Исократ — мастер торжественного эпидейктического красноречия. Автор же «Банкирской речи» — мастер красноречия судебного, причем по языку, стилю эта речь настолько отличается от работ Исократа, что некоторые даже ставили под сомнение его авторство (см.: Münscher К. Isocrates... Sp. 2164 f.). Однако у Дионисия Галикарнасского таких сомнений не было, и он приводил отрывок этой речи как образец судебного красноречия Исократа (см.: Dion. Hal. De Isoer. 18).
«Банкирская речь» — важный исторический источник. Она содержит ряд сведений об аттическом праве, деятельности ростовщиков, торговых связях Афин с Боспорским царством в начале IV века до н. э.
Хотя имя истца неизвестно, но по контексту речи читатель вполне может составить ясное представление об этом лице и постигших его в Афинах злоключениях. Истец — сын Сопея, доверенного лица боспорского царя Сатира I (407—387 гг. до н. э.), с которым Афины поддерживали тесные связи. Согласно Дионисию (см.: Dion. Hal. De Isoer. 18), молодой боспорец, от лица которого ведется повествование в «Банкирской речи», был учеником Исократа.
Как видно из §36 настоящей речи, сын Сопея прибыл в Афины до битвы при Книде (394 г. до н. э.), когда лакедемоняне еще господствовали на море и сношения с Понтом были затруднены. Тяжбу же сына Сопея с Пасионом необходимо отнести ко времени, когда морские сношения стали свободными. Дату этого процесса определяют приблизительно от 394 до 391 года до н. э. Дела банкира Пасиона и в самом деле могли тогда быть плохи из-за начавшейся Коринфской войны, которая вызвала экономический кризис. Неизвестно, в пользу кого афинские судьи решили дело — в пользу ли ксена боспорца или метека Пасиона. Во всяком случае позднее дело последнего процветало, процветало оно и при его правопреемнике Формионе, как видно из речи «За Формиона» Демосфена (см.: Dem. Pro Formion).
(1) Великое судебное состязание предстоит мне, судьи. Я рискую не только лишиться больших денег, но быть обвиненным в стремлении несправедливо завладеть чужими — это я ( читаю важнее всего. Ведь даже если я лишусь чужих денег, у меня останется достаточное состояние; если же окажется, что я без надлежащего основания взыскивал столь большие деньги, то я буду опозорен на всю жизнь. (2) Труднее всего, судьи, добраться до таких противников. Дело в том, что сделки с банкирами заключаются без свидетелей;
(Свидетельские показания)
(13) Вы выслушали свидетелей, судьи. И вот, одно уже потеряв, относительно другого подвергаясь позорнейшим обвинениям, я для поисков Китта отправился в Пелопоннес. Менексен же тем временем нашел раба здесь, в Афинах, и, схватив его, стал требовать подвергнуть его под пыткой допросу и о деньгах, данных на хранение, и о том, в чем обвинял нас Пасион. (14) Последний же дошел до такой дерзости, что пытался освободить Китта от пытки как свободнорожденного и не постыдился, не побоялся заявить, что он отпускает на свободу и возбраняет подвергнуть пытке того, кого мы обратили в рабство, после того как от него получили столько денег. Самое же замечательное то, что, когда Менексен требовал у полемарха поручительства за раба, Пасион взял его на поруки за семь талантов
(Свидетельские показания)
(15) После этого, судьи, Пасион счел, что он промахнулся в том, что случилось. Намереваясь исправить это в дальнейшем, он явился к нам с изъявлением готовности выдать для пытки раба. Мы, избрав 10 допросчиков, явились в святилище Гефеста. Я потребовал, чтобы они бичевали выданного и вытягивали ему члены до тех пор, пока он, по их мнению, не скажет правду, Пасион же стал говорить допросчикам, что они были выбраны не в палачи, и настаивал на том, чтобы они словесным допросом осведомлялись у раба о том, что им угодно узнать. (16) На наши возражения допросчики заявили, что они не станут пытать, но решили, чтобы Пасион выдал мне раба. Так Пасион ловко избежал допроса раба под пыткой, а что касается выдачи, он отказался довериться допросчикам, но изъявил готовность заплатить пеню в случае, если они сочтут его виновным. Пусть будут вызваны свидетели этого.
(Свидетельские показания)
(17) Затем, судьи, все на собраниях стали обвинять Пасиона в несправедливых и возмутительных поступках, именно, что он сперва укрыл раба, который, как говорил и я, был причастен к денежным делам, а затем сам стал обвинять нас в укрывательстве, что потом, когда раб был схвачен, он воспрепятствовал его пытать, как будто бы свободного, после же этого его выдал за раба и избрал допросчиков, на словах приказал его пытать, а на деле не допустил до этого. Так как Пасион полагал, что ему самому не будет никакого спасения, если ему придется предстать перед вами, то он через посланного просил меня быть при нем, когда он отправится в храм. (18) И вот, когда мы пришли на Акрополь, он, накрывшись, с плачем стал говорить, будто его вынудило отсутствие средств отрицать получение от меня денег, но что немного времени спустя он постарается деньги отдать. Пасион просил меня оказать ему снисхождение и не разглашать постигшей его беды, чтобы не стало известно, что он, принимая на хранение деньги, явно не выполняет данного обязательства. Я, веря в его раскаяние, уступил ему и предложил изобрести способ, чтобы и ему самому благополучно выйти из положения, и мне получить свое. (19) На третий день, встретившись, мы даем друг другу клятву молчать обо всем случившемся; но эту клятву он нарушил, как узнаете вы сами из дальнейшего изложения. Пасион согласился плыть со мною в Понт и гам отдать деньги — это для того, чтобы осуществить соглашение как можно дальше от этого города, чтобы никто из здесь живущих не знал об обстоятельствах уплаты долга. После отъезда он смог бы объяснить свое отсутствие, как ему угодно. В случае же нарушения им данного уговора он соглашался предоставить посредничество Сатиру под условием — в случае осуждения уплатить полуторную сумму денег. (20) Все это изложив письменно, мы повели на Акрополь ферейца Пирона, обычно плавающего в Понт, и вручили ему на хранение договор, наказав ему, что если мы покончим миром между собою, то письменное условие сжечь, если же нет, то отдать Сатиру. (21) Так, судьи, сложились наши дела. Менексен между тем в гневе на обвинение, брошенное ему Пасионом, начал с ним тяжбу и стал настаивать на выдаче Китта, требуя для Пасиона, если он будет обвинен в клевете, того же самого наказания, которое постигло бы его, если бы было признано, что он совершил что-либо такое, в чем обвинял нас Пасион. Последний, судьи, стал просить меня, чтобы я отклонил Менексена от предъявления ему обвинения, говоря, что он ничего не достигает, если возвратит деньги согласно письменному соглашению, отправившись в Понт, а здесь будет осмеян, так как раб, подвергшись пытке, разгласит правду обо всем. (22) Я согласился ходатайствовать перед Менексеном об удовлетворении желания Пасиона, если он в отношении меня исполнит взятые обязательства. В то время Пасион был в бедственном положении, не имел ничего, чем он мог бы помочь себе в своих собственных бедах: не только страшила его пытка раба и вышеуказанная тяжба, но также и письменное соглашение, как бы оно не попало в руки Менексена. (23) В столь затруднительном положении, не находя никакого иного способа уплатить долг, Пасион подкупил рабов упомянутого гостя и подделал соглашение, которое должен был получить Сатир, в случае если Пасион не удовлетворит меня. И после того как он сделал это, он стал наглейшим из всех людей. Он заявил, что и в Понт он со мной плыть не намерен, и договора со мной у него никакого нет, и потребовал, чтобы письменное соглашение было распечатано в присутствии свидетелей. К чему я буду вам, судьи, сообщать подробности? Ведь оказалось, что в письменном соглашении стояло, будто бы к Пасиону я не предъявляю никаких обвинений. (24) Все происшедшее я изложил вам возможно точнее. Я полагаю, судьи, что Пасион построит свою защиту на этом подделанном им документе и больше всего будет на него опираться. Будьте внимательны к моим словам, и я думаю, что сделаю для вас очевидной подлость Пасиона, основываясь на обстоятельствах заключения нами письменного условия. (25) Прежде всего обратите внимание на следующее. Когда мы передавали гостю наш договор, по которому Пасион объявляет себя свободным от обвинений, я же заявляю, что должен получить от него деньги, мы наказывали гостю сжечь письменное соглашение, если мы покончим между собой миром, если же нет, то отдать его Сатиру; что это было сказано, мы оба признаем. (26) Однако, судьи, по какой причине мы поручили отдать письменное соглашение Сатиру, если не договоримся, раз Пасион был уже свободен от обвинений и дело у нас было покончено? Но ясно, что мы заключили такой договор потому, что у нас оставались еще спорные вопросы, которые Пасион должен был уладить со мной согласно письменному соглашению. (27) Далее, судьи, я имею изложить причины, по которым Пасион согласился возвратить деньги, так как мы избавились от наветов на нас перед Сатиром, а Пасион сам оказался не в состоянии укрыть Китта, знавшего о сделанном мною вкладе денег на хранение, то он решил, что если выдаст на пытку раба, то обнаружится его мошенничество, (28) если же не сделает этого, то будет подвергнут пене; в силу всего этого он и решил помириться со мной. Потребуйте же от Пасиона указать, ради какой выгоды или из-за какой опасности я освободил его от обвинений? Если же он ничего подобного указать вам не сможет, то не правильнее ли будет, если вы более поверите — что касается письменного соглашения — мне, нежели ему? (29) Достаточно легко, судьи, всякому понять, что мне как обвинителю, если бы я стал опасаться опровержений, возможно было без всякого заключения договора прекратить дело, Пасиону же из-за возможности применить пытку к рабу и из-за тяжб, возбужденных перед вами, нельзя было по желанию освободиться от опасностей, иначе как склонив к тому меня, обвинителя. Таким образом, не мне для прекращения преследования, а Пасиону о возвращении моих денег приходилось заключать договор. (30) Еще неправдоподобнее допустить, что я до составления письменного соглашения настолько сильно усомнился в благоприятном исходе дела, что не только освободил Пасиона от обвинений, но и договором это подтвердил, а после того как я написал против себя подобного рода опровержение, только тогда решил возбудить дело перед вами. Однако кто станет таким образом решать свои дела? (31) Самым же главным доказательством того, что в договоре говорилось не об освобождении Пасиона от преследования, но о том, что он дал согласие выплатить мне деньги, является следующее. Когда Менексен возбудил против него дело, а письменное соглашение еще не было подделано, Пасион послал ко мне Агиррия
(Показания Агиррия,)
(33) Я считаю вполне доказанным, что мы заключили договор не так, как будет пытаться представить это Пасион, по так, как я вам изложил. Нет оснований, судьи, удивляться, что Пасион подделал документ, не только потому, что уже подобные дела бывали, но и потому, что некоторые из имевших дело с Пасионом уже совершали деяния гораздо более преступные. Кто из вас не знает, как Пифодор, именуемый Скепитом
(Свидетельские показания)
(38) Равным образом, судьи, быть может, представлены будут свидетели того, что я отрицал перед доверенными лицами Сатира наличие у меня денег, кроме тех, которые я передал им, и того, что я отрицал, что Пасион сам владеет моими деньгами, причем я признавал себя должным триста драхм, которые по доверенности получил от него Гипполаид — мой гость и близкий человек. (39) Я, судьи, находился в бедственном положении, о котором я вам уже сообщал: дома я лишился всего, что там было, находящиеся же здесь деньги я был вынужден передать прибывшим с Понта, у меня ничего не оставалось, за исключением того, что я мог сохранить, если бы удалось мне скрыть деньги, положенные на хранение у Пасиона. Я признаю, что при таких обстоятельствах объявил себя еще должным ему триста драхм и во всем прочем поступал и говорил так, что на основании этого прибывшие с Понта могли все более прийти к убеждению, что у меня денег нет. (40) Вы без труда убедитесь, что это случилось не из-за отсутствия у меня денег, но с целью убедить посланцев Сатира. Прежде всего я представляю вам свидетелей, что мною с Понта привезено было много денег, затем других свидетелей, которые видели, что я прибегал к услугам меняльной лавки Пасиона, а также тех, которые покажут, что при расчете на золото я получил от них в то время более тысячи статеров. (41) Кроме того, на нас был наложен чрезвычайный налог и, когда последовало назначение податных чиновников, я внес больше остальных гостей; будучи же сам избран, я на себя наложил самый большой налог, за Пасиона же просил моих сотоварищей по должности, говоря, что он пользуется моими деньгами. Пусть предстанут свидетели.
(Свидетельские показания)
(42) Я привлеку в свидетели и самого Пасиона, действия которого подтверждают вышеизложенное. Ведь то грузовое судно, за которое я дал большие деньги, по показанию одного лица будто бы принадлежало какому-то делосцу. Когда я стал спорить и решил спустить судно на воду, доносчики гак настроили Совет, что сперва я чуть не был без суда предан смерти; в конце концов они согласились на то, чтобы я выставил поручителей. (43) И вот Филипп, гость моего отца, явился на мой зов, но затем, испугавшись большого риска, поспешил оставить меня. Пасион же нашел мне поручителем за семь талантов Архестрата
(Читается письмо)
(53) Итак, судьи, хотя у меня много справедливых доводов, самое важное доказательство того, что Пасион захватил у меня деньги, по моему мнению, есть то, что он не захотел выдать для пытки раба, который знал о сделанном мною вкладе. А для сделок в меняльных лавках разве есть более веское доказательство, чем это? Ведь мы совершаем их без свидетелей. (54) Вижу, что и вы не считаете ничего более падежным и раскрывающим истину и в частных, и в общественных делах, чем пытку. Ведь возможно выставить свидетелей и в подтверждение чего-либо непроисходившего; применение же пытки ясно обнаруживает, кто из двух говорит правду. Зная это, Пасион хотел, чтобы вы оставались более в области предположений относительно нашего дела, чем имели о нем ясное представление. Ведь он не станет утверждать, будто раб мог сдаться в пытке и что вследствие этого он его не выдал, (55) так как всем вам известно, что, оговорив господина, раб подверг бы себя мести на все остальное время со стороны этого худшего из людей, вынеся же пытку, он стал бы свободным и завладел бы тем, чего лишил меня его господин. Но тем не менее, хотя рабу и предстояло в столь заманчивом деле одержать верх, Пасион, сознавая себя соучастником преступного деяния, продолжал уклоняться от суда и выставлять всевозможные причины, чтобы не было об этом деле допроса раба под пыткой. (56) Итак, я прошу вас, сохраняя в памяти все изложенное, голосовать против Пасиона и не обвинять меня в столь постыдном поступке, будто я, обитая на Понте и владея столь большим имуществом, что можно им и других облагодетельствовать, явился сюда с целью ябедничать на Пасиона и требовать у него мнимых денежных вкладов. (57) Следует вам отнестись с вниманием и к Сатиру, и к моему отцу, которые все время более чем все эллины считались с вами, и часто, уже отсылая из-за неурожая хлеба корабли прочих купцов пустыми, вам они давали разрешение на вывоз; (58) также в тяжбах по своим собственным обязательствам, в которых они же являются судьями, вы не только получали должное, но и больше того. Поэтому не подобает вам недооценивать письма Сатира. Итак, я прошу вас обо мне и о нем вынести справедливый приговор и не доверять лживым словам Пасиона более, чем моим.