиды, вместе с Ликургом, спартанским царем и законодателем, после долгого перерыва возобновил устройство олимпийских игр (Павсаний, V, 8, 5); впрочем, по мнению Ксенофонта, Ликург жил много раньше Ифита.
[6] Дион подразумевает под «мастером» Гомера.
[7] «Илиада», I, 493 — 532.
[8] «Илиада». II, 478.
[9] Дион говорит о том, что события, которые не могли быть наглядно представлены на сцене, излагались трагиками в речах «вестников».
[10] «Илиада». XX, 248 — 249.
[11] Геродот, I, 8: «Люди доверяют ушам меньше, чем глазам».
[12] «Илиада». IV, 443.
[13] Статуи Зевса в Олимпии и Афины в Парфеноне находились внутри храма, и скульптор должен был считаться с пропорциями здания.
[14] «Илиада», XXII, 209 — 215.
[15] Пиндар, фрагм. 57.
[16] «Илиада», XVII, 474 — 475.