Либаний

Автор: 
Либаний
Переводчик: 
Грабарь-Пассек М.Е.

От Либания (314 - 393), крупнейшего оратора IV века, до нас дошло более полутора тысяч писем; однако даже эта огромная корреспонденция является, по-видимому, лишь незначительной частью всех писем, им написанных; она охватывает только тринадцать лет его долгой и деятельной жизни (355 - 363 и 388 - 393 гг.). Едва ли он вел переписку только в эти годы.
Круг знакомств Либания очень широк, и тематика его переписки очень разнообразна - среди его корреспондентов есть и военные, и государственные деятели, и риторы, и писатели, и частные лица. Характер самого Либания ярко отражен во многих письмах: немало людей, желая использовать его близость к Юлиану, обращалось к нему с просьбами о рекомендации и помощи, и он, по своему природному добродушию, охотно уступал их просьбам (таких писем особенно много в первый период его переписки). Напротив, в письмах к своим коллегам-риторам нередко отражается свойственная Либанию склонность к самовосхвалению (см. письмо к Фемистию, его постоянному сопернику).
Стиль писем Либания легок и изящен, и чтение их приятно и занимательно. Отсутствие глубоких и детальных работ о них объясняется не только огромным количеством их, но и малой доступностью: до последнего времени единственным их изданием оставался том in folio от 1738 г. (в два столбца с латинским переводом). Хотя при нем имеется хороший указатель имен, но сам текст не удовлетворяет современным требованиям. Надо надеяться, что законченное ныне издание всех произведений Либания (ed. R. Forster. Lpz., Teubner, с 1903 г.) приведет к более тщательному изучению этого богатого материала.


Письма к Юлиану

Письмо 224

Неужели ты забыл меня? А мне забыть тебя не "позволяет Финикия, восхваляющая тебя в бессмертных песнопениях. Да и из твоей Азии обильно текут к нам речи о твоих подвигах, подтверждая, сколь многого можно еще ожидать от тебя. Однако ничто из того, что о тебе сообщают, не достигает того величия (ведь все это одинаково величественно), которое превысило бы мои надежды, на тебя возлагаемые. Я чрезвычайно радуюсь и твоей благосклонности по отношению к нам, ионийцам, и надеюсь, что твой путь и далее будет счастлив и что ты будешь управлять нашей страной, всё увеличивающейся в своих размерах. Но предоставим это попечениям божества...

[Письмо заканчивается рекомендацией некоего Андрогатия.]

Письмо 1125

О, какую ненасытную жадность возбудил ты во мне твоим письмом! Сколь великий удел в области красноречия, похищенный у других, выпал на твою долю, прекрасный правитель и мощный оратор! В прежние времена люди, подобные тебе, совершали подвиги, а восхваляли их мы, а ты теперь сочетаешь то и другое. Можем ли мы сказать что-либо о твоих деяниях более изящно, чем то, что оказал ты о моем письмеце? Более всего я думаю о том, какое великое будущее ожидает тебя, покорившего Финикию, творящего правый суд над своими согражданами, идущего походом на варваров и тем не менее не теряющего искусства речи. Впрочем, будущее меня не тревожит - мое поражение я буду считать победой: ведь когда победитель и побежденный - друзья, то и побежденный становится участником победы - у друзей, как говорят, все общее.

Письмо 722

Признаюсь, я сперва был весьма недоволен правлением Александра[1] и огорчен тем, что самым видным людям среди нас пришлось потерпеть неприятности; я оценивал поведение Александра не заслуживающим одобрения, а как дерзость, не подобающую правителю. Значительные денежные взыскания, наложенные им, ослабят наш город, как я полагал, но величия ему не прибавят. Однако теперь результаты сурового правления Александра налицо и я изменяю свое мнение. Ибо те, кто прежде до полудня рассаживались в купальнях или спали, теперь, подражая лаконским нравам, стали выносливы в труде и работают не только весь день, но и часть ночи, и словно прикованы к дверям Александра; чуть кто кликнет их из внутренних покоев, как все со всех ног бросаются туда, - оказывается, даже не прибегая к оружию, одними угрозами можно превратить бездельников и нахалов в людей трудолюбивых и разумных. Каллиопе тоже, согласно твоему желанию, воздается должный почет - и притом не только конными ристаниями, но и театральными зрелищами; в театре же совершаются и жертвоприношения богам, и большая часть граждан изменила свои взгляды; в театре слышали обильные рукоплескания, а между рукоплесканиями призывали богов. Правитель ясно показал, что рукоплескания присутствующих ему по душе и от этого они стали еще сильнее.
Вот каким, о владыка, прозреньем обладают некоторые люди! Оно дает возможность предугадать, кто сумеет лучше других управлять и домом, и городом, и народом, и царством.

Письмо 525

Я послал тебе незначительную речь, но о значительных делах. Чтобы она стала более значительной, ты можешь прибавить к ней многое, от чего ее значение увеличится. Если ты сделаешь это, то докажешь, что признаешь меня искусным в составлении энкомиев,[2] если же не прибавишь ничего, то я заподозрю обратное.


[1] Александр — родом из Гелиополя, немного моложе Либания. Отличался вспыльчивостью и грубостью. В 363 г. император Юлиан назначил его правителем Сирии и Киликии.

[2] Энкомий — первоначально хвалебная песнь в честь победителя на состязаниях; позднее — любое хвалебное сочинение, похвальное слово или стихотворение.

Письма к Модесту

*[1]

Письмо 44

Я рад, что ты жалуешься на меня; а если ты, получивший от меня уже много писем, скажешь, что не получил ни одного, я буду еще больше обрадован: ведь такие жалобы - жалобы любящего, который, желая получить больше, утверждает, что не получил ничего. А если бы ты, получив одно письмо, говорил, что получил их уже много, то было бы ясно, что тебе вовсе и не хочется их получать. Теперь же, жалуясь на то, что они будто бы до тебя не дошли, - между тем, как их дошло немало, ты выдаешь себя: видно, никаким множеством писем нельзя утолить твою жажду. Однако я должен сказать, что моих ласточек улетело от меня больше, чем прилетало от тебя сюда; правда, ты можешь сослаться на то, что тот, кто, будучи занят важными делами, отправил три письма, послал их больше, чем тот, кто послал пять писем, но кому и делать больше нечего, кроме как писать.
Что касается меня, то я и прежде ненавидел персов за то, что они, причинив нам зло и потерпев поражение, все же стараются причинять нам его; теперь же я еще больше считаю их своими врагами за то, что и тебе они чинят неприятности и лишают меня надолго твоего любезнейшего мне общества. А ты, даже в свое отсутствие, доставляешь мне радость, подавая надежду на то, что ты и без особых подготовлений сумеешь нагнать страх на неприятеля. И я увижу, как ты вернешься к нам, хотя и позже, чем ожидали, но в более громкой славе, и стяжаешь хвалу в награду за многие твои походы; и тогда о том, что теперь тягостно, ты вспомнишь с удовольствием.

Письмо 47

До меня дошел слух, что страх, охвативший всех, дошел до высшего предела, что персы навели мосты и грозят переходом. Тебе, конечно, приходится нести много забот, но пусть твоей душой не овладевает смятение. Ведь именно для того, чтобы принять нужные меры, необходимо полное спокойствие, а между тем смятение, несомненно, затемняет разум. Тебе может служить ободрением и то, что с самого начала войны персы пытались совершить переход через Тигр, но, терпя каждый раз поражение, сами отказывались от своего замысла. Кроме того, победа не всегда сопутствует многочисленному войску, напротив, по большей части, войско, преобладающее по численности, оказывается более низким по разуму. Ведь если бы огромное войско было в то же время и более храбрым, то любой из предков этого царя[2] должен был бы уже давно завоевать всю Элладу; но ты сам хорошо знаешь, что, охваченный жаждой завоевания, он в конце концов искал спасения в бегстве. Оказалось, что не одно и то же - пробивать горы и побеждать человеческую доблесть. Этот царь тоже столкнется с такими вождями, которые заставят его понять, что для него лучше было бы сражаться с оленями.
Однако, даже если персы переправятся через Тигр, они не смогут овладеть укрепленными городами, а всей области они не смогут ни нанести какого-либо вреда, ни воспользоваться плодами ее урожая, так как в ней уже все сожжено. Города по Евфрату персы, конечно, попытаются захватить, но это им не удастся, их защищает богиня Судьбы, покровительница императора. Надо надеяться, что все произойдет именно так. Твои поручения, для осуществления которых нужно было получить письма от Гермогена,[3] я не преминул выполнить. Но мы, мышки, больше стараемся приносить пользу вам, львам, чем вы, львы, - нам, мышкам.

Письмо 1489

Долгое время я находился в страхе, как бы современное положение дел не отразилось на тебе неблагоприятно и на тебя не обрушилось безумное неистовство простонародья. И мне тоже пришлось претерпеть нападки и подвергнуться некоторой опасности, однако не со стороны народа, а со стороны нескольких власть имущих...[4] Я прогневил одного высокопоставленного человека, и мне, как некоему Сизифу, пришлось прибегнуть к помощи нескольких лиц. Однако причина этой жалобы на меня та, что никто, как следует, не разузнал, о ком шла речь. Мне, правда, удалось благополучно выбраться из этой сумятицы, а в тебя, по счастью, молния не ударила.
И все же я не чувствую той радости, которую обычно испытывают те, кому удалось спастись, на что они уже не надеялись. И все же опасаюсь, что те же люди обвинят меня в том, что им не удалось меня убить, и в то время, как его[5] уже нет с нами, я все еще здесь. Поэтому я все время живу, обливаясь слезами и помышляя о том, что вавилонская земля[6] впитала кровь лучшего из людей.
Да будет тебе всегда дана возможность побеждать врагов и помогать друзьям!


[1] Домиций — Модест, ритор IV в. н. э., начал свою деятельность адвокатом. В Антиохии был в весьма близких отношениях с Либанием; покинув этот город, завязал с ним оживленную переписку. Много путешествовал по Месопотамии, Александрии и другим провинциям.

[2] Имеется в виду персидский царь Сапор.

[3] Гермоген — родом из провинции Понт, человек мягкого характера; занимался языческой философией, много путешествовал. Во время своего пребывания в Антиохии стал другом Либания.

[4] Пропуск в рукописи. — Ред.

[5] Т. е. Юлиана.

[6] Юлиан был похоронен близ реки Тигр на территории Вавилонии.

Письма к Фемистию

*[1]

Письмо 1491

Северина,[2] этого превосходного человека, я знаю не очень близко; не то, чтобы мы были совсем незнакомы, но между нами нет тесной дружбы. Причиной этому то, что убит человек,[3] питавший великие намерения и обладавший великой силой; но зависти врагов он избежать не мог. С этого времени (а Северин появился здесь незадолго до этого события) я погрузился в молчание и все, что прежде радовало меня, теперь мне в тягость; ненавистна мне агора, ненавистен мой дом; я ухожу в поля и беседую с утесами...[4]
Помоги Северину, чтобы он не остался без дела; ты многое можешь сделать - ведь ты в силе, ибо те, в чьих руках власть, охотно оказывают тебе милости.

Письмо 1510

От меня не укрылось то, что ты на площади, в присутствии множества людей, высказал обо мне весьма хвалебные суждения. Об этом мне сообщил один вифинец, который любит город, некогда славный, а ныне лежащий в прахе.[5] Он-то и написал мне об этом, желая чтобы я по этому случаю высказал тебе мою благодарность. А я вовсе не намерен ее высказывать; не высказал бы и в том случае, если б ты упомянул не только о моих сандалиях, - о чем ты и упомянул - но и о любой моей обуви. За что стал бы я тебя благодарить, раз ты этим путем восхваляешь себя самого? Ведь наши с тобой речи по общественным вопросам настолько сходны по форме, что они, несомненно, дети одного отца, то есть родные братья, вернее даже - близнецы. Поэтому, если кто осудит мои речи, то и твоим достанется, а если их похвалят, то и .похвала выпадет на долю нам обоим. Именно поэтому ты, желая вознести хвалу своим собственным речам и в то же время избежать дерзкого самохвальства, сделал это, использовав мое имя. Но, любезный мой, скажи-ка, если стадо гусей назовет тебя гусем, а себя сочтет за лебедей, разве оно не ошибется в оценке и тебя и себя? Нет, если они скажут это нам, "мудрым аргивянам",[6] они не изменят ни нашего мнения о них, ни их мнения о нас. Эти люди кое в чем являются побежденными, кое в чем победителями, - а отнюдь не во всем побежденными; разве ты не видишь, что в питье они одолеют Кратина, в еде - Геракла;[7] они наслаждаются тем, что у них множество поваров, они обивают пороги многих домов и добиваются при этом столь многих благ, что я .действительно не могу дотянуться даже до их сандалий. Пусть же они и упиваются теми благами, о которых шла речь. А что касается тебя, то лучше бы ты оказывал благодеяния Цельсу, твоему ученику; ты сделаешь ему добро, если не скроешь от него ни одного из тех ухищрений, на изобретение которых ты затратил столько времени.


[1] Фемистий — философ и ритор второй половины IV в. н. э. См. отдел «Ораторское искусство».

[2] Некто Северин, в 363 г. прибыл в Антиохию, откуда направился в Константинополь.

[3] Т. е. Юлиан.

[4] Пропуск в рукописи. — Ред.

[5] Т. е. Никея, пострадавшая от землетрясения.

[6] Т. е. софистам. Слово «аргивянин» было синонимом слова «грек».

[7] Кратин — представитель древнеаттической комедии (VI — V вв. до н. э.). Самая поздняя его комедия «Винная бочка» одержала победу над «Облаками» Аристофана; в ней автор изображал самого себя, показывая свою слабость к вину. Геракл в комедиях выводился большей частью не как герой, а как обжора.