В речи "К Демонику" подробнейшим образом излагаются правила поведения простого гражданина, живущего в государстве с монархическим строем (очевидно, имеется в виду один из городов Кипра). Наставление обращено к некоему Демонику - молодому человеку, с отцом которого автор находился в дружеских отношениях. В речи широко используется наследие дидактического эпоса и гномической поэзии, а также прецепты, оставленные древними мудрецами и философами. Однако изложение отличается бессистемностью, что в сочетании с некоторой монотонностью отрицательно сказывается на литературных достоинствах сочинения. О времени речи нет никаких указаний; возможно, она относится к раннему периоду творчества Исократа. Некоторые исследователи (Бласс, Эммингер, Дреруп) ставят под сомнение принадлежность этой речи Исократу; однако, как кажется, без достаточных на то оснований.
СОДЕРЖАНИЕ, СОСТАВЛЕННОЕ НЕИЗВЕСТНЫМ ГРАММАТИКОМ[1]
Исократ написал много речей, к числу которых относятся наставления[2], хотя некоторые пытались утверждать, что они не принадлежат ему, ввиду несовершенства стиля. Естественно, что мы читаем их в первую очередь не потому, что они лучше других речей, - ведь и "Панегирик", и многие другие превосходят их, - но потому, что в них разбирается вопрос о нравах. Нравы же необходимо упорядочить прежде речей, подобно том^ как земледелец, прежде чем заниматься семенами и растениями, которые он намерен посадить, должен удалить с участка все, что им вредит, например, сорную траву и тому подобное. Вот почему, поскольку он писал это также и для детей, он вынужден был пользоваться более низким стилем, так что и наставления вполне могут принадлежать ему. Стоит спросить также, по какой причине мы читаем их именно в таком порядке: сначала наставление к Демонику, затем наставление к Никоклу, а не безразлично в каком порядке, как это делается с другими его речами. Мы думаем, что Исократ хотел быть полезным для всех, однако, считая составление советов, обращенных ко всем, занятием тягостным и назойливым, он пожелал написать их как бы для Демоника и Никокла. На самом же деле посредством трех этих наставлений он обращается с увещаниями ко всем людям, подобно тому, как и Гесиод, когда он говорит своему брату: "работай, о Перс безрассудный!"[3], - дает наставления всем людям. Так делает и Исократ. При этом первой он ставит речь "К Демонику", поскольку сначала он обращается к простым людям, а затем уже, в речи "К Никоклу", учит царствовать. Ведь всякий, достигающий царской власти, сначала бывает простым человеком. Наконец, в речи "К Никоклу или к союзникам" он говорит, как надо простому человеку подчиняться царям. Эти наставления относятся к виду совещательных речей, называются же они "наставлениями" (παραινέσεις) от слова αἶνος, что означает "совет", подобно тому как и Гесиод говорит: "Басню (αἶνον) теперь (расскажу я) царям" [4]. Однако они не содержат спора, ибо в них нет того, кто выступал бы с возражениями. Теперь время, как мы сказали [5], перейти, наконец, к самому истолкованию речей. Однако, поскольку самому истолкованию необходимо предпослать указания о содержании и цели речей, надо разъяснить прежде всего содержание этой речи. Некто Гиппоник, как об этом рассказывают многие, был по происхождению киприотом и состоял в дружбе с софистом Исократом. Гиппоник умер, оставив сына по имени Демоник. Исократ, видя, что последний еще ребенок и нуждается в заботливом воспитании, пишет ему ряд наставлений, желая научить его, как надо жить, и таким образом как бы донести и до сына ту любовь, которую он питал к его отцу, как он и говорит об этом во вступлении, в самом начале речи. Итак, Исократ обращается к нему с советами, изложив их в письме, ибо он не мог оставить Афины из-за своих учеников. Некоторые даже пытаются называть эту речь "Письмом к Демонику". Таково видимое содержание речи. Однако мы сказали уже выше, что Исократ хочет сделать общеполезными свои наставления, дав совет, как надо жить простому человеку. Он это делает здесь на примере Демоника, а для советов, как надо царствовать, использует в качестве предлога обращение к Никоклу. Избегая быть назойливым, Исократ незаметно подчиняет речи собственной цели. Он начинает с религии, затем говорит об отношении к родителям, друзьям, дому, отечеству, касается вопросов физического и духовного развития человека. Наконец, надо обратиться и ко "вступлению" (προοίμιον) - от слова οἶμος, т. е. "дорога". Гесиод говорит: "высока и длинна к ней дорога (οἶμος)"[6]. Дорога же, по которой движется речь, - это борьба мнений и защита своего дела.
***
(1) Во многом, Демоник, мы можем обнаружить, как сильно отличаются друг от друга настроения порядочных людей и помыслы дурных, но наибольшее различие между ними проявляется в общениях с другими: одни чтут друзей, только когда они присутствуют, другие же любят их и тогда, когда они находятся далеко. Привязанности дурных разрушает короткое время, тогда как дружбу порядочных не могла бы стереть и целая вечность. (2) Так вот, считая, что стремящимся к славе и претендующим на то, чтобы называться воспитанными людьми, пристало быть подражателями порядочных, а не дурных, я отправил тебе в качестве дара вот эту речь - как свидетельство любви к вам, как знак привязанности к Гиппонику, ибо детям надлежит наследовать как имущество, так и дружеские отношения своих отцов. (3) К тому же я вижу, что и судьба нам содействует, и настоящий момент благоприятствует: ибо ты стремишься получить образование, а я берусь воспитывать других; к тому же тебе сейчас самое время заняться философией [7], а я обучаю тех, кто ею занимается. Конечно, люди, которые составляют речи, обращенные с увещаниями к собственным друзьям, предпринимают хорошее дело, однако они занимаются еще не самым главным в философии. (4) Напротив, все, кто обучает молодых людей не приемам, благодаря которым они смогут выработать мастерство в речах, а способу приобрести репутацию людей порядочных по своему нравственному облику, - эти приносят слушателям несравненно большую пользу, чем первые: те призывают только к занятию красноречием, эти же исправляют их характер.
(5) Вот почему мы занялись не изысканием призывов, а записью наставлений, намереваясь посоветовать тебе, к чему следует стремиться молодым людям, от каких дел воздерживаться, с какими людьми общаться и как вообще устроить свою жизнь. Ведь только те, кто прошел свой жизненный путь таким образом, - только они и смогли по-настоящему достичь добродетели - достояния, величественнее и прочнее которого нет ничего на свете. (6) Ведь красоту или время стирает, или болезнь иссушает; богатство служит скорее низости, чем благородству, предоставляя возможность быть нерадивым и призывая юношей к удовольствиям; сила также всегда приносила пользу вместе с разумом, тогда как без него она скорее вредила тем, кто ею обладал: тела упражняющихся она украшала, но зато мешала заботе о душе. (7) Обладание же добродетелью, когда она развивается закономерно, вместе с духовными силами, - единственное, что не покидает человека даже в старости. Оно лучше богатства и полезнее знатности, ибо оно делает возможным то, что невозможно для других, и дает силы на перенесение того, что внушает страх массе людей, с порицанием заставляет относиться к бездействию и с похвалою -· к труду. (8) В этом легко убедиться на примере подвигов Геракла и трудов Тезея, на чьи дела нравственная доблесть наложила такой отпечаток доброй славы, что никакое время не сможет привести к забвению содеянного ими.
(9) Впрочем, если ты вспомнишь о нравственных правилах своего отца, то ты тоже будешь иметь близкий и прекрасный пример того, о чем я говорю тебе. Ведь твой отец провел жизнь не пренебрегая добродетелью и не предаваясь беспечности; нет, он тело свое закалял трудами, душою же отважно противостоял опасности. К богатству он не пылал чрезмерной любовью, но вкушал от имеющихся благ как человек, которому все равно суждено^умереть, заботился же о своем достоянии, как если бы рассчитывал на бессмертие. (10) Он отнюдь не придерживался низменных правил в своей жизни: умел ценить красоту, был щедрым и общительным с друзьями, При этом тех, кто радел о его интересах, он ценил больше, чем кровных родственников, ибо он считал, что в делах дружбы природные симпатии гораздо важнее, чем закон, характер - чем происхождение, свободный выбор - чем принуждение. (11) Нам нехватило бы никакого времени, если бы мы стали перечислять все его поступки. Подробное описание их мы дадим как-нибудь в другой раз [8], а пока мы представили в общих чертах характер Гиппоника, который ты должен взять за образец в своей жизни, положив для себя законом его образ поведения, став подражателем и ревнителем отцовской добродетели. Ведь будет стыдно, если в противоположность художникам, которые стремятся воспроизвести прекрасный облик живых существ, дети не станут подражать хорошим родителям. (12) Знай, что никому из атлетов не следует так готовиться к встрече с противниками, как надлежит тебе заботиться о том, чтобы в поступках своих оказаться достойным соперником своего отца. Однако невозможно проникнуться такого рода мыслями тому, кто не наслушался множества полезных советов. Ведь от природы устроено так, что тела развиваются соответствующими возрасту трудами, души же серьезными речами. Вот почему я постараюсь кратко показать тебе, благодаря каким поступкам ты сможешь, по моему мнению, более всего успеть в добродетели и приобрести добрую славу у всех людей.
(13) Прежде всего будь благочестивым во всем, что касается богов, не только совершая жертвоприношения, но и соблюдая клятвы, ибо одно есть признак материального достатка, другое же - свидетельство духовного благородства. Почитай божество всегда, особенно же вместе со всеми гражданами: таким образом люди увидят, что ты и богам приносишь жертвы и законы соблюдаешь. (14) Будь по отношению к родителям таким, какими ты хотел бы видеть по отношению к себе собственных детей. Занимайся не теми физическими упражнениями, которые развивают силу, а теми, которые способствуют здоровью. Желаемого результата ты достигнешь, если будешь прекращать занятия, оставаясь в состоянии еще заниматься. (15) Ни смеха не терпи неумеренного, ни слова не одобряй сказанного дерзко: одно - глупо, другое же - безрассудно. Что делать постыдно, то, считай, и говорить нехорошо. Приучайся быть не угрюмым, а сосредоточенным, ибо угрюмость создаст тебе репутацию надменного человека, сосредоточенность же - рассудительного. Верь, что более всего тебе к лицу - стыдливость, справедливость и скромность, ибо считается, что все это украшает нравственный облик молодого человека. (16) Никогда не надейся остаться незамеченным, совершив какой-либо постыдный поступок; Ведь даже если ты укроешься от других, сам ты все равно будешь сознавать это за собою. Страшись богов, почитай родителей, совестись друзей, повинуйся законам. Ищи удовольствий, согласных с добрым именем, ибо наслаждение, сообразное с понятием о прекрасном, - самое лучшее, не сообразное же - самое худшее. (17) Остерегайся клеветы, даже если она лжива, ибо большинство людей истины не знает, в своих суждениях же следует за молвой. Во всех своих поступках руководствуйся тем соображением, что они не укроются ни от кого. Ведь если даже ты утаишь их в настоящее время, все равно они вскроются позднее. Более всего будешь пользоваться уважением, если будет видно, что ты не делаешь того, что сам стал бы порицать в других. (18) Если будешь любознательным, будешь много знать. Что знаешь, то сохраняй упражнением, а чему не научился, то стремись присоединить к своим знаниям, ибо так же стыдно не поучиться, слушая полезную речь, как не принять от друзей какой-либо подарок. Используй досуг в своей жизни на прилежное слушание речей. Ведь так тебе с легкостью удастся узнать то, чего другие достигли с трудом. (19) Верь, что множество выслушанных наставлений полезнее множества денег. Деньги быстро иссякают, тогда как наставления остаются на всю жизнь, ибо мудрость - единственное из всех достояний, которое бессмертно. Не колеблись совершить большое путешествие ради тех, кто обещает научить чему-либо полезному. Ведь стыдно будет, если в противоположность купцам, которые пересекают столь обширные моря, чтобы увеличить своё состояние, молодые люди не решатся на сухопутные путешествия, чтобы обогатить свой разум.
(20) Будь по характеру приветливым, в речах- любезным. Приветливость проявляется в радушном обращении со встречными, любезность - в дружеской беседе с ними. Будь обходительным со всеми, близкие же отношения устанавливай с лучшими. Так ты не навлечешь на себя вражду одних и завяжешь дружбу о другими. Не веди бесед ни слишком частых с одни ми и теми, ни слишком продолжительных об одном и том же, ибо пресыщение бывает во всем. (21) Упражняй себя добровольными трудами, чтобы при случае быть в состоянии переносить и вынужденные. Чему постыдно покоряться душою, во всем этом вырабатывай твердость характера - в стремлении к прибыли, в проявлениях гнева, в наслаждении, в печали. Ты добьешься этого, если прибылью будешь считать то, что принесет тебе доброе имя, а не то, что создаст тебе богатство; если в гневе ты будешь относиться к провинившимся так же, как ты хотел бы, чтобы и другие относились к тебе в подобном случае; если среди наслаждений ты будешь пом нить, что постыдно человеку, умеющему властвовать над рабами, быть рабом своих удовольствий; если в трудных обстоятельствах ты вспомнишь о неудачах других и напомнишь себе, что ты тоже смертный. (22) Доверенный секрет сохраняй еще больше, чем доверенные деньги: порядочные люди должны вести. себя так, чтобы их поведение являлось лучшей пору кой, чем клятва. Знай, что дурным надлежит не доверять в такой же степени, как честным - доверять. О своих тайнах не рассказывай никому, разве что твои собеседники будут заинтересованы в сохранении тайны не меньше, чем ты сам. (23) На клятву решайся лишь в двух случаях: или себя освобождая от позорного обвинения, или друзей спасая от великой опасности. По поводу же денег не призывай в свидетели никого из богов, даже в подтверждение правды, ибо одним ты покажешься клятвопреступником, другим же - корыстолюбцем.
(24) Никого не делай своим другом, прежде чем не выяснишь, какие отношения у него были с прежними друзьями, ибо ты должен ожидать, что он и по отношению к тебе окажется таким, каким был по отношению к ним. Дружбу завязывай неторопливо, но, раз став чьим-либо другом, старайся остаться им, ибо одинаково зазорно и не иметь друзей вовсе, и часто менять своих товарищей. Не испытывай своих друзей с ущербом для них, но и не оставляй своих товарищей неиспытанными. Ты достигнешь этого, если, не нуждаясь, притворишься нуждающимся. (25) О том, что можно рассказать, сообщай, как о тайне: просчитавшись, ты не получишь никакого вреда; если же твои расчеты оправдаются, ты лучше узнаешь их характер. Проверяй друзей во время жизненных неудач и в совместных опасностях, ибо золото мы испытываем в огне, друзей же распознаем в несчастьях. Лучшие отношения с друзьями у тебя будут в том случае, если ты не станешь дожидаться просьб с их стороны, а сам по собственному побуждению будешь приходить к ним на помощь в нужный момент. (26) Считай одинаково постыдным уступать врагам в причинении зла и отставать от друзей в добрых делах. Из товарищей своих почитай не только тех, кто сокрушается по поводу твоих бед, но и тех, кто не завидует твоим удачам. Ведь многие сочувствуют своим друзьям в их несчастье, в счастье же - завидуют. Вспоминай об отсутствующих друзьях перед присутствующими, чтобы было видно, что ты и ими не пренебрегаешь, когда их нет. (27) В одежде своей стремись к красоте, а не к щегольству. Человеку со вкусом присуще великолепие, щеголю же - фатовство. Высоко цени не чрезмерное приобретение имущества, а надлежащее использование его. Презирай тех, кто ревностно стремится к богатству, не умея пользоваться уже имеющимся состоянием. С такими людьми случается примерно то же самое, как если. бы кто-нибудь приобрел прекрасного коня, не умея хорошо ездить верхом. (28) Старайся относиться к богатству как к ценности и собственности: ценностью оно является для тех, кто умеет им пользоваться, собственностью же - для тех, кто способен приобретать. Дорожи имеющимся состоянием по двум причинам: чтобы быть в состоянии выплатить большой штраф или помочь в беде хорошему другу. Во всем остальном не питай к нему чрезмерной любви, но относись сдержанно. (29) Будь доволен тем, что есть, однако стремись к лучшему. Никого не попрекай неудачей, ибо судьба распоряжается всеми, и будущее не известно. Делай добро хорошим людям, ибо сущий клад - признательность порядочного человека. Делая же добро плохим, испытаешь то же, что случается с людьми, кормящими чужих собак: те все равно лают на людей, дающих им пищу, как на чужих; точно так же негодяи благодетелям своим причиняют обиды все равно, что врагам. (30) К льстецам относись с такой же ненавистью, как к обманщикам: и те и другие, когда им верят, причиняют поверившим зло. Если будешь признавать друзьями лишь тех, кто согласен угождать самому дурному, не будет у тебя в жизни друга, который рискнул бы навлечь на себя ненависть, лишь бы только обратить тебя к лучшему. С теми, кто общается с тобой, будь обходительным, а не надменным. Ведь спесивость тех, кто преисполнен презрения" с трудом смогут выносить даже рабы, характер же людей обходительных одинаково приятен всем. (31) Обходительным же ты станешь, если не будешь ни сварливым, ни привередливым, ни упрямым спорщиком; если на гнев близких тебе людей не будешь отвечать сурово, даже если они гневаются несправедливо, а наоборот, будешь уступать им, когда они в запальчивости, обращаясь с упреками лишь тогда, когда) они перестанут сердиться; если во время веселья не будешь напускать на себя серьезный вид, а в серьезных делах не станешь предаваться шуткам, ибо неуместное поведение всегда неприятно; если любезность не будешь оказывать с нелюбезным видом, как это случается с большинством людей, когда они оказывают услуги друзьям, но делают это заведомо неохотно; если не будешь ни приставать с порицаниями, поскольку это неприятно, ни донимать упреками, поскольку это раздражает. (32) Пьяных сборищ остерегайся более всего; если же когда-нибудь тебе случится присутствовать на таком собрании, встань и уйди, не дожидаясь опьянения. Ведь когда рассудок затуманится вином, с ним случается то же самое, что с колесницами, потерявшими возничих: как те несутся в беспорядке, лишившись людей, которые ими управляли, так и душа часто сбивается с правильного пути, когда рассудок помутится. Стремись к бессмертию величием своей души; не забывай, однако, о смертных делах, надлежащим образом используя имеющиеся блага. (33) Будь уверен, что воспитание является тем большим благом по сравнению с невоспитанностью, что в отличие от других пороков, которым все могут предаваться с выгодою для себя, этот один всегда таит в себе наказание для тех, кому он присущ. Ибо часто, задев кого- нибудь словами, люди расплачивались за это делами. С кем хочешь подружиться, о тех отзывайся с похвалою перед людьми, которые могут передать о твоих словах. Ведь похвала - начало дружбы, поношение же - вражды.
(34) Принимая решение, суди о будущем на примере прошедшего, ибо неизвестное быстрее всего распознается по известному. Обдумывай решения медленно, приводи их в исполнение быстро. Знай, что самое лучшее - это от богов удостоиться удачи, а самим обладать рассудительностью. О чем стыдишься сказать откровенно, но хочешь посоветоваться с друзьями, об этом говори, как будто о делах постороннего человека: так ты и мнение друзей узнаешь, и себя не выдашь. (35) Если намерен посоветоваться с кем-нибудь по поводу своих дел, посмотри сначала, как этот человек управился с собственными, ибо всякий, кто плохо позаботился о своих делах, никогда не придумает ничего хорошего для других. Более всего ты будешь побужден хорошо обдумывать свои решения, если посмотришь на несчастья, проистекающие от необдуманности. Ведь и о здоровье мы более всего начинаем заботиться тогда, когда вспомним о неприятностях, проистекающих от болезней. (36) Подражай нравам царей и следуй их поступкам: так ты создашь себе репутацию сторонника и ревнителя царской власти. В результате ты приобретешь большее уважение народа и более прочную благосклонность царей. Повинуйся царским законам, однако самым сильным законом считай царскую волю. Ведь точно так же, как гражданин демократического государства должен относиться с почтением к народной массе, так и живущий при монархии должен почитать царя. (37) Будучи поставлен на какую-нибудь должность, не привлекай к управлению дурных людей: за все, в чем они провинятся, ответственность возложат на тебя. С общественных постов уходи не обогатившись, а прославившись, Ведь похвала, заслуженная у народа, лучше богатства. Не выступай ни в поддержку, ни в защиту никакого дурного дела, иначе сочтут, что ты сам тоже занимаешься такими же делами, какие совершают те, кому ты станешь помогать. (38) Развивай в себе способности добиться большего, живи же, довольствуясь равным, чтобы считали, что ты стремишься к справедливости не из-за собственной слабости, а в силу присущей тебе порядочности. Предпочитай честную бедность нечестно нажитым деньгам. Ведь справедливость много лучше богатства: одно приносит человеку пользу только при жизни, другое же создает славу и после смерти. Деньги могут доставаться и негодяям, тогда как справедливость никак не может быть достоянием дурных. (39) Не завидуй тем, кто добивается выгоды нечестным путем; напротив, почитай таких, кто терпит ущерб, оставаясь верным справедливости. Ведь люди справедливые, если даже ни в чем другом и не добиваются большего по сравнению с нечестными, то все-таки превосходят их надеждами на будущее вознаграждение за свою добропорядочность. (40) Заботься обо всем необходимом в жизни, но более всего развивай свой разум. Великое в малом - вот что такое хороший ум в теле человека. Приучай тело к труду, а душу -. к размышлениям, чтобы с помощью одного быть в состоянии совершить намеченное, посредством же другого уметь предвидеть полезное. (41) О чем бы тебе ни предстояло говорить, сначала обдумай это в душе. Ведь у многих язык опережает мысль. Вступай в разговор только в двух случаях: когда речь идет о предмете, тебе хорошо знакомом, или когда вынуждает говорить необходимость. Только в этих случаях речь предпочтительнее молчания, во всем остальном всегда лучше молчать, чем говорить.
(42) Держись того мнения, что ничто человеческое не прочно: так ты не будешь ни удачам слишком радоваться, ни в несчастьях слишком печалиться. Радуйся выпадающему счастью, в меру огорчайся по поводу случающихся бед, но ни в том, ни в другом случае не проявляй своих чувств перед другими, ибо нелепо - имущество прятать в домах, мысли же свои держать нараспашку. (43) Более остерегайся порицания, чем опасности, ибо для дурных должно быть страшно расстаться с жизнью, а для порядочных - жить в бесславии. Старайся по возможности оградить, свою жизнь от всякого риска, однако, если когда-нибудь тебе случится подвергнуться опасности, не ищи спасения на войне в ущерб доброй славе и хорошему имени. Ведь судьба всех осудила на смерть, однако лишь достойным людям природа предоставила право умереть с честью.
(44) И не удивляйся, если многое из сказанного мною не подходит сейчас для твоего возраста. Ведь от меня это тоже не укрылось, однако я предпочел все же одновременно дать тебе совет относительно нынешней жизни и оставить наставление на будущее. Ведь возможность употребить все это ты найдешь легко, а вот доброжелательного советчика обрести будет трудно. Поэтому, чтобы ты не искал в будущем советов у другого, но черпал их отсюда, как из сокровищницы, я решил, что не следует пропускать ни одного наставления, которое я могу тебе дать.
(45) Я буду очень признателен богам, если не ошибусь во мнении, которое у меня сложилось о тебе. Ведь мы легко можем убедиться, что люди в большинстве своем как в пище скорее радуются приятному, чем полезному, так и в дружбе чаще сближаются с соучастниками своих прегрешений, нежели с теми, кто наставляет их на путь истины. Напротив, ты, как я полагаю, придерживаешься противоположных взглядов. Я заключаю об этом по твоему прилежанию во время предшествующего обучения. Ведь тот, кто предписывает себе всегда поступать наилучшим образом, тот, естественно, и среди других людей будет почитать таких, которые призывают к добродетели. (46) Более всего ты проникнешься стремлением к прекрасным делам, если убедишься, что и удовольствия настоящие мы получаем в сущности лишь от них. Ведь при легкомысленном и распущенном образе жизни сразу же за удовольствиям^ следуют разочарования, тогда как ревностное стремление к добродетели и к скромности в жизни всегда приносит с собой наслаждение чистое и постоянное. (47) В первом случае насладившись сначала, затем испытывают разочарования; здесь же после огорчений мы получаем удовольствия. Между тем во всех делах мы не так вспоминаем о начале, как ощущаем конец. Ибо большую часть своих поступков в жизни мы совершаем не из-за самих этих дел, но ради возможного результата. (48) Заметь также, что негодным людям позволено поступать как угодно, ибо они с самого начала делают это своим жизненным правилом. Напротив, людям достойным нельзя не заботиться о добродетели: иначе они навлекут на себя со всех сторон упреки. Ведь всем внушают ненависть не столько те, кто совершает прегрешения, сколько те, кто претендует на высокие моральные качества, а на самом деле ничем не отличается от самых заурядных людей. И это естественно. (49) Ведь если мы презираем тех, кто обманывает только словом, то уж, конечно, мы назовем негодными таких, у которых вся жизнь - сплошное надувательство. Мы имеем все основания считать, что такие люди не только поступают предосудительно по отношению к себе самим, но и обманывают судьбу. Ведь она предоставила им богатство, почет, друзей, а они оказались недостойными дарованного им счастья. (50) Если только позволено смертному истолковать волю богов, то я думаю, что и они тоже показали, в особенности на примере ближайших им людей, как они относятся к дурным и как - к хорошим. Так, Зевс, произведя на свет Геракла и Тантала, согласно мифам, в правдивость которых верят все, одного из них за его доблесть сделал бессмертным, другого же за его злодейство покарал величайшими карами. (51) Помня об этих примерах, ты должен стремиться к нравственному совершенству и не только быть верным моим наставлениям, но и изучать лучшие творения поэтов и читать, если есть какие-либо полезные высказывания у других софистов. (52) Мы видим, как пчела садится на все цветы и с каждого из них собирает самое лучшее; точно так же всякий, кто хочет стать воспитанным человеком, не должен оставлять неиспробованным буквально ничего, но отовсюду обязан добывать для себя полезное. Ибо даже при таком старании человек лишь с трудом может одолеть свои природные недостатки.
Речь "К Никоклу" - такой же образец наставления, как и речь "К Демонику". Однако на этот раз автор обращается с советами не к частному лицу, а к правителю (Никокл был царем города Саламина на Кипре). Как и первая речь, это сочинение служит важным источником для изучения политических, этических и философских взглядов Исократа. Речь написана, по-видимому, вскоре после прихода Никокла к власти (374/373 г. до н. э.).
СОДЕРЖАНИЕ РЕЧИ "К НИКОКЛУ О ЦАРСКОЙ ВЛАСТИ", СОСТАВЛЕННОЕ НЕИЗВЕСТНЫМ ГРАММАТИКОМ
Мы уже прежде сказали о причине, по которой мы придерживаемся такого порядка чтения, [1] видимое же содержание речи таково. Никокл, сын Эвагора, выводивший свой род от Тевкра и Теламона, как с божьей помощью мы узнаем об этом из самого "Эвагора",[2] стал царем Саламина, одного города на Кипре, который теперь называется городом Константина [3] и является столицей Кипра. Исократ обращается к нему с наставлениями, как надо правильно царствовать. Гермипп в книге "Об Исократе" [4] утверждает, ссылаясь на некоего Эвандра, нападавшего на софистов [5], что сам Исократ получил от Никокла 20 талантов и за это послал ему эту речь после смерти Эвагора, как бы желая и Никоклу тоже быть полезным после смерти его отца.
***
(1) Люди, Никокл, имеющие обыкновение привозить вам, царям., одежду, изделия из меди или золота или какие-либо другие вещи такого же рода, которых у них самих недостаточно, а у вас в избытке, явно занимаются, как мне представляется, не подношением даров, а торговлей, причем они продают свои подарки гораздо искуснее, чем обычные лавочники - товары. (2) Я подумал поэтому, что самым лучшим подарком, самым полезным и наиболее подходящим: для меня - поднести, а для тебя - принять, было бы, если бы я смог указать тебе, к каким делам ты должен стремиться и от каких воздерживаться, чтобы лучше всего управлять и своим городом, и всем царством. В самом деле, на простых людей может оказывать благотворное влияние множество обстоятельств: во-первых, невозможность проводить свои дни в роскоши и необходимость ежедневно заботиться о средствах к жизни; (3) затем различные законы, в соответствии с которыми они живут в своих государствах, а также свобода речи и возможность открыто: друзьям - порицать, а врагам - нападать на ошибки других; кроме этого, некоторые из древних поэтов также оставили наставления, как надо жить[6], так что благодаря всему этому простые люди, естественно, располагают возможностями для своего совершенствования. (4) У тиранов же ничего подобного нет: люди, о чьем воспитании следовало бы заботиться больше всего, как только придут к власти, оказываются навсегда лишенными каких бы то ни было наставлений. Ведь большинство людей не имеет к ним доступа, а те, кто общается с ними, стремятся во всем им угодить. И вот, становясь обладателями огромных богатств и неограниченной власти, они пользуются этими возможностями так нехорошо, что многие начинают сомневаться по поводу того, чья жизнь заслуживает предпочтения: людей простых, но порядочных, или тиранов. (5) Действительно, когда люди смотрят на почести, богатства, могущество, то все считают обладателей единоличной власти чуть ли не равными богам; когда же они подумают о страхе и опасностях и, перебирая прошлое, увидят, что одни тираны были убиты теми, от кого менее всего этого можно было ожидать, другие сами были вынуждены причинять зло близким, а третьих постигли оба эти несчастья, тогда все начинают думать, что лучше самое скромное существование, чем власть над всей Азией, если она сопряжена с такими невзгодами. (6) Причиной такого несоответствия и путаницы во взглядах является то, что царскую власть, как и жречество, считают делом, доступным для любого человека, а между тем из всех человеческих занятий это - самое сложное, требующее наибольшей предусмотрительности.
Советовать по каждому отдельному поводу, как лучше всего можно было бы управиться с тем или иным делом, чтобы и успех обеспечить, и неудачи избежать, - это обязанность тех, кто будет всегда находиться рядом с тобой; я же постараюсь рассказать тебе о принципах поведения в Целом, о том, что следует иметь в виду и чем надо заниматься. (7) Конечно, будет ли этот труд, предназначенный в подарок тебе, по свершении своем достоин поставленной задачи - об этом трудно судить с самого начала. Ведь многие стихотворные произведения, равно как и сочинения в прозе, будучи еще в замыслах составителей, подавали большие надежды, законченные же и показанные публике не оправдывали ожиданий. (8) Как бы там ни было, само это начинание прекрасно: исследовать то, что было упущено другими, и дать надлежащие установления для монархического правления. Действительно, тот, кто занимается воспитанием простых людей, приносит пользу только им одним, тогда как человек, сумеющий обратить к добродетели властителей народа, окажет услугу и тем, и другим - и повелителям, и их подданным: для одних он сделает более безопасным их правление, для других-более мягкими государственные порядки.
(9) Итак, сначала надо выяснить, что составляет долг людей, обладающих царской властью. Ведь если мы в целом сумеем правильно схватить существо этого дела, то, опираясь на это, мы лучше сможем рассуждать и о частностях. Все, конечно, согласятся с тем, что цари обязаны избавлять свое государство от несчастий, охранять его благополучие и добиваться того, чтобы оно из малого стало великим, ибо все прочие дела, происходящие каждодневно, следует выполнять ради этой цели. (10) При этом совершенно ясно, что людям, претендующим на такое могущество и преследующим столь великие цели, не следует быть беспечными и нерадивыми; они должны всячески заботиться о том, чтобы превзойти своим разумом других, ибо известно, что успех правления царей зависит от того, сколь совершенен будет их разум. (11) Поэтому никому из атлетов не нужно так развивать свое тело, Как царям - свою душу. Ведь вообще на всех празднествах не устанавливается даже части тех наград, за которые вы боретесь каждый день. Помня об этом, ты должен приложить все усилия к тому, чтобы настолько же отличаться от прочих людей добродетелью, насколько ты превосходишь их своим положением. (12) Не думай, что усердие полезно лишь в прочих делах, а для морального и умственного совершенствования оно не имеет никакой силы. Не осуждай человечество на такое несчастье: не думай, что в то время как для животных мы нашли различные средства, с помощью которых можно укротить и улучшить их нрав, самим себе мы ничем не сможем помочь в достижении добродетели. Наоборот, проникнись убеждением, что и воспитание и усердие в огромной степени могут помочь совершенствованию нашей природы. (13) Сближайся с людьми самыми разумными из твоего окружения, приглашай таких же со стороны, кого только сможешь. Знай, что тебе не должен остаться неизвестным ни один из знаменитых поэтов или софистов; будь слушателем одних, учеником других, готовь себя к тому, чтобы стать судьей менее знающих и соперником более сведущих. Посредством такой подготовки ты скорее всего станешь таким, каким, по нашему мнению, должен быть всякий, кто намерен царствовать правильно и управлять государством как следует. (14) Более же всего ты поощришь себя к этому, если проникнешься убеждением, что скверно, когда худшие правят лучшими, а неразумные распоряжаются умными. Ведь чем сильнее ты будешь презирать чужую глупость, тем больше будешь развивать собственный разум.
(15) Итак, тем, кто намерен достигнуть надлежащей цели, следует начинать с этого, но, кроме того, они должны относиться благожелательно к людям и любить свой город. Ведь невозможно как следует управлять ни лошадьми, ни собаками, ни людьми, ни кем-либо другим, если не относиться с любовью к тому, кого приходится опекать. Заботься о народе и ставь выше всего, чтобы твое правление было ему угодно. (16) Знай, что из всех форм правления - и олигархических, и всяких иных, - те дольше других сохраняются, которые лучше всего заботятся о народе. Ты сможешь отлично управлять народом, если не будешь позволять бесчинствовать толпе и не станешь спускать бесчинства над нею другим, если, напротив того, будешь следить, чтобы лучшие жили в почете, а прочие ни в чем не терпели обиды. Это первый и самый важный принцип хорошего правления. (17) Из установлений и обычаев отменяй или изменяй такие, которые существуют без всякой пользы. Всеми силами старайся изыскать лучшие установления; в противном случае заимствуй то, что есть правильного у других. Ищи для своего государства законы в целом справедливые и полезные, согласные между собой, такие, при которых у граждан возникает менее всего споров, а их разрешение становится наиболее быстрым, ибо именно такие качества и должны быть присущи хорошим установлениям. (18) Старайся сделать для своих граждан труд прибыльным, а тяжбы - убыточными, с тем чтобы этих последних они избегали, а к труду относились с большим рвением. Выноси решения по поводу их споров между собой нелицеприятные и не противоречащие друг другу; всегда суди одинаково об одном и том же, ибо прилично и полезно, чтобы мнение царей о справедливости оставалось неизменным так же, как хорошо установленные законы. (19) Управляй городом так же, как отцовским хозяйством: с блеском и царственной пышностью при возведении сооружений, со строгостью при взимании налогов, чтобы одновременно и имя свое прославить, и средствами располагать достаточными. Великолепие проявляй не в каких-либо дорогостоящих и преходящих затеях, а в том, о чем уже было сказано, равно как в красивых приобретениях и в благодеяниях друзьям, ибо такого рода издержки и тебе самому будут полезны и потомкам останутся более ценным достоянием, чем потраченные при этом деньги.
(20) Во всем, что касается богов, поступай так, как указали предки; учти, однако, что лучшим приношением и величайшим служением богам будет, если ты выкажешь себя наиболее достойным и справедливым человеком, ибо можно ожидать, что именно такие люди, а не те, кто приносит ^множество жертв, заслужат у богов какой-либо милости. Назначай на почетные должности самых близких тебе людей, истинным же доверием почитай самых преданных. (21) Наиболее надежной охраной для себя считай доблесть друзей, преданность граждан и собственный разум. С их помощью скорее всего можно и приобрести тираническую власть, и удержать ее. Заботься о личном имуществе граждан; имей в виду, что все их траты расточают, а все их приобретения увеличивают твое собственное состояние. Ведь все, что принадлежит населению города, составляет собственность того, кто правильно в нем царствует. (22) Всегда старайся показать, что ты более всего ценишь правду, чтобы твои слова внушали больше доверия, чем клятвы других. Для всех чужеземцев сделай свой город надежным пристанищем и справедливым участником деловых соглашений, более же всего цени из приезжающих не тех, кто везет тебе дары, а тех, кто сам хочет удостоиться их от тебя, ибо почитая таких людей, ты больше прославишься и среди других. (23) Искорени всякий страх из умов граждан и не стремись к тому, чтобы были объяты ужасом те, кто ни в чем не виновен. Ведь как ты других сумеешь расположить к себе, так ты и сам будешь относиться к ним. Не делай ничего в гневе, однако делай вид, что ты раздражен, когда тебе это удобно; Будь в глазах людей и грозным - благодаря умению все замечать, и снисходительным - вследствие обыкновения наказывать мягче, чем того требует проступок.
(24) Доказывай свою способность к управлению не суровостью и не жестокостью наказаний, а стремлением всех - превзойти своей мудростью, так, чтобы люди считали, что об их благополучии ты сумеешь позаботиться лучше, чем они сами. Своими знаниями и подготовкой покажи, что ты можешь воевать, а своим отказом от каких бы то ни было несправедливых притязаний - что ты склонен к миру. Так относись к более слабым государствам, как ты хотел бы, чтобы более сильные относились к тебе. (25) В спор вступай не по любому поводу, а лишь из-за того, что в случае победы принесет тебе пользу. Никчемными считай не тех, кто с пользой готов уступить, а тех, кто с ущербом для себя стремится выиграть. Верь, что величие духа присуще не тем, кто берется за дела не по своим силам, а тем, кто стремится к прекрасному и способен завершить любое свое начинание. (26) Подражай не тем, кто распространил свою власть на множество новых владений, а тем, кто лучше всего управился с уже имеющимися. Имей в виду, что полного счастья ты достигнешь не в том случае, если со страхом, опасностью и насилием будешь повелевать всеми людьми, а если, оставаясь таким, каким следует, и действуя так же, как теперь, будешь стремиться к умеренным целям и всегда достигать их.
(27) Своими друзьями делай не всех желающих, а лишь близких тебе по характеру, и не тех, с кем ты сможешь очень приятно провести время, а тех, чья помощь будет наиболее полезна для управления государством. Тщательной проверке подвергай людей, которые тебя окружают, ибо ты должен знать, что все, кто не имеет к тебе доступа, будут судить о тебе по поведению твоих приближенных. При выборе людей для руководства делами, которые совершаются без твоего участия, не упускай из виду, что ответственность за любые их поступки все равно падет на тебя. (28) Верными считай не тех, кто одобряет все, что бы ты ни говорил или ни делал, а тех, кто порицает тебя за ошибки. Предоставь свободу открыто высказывать свои мысли людям рассудительным, чтобы в случае затруднений иметь помощников, готовых помочь тебе советом. Различай хитрых льстецов и преданных слуг с тем, чтобы плуты не пользовались преимуществом перед честными. Прислушивайся к высказываниям людей друг о друге и старайся понять одновременно и говорящих, что они за люди, и тех, о ком они говорят. (29) Лживых клеветников карай теми же наказаниями, как и преступников.
Властвуй над собою ничуть не меньше, чем над другими; считай, что самое высокое проявление царственных качеств состоит в том, чтобы не быть рабом никаких удовольствий, а напротив, управлять своими страстями еще больше, чем гражданами.. Не завязывай никаких знакомств наобум или без расчета, но приучи себя находить удовольствие в беседах, из которых и сам почерпнешь полезное, и другим дашь повод судить о тебе лучше. (30) Не проявляй тщеславия в том, что вполне доступно и дурным; лучше гордись добродетелью, которая никак не может быть достоянием негодных. Знай, что проявления уважения бывают подлинными не тогда, когда они выказываются публично и под влиянием страха, а когда люди, находясь у себя дома, больше восхищаются твоими решениями, чем удачей. Старайся скрыть, если тебе случится увлечься каким-либо вздором; наоборот, выставляй напоказ свое рвение в серьезном и значительном деле. (31) Не думай, что всем прочим следует жить благопристойно, а царям позволено предаваться беспутству; лучше сделай собственную скромность примером для других, памятуя о том, что нравственный облик всего государства всегда схож с характером правителей. Пусть будет для тебя признаком успешного царствования, если ты увидишь, что, благодаря твоим стараниям, подданные твои все более преуспевают в богатстве и благоразумии. (32) Знай, что более ценно оставить детям хорошую славу, чем большое богатство, ибо одно преходяще, другое же бессмертно. Деньги можно приобрести с помощью славы, славу же не купить за деньги. Деньги бывают и у Никчемных людей, славы же могут достигнуть только выдающиеся. Допускай роскошь в своей одежде и украшениях, но сохраняй суровую простоту, как это подобает царям, во всех других отношениях, чтобы сторонние наблюдатели считали тебя достойным власти, судя по твоему внешнему виду, а близкие придерживались того же мнения, зная о твоих духовных силах. (33) Всегда обдумывай свои слова и поступки, чтобы допускать как можно меньше ошибок. Конечно, самое лучшее - это дождаться наиболее удобного случая, но если в обстоятельствах трудно разобраться, тогда лучше отступить, чем зарваться сверх меры. Ведь разумная мера скорее заключается в недостатке, чем в избытке. (34) Старайся быть вежливым, не теряя, однако, достоинства. Ведь достоинство приличествует положению тирана, вежливость же нужна при общении с людьми. Однако это самое трудное из всех предписаний, ибо ты легко можешь убедиться, что люди, стремящиеся сохранить достоинство, по большей части оказываются холодными, а делающие быть вежливыми производят впечатление приниженных. Следует обладать обоими этими качествами, но при этом избегать присущих каждому из них недостатков. (35) Если ты захочешь основательно овладеть каким-либо предметом, знание которого приличествует царям, то изучай его и на опыте, и а помощью философии[7], ибо занятие философией укажет тебе путь, а практические упражнения дадут силу, чтобы справиться с любым делом.
Наблюдай за всем, что происходит или случается с простыми людьми и с тиранами, ибо если ты будешь держать в памяти события прошлого, то лучше будешь судить о будущем. (36) Ужасно, если в противоноложность простым людям, которые подчас идут на гибель, чтобы смертью своей снискать похвалу, цари не будут отваживаться на поступки, которыми они еще при жизни могут прославить свое имя. Стремись к тому, чтобы твои изображения остались скорее напоминанием о твоей доблести, чем воспроизведением твоей внешности. Более всего старайся обеспечить безопасность и себе, и городу; если же придется подвергнуться опасности, предпочитай славную гибель позорному спасению. (37) Во всех делах помни о своей царской власти и заботься о том,.чтобы не совершить чего- нибудь недостойного столь высокого положения. Не допускай, чтобы ты погиб со своею смертью: коль скоро ты получил смертное тело, старайся по крайней мере оставить бессмертную память о своей душе. (38) Приучай себя все время рассуждать о хороших поступках, чтобы выработать в себе привычку и думать о том же, о чем говоришь. Что при размышлении покажется тебе наилучшим, то и на деле совершай. Чьей славе завидуешь, тех и поступкам подражай. Что ты хотел бы посоветовать своим детям, тому стремись и сам следовать. (39) Пользуйся этими моими наставлениями или старайся найти лучшие. Мудрыми считай не тех, кто тонко спорит о мелочах, а тех, кто правильно рассуждает о важном; и не таких, которые другим обещают счастье, а сами испытывают массу затруднений, но таких, которые о себе говорят в меру, зато способны управляться с делами и ладить с людьми и не приходят в смущение от превратностей жизни, а умеют хорошо и спокойно переживать и удачи, и неудачи.
(40) И не удивляйся, что я говорю много такого, что ты и сам знаешь. Я не был в неведении относительно этого; напротив, я знал, что из множества людей, живущих на свете, - и простых, и правителей, - одни уже изложили частично эти наблюдения, другие слышали, третьи видели, как их осуществляли на практике, четвертые сами так поступали. (41) Однако в том-то и дело, что в этих речах не следует искать откровений: здесь нельзя сказать ничего неожиданного, невероятного или выходящего за рамки общепризнанного. Наиболее сведущим здесь надо считать того, кто более всего сможет собрать ценностей, рассыпанных в рассуждениях других, и лучше всего расскажет о них. (42) При этом мне было хорошо известно также и то, что назидательные поэмы и сочинения всюду признаются наиболее, полезными, однако слушают их отнюдь не с величайшим удовольствием, а наоборот, испытывают к ним то же чувство, что и к мудрым наставникам, ибо к их тоже хвалят, но сближаться все люди предпочитают с соучастниками своих прегрешений, а не с теми, кто пытается отвратить от них. (43) В качестве доказательства можно было бы сослаться на творения Гесиода, Феогнида и Фокилида. Ведь и о них говорят, что они были лучшими наставниками в жизни людей, однако признавая это на словах, все предпочитают говорить и слушать, всякие глупости, а не изучать их наставления. (44) Кроме того, если бы кто-нибудь собрал из сочинений выдающихся поэтов так называемые гномы [8], над составлением которых они трудились с особым тщанием, то и к ним отношение было бы одинаковое: люди с большим удовольствием стали бы слушать самую дурную комедию, чем эти составленные столь искусно изречения. (45) Впрочем, к чему тратить время на перечисления. Ведь если бы мы захотели взглянуть на природу людей в целом, то обнаружили бы, что большинство из них не находит радости в наиболее здоровой пище, в прекрасных поступках, в превосходных делах, в полезных животных [9], но испытывает удовольствие в том, что совершенно противно пользе, причем воздержными и трудолюбивыми считаются те, кто хоть в чем-то поступает надлежащим образом. (46) Как же можно угодить таким людям, обращаясь к ним с наставлениями, с поучениями или с какими-нибудь полезными советами? Ведь помимо того, о чем я уже сказал, они еще недоброжелательно относятся к рассудительным людям, а простыми и честными считают тех, кто не имеет ума; они так избегают всякой правды, что не знают положения даже собственных дел. Более того, они даже огорчаются, когда им приходится думать о своих делах, и радуются, когда можно посудачить о чужих. Они предпочли бы скорее испытать физическое неудобство, чем поработать головой и подумать о каких-либо полезных вещах. (47) В обществе, как всякий может убедиться, они всегда бранятся, наедине же с собой не размышляют, а предаются мечтаниям. Конечно, я говорю это не о всех, а лишь о тех, кто подвержен этим склонностям. (48) Итак, совершенно очевидно, что всякий, желающий сложить или сочинить что-либо приятное толпе, должен изыскивать не наиболее полезные, а наиболее чудесные темы для своих произведений, ибо люди находят удовольствие в таких рассказах, в созерцании сражений и поединков. Вот почему достойны восхищения и поэмы Гомера, и первые создатели трагедий; подметив природу людей, они умело воспользовались обеими этими формами для своего творчества. (49) Гомер слагал мифы о состязаниях и войнах полубогов, трагики же воплотили эти мифы в спорах и действиях на сцене, так что мы Сталине только слушателями их, но и зрителями. При наличии таких примеров становится совершенно очевидным для всякого, кто хочет привлечь внимание слушателей, что надо оставить советы и наставления и рассказывать лишь о том, что, как он видит, более всего приятно толпе.
(50) Все это я изложил в убеждении, что тебе, - коль скоро ты не один из многих, а тиран над многими, - не пристало держаться мнения, одинакового с другими: ты не должен судить о значении вещей или о рассудительности людей, применяясь к собственным удовольствиям, а обязан оценивать их в соответствии с понятиями о пользе. (51) Недаром специалисты, обучающие философии, расходятся лишь в выборе упражнений, необходимых для совершенствования души: одни утверждают, что их ученики станут рассудительнее, благодаря искусству спорить, другие выдвигают политическое красноречие, третьи - еще что-нибудь, однако все согласны с тем, что человек, получивший хорошее воспитание, должен любым из этих способов показать себя умеющим рассуждать. (52) Итак, оставив в стороне все спорное, следует основываться в своих оценках на том, что является общепризнанным, В особенности надо наблюдать, как люди дают советы в конкретных обстоятельствах, а если это невозможно, - то как они рассуждают о делах вообще. При этом отвергай как совершенно непригодных тех, кто не располагает никакими нужными знаниями, ибо очевидно, что человек, который не может быть полезен самому себе,, не научит разуму и другого. (53) Напротив, высоко цени и окружай вниманием людей умных и способных видеть больше других, ибо ты должен знать, что хороший советник - это из всех сокровищ самое ценное и наиболее нужное тирану. Верь, что те особенно будут способствовать успеху твоего царствования, кто более всего сможет принести пользы твоему разуму.
(54) Итак, я дал тебе советы, какие мог, и таким образом почтил тебя: тем, что было в моих силах. Ты же старайся, чтобы и другие, как я сказав вначале, привозили тебе не обычные дары, за которые подносящим выплатите гораздо больше, чем торговцам, а такие, которые даже при ежедневном их использовании не утрачивают своих качеств, но, наоборот, становятся все более дорогими и ценными.
По своему содержанию речь "Никокл или к. жителям Кипра" тесно связана с предшествующей речью - "К Никоклу". Автор последовательно обосновывает превосходство монархии над другими формами политического устройства и дает целый ряд наставлений, которыми должны руководствоваться граждане такого государства. Эта речь имеет исключительное значение для понимания политических воззрений Исократа и, в частности, для правильной оценки его монархических устремлений. Сочинение написано спустя несколько лет после прихода Никокла к власти, по-видимому, в начале 60-х годов IV в. до н. э.
СОДЕРЖАНИЕ РЕЧИ "НИКОКД ИЛИ К СОЮЗНИКАМ", СОСТАВЛЕННОЕ НЕИЗВЕСТНЫМ ГРАММАТИКОМ
Эта речь составлена не по тому же поводу и произносится она не тем же лицом, что и предыдущая.[1] Ведь в предшествующей речи разговор шел о том, как надо царствовать, здесь же - как надо подданным подчиняться царской власти. Равным образом там речь исходила от Исократа и была обращена к Никоклу, здесь же - от Никокла к наиболее почтенным из подданных, а речь эту послал ему Исократ. Если же кто-нибудь спросит, почему все-таки Исократ не послал эту речь прямо подданным Никокла, то мы ответим так: совершенно естественно, что Исократ обращается к ним с советами не лично, а через царя, потому что, обращаясь с советами к народу, он по необходимости должен был примешать к своим доводам устрашение, чтобы народ полностью послушался его наставлений. В заглавии написано "Никокл или к союзникам" не потому, что таким путем мы устраняем одно из названий, а потому, что здесь два названия означают одно, так же как в заглавии: "Фэдон или о душе" [2]. Называется этот союз разделительным, но он вполне подтверждает и первую часть заглавия. Ведь речь действительно произносится Никоклом, и обращена она к союзникам и подданным. А что речь эту Исократ действительно послал царю по названной причине, то об этом он сам ясно говорит в этой речи: "Итак, одну из таких речей - о том, как следует поступать тирану, вы слышали уже от Исократа; об обязанностях же подданных постараюсь теперь рассказать вам я, не потому, что я стремлюсь превзойти Исократа, но потому, что мне и надлежит рассказать об этом" [3].
***
(1) Есть люди, которые неприязненно относятся к красноречию и сильно порицают всех,; кто занимается философией [4], утверждая, что целью подобных занятий является не достижение добродетели, а своекорыстная выгода. Признаюсь, я с удовольствием спросил бы у людей с такими убеждениями: почему они порицают всех, кто желает хорошо говорить, и в то же время осыпают похвалами тех, кто стремится правильно действовать? Ведь если их огорчает выгода, то нам легко убедиться, что она чаще и больше проистекает от дел, нежели от слов. (2) Далее, нелепо также не замечать, что мы относимся благочестиво к богам, почитаем справедливость и воспитываем в себе прочие добродетели не для того, чтобы оставаться в худшем положении по сравнению с другими, а наоборот, чтобы окружить свою жизнь как можно большими благами. Поэтому надо осуждать не занятия, с помощью которых можно добиться выгоды честным путем, а людей, которые допускают предосудительные поступки и пи пользуются речами для обмана и нечестных целей. (3) Меня удивляет, как это люди с такими взглядами не осуждают богатство, силу, мужество? Ведь если из-за преступников и обманщиков они относятся сурово к красноречию, то им следует тогда порицать и все другие способности людей, ибо среди тех, кто обладает ими, также найдутся такие, которые используют их предосудительно и во вред другим. (4) Однако несправедливо осуждать силу только потому, что кто-то обрушивается с побоями на встречных, или порицать мужество из-за отдельных негодяев, убивающих ни в чем не повинных людей, или вообще переносить на вещи то, что проистекает, от человеческой подлости. Скорее надо порицать тех, кто дурно пользуется этими благами и то, что способно приносить пользу, пытается обратить во вред своим согражданам. (5) Между тем отдельные люди, не удосужившись разграничить таким образом одно от другого, неприязненно относятся ко всякому красноречию и настолько упорствуют в своем заблуждении, что даже не замечают, как становятся врагами такого свойства человеческой природы, которое является источником высших благ. В самом деле, во всем остальном, чем нас наделила природа, мы ничуть не превосходим животных. Более того, многим из них мы даже уступаем в быстроте, в силе и в других полезных качествах. (6) Однако, обладая способностью убеждать друг друга и ясно выражать любые свои мысли, мы не только покончили с животным образом жизни, но и объединились в общество, основали города, установили законы и изобрели искусства. И почти во всем, что было нами придумано, нам оказало свое содействие слово. (7) Это оно установило границы справедливого и несправедливого, прекрасного и постыдного; без этих разграничений мы не смогли бы вести совместную жизнь. Это с его помощью мы изобличаем дурных и превозносим хороших, через его посредство наставляем безрассудных и испытываем разумных, ибо умение говорить так, как следует, мы считаем величайшим признаком рассудительности, и в правдивом, честном и справедливом слове видим отображение доброй и справедливой души. (8) С помощью слова мы рассуждаем о спорных и размышляем о непознанных предметах, ибо доводы, которыми мы пользуемся для убеждения других, служат нам и для собственного размышления. При этом красноречивыми мы называем тех, кто обладает способностью выступать перед народом, а рассудительными признаем таких, которые наедине с собою могут лучше всего рассудить о деле. (9) Если бы понадобилось кратко охарактеризовать этот дар человека, то мы могли бы сказать: ничто из того, что совершается с разумом, не обходится без помощи слова; более того, во всех делах и помыслах слову принадлежит руководящая роль, причем особенно успешно им пользуются те, кто обладает наибольшим умом. Поэтому все, дерзающие клеветать на обучающих красноречию или на занимающихся им, заслуживают ненависти ничуть не меньше, чем осквернители храмов.
(10) Что касается меня, то я одобряю всякую речь, способную принести нам хоть немного пользы, однако самыми лучшими, самыми достойными внимания царей и наиболее подходящими для себя я считаю такие речи, которые содержат наставления о поведении человека и управлении государством, особенно те из них, которые поучают властителей надлежащему обращению с народом, а простых людей - должному отношению к правителям, ибо я вижу, что эти речи более всего способствуют процветанию и величию государств. (11) Одну из таких речей - о том, как следует поступать тирану, вы слышали уже от Исократа, а об обязанностях подданных постараюсь теперь ответить вам я, не потому, что я стремлюсь превзойти Исократа, но потому, что именно мне и пристало более всего рассказать вам об этом. Ведь если я не объясню, какого поведения я ожидаю от вас, то я не вправе буду сердиться, если вы будете поступать не так, как мне хочется; однако, если я предупрежу вас, а вы не будете выполнять моих указаний, то я смогу уже с полным правом порицать неповинующихся, (12) Я думаю, что лучше всего мне удастся побудишь и склонить вас к запоминанию моих наставлений и к повиновению им, если я не ограничусь одними советами и не расстанусь с вами после простого их перечисления, а покажу вам: во-первых, что существующим государственным устройством надо дорожить не только по необходимости и не потому, что мы им пользовались во все времена, но потому, что оно самое лучшее из всех существующих; (13) а затем, что я обладаю этой властью не вопреки закону и не отняв ее у другого, но в соответствии с божественным и человеческим правом, вследствие заслуг и далеких предков моих, и моего отца, и моих собственных. Если это будет показано с самого начала, то кто не признает себя заслуживающим самого сурового наказания в случае неповиновения моим наставлениям и предписаниям?
(14) Итак, относительно государственного устройства, - ибо с этого я решил начать, - я думаю, все придерживаются того мнения, что самое ужасное - это уравнение в правах людей порядочных и дурных, а самое справедливое - тщательное проведение разграничения между ними с тем, чтобы люди, неравные между собою, не получали и равных благ, но каждый пользовался и положением, и почетом по достоинству. (15) Между тем олигархические и демократические государства всегда добиваются равенства среди тех, кто располагает гражданскими правами, и у них высоко ценится, если один ни в чем не может иметь преимущества перед другим, - обстоятельство, которое на руку дурным людям. Напротив, государство с монархическим устройством более всего предоставляет привилегий тому, кто в особенности выделяется своим достоинством, затем - следующему за ним, потом - третьему, четвертому и так далее по тому же принципу. И если даже это не везде осуществляется на практике, то, по крайней мере, таково намерение монархического государства. (16) Как бы то ни было, все, вероятно, согласятся с тем, что оценка человеческой натуры и поведения более последовательно проводится при тираническом правлении. Кто, однако, из разумных людей не согласился бы скорее жить при таком строе, где не останутся незамеченными его высокие качества, чем затеряться среди толпы, так и не будучи оцененным по достоинству? Более того, мы можем с полным основанием признать, что такой строй и более мягок, поскольку всегда легче сообразоваться с волей одного человека, нежели стараться угодить множеству различных настроений. (17) Конечно, в подтверждение того, что монархический режим и приятнее, и мягче, и справедливее, можно было бы привести еще много доказательств, однако и с помощью приведенных в этом нетрудно убедиться. Впрочем, насколько государства с монархическим строем превосходят другие в принятии решений и выполнении необходимых дел, это мы лучше всего увидим, если попытаемся путем сопоставления разобраться в важнейших вопросах управления. В самом деле, люди, которые вступают в должность всего лишь на год, становятся частными лицами прежде, чем поймут что-нибудь в государственных делах и приобретут в них опыт. (18) Напротив, те, кто постоянно возглавляет один и тот же пост, даже если они по природе менее даровиты, все равно намного превосходят других своей опытностью. Далее, первые многое оставляют в небрежении, надеясь друг на друга, вторые же ничего не упускают, ибо знают, что все должны делать они сами. Кроме этого, политические деятели в олигархических и демократических государствах своим взаимным соперничеством причиняют вред общественным интересам, тогда как главы государств с Монархическим строем, не видя, кому они могли бы завидовать, во всем поступают наилучшим образом, насколько это возможно. (19) Далее, первое не поспевают за делами, ибо большую часть времени они заняты своими дачными занятиями, а когда собираются на совещания, то чаще их можно застать там погрязшими в спорах, чем совместно принимающими решения. Наоборот, вторые, не имея строго установленных совещаний и сроков, дни и ночи заняты государственными делами и потому не упускают никакой возможности, но каждое дело совершают своевременно. (20) К тому же первые настроены недоброжелательно; они хотели бы, чтобы и предшественники их по должности, и преемники как можно хуже управляли делами государства с тем, чтобы они сами приобрели как можно больше славы. Наоборот, вторые, оставаясь руководителями государства всю жизнь, на все время сохраняют и благожелательное ко всему отношение. (21) Самое же главное: одни заботятся об общественных делах, как о своих, другие же - как о чужих; одни привлекают в качестве советников самых дерзких граждан, другие же из всех людей выбирают для этого самых рассудительных; одни почитают тех, кто способен произносить речи перед толпою, другие же - людей, умеющих управляться с делами. (22) Однако не только в обычных и повседневных делах управления государства с монархическим устройством отличаются в лучшую сторону, но и на войне они получают все преимущества, ибо подготовить военные силы и воспользоваться ими так, чтобы обмануть и опередить врага, убедить одних, принудить силой других, подкупить третьих, привлечь на свою сторону иными услугами четвертых, - ко всему этому государства с тираническим правлением более пригодны, чем все другие. И в этом всякий может убедиться на основании фактов ничуть не меньше, чем на основании слов. (23) Так, все мы знаем, что могущество персов достигло столь огромных размеров не благодаря их особому уму, но потому, что они более других народов почитают царскую власть. С другой стороны, мы знаем, что тиран Дионисий[5], придя к власти в момент, когда вся Сицилия была опустошена, а его родной город осаждали враги, не только избавил свое отечество от угрожавших ему опасностей, но и сделал его величайшим из эллинских государств. (24) Кроме того, нам известно, что карфагеняне и лакедемоняне, имеющие лучшее сравнительно с другими государственное устройство, во внутренних делах придерживаются олигархического правления, но на войне подчиняются царям. Наконец, можно было бы показать, что даже государство, которое в особенности ненавидит тиранию[6], всякий раз, когда отправляет для руководства военными действиями многих стратегов, терпит неудачи, а когда пускается в опасное дело под командованием одного, добивается успеха. (25) Разве можно было бы еще яснее, чем на этих примерах, показать превосходство монархии? Ведь оказывается, что наибольшим могуществом обладают народы, которые всецело находятся под управлением тиранов; что государства, имеющие правильное олигархическое устройство, в наиболее серьезных случаях ставят во главе своих армий; одни - одного только стратега, другие же - царя; что те, кто ненавидит тиранию, не совершают ничего дельного всякий раз, когда отправляют руководить военными действиями нескольких начальников. (26) А если надо еще сослаться и на предания старины, то, говорят, и боги тоже подчиняются Зевсу, как своему царю. Если предание об этом говорит правду, то очевидно, что и боги предпочитают такое устройство; если же допустить, что никто не знает об этом наверняка и судим мы так о богах на основании собственных предположений, то и тогда это признак того, что все мы отдаем предпочтение монархии, ибо мы никогда не стали бы утверждать, что боги пользуются таким устройством, если бы не считали, что оно намного превосходит другие.
(27) Конечно, вопрос о том, насколько разные государственные устройства различаются между собою своими качествами, невозможно в полном объеме ни выяснить, ни изложить. Тем не менее для данного случая об этом сказано и так достаточно. Что же касается наших прав на эту власть, то об этом речь будет значительно короче, и основываться она будет на еще более известных фактах. (28) В самом деле, кто не знает, что основатель нашего рода Тевкр вместе с предками нынешних граждан приплыл сюда и здесь основал для них город и наделил их землей [7], а отец мой Эвагор, преодолев огромные опасности, вновь завладел властью, которую утратили до него другие, и так все изменил, что финикийцы больше уже не властвуют над саламинянами, но кому царская власть принадлежала вначале, те владеют ею и теперь [8].
(29) Итак, из того, что я наметил, мне осталось еще рассказать о себе, чтобы вы знали, что над вами царствует такой человек, который не только благодаря предкам, но и в силу собственных достоинств с полным правом мог бы претендовать на еще большие почести, чем теперь. В самом деле, я думаю, все согласятся с тем, что наиболее ценными из человеческих добродетелей являются скромность и справедливость. (30) Ведь они не только полезны нам сами по себе; нет, если мы пожелаем взглянуть на характер, значение и целесообразность различных деяний, то обнаружим, что все, что лишено этих качеств, служит источником огромных несчастий, тогда как все происходящее от справедливости и скромности приносит человеческой жизни много пользы. Однако, если кто-нибудь из предшествующих людей прославился когда-либо за такие качества, то мне, я думаю, также можно претендовать на такой почет.
(31) Итак, о моей справедливости вы лучше всего сможете судить по следующим фактам. Когда я пришел к власти [9], я застал царскую казну пустой и все накопления истощившимися; дела были в полном беспорядке и требовали большой заботы, надежного обеспечения и значительных расходов. Я знал, что другие в подобных обстоятельствах поправляют свое положение всеми возможными способами и часто, по необходимости, прибегают к действиям, которые идут вразрез с их собственными взглядами. (32) Однако я не позволил себе пойти на поводу у подобных обстоятельств. Напротив, в заботах о делах я проявил столько благочестия и добросовестности, что не упустил ни одного средства, которое могло способствовать возвышению нашего государства и росту его благосостояния. Равным образом я относился с такою мягкостью ко всем гражданам, что за время моего царствования не произошло ни изгнаний, ни казней, ни конфискаций, ни других каких-либо неприятностей такого же рода. (33) В то время из-за возникшей войны [10] Эллада была нам недоступна, и со всех сторон наша страна подвергалась грабежам и опустошениям. Я положил конец большей части этих затруднений: одним я уплатил все, что они требовали, другим - лишь часть, от третьих добился отсрочки, с четвертыми уладил споры на возможно лучших условиях. Кроме того, к нам питали тогда враждебные чувства остальные жители острова, а царь[11] хотя и помирился с нами на словах, на деле оставался нашим врагом. (34), И там, и тут я добился умиротворения: в отношениях с царем - посредством всевозможных услуг, в отношениях же с жителями острова - благодаря соблюдению справедливости, ибо я всегда был далек от стремления к чужому. Другие, если хоть чуточку превосходят силою своих соседей, отхватывают куски их территории и стремятся к иным преимуществам, я же, наоборот, не счел возможным принять даже предлагавшуюся мне землю, но предпочитаю соблюдать справедливость и владеть только своей территорией, нежели бесчестным путем умножать имеющиеся владения. (35) Впрочем, к чему тратить время на перечисления, тем более, что я могу кратко охарактеризовать свое поведение? Ибо легко установить, что я никому никогда не причинял обиды, но напротив, совершил больше благодеяний и гражданам и другим эллинам и одарил их более великолепными дарами, чем вообще все цари, бывшие до меня. А между тем люди, гордящиеся своей справедливостью и заявляющие о своем презрении к богатству, могли бы употребить более громкие выражения в разговоре о себе.
(36) Как бы то ни было, относительно моей скромности я могу сослаться на факты еще более значительные. В самом деле, я знаю, что все люди более всего дорожат своими детьми и женами и в особенности гневаются на тех, кто причиняет зло этим дорогим для них существам. Оскорбления такого рода бывают причиной величайших бед и многим уже, и простым людям, и властителям, стоили жизни. Поэтому я всячески старался не навлечь на себя подобных обвинений: известно, что со времени вступления на престол я не вступал в интимную связь ни с кем, кроме собственной жены. (37) Разумеется, я хорошо знал, что можно сохранить уважение народа, если строго придерживаться справедливости в отношении к гражданам, а источники удовольствия подыскивать себе где-нибудь в другом месте. Однако я хотел быть как можно дальше от всего, что навлекает подобные подозрения; вместе с тем я старался сделать свое поведение примером для других граждан, ибо я знал, что народ имеет обыкновение следовать в своей жизни тем же правилам, каких, как он видит, придерживаются и его правители. (38) К тому же я считал, что цари должны быть настолько лучше простых людей, насколько они превосходят их своим положением: возмутительно, если те, кто требует от других благопристойного поведения, сами не будут вести себя более скромно, чем их подданные. (39) Кроме того, я видел, что многие люди могут быть воздержными в различных отношениях, однако даже самые лучшие не могут противостоять влечений) к мальчикам и женщинам. Поэтому я решил показать себя способным к воздержанию в такой области, где я мог, по-видимому, превзойти не только обычных людей, но и таких, которые гордятся своею добродетелью. (40) К тому же я осуждал как глубоко порочное поведение всякого, кто, взяв себе жену и сделав ее спутницей всей своей жизни, не уважает обязательств, которые сам же принял на себя; кто в угоду своим удовольствиям причиняет горе той, от которой он сам не потерпел бы никаких огорчений; кто в общениях с другими людьми проявляет порядочность, а в отношении собственной жены поступает как негодяй. А между тем дружбою с женой следовало бы тем более дорожить, что она покоится на связях более интимных и более прочных, чем любые другие отношения. (41) Такие правители не замечают, что они роняют семена раздора в собственных дворцах. Между тем хорошие цари обязаны всеми силами поддерживать согласие не только в государствах, которыми они управляют, но и в собственных домах и в местах, где они поселяются, ибо все это проявление скромности и справедливости. (42) Относительно детей я также не разделял мнения большинства царей. Я считал, что не следует одних детей иметь от низкой женщины, а других - от благородной, одних оставлять незаконнорожденными, а других - законными. Я хотел, чтобы все могли возвести свое происхождение, как по отцу, так и по матери, среди смертных - к моему отцу Эвагору, среди полубогов - к Эакидам, среди богов - к Зевсу [12], и чтобы никто из мною рожденных не был лишен права на такое благородное происхождение.
(43) Среди многих обстоятельств, побуждавших меня оставаться верным этим принципам, немалую роль играло также и то, что мужеством, ловкостью и прочими блестящими качествами, как я видел, обладали даже многие низкие люди, справедливость же и скромность были исключительным достоянием благородных. Я полагал, что самое прекрасное - это суметь превзойти других такими качествами, которые ни в коей степени не свойственны дурным людям, а являются самыми благородными, самыми прочными и заслуживающими наибольшей похвалы. (44) Задавшись такою целью, я из всех качеств более всего стал развивать в себе скромность, предпочитая находить удовольствие не в поступках, которые не делают никакой чести, а в славе, порождаемой нравственным совершенством. Впрочем, не следует подходить ко всем этим качествам с какой-то одной меркой: о справедливости надо судить по поведению человека в нужде, о скромности - когда он находится у власти, о воздержности - когда он в молодом возрасте. (45) Однако легко убедиться, что мой характер подвергся уже испытаниям во всех случаях. Оставшись без средств, я так старался соблюсти справедливость, что не причинил огорчений никому из граждан; получив возможность делать все, что угодно, я вел себя скромнее простых людей; наконец, в обоих случаях я удержался от соблазнов еще в том возрасте, когда большинство людей, как мы можем убедиться, чаще всего допускает несправедливые поступки. (46) Обо всем этом я, быть может, и не решился бы сказать перед другими слушателями - не потому, что не чувствую гордости за свои поступки, но потому, что другие не поверили бы моим рассказам; вы же сами свидетели всего, о чем я говорил. В общем справедливо, конечно, хвалить и уважать тех, кто по природе своей благоразумен, однако еще больше заслуживают этого люди, которые становятся такими сознательно. (47) Ведь все, кто по воле случая, а не намеренно придерживается скромного поведения, при случае могут и измениться, тогда как люди, обладающие, помимо природных склонностей, еще и убеждением, люди, верящие, что добродетель есть величайшее из благ, несомненно останутся верными такому настроению всю свою жизнь. Разумеется, я только потому уделил так много места рассказу о. себе и о прочих вещах, о которых я упоминал, чтобы не оставить вам никакого повода не выполнять охотно и усердно все то, что я посоветую и прикажу.
(48) Я заявляю, что каждый из вас должен заботливо и честно выполнять все, что ему поручено, ибо в каком бы отношении вы ни допустили небрежность, от этого неизбежно пострадают дела государства. Ни к одному из моих предписаний не относитесь с невниманием или с пренебрежением. Не думайте, что общественное благо не зависит от этого; наоборот, проникнитесь убеждением, что хорошее или плохое состояние целого всегда зависит от состояния его частей, и потому ревностно выполняйте свои обязанности. (49) Заботьтесь о моих интересах ничуть не меньше, чем о своих, и не считайте малой наградой те почести, которые получают люди, хорошо исполняющие наши поручения. Уважайте чужое достояние, чтобы тем безопаснее владеть своим собственным. Считайте своим долгом так относиться к другим, как вы хотели бы, чтобы я относился к вам. (50) Старайтесь не столько приобрести богатство, сколько создать себе хорошую репутацию, ибо вы должны знать, что и среди эллинов, и среди варваров именно те становятся обладателями величайших благ, кто более всего прославлен за добродетель. Будьте уверены, что обогащение, идущее вразрез со справедливостью, принесет вам не состояние, а одни лишь неприятности. Не думайте, что "получать" всегда означает выгоду, а "тратить" - убыток. Ведь ни то, ни другое действие не имеет всегда один и тот же смысл; нет, то из них, которое совершается своевременно и честным путем, то только и приносит человеку пользу. (51) И пусть ни одно мое предписание не будет тягостным для вас. Ведь тот из вас, кто проявит наибольшую заботу о моем доме, принесет больше всего пользы и своему собственному. Пусть каждый из вас знает, что любое дело, которое окажется на его совести, не укроется и от меня: если даже лично я и не присутствую, то мысленно - будьте уверены! - я наблюдаю за всем происходящим. Проникнувшись такими мыслями, вы будете более благоразумны во всех своих решениях. (52) Ничего не скрывайте - ни из приобретений своих, ни из поступков, ни из намерений; знайте, что любое утаивание неизбежно порождает бесконечный страх. В общественной жизни старайтесь избегать хитростей и тайных действий; во всем поступайте просто и открыто, так, чтобы трудно было оклеветать вас, даже если бы кому-нибудь пришло такое желание. Тщательно проверяйте свои поступки; считайте дурными те из них, которые вам хотелось бы скрыть от меня, а хорошими такие, за которые, узнав о них, я стал бы больше уважать вас. (53) Не умалчивайте, если увидите, что кто-либо дурно расположен к моей власти, но изобличайте таких и считайте, что скрывающие преступление заслуживают такого же наказания, что и преступники. Счастливыми считайте не тех, кому удается скрывать свои дурные поступки, а тех, кто ни в чем не повинен. Ведь первые все равно понесут наказание, соответствующее их проступку, тогда как вторые получат благодарность, какой они окажутся достойными. (54) Не создавайте ни обществ, ни союзов без моего ведома. Ведь если при другом строе такого рода объединения обладают известными преимуществами, то при монархическом режиме они только навлекают на себя опасность. Воздерживайтесь не только от преступлений, но и от таких занятий, которые неизбежно могут возбудить подозрения. Мою дружбу считайте самой надежной и самой прочной из всех. (55) Оберегайте существующий порядок и не стремитесь ни к каким переменам. Знайте, что политические смуты неизбежно приводят к гибели государства и к разорению частных владений. Будьте уверены, что не одним лишь характером тиранов обусловливается суровость или мягкость их правления: не меньшую роль играет и поведение граждан. Многие правители из-за дурного поведения своих граждан вынуждены были поступать круче, чем им хотелось бы. Полагайтесь не столько на мою мягкость, сколько на собственную добродетель. (56) Надежность моего положения считайте залогом вашей собственной безопасности. Ведь если со мной все будет хорошо, то и с вами будет точно так же. Вы должны быть покорны моей власти, строго придерживаясь обычаев и соблюдая законы, установленные царем; зато вы должны проявлять широту и размах при исполнении общественных повинностей и моих распоряжений. (57) Молодых людей побуждайте к добродетели не только наставлениями, но и практическим примером, показывая им, какими должны быть хорошие граждане. Обучайте своих детей повиновению царской власти, приучайте их как можно серьезнее относиться к тем обязанностям, о которых здесь шла речь. Ведь если они научатся как следует повиноваться, то они сами смогут повелевать многими. При честном отношении к долгу они получат свою долю в наших приобретениях, а при плохом рискуют лишиться уже имеющегося достояния. (58) Знайте, что вы подарите своим детям самое большое и самое прочное состояние, если оставите им в наследство наше благоволение. На всех, - кто не оправдал оказанного доверия, смотрите как на самых жалких и несчастных людей. Ведь они неизбежно проводят остаток жизни в полном отчаянии, в сплошном страхе, доверяя друзьям не больше, чем врагам. (59) Завидуйте не тем, кто обладает наибольшим богатством, а тем, кто не знает за собой ничего дурного, ибо с таким сознанием приятнее всего можно прожить свою жизнь. Не думайте, что порок может быть более полезен, чем добродетель, и что только имя у него более неприятное; будьте уверены: какое название получила каждая вещь, таким и свойством она Обладает. (60) Не относитесь с завистью к людям, пользующимся у меня особым почетом; лучше соревнуйтесь с ними и своим усердием старайтесь сравняться с выдающимися. Считайте своим долгом любить и почитать тех, кого любит и почитает царь, с тем, чтобы и вам удостоиться от меня того же. Что говорите обо мне в моем присутствии, то думайте обо мне и в мое отсутствие. (61) Преданность нам выказывайте лучше делами, чем словами. За что сердитесь на других, того не делайте людям сами. Что осуждаете в своих речах, того не допускайте в своих поступках. Знайте, что ваши успехи в жизни будут зависеть от вашего отношения ко мне. Хороших людей не только хвалите, но и подражайте им. (62) Мое слово считайте законом и старайтесь повиноваться ему. Знайте, что чем усерднее вы будете выполнять мои желания, тем скорее сможете жить, как вам хочется. Основное в моих словах сводится к следующему: какого послушания вы требуете себе от своих подчиненных, с такой покорностью вам самим надлежит повиноваться моей власти.
(63) Если вы будете поступать так,, то стоит ли много говорить о последствиях? Ведь если я и сам буду таким, каким был до этого, и вы будете выполнять свои обязанности, то вы скоро убедитесь, как возрастет ваше благосостояние, как расширится моя власть, каким процветающим станет наше государство. (64) Разумеется, ради таких благ имеет смысл не пожалеть никаких усилий, более того, выдержат любые трудности и опасности. Однако вам можно добиться всего этого без всяких мучений: нужно только честно относиться к своему долгу.
"Панегирик" Исократа, один из шедевров аттического красноречия, подготовлялся в течение долгого времени (согласно традиции, в течение десяти и даже пятнадцати лет). Время опубликования речи остается спорным, хотя большинство исследователей склонны относить ее к 380 г. до н. э.
Речь четко подразделяется на две основные части: первая из них - эпитафий (т. е. похвальная речь, цель которой·- прославление Афин и афинских граждан, противопоставленных остальным эллинам), вторая - торжественная панэллинская речь (т. е. постановка вопросов общеэллинского значения). Первая часть (эпидектическая) изложена в § 20-128. Основной темой ее является прославление Афин и доказывается право афинян на гегемонию в Греции. Вторая часть (§ 133-486} - симбулевтическая -- заключается в отказе от узко полисной политики. Ответственность перед эллинами в равной степени несут Афины и Спарта. В целях совместного похода всех эллинов· для завоевания Азии гегемония в Элладе должна быть поделена между этими двумя государствами. Общей связью двух частей служат § 16-20 и 129-132; из них ясно следует, что первая часть речи подчинена основной идее всего произведения оратора - убедить эллинов в необходимости объединить свои силы, прекратив смуту и вражду между собой, для борьбы с Персией и установления нового порядка в Элладе.
Оригинальность "Панегирика" ярко подчеркивается объединением в единое целое речей, ранее строго отделявшихся друг от друга. Речь открывается вступлением (§ 1-14) и заканчивается эпилогом (§ 187-189).
Изучение событий, социально-экономической и политической жизни греков IV в. до н. э. невозможно без внимательного изучения речей Исократа вообще и "Панегирика" в частности.
Название речи "Панегирик" объясняется по-разному. Если бы эта речь предназначалась для произнесения на Олимпийских праздниках, она называлась бы, так же как речи Горгия и Лисия, "Олимпийской", для Дельф - "Пифийской", для праздников в честь Посейдона на Истме - "Истмийской", а для праздника в честь Афины в Афинах - "Панафинейской". Большая часть ученых высказывается за то, что она была предназначена для Олимпии; нам кажется, однако, более верным мнение других ученых, считающих, что речь эта с самого начала предназначалась для опубликования в Афинах. Цель Исократа - убедить афинян в необходимости взять на себя инициативу в примирении всех греков и в подготовке их к общему походу против персов. Спартанцев, по собственному утверждению Исократа, "убедить еще трудно" (§ 17), тогда как афинян можно легко склонить к этому. Следовательно, Исократ имел в виду прежде всего афинскую аудиторию. Афины в это время продолжали оставаться центром общеэллинской культуры; речь, опубликованная в Афинах, должна была несомненно привлечь внимание и представителей многих других городов, ознакомившихся с речью оратора. К тому же Афины обладали и еще одним преимуществом, на которое указывает Эдм. Бухнер, - на других празднествах общегреческого характера речи произносились только в определенном месте и через большие промежутки, тогда как в Афинах она могла быть опубликованной в любой момент, так как Афины, по словам самого Исократа, "это - вечный торжественный праздник" (πανήγυρις) § 1.
При переводе речи мною были учтены переводы Н. И. Новосадского (§ 1-128) и С. И. Соболевского (§ 19-50, 160-186).
* * *
(1) Я часто удивлялся тому, что учредители торжественных всенародных празднеств и гимнических [1] состязаний признали физические преимущества достойными столь великих наград; тем же, кто ради общего блага трудился в уединении и достиг такой высоты духовного развития, Что и другим может принести пользу, эти люди не уделили никаких почестей. (2) Между тем о них-то и следовало более позаботиться; ибо атлеты, даже удвоив свою силу, не могут принести людям больше пользы, тогда как один единственный человек, достигший мудрости, может быть полезен всем, желающим общаться с его умом. (3) При таких обстоятельствах я все же не пал духом, не бросил работы. Признавая достаточной наградой для себя ту славу, которую принесет мне эта речь, я пришел сюда дать совет относительно войны с варварами и нашего взаимного согласия. Я хорошо знаю, что многие, выдававшие себя за софистов [2], обращались к этой теме; (4) однако я надеюсь настолько превзойти их, что даже им самим покажется совершенно новой тема моей речи. В то же время самыми лучшими из речей [3] я признаю те, которые посвящены наиболее важным вопросам, наиболее ярко характеризуют ораторов и приносят наибольшую пользу слушателям. И одна из таких речей - эта. (5) Время для действий еще не упущено, поэтому и напоминание о них небесполезно. Только тогда оратор должен прекратить речь, когда события полностью завершились и совещаться о них нет надобности, или, когда речь настолько совершенна, что всем ясна невозможность ее превзойти. (6) Но если события развиваются своим чередом, а объяснения их не соответствовали действительности, разве не наш долг рассмотреть и исследовать этот вопрос, правильное решение которого освободит нас от междоусобной войны, от переживаемых нами смут и величайших бедствий?[4]. (7) Далее, если бы оказалось возможным истолковать одно и то же событие только в одном единственном смысле, то у нас были бы основания считать лишним вновь надоедать нашим слушателям, повторяя то же самое, что уже говорили предшествующие ораторы. (8) Однако природа слова такова, что одно и то же можно изложить разными способами: великое представить незначительным, а малое возвеличить [5], старое представить новым, о недавних событиях рассказать так, что они покажутся древними. Поэтому следует не-избегать тем, о которых другие уже говорили до вас, но попытаться сказать лучше их. (9) Ведь события прошлого становятся наследством, общим для всех нас; способность же воспользоваться ими в нужный момент, правильно оценить каждое из них, суметь изложить их в совершенной литературной форме - это особый дар людей рассудительных. (10) Как и другие искусства, искусство красноречия [6] достигло бы, по моему мнению, высокого расцвета, если бы люди прославляли и ценили не тех, кто гонится за оригинальностью своих произведений[7] но тех, кто достиг наибольшего мастерства в каждом из них; не тех, кто стремится говорить о том, о чем никто прежде не говорил, но тех, кто умеет сказать так, как не смог этого сделать никто другой.
(11) Некоторые порицают тщательно обработанные речи, стоящие выше уровня простых людей. Они зашли в своем заблуждении так далеко, что судят о речах, достигших совершенства, по судебным "залоговым" речам, трактующим о частных сделках, как если бы те и другие должны были быть одинаковы, а не отличаться друг от друга, одни - простотой, другие - изысканностью стиля. Эти люди думают, что только они одни знают надлежащую меру, и поэтому тот, кто пускается в тонкие рассуждения, не способен ничего сказать просто. (12) Совершенно ясно, что они хвалят тех, кто сходен с ними по уровню развития. Не для них я предназначаю свои речи, а для тех, которые не потерпят любой небрежно сказанной фразы, но будут ею возмущены; для тех, кто найдет в моих речах качества, которых не сможет обнаружить у других. Обращаясь к ним, я дерзну сказать еще несколько слов о себе самом, а затем уже прямо перейду к делу. (13) Я вижу, что другие ораторы в своем вступлении пытаются расположить к себе слушателей, представляя различные доводы в защиту речи, которую они собираются произнести[8]. Одни говорят, что только что подготовились к выступлению, другие, что трудно найти слова, равные по своему Значению величию дел [9]. (14) Я же прошу вас, если моя речь окажется недостойной избранной темы, моего доброго имени и не только времени, потраченного мною на ее составление, но и всей моей жизни, не относиться ко мне снисходительно [10], но подвергнуть меня насмешкам и презрению; в этом случае я, по справедливости, должен претерпеть все упреки подобного рода, если, в самом деле, ни в чем не превзойдя других, я беру на себя такие большие обязательства.[11]
О делах, которые касаются меня лично, я сказал достаточно (15) и перехожу к делам общественным. Есть ораторы, которые, поднявшись на кафедру, сразу же поучают нас. Они говорят, что следует, прекратив взаимную вражду, обратиться против варвара [12]. Они подробно перечисляют несчастья, постигшие нас вследствие междоусобной войны, и выгоды, которые принесет поход против персов. Эти ораторы говорят правду, но они начинают не с того, что могло бы помочь лучше понять эти события. (16) Одни из эллинов находятся под нашим влиянием, другие - под влиянием лакедемонян. Политический строй городов распределен среди большинства из них точно таким же образом. Как наивен и далек от правильного понимания событий тот, кто думает, что остальные эллины совершат совместно что-нибудь хорошее до-примирения между собой тех, кто их возглавляет. (17) Тот же, кто хочет не только блеснуть своим красноречием, но и добиться каких-нибудь результатов, должен найти такие •слова, которые убедят оба эти государства предоставить друг другу равные права, поделить гегемонию и получить от варваров те преимущества, которые они желают теперь получить от эллинов [13]. (18) Наш город склонить к этому легко; убедить лакедемонян еще трудно, ибо они унаследовали ложную идею, будто гегемония принадлежит им по законам отцов. Но если доказать, что эта честь скорее принадлежит нам, чем им, они, без сомнения, прекратят споры по этому вопросу и- обратятся к тому, что полезно.
(19) Именно с этого и следовало бы начинать ораторам, советуя то, с чем мы все согласны, только после разъяснения спорных вопросов. Мне же необходимо обратить на это внимание по двум причинам: чтобы добиться практического результата, прекратить наше соперничество и общими силами начать войну с варварами [14], (20) а если это невозможно, то показать, кто стоит на пути к счастью эллинов, чтобы всем стало ясно, что и наш город по праву господствовал на море прежде и справедливо претендует на гегемонию теперь. (21) Если в каждом деле заслуживают уважения люди наиболее опытные и способные, то бесспорно нам принадлежит право вернуть гегемонию, которой мы обладали раньше: ведь никто не может указать города, настолько превосходящего другие в сухопутной войне, насколько наше - в морских сражениях. (22) Некоторые не согласны с этим, поскольку происходит много перемен и власть никогда не остается в одних и тех же руках;, по их мнению, гегемония, как и всякая награда, должна принадлежать первым, кто добился этой чести, или тем, кто оказал эллинам больше услуг. Я думаю, что и эти люди - на нашей стороне. (23) Чем дальше отойдем мы в глубь нашего прошлого для рассмотрения этих двух вопросов, тем раньше мы опередим наших соперников. Наш город признается всеми самым древним [15], самым великим[16] и самым прославленным в мире. Прекрасно было его начало, но еще более мы вправе гордиться тем, что последовало за этим. (24) Когда мы поселились в нашей стране, она не была пустынной[17], но мы никого не изгнали из ее пределов[18]. Мы не смешаны с другими, не собраны из разных племен. Наше происхождение так чисто и благородно, потому что землю, от которой мы родились, мы заселяем испокон веков. Мы - автохтоны [19] и можем обращаться к нашему городу с теми же именами, какими мы называем самых близких своих родственников. (25) Из всех эллинов только мы одни имеем право называть нашу землю кормилицей, родиной, матерью. Таким и должно быть начало истории у тех, кто хочет испытывать чувство законной гордости за свою страну, по праву оспаривать гегемонию и никогда не забывать заветы предков.
(26) Столь велики преимущества, принадлежавшие нам с самого начала и дарованные нам судьбой. Благодеяния же, оказанные нами другим, мы можем проследить всего лучше, рассматривая последовательно историю и подвиги нашего города со времени его возникновения. Тогда мы увидим, что не только в военных подвигах наш город служил примером, но и создал почти полностью тот порядок [20], (27) который мы сохраняем в своей частной и государственной жизни и благодаря которому можем существовать. Предпочтение же необходимо отдавать не благодеяниям, столь незначительным, что они остались незамеченными, но тем, о которых все люди, как прежде, так и теперь, повсюду вспоминают и говорят вследствие их важного значения.
(28) Прежде всего, благодаря нашему городу люди получили то, что составляет главную потребность человеческой природы. Предание об этом легендарно, но тем не менее заслуживает напоминания. Скитаясь после похищения Коры, Деметра пришла в эту страну и милостиво отнеслась к нашим предкам, оказавшим ей услуги, о которых никому не дозволено слышать, кроме посвященных. Она дала им два величайших дара: полевые злаки, благодаря которым мы не живем как звери, и мистерии, внушающие причастным к ним более светлые надежды о конце жизни и всей вечности [21]. (29) Наш город был не только любимцем богов, но и другом людей: обладая столь великими благами, он никому не отказывал в них и поделился со всеми тем, что получил. [22] Мистерии и теперь мы свершаем ежегодно; что же касается полевых злаков, то наш город сразу научил и других, как их сеять, обрабатывать и как пользоваться ими. (30) Чтобы ни у кого не было в этом никаких сомнений, добавлю еще несколько слов. Во-первых, если кто-либо отвергнет наши слова как старинное предание, он тем самым прямо признал бы, что эти события действительно происходили: многие говорят о них, и все о них знают; именно поэтому и нужно считать рассказ о них заслуживающим доверия, хотя и не новым. Кроме того, мы можем сослаться не только на древность этого рассказа и этого предания, но привести и более веские доказательства. (31) Большинство городов в память об этом благодеянии ежегодно посылает нам начатки урожая; тем же, кто не выполнил этого, Пифия неоднократно приказывала вносить свою долю жатвы [23] и впредь по отношению к нам соблюдать обычай отцов. Почти все эллины признают веления божества, древние предания подтверждаются обычаями нашего времени, а рассказы старинных времен согласуются с тем, что происходит теперь, - так неужели нужно искать доказательств еще более ясных? (32) Независимо от этих соображений, обратив наши взгляды к древнейшим временам, мы увидим, что первые люди, появившиеся на земле, не сразу нашли пропитание такое, как в наше время, но лишь мало-помалу, совместными усилиями добились этого для себя. Что же это за люди, которые получили такой дар от богов или открыли его сами своими силами?[24] Не те ли, кто первыми, по всеобщему признанию, пришли в страну, кто по природе были одарены способностью к искусствам и наибольшим благочестием к богам? Виновники этих благодеяний заслуживают самой большой награды, и невозможно придумать такую, которая равнялась бы их заслугам [25].
(34) Мы сказали все, что могли, о благодеянии, величайшем из всех, самом первом и относящемся ко всему человечеству. Примерно в то же время варвары занимали большую часть земли, а эллины были заперты на небольшом пространстве. Недостаток земли вынуждал их враждовать и воевать друг с другом. Наш город не остался равнодушным, видя, что одни погибают от отсутствия пропитания, другие- на полях сражений,
(35) Он послал по городам полководцев, которые объединили и возглавили наиболее нуждающихся эллинов, одержали победу над варварами, основали много городов на обоих материках и заселили все острова. Так спасли они сразу и оставшихся дома и тех, кто последовал за ними [26].
(36) Одним они оставили достаточно земли на родине, для других же завоевали больше, чем у них было: созданные ими колонии опоясали всю землю, которую мы теперь занимаем. Это облегчило путь и тем городам, которые позже, подражая нашему городу, захотели вывести колонистов; им уже не было надобности подвергать себя опасности при захвате земель: они заселяли территорию, уже завоеванную нами. (37) Кто бы мог указать гегемонию, более исконную, чем эта? Ведь она существовала еще до возникновения большинства городов. Можно ли найти более полезную, чем она? Ведь с ее помощью были изгнаны варвары, а эллины достигли такого благосостояния.
(38) Оказав помощь в самом главном, наш город не пренебрегал и другим. Стремление обеспечить пропитание нуждающимся[27] повлекло за собой новые благодеяния; так и должны поступать те, кто стремится хорошо руководить хорошими начинаниями [28]. Понимая, что жизнь, ограниченная только насущными потребностями, не вызывает желания ее продолжить, наш город позаботился и обо всем остальном. Из прочих доступных нам благ, которые мы получаем не от богов, но добываем собственными усилиями, ничто не возникло без участия нашего города, но большей частью приобретено с его помощью. (39) Наш город застал эллинов живущими разобщенно и без законов, одних - под гнетом тирании, других - во власти анархии. Он избавил их от этих бедствий, приняв под свою власть одних и став примером для других. Ибо наш город первый составил законы и установил правильный государственный строй [29]. (40) И вот доказательство: первые из эллинов, судившиеся по делам об убийствах, обращались к суду наших законов, если хотели решить тяжбу на основе разума, а не насилия [30]. То же касается искусств, как полезных для изготовления предметов, необходимых в жизни, так и созданных для наслаждения ею. Наш город изобрел одни, оценил значение других и предоставил их для общего употребления. (41) Организация общественной жизни основывалась на гостеприимстве и благожелательности ко всем - как к беднякам, нуждающимся в деньгах, так и к тем, кто хотел пользоваться своим богатством; наш город привлекал и тех, кто преуспевал в, жизни, и. тех, кто был несчастлив у себя на родине. Все они находят у нас то, в чем нуждаются - и самые приятные развлечения и самое безопасное убежище. (42). Ни один из народов не владеет землей, полностью удовлетворяющей его потребности: одного она приносит мало, другого - больше, чем нужно; создается безвыходное положение - куда продать одно и откуда достать другое. И в этом случае наш город разрешил и эти трудности: в центре Эллады был создан торговый порт - Пирей; в нем такое изобилие всего, что товары, которые можно найти лишь с трудом и порознь в различных местах, здесь легко получить все и сразу.
(43) Справедливо хвалят основателей всенародных празднеств за переданный нам обычай - заключать перемирие[31] и, прекратив возникшие раздоры, собираться в одном и том же месте; после совместных обетов и жертвоприношений, мы вспоминаем о родстве, существующем между нами, я сохраняем на будущее более дружественные чувства, укрепляя старые и создавая новые связи взаимного гостеприимства. (44) Пребывание здесь полезно и простым людям и атлетам; когда собираются эллины, одни показывают свои дарования, другие наслаждаются этим зрелищем. Равнодушным не остается никто. Каждый может удовлетворить свое честолюбие: зрители, глядя на атлетов, не жалеющих для них труда, атлеты же, радуясь массе зрителей, пришедших только ради них. Много хорошего влекут за собой такие собрания, и наш город не уступает в них другим. (45) В городе - много прекрасного, на что стоит посмотреть: одно поражает затраченными суммами, другое славится своими художественными достоинствами, третье соединяет и то, и другое. А число прибывающих к нам так велико, что если существует какая-нибудь польза во взаимном сближении людей, то и это преимущество принадлежит городу. У нас более, чем где бы то ни было, можно найти самую верную дружбу и встретить самое разнообразное общество; можно присутствовать на состязаниях не только в быстроте и силе, но и в красноречии, уме и во всех других видах деятельности - и за это установлены высшие награды. (46) Наш город не только сам устанавливает награды, но склоняет к этому и другие города: решения, принятые нами, пользуются такой славой, что все люди дорожат ими. Более того, - другие всенародные празднества созываются через большие промежутки и быстро заканчиваются, а наш город для всех приезжающих - вечный всенародный праздник.
(47) Все это помогла открыть и провести в жизнь философия; она воспитала нас для общественной жизни и смягчила наши нравы; она научила нас отличать несчастья, вызванные невежеством, от вызванных необходимостью, одних - остерегаться, другие - мужественно переносить. Эта философия была открыта нашим городом. Наш город окружил почетом красноречие, к которому все стремятся, завидуя тем, кто им обладает. (48) Наш город хорошо понимал, что дар слова - единственное преимущество, дарованное нам природой и выделяющее нас из мира животных:[32] благодаря этому дару мы превзошли их и во всем остальном. Город знал о превратностях судьбы. Ведь и в других видах нашей деятельности рассудительные люди часто терпят неудачу, а глупцы преуспевают, тогда как художественно обработанные речи недоступны невеждам, но по силам лишь людям рассудительным. (49) Именно в этом и состоит резкое различие между людьми учеными и невеждами. Наш город понимал, что человека узнают не по мужеству, богатству или другим таким же преимуществам. Людей, получивших с детства воспитание, достойное· свободного человека, можно узнать главным образом по их речи. Это и составляет самый верный признак такого воспитания, полученного каждым из нас. Люди, хорошо владеющие словом, не только пользуются влиянием в своем государстве, но и за его пределами окружены почетом. (50) Наш город настолько опередил других людей в искусстве мыслить и выражать свои мысли, что его ученики [33] стали учителями других, а самое имя эллина становится уже обозначением не происхождения, но· культуры. Эллинами чаще называют получивших одинаковое с нами образование, чем людей одного и того же происхождения. (51) Может быть, я слишком задерживаюсь на частных вопросах и превозношу за них наш город, хотя и обещал говорить относительно общего положения дел. Это· не потому, что я не в состоянии похвалить его за военные подвиги; я ограничусь сказанным для тех, кто похваляется такими же заслугами, тем более, что наши предки заслужили не меньшую славу своим мужеством: на войне, чем и другими благодеяниями. (52) Не в малых, редких или бесславных битвах выстояли они, но во многих, страшных и великих, Сражаясь и за свою страну, и за свободу других. Во все времена наш город оставался общим убежищем[34] и всегда вставал на защиту притесняемых эллинов. (53) Именно поэтому некоторые и осуждают нас, считая, неправильным наше решение всегда поддерживать более слабых [35]: как будто такие упреки не служат для нас лучшей похвалой. Не потому мы принимаем эти решения, что недооцениваем значение союза с могущественным государством для нашей собственной безопасности: наоборот, зная гораздо лучше, чем кто-либо, о возможных последствиях нашего поведения, мы все же принимаем твердое решение помогать слабым даже· Вопреки собственным интересам вместо того, чтобы, объединившись с сильными, ради выгоды расправляться со слабыми.
(54) О характере и силе нашего государства можно судить по тем: просьбам о защите, с которыми некоторые уже обращались к нам. Я не буду упоминать ни о просьбах, бывших недавно, ни о тех, которые касались мелочей. Задолго до Троянской войны - вот еще где следует искать, доказательства тем, кто спорит о праве на наследие предков, - пришли сыновья Геракла [36], а немного раньше их Адраст, сын Талая, царь Аргоса [37]. (55) Последний, потерпев поражение в походе против Фив, не мог сам предать погребению тела павших под Кадмеей. Он обратился к нашему городу с просьбой оказать ему помощь в этой общей беде, не допустить, чтобы тела павших остались без погребения в нарушение древнего обычая и закона отцов. (56) И сыновья Геракла, спасаясь бегством от преследований Еврисфея, минуя другие государства, как неспособные помочь им в беде, признали только наш город достойным отблагодарить их за подвиги отца, оказанные всем людям. (57) Из этого легко понять, что уже с тех времен наш город обладал гегемонией. Кому пришло бы в голову, оставляя в стороне сильных, особенно когда это касается общественных, а не личных интересов, обращаться с просьбой к более слабым или к тем, кто сам находится под властью других. Только тот, кто по достоинству стоит во главе эллинов, мог позаботиться о таких делах. (58) Обратись к нашим предкам, Гераклиды не обманулись в своих надеждах. Афиняне вступили в войну и с фиванцами за тела павших [38], и с Еврисфеем - в защиту детей Геракла. Фиванцев они заставили выдать родственникам для погребения тела павших, что же касается пелопоннесцевг ворвавшихся с Еврисфеем в нашу страну, афиняне выступили им навстречу и одержали победу, усмирив заносчивость царя. (59) И хотя наши предки уже вызывали восхищение другими подвигами, после этих побед слава их еще больше возросла. Ничего не делая наполовину, они настолько изменили судьбу того и другого, что Адраст, считавший возможным лишь умолять нас о помощи, вернулся на родину, вопреки своим врагам, добившись всего, о чем просил; Еврисфей же, рассчитывая подавить нас силой, сам попал в плен и вынужден был просить пощады. (60) И это после того, как он провел всю свою жизнь повелевая, мучая того, кто по своему происхождению стоял выше человеческой природы, сына Зевса; кто, еще будучи смертным, отличался силой бессмертного;, когда же Еврисфей оскорбил нас, судьба его настолько изменилась, что, оказавшись во власти детей Геракла, он позорно окончил свою жизнь.
(61) Несмотря на то, что мы оказали много благодеяний городу лакедемонян, я ограничусь только сказанным выше. Благодаря оказанной нами помощи, предки правящих ныне царей Лакедемона [39], потомки Геракла, смогли вернуться в Пелопоннес; они овладели Аргосом, Лакедемоном и Мессеной, основали Спарту и стали для ее населения создателями всех благ, которыми они теперь пользуются. (62) Помня об этом, они не должны были допускать ни одного вторжения [40] в ту страну, выйдя из которой они достигли такого процветания, ни тем более подвергать опасности наш город, который первым поставил себя под угрозу из-за детей Геракла; предоставляя царскую власть его же потомкам, нельзя стремиться к порабощению того самого города [41], которому они обязаны спасением всех поколений своего рода. (63) Если даже, оставляя в стороне благодарность и справедливость, вернуться к основному вопросу и привести самые неопровержимые доказательства, то станет очевидным, что несовместимо с отечественными обычаями пришельцам господствовать над автохтонами, облагодетельствованным над благодетелями, умоляющим о защите над предоставившими им убежище. (64) Я могу пояснить это еще короче. Из эллинских городов, кроме нашего, Аргос, Фивы и Лакедемон были и остаются самыми значительными [42]. Ясно, что наши предки превзошли всех эллинов, если, в защиту потерпевших поражение аргивян, они диктовали условия фиванцам, когда те особенно возгордились. (65) Для защиты детей Геракла они силой оружия победили аргивян и остальных пелопоннесцев, освободив основателей и вождей Лакедемона от опасности борьбы с Еврисфеем. Я не думаю, чтобы кто-нибудь другой смог привести более ясные доказательства относительно права на власть в Элладе.
(66) Мне следует, кажется, сказать также об отношениях нашего города с варварами, особенно в связи с тем, что содержанием моей речи является вопрос о гегемонии над ними. Перечисление всех военных столкновений слишком удлинит мою речь. Поэтому, задерживаясь лишь на главном, так же как и несколько раньше, я постараюсь проследить и эти наши заслуги. (67) Наиболее властолюбивые из племен и самые могущественные - скифы, фракийцы и персы. Все они злоумышляли против нас, и наш город постоянно подвергался опасности в борьбе против всех них. Кто же из наших противников мог бы спорить с такими очевидными фактами: ведь эллины, которым не удалось добиться справедливости, обращались к нам с просьбами о защите, а варвары, стремясь поработить эллинов, прежде сего выступали против нас?
(68) Самой знаменитой из войн была война с персами. Однако для тех, кто оспаривает права отцов, конечно, еще большее значение имеют свидетельства о древних подвигах. В то время, когда Эллада была еще слаба, пришли в нашу страну фракийцы с Евмолпом, сыном Посейдона [43], и скифы с амазонками, дочерьми Арея [44], - не в одно, и то же время, но когда каждый из них пытался распространить свою власть над Европой. И хотя они ненавидели весь род эллинов, но обратились с притязаниями именно против нас[45], полагая, что, одержав победу над одним городом, они овладеют сразу всеми. (69) Тем не менее они не достигли; успеха: сразившись с одними только нашими предками, они потерпели такое поражение, как если бы они воевали с целым миром. Насколько велики были постигшие их беды ясно из следующего: если бы эти события не были из ряда вон выходящими, предание о них не сохранилось бы в течение столь длительного времени. (70) Относительно амазонок рассказывают, что из пришедших сюда ни одна не вернулась обратно, а оставшиеся на родине были лишены власти из-за постигшей их здесь неудачи. Фракийцы, бывшие раньше, нашими соседями[46], настолько далеко отошли от границ после похода, что на этой свободной земле, отделившей нас от них, поселилось много племен и различных народов и были основаны большие города.
(71) Как прекрасны эти дела и как достойны они тех, кто оспаривает право на гегемонию. Подвиги, близкие к упомянутым и достойные потомков таких предков, совершили те, кто боролся против Дария и Ксеркса. Это произошло, когда разразилась величайшая война; множество несчастий обрушилось на нас одновременно. Враги считали себя непобедимыми, благодаря своей многочисленности, а, наши союзники полагали, что никто не может превзойти их в доблести. (72) Но афиняне одержали верх и над теми и над другими, как и подобало превзойти каждого из них [47]. Отличившись во всех опасностях, они сразу же были признаны достойными награды за доблесть [48] и позднее достигли господства на море [49], предложенного им эллинами, не встречая никаких возражений со стороны тех, которые теперь пытаются отнять его у нас.
(73) Не думайте, что я не знаю о важных услугах, оказанных в то время эллинам лакедемонянами. Поэтому-то я и считаю нужным воздать еще большую хвалу нашему городу, что он смог настолько превзойти таких соперников. Я хочу несколько подробнее и не торопясь рассказать об этих двух государствах, чтобы вспомнить сразу и о доблести наших предков и о вражде их к варварам. (74) Я хорошо понимаю, как трудно выступать последним по вопросам, давно обсужденным и о которых часто говорили самые красноречивые граждане на общественных похоронах[50]. Естественно, что важнейшие из этих событий уже всесторонне обсуждены и остаются лишь маловажные. Однако, поскольку это полезно для дела, я должен без колебаний вспомнить и о том, что не было сказано другими.
(75) Те люди, которые рисковали своею жизнью, за Элладу, виновники многочисленных благодеяний, заслуживают, по моему мнению, и величайшей похвалы [51]. Однако несправедливо было бы забывать и о тех, кто жил и стоял у власти в каждом из двух городов до этой войны [52]. Ведь именно они подготовили к этому следующие поколения, побудив народ обратиться к добродетели и создав грозных противников варварам. (76) К общественному достоянию они не относились беспечно, пользуясь им как своим, пренебрегая как чужим, но заботились о нем, как о собственном имуществе; они воздерживались от посягательств на него, как если бы оно ничуть им не. принадлежало[53], и о счастье судили они не по деньгам. Только тот, кто совершает дела, достойные наибольшей похвалы ему самому, а его детям приносят величайшую славу, казался им обладателем самого прочного и лучшего богатства. (77) Они соревновались друг с другом не в наглости и не безрассудством кичились друг перед другом. Дурная слава среди граждан была для них гораздо страшнее славной смерти за свой город. Они больше стыдились общих ошибок, чем теперь стыдятся своих собственных. (78) Объясняется это тем, что они наблюдали за точностью и справедливостью законов; при этом не столько касавшихся частных сделок, сколько тех, которые определяли повседневное поведение людей. Они знали, что лучшим людям нет надобности во многих предписаниях [54], но при помощи немногих соглашений можно без труда добиться единомыслия и в частных, и в общественных делах.
(79) Их патриотизм был так велик, что они боролись друг с другом не для того, чтобы властвовать над остальными после гибели соперников, но чтобы первыми оказать услугу городу; не для личной выгоды, но для блага народа создавали они политические союзы.[55] (80) В таком же духе руководили они и внешними сношениями: не оскорбляли эллинов, но оказывали им услуги; считали своим долгом быть полководцами, а не тиранами и стремились к тому, чтобы их называли вождями, а не деспотами, считали спасителями, а не разрушителями. Не насилиями они привлекали к себе государства, но благодеяниями. (81) Их слова были достойны большего доверия, чем теперь у людей клятвы;[56] они считали необходимым твердо следовать заключенным соглашениям как законам природы. Они гордились не столько властью, сколько умеренностью образа жизни; они относились к более слабым так, как хотели бы, чтобы более сильные относились к ним самим; свой государства они считали отдельными городами, а общей отчизной - лишь Элладу. (82) Руководствуясь такими убеждениями и младших воспитывая в тех же нравах, они представили нам в лице сражавшихся против полчищ азиатов примеры такой доблести, что никто из поэтов или ораторов еще ни разу не смог сказать о них ничего достойного их подвигов. И это понятно: хвалить тех, кто превзошел других своей доблестью, так же трудно, как и не совершивших ничего хорошего; ибо у одних нет заслуг, а для других не найти достойных слов. (83) Разве можно найти слова, соразмерные величию этих людей, настолько превзошедших воинов, участвовавших в походе против Трои?[57]. Те потратили десять лет на один единственный город, а эти в короткий срок одолели войска всей Азии и не только спасли свою собственную родину, но и освободили всю Элладу. Перед какими же подвигами, трудами и опасностями отступили бы они ради славы при жизни-, если с такой готовностью принимали смерть, приносившую им лишь посмертную славу? (84) Мне даже кажется, что ктоето из богов, восхищенный их доблестью, породил эту войну. Он не хотел позволить людям, столь богато одаренным, прожить свою жизнь незаметно и умереть в неизвестности. Он желал для них той же славы, какой достигли дети богов, называемые полубогами. Хотя тела своих сыновей боги подчинили неизменным законам природы, но память об их доблести сделали бессмертной.
(85) Наши предки всегда соперничали с лакедемонянами. Но в те времена они боролись за самое высокое в жизни. Они считали друг друга не врагами, а соперниками. Они не заискивали перед варварами[58] в целях порабощения Эллады, но, единодушные в мыслях об общем спасении, они спорили лишь о том, кто из них первым добьется этой чести. Свою доблесть [59] они показали прежде всего в борьбе с войсками, посланными Дарием [60]. (86) Когда персы высадились в Аттике, афиняне не дожидались своих союзников. Превратив общую войну в свое личное дело, они выступили только с собственным немногочисленным войском против десятков тысяч тех, которые с презрением отнеслись ко всей Элладе, как если бы им предстояло рисковать не своей, а чужой жизнью [61]. Лакедемоняне же, узнав о войне в Аттике, пренебрегли всем остальным и пришли к нам на помощь с такой поспешностью, как будто их собственная страна подверглась опустошению. И вот доказательство их быстроты и рвения: (87) рассказывают, что в один и тот же день наши предки узнали о высадке варваров, выступили на помощь к границам страны, одержали победу в сражении и поставили трофей над врагами. Лакедемоняне же в течение трех дней и трех ночей прошли в боевом строю 1200 стадий [62]. Одни спешили разделить опасность, другие - вступить в бой до прихода союзников. (88) После этого был и второй поход, который возглавил сам Ксеркс [63]. Покинув дворец, он дерзко принял на себя верховное командование войском, собранным им из всей Азии. И разве не оказались бы любые преувеличения ораторов слабее того, что было в действительности? (89) Заносчивость Ксеркса дошла до таких пределов, что он, считая пустяком покорение Эллады, надеялся оставить по себе памятник, превышающий возможности человеческой природы. Он остановился лишь после того, как придумал и заставил выполнить то, о чем все не устают говорить. Соединив берега Геллеспонта и прорыв канал через Афон, он вынудил свое войско плыть по суше и пройти пешком по морю [64]. (90) Против этого честолюбца, совершившего столь великие дела, против повелителя многочисленных народов выступили навстречу, разделяя опасность, лакедемоняне в Фермопилах против пехоты, отобрав 10 тысяч из своих и присоединив немного союзников [65], чтобы в узком проходе помешать им продвинуться дальше; а наши отцы, снарядив 60 триер, встали у Артемисия против всего неприятельского флота[66]. (91) Причиной такой решимости было не столько презрение к врагам, сколько взаимное соперничество. Лакедемоняне, завидуя победе нашего города при Марафоне, стремились сравняться с нами, боясь,, как бы наш город не оказался дважды виновником спасения эллинов. А наши предки [67] желали сохранить приобретенную славу и доказать всем, что прежней победой они обязаны не счастливому случаю, но лишь своей доблести. Им нужно было также побудить эллинов к морскому сражению, показав, что на море, как и на суше, доблесть берет верх над многочисленностью [68]. (92) Хотя отвага тех и других была равной, счастье их было неодинаковым. Лакедемоняне, победив духом, изнемогли телом и погибли; однако было бы кощунством считать их побежденными, ибо никто из них не счел достойным спасаться бегством[69]. Афиняне же одержали победу над передовым отрядом кораблей; услышав затем, что враги овладели проходом, они вернулись домой [70], приняли некоторые решения относительно будущего, благодаря чему в последующих сражениях превзошли все многочисленные и прекрасные подвиги, совершенные ими раньше. (93) В то время все союзники пали духом. Пелопоннесцы перегораживали Стеной Истм [71]в поисках только личного спасения. Другие города подчинились варварам и сражались на стороне персов, за исключением, может быть, тех, которыми пренебрегали из-за их незначительности [72]. Приближалось 4200 триер [73], и бесчисленное сухопутное войско[74] намеревалось вторгнуться в Аттику. Казалось, афинянам не остается уже никакой надежды на спасение: покинутые союзниками, они обманулись во всех своих надеждах. (94) Правда, они могли не только избежать грозивших им опасностей, но даже добиться особых почестей, предложенных им царем; Ксеркс полагал, что, присоединив к своему флоту афинский, он сразу овладеет и Пелопоннесом. Но наши предки не польстились на царские дары [75] и, несмотря на предательство остальных эллинов, не пошли на сговор с варварами; (95) они приготовились сражаться за свободу сами и снисходительно отнеслись к тем, кто предпочел рабство. По их мнению, возглавляющим Элладу нельзя избегать опасностей войны, слабым же городам нужно искать спасения любой ценой. Подобно тому как лучшие мужи предпочтут славную смерть позорной жизни, так и могущественным городам лучше исчезнуть с лица земли, чем на виду у всех стать рабами. (96) Именно так они и думали. Вступать в борьбу с двумя враждебными им силами одновременно они не могли; чтобы бороться с каждой из них поочередно [76], они покинули город и отплыли на соседний остров, взяв с собою весь народ. Можно ли найти людей более мужественных или более преданных Элладе? Не желая стать виновниками порабощения других, они предпочли видеть запустение своего города, разорение страны, разграбление святилищ, сожжение храмов [77] и всю войну перенесенной на землю их отечества. (97) Но и это еще не все. Они приготовились сражаться одни против 1200 триер. Но до этого не допустили: пелопоннесцы, пристыженные их доблестью и считая, что, в случае поражения наших, и сами они не спасутся, а в случае победы опозорят свой город, были вынуждены принять участие в борьбе. Я не буду тратить время на рассказ о шуме, возникшем во время битвы, о криках и призывах команды, как это бывает во всех морских сражениях. (98) Но выделить то особенное, что достойно гегемонии и подтверждает мои прежние положения, - я обязан. Ведь наш город и до вторжения врагов настолько превосходил другие, что даже после опустошения выставил больше триер для борьбы за Элладу, чем все участники морской битвы [78]. И никто не настроен против нас так враждебно, чтобы не признать, что эта морская победа помогла выиграть войну, а инициатором этого сражения был наш город. (99) Кому же следует быть гегемоном в будущей войне против варваров, если не тем, кто более всего прославился в прежней войне, кто много раз принимал на себя главный удар, а в общих битвах был удостоен отличиями за доблесть? Не тем ли,,кто покинул свою родину для спасения других, кто в древние времена стал основателем большинства эллинских городов, а позже избавил их от величайших несчастий? И было бы вопиющей несправедливостью, если бы мы, претерпев в войне наибольшие беды, удостоились бы наименьших почестей и, ведя борьбу в первых рядах, были бы вынуждены теперь идти позади других.
(100) До сих пор, я уверен, никто не возразил бы, что наш город стал причиной наибольших благ и справедливо заслужил право на гегемонию. Но начиная с этого момента, некоторые упрекают нас в том, что, получив власть на море, мы причинили эллинам много зла. В своих речах эти люди обвиняют нас в порабощении мелосцев и гибели скионян [79]. (101) Я лично думаю так: прежде всего нельзя считать признаком плохого управления, если некоторые из воевавших с нами бывали сурово наказаны. Напротив, тот факт, что ни один из подвластных нам городов не испытал подобной участи, служит наиболее веским доказательством мудрости нашего управления делами союзников. (102) Если какой-либо другой город поступал бы при таких условиях с большей мягкостью, он с полным правом мог бы порицать нас. Но если дело обстоит не так и если невозможно управлять таким большим числом городов, не наказывая виновных, то разве не заслужили мы права на похвалу за то, что, поступив сурово с очень немногими, мы смогли в течение долгого времени удерживать за собою власть? (103) Я думаю, все согласятся, что самые лучшие руководители эллинов те, подданные которых чувствуют себя счастливыми. Как можно легко убедиться, под нашей гегемонией не только отдельные семьи достигли высшего процветания, но и возросло благосостояние городов. (104) Мы не завидовали тем из них, которые, усиливались, мы не вызывали в них смут; мы не вводили новых противоположных государственных форм, побуждая одних враждовать с другими и добиваться каждому в свою очередь нашего покровительства [80]. Напротив, признавая согласие среди союзников полезным для всех, мы, управляя государствами, применяли везде одинаковые законы. Мы заботились о городах как союзники, а не как тираны. Мы наблюдали только за общим ходом управления, предоставляя каждому свободу в личных делах. (105) Ведя борьбу с деспотизмом, мы оказывали помощь народу; мы считали вопиющей несправедливостью, чтобы большинство было в подчинении у меньшинства, а людей, менее состоятельных, но во всем остальном ничуть не хуже других, отстраняли от власти; и чтобы, кроме того, в общем для всех отечестве одни становились тиранами, другие метеками, а граждане по природе, лишались бы гражданских прав на основании закона [81].
(106) Имея право упрекать олигархию в таких и еще более серьезных недостатках, мы устанавливали у других тот же политический строй, как и у себя [82]. Я не думаю, чтобы нужно было превозносить его в долгой речи, тем более, что его значение можно разъяснить вкратце. Семьдесят лет [83] мы прожили при этом строе[84], не зная тирании, оберегая свободу перед лицом варваров, без междоусобной борьбы и сохраняя мир со всеми народами. (107) За все это люди рассудительные должны скорее всего- испытывать великую благодарность, а не порицать нас за клерухии, которые мы посылаем в разоренные города для охраны их территорий, а не в целях собственной выгоды. И вот доказательство: владея наименьшей землей по отношению ко множеству гражданского населения, мы в то же время обладаем величайшей властью; и триер у нас в два раза больше, чем у всех остальных вместе взятых. (108). И наш флот способен сражаться с противником, вдвое более многочисленным; вблизи Аттики находится Евбея, положение которой очень удобно для морской державы. И расположением и другими преимуществами она превосходит остальные острова; мы имели возможность установить там власть более сильную, чем даже в нашей стране. Кроме того, мы знали, что и у эллинов, и у варваров особенно славятся те, кто, изгнав своих соседей, создал у себя жизнь, полную изобилия и покоя [85]. Тем не менее ни одно из этих соображений не заставило нас применить насилие к жителям острова[86]. (109) Мы, единственный из народов, достигших большого могущества, не обращали внимания на то, что сами живем беднее, чем наши так называемые рабы; если бы мы захотели добиваться личных выгод, то уж во всяком случае не домогались бы земли скионцев, которую, как всем известно, мы передали платейским изгнанникам [87], и не упустили бы такой страны,, которая обогатила бы всех нас.
(110) Всем своим поведением мы проявили себя и предоставили убедительные доказательства, что не желаем чужого. Несмотря на это, нас осмеливаются обвинять люди, участвовавшие в установлении декархий [88]и осквернившие свое отечество. Они добились того, что преступления, совершенные их предшественниками, кажутся незначительными; они не оставили никакой возможности превзойти их тем, кто в будущем захотел бы, в Свою очередь, обратиться к злодеяниям. Будучи на словах сторонниками лакедемонян, они вели себя совершенно иначе. Оплакивая несчастья мелосцев, они посмели навлечь непоправимые беды на своих собственных сограждан. (111) Действительно, отказались ли они от какой- нибудь несправедливости? Каких только и позорных и ужасных злодеяний не испробовали они? Отъявленных врагов законности они считали самыми верными; предателям прислуживали как благодетелям; предпочитали рабствовать у одного из илотов[89], чтобы глумиться над своей родиной. Они чтили злодеев и убийц больше, чем своих родителей.(112) Они довели всех нас до крайнего ожесточения: раньше вследствие нашего благосостояния, каждый из нас находил много людей, сочувствующих ему даже при небольших неудачах; а во время правления этих людей мы перестали испытывать жалость друг к другу из-за множества наших личных несчастий, ибо ни у кого не оставалось времени пожалеть другого. (113) До кого только они не добрались? И кто был настолько далек от. общественных дел, чтобы его непосредственно не коснулись несчастья, в которые ввергли нас эти твари? Они не постыдились даже творить беззакония в своих городах и обвинять наш город в отсутствии правосудия; они смеют напоминать нам о частных и общественных процессах, когда-то бывших у нас, тогда как сами в течение трех месяцев убили без суда больше людей[90], чем наш город осудил за все время своей власти. (114) Изгнания, гражданская борьба, ниспровержение законов, государственные перевороты, насилия над детьми и бесчестие женщин, расхищение состояний, - кто мог бы все это перечислить? Об этом я могу сказать лишь одно: суровости нашего управления можно было бы прекратить одним постановлением [91], а убийства и беззакония, совершенные при них, не смог бы уврачевать никто на свете.
(115) Нельзя предпочесть нашей гегемонии ни теперешнего мира[92], ни автономии, записанной в договорах, а на самом деле не существующей. Кто захотел бы жить при таких порядках: пираты хозяйничают на море, наемники захватывают города; (116) вместо того, чтобы бороться с чужими за свою страну, граждане ведут междоусобную войну, сражаясь друг с другом внутри городских стен; города становятся военной добычей чаще, чем это было до заключения мира; в результате постоянных политических переворотов население городов живет в большем страхе, чем люди, подвергшиеся изгнанию: одни боятся будущего, тогда как другие постоянно рассчитывают на свое возвращение [93]. (117) Все это очень далеко от свободы и самоуправления: одни города - в руках тиранов, другими владеют гармосты, некоторые - опустошены, иные - под властью варваров, тех самых варваров, которые некогда осмелились перейти в Европу, возомнив о себе больше, чем следовало; (118) мы с ними так расправились, что они отказались не только от походов против нас, но даже и собственную страну не смогли уберечь от опустошения [94]. А когда они появились на 1200 кораблях, мы их так усмирили, что больше ни один военный корабль не заходил далее Фаселиды [95]; тогда они оставались в бездействии и выжидали удобного случая, не полагаясь более на свои силы. (119) Все это произошло исключительно благодаря доблести наших предков. Это ясно показали несчастья нашего города. С того самого момента, когда мы лишились власти, резко ухудшилось и положение других городов. После поражения нашего флота на Геллеспонте и перехода гегемонии к другим, варвары, одержав победу в морском сражении, захватили власть над морем, овладели большей частью островов, высадились в Лаконике, штурмом взяли Киферу и, огибая Пелопоннес, предавали его опустошению [96]. (120) Можно ясно представить себе значение происшедшей перемены, сравнивая один за другим договоры, заключенные в период нашей власти и написанные теперь. Тогда мы ограничили власть царя, на некоторых наложили дань и запретили ему пользоваться морем. Теперь же он руководит делами эллинов [97], указывая каждому, что тот должен делать и чуть ли не ставит по городам своих правителей. (121) Что же ему еще остается сделать? Он распоряжается исходом войны, управляет сроками мира, руководит всеми текущими делами. Мы отправляемся к нему, как к владыке, с жалобами друг на друга. И разве мы не называли его великим царем как его пленники? Разве во время наших междоусобных войн мы не ждем спасения от того, кто охотно погубил бы нас обоих? [98].
(122) Размышляя об этом, следует с негодованием отнестись к существующим ныне порядкам, сожалеть о времени нашей гегемонии и осудить лакедемонян [99]; ведь они сначала вступили в войну под предлогом освобождения эллинов, а в конце ее передали в рабство [100] столь многих из них; они убедили ионян отложиться от нашего города, от своей метрополии, спасавшей их не один раз. Они выдали их тем самым варварам, против воли которых ионяне населяют эту страну, никогда не прекращая борьбы с персами. (123) Лакедемоняне тогда негодовали, когда мы законно стремились к власти над кем-либо из них. А теперь, когда ионяне сведены на положение рабов, они более не заботятся о них; а ведь несчастья этих людей не ограничиваются уплатой подати и необходимостью видеть свои акрополи в руках врагов. Кроме этих общих бед, они еще и сами подвергаются оскорблениям, более мучительным, чем у нас покупные рабы: ведь никто из нас не истязает так своих рабов, как варвары при наказаниях свободных людей. (124) Но вот самое большое из бедствий: ионян принуждают совершать походы для укрепления их собственного рабства, для борьбы с теми, кто добивается их освобождения, и подвергаться таким опасностям, в которых они погибнут на месте в случае поражения и попадут еще в более суровое рабство в будущем, если окажутся победителями. (125) Кого же, как не лакедемонян следует считать ответственными за это? Обладая таким могуществом, они пренебрегают страданиями своих союзников, а варвары упрочивают свое господство, пользуясь силами эллинов. Раньше лакедемоняне изгоняли тиранов [101] и помогали народу, но теперь они так изменились, что ведут войну против демократии и содействуют установлению монархии. (126) Уже после заключения мира они разрушили Мантинею [102], захватили фиванскую Кадмею [103], а теперь осаждают Олинф и Флиунт[104] и помогают Аминте, царю македонян, Дионисию, тирану Сицилии и варвару, правителю Азии, достичь наибольшей власти[105]. (127). И разве не является нелепостью, что вожди эллинов делают одного человека властелином такого множества людей, что не легко даже установить их численность, а величайшим из городов не только не позволяют быть хозяевами своей собственной судьбы, но принуждают их пребывать в рабстве или навлечь на себя величайшие, беды. (128) Но всего ужаснее то, что люди, претендующие на гегемонию, ежедневно совершают походы против эллинов, а с варварами вступили в союз на вечные времена!
(129) Пусть никто не подумает, что я настроен к ним недоброжелательно, если с такой резкостью вспомнил об этих событиях, хотя в начале речи обещал говорить о примирении. Я говорил так не из желания очернить город лакедемонян перед другими. Нет, я хочу, чтобы сила моего убеждения заставила их самих отказаться от своего прежнего образа мыслей. (130) Убедить кого-либо в его ошибках, или возбудить в нем желание поступать совсем по-другому - невозможно, если сначала решительно не осудить его поведение в настоящее время. Обвинителем считается тот, кто говорит с целью нанести вред, а советником - тот, кто порицает, желая принести пользу[106]. Одни и те же слова нельзя принимать одинаково, если они произносятся с разными намерениями[107]. (131) Поэтому мы имеем основания упрекнуть лакедомонян и за то, что, вынуждая соседей жить на положении илотов только в интересах своего города, они, однако, не предпринимают ничего для общей пользы своих союзников; а ведь они могли бы, примирившись с нами, превратить варваров в периеков всей Эллады[108]. (132) Гордые по природе, а не по счастливой случайности, должны браться за дела, гораздо более значительные, чем облагать данью островитян[109]; ведь они, вынужденные из-за недостатка земли распахивать горы, как раз и заслуживают нашего сострадания. И это в то время, когда жители материка[110] оставляют невозделанной большую часть страны, ввиду исключительного плодородия земли. Ибо и с тех полей, которые обрабатываются, извлекаются огромные богатства.
(132) Я думаю, если кто-нибудь, придя со стороны, стал бы зрителем: современных нам событий, он признал бы, что оба наши народа охвачены, крайним безумием; ведь мы подвергаем себя опасности из-за пустяков; вместо того, чтобы спокойно владеть многими землями. Мы опустошаем нашу страну, пренебрегая возможностью получать доходы с Азии. (134) А для царя нет ничего выгоднее, как только следить за тем, чтобы наши взаимные войны никогда не прекращались. Мы же, напротив, вместо того чтобы внести смуту в его дела или вызвать беспорядки, стремимся помочь успокоить волнения, если они у него случайно возникнут. Даже теперь, когда на Кипре сражаются две армии, мы разрешаем ему пользоваться одной и осаждать другую, хотя обе они состоят из эллинов [111]. (135) А восставшие против него киприоты не только дружны с нами [112], но ищут также и покровительства лакедемонян. Лучшая часть пехоты, выступившая в поход с Тирибазом, набрана в наших местах, а большинство кораблей прибыло из Ионии. Все они с большей охотой вместе опустошали бы Азию вместо того, чтобы сражаться друг с другом из-за пустяков. (136) Об этом мы совершенно не беспокоимся, а спорим из-за Кикладских островов[113], передавая в то же время варвару множество городов и столь значительные войска. Вот почему, по праву презирая всех нас, одними он уже владеет, другими намерен овладеть, против третьих злоумышляет. (137) Он добился того, чего не смог сделать ни один из его предков. Азия принадлежит царю[114] с согласия и нашего, и лакедемонян; в эллинских городах он пользуется такой неограниченной властью, что одни - разрушает, в других укрепляет акрополи стенами. И все это результат не его могущества, а только нашего безрассудства.
(138) Между тем некоторые восхищаются величием дел царя, утверждают, что он - опасный враг [115], и подробно рассказывают, какие большие перемены внес он в жизнь эллинов. Я Hie думаю, что говорящие это - не отвращают, но ускоряют войну. Ведь если даже сейчас, когда мы можем покончить с нашими разногласиями, а он все еще будет испытывать затруднения, с ним трудно воевать, то разве не следует поэтому еще более опасаться того момента, когда государство варваров окрепнет, и они добьются согласия между собой, а мы, как и теперь, будем продолжать нашу взаимную вражду. (139) Но если эти люди даже соглашаются с моими доводами, то и в этом случае они еще не имеют правильного представления о могуществе царя. Вот если бы они могли доказать, что когда-либо он восторжествовал сразу над обоими нашими городами; только тогда они имели бы достаточно веские основания для своих попыток запугать нас. Если же этого не было, если только,.пользуясь нашей враждой с лакедемонянами, он, .присоединяясь к одной из сторон, содействовал превосходству другой, то и это отнюдь не является признаком его силы. В таких обстоятельствах часто и незначительные силы создавали большой перевес [116] ; я мог бы сказать то же самое и о Хиосе [117]- именно та сторона, к которой хиосцы желали присоединиться, и достигала перевеса на море. (140) Было бы несправедливо судить о могуществе царя, основываясь на том, к кому из нас двоих он присоединялся; сила проявляется только в тех войнах, которые он вел сам и для себя. Что предпринял он против восставших после отпадения Египта? Разве не отправил он на эту войну знатнейших из персов, Абракома, Титравста и Фарнабаза? Эти полководцы, проведя там три года [118] и претерпев больше вреда, чем причинив, в конце концов разве не отступили с таким позором, что восставшие больше не довольствовались своей независимостью, но стремились добиться власти и над своими соседями? (141) После этого состоялся поход против Евагора[119]; последний правил одним единственным городом[120], который, впрочем, по договору был передан персидскому царю. Живя на острове, Евагор сначала терпел неудачи на море, а для защиты страны, у него было только 3000 пелтастов; и все же в войне с ним царь до сих пор не может одержать победы над столь ничтожными силами, потратив на это уже шесть лет. И если возможно судить о будущем по прошлому, то всего скорее можно ждать, что еще кто-либо другой отпадет от него [121], прежде чем царь принудит Евагора к сдаче. Такая вялость военных действий вообще характерна для царя. (142) В Родосской войне [122] царя поддерживали союзники лакедемонян вследствие суровости установленного у них политического режима. На службе у него были наши гребцы, а флот возглавлял Конон, самый предусмотрительный из стратегов, пользовавшийся наибольшим доверием у эллинов и опытнейший в опасностях войны. Все же, несмотря на такого помощника, царь допустил, чтобы в течение трех лет флот, боровшийся за Азию, был блокирован всего только сотней триер [123]; в течение пятнадцати месяцев он отказывал воинам в уплате денег, и если бы это зависело только от царя, они бы не раз убежали от него; только благодаря их полководцу [124] и союзу, основанному в Коринфе [125], они с трудом добились победы в морском сражении. (143) И это вот- самое царственное и величественное из всех его предприятий, и об этом-то не устают твердить желающие превознести подвиги варваров. Однако никто не может сказать, что я односторонне подбираю примеры или, обращая внимание на мелочи, опускаю наиболее важное, (144) Чтобы избегнуть подобного упрека, я изложил славнейшие из его походов; но я не забыл и того, что Деркилид [126] только с тысячей гоплитов распространил свою власть на Эолиду; Дракон [127], овладев Атарнеем и собрав войско в 3000 пелтастов, опустошил равнины Мисии; Фибр он[128], переправившись в Азию с несколько большими силами, довел Лидию до полно" го разорения и, наконец, Агесилай [129] с войском Кира покорил почти всю страну по эту сторону реки Галиса. (145) Нет оснований бояться ни войска, повсюду сопровождающего царя, ни доблести самих персов. Поход. Кира в глубь материка [130] ясно показал, что воины Кира ничуть не храбрее воинов царя, живущих на побережье. Я оставляю в стороне все битвы [131], в которых они терпели поражения; я даже согласен с тем, что они враждовали между собой и отнюдь не были воодушевлены желанием рисковать собою в борьбе против брата царя. (146) Но когда Кир был убит, все народы Азии объединили свои силы. Однако даже при таких благоприятных обстоятельствах они воевали так постыдно, что не предоставили никакой возможности что-либо сказать в их пользу людям, постоянно восхваляющим мужество персов. Они имели дело с шестью тысячами эллинов [132], отобранных вовсе не по доблести; это войско состояло из тех, кто вследствие своей бедности не мог прокормиться на родине [133]. Это были люди, незнакомые со страной, лишенные союзников, преданные теми, кто шел вместе с ними в поход[134], потерявшие полководца, за которым следовали. (147) И все же персы были настолько слабее этих людей, что царь,, оказавшись тогда в затруднительном положении и не полагаясь на свое войско, решился вопреки договору схватить вождей наемников [135], чтобы таким коварным поступком внести смятение в эллинское войско. Он счел за лучшее совершить преступление против богов, чем встретиться с эллинами в честном бою. (148) Потерпев неудачу в своем замысле, ибо воины объединились и мужественно перенесли несчастье, он послал вслед за ними, при их отступлении, Тиссаферна [136] и всадников, которые всячески злоумышляли против них. Но они проделали этот поход так, как будто бы шли в сопровождении почетной охраны, больше всего страшась незаселенной части страны и считая величайшим из благ, если сталкивались с возможно большим числом врагов. (149) И вот главное из всего сказанного: эти люди, вторгшись не в целях грабежа и не ради захвата поселения, но выступив в поход против самого царя, прошли обратный путь безопаснее послов, совершающих путешествие к царю для переговоров о дружбе. Я полагаю поэтому, что во всех основных случаях ясно доказана слабость персов, ибо они потерпели множество поражений на побережье Азии, понесли суровое наказание за вторжение в Европу, либо бесславно погибнув, либо позорно уцелев, и, наконец, подверглись осмеянию у самых стен царского дворца[137].
(150) И все это произошло не случайно, но совершенно естественно. Ибо невозможно для народа при такой системе воспитания и управления быть причастным к какому-либо виду доблести или водрузить победный трофей после битвы с врагами [138]. Разве мог бы появиться среди них опытный стратег или хороший воин при таком образе Жизни, когда большинство их представляет неорганизованную толпу, не сведущую в опасностях, лишенную выносливости на войне, но воспитанную для рабства лучше-, чем наши домашние рабы. (151) И даже те из них, которые пользуются наибольшим почетом, все без исключения, жили, не соприкасаясь ни с общественными, ни с государственными интересами. Все свое время проводят они перед одними - кичась, перед другими - раболепствуя, как люди до конца развращенные по натуре; вследствие богатства их тела изнежены роскошью; вследствие власти одного человека, в душе они низки и полны раболепного страха. Выстраиваясь, как на параде, у дворца, падая ниц при царских выходах, стремясь унизить себя любым способом, они преклоняются перед смертным человеком, провозглашая его божеством, а богами пренебрегают больше, чем людьми. (152) Поэтому те из них, которых называют сатрапами, отправляясь из внутренней части страны к морскому побережью, не позорят полученного дома воспитания, но придерживаются тех же самых привычек; они вероломны по отношению к друзьям, трусливы перед врагами и в жизни своей то пресмыкаются, то преисполнены высокомерия, презирая союзников и заискивая у противников. (153) Они содержали на свой счет в течение восьми месяцев войско Агесилая[139], а сражающихся за них лишили оплаты в срок, вдвое больший. Людям, захватившим Кисфену [140], они выплатили сто талантов, а с теми, кто вместе с ними участвовали в походе на Кипр, обращались высокомернее, чем с пленными. (154) Короче говоря, не задерживаясь на каждом отдельном случае, но характеризуя все в целом, - кто из воевавших с ними не вернулся разбогатевшим? И, наоборот, кто из подвластных им не погиб от жестокого обращения? Разве не посмели они схватить для предания казни Конона, сокрушившего в борьбе за Азию власть лакедемонян? И разве не почтили они величайшими дарами Фемистокла [141], победившего их на море в борьбе за Элладу? (155) Как следует ценить дружбу тех, кто карает благодетелей, а перед причиняющими зло так явно заискивает? Кого из нас они только не оскорбили? И было ли такое время, когда бы они не злоумышляли против эллинов? И что в нашей стране не вызывает у них ненависти? Разве не посмели они в прежней войне разграбить и предать огню жилища и храмы богов? (156) Поэтому и следует похвалить ионийцев, наложивших проклятие на тех, кто посмел бы коснуться сожженных храмов или захотел бы восстановить их в прежнем виде; и это не от недостатка средств на восстановление, но чтобы сохранить для потомков память о нечестии варваров, чтобы никто и никогда больше не поверил людям, дерзнувшим на такое святотатство; чтобы все остерегались и опасались их, видя, что эти люди вели войну не только против нас самих, но и против наших святынь.
(157) И о наших гражданах я могу привести сходные примеры. О враждебных чувствах к другим народам, с которыми они воевали, они забывают сразу же после заключения мира, а к жителям материка не чувствуют благодарности даже тогда, когда получают от них какую-нибудь услугу. Так глубоко и навсегда укоренился в них гнев на этих людей. Отцы наши многих осудили на смерть за сочувствие персам, а в собраниях еще и теперь, до обсуждения дел, провозглашают проклятие против любого из граждан, вступившего в переговоры с персами[142]. Во время посвящений в мистерии, вследствие ненависти к персам, Евмолпиды и Керики во всеуслышание отлучают от святынь и других варваров, так же как человекоубийц. (158) Мы по природе настроены к ним так враждебно, что из древних, преданий охотнее всего уделяем внимание сказаниям о Троянских и Персидских войнах, из которых можно узнать о неудачах персов. Всякий заметит, что война с варварами порождает торжественные песнопения, а война с эллинами - погребальные песни; первые исполняются во время празднеств, вторые - при воспоминании о наших несчастьях[143]. (159) Я думаю даже, что и поэмы Гомера получили большую славу, потому что он так прекрасно воспел тех, кто вел борьбу с варварами; поэтому-то наши предки и решили отвести его искусству почетное место и в мусических состязаниях, и в воспитании юношества, чтобы, часто слушая его песни, мы узнавали бы о наших извечных врагах и, соревнуя доблести воевавших с ними, стремились к таким же подвигам. (160) Мне Кажется, что существует чрезвычайно много причин, призывающих нас к войне с персами, особенно те возможности, которые мы можем лучше всего использовать в настоящий момент. Ими не следует пренебрегать. Было бы стыдно не воспользоваться сразу благоприятным случаем, а вспоминать о нем, когда он пройдет. В самом деле, чего нам желать сверх того, что у нас уже есть, если мы намереваемся воевать с царем? (161) Разве не отпали от него Египет и Кипр?[144]. Не опустошены войной Финикия и Сирия? И разве Тир, которым он так гордился, не захвачен его врагами?[145]. Из городов Киликии большая часть в руках наших союзников, а другие нетрудно приобрести. (162) Гекатомн, наместник Карии, фактически давно уже отпал и открыто заявит об этом, как только мы этого пожелаем. На побережье Азии от Книда до Синопа живут эллины, которых нужно не уговаривать, а лишь не мешать им воевать. При наличии у нас таких опорных пунктов, в то время, когда разрастающаяся война грозит Азии со всех сторон, нужно ли так детально обсуждать возможный исход событий? Поскольку персы не могут устоять против небольших отрядов эллинов, нетрудно предвидеть, что произойдет с ними, если им придется вести войну со всеми нами. (163) Таково положение в действительности. Если варвар крепче утвердится в приморских городах, увеличив их гарнизоны, то, может быть, некоторые из близлежащих к материку островов, как, например, Родос, Самос и Хиос, могут склониться на его сторону. Но если мы первые овладеем ими, то население Лидии, Фригии и внутренней части страны окажется во власти тех, кто начнет оттуда военные действия. (164) Поэтому надо спешить и не терять времени, чтобы с нами не случилось того же, что и с нашими отцами. Ибо они, придя позже варваров и бросив на произвол судьбы некоторых [146]союзников, были вынуждены бороться в небольшом числе со множеством врагов. Если бы они первыми переправились на материк, они могли бы, объединив силы эллинов, покорить поочередно каждый из народов. (165) Как показывает опыт, когда приходится воевать с воинами, собранными из многих мест, не следует ждать, пока они подготовятся к бою. Нужно напасть на них, пока они еще не звенели соединиться. Наши отцы, допустив сначала ошибку, исправили ее, выстояв в величайшей борьбе. Мы же, если проявить благоразумие, будем настороже с самого начала и попытаемся первыми выставить войско в Лидии и Ионии. (166) Мы знаем, что царь управляет народами Азии без их согласия, но потому, что он располагает большими силами, чем каждый из них в отдельности. Если мы переправим туда более сильное, чем у него, войско, которое при желании мы легко соберем, мы сможем безопасно извлекать доходы из всей Азии. Гораздо лучше воевать с царем за царство, чем спорить о гегемонии между собой.
(167) Необходимо предпринять этот поход еще при жизни нынешнего поколения, чтобы люди, вместе переносившие бедствия, могли бы. воспользоваться и преимуществами, а не провели бы всю остальную жизнь, терпя неудачи. Достаточно уже и того времени, в течение которого каких, только ужасов они не изведали? Кроме множества бедствий, существующих на свете в силу человеческой природы, мы сами, помимо неизбежных, (168) изобретаем еще и новые, затевая смуты и междоусобные войны. При этом одни противозаконно погибают у себя на родине, другие блуждают с женами и детьми на чужбине, многие, не имея куска хлеба, вынуждены служить наемниками.[147] и умирают, сражаясь против друзей за интересы врагов. Никто еще ни разу не выражал своего негодования по поводу этих бед. Люди готовы проливать слезы из-за несчастий, выдуманных поэтами, а при виде множества подлинных и безмерных страданий, вызванных войной, не только не испытывают жалости, но, напротив, радуются больше несчастью других, чем своему собственному счастью. (169) Быть может, многим покажется смешным мое простодушие, что я горюю о несчастии отдельных людей в такие времена, когда Италия разорена[148], Сицилия порабощена, множество городов выдано варварам[149], а остальные части Эллады находятся в страшной опасности. (170) Я удивляюсь тому, что люди, стоящие во главе государств, считают себя вправе гордиться, хотя никогда не могли сказать или придумать ничего дельного для решения таких важных вопросов. Если бы они были достойны своего доброго имени, они должны были, отложив все остальное, высказаться и дать совет относительно войны с варварами. (171) Возможно, они добились бы успеха; но если, бы даже они не смогли достигнуть своей цели, они во всяком случае оставили бы нам свои слова как оракулы[150] на будущее время. Однако, занимая высокое положение, они заботятся о мелочах, а нам, стоящим в стороне от государственных дел [151], предоставляют подавать советы в самых важных делах. (172) Но чем малодушнее наши руководители, тем решительнее мы должны обдумывать, как нам избавиться от теперешней нашей вражды. Напрасно теперь мы заключаем соглашение о мире: мы не прекращаем войн, а лишь откладываем их и дожидаемся удобного момента, когда сможем нанести друг другу, непоправимый вред. (173) Надо отбросить эти коварные помыслы и приступить к тем делам, которые предоставляют нам возможность безопасно жить в своих городах и с большим доверием относиться друг к другу. Сказать об этом можно легко и просто: невозможно сохранить прочный мир, пока мы не начнем общими силами войну с варварами и не будет согласия среди эллинов, пока они не научатся извлекать выгоду из одного и того же источника и рисковать своей жизнью в борьбе с одним и тем же врагом[152]. (174) Когда это осуществится, мы избавимся от нужды в куске хлеба, которая разрушает дружбу, обращает родство во вражду, вовлекает всех людей в войны и смуты. Тогда, несомненно, между нами утвердится согласие и истинное расположение. Ради этого мы должны приложить все усилия, чтобы как можно скорее перенести войну отсюда на материк: тогда, по крайней мере, из нашей междоусобной ^борьбы мы. смогли бы извлечь одну пользу: употребить против варваров опыт, приобретенный нами в этой борьбе.
(175) Но, может быть, из-за соглашений, заключенных с царем, следует помедлить, а не торопиться и не предпринимать похода слишком поспешно? Между тем, в результате этих соглашений, освобожденные города благодарны царю, приписывая ему свою автономию. А города, выданные. варварам, стали считать виновниками своего порабощения, во-первых лакедемонян, а затем и всех других, участвовавших в заключении мира.. Так не лучше ли уничтожить эти соглашения, а вместе с ними и укоренившееся мнение, будто варвар заботится об Элладе и стоит на страже мира, а некоторые из нас губят его и наносят ему вред? (176) Смешнее всего то, что из статей, .записанных в этом соглашении, мы соблюдаем самые худшие; постановления, предоставляющие автономию островам и городам Европы, давно уничтожены и напрасно значатся на стелах; а статьи, позорящие нас, предавшие варварам многих наших союзников, остаются бесспорными и сохраняют для всех нас силу закона. А как раз их-то и следовало бы уничтожить, не оставляя ни на один день, рассматривая их не как соглашения, а как приказ. Кто не знает, что соглашением является лишь то, что заключает в себе равные и общие для обеих сторон условия, а приказ всегда ставит в невыгодное положение, вопреки справедливости, одну из сторон? (177) Вот почему мы имеем право обвинять послов, заключивших этот мир [153], в том, что они, будучи посланными эллинами, заключили договор в пользу варваров. А им следовало определить, что-нибудь одно: или чтобы каждый владел своим, или чтобы можно было присоединить завоеванное, или сохранить то, чем мы обладали к моменту заключения мира и, найдя какую-то общую для всех справедливую основу, составить текст договора на этих условиях. (178) Но они не оказали никакого предпочтения нашему городу и городу лакедемонян, а варвара сделали господином всей Азии, как будто мы вели войну в его интересах, как будто власть персов издревле существует, а мы только что поселились в наших городах; на самом же деле они пользуются этим почетным положением лишь недавно, мы же стоим во главе Эллады испокон веков. (179) Я думаю, что смогу еще яснее показать пренебрежение к нам и корыстолюбие царя в следующем: вся земля под небом делится на две части, из которых одна называется Азией, другая - Европой. Половину царь получил по этому договору, как будто он делил землю с Зевсом, а не заключал договор с людьми[154]. (180) Он заставил нас записать этот договор на каменных стелах и поставить их в общеэллинских храмах[155]. Это - трофей, далеко превосходящий славой трофеи, воздвигаемые на поле битвы; ведь они напоминают о маловажных делах и об одном счастливом событии, а эти стелы поставлены в память всей войны и унижения всей Эллады. (181) Все это должно вызывать в нас справедливый гнев; нам следует рассмотреть способы отмщения за прошлое и переустройства будущего. Какой позор - в частной жизни мы считаем за правило использовать варваров в качестве рабов, а в общественной - оставляем без внимания порабощение персами столь многих союзников. Герои Троянской войны, разгоревшейся из-за похищения одной женщины, сочувствовали негодованию обиженных [156] до такой степени, что прекратили войну лишь после разрушения города дерзкого- обидчика. (182) Мы же, хотя оскорблена вся Эллада, ничего не сделали для общего отмщения за нее, хотя имели полную возможность совершить подвиги, достойные обетов богам. Такая война лучше мира, она скорее похожа на священное посольство, чем на поход; она полезна и для тех, кто стремится к мирной жизни и кто мечтает о войне. Одни могли бы спокойно извлекать пользу из своего добра, другие - приобрести большие богатства за чужой счет. (183) Если поразмыслить, то окажется, что эти предприятия нам в высшей степени полезны во многих отношениях. Скажите, с кем воевать тем, кто нисколько не стремится к выгоде, а имеет в виду только справедливость? Не с теми ли, которые прежде причиняли зло Элладе и теперь питают против нее коварные замыслы и вообще всегда так к нам относились? (184) На кого должен быть направлен гнев тех, кто не вовсе лишен мужества, но обладает им в достаточной степени? Не на тех ли кто облечен властью большею, чем это подобает людям, а на-деле заслуживают даже меньшего, чем то, что есть у каждого- нашего бедняка. Против кого предпринять поход тем, кто стремится почитать своих богов, не забывая и о своих интересах? Не против ли тех, которые в одно и то же время являются и нашими естественными, и унаследованными врагами, накопившими богатства, и менее всего способными защитить их? .Разве не персы оказываются именно в таком положении? (185) Мы даже не доставим неприятностей городам,, производя у них набор воинов, что теперь, при нашей войне друг с другом, для них в высшей степени тягостно: ведь гораздо меньше будет желающих остаться на родине, чем таких, которые предпочтут принять участие в походе. Какой юноша, какой старец настолько равнодушен к славе, что не захочет вступить в это войско, возглавляемое афинянами и лакедемонянами, в войско, которое собирается ради свободы союзников и отправится в поход по воле всей Эллады для отмщения варварам? (186) А какая молва, память, слава должна стать уделом людей, отличившихся в великих делах, и при жизни, и после смерти! Если воевавшие с Александром [157]за взятие одного города удостоились таких похвал, то какая слава выпадет на долю победителей всей Азии? Кто, одаренный талантом поэта или. искусством оратора, не захочет посвятить свой труд и размышления тому, чтобы оставить на вечные времена памятник своего гения и их героизма?
(187) В настоящий момент я не придерживаюсь того же самого мнения, как в начале речи. Тогда мне казалось, что я смогу найти слова,, достойные этой темы. Однако я не смог выразить все ее величие, и многое, о чем я думал, ускользнуло от меня. Вы должны, сами определить, - какого благополучия достигли бы мы, если бы перенесли на материк ту войну, которую мы ведем сейчас друг против друга, а в Европу вернули бы процветание Азии? (188) Вы не должны уйти отсюда, ограничившись только ролью слушателя; те, кто имеет возможность действовать, обязаны, побуждая друг друга,, попытаться примирить города - наш и лакедемонян; соревнующиеся в ораторском искусстве должны с этого дня не составлять более речей о залогах и других бесполезных вещах, но соперничать с этой речью, обдумывая средства, как сказать лучше меня о тех же самых делах; (189) они должны подумать о том, что тот, кто обещает [158]многое, не должен заниматься пустяками и говорить не о том, от чего жизнь людей, которых они убеждают, ни в чем не станет лучше, но о делах, свершение которых освободит и их самих от затруднений, и для. других окажется причиной великих благ.
(около 346 г. до н. э.)
Речь, обращенная к Филиппу, царю Македонии, написана вскоре после заключения Филократова мира в 346 г. до н. э. До заключения мира оратор работал над речью об Амфиполе, краткое содержание которой он излагает здесь в самом начале. Речь об Амфиполе не была завершена в связи с тем, что мир, к установлению которого она призывала, был заключен до того, как она была окончена.
За время, истекшее после произнесения "Панегирика", Исократ потерял надежду на установление всеобщего мира между греческими государствами и на их объединение под руководством Афин для похода против Персии. Теперь, после Филократова мира, он обращает свои взоры на македонского царя Филиппа II, считая, что последний, сумеет добиться установления всеобщего мира и объединения сил Эллады для похода против персов. Таким образом, в этой речи Исократа воодушевляет та же идея, только осуществления ее он добивается иными средствами и на другой основе.
Цель речи - направить агрессию Македонии против Персии, освободить Грецию от неимущего населения, поселив его на завоеванной территории Малой Азии. Прославление Афин уступает здесь место прославлению царя Филиппа.
Особенно интересна в этой речи полемика, направленная, против ораторов антимакедонской группировки. Исократ называет их "клеветниками" (§73): эти ораторы доказывают, что недавно заключенный мир на деле является войной, что силы Филиппа растут не в интересах Эллады, а против нее. Указанные идеи, носящие характер политических лозунгов, мы находим во II "Филиппике" Демосфена (§ 6, 33). В III "Филиппике" Демосфен настойчиво указывает, что заключенный мир на деле является войной (§ 8-10).
Исократ не называет имен своих противников, что является, по-видимому, знаком крайней ненависти и презрения.
На стороне Филиппа выступали олигархические круги греческих полисов: от лица этих кругов и выступает Исократ в речи "Филипп".
СОДЕРЖАНИЕ РЕЧИ, СОСТАВЛЕННОЕ НЕИЗВЕСТНЫМ АВТОРОМ
Надо знать, что эту речь Исократ написал для Филиппа после того,. как стараниями послов во главе с Эсхином и Демосфеном был заключен мир[1]. Поэтому Исократу и представился случай, чтобы написать ему теперь как человеку, ставшему другом Афинского государства. Под видом воздания хвалы Филиппу он советует ему, - помирив друг с другом большие государства Эллады, враждующие между собой, - пойти походом на персов. "Ибо, - заявляет он, - тебе пристало совершить это, как Гераклиду и как человеку, обладающему столь великим могуществом". Получив и прочитав эту речь, Филипп не послушался излагавшихся в ней советов, но отложил их исполнение до другого времени. Однако позже сын его Александр тоже прочитал эту речь и, воодушевленный ею, предпринял поход против Дария Второго [2], называвшегося Охом. Ибо главное имя его было Ох, персы же из лести величали его Дарием, сообразно с тем, как называли его далеких предков.
Содержание речи - прагматическое, ибо она содержит совет. Исократ написал эту речь, будучи стариком, незадолго до своей и Филиппа кончины, как утверждает Гермипп.
* * *
(1) Не удивляйся, Филипп, что я начну свою речь не с того, с чем я считаю необходимым обратиться к тебе сейчас и о чем буду говорить позже, а с того, что я написал об Амфиполе. Я хочу сначала коротко сказать об этом, чтобы показать и тебе, и всем другим, что не по неведению и не заблуждаясь относительно слабого состояния здоровья, в котором я теперь нахожусь, принялся я писать речь, обращенную к тебе, но напротив, вполне естественно оказался мало-помалу подведен к этому.
(2) Дело в том, что, видя, как война, возникшая у тебя с нашим государством из-за Амфиполя, причиняет много бедствий, я решил высказаться об этом городе и о его земле, но совершенно не так, как обычно говорят твои друзья, и не так, как об этом говорят наши ораторы, а предельно отличаясь от них по образу мыслей. (3) Они подстрекали к войне, поддерживая наши стремления, а я ни единым словом не высказывался о спорных вопросах, но избрал такую тему, которая казалась мне наиболее способствующей установлению мира: я всегда говорил, что все вы ошибаетесь в оценке событий и что ты воюешь в наших интересах, а наше государство - в интересах твоего могущества. В самом деле, тебе выгодно, чтобы мы владели этой землей, а государству нашему обладание ею никакой пользы не принесет. (4) И, по-видимому, я излагал свое мнение перед слушателями таким образом, что ни один из них не стал хвалить стиль речи за точность и ясность, как это делают некоторые, но все восхищались правдивостью содержания и сочли, что, пожалуй, нет другого способа прекратить вражду между вами (5), если только ты не убедишься, что для тебя более ценной будет дружба с нашим государством, чем доходы, получаемые с Амфиполя, а государство наше не поймет, что нужно избегать основания подобных колоний, в которых население четыре или пять раз подвергалось уничтожению, и искать таких мест для колоний, которые расположены далеко от тех, кто способен властвовать, но вблизи тех, кто привыкли быть рабами (так, например, как лакедемоняне колонизовали Кирену) [3]. (6) Вражда прекратится, если ты поймешь, что передав нам эту землю на словах, в действительности ты сам будешь владеть ею, а к тому же приобретешь и нашу признательность (ты получишь от нас в залог дружбы всех тех, кого мы отправим колонистами в твое государство): вражда прекратится, если кто-нибудь внушит нашему народу, что в случае взятия Амфиполя мы будем вынуждены быть так же признательны твоей власти ради живущих там граждан, как были признательны Амадоку Старшему ради колонистов, занимавшихся земледелием в Херсонесе [4]. (7) У всех тех, кто слышал подобные доводы, появилась надежда, что, если эта речь будет распространена, вы прекратите войну, и, отказавшись от прежних настроений, начнете совещаться о каком-нибудь общем благе для себя самих. Конечно, полагали ли они это с основанием или без основания, пусть отвечают за это они сами. А в то время, как я был занят этим делом, вы опередили меня, заключив мир до того, как я закончил работу над речью, - и разумно сделали это: ведь заключение мира на каких бы то ни было условиях лучше, чем перенесение бедствий, возникающих вследствие войны. (8) Хотя я был рад вынесенным решениям о заключении мира и полагал, что он не только нам, но и тебе, и всем другим эллинам принесет пользу, я все же не был в таком состоянии, чтобы отделаться от мыслей по поводу сложившихся обстоятельств, но был расположен к тому, чтобы тотчас же обдумать, как нам сохранить достигнутое и как сделать, чтобы государство наше через некоторое время не пожелало вести новые войны. (9) Размышляя наедине с самим собой об этом, я пришел к выводу, что Афины смогут сохранять, состояние мира только в том случае, если крупнейшие государства решат, прекратив междоусобицы, перенести войну в Азию и если они пожелают добиться: у, варваров тех преимуществ и выгод, которые они сейчас стремятся получить у эллинов: эту мысль мне приходилось уже высказывать в "Панегирике".[5]
(10) Однако обдумав это и придя к выводу, что едва ли когда-нибудь может найтись тема лучше этой, более касающаяся всех, более полезная для всех нас, я вновь стал писать о ней, хорошо сознавая при этом свое состояние и отдавая себе отчет в том, что сочинение подобной речи по силам человеку не моего возраста, но такому, кто находится в расцвете лет и по дарованию своему далеко превосходит других: (11) я видел также, что трудно составить сносно две речи на одну и ту же тему, тем более, если опубликованная раньше речь написана так, что даже завистники наши восхищаются и подражают ей еще больше, чем те, кто хвалил ее до чрезмерности. (12) И все же настолько я стал в старости честолюбив, что, пренебрегая этими трудностями, захотел, обращаясь к тебе, вместе с тем и ученикам моим показать и объяснить, что докучать на многолюдных собраниях и обращаться ко всем, собирающимся туда, с речью - это все равно, что ни к кому не обращаться: подобные речи оказываются такими же недейственными, как законы и проекты государственного устройства, сочиненные софистами.[6] (13) Нужно, чтобы те, кто хочет не болтать понапрасну, а делать что-нибудь полезное, и те, кто полагает, что они придумали путь к достижению какого-то всеобщего блага, предоставили другим выступать на этих собраниях, а сами выбрали бы в качестве исполнителя своих планов кого-нибудь из тех, кто умеет говорить и действовать, если только он пожелает внять их речам. (14) Придя к этому выводу, я предпочел обратиться к тебе, сделав свой выбор не из желания угодить, хотя для меня и было бы важно, чтобы речь моя была тебе приятна: однако мысль моя была направлена не на это. Я видел, что все остальные знаменитые люди живут, подчиняясь государству и законам [7], не имея возможности делать что-нибудь помимо того, что им приказывают, и к тому же они гораздо менее способны совершить те дела, о которых будет идти речь ниже. (15) Тебе же одному судьба дала неограниченную возможность и послов отправлять, к кому захочешь, и принимать, от кого тебе будет угодно, и говорить то, что кажется тебе полезным; к тому же· ты приобрел такое богатство и могущество, как никто из эллинов, - то,, что единственно может и убеждать, и принуждать. Это также, думаю, потребуется и для того дела, о котором будет идти речь. (16) Дело в том, что я намерен тебе советовать привести эллинов к согласию и возглавить, поход против варваров: убеждение подходит для эллинов, а принуждение· . полезно для варваров. В этом, таким образом, заключается главное содержание всей этой речи.
(17) Я не побоюсь рассказать тебе, за что стали упрекать меня некоторые из моих учеников, - думаю, что от этого будет какая-то польза. Когда я сообщил им, что намерен послать тебе речь, составленную не как образец красноречия и не прославляющую войны, которые ты провел (это сделают другие), но в которой я попытаюсь склонить тебя к делам более близким тебе, более прекрасным и полезным, чем те, которые ты до сих пор предпочитал, (18) они были так поражены, подумав, не сошел ли я с ума от старости, что осмелились порицать меня - то, чего они раньше никогда не делали, - говоря, что я берусь за дела странные и слишком безрассудные, "поскольку ты, - говорили они, - намерен послать речь, с советами Филиппу, который, если даже раньше и допускал, что он ниже кого-нибудь по разуму, теперь, благодаря огромным успехам, непременно должен считать себя способным к лучшим решениям, чем все остальные. (19) Кроме того, он окружил себя наиболее дельными людьми из македонян, которые, естественно, если даже в других делах и несведущи, то во· всяком случае знают лучше тебя, что полезно для него. Да и из эллинов ты сможешь увидеть многих живущих там людей, не лишенных славы или ума, но таких, пользуясь советами которых, он не уменьшил своего царства, а добился положения, какого можно только пожелать. (20) Чего ему еще недостает? Разве фессалийцев, которые раньше властвовали над Македонией, он не расположил к себе так, что каждый из них больше доверяет ему, чем гражданам, входящим в их союз? А соседние города, - разве он не привлек одни из них на свою сторону благодеяниями и не уничтожил другие, которые причинили ему много неприятностей? (21) Разве он не покорил магнетов, перребов и пеонов и не сделал их своими подданными? Разве он не стал полновластным хозяином над иллирийскими племенами, за исключением тех, которые живут по берегу Адриатики? Разве он не поставил над всей Фракией правителей по своему усмотрению? Так разве ты не думаешь, что тот, кто добился таких многочисленных и крупных успехов, сочтет человека, пославшего ему эту речь, большим глупцом и подумает, что человек этот весьма заблуждается в оценке силы своего ума и своих речей?" (22) О том, как я, выслушав это, вначале был подавлен. и как снова, собравшись с духом, ответил на все их возражения,, я умолчу, чтобы некоторым не показалось, что я слишком горжусь тем, как искусно я отразил их доводы. Так вот, пристыдив умеренно (как мне показалось) осмелившихся порицать меня, я в конце концов пообещал показать эту речь из всех живущих в этом городе только им одним и поступить с ней так, как они решат. (23) Выслушав это, они ушли, - не знаю, с какими мыслями. Однако через несколько дней, когда речь была закончена и показана им, они настолько изменили свое мнение, что им стало стыдно за свою прежнюю дерзость, и они стали раскаиваться во всех своих словах, признавать, что они никогда еще так не ошибались, стали торопиться больше, чем я, с отправкой этой речи к тебе, выражали надежду, что не только государство наше будет благодарно мне за эту речь, но и все эллины.
(24) А рассказал я тебе об этом для того, чтобы ты, если тебе в начале речи этой что-нибудь покажется невероятным или невозможным, или недостойным тебя, не отбросил в негодовании все остальное, но - чтобы с тобой не случилось того же, что и с моими учениками - невозмутимо дожидался, пока не прослушаешь всю речь до конца: надеюсь, я скажу нечто дельное и полезное для тебя. (25) А между тем мне хорошо известно, насколько речи произносимые отличаются по убедительности от речей, предназначенных для чтения, равно как и то, что, по общему мнению, речи, касающиеся дел серьезных и неотложных, ораторами произносятся, а те, что служат для показа своего искусства и преследуют личную выгоду - пишутся [8]. (26) Мнение это не лишено основания потому, что когда с речью выступает человек, не пользующийся авторитетом, без модуляций голоса, применяемых в реторике, к тому же не в подходящее для ее произнесения время, без серьезного отношения к делу, - когда все это не будет делать доводы автора более убедительными и речь окажется как бы обнаженной и пустой, да еще чтец станет читать ее неумело, без выражения, как бы перебирая факты, (27) то, естественно, думаю я, она покажется слушателям никуда не годной. Все это может, пожалуй, сильно повредить и этой речи и быть причиной того, что она покажется более слабой, чем она есть в действительности. В самом деле, она не украшена ритмичностью и не блещет богатством стиля, к которым и сам я прибегал в молодости[9], и другим показывал, какими средствами делать речи более приятными и вместе с тем более убедительными. (28) Всего этого я уже делать не могу из-за преклонного возраста, но если я смогу просто изложить самую суть дела, мне достаточно будет и того. Полагаю, что и ты, отбросив все остальное, должен обратить внимание только на это. Ты только тогда сможешь самым основательным и лучшим образом определить, есть ли в моей речи что-нибудь важное и заслуживающее внимания, (29) если учтешь и отбросишь все препятствующие ее восприятию моменты [10], связанные с уловками софистов и особенностями речей, предназначенных для чтения, если взвесишь и оценишь каждую мысль, и притом не поверхностно и небрежно, но рассудительно и тщательно, как подобает человеку, причастному к философии (а тебя называют таким). Изучая мою речь таким образом и не основываясь на мнении толпы, ты сможешь наилучшим образом сделать для себя соответствующие выводы. Вот то, что я хотел предварительно тебе сказать.
(30) А теперь перейду к самому предмету речи. Я хочу сказать, что необходимо, не забывая также о собственных интересах, попытаться примирить между собой государства аргивян, лакедемонян, фиванцев и наше[11]. Если ты сумеешь их объединить в союз, то без труда приведешь к согласию и другие государства. (31) Ведь все они находятся в зависимости от упомянутых и при грозящей опасности обращаются к одному из них, за помощью и получают ее там. Поэтому если ты склонишь к благоразумию четыре только государства, то и остальные избавишь от многих бед.
(32) Ты можешь убедиться в том, что тебе не следует пренебрегать. ни одним из них, если проследишь их историю во времена твоих предков. 'Ты увидишь тогда, что у каждого из них была большая дружба с вами, и они оказывали вам огромные услуги. Ведь Аргос для тебя родина, и к нему ты должен относиться с такой же обходительностью, как и к своим родителям [12]. Фиванцы чтут прародителя вашего рода торжественными процессиями и жертвоприношениями больше, чем всех остальных богов [13]. (33) Лакедемоняне предоставили на вечные времена потомкам его царскую власть и предводительство на войне [14], а наше государство, как говорят те, сообщениям которых о древности мы доверяем, Гераклу помогло получить бессмертие [15] (каким образом - тебе легко будет узнать, мне же рассказывать сейчас неуместно), а детям его - спасение [16]. (34) Оно одно, подвергаясь крайним опасностям в борьбе с могуществом Эврисфея, положило конец его величайшим дерзостям и избавило детей Геракла от постоянно преследовавшей их опасности. Справедливо, чтобы за это были нам благодарны не только те, которые были спасены тогда, но и живущие сейчас: ведь благодаря нам они живут и пользуются благами жизни. Не будь спасены одни, не могли бы вообще появиться на свет и другие.
(35) Поскольку, таким образом, все эти государства предстают в таком свете, у тебя никогда ни с одним из них не должно быть разногласий. Но все мы от природы склонны более ошибаться, чем поступать правильно. Поэтому за все, что произошло до сих пор, вина справедливо падает на всех, но впредь следует остерегаться, чтобы с тобой не случилось ничего подобного, и подумать, какое сделать для них доброе дело, чтобы показать, что ты отплатил достойным и тебя, и твоих услуг образом. (36) Подходящий случай у тебя есть. Между тем, как ты будешь только оплачивать свой долг, они сочтут, поскольку прошло столько времени, что ты первым кладешь начало оказанию услуг. Затем, ведь очень хорошо считаться благодетелем выдающихся государств, с пользой для себя ничуть не меньшей, чем для них. (37) Кроме того, если с кем-нибудь из них у тебя возникла какая-либо неприятность, ты прекратишь все это, потому что своевременные услуги предают забвению прежние ошибки обеих сторон. Известно также и то, что все люди помнят больше всего о тех, кто· помог им в их несчастье. (38) Ты видишь, как они страдают из-за войны, как похожи они на единоборцев. Ведь и тех, когда ярость начинает у них усиливаться, никто уже не может разнять: когда же они изувечат друг друга, они расходятся сами, без всякого постороннего вмешательства. Так, я полагаю, произойдет и с этими государствами, если ты заранее не позаботишься о них.
(39) Может быть, кто-нибудь решится выступить против моих слов, утверждая, что я пытаюсь склонить тебя взяться за невозможное. По их мнению, ни аргивяне не станут никогда друзьями лакедемонян, ни лакедемоняне - друзьями фиванцев: и вообще те, кто привык к постоянному превосходству, никогда не согласятся на равную долю с другими. (40) А я думаю, что когда первенство среди эллинов принадлежало нашему государству, а затем- государству лакедемонян, ,едва ли можно было добиться чего-нибудь, так как каждое из них легко могло помешать действиям другого. В нынешних же обстоятельствах, я полагаю, что это не так. Я знаю, что несчастья поставили тех и других в одинаковое положение, поэтому, я полагаю, они предпочтут выгоды, получаемые от согласия, - преимуществам, получавшимся от прежних их действий [17]. (41) Затем, я считаю, что едва ли кто-нибудь другой сможет примирить эти государства, а для тебя подобные дела не составляют никакой трудности, потому что я вижу, как ты осуществил многое из того, что другим казалось безнадежным и невероятным: и будет нисколько не удивительно, если и это- дело сможешь устроить только ты. Люди великие и выдающиеся должны браться не за такие дела, которые может совершить обычный человек, а за те, за которые не возьмется никто другой, кроме людей, имеющих такие же дарования и могущество, как у тебя.
(42) Я удивляюсь тому, что люди, которые считают такие дела неосуществимыми, ни сами не знают, ни от других не слышали, что много было войн, и к тому же страшных, и что люди, которые положили этим войнам, конец, и сами получили, и воевавшим сторонам доставили тем самым большие блага. Какая ненависть могла быть больше той, которая была у эллинов против Ксеркса? Однако все знают, что дружбу с ним мы и лакедемоняне предпочли дружбе с теми [18], кто каждому из нас помогал добиться власти. (43) Но к чему вспоминать давно прошедшие события и обращаться к примерам, связанным с варварами? Если бы кто-нибудь внимательно рассмотрел несчастья эллинов, то стало бы ясно, что все они не составляют и ничтожной доли тех бед, которые причинили нам фиванцы и лакедемоняне [19]. Тем не менее, когда лакедемоняне отправились в поход против фиванцев и хотели разорить Беотию, а жителей ее городов расселить, мы, придя фиванцам на помощь[20], воспрепятствовали осуществлению замыслов лакедемонян. (44) И напротив, когда судьба переменилась [21] и фиванцы вместе со всеми пелопоннесцами попытались уничтожить Спарту, мы - единственные из всех эллинов - заключили с ней союз и тем самым помогли ее спасению [22]. . (45) Полнейшее непонимание дела и глупость обнаружил бы тот, кто, зная, что действия государств определяются не ненавистью или клятвами или тому подобным, а только соображениями собственной выгоды (ибо только к этому они стремятся и направляют все свои усилия) и видя нынешние превратности и перемены, при всем этом отказался бы признать, что и сейчас дело обстоит точно таким же образом - тем более, если ты сам займешься примирением этих государств. При этом соображения пользы убедят их, а нынешнее бедственное положение заставит их последовать твоему плану. Эти два обстоятельства, думается мне, должны обеспечить успех дела.
(46) Однако я полагаю, что лучше всего ты сможешь узнать, миролюбиво или враждебно относятся друг к другу эти государства, если мы рассмотрим не совсем кратко и не слишком подробно основные моменты их нынешнего положения и прежде всего положения лакедемонян.
(47) Они, еще совсем недавно первые среди эллинов на суше и на море [23], претерпела такие перемены после поражения при Левктрах, что утратили свое господство среди эллинов и потеряли таких людей, которые готовы были скорее погибнуть, чем жить, потерпев поражение от прежде подвластных им. (48) Кроме того, им довелось видеть, как все пелопоннесцы, раньше сопровождавшие их в походах против других, теперь вместе с фи- ванцами вторглись на их землю. Лакедемонянам пришлось выдержать такое испытание, воюя с ними не на территории страны за свои поля, но в центре своего города[24], у самых общественных зданий, за своих жен и детей. Так что, если бы они не справились с этим испытанием, то погибли бы немедленно, (49) а одержав победу, они нисколько не избавились от бедствий: с ними воюют их соседи [25], им не доверяют все пелопоннесцы [26], их ненавидит большинство эллинов [27], их грабят и разоряют днем и ночью. свои же рабы; дня не проходит, чтобы они или не выступали в поход против кого-нибудь, или не сражались с кем-нибудь, или не спешили на помощь гибнущим согражданам. (50) Но вот самая большая беда: они все время пребывают в страхе, как бы фиванцы, уладив дела с фокидянами [28], не напали на них вновь[29], обрушив на их головы еще большие бедствия, чем раньше. Можно ли предполагать, что люди, находящиеся в таком положении, не встретят с радостью человека, устанавливающего мир, влиятельного и обладающего возможностью избавить их от войн, постоянно им угрожающих?
(51) У аргивян, затем - как ты можешь увидеть - одни дела точно в таком же почти состоянии, другие в еще худшем: они воюют со своими соседями с тех пор, как основали свой город, как и лакедемоняне, с той только разницей, что те сражаются с более слабыми, чем они сами, а эти - с более сильными (что, как согласились бы все, является величайшим из зол). Их так преследуют неудачи в военных действиях, что чуть ли не каждый год у них на глазах разоряют и опустошают их землю [30]. (52) Однако вот что ужаснее всего: когда враги на время прекращают причинять им бедствия, они сами начинают истреблять наиболее выдающихся и богатых из числа своих сограждан [31] и делают это с такой радостью, с какой другие не убивают своих врагов. А причиной такой жизни их, полной смятений и бедствий, является только война между греками. Если ты прекратишь ее, ты не только избавишь их от этих страданий, но дашь им возможность лучше разобраться и в других делах.
(53) Что касается положения фиванцев, то и об этом тебе, конечно, известно. Одержав блестящую победу в сражении и завоевав себе благодаря ей громкую славу, они из-за злоупотребления своими удачами оказались не в лучшем положении, чем побежденные и потерпевшие неудачу. Едва только успели они одержать победу над врагами, как, перестав считаться со всеми, стали беспокоить государства в Пелопоннесе[32], посмели поработить Фессалию [33], стали угрожать мегарцам, своим соседям, отняли часть земли у нашего государства[34], Евбею опустошили[35], выслали триэры в Византии с намерением захватить власть на суше и на море. (54) Наконец, они пошли войной на фокидян [36], чтобы овладеть в короткий срок их городами, захватить всю окрестную территорию и своими собственными богатствами превзойти дельфийские сокровища[37]. Ничего из этого у них не вышло, но вместо того, чтобы захватить города фокидян, они потеряли свои [38], а вторгшись на территорию противника, они причинили вреда меньше, чем потерпели сами, возвращаясь к себе. (55) В самом деле, в Фокиде они казнили несколько наемников, которым было лучше умереть, чем жить, а на обратном пути потеряли самых славных своих людей, с непоколебимой отвагой готовых умереть за родину. И до того дошли дела их, что, вознамерившись было подчинить себе всех эллинов, теперь они на тебя возлагают надежды на свое спасение. Поэтому и они, я думаю, немедленно исполнят все, что ты станешь указывать и советовать.
(56) Нам оставалось бы поговорить еще о нашем государстве, если бы оно не заключило мира, поступив благоразумно раньше других. Теперь, я думаю, оно будет содействовать твоим предприятиям, особенно если сможет убедиться, что ты проводишь их ради похода против варваров.
(57) Итак, то, что ты имеешь возможность объединить эти государства, тебе, по-моему, уже ясно из сказанного, а что ты сможешь добиться этого без труда, я постараюсь убедить тебя множеством примеров. И если окажется, что некоторые прославившиеся в прошлом люди, взявшись за дела не прекраснее и не священнее тех, к которым я тебя призываю, совершили более значительные и трудные, то что же останется сказать тем, кто выступает с возражениями? Разве ты дела более легкие совершишь не скорее, чем те - более трудные?!
(58) Рассмотрим, во-первых, историю с Алкивиадом. Сосланный нами в изгнание и видя, как люди, испытавшие до него это несчастье, находятся в страхе перед могуществом нашего государства, он не стал разделять их настроений, но, сочтя, что нужно попытаться вернуться из изгнания силой, предпочел воевать со своей родиной. (59) И если бы кто-нибудь захотел рассказать обо всем, что тогда произошло, он и изложить подробно не смог бы, да и в данном случае это оказалось бы, вероятно, утомительным. В такое он вверг потрясение не только наше государство, но и лакедемонян и остальных эллинов, что нам пришлось перенести те страдания, о которых все знают [39], а остальные подверглись таким бедствиям, (60) что и сейчас еще не забыты несчастья [40], постигшие в той войне эти государства. Лакедемоняне же, казавшиеся тогда счастливыми, претерпели постигшие их теперь беды из-за Алкивиада. Поддавшись его совету добиться могущества на море, они потеряли свою гегемонию и на суше. (61) Поэтому если кто-нибудь скажет, что начало их нынешним бедствиям было положено именно тогда, когда они попытались захватить власть над морем[41] , то его нельзя будет уличить во лжи. Так Алкивиад, после того, как причинил столько бедствий, вернулся из изгнания [42] с огромной славой, хотя и не получил одобрения всех. А Конон несколько лет спустя сделал противоположное этому. (62) Потерпев неудачу в морском сражении в Геллеспонте [43] (не по своей вине, а из-за товарищей по должности), он постыдился вернуться домой и отправился на Кипр, проведя там некоторое время в занятиях своими личными делами[44]. Но когда он узнал, что Агесилай с большим войском переправился в Азию [45] и опустошает эту страну, он задумал великое дело: (63) не располагая Ничем иным, кроме своих личных сил и способностей, он вознамерился победить лакедемонян - властителей над эллинами и на море, и на суше. И в послании к полководцам персидского царя он обещал привести этот план в исполнение. Что еще я могу сказать? Собрав флот у Родоса и одержав победу в морском сражении, он лишил власти лакедемонян[46] (64) а эллинам дал свободу [47]. Он не только восстановил стены родного города [48], но и вернул своему государству былую славу. А между тем, кто мог бы ожидать, что человек, оказавшийся в таком скромном положении, сумеет коренным образом изменить положение дел в Элладе: одни эллинские государства унизить, а другие - возвысить?
(65) Далее, Дионисий [49] (я хочу множеством примеров убедить тебя, что дело, к осуществлению которого я тебя призываю, легко выполнимо), простой сиракузянин по происхождению[50], по своей репутации и по всему другому[51], загоревшись страстным и безумным стремлением к монархической власти и решившись на все, что вело к этому, захватил Сиракузы, подчинил все эллинские города Сицилии и собрал такое большое войско и флот [52], какого не собирал до него ни один человек. (66) Затем и Киру (вспомним также о варварах), подкинутому матерью на дорогу и подобранному какой-то персидской женщиной [53], выпала на долю такая судьба, что он стал господином всей Азии.
(67) И если Алкивиад, будучи изгнанником, Конон - испытавшим неудачи, Дионисий - безвестным, Кир - достойным жалости в самом начале своего появления на свет, сумели так возвыситься и совершить такие великие дела, то разве не следует ожидать, что ты, происходя от таких предков, царь Македонии, господин столь многих людей, легко сможешь устроить все то, о чем говорилось выше?
(68) Посмотри, насколько выгодно стремиться к осуществлению таких дел, в которых, добившись успеха, ты не уступишь в своей славе выдающимся людям прошлого, а обманувшись в ожиданиях, приобретешь во всяком случае расположение эллинов, - ведь это гораздо лучше, чем силой захватывать множество эллинских государств[54]. Действия, подобные последнему, вызывают неприязнь, ненависть и страшные проклятия, тогда как с тем, что я тебе советую, ничего такого не связано. И если бы кто- нибудь из богов предоставил тебе на выбор различные виды деятельности, которым ты бы пожелал посвятить свою жизнь, ты не выбрал бы никакого другого пути, - если бы стал спрашивать моего совета, - кроме этого. (69) И тебе тогда станут завидовать не только все другие люди, но и сам ты будешь считать себя счастливым. Что может быть больше такого счастья, когда к тебе прибудут послами от великих государств люди, пользующиеся наибольшим почетом, и ты будешь совещаться с ними об общем спасении, о котором, как станет ясным, никто другой не проявил такой заботы, (70) когда ты увидишь, как вся Эллада поднялась на твой призыв и никто не остается равнодушным к твоим решениям, но одни стараются разузнать, в чем их суть, другие желают тебе удачи в твоих стремлениях, третьи опасаются, как бы с тобой не случилось чего-нибудь, прежде чем ты доведешь до конца свое дело. (71) И когда все это будет осуществляться, разве ты не станешь с полным основанием гордиться? Разве ты, доживая свой век, не будешь постоянно радоваться сознанию того, что ты возглавил такие великие дела? Какой человек, обладающий даже заурядным умом, не станет увещевать тебя избрать предпочтительно такую деятельность, которая может давать как бы в качестве плодов и величайшие наслаждения, и вместе с тем немеркнущую славу?
(72) Мне было бы достаточно всего сказанного выше по этому поводу, если бы я не пропустил одного вопроса, не по забывчивости, однако, но не решившись высказаться о нем: а теперь я уже считаю нужным на нем остановиться. Я полагаю, что и тебе полезно услышать об этом, и мне следует говорить откровенно, как я привык.
(73) Дело в том, что я слышу, как клевещут на тебя завидующие тебе люди[55], привыкшие вносить смуту в свой государства и считающие мир, общий для всех остальных, войной в отношении себя[56]. Не заботясь обо всем прочем, они говорят только о твоем могуществе, о том, что оно растет не в интересах Эллады, а. против нее[57], и что ты давно уже затеваешь козни против всех нас; (74) что на словах ты намерен помочь мессенянам [58], когда урегулируешь отношения с фокидянами, а на деле - подчинить Пелопоннес. Они говорят, что у тебя в распоряжении фессалийцы, фиванцы и все члены амфиктионии [59], готовые следовать за тобой, аргивяне, мессеняне, мегалополитяне [60] и многие другие, готовые воевать вместе с тобой и разгромить лакедемонян; и что, когда ты все это сделаешь, ты без труда подчинишь себе и остальных эллинов. (75) Болтая такие глупости и уверяя, что они все это точно знают, ставя все вверх дном такими речами, они убеждают в этом многих, в особенности тех, кто стремится к таким же дурным делам, что и эти клеветники; затем они убеждают тех, которые не способны разобраться в государственных делах, но, будучи глупыми, питают признательность по отношению к тем, кто притворяется, что страшится и опасается за их судьбу. Наконец, они убеждают тех, кто склонен считать, что ты затеваешь козни против эллинов - цель, по их мнению, заслуживающая того, чтобы к ней стремиться. (76) Они настолько далеки от истинной мудрости, что не знают, как теми же самыми словами одним можно навредить, а другим - оказать услугу. Так и теперь, если бы кто-нибудь заявил, что царь Азии затевает козни против эллинов и приготовился выступить в поход против нас, он этим не сказал бы о нем ничего дурного, а только представил бы его еще более мужественным и заслуживающим большего уважения. А если бы обвинили в этом кого-нибудь из потомков Геракла, который, стал благодетелем всей Эллады, то навлекли бы тем самым на него величайший позор. (77) Да и кто не вознегодовал бы и не возненавидел его, если бы оказалось, что он злоумышляет против тех, ради кого предок его подверг себя опасности, да если бы еще оказалось, что ту благожелательность, которую этот предок завещал своим потомкам, потомок его не пытался сохранять, но, предав все забвению, стал стремиться к позорным и дурным делам?
(78) Тебе следует подумать об этом и не оставлять без внимания подобные слухи, которые враги пытаются распространять о тебе, а из друзей нет ни одного, который не возражал бы, стремясь защитить тебя. Ведь истинную пользу для себя ты лучше всего, по-моему, извлечешь, рассматривая мнения тех и других.
(79) И может быть, ты считаешь малодушием обращать внимание на хулителей, болтунов и верящих им, тем более, если не признаешь за собой никакой вины. Однако не следует презирать толпу и пренебрегать всеобщим уважением: только тогда ты сможешь считать свою славу прекрасной, великой и приличествующей тебе, твоим предкам и вашим деяниям, когда ты сумеешь расположить к себе эллинов так же, (80) как лакедемоняне относятся к своим царям, а твои друзья - к тебе. Этого нетрудно добиться, если ты захочешь быть одинаковым со всеми и перестанешь к одним государствам относиться дружелюбно, а к другим - враждебно, и если ты предпочтешь такие дела, благодаря которым эллинам внушишь доверие, а варварам - страх.
(81) И не удивляйся (как я писал и Дионисию, когда он захватил тиранию), если я, не будучи ни полководцем, ни оратором, ни вообще влиятельным лицом, обращаюсь к тебе более смело, чем остальные. К государственной деятельности я оказался самым неспособным из граждан: нет у меня ни достаточно сильного голоса, ни смелости, чтобы обращаться к толпе, подвергаться оскорблениям и браниться с торчащими на трибуне. (82) Что же касается здравого ума и хорошего воспитания, - хотя кто-нибудь скажет, что слишком нескромно говорить так, - я держусь иного мнения и причислил бы себя не к последним, а к выделяющимся среди других. Поэтому я и берусь давать советы так, как позволяют мои способности и возможности, и нашему государству, и всем эллинам, и самым знаменитым людям.
(83) Итак, обо мне и о том, как тебе нужно поступить с эллинами, ты выслушал почти все: что же касается похода в Азию, то те государства, которые, как я сказал, ты должен примирить между собой, - их я только - тогда стану убеждать в необходимости войны с варварами, когда увижу их живущими в согласии; а теперь я обращуюсь к тебе, ноне с тем расположением духа, как в том возрасте, когда я писал на ту же самую тему [61]. (84) Тогда я предлагал собравшимся слушателям смеяться надо мной, презирать меня, если покажется, что изложение мое не достойно темы, моей репутации и потраченного на эту речь времени, а теперь я боюсь, что слова мои слишком не соответствуют таким требованиям. Ко всему прочему "Панегирик", который всех других, занимающихся философией, сделал более преуспевающими, мне доставил большие затруднения: я не хочу повторять в точности то, что написано там, но и не могу уже искать нового. (85) Однако я должен не отказываться от своей цели, а говорить о данном предмете все, что придет мне на ум и поможет убедить тебя предпринять это. И если я упущу что-нибудь и не смогу написать так, как я писал опубликованные До этого речи, я все же надеюсь, что набросок этот окажется полезен тем, кто сможет его изящно переработать и выполнить в целом.
(86) Таким образом, начало всей этой речи, по-моему, составлено так, как и должно делать людям, советующим предпринять поход в Азию[62]. Действительно, не следует ничего предпринимать, не добившись от эллинов одного из двух: или одобрения, или участия в задуманном предприятии. Всем этим Агесилай[63], считавшийся разумнейшим из лакедемонян, пренебрег не вследствие недостатка, разума, но из честолюбия. (87) У него было два стремления, оба прекрасные, но противоречащие друг другу и не осуществимые одновременно. Он решил начать войну с царем и, возвратив из изгнания на родину своих друзей, поставить их во главе государств. И вот получилось так, что от его заботы о своих друзьях эллинов постигли бедствия и опасности, а из-за беспорядков, которые происходили здесь у нас, он лишился свободного времени и возможности воевать с варварами. (88) Таким образом, на основании ошибок, допущенных в то время, легко убедиться, что если принять правильное решение, то нельзя идти войной на царя, не примирив эллинов между собой и не покончив с безумием, охватившим их сейчас. Именно это я и советую тебе.
(89) По этому поводу не решится; пожалуй, возразить ни один разумный человек, и, я думаю, что если бы кто-нибудь другой решился выступить с советом начать поход против Азии, он должен был обратиться с таким призывом и говорить, что на долю всех тех, кто начинал воевать с царем, выпадало стать из бесславных знаменитыми, из бедняков- богатыми, из малоимущих - обладателями обширных земель и государств. (90) Я, однако, намерен побуждать тебя, ссылаясь не на таких людей, а на тех, кого считают потерпевшими неудачу: я имею в виду Кира и Клеарха [64]. Все признают, что они разгромили в сражении все войско царя [65]так, как если бы сражались с женами этих воинов, и, уже считая себя победителями, потерпели неудачу вследствие опрометчивости Кира, который в избытке радости преследуя неприятеля, ушел далеко от своих и, оказавшись в гуще врагов, был убит. (91) Несмотря на такое несчастье, постигшее участников похода, царь проникся сильнейшим презрением к своему войску: он вызвал Клеарха и остальных военачальников на переговоры, обещая дать им богатые дары, а всех воинов отпустить, полностью выплатив им жалованье. Заманив их такими обещаниями и дав клятву верности, величайшую из принятых там, он схватил и перебил их, предпочтя согрешить перед богами, чем вступить в сражение с такими, даже оставшимися без вождя, воинами. (92) Какой же еще пример может быть лучше и убедительнее! Ведь очевидно, что и они овладели бы всей державой царя, если бы не опрометчивость Кира. Тебе не трудно избегнуть неудачи, которая произошла тогда, и легко собрать более сильное войско, чем то, которое разгромило его войска. И если оба эти обстоятельства будут налицо, разве не следует начинать этот поход?
(93) И пусть никто не подозревает меня в намерении скрыть, что кое о чем я здесь говорю так же, как прежде. Обратившись к тому же замыслу, я решил не выбиваться из сил, стремясь во что бы то ни стало сказать по-другому то, что хорошо было выражено прежде [66]. Если бы я стал сочинять торжественную речь [67], я пытался бы избегать этого; (94) но когда я обращаюсь с советом к тебе, было бы глупо с моей стороны уделять стилю больше времени, чем содержанию: было бы неумно самому избегать своих прежних выражений, в то время как все другие пользуются ими. Тем, что принадлежит мне, я при случае мог бы и воспользоваться, если это будет уместно и совершенно необходимо, а из того, что принадлежит другим, я ничего не стал бы заимствовать, как не делал этого и в прежнее время.
(95) Об этом достаточно. А теперь, мне кажется, я должен поговорить о подготовке - той, которая предстоит тебе, и той, которая была проведена ими [68]. Вот что самое главное: к тебе эллины будут настроены благожелательно, если ты только пожелаешь придерживаться всего того, что сказано по этому поводу; к тем же они были настроены крайне враждебно из-за декархий, установленных при господстве лакедемонян. Они полагали, что будут ввергнуты в еще более тяжелое рабство, если Кир и Клеарх добьются успеха, а если победит царь, они избавятся от своих бедствий. Так именно и получилось. (96) И воинов ты сможешь сразу же получить столько, сколько захочешь: ведь положение в Элладе такое, что легче набрать в Элладе более многочисленное и сильное войско из людей, скитающихся по свету, чем из живущих в своем государстве [69]. А в те времена еще не было никаких наемных войск, так что когда необходимость вынуждала набирать наемников в городах, приходилось больше тратиться на вознаграждение вербовщикам, чем на плату воинам [70]. (97) И если бы мы захотели испытать и сопоставить тебя, будущего предводителя похода, который будет обдумывать все, с Клеархом. стоявшим тогда у власти, то мы увидим, что последний никогда не располагал раньше каким-либо войском, пешим или конным, и стал известным только благодаря неудаче, постигшей его на материке [71], тогда как ты совершил столь многие и столь великие деяния, о которых было бы уместно рассказывать, обращаясь к другим: но когда я обращаюсь к тебе, я не без основания мог бы показаться лишенным рассудка и слишком назойливым, если бы о твоих делах стал бы рассказывать тебе самому.
(99) Стоит упомянуть и обоих царей: того, против которого я советую тебе начать поход, и того, с кем воевал Клеарх, чтобы ты мог себе представить характер и могущество того и другого. Так вот, отец нынешнего даря [72] одолел в войне наше государство [73], а затем и государство лакедемонян[74], а этот [75] ни разу не смог одержать победу ни над одним войском, опустошавшим его страну. (100) Далее, тот получил от эллинов всю Азию целиком по договору [76], этот же настолько лишен умения властвовать над другими, что даже не. смог удержать за собой π те государства, которые достались ему. Так что каждый, пожалуй, затруднился бы ответить, как нужно считать: царь ли отказался от них из-за малодушия, или они сами отнеслись с пренебрежением и презрением к господству варваров.
(101) А узнав, в каком состоянии находится его страна, кто не загорелся бы желанием пойти войной против него? Египет отпал еще при его отце [77]; тем не менее египтяне боялись, как бы царь, сам выступив когда-нибудь в поход, не преодолел трудностей, связанных с переходом через реку : и всей прочей оборонительной Подготовкой. А теперь этот царь избавил их от такого страха. Собрав самое большое, какое он только мог, войско и отправившись против них в поход, он вернулся оттуда не только побежденный, но и осмеянный всеми, недостойный, по общему мнению, быть ни царем, ни полководцем. (102) Кипр, Финикия, Киликия и соседние. с ними страны, откуда персы получали флот, принадлежали тогда царю; .но теперь одни отпали, другие находятся в состоянии войны и переживают такие бедствия, что царю от этих народов нет никакой выгоды, а тебе они будут полезны, если ты захочешь начать войну против него. (103) И, конечно, Идрией, во всяком случае самый богатый из нынешних властителей на материке [78], должен быть настроен более враждебно к власти царя, чем ведущие с ним открытую войну; иначе он был бы по меньшей мере самым жалким человеком, если бы не хотел уничтожения той власти, которая замучила его брата [79], вела войну с ним самим, и которая все время затевает козни, стремясь захватить его лично и все его богатства. (104) Опасаясь этого, сейчас он вынужден угождать царю и каждый год отсылать ему большие суммы; но если ты переправишься на материк, он с радостью встретит тебя, считая своим заступником, и многих других сатрапов ты сумеешь привлечь на свою сторону, если пообещаешь им свободу и распространишь этот призыв по Азии, - который, некогда запав в душу эллинов, уничтожил и нашу власть, и власть лакедемонян [80].
(105) Я собирался побольше сказать о том, каким способом ты мог бы очень скоро одолеть войско царя. Но я боюсь, как бы не упрекнули меня за то, что я, никогда раньше не имея отношения к военным делам, осмеливаюсь давать указания тебе, совершившему на войне множество великих дел. Поэтому, я думаю, мне ничего не нужно говорить по этому вопросу. Что же касается остального, то я полагаю, что и отец твой [81], и основатель вашей династии[82], и родоначальник вашего рода [83] (если бы ему. было дозволено, а им дана возможность) стали бы советовать то же самое, что и я. (106) Я сужу об этом по их делам: и отец твой был дружелюбно настроен по отношению ко всем тем государствам, на которые я тебе советую обратить внимание [84], и основатель вашего царства, будучи духом выше своих сограждан и стремясь к единовластию, действовал не так, как те, которые добиваются подобного положения. (107) Они ведь достигали его, устраивая у себя в государстве мятежи, смуты и убийства, а он совершенно- оставил в стороне эллинские государства и захотел овладеть царской властью в Македонии, так как знал, что эллины не привыкли терпеть· единовластие, а другие народы не могут устраивать свою жизнь без такой власти. (108) И именно вследствие того, что он придерживался особого мнения об этом, царство его оказалось отличным от всех остальных: единственный из эллинов, он пожелал властвовать над чужим народом. Тем самым он смог избежать опасностей, связанных с единовластием. Мы можем увидеть, что люди, совершившие что-нибудь подобное среди эллинов, не только сами погибли, но и род их исчез с лица земли [85]; а он и сам прожил счастливо свою жизнь, и роду своему доставил то же. почетное положение, которым пользовался сам.
(109) Вспомним и Геракла. Все без конца воспевают его мужество и перечисляют подвиги: что же касается остальных прекрасных качеств, присущих его душе, то не найти ни одного поэта или писателя, который бы упомянул что-нибудь. Я же нахожу эту тему оригинальной и совершенно- неразработанной, не мелкой и не пустой, а дающей богатые возможности для обильных восхвалений и описаний прекрасных деяний, - темой, ждущей только того, кто сможет достойным образом рассказать обо всем этом. (110) Если бы я приступил к этой теме, когда был помоложе, я бы с легкостью показал, что предок ваш выделялся среди всех людей прежних поколений более своим разумом, честолюбием и справедливостью, чем физической силой. Но приступив к ней сейчас и увидев, как много о ней нужно сказать, я и в силах своих усомнился, и понял, что такая речь оказалась бы вдвое больше той, которая получилась теперь. По этим причинам я и отказался от всего остального и выбрал только один подвиг, который тесно связан со всем, о чем было сказано выше, а рассказ о нем будет более всего способствовать данному месту речи.
(111) Геракл, видя, как Элладу обуревают войны, раздоры и многие другие бедствия [86], покончил со всем этим, примирив государства между собой, и показал потомкам, в союзе с кем и против кого следует вести войны. Отправившись походом на Трою, которая была тогда самой могущественной силой в Азии, он настолько превзошел своим полководческим искусством тех, которые воевали против Трои после него,[87] (112) что, в то время как они с войском эллинов за 10 лет осады с трудом завоевали город, он за меньшее или за такое же количество дней, выступив в поход с немногими соратниками, без труда взял его штурмом [88]. А после этого он перебил всех царей тех народов, которые жили вдоль побережья обоих, материков [89], - а царей он никогда бы не уничтожил, если бы не одолел их, войск. Совершив это, он установил так называемые Геракловы столбы[90]- знак победы над варварами, памятник своей доблести и перенесенных испытаний, - как пограничные столбы эллинской земли.
(113) Я рассказал тебе об этом с той целью, чтобы ты понял, что этой речью я призываю тебя к таким делам, которым твои предки явно отдали предпочтение в своей деятельности, признавая самыми прекрасными. Всякому разумному человеку следует брать себе за образец самого лучшего из предков и стараться стать таким, а особенно это относится к тебе., В самом деле, если тебе нет надобности обращаться за примерами к чужим предкам, но такой есть в твоем роду, разве не естественно, чтобы он побуждал тебя к стремлению сравняться со своим предком? (114) Я не говорю, что ты сможешь повторить все подвиги Геракла (даже некоторые боги, пожалуй, не смогли бы этого), но во всяком случае по духовным качествам, по человечности, по его благожелательности к эллинам ты мог бы сравняться с ним в стремлениях. Последовав моим советам, ты можешь. добиться такой славы, какой сам пожелаешь. (115) Ведь при твоем теперешнем положении тебе легче приобрести высшую славу, чем при том. состоянии дел, которое ты застал, вступив на престол, - достигнуть нынешней славы. Заметь, что я убеждаю тебя, прибегая к помощи таких примеров, следуя которым ты станешь совершать походы не в союзе : с варварами против таких людей, война с которыми не является справедливой, а в союзе с эллинами против тех, с кем и следует воевать потомку Геракла.
(116) Не удивляйся, что на протяжении всей этой речи я пытался склонить тебя к оказанию услуг эллинам, к кротости и человеколюбию. Я вижу, что жестокость тягостна и для тех, кто применяет ее, и для тех, кто подвергается ей, а кротость не только людей, но и всех остальных живых существ ценится высоко. (117) Ведь даже среди богов те, которые являются источником наших благ, называются олимпийскими, а ведающие несчастьями и наказаниями имеют очень неприятные имена: одним частные лица, и государства воздвигают храмы и алтари, других же не почитают ни. молитвами, ни жертвоприношениями - мы отвращаем их от себя заклинаниями. (118) Имея это в виду, ты должен постоянно заботиться о том, чтобы еще в большей степени, чем теперь, у всех людей утвердилось такое мнение о тебе. А тот, кто сильнее других добивается все большей и большей славы, должен устремляться всем своим существом к подвигам, хотя и выполнимым, но по замыслу приближающимся к мечте.
(119). Ты мог бы убедиться на многих примерах в необходимости поступать именно таким образом, а особенно на примере с Ясоном [91]. Он, не совершив ничего такого, что могло бы сравниться с твоими деяниями, достиг огромной славы не делами своими, а словами: он распространял слухи, будто собирается переправиться на материк и воевать с царем. (120) Если Ясон только с помощью слова сумел так возвеличиться, какова же будет твоя слава, если ты осуществишь это на деле и главным образом попытаешься полностью сокрушить это царство или по крайней мере захватить, как можно больше земли и занять Азию, как говорят, от Кили- кии до Синопы [92]: кроме того, основать города, на этой территории и поселить там тех, кто скитается теперь за неимением необходимых средств к жизни и вредит всем встречным [93]. (121) И если мы не остановим роста их численности (а это мы можем сделать, предоставив им достаточные средства к жизни), то их незаметно для нас станет так много, что они будут нисколько не менее опасны для эллинов, чем для варваров. А мы на это не. обращаем никакого внимания и не видим, как растет общая угроза и опасность для всех нас. (123) Совершив это, ты не только их сделаешь счастливыми, но и обеспечишь безопасность для всех нас. А если ты и этого не достигнешь, то другого, во всяком случае, добьешься легко - ты освободишь те города, которые находятся в Азии. Какое бы ты из этих деяний не совершил, или хотя бы только попытался совершить, ты непременно прославишься больше других - и с полным правом: если ты только. и сам устремишься к этому, и эллинов увлечешь. (124) Ведь кто теперь - и по праву - не станет удивляться [94] создавшемуся положению и презирать нас, когда у варваров, которых мы всегда считали изнеженными [95],.неопытными в военном деле, испорченными роскошью, появились ..люди, претендующие на господство над Элладой [96], а из эллинов никто не думает о том, (125) чтобы попытаться сделать нас господами Азии. Мы оказались настолько ниже их, что они не побоялись первыми проявить вражду к эллинам, а мы не осмеливаемся отомстить им даже за причиненное зло. В то время как они признают, что во всех войнах у них не находится ни воинов, ни полководцев, и вообще никаких средств, пригодных для отражения опасностей, (126), но получают они все это от нас [97], мы в своем стремлении причинять себе зло дошли до того, что, несмотря на возможность безбоязненно владеть их достоянием, воюем между собой из-за мелочей [98], помогаем покорять тех, кто отпадает от власти царя [99], и сами не замечаем, как иногда вместе с нашими наследственными врагами [100] мы готовы погубить и своих сородичей.
(127) Поэтому я считаю, что тебе полезно возглавить войну против него, в то время как остальные так малодушны. Все другие потомки Геракла, скованные государственными законами, обязаны подчиняться тому государству, в котором Они живут, а ты, оказавшись как бы вольным человеком [101]. должен считать своей отчизной всю Элладу, как и ваш прародитель, и подвергать себя за нее опасностям так же, как и за самое важное для тебя самого дело.
(128) Может быть, некоторые осмелятся порицать меня - те, которые- только и умеют заниматься этим, - за то, что я предпочел обратиться с призывом к походу против варваров и заботе об эллинах к тебе, обойдя свое государство. (129) Я мог бы согласиться, что ошибаюсь, только в том случае, если бы раньше обращался с речами по этому поводу к кому-нибудь другому, а не к своей родине, трижды освободившей эллинов: два раза от варваров и один раз от господства лакедемонян [102]. Но на самом. деле ясно, что именно ее прежде всего призывал я к этому со всей возможной для меня энергией. Когда же я почувствовал, что она на мои слова обращает меньше внимания, чем на речи ораторов, беснующихся на трибуне перед народом, я отступился от нее, не отказавшись,· однако, от. своей цели. (130) Поэтому я заслуживаю одобрения всех за то, что со всей присущей мне силой я все время борюсь с варварами, обвиняю тех, кто придерживается другого мнения, чем я, пытаюсь склонить к деятельности тех, кто, по моему мнению, более всего способен сотворить какое- нибудь благо для эллинов, а варваров лишить того благоденствия, которым они наслаждаются сейчас. (131) По этой причине я и обращаюсь теперь к тебе с речью, хорошо зная, что хотя к планам, предлагаемым мною, многие будут относиться недружелюбно, но, когда ты их осуществишь, рады будут все. Ведь к предложениям моим никто здесь не причастен, а от выгод, которые отсюда будут проистекать, ни один человек не захочет отказаться.
(132) Обрати внимание на то, как позорно допускать, чтобы Азия пользовалась большим благополучием [103], чем Европа, чтобы варвары были богаче эллинов, чтобы те, кто унаследовал власть от Кира, - которого мать подбросила на дороге, - назывались великими царями, а потомки Геракла, которого отец его за доблесть причислил к богам[104], именовались менее почетно [105].. Этого больше допускать нельзя, но все это надо изменить и переделать.
(133) Будь уверен, что я не стал бы давать тебе ни одного совета, если от них можно было ожидать только могущества и богатства. Я думаю, таких по крайней мере благ у тебя и сейчас больше чем достаточно, и слишком ненасытен тот, кто решает подвергнуться опасности с тем, чтобы или добиться успеха, или лишиться жизни. (134) Нет, не приобретение благ имел я в виду, обращаясь с речью к тебе: но полагал, что благодаря им ты будешь обладать величайшей и прекраснейшей славой. Ты подумай о том, что все мы смертны, но благодаря доброй славе, похвалам, известности и памяти в веках мы получаем бессмертие[106], которое стоит того, чтобы к нему стремиться, претерпевая, насколько это в наших силах, любые испытания. (135) Ты можешь заметить, что даже из обычных людей самые лучшие ни на что другое не променяли бы своей жизни, но, чтобы добиться доброй славы, готовы погибнуть на войне [107] ; и вообще тех людей, которые стремятся ко все большей и большей славе, все хвалят, а тех, которые ненасытны в чем-нибудь другом, считают весьма невоздержными и дурными. (136) А самое главное заключается в том, что богатство и могущество часто попадают во власть врагов, в то время как благожелательность со стороны сограждан и все другое, о чем говорилось выше, мы оставляем в наследство только нашим потомкам. Поэтому мне следовало бы стыдиться, если бы не ради этого я советовал тебе предпринимать этот поход, воевать, подвергаться опасностям.
(137) Ты примешь самое лучшее решение по этому поводу в том случае, если поймешь, что не только эта речь призывает тебя, но и твои предки, и трусость варваров, и те, которые стали известными и прослыли полубогами, благодаря походу против варваров; а более всего призывает тебя настоящее время, так как ты сейчас достиг такого могущества, какого не достигал никто в Европе, а того, с кем ты будешь воевать, все настолько ненавидят и презирают, как никого и никогда из царей, правивших до него.
(138) Я бы высоко оценил возможность собрать воедино все, что я говорил в своих речах по этим вопросам: тогда такую речь признали бы более соответствующей данной теме. Тем не менее, ты должен сам изучить из всех приводимых мною доводов те, которые усиленно побуждают тебя к этой войне: только таким образом ты сможешь принять лучшее решение.
(139) Мне хорошо известно, что многие эллины считают могущество царя неодолимым[108]. Но достойно удивления, если они думают, что эллин, обладающий большим опытом в военном деле, не сумеет разрушить во имя свободы это могущество, завоеванное и организованное для рабства каким-то варваром [109], к тому же плохо воспитанным: а ведь эти: люди должны знать и то, что создавать все трудно, а разрушать легко.
(140) Прими во внимание и то, что все более всего почитают и восхищаются теми людьми, кто одновременно умеет и заниматься государственными делами, и предводительствовать на войне. И если ты видишь, как люди, обладающие такими качествами и живущие в одном определенном государстве, пользуются почетом, каких же нужно ожидать похвал тебе,; которые будут высказаны, когда ты окажешься вследствие оказанных тобою услуг государственным деятелем среди всех эллинов, а благодаря, своему военному искусству - победителем варваров? (141) Я со своей стороны считаю, что это будет пределом славы, потому что никто в будущем не сможет добиться большего: ведь у эллинов не будет уже такой задачи, которая заключается в том, чтобы от бесконечных войн привести всех нас к соглашению, и невероятно, чтобы варвары восстановили такое могущество, если ты уничтожишь то,, которое у них сейчас имеется. (142) Поэтому из последующих поколений никто, даже если он будет выдающимся человеком по своим качествам, не сможет совершить ничего подобного. Что же касается подвигов предков, то подвиги, уже совершенные тобой я могу поставить выше- искренне и без всякой натяжки. Ведь если ты покорил столько народов, сколько никогда ни один из эллинов не захватывал городов, разве не смог бы я, сопоставляя тебя с каждым из них, легко показать, что ты совершил нечто большее, чем они? (143) Но я предпочел воздержаться от такого рассмотрения по двум причинам: во-первых, потому что некоторые пользуются им некстати, во-вторых, потому что не хочу ставить тех, кого считают полубогами, ниже людей, живущих сейчас.
(144) Обрати внимание и на то, - вспомним кое-что и о древних - что богатство Тантала, власть Пелопа, могущество Еврисфея не стал бы восхвалять никто: ни изобретательный оратор, ни поэт - но все готовы восхвалять участников похода на Трою и тех, кто сравнялся с ними, правда, только после великого Геракла и доблестного Тесея. (145) А между тем мы знаем, что самые известные и самые доблестные из них правили крохотными городками и островками, и все же они оставили по себе божественную и громкую славу, потому что все люди любят не тех, кто приобрел могущество для самого себя, а тех, кто стал причиной самых больших благ для всех эллинов.
(146) Но ты увидишь, что не только о них у людей такое мнение, но •оно возникает и во всех подобных случаях, потому что и наш город никто не стал бы хвалить за то, что он захватил власть на море, и за то, что собрав такую огромную сумму денег с союзников, переправил их на Акрополь. Конечно, никто не стал бы его хвалить и за то, что он захватил в свои руки право из многочисленных существующих государств одни разрушить, другие возвеличить, третьи устраивать по своему усмотрению: делать все это было во власти нашего города. (147) По причине всего этого было выдвинуто много обвинений против него. Но за Марафонское сражение, за морскую битву при Саламине и особенно за то, что афиняне покинули свой город ради спасения всех эллинов [110], все прославляют его. (148) Того же мнения придерживаются и о лакедемонянах: ими восторгаются скорее из-за поражения, которое они потерпели при Фермопилах, чем за все одержанные ими победы, и на памятник, воздвигнутый варварами [111] в знак победы над ними, смотрят с любовью. Памятники же, воздвигнутые лакедемонянами в знак победы над другими эллинами, не одобряют и смотрят на них с неудовольствием, так как упомянутый выше считают выражением доблести, а эти - символом стремлений к господству над другими.
(149) Так вот, продумав и взвесив все это, обвини мой возраст, если что-нибудь из сказанного мною окажется слишком слабым или имеющим недостатки [112], - возраст, которому все люди простили бы, имея для этого все основания. Но если содержание окажется таким же, как в опубликованных мною прежде речах, то надо полагать, что это не старость моя нашла, но божество подсказало, не обо мне думая, но заботясь об Элладе, желая и ее избавить от нынешних бед, и тебя окружить еще большей славой, чем ныне. (150) Тебе, я думаю, небезызвестно, каким образом боги управляют делами людей. Они не сами непосредственно причиняют добро и зло, выпадающие на долю людей, но вселяют в душу каждого такой образ мыслей, что то и другое мы сами причиняем друг другу. (151) Может быть, и теперь дар красноречия они уделили нам, а для дел предназначают тебя [113], считая, что последними лучше всего, пожалуй, сможешь управлять ты, а моя речь, вероятно, менее всего способна доставить неприятность слушателям. И я полагаю, что и содеянное тобой до этого времени едва ли могло достигнуть таких размеров, если бы этому не способствовал кто-нибудь из богов - (152) не для того, чтобы ты всегда воевал только с живущими в Европе варварами, но с той целью, чтобы ты, закалившись в борьбе с ними, приобретя опыт и осознав свои силы, устремился против тех варваров, выступить против которых я и советую. Ведь стыдно отставать, когда судьба благоприятствует тебе, и не предоставлять себя в ее распоряжение для той цели, к которой она хочет тебя повести.
(153) Я считаю, что ты должен ценить всех, кто отзывается добрым словом о совершенных тобою делах, однако ты должен признать, что лучше всего прославляют тебя те, кто считает тебя способным свершить еще более великие дела, а также те, кто не только в настоящий момент говорит тебе приятное, но заставит и последующие поколения восхищаться твоими делами так, как ничьими другими из предшествующих поколений. Хотя
я хочу сказать по этому поводу еще многое, но не могу этого сделать, а по- какой причине - об этом я говорил более чем достаточно.
(154) Итак, остается подвести итог всему сказанному выше, чтобы ты познакомился в наиболее сжатом виде с моими советами. Я утверждаю, что ты должен быть благодетелем эллинов, царем македонян, повелителем возможно большего числа варваров. Если ты будешь это делать, все будут тебе благодарны: эллины - за услуги, македоняне - если ты будешь - править ими как царь [114], а не как тиран, другие народы - если избавятся благодаря тебе от варварской деспотии и окажутся под покровительством Эллады. (155) Насколько все это написано своевременно и тщательно,, справедливо узнать от вас, слушателей. Однако то, что никто не дал бы тебе советов лучше этих и более пригодных для сложившихся обстоятельств, это я знаю точно.
После победы Фив над Спартой в сражении при Левктрах (371 г.) начался распад Пелопоннесского союза. В Пелопоннесе развернулось широкое демократическое движение. При содействии фиванского полководца Эпаминонда в результате его первого победоносного похода в Пелопоннес, была освобождена от многовековой зависимости Мессения (370 г.) и основан город Мессена. Однако Спарта отказалась признать de jure независимость Мессении и не подписала предложенный Фивами в 366 г. мирный договор. "Мессенский вопрос" был предметом острых политических разногласий в Греции. Софист Алкидамант взял Мессению под свою защиту.[1] Но выступлению Алкидаманта предшествовало выступление Исократа, который выражал интересы имущественной группы афинского общества, напуганной размахом демократического движения. Речь вложена в уста Архидама, сына правящего в Спарте царя Агесилая. Она служит призывом к продолжению войны ради сохранения спартанских прав на Мессению.
В античный период существовали две точки зрения на характер этой речи: 1) речь была заказана Исократу Архидамом; 2) речь является школьным риторическим упражнением. Последнюю точку зрения поддерживал Бласс, принимая время составления речи в период между 356-351 гг. до н. э. Эд. Мейер, У. Виламовиц и другие относят ее к 366/5 г. в соответствии с ее содержанием. Такая датировка несомненно правильна.
В сущности "Архидам" - агитационный памфлет, вызванный политической ситуацией того времени и направленный против демократических движений в защиту прав частной собственности состоятельных граждан.
СОДЕРЖАНИЕ, СОСТАВЛЕННОЕ НЕИЗВЕСТНЫМ АВТОРОМ
После битвы при Левктрах фиванцы совершали набеги на Лакедемон и многократно его опустошали, так что и лакедемонянки, встретив постоянно обращавшихся в бегство лакедемонян, сказали им: "Неужели мы должны вторично спрятать вас в своем чреве?". И вот (лакедемоняне) объединившись, одержали победу при Мантинее при поддержке прекрасной афинской конницы. После битвы при Мантинее лакедемоняне отправили послов к фиванцам, добиваясь у них мира. Фиванцы дали им обещание сохранять спокойствие, если они восстановят Мессену и предоставят ей автономию. В то время, как другие советовали лакедомонянам восстановить Мессену, Архидам Младший советует лакедемонянам не восстанавливать. Родословная же Архидама Младшего такова: у Зевксида родился Архидам, у Архидама - Агис, у Агиса - Агесилай, у. Агесилая - Архидам. Одни говорят, что Архидам получил речь от Исократа, послав за нею в Афины; другие же утверждают, что эта речь представляет собой риторическое упражнение Исократа на тему, какую речь произнес бы Архидам, давая совет лакедемонянам. Таково содержание речи, основа речи - фактическая, главное же в ней - польза·
* * *
(1) Быть может, некоторые из вас удивляются тому, что я, соблюдавший до сих пор установления нашего города с такой тщательностью, как, по-моему, никто другой из моих ровесников, настолько изменился, что, несмотря на свою молодость [2], выступил вперед и собираюсь дать совет относительно вещей, о которых и старшие не решаются говорить.
(2) Однако я и сейчас продолжал бы хранить полное молчание, если бы кто-нибудь из ораторов, обычно обращающихся к вам в народном собрании, сказал нечто достойное нашего города. Между тем я вижу, как одни соглашаются с тем, что велят нам наши враги, другие сопротивляются, но без достаточной энергии, некоторые же совершенно замолкли. Поэтому я поднялся, чтобы высказать свое собственное мнение относительно этого, считая постыдным ради соблюдения установленного для моего возраста положения в обществе пренебречь тем, что город вынесет решение, не соответствующее его достоинству.
(3) Я полагаю, если о других вещах людям моего возраста действительно приличнее молчать, то по вопросу войны и мира должны давать советы в особенности те, кому в наибольшей мере предстоит подвергнуться опасностям войны. К тому же способность судить о полезном присуща в такой же степени и нам, молодым.
(4) На самом деле, если было бы доказано, что старшие всегда знают, что именно является наилучшим, молодые же ни в чем не в состоянии разобраться правильно, то было бы справедливо лишить нас права давать советы. Поскольку же в умении судить о вещах верно мы разнимся друг от друга не количеством прожитых лет, а природной одаренностью и усердием, то почему бы не использовать опыт обоих поколений, чтобы вам было возможно из всех высказываний выбрать самое выгодное? (5) Я удивляюсь тому, что люди, доверяющие нам вести триэры и командовать войском [3] (хотя при ошибке в этих делах мы могли бы принести многочисленные тяжелые бедствия городу), тем не менее думают, что мы не должны высказывать своего мнения по поводу решений, которые вам надо принять. Между тем, если мы при этом исправим ваше мнение, мы принесем всем вам пользу. Если же разойдемся с вами, то, хотя и упадем в ваших глазах, не причиним вреда государству.
(6) Право же я говорю об этом не потому, что мне пришла охота произносить речи или изменить свой прежний образ жизни; но я хочу убедить вас не пренебрегать ни тем, ни другим поколением, а среди всех искать такого человека, который был бы способен дать достойный совет относительно нынешних обстоятельств. (7) Ведь с тех пор, как наш народ населяет этот город, у нас не бывало такого опасного положения и не бывало войны, которая затрагивала бы столь существенные интересы, как те, ради обсуждения которых мы собрались. Прежде мы боролись за утверждение нашей власти над другими народами, теперь мы боремся за то, чтобы не выполнять чужих повелений, а это и есть признак независимости, ради которой можно перенести все самое страшное не только нам, но и другим людям, если они не полностью лишены мужества и хоть сколько-нибудь претендуют на доблесть. (8) Я же лично предпочел бы скорее умереть на месте, не подчинившись предписанному, чем намного продлить свою жизнь сверх положенного мне срока, проголосовав за то, что нам приказывают фиванцы [4]. Ибо я, потомок Геракла [5], сын ныне правящего царя [6], и по всей видимости сам в будущем носитель такого же сана, стыдился бы остаться равнодушным к делу, которое касается и меня, а именно к тому, что землей, которую передали нам наши отцы, будут владеть наши рабы.[7] (9) Я полагаю, что и вы придерживаетесь такого же мнения, приняв во внимание следующее: до этого дня казалось, что в войне с фиванцами нас постигла неудача[8], но мы были побеждены лишь физически, вследствие ошибки командующего [9], дух же наш и ныне не сломлен. (10) Однако же если в страхе перед грядущими опасностями мы отдадим хотя бы частицу из принадлежащего нам, то поддержим хвастовство фиванцев и сами воздвигнем над собой трофеи более величественные и более славные, чем те, что были воздвигнуты при Левктрах: те трофеи - памятник нашей неудачи, эти же станут свидетельством нашей душевной слабости. Пусть же никто не убедит вас покрыть родину таким позором!
(11) Между тем наши союзники с чрезмерным рвением советуют нам, отдав Мессению, заключить мир. И по справедливости вы могли бы негодовать на них еще в большей степени, чем против тех, кто с самого начала отпал от нас [10]. Ведь отказавшись от нашей дружбы, они обрекли на гибель свои собственные города, ввергнув их в гражданские распри, междоусобную резню, установив у себя негодный политический строй[11], а нынешние наши союзники намереваются причинить зло нам. (12) Ту славу, которую наши предки приобрели за семьсот лет [12] в многочисленных опасностях и передали нам, - эту славу они уговаривают нас тотчас отбросить. Разве могли они придумать несчастье для Лакедемона более унизительное и ужасное, чем это! (13) Они дошли до такого бесстыдства и приписывают нам такое малодушие, что после того, как сами не раз просили нас воевать ради защиты их территорий [13], считают, что мы не должны идти на риск ради Мессении; для того чтобы спокойно возделывать свою собственную землю, они пытаются убедить нас, будто нам следует уступить врагу часть нашей земли. Больше того, они еще грозятся, если мы не пойдем на это, заключить с врагами сепаратный мир! (14) Я же полагаю, что без их участия предстоящее нам испытание станет не настолько тяжелее, насколько прекраснее и почетнее в глазах всех людей, так как попытка бег чужой помощи, собственными усилиями спасти себя и одолеть врагов согласуется с прочими деяниями Спарты.
(15) Прежде я никогда не находил удовольствия в речах, напротив, всегда считал, что тот, кто тратит время на слова, менее способен на дела. Теперь же я ничего не ценил бы выше способности изложить свои мысли о предмете нашего обсуждения так, как мне хочется. Ибо в настоящих обстоятельствах я надеюсь именно таким образом принести величайшую пользу нашему городу. (16) Прежде всего, я думаю, нужно вам объяснить, каким образом мы овладели Мессенией и по какой причине вы поселились в Пелопоннесе, будучи в древние времена дорийцами. Поэтому я начну издалека, чтобы вы поняли, что [14] они пытаются отнять у вас ту землю, которой вы владеете с не меньшим правом, чем остальной территорией Лакедемона.
(17) После того как Геракл преставился, превратившись из смертного в божество, его сыновья из-за могущества их врагов[15] были обречены на многочисленные странствования и опасности. Когда же Эврисфей умер, они поселились среди дорийцев. Их потомки в третьем поколении[16] пришли в Дельфы, желая о чем-то вопросить оракул. Однако Аполлон не дал ответа на заданный вопрос, а велел им идти в землю их отцов. (18) Обдумав это изречение бога, они решили, что им принадлежит, во-первых, Аргос по праву наследования, ибо после смерти Эврисфея они оказались единственными потомками Персея[17], во-вторых, Лакедемон в качестве дара, ибо когда лакедемонский царь Тиндарей[18], после того как его сыновья Кастор и Полидевк перестали существовать среди людей, был лишен власти, Геракл вернул его в Лакедемон и получил эту область в качестве награды за оказанное благодеяние, а также из-за родства между ним и сыновьями Тиндарея[19]; (19) в-третьих, им принадлежит Мессения по праву победителя, ибо Геракл, ограбленный Нелеем и его сыновьями (за исключением Нестора), отнявшими у него коров, которых он увел у Гериона из Эритеи[20], захватил Мессену силой, виновных убил,, а Нестору вверил город, считая его разумным за то, что он, несмотря на свою молодость, не принял участия в преступлении отца и братьев. (20) В таком смысле истолковав изречение Аполлона, они, взяв в союзники ваших предков, составили войско, причем отдали тем, кто последовал за ними, в общее владение свои собственные земли, а от них взяли себе[21] в качестве избранной награды право на царскую власть. Затем они укрепили это соглашение взаимными клятвами в верности и отправились в поход. (21) Я не буду тратить времени на описание опасностей и различных событий, как не имеющих отношения к данному вопросу. Победив на войне жителей тех местностей, о которых было сказано, они разделили свои царства на три части[22]. И вот вы, жители Спарты, вплоть до нынешнего дня сохраняете верность клятвам и договорам, которые вы заключили с нашими предками. (22) Поэтому и в прошлом вам жилось лучше, чем другим эллинам, и в будущем ваши дела, нужно полагать, будут обстоять лучше, чем теперь, если вы останетесь верны себе. Мессенцы же дошли до такого нечестия, что коварно убили Кресфонта, основателя их государства, господина этой страны, потомка Геракла, их предводителя. (23) Его сыновья, избежав опасности, оказались в, нашем городе в качестве просителей, умоляя заступиться за умершего и предлагая нам страну. Снова вопросив бога и получив указание принять ее и отомстить убийцам Кресфонта, вы осадили мессенцев и так овладели этой страной.
(24) Конечно, я не во всех подробностях изложил наши изначальные права, ибо сейчас не время углубляться в предания, так что мне пришлось предпочесть более краткий рассказ более ясному. Тем не менее я полагаю, из сказанного для всех стало очевидным, что той землей, которая нам принадлежит по всеобщему признанию, мы владеем на основании такого же права, как и той землей, которая является предметом спора: мы живем в этой земле, потому что она была дана нам Гераклидами, потому что так приказал Аполлон и благодаря победе над ее обитателями; и Мессенией мы владеем на основании такого же дара Гераклидов, получив ее таким же образом и с соизволения того же бога. (25) Разумеется, если мы настроены так, чтобы не возражать ни по одному пункту, даже если бы нам приказали покинуть Спарту, то было бы излишним беспокоиться и о Мессении. Однако если никто из вас не согласился бы жить, лишившись отечества, то и относительно Мессении следует придерживаться такого же мнения. Ибо. мы можем выдвинуть одни и те же законные основания и привести одни и те же доводы в пользу обладания той и другой территорией.
(26). Ведь вам хорошо известно, что имущество, как частное, так и общественное, считается наследственным и бесспорным, если находилось в руках владельца в течение длительного времени[23]. Мы же овладели Мессенией раньше, чем персы основали свое царство и утвердили свою власть над материком [24], и раньше, чем были основаны некоторые из эллинских городов. (27) И несмотря на это, фиванцы предоставляют Азию персидскому царю на том основании, что она является его наследственной собственностью, хотя персидскому царству нет еще и двухсот лет, от нас же они отнимают Мессению, хотя мы владеем ею вдвое дольше[25]. Совсем недавно они разрушили Феспии и Платею[26], а Мессену они намерены отстроить заново и заселить, хотя истекло четыреста лет со дня ее разрушения, причем и то, и другое делается вопреки клятвам и договорам [27]. (28) Хотя бы они вернули в Мессену настоящих мессенцев! Конечно, и в этом случае они поступили бы несправедливо, но по крайней мере обидели бы нас под более благовидным предлогом. Но они поселяют у наших границ илотов! Так что самым ужасным является не то, что мы лишимся этой земли вопреки нашему праву, но то, что мы увидим, как наши собственные рабы стали ее господами.
(29) Из последующих рассуждений вам станет еще яснее, что и ныне мы терпим страшную несправедливость и прежде на законном основании владели Мессенией. Ведь не раз и в прошлом нам угрожали опасности, и мы бывали принуждены заключать мир, так как находились в худшем положении, чем наши противники[28]. (30) Однако несмотря на то, что договоры тогда заключались в обстоятельствах, при которых невозможно было притязать на какие-либо преимущества, и возникали разногласия во некоторым другим пунктам, все же ни персидский царь, ни город Афины никогда не упрекали нас в том, будто мы владеем Мессенией противозаконно. Можно ли найти более убедительное решение спора относительно права, чем признание наших врагов, да еще в обстановке, неблагоприятной для нас?
(31) Что касается оракула, который является, как все Согласятся, наиболее древним, наиболее беспристрастным и достойным доверия, то он признал наше право на Мессению не только тогда, когда сыновья Кре- сфонта отдали ее нам и он велел принять дар и помочь обиженным, но и позже, когда война затянулась, и обе стороны направили послов в Дельфы. Противники наши молили бога о спасении, мы же вопросили оракул о том, каким способом в кратчайший срок овладеть городом. Нашим противникам бог не дал ответа, так как их просьба не была справедливой, нам же указал, какие следует принести жертвы и откуда призвать помощь[29]. (32) Можно ли представить свидетельство более авторитетное и более ясное, чем это? Во-первых, очевидно, что мы получили эту землю от ее владельцев (ничто ведь не мешает снова кратко перечислить факты); во-вторых, мы овладели ею в результате войны, а в те времена большинство городов именно так основывались; далее, изгнав тех, кто поступил нечестиво с сыновьями Геракла, причем преступники справедливо были изгнаны за пределы обитаемой земли; наконец, и длительность владения, и суждение наших врагов, и изречения бога - все вместе подтверждает, что земля эта законно принадлежит нам. (33) Каждый из этих фактов достаточен сам по себе для опровержения доводов тех, кто осмеливается обвинять нас в том, будто мы из корыстолюбия не заключаем мира теперь или из притязаний на чужую территорию вели войну против Мессении тогда. Пожалуй, можно было бы привести еще больше доводов в пользу права нашего владения, однако, я полагаю, и сказанного достаточно.
(34) Те, кто советует нам заключить мир, говорят, что людям разумным не следует иметь одинаковый взгляд на вещи при счастливых и при несчастных обстоятельствах, но надо принимать решения соответственно данному положению дел, приспособляться к ходу событий и не ставить себе целей свыше возможностей. При нынешних же тяжелых обстоятельствах следует стремиться скорее к полезному, чем к справедливому. (35) Что касается всего прочего, то с этим я согласен, но никто не мог бы убедить меня считать что-либо более полезным, чем справедливость. Ведь я вижу, что и законы ради нее издаются и благородные мужи ревнуют о ней, и благоустроенные государства больше всего о ней заботятся, (36) также исход всех бывших войн определялся не в соответствии с силой, а в соответствии с правом. Словом, жизнь людей вообще порочностью разрушается, добродетелью же сохраняется. Так что пусть не падают духом те, кто готов сразиться за правое дело, а скорее пусть опасаются насильники и те, кто не умеет соблюдать меру при удаче. (37) Затем следует принять во внимание и следующее: мы все в настоящее время держимся одинакового мнения о том, что справедливо, относительно же того, что именно для нас полезно, мы спорим. Если налицо два блага, причем одно из них совершенно ясное, другое же сомнительное, то разве не поступили бы вы смешно, если бы общепризнанное благо отвергли, а спорное решили бы предпочесть, в особенности когда выбор имеет такое важное значение? (38) Ведь следуя моим предложениям, вы не должны отказываться ни от одной пяди своих владений, и вы не покроете позором наш город, но сможете надеяться, что, борясь за правое дело, вы будете сражаться лучше, чем ваши противники; следуя же предложениям сторонников заключения мира, вы немедленно отказываетесь от Мессении; [30] допустив с самогона- чала себе во вред эту ошибку, вы, быть может, не достигнете ни полезного, ни справедливого, словом, ничего из того, чего вы ожидаете. (39) И ведь совершенно еще не ясно, достигнем ли мы прочного мира, если и выполним предписания. Я думаю, Для вас не тайна, что все люди имеют обыкновение обсуждать справедливые условия договора с теми, кто защищает свои права; к тем же, кто слишком охотно подчиняется приказам, предъявляют еще большие требования, чем было первоначально задумано. Так что тот, кто настроен воинственно, получает лучшие условия мира, чем легко идущие на соглашения. (40) Однако чтобы не казалось, будто я слишком долго рассуждаю на эту тему, я, отложив в сторону все подобные соображения, обращусь к прямым доказательствам своей мысли. В самом деле, если бы никогда не случалось народу после неудачи воспрянуть духом и одолеть своих врагов, то, естественно, и у нас не было бы надежды одержать на войне победу; если же, напротив, часто бывало, что более сильная сторона оказывалась побежденной более слабым противником и ведущие осаду погибали от рук осажденных[31], что удивительного, если и наши нынешние дела примут другой оборот?
(41) Я не могу привести подобного примера из истории нашего города, так как на его территорию никогда еще не вторгался враг, превосходящий нас силой[32], но существует много свидетельств тому в истории других государств, в особенности же Афин. (42) Мы найдем, что они вызвали упреки со стороны эллинов из-за своей власти над другими государствами, но обрели добрую славу у всех людей, отразив наглых захватчиков.
Если бы я захотел остановиться на опасностях, которым они подвергались в древности в борьбе против амазонок, фракийцев или пелопоннесцев[33], которые вторгнулись на их землю под предводительством Эврисфея, то, пожалуй, показалось бы, что я говорю о слишком стародавнем и далеком от нынешних дел. Но кто же не знает, с какого несчастья они начали войну с персами, чтобы подняться затем до такого процветания? (43) Ведь только они из всех эллинов, живущих за пределами Пелопоннеса, хоть и видели, что сила варваров непреодолима, не стали обсуждать их требований и тотчас предпочли разрушение своего города - рабству. Покинув страну и считая своим отечеством свободу, они разделили с нами опасности; после этого они испытали такую перемену судьбы, что, утратив на несколько дней свои владения[34], затем на долгое время установили свою власть над другими. (44) Не только; на истории этого города можно показать, как отважное сопротивление врагам является источником великих благ. Тиран Дионисий, например, однажды оказался в окружении осаждавших его карфагенян; не было никакой надежды на спасение; когда же он, подавленный трудностями войны и враждебным отношением граждан к нему, решил спастись бегством, отплыв на корабле, один из его друзей решился сказать ему: "Прекрасный саван - единоличная власть".[35] (45) Пристыженный этими словами, Дионисий изменил свое намерение и, возобновив войну, уничтожил великое множество карфагенян, а над гражданами установил еще более твердую власть, приобретя могущество, значительно превосходящее первоначальное. Закончил он жизнь как единоличный правитель, передав сыну тот же сан и власть, которыми пользовался сам.
(46) Подобным же образом поступил и македонский царь Аминта. Потерпев поражение в битве с живущими по соседству варварами, лишившись всей Македонии, он сперва задумал покинуть страну, чтобы спасти жизнь, но услышав, как кто-то восхвалял Дионисия за действия, о которых я рассказал, подобно ему изменил свое решение, захватив клочок земли и оттуда призвав помощь, он за три месяца овладел всей Македонией. Остальное время он царствовал и умер в глубокой старости [36];
(47) Если бы мы захотели перечислить все подобные случаи, то утомились бы, вы - слушая, а я говоря об этом. Все же припомним еще событие, связанное с Фивами. То, что произошло в прошлом, могло бы огорчить нас, зато будущее внушает лучшие надежды. В самом деле, они имели смелость выдержать наши вторжения[37] и угрозы, а затем удача настолько изменила их положение, что они, находившиеся в прошлом под нашей властью, теперь считают себя вправе отдавать нам приказания.
(48) Тот, кто, наблюдая подобные перемены обстоятельств, думает, что с нами это не произойдет, - совсем неразумен. Поэтому нам следует быть стойкими в настоящее время и с мужеством смотреть в будущее. Ведь мы знаем, что государства преодолевали подобные несчастья благодаря правильному государственному устройству и опыту в военном деле. Но никто не посмеет отрицать, что военным опытом мы превосходим других эллинов, государственный же строй только у нас именно таков, каким он должен быть. При таких предпосылках невозможно, чтобы мы не оказались в лучшем положении, чем те, кто не заботился ни о том, ни о другом.
(49) Существуют же, однако, люди, которые осуждают войну и указывают на сопряженный с нею риск. Для подтверждения они приводят много различных примеров, в том числе из нашего собственного опыта. Они выражают удивление, как некоторые решают довериться столь трудному и рискованному средству. Я же знаю, что многие народы именно в результате войны достигли большего процветания, другие же в результате мира потеряли то, чем обладали прежде. (50) Война и мир сами по себе - ни добро, ни зло, но результат того и другого неизбежно будет соответствовать тому, как повести себя при соответствующих условиях и обстоятельствах. Тот, кто преуспевает, должен жаждать мира, так как при мире возможно сохранить на наибольший срок свое благополучие, напротив, в несчастных обстоятельствах следует обратить свои помыслы к войне, ибо вследствие вытекающих из нее беспорядков и новшеств скорее всего случаются перемены. (51) Я боюсь, однако ж, как бы не оказалось, что мы поступаем как раз наоборот: когда у нас была возможность жить в довольстве, мы вели больше войн, чем того требовала необходимость, когда же мы очутились перед неизбежностью риска, мы захотели покоя и рассуждаем об осторожности. Между тем народ, желающий быть свободным, должен остерегаться договоров, заключаемых по предписанию, так как они близки к рабскому подчинению. Он может идти на мир либо нанеся поражение врагу, либо уравняв с его силами свои силы. В соответствии с тем, как будет закончена война, будут находиться и условия мира.
(52) Обдумав это, следует не связывать себя слишком поспешно постыдными соглашениями. Пусть не покажется, что судьбу отечества мы решаем более легкомысленно, чем другие вопросы. Вспомните: в прошлом, если один единственный лакедемонянин приходил на помощь какому-нибудь городу наших союзников, который подвергся осаде, то все соглашались, что именно ему город бывал обязан своим спасением. О большинстве подобных мужей можно услышать от стариков. О самых же знаменитых из них я сам хочу вам рассказать. (53) Педарит[38], например, приплыв к Хиосу, спас город. Брасид же вступил в Амфиполь, отобрал небольшое число осажденных и в битве одержал победу над осаждавшими[39], несмотря на их многочисленность. Наконец, Гилипп, придя на помощь сиракузянам, не только их спас, но и захватил в плен те вооруженные силы, которые их теснили на суше и на море [40]. (54) Так разве же не постыдно, что между тем как в прошлом каждый из нас в отдельности был в состоянии защитить чужие города, в наше время мы все вместе не можем и даже не пытаемся спасти наш собственный город? И разве не постыдно, что, сражаясь в защиту других, мы наполнили Европу и Азию трофеями, а в защиту собственного отечества, столь открыто оскорбляемого, мы, как это все видят, не дали ни одного достойного упоминания сражения? [41] (55) И, наконец, в то время как другие города [42] выдерживали крайности осады, отстаивая господство нашего государства, мы не хотим даже небольших страданий ради того, чтобы освободить себя от необходимости действовать вразрез со своим правом. Разве это не постыдно? И хотя всем известно, что мы и теперь еще выращиваем коней для ристаний, мы, тем не менее, готовы заключить мир, как люди, доведенные до крайней степени бедности и нуждающиеся в самом необходимом. (56) Плачевнее же всего будет, если мы, слывущие самыми стойкими среди эллинов, проявим при обсуждении нашего положения больше малодушия, чем другие. Существует ли народ, достойный упоминания, который, потерпев поражение в одной единственной битве и испытав одно единственное вторжение [43] в свою страну, так трусливо согласился бы подчиниться всем предъявляемым требованиям? И мог ли бы подобный народ сохранить присутствие духа при длительных неудачах? (57) Мессенцы в течение двадцати [44] лет подвергались осаде, борясь за эту землю, так разве не упрекнут нас все, если мы так скоро потеряем ее на основании договоров и не вспомним о предках, но, убежденные словами, откажемся от той земли, которую они приобрели великими трудами?
(58) Но некоторых это обстоятельство ничуть не тревожит, и они, потеряв всякий стыд, дают нам советы, следуя которым город покрыл бы себя бесчестьем. Эти люди так ретиво побуждают нас отдать Мессению, что имеют дерзость подробно доказывать слабость нашего города и силу врагов. Они предлагают нам, своим политическим противникам, ответить, откуда же мы ожидаем помощи, призывая к войне? (59) Я же полагаю, что самой сильной, самой верной союзницей является справедливость во всех поступках (так как благоволение богов, вероятно, на стороне справедливых, если можно судить о предстоящем на основании прошлого); далее, нашими союзниками являются хороший государственный строй и разумная умеренная жизнь, а также готовность до последней капли крови сражаться с врагами и убеждение, что больше всего следует опасаться дурной славы у сограждан. Все эти качества присущи нам в большей мере, чем другим людям. (60) Эти качества я считал бы на войне более ценными союзниками, чем подкрепление тысячами воинов. Действительно, я ведь знаю, что и те, которые первыми из нашего народа пришли в эту страну, одержали верх над другими не благодаря своей численности, а благодаря тем доблестям, о которых я рассказал. Вот почему недостойно испытывать страх перед врагами из-за их многочисленности. Напротив, нам следует мужаться, видя, что мы так стойко перенесли несчастья, как еще никогда никто из эллинов,, и сохранили верность издревле установленным законам и обычаям. (61) А другие между тем, как мы видим, не в состоянии справиться даже со своей удачей и уже приведены в замешательство[45]; одни захватывают города своих союзников, те оказывают им сопротивление, иные спорят со своими соседями о пограничных землях, иные более завидуют друг другу, чем воюют против нас [46]. Так что я удивляюсь тем, кто ищет союзника более сильного, чем ошибки наших врагов.
(62) Если же нужно сказать и относительно помощи извне, то найдутся, я полагаю, многие желающие поддержать нас. Прежде всего я сошлюсь на афинян [47]. Хотя они и не во всем на нашей стороне, но ради нашего спасения сделают все, что угодно. Существуют и другие эллинские города, которые относятся к несчастьям, постигшим Спарту, как к собственным. (63) Наконец, тиран Дионисий [48], царь Египта [49], правители на территории Азии [50] охотно придут нам на подмогу, каждый сообразно со своими возможностями. Кроме того, состоятельные люди из эллинов, обладающие влиянием и стремящиеся к наилучшему государственному строю[51], хотя еще не объединились между собой, но их сочувствие на нашей стороне, так что, естественно, я могу возлагать большие надежды на их содействие в будущем.
(64) Я думаю, что и простой народ в Пелопоннесе и та демократия[52], которую мы все считаем наиболее враждебно настроенной к нам, уже стремятся к нашему заступничеству: ведь их отпадение не осуществило ни одну из их надежд; вместо свободы они получили обратное: потеряв лучших из своей среды, они оказались в зависимости от худших из сограждан, вместо автономии - самое ужасное беззаконие. (65) Раньше они ходили вместе с нами походом против врагов, теперь они видят, как враги вторгаются на их собственную территорию; раньше они только по слухам знали о распрях, происходивших в других местах, теперь чуть ли не ежедневно у них у самих происходят государственные перевороты. Несчастье настолько их всех сравняло, что никто не в состоянии распознать, кто из них находится в самом худшем положении. (66) Нет ни одного неповрежденного города, нет ни одного города, который не пострадал бы от своих соседей[53], так что поля опустошены, города разграблены, государственный порядок и законы, при которых жители этих городов когда-то были счастливейшими из эллинов, уничтожены[54]. (67) Они относятся друг к другу с таким недоверием и с такой враждебностью, что сограждан боятся более, чем врагов. Вместо бывшего при нашей власти единодушия и взаимной имущественной поддержки, они дошли до такого распада связей между собой, что люди состоятельные охотнее бросили бы свое имущество в море, чем оказали бы помощь нуждающимся, а бедные меньше обрадовались бы находке клада, чем возможности силой захватить имущество богатых. (68) Прекратив жертвоприношение на алтарях, люди, точно жертвенных животных, закалывают друг друга[55]. Сейчас можно встретить больше изгнанников из одного города, чем прежде из всего Пелопоннеса. И хотя я рассказал о множестве бедствий, постигших Пелопоннес, в действительности их гораздо больше. Ибо не существует таких ужасов и страданий[56] на свете, которые не встретились бы здесь. (69) Одни ими уже сыты по горло, другие вскоре пресытятся и будут искать избавления от них. Не воображаете же вы, что люди согласятся и впредь жить[57] в таких условиях? Ведь если некоторые устают и в благополучии, смогут ли они стойко выдержать длительный период бедствий? Так что не только в случае войн мы окажемся победителями, но если мы сохраним спокойствие и выдержку, вы увидите, как они изменятся и будут считать союз с нами своим спасением. Вот какие надежды я питаю.
(70) Я так далек от того, чтобы выполнить хоть что-нибудь из требований наших врагов, что если бы даже ничего не осуществилось из этих надежд и ниоткуда не пришла бы помощь, а напротив, некоторые эллины обидели бы нас, другие же остались бы равнодушными, я и в этих обстоятельствах не изменил бы своего решения. Я подверг бы себя всем опасностям войны, прежде чем пойти на это соглашение. Ведь мне было бы стыдно и в том случае, если бы я обвинил наших предков, будто они отняли землю у мессенцев противозаконно, и в том случае, если б я признал, что они завладели ею правильно и подобающим образом, а мы, вопреки нашему праву, согласились на какую-нибудь уступку относительно нее. (71) Итак, ни того, ни другого не следует делать, а нужно обдумать, как повести войну соответственно с достоинством нашего города и не покрыть позором как лжецов тех, кто имеет обыкновение петь нам хвалу. Напротив, мы должны проявить себя так, чтобы превзойти все хорошее, сказанное о нас. (72) Таким образом, я полагаю, в дальнейшем не случится ничего хуже того, что мы терпим, сейчас. Наоборот, враги наши примут такие решения и совершат такие ошибки, в результате которых положение наше улучшится. Но если бы все же мы обманулись в своих надеждах и нас стали бы теснить со всех сторон, и мы оказались бы не в силах даже город свой удержать, пусть и ужасно то, что я намерен сказать, все же я не поколеблюсь высказать это прямо[58], ибо мои соображения более достойны стать известными эллинам и более соответствуют нашему образу мыслей, чем советы, которые нам[59] дают некоторые люди.
(73) Я заявляю, что следует отослать из Спарты наших родителей, наших жен, детей и прочее население, одних в Сицилию, других в Кирену или на материк. Все их там встретят с радостью и щедро наделят землей, а также прочими средствами существования, отчасти выражая свою благодарность за полученные ранее одолжения, отчасти в расчете на нашу благодарность за оказанные услуги. (74) Оставив тех из нас, кто хочет продолжать борьбу и способен носить оружие, следует покинуть город и все наше имущество за исключением того, какое мы будем в силах унести с собой, затем занять опорный пункт, как можно более надежный и благоприятный для ведения войны, совершать набеги, грабить и разорять врагов как на суше, так и на море до тех пор, пока они не прекратят спор относительно принадлежащего нам. (75) Если у нас хватит отваги на это, если мы не станем колебаться, вы увидите, как те, кто сегодня диктуют нам условия, придут к нам с мольбами и будут просить нас принять обратно Мессению и заключить мир.
Какое из пелопоннесских государств могло бы выдержать такую войну, которая, вероятно, возникла бы, если бы мы того захотели? Какое из них не было бы охвачено изумлением и страхом перед собравшимся войском, которое совершило такие дела, которое воодушевлено справедливым гневом против виновников этих крайних мер, доведено до отчаянной решимости и презрения к собственной жизни? (76) Перед войском, которое к тому же было бы свободно от повседневных забот и занято исключительно войной, перед войском, похожим во всем на отряд наемников, но обладающим такой доблестью и такой подготовкой, как ни одно кем-либо созданное войско? Перед войском, независимым от какой бы то Ни было государственной власти, способным располагаться под открытым небом, передвигаться в любом направлении? Перед войском, которое легко оказывалось бы в соседстве с кем бы ни захотело, и которое всякую местность, пригодную для ведения войны, считало бы своим отечеством? (77) И вот я думаю, стоит только облечь в слова подобный план и сделать его известным среди эллинов, как враги наши придут в смятение, а в особенности, если мы будем к тому же принуждены привести его в исполнение. Представьте себе (78) их душевное состояние, если сами они окажутся в тяжелом положении, а нам не смогут причинить вреда? Если они увидят свои собственные города в осаде [60], между тем как наш город в результате принятых мер никогда не испытает подобного несчастья? И если к тому же они увидят, что нам легко снабжать себя средствами к существованию из собственных запасов и из военной добычи, им же, напротив, трудно, так как не одно и то же заботиться о подобном войске или прокормить население города?
(79) Но самым горьким было бы для них сознавать, что наши домашние живут в полном довольствии и видеть, как их собственные семьи повседневно нуждаются в самом необходимом и однако ж быть не в силах облегчить их страдания; видеть, что, обработав поля, они теряют и семена, и урожай, но понимать, что оставив землю невозделанной, они совсем не смогут выдержать войну. (80) Но, может быть, сплотившись и создав общее войско, они станут преследовать нас и препятствовать тому, чтобы мы причиняли им вред. Однако же, чего мы могли бы пожелать более горячо, чем встретить выстроившихся против нас для сражения в той же неудобной местности людей недисциплинированных, отовсюду набранных и повинующихся разным командирам? Не потребовалось бы большого труда, чтобы быстро заставить их принять бой в условиях выгодных не им, а нам. (81) Не хватило бы оставшейся части дня, если бы мы попытались перечислить все преимущества, которые получили бы при подобном образе действий. Ведь всем известно, что мы одержали верх над эллинами не благодаря размерам нашего государства и не численностью населения [61], но тем, что установили государственный порядок по образцу войска, хорошо организованного и охотно повинующегося своим командирам. Итак, если мы введем у себя во всей чистоте тот строй, простое подражание которому уже приносило пользу, то, несомненно, мы легко одолеем наших противников.
(82) Мы также знаем, что основатели этого города вступили в Пелопоннес, имея в своем распоряжении лишь небольшое войско и тем не менее подчинили себе много могущественных городов. Так вот, было бы полезно последовать примеру наших предков, и после того, как мы потерпели неудачу, вернуться к началу нашего пути и попытаться возвратить себе почет и власть, которыми мы обладали прежде. (83) Но всего позорнее было бы, если бы зная о том, как афиняне покинули свою землю ради свободы других[62], мы ради собственного спасения не посмели бы бросить свой город; в то время как мы должны были бы давать другим пример подобных поступков, мы даже не захотели бы следовать примеру афинян. (84) И вот что еще более достойно осмеяния: фокейцы, спасаясь бегством от власти персидского царя, покинули Азию и основали новое поселение в Массалии, мы же дошли до такого малодушия, что готовы подчиниться приказу тех, над которыми неизменно властвовали в прошлом. (85) Не следует, однако, сосредоточивать свое внимание на том дне, в который мы были бы вынуждены отослать от нас самых близких нам людей. Нет, нам следует смотреть вперед[63] и представлять себе то время, когда мы, одержав победу над врагами, восстановим наше отечество, вернем назад наши семьи и докажем всем, что и сейчас мы пострадали не по справедливости и в прошлое время справедливо предъявляли права на первенство.
(86) Дело обстоит следующим образом. Я внес эти предложения не с тем, чтобы мы уже теперь их осуществили, и не потому, что нет иного пути спасения, но желая внушить вам убеждение, что и эти несчастья и еще более тяжелые следует выдержать, прежде чем подписать относительно Мессении договор, какой нам приказывают. (87) Я бы не призывал вас к войне так усердно, если бы не видел, что мир, к которому приведет осуществление моих предложений, стал бы почетным и прочным, а мир, к которому приведут предложения кое-каких советчиков, будет не только позорным, но и недолговечным. Ведь если мы поселим возле нашей границы илотов и станем смотреть сквозь пальцы на то, как их город крепнет, кто же не понимает, что мы будем вовлечены в непрестанные волнения и опасности? Так что рассуждающие об осторожности не замечают, что обеспечивают нам мир на короткое время, а войну готовят на вечные времена. (88) Я бы поставил перед этими людьми такой вопрос: во имя чего, по их мнению, следует отдавать свою жизнь в сражениях? Не тогда ли, когда враги предъявляют нам требования, противоречащие нашему праву, отсекают кусок нашей земли, освобождают наших рабов и поселяют их на той земле, которую оставили нам наши отцы, а нас не только лишают собственности, но вдобавок ко всем бедам подвергают бесчестью?
(89) Я же считаю, что ради защиты наших прав возможно перенести не только войну, но изгнание и смерть. Лучше умереть с доброй славой, которой мы всегда пользовались, чем жить в позоре, который навлечем на себя, выполнив то, что приказывают нам. Коротко говоря, лучше быть уничтоженными, чем стать посмешищем наших врагов. Люди, пользовавшиеся таким почетом, обладавшие таким высоким образом мыслей должны выбрать одно из двух: либо занимать первое место среди эллинов, либо погибнуть, не сделав ничего низменного, но завершив свою жизнь доблестным концом!
(90) Поняв это, нужно отбросить малодушие и не слушаться союзников, которые прежде подчинялись нашему руководству; самостоятельно рассмотрев положение вещей, выбрать не то, что легче для них, а то, что достойно Лакедемона и наших прошлых деяний. Ведь об одном и том же не все должны судить одинакового каждый в соответствии с теми принципами, которые с самого начала положил в основу своей жизни. (91) Никто не упрекнул бы эпидаврийцев, коринфян или флиасийцев за то, что они только и думают, как сохранить жизнь. Лакедемонянам же не пристало думать о сохранении жизни любыми средствами. Им следует предпочесть смерть со славою бесславному спасению. Ибо тем, кто ревнует о доблести, надлежит больше всего заботиться о том, чтобы не совершить чего-либо постыдного. (92) Ведь малодушие государств не в меньшей степени проявляется в подобных решениях, чем в опасностях войны. То, что происходит на поле боя, в значительной мере есть дело случая, но решение, принятое здесь, является свидетельством нашего образа мыслей. Так что нам следует прилагать усилия к достижению победы не в меньшей степени здесь при предстоящем голосовании, чем в борьбе с оружием в руках.
(93) Удивительно, что некоторые люди готовы отдать жизнь ради собственной славы, но меняют мнение, когда дело касается нашей общей славы. Между тем ради нее стоит все претерпеть, чтобы наш город не был опозорен и не утратил почетного положения, которое он занимал при наших отцах. (94) Хотя на нашем пути стоят многочисленные и тяжкие препятствия, которые должны быть преодолены, больше всего нам следует остерегаться того, чтобы не показаться трусами, идущими на уступки врагам вопреки своим правам. Стыдно было бы увидеть, как те, кто был удостоен чести главенствовать над эллинами, выполняют чужие приказания. Насколько бы мы оказались хуже наших предков: они готовы были идти на смерть, желая подчинить других своим приказаниям[64], а мы не осмеливаемся подвергнуть себя риску даже для того, чтобы избавиться от необходимости исполнять чужие повеления.
(95) Пришлось бы краснеть также и при мысли об Олимпийских играх и о других торжественных празднествах, на которых каждый из нас бывал в большей степени предметом зависти и восхищения, чем атлеты, заслужившие победу на соревнованиях. Кто же из нас осмелится посетить их, если вместо прежнего уважения он почувствует к себе презрение, вместо восхищения, заслуженного доблестью, привлечет к себе общее внимание вследствие своей трусости? (96) И вдобавок ко всему он увидел бы, как наши рабы приносят в дар богам первинки плодов от той земли, которую завещали нам каши отцы, и совершают жертвоприношения пышнее, чем мы, да еще услышал бы едкие насмешки над нами, естественные в устах тех, кто раньше находился в самом тяжелом рабстве, а теперь подписывает договоры наравне со своими господами. Нет слов, чтобы выразить, как жестоко страдал бы каждый из нас, видя(все это. (97) Вот обстоятельства, которые надо обсудить теперь, чтобы не возмущаться, когда уже нельзя будет ничего поделать. Нет, вам нужно уже сейчас подумать, чтобы ничего подобного не произошло. В прошлом мы не допускали свободы слова даже для свободнорожденных[65], а теперь на виду у всех терпим дерзости со стороны рабов. Не постыдно ли это? (98) Если мы такое допустим, то окажется, что в прошлом мы бахвалились, а по природе ничем не отличались от других людей и только напускали на себя суровость и важность. Не дадим же повода для хулы тем, кто привык нас хулить, напротив, попытаемся опровергнуть их доводы, совершая деяния, подобные подвигам предков.
(99) Вспомним же о тех, кто сражался против аркадян у Дипеи[66]: они, построенные лишь в одну шеренгу, поставили тысячи трофеев. Вспомните о тех трехстах воинах, которые в битве при Тирее[67] одержали победу над всем войском аргивян, и ту тысячу воинов, которые направились к Фермопилам навстречу врагу; (100) ; столкнувшись с семью сотнями тысяч варваров, они не обратились в бегство и не потерпели поражения, а полегли там, где стояли в строю, с такой доблестью, что самое искусное похвальное слово не может подняться до величия их подвига. (101) Вспомнив обо всем этом, будем еще энергичнее вести войну, не станем выжидать, не избавит ли кто-либо другой нас от этих бедствий. Раз они случились при нас, мы сами должны попытаться положить им конец. Людям благородным следует при подобных обстоятельствах показать свое превосходство над другими людьми. (102) Ведь счастливые обстоятельства прикрывают пороки даже Негодных людей; напротив, в несчастье быстро обнаруживается истинная сущность каждого человека. Так что теперь мы, спартанцы, должны, показать, лучше ли других мы взращены и воспитаны для доблести.
(103) Нет ничего невероятного в том, что найдется счастливый исход из нынешнего) трудного положения. Вам должно быть хорошо известно, что много раз происходили события, которые сначала воспринимались как несчастья и вызывали всеобщее состраданье к пострадавшим, а позже оказывались причиной величайших благ. (104) К чему говорить далее? Мы и сейчас можем найти, что государства, занимающие первые места в Элладе, я имею в виду Афины и Фивы, достигли своего процветания не во время мира. Напротив, потерпев поражение на войне, они затем снова поднялись, и с этого времени одно из них является гегемоном эллинов, другое же достигло в настоящее время такого могущества, какого никто не мог предвидеть. Не в спокойствии, а в борьбе рождаются почет и слава. (105) К ним-то следует и нам стремиться и ради них не щадить ни тела, ни души, ни своего добра. Ибо если мы восторжествуем и будем в состоянии вернуть нашему отечеству то положение, которое оно занимало до своего падения, то. наши деяния вызовут больше восхищения, чем подвиги предков, и мы не оставим нашим потомкам возможности превзойти нас в мужестве. Мы доставим немалые трудности тем, кто, желая воздать нам хвалу, будет искать слов, достойных свершенного нами. (106) Наконец, вы должны помнить, что внимание всего мира обращено к этому собранию и к решению, которое вы примете здесь. Пусть же каждый из вас почувствует себя так, словно она на сцене театра перед лицом всей Эллады готов Показать свою истинную сущность.
(107) И все же принять верное решение просто. Если мы захотим отдать жизнь за правое дело, то не только заслужим почет и уважение, но и обеспечим себе в будущем прочный мир. Если же испугаемся риска, то обречем себя на постоянные тревоги. (108) Итак, ободряя друг друга, отблагодарим отечество, вскормившее нас[68], и не останемся равнодушными к тому, что Лакедемон подвергается оскорблениям и унижению. Не обманем надежды, возлагаемые на нас нашими друзьями, не покажем себя людьми, ценящими жизнь выше доброго имени.
(109) Взвесив все, мы поймем, что благороднее обменять свое смертное тело на бессмертную славу и, отдав жизнь, которая нам Отпущена на немногие только годы, приобрести добрую славу, которая станет вечным достоянием наших потомков, нежели, цепляясь за миг жизни, покрыть себя великим позором. (110) Но, думаю, особенно горячо устремятся ваши помыслы к войне, если в своем воображении вы представите себе, будто вас обступили ваши родители и ваши дети, одни, призывая вас не посрамить ни имени Спарты, ни тех законов, в которых мы были воспитаны, ни памяти тех битв, которые произошли при них, а другие, требуя назад землю, перешедшую нам от наших предков, и господствующее положение среди эллинов, и военную гегемонию, которую мы сами получили в наследство от наших отцов. Ни слова не сможем мы сказать в ответ, ибо как отрицать справедливость требований и тех, и других.
(111) Я не знаю, о чем следует еще подробно распространяться, укажу только на то, что хотя этот город испытал очень много войн и опасностей, однако никогда враги не ставили трофея над нами, если военное руководство находилось в руках царя из нашего дома. Разумным же людям следует относительно грядущих опасностей слушаться советов тех людей,, под руководством которых они одерживали в битвах победы.
"Ареопагитик" - единственная речь Исократа, полностью посвященная вопросам внутренней организации Афинского государства. Эта речь является по существу политической и экономической программой действий, намеченных оратором для обеспечения афинского могущества или, по словам Исократа, в целях установления "общественной безопасности" (περί σωτηρίας). Речь эта, по-видимому, была произнесена вскоре после окончания Союзнической войны и установления мира. Единственной возможностью восстановления безопасности государства Исократ считал возрождение полномочий Ареопага, которыми тот пользовался еще до времени Солона; отмена выборов по жребию и замена их двустепенными выборами (отбором лучших и затем выбором среди них); возвращение к форме ограниченной демократии VI в. до н. э. или, во всяком случае, до реформы Эфиальта. Только эти реформы, по его мнению, смогут обеспечить и экономическую мощь Афин: ликвидация нищеты путем возвращения к тому времени, когда богатые и бедные оказывали взаимную поддержку друг другу; тогда бедняки работали, пользуясь помощью богачей, которые предоставляли им возможность земельной аренды, торговые и другие ссуды за умеренные проценты. Эта идиллическая картина взаимной заинтересованности несомненно направлена против характерного для IV в. лозунга бедноты: передела земли и кассации долгов. [1]
Даже там, где он имеет в виду гектеморов, он принимает размер арендной платы как 1/6 урожая, вопреки мрачной картине, оставленной Аристотелем в "Афинской политии".
Исократ говорит, что его друзья, ознакомившиеся с его речью еще до ее опубликования, хвалили ее, хотя и опасались того, что ее автор может прослыть врагом народа и сторонником олигархического строя (VII, 57). Следовательно, уже тогда были люди, поддерживавшие эти мысли и планы Исократа. И действительно, как показывают события последующих лет, попытка возрождения полновластия Ареопага имела реальное основание и находила сочувствие В олигархических кругах Афин. Через 17 лет после опубликования речи произошли события, явно отмеченные активизацией сторонников восстановления власти Ареопага.
Расширение полномочий Ареопага сказывается сразу же после битвы при Херонее в 338 г. до н. э. На следующий день после поражения именно Ареопаг провозгласил решение о смертной казни для всякого, кто покинет Афины (ср. Ликург, Против Леократа, 52; Эсхин. Против Ктесифонта, 252). .Несколько позже "наилучшие люди" (βέλτιστοι), согласно Плутарху (Фокион, 16), опираясь на поддержку Ареопага, добились выдвижения Фокиона на пост стратега вместо предлагаемого народом Харидема. Из Афинского постановления 337/6 г. следует, что в это время афинской демократии угрожала непосредственная опасность политического переворота, связанного с отменой демократической конституции и восстановлением власти Ареопага (ср. ВДИ, 1963, № 1, стр. 206, надпись № 7).
По-видимому, речь Исократа и его программа хорошо запомнилась его олигархическим сторонникам.
Вопрос о датировке речи спорен. Если В. Йегер предлагал широкую датировку (между 363-357 гг.), то С. И. Соболевский датировал ее не менее широко как раз следующими годами: 356-350 гг. [2]. Датировка Дж. Матье - первая половина 354 г. до н. э. - нам кажется наиболее аргументированной и наиболее близкой к истине [3].
СОДЕРЖАНИЕ, СОСТАВЛЕННОЕ АНОНИМНЫМ ГРАММАТИКОМ
В этой речи Исократ советует, чтобы члены Ареопага приобрели вновь прежнюю власть, которая прежде, так сказать, распоряжалась всеми делами города. А утратили они ее по следующей причине: некий Эфиальт и Фемистокл, задолжав деньги городу и зная, что если будут судить члены Ареопага, то им пришлось бы вернуть долг полностью, склонили граждан лишить Ареопагитов власти, поскольку тогда никому больше не придется подвергаться суду (Ареопага), (Аристотель говорит в "Афинской Политии" [XXV], что Фемистокл также был зачинщиком того, чтобы Ареопагиты перестали судить по всем делам), поступая так, как бы из-за Ареопагитов, а на деле устраивая все по названной причине. Тогда афиняне, охотно выслушав такой совет, лишили Ареопагитов власти. Таково содержание речи. Основа речи - фактическая. Главное же в речи - польза. Речь была написана в начале времени [правления] Филиппа, как это показывает ее содержание.
* * *
1. Многие из вас, полагаю я. спрашивают себя, - какую именно цель я преследую, выступая здесь перед вами с речью об общественной безопасности [4], словно над нашим государством нависла угроза или положение его пошатнулось. В действительности же Афины владеют более чем двумястами триер [5], наслаждаются миром на всей своей территории и сохраняют власть на море[6]. (2) Кроме того, мы имеем многочисленных союзников, готовых в случае нужды прийти к нам на помощь, а еще больше таких, которые платят подать [7] и выполняют наши приказания. При таких обстоятельствах можно было бы утверждать, что у насесть все основания чувствовать себя в безопасности, а нашим врагам следовало бы бояться и заботиться о своем спасении.
(3) Я знаю, что теперь, руководствуясь этими соображениями и пренебрегая моим выступлением, вы надеетесь при помощи такого могущества удержать под своим контролем всю Элладу. Я же обеспокоен и как раз по тем же самым причинам. Ибо по моим наблюдениям города, считающие свое положение наилучшим, обычно принимают наихудшие решения, а наиболее уверенные в себе чаще всего вовлекаются в величайшие опасности. (4) Причина этого в том, что ни добро, ни зло никогда не приходит к людям само по себе. Обычно богатство [8] и могущество сопровождаются безрассудством и своеволием, а бедность и скромность сочетаются с благоразумием и умеренностью. (5) Таким образом, трудно решить, что из этого следовало бы предпочесть, чтобы оставить в наследство нашим детям. Ибо-мы видим, как при участи, казавшейся худшей, совершаются дела, ведущие к наилучшему положению,[9] а та участь, которая казалась наилучшей, становится причиной резких изменений к худшему. (6) Я мог бы привести бесчисленные примеры из жизни частных лиц, чьи дела особенно подвержены частым переменам; но случаи, более важные и лучше известные моим слушателям, относятся к событиям, происходившим у афинян и лакедемонян. После разрушения нашего города варварами, понуждаемые страхом перед будущим и обратив пристальное внимание на наши дела, мы возглавили эллинов; когда же мы считали себя непревзойденными, мы едва избежали порабощения [10]. (7) И лакедемоняне, некогда вышедшие из ничтожных и бедных городов, овладели всем Пелопоннесом[11], но, возгордившись сверх меры и захватив власть на суше и на море, подверглись тем же опасностям, что и мы [12].
(8) Безумен тот, кто, зная о столь больших переменах и о таком быстром впадении в ничтожество столь великой мощи, тем не менее доверяет нынешнему состоянию дел, особенно теперь, когда положение нашего го-, рода стало значительно хуже, чем в прежние времена. Снова ожили ненависть к нам среди эллинов и враждебность к царю [13], обстоятельства, которые заставили нас тогда [14] проиграть войну.
(9) Мне трудно решить, - следует ли полагать, что вы совершенно не заботитесь об общественных делах или дошли до такой потери всякого чувства, что не замечаете, в каком смятении находится наш город. А вы похожи именно на таких людей, - ведь вы потеряли все города во Фракии [15], бесцельно истратили более тысячи талантов на наемников [16], (10) возбудили недоброжелательность к себе эллинов и враждебность варваров. Мало этого, вы вынуждены еще и спасать фиванских друзей [17] ценой потери наших собственных союзников [18]. При таких обстоятельствах вы дважды приносите благодарственные жертвы за благоприятные известия[19] и обсуждаете наши дела с легкомыслием, подобающим лишь тому, у кого все обстоит как нельзя лучше.
(11) Впрочем, совершенно естественно, что мы так поступаем и так расплачиваемся за это: ибо ничто не может произойти надлежащим образом у тех, кто заранее не принимает правильных решений об управлении своим государством. Даже если эти люди и достигнут успеха в некоторых предприятиях по счастливой случайности или благодаря доблести какого-либо мужа [20], то вскоре они снова испытывают те же затруднения, как это и видно из событий нашего прошлого. (12) Даже после того, как наш город утвердил свою власть над всей Элладой, после морской победы Конона и похода Тимофея [21], мы не сумели хотя бы на время удержать наше счастье; мы быстро утратили и разрушили его [22]. Ибо у нас нет политии, которая могла бы заниматься нашими делами как должно. Мы даже не прилагаем никаких усилий, чтобы создать ее надлежащим образом. (13) Разве мы не знаем, что успех приходит и остается не у тех, кто возводит вокруг себя самые красивые и крепкие стены или собирает наибольшее количество людей в одно и то же место, но у тех, кто лучше и рассудительнее других управляет своим городом. (14) Полития - душа города [23]. Она имеет над городом такую же власть, как разум над Телом. Она думает обо всем, сохраняет все полезное и избегает того, что приносит беду. Это ей служат и законы, и ораторы, и рядовые граждане; и каждый из них поступает хорошо или плохо в зависимости от своей политии. (15) А нас ничуть не заботит, что наша полития извращена. Мы и не думаем искать средства к ее исправлению. Вместо этого, сидя по лавкам ремесленников, мы осуждаем теперешние порядки и сетуем на то, что никогда еще при демократии нами не управляли хуже, чем теперь. На самом же деле, в поступках и в образе мыслей, которых мы придерживаемся, мы любим нынешнюю политию больше завещанной нам предками. Вот именно в защиту последней я и намереваюсь говорить, и ради этого я испросил разрешение у пританов [24]. (16) Я твердо убежден, что лишь эта полития смогла бы не только отвратить грядущие опасности, но и освободить нас от бедствий нашего времени, если бы мы захотели снова вернуться к той демократии, которую установил Солон, самый демократичный из законодателей, и вновь восстановил в ее первоначальном виде Клисфен, изгнавший тиранов и вернувший власть народу. (17) Мы не могли бы найти другую политию, более демократичную и более полезную всему городу. И вот доказательство наиболее убедительное: при этой политии люди совершили множество великих и прекрасных подвигов, заслужили славу у всего человечества и с общего согласия эллинов [25] стали гегемонами Эллады; те же, кто был приверженцем нынешнего строя, возбудили у всех ненависть к себе, испытали много несчастий и лишь с трудом избегли величайших бедствий. (18) Возможно ли восхвалять и даже любить тот строй, который и прежде причинил нам много зла, и теперь с каждым годом становится все хуже? Разве мы не должны бояться, что, если так пойдет дальше, мы в конце концов потерпим· полное крушение, встретив опасности еще большие, чем те, которые угрожали нам в прежние времена.
(19) А чтобы вы могли сделать выбор между этими двумя политиями, подробно ознакомившись с обеими,, а не ограничиваясь общими выслушанными вами соображениями, вам нужно отнестись внимательно к тому, о чем я говорю; я же, со своей стороны, постараюсь как можно короче изложить основные характерные черты каждой из по литий.
(20) Люди, управлявшие в то время городом, установили политию, но такую, которая на словах называлась бы самой мягкой и направленной на всеобщее благо, а в действительности для людей, имеющих с ней дело, оказывалась бы совершенно другой. И не так воспитывала эта полития граждан, чтобы Они считали распущенность - демократией, противозаконие - свободой, невоздержность на язык - равенством, а возможность делать все, что вздумается - счастьем [26]. Таких она не терпела и наказывала и гем самым добивалась того, чтобы граждане становились добродетельнее и рассудительнее. (21) Наиболее же содействовало хорошему управлению городом то, что существовали две признанные формы равенства. Одна из них предоставляла всем одинаковые права, другая воздавала каждому должное. Хорошо понимая, какая из них была более полезной, наши предки отвергали как несправедливое то равенство, которое требовало одних и тех же почестей для хороших и дурных[27], (22) они предпочли ту, которая оценивает и наказывает каждого по его заслугам, Положив это в основу управления городом, они не замещали должностей по жребию из всех граждан, но отбирали [28] лучших и наиболее способных к тому или другому виду государственной деятельности. Ибо они надеялись, что и все остальные будут вести себя так, как и руководящие делами государства. (23) Такой отбор они считали более демократичным, чем выборы по жребию.· Ведь при жребии все решает случайность, и высшие должности часто могут получить сторонники олигархии, тогда как при отборе добродетельных кандидатов, народ получит полную возможность избирать людей, наиболее преданных существующей по литии.
(24) И вот причина, почему это нравилось большинству и почему при замещении должностей не возникало борьбы: граждане были приучены к труду и бережливости; они не оставляли в пренебрежении свое имущество, злоумышляя против чужого, не поправляли своих дел за счет общественного достояния [29], а в случае нужды оказывали помощь государству из своих собственных средств [30] ; они не подсчитывали заранее и точно доходов от общественных обязанностей, зато хорошо знали размер прибыли от своего личного имущества. (25) Они никогда не прикасались к тому, что принадлежало государству, и поэтому в те времена было труднее найти желающих управлять, чем теперь встретить человека, который не стремился бы к этому; они считали заботу об общественных делах служением народу, а не средством получения личных доходов. С самого первого дня вступления в должность они не искали источников дохода, пропущенных их предшественниками, но прежде всего думали о том, не осталось ли забытым какое-либо дело, требующее срочного завершения.(26) Короче Говоря, наши предки ясно понимали, что народ, подобно тирану, должен назначать представителей власти, карать провинившихся и выносить решения по спорным вопросам; а люди, располагающие достаточными средствами к жизни [31], должны посвятить себя заботам об общественных делах как слуги народа. Ибо проявляя справедливость, они достойны похвалы и вправе дорожить этой почестью; (27) при плохом Же управлении они не заслуживают никакого снисхождения и подвергаются самым суровым наказаниям [32]. Кто бы мог найти демократию, более надежную и. более справедливую, чем та, которая выдвигает на занятия общественными делами людей наиболее способных и в то же время сохраняет за народом высшую власть над ними?
(28) Таково было устройство их пол изд. Из этого видно, что и в повседневной жизни они всегда поступали справедливо и согласно, закону. Ибо когда народ создает такие прекрасные принципы поведения в делах государственных, то и частная жизнь неизбежно отражает характер его общественного строя. (29) Прежде всего об их поведении по отношению к богам, ибо именно с этого будет справедливо начать; и в служении богам и в проведении жертвоприношений и празднеств наши предки не были так непостоянны и беспорядочны. В торжественных процессиях они не приводили к алтарю по триста быков[33], когда им это вздумается; но они и не пропускали жертвоприношений, установленных отцами[34]. А когда устанавливались дополнительные празднества [35] с угощениями,, они не стремились к такому расточительному великолепию, какое заставляло отдавать по дешевке с торгов[36] отправление самых священных обрядов; (30) наши отцы строго следили, чтобы отечественные обычаи оставались неприкосновенными и не допускали каких-либо добавлений сверх установленного. Не в расточительстве видели они благочестие, но в сохранении неприкосновенности обрядов, переданных им предками. Поэтому и боги не посылали им ничего, что могло бы навлечь беду или вызвать ужас. И посев, и сбор урожая всегда происходили в свое время.
(31) Таковы же были и их отношения друг с другом. Они придерживались одного и того же мнения относительно общественных дел, а в своей частной жизни оказывали друг другу внимание, какое подобает людям рассудительным и принимающим участие в жизни отечества; неимущие в то время никогда не завидовали более состоятельным. (32) Они заботились о знатных семьях, как о своих собственных, считая, что от богатых зависит и их собственное благополучие. А люди состоятельные не только не относились свысока к находящимся в стесненном положении, но считали самую бедность среди граждан позором для себя и помогали нуждающимся, предоставляя им за умеренную плату обрабатывать землю [37], посылая их в торговые плаванья или предоставляя средства для каких-либо других занятий. (33) Они не боялись потерпеть от этого какой-либо ущерб, - или потерять все или после больших хлопот вернуть лишь часть отданной суммы. Напротив, они были уверены в сохранности выданной суммы так же; как денег, лежащих в их собственном доме. Ведь они видели, что судьи, выносящие решения по торговым сделкам, не руководствовались снисходительностью, но повиновались законам[38]; (34) да и при ведении других процессов они не подготавливали для себя возможности совершать преступления.[39] Они возмущались злостными должниками сильнее, чем сами потерпевшие, ибо считали, что нарушители договоров наносят значительно больший вред бедным, чем богатым. Ведь если люди состоятельные прекратят предоставление займов, они лишатся только незначительных доходов, бедняки же, лишенные материальной помощи, дойдут до полного разорения. (35) Благодаря такому взаимному доверию никто не скрывал своего имущества [40] и не уклонялся от предоставления ссуды; наоборот, богатые охотнее отдавали деньги, чем получали их обратно. Таким образом, и те и другие обоюдно достигали того, к чему и следует стремиться всем разумным людям; ибо они оказывали помощь согражданам, а в то же время и свое имущество пускали в оборот. Ведь главная причина их дружественного общения заключалась в прочном владении имуществом законными собственниками и одновременно предоставлением пользования им всем нуждающимся гражданам.
(36) Может быть, некоторые отнесутся с порицанием к тому, что я хвалю образ действия тех времен, но не указываю причин, вследствие которых наши предки так хорошо справлялись как со своими частными, так и с государственными делами. Хотя я уже в какой-то степени коснулся этого вопроса [41], но попытаюсь теперь сказать о нем яснее и подробнее. (37) В те времена афиняне не имели множества надзирателей в годы юности, а достигнув совершеннолетия, не получали права делать все, что им вздумается. Напротив, достигая полного расцвета, они подвергались значительно более строгому надзору, чем в детстве. Наши предки придавали такое большое значение нравственным качествам, что поручили наблюдение за благопристойностью граждан совету Ареопага[42], членами которого могли быть только люди знатного происхождения, показавшие своей жизнью пример высокой доблести и безупречной нравственности [43]. Естественно поэтому, что он превосходил все другие Советы Эллады.
(38) Чтобы судить об установлениях того времени, можно воспользоваться примерами наших дней. Еще и теперь вследствие пренебрежения к делам, касающимся выбора и докимасии должностных лиц мы можем видеть, что люди, невыносимые во всех остальных делах, становясь членами Ареопага, не решаются больше следовать своей истинной природе и подчиняются установлениям закона более, чем собственным порокам. Такой великий страх внушили дурным людям наши предки, и такой великий памятник оставили они здесь своей добродетели и мудрости.
(39) Именно такому Совету, как было уже сказано, наши предки поручили заботиться о строгом порядке. Этот Совет считал невеждами тех, кто думал, что лучшие люди рождаются в городах, законы которых наиболее точно составлены. Если бы это было так, то в любом случае ничто не препятствовало бы всем эллинам стать совершенно одинаковыми, перенимая друг у друга писаные законы. (40) Однако добродетель возрастает не на основании законов, а путем ежедневных упражнений; большинство людей воспринимает те нравы и обычаи, в которых каждый из них воспитан. Многочисленные и точно составленные законы служат признаком плохой организации города [44]: только чтобы ставить преграды преступлениям вынужден город создавать многочисленные законы. (41) На самом же деле гражданам, живущим при правильно организованном строе, нужно не заполнять текстами законов портики, а хранить справедливость в своей душе: ведь не от народных постановлений, но от нравственных добродетелей зависит хорошее состояние государства. Дурно воспитанные люди не остановятся перед нарушением законов, хотя бы и написанных с наибольшей точностью, тогда как хорошо воспитанные пожелали бы соблюдать даже самое простое законодательство. (42) Придерживаясь такого образа мыслей, члены Совета заботились прежде всего не о средствах наказания для нарушителей законов, а о создании таких условий, при которых граждане не совершали бы ничего, достойного наказания. Это они считали своим долгом, усердствовать же в мыслях о наказаниях они предоставляли врагам.
(43) Они заботились так обо всех гражданах, но больше всего - о молодых. Ведь они видели, что в этом возрасте люди особенно неустойчивы по своему характеру[45] и обуреваемы различными страстями[46]. Души их поэтому более всего нуждаются в укрощении приверженностью к благородным занятиям и трудам, доставляющим радость. Только такие занятия смогли бы привлечь и сдержать тех, кто получил воспитание, достойное людей свободных и приученных к высокому образу мыслей. (44) Однако неравенство в жизненных средствах не позволяло всем заниматься одним и тем же. Поэтому каждому определялось то занятие, которое подходило к его имущественному положению. Менее состоятельных обращали к земледелию и морской торговле, ибо бедность порождается праздностью, а преступление - бедностью. (45) Уничтожая, таким образом, первопричину зла, члены Совета стремились освободить граждан и от других преступлений, происходящих от праздности. Тех же, кто обладал достаточными средствами, они заставляли заниматься верховой ездой, физическими упражнениями, охотой и философией [47], они видели, что из людей, получивших такое воспитание, одни достигают совершенства, другие же воздерживаются от большинства пороков. (46) Члены Совета не бездействовали и позднее, после проведения этих законов в жизнь. Поделив город на кварталы, а страну - на демы, они следили за жизнью каждого гражданина[48], а нарушителей порядка призывали в Ареопаг. В одних случаях члены Совета ограничивались увещанием или угрозой, в других - подвергали наказанию, в зависимости от проступка. Они знали, что существует два пути - путь поощрения людей к несправедливости и путь, останавливающий зло. (47) Там, где нет надзора за людьми и наказания преступников, где судебные приговоры не точны, развращаются даже хорошие по природе люди; там же, где нелегко преступникам - скрыться, а уличенным - получить прощение, стремление к злу все более и более теряет силу. Зная и то и другое, члены Совета удерживали граждан от дурных поступков как наказаниями, так и надзором за ними. (48) Люди, запятнавшие себя преступлением, совершенно не могли укрыться от членов Совета, уже заранее знавших, кто мог это преступление совершить. И поэтому юноши проводили время не в игорных домах или у флейтисток и не в сборищах, подобных тем, в которых теперь они растрачивают дни напролет[49]. Напротив, они предавались установленным для них ежедневным упражнениям, восхищаясь и в то же время соревнуясь с теми, кто в этом первенствовал. Они настолько избегали агоры, что даже если кто-нибудь из них был вынужден пройти по ней, то каждому было видно как застенчиво и скромно он держался[50] (49) Возражать или дерзить старшим считалось тогда даже более страшным, чем теперь дурное обращение с родителями. Есть или пить в харчевне не решился бы даже сколько-нибудь приличный раб [51]; юноши заботились о собственном достоинстве, а не Кривлялись, подобно скоморохам. Плоские остроты и зубоскальство, провозглашаемые теперь признаками ума, считались тогда несчастьем, ниспосланным человеку судьбой;[52].
(5.0) Однако пусть никто не подумает, что я плохо отношусь к людям младшего поколения. Не их считаю я ответственными за то, что происходит теперь; я хорошо знаю, что большинство из них менее всего довольно создавшимся положением, благодаря которому им дозволено жить в такой невоздержности. Естественно поэтому обращаться с упреками не к ним, но, по справедливости, к тем, которые управляли городом незадолго до нас[53]. (51) Ведь это именно они довели наших граждан до такой распущенности и разрушили власть Ареопага. В то время когда этот Совет стоял у власти, город не был перегружен тяжбами и доносами[54] и не было в нем ни налогов на имущество [55], ни бедности[56], ни войн; между собой граждане жили в дружбе, а со всеми остальными - в мире. Эллинам они внушали доверие, а у варваров вызывали страх; (52) эллинов они спасли, а варваров так строго наказали, что те могли радоваться, если с ними не приключится ничего худшего[57]. Ведь потому, что наши предки жили в такой безопасности, дома и другие постройки вне города у них были красивее и богаче, чем внутри городских стен[58]; многие граждане тогда и вообще не посещали Афин, даже во время празднеств, но предпочитали пользоваться собственным добром, оставаясь дома, вместо того, чтобы пировать за счет государства, (53) И даже дни торжественных празднеств, ради которых и приходил кто-нибудь в город, проводились не с разнузданностью и бьющей в глаза пышностью, но с разумной умеренностью. Ибо свое благосостояние граждане оценивали не пышными процессиями, не соперничеством друг с другом из-за хорегий и не бахвальством подобного рода, но соблюдением нравственных устоев в организации своей повседневной жизни, а также отсутствием среди них нуждающихся. Именно это и есть критерий для суждения об истинном процветании людей и об отсутствии низменных принципов (управления). (54) Кто же из рассудительных людей не содрогнется теперь при виде всего, что совершается вокруг, когда многие из сограждан нуждаются в самом необходимом, когда они тянут перед дикастерием жребий, чтобы узнать, будут ли они сегодня обеспечены необходимым пропитанием или нет, a, в то же время считается правильным кормить за счет государства Других эллинов, которые нанимаются гребцами на корабли, танцуют в хорах, надев расшитые золотом гиматий, а зимой мерзнут в таких одеждах, какие я не берусь и описать. Эти и другие резкие противоположности, порожденные нашим способом управления, приносят государству великий позор. (55) Ничто подобное не случалось при прежнем Совете: бедных он освободил от нужды, предоставив им работу и помощь людей состоятельных; юношей - предохранил от распущенности упражнениями и надзором; политических деятелей излечивал от корыстолюбия наказаниями и невозможностью виновным скрыться от возмездия; людей преклонного возраста спасал от уныния предоставлением гражданских почестей и уважением юношей. Мог ли существовать государственный строй более достойный, чем этот, так прекрасно предусмотревший все общегосударственные интересы?
(56) Мы перечислили большую часть некогда существовавших установлений; что касается пропущенных, то легко можно судить из сказанного, что и они носили такой же характер. Некоторые, уже выслушавшие мой рассказ об этом, хвалили меня, как только могли и признавали, что наши предки были счастливы, управляя городом именно таким способом; (57) однако и они думали, что мне не удастся убедить вас воспользоваться этими принципами, но в силу привычки вы предпочтете бедствовать при существующих порядках, чем наслаждаться лучшей жизнью при более совершенной политии. Они предупреждали меня, ..что я, советуя лучшее, подвергаюсь опасности прослыть врагом народа и сторонником установления в городе олигархии. (58) Действительно, если бы я говорил о вещах неизвестных и не общепризнанных и побуждал бы вас избрать для этого синедров или синграфеев [59], по вине которых была уничтожена раньше власть народа, вы, естественно, имели бы право на такое обвинение. Я однако не предлагал ничего подобного, а говорил об управлении, характер которого ни для кого не является тайной: (59) это управление, унаследованное от отцов, как вы все прекрасно знаете, и было; причиной многочисленных благодеяний для нашего государства и для остальных эллинов; кроме того, его установили и узаконили такие люди, которые но всеобщему признанию были демократичнейшими из граждан. И было бы в высшей степени странно, если бы, советуя вам ввести эту Политию, я был бы заподозрен в стремлении к перевороту.
(60) Цель, которую я преследую, легко понять также из следующего: в большинстве речей, мной произнесенных, вы найдете осуждение Олигархии и тирании; я одобряю равноправие и демократию, но не любую,: а лишь хорошо организованную, созданную не как попало, но на справедливой и разумной основе. (61) Я знаю, что созданием такой политии наши предки далеко превзошли всех других. И лакедемоняне наилучшим образом управляют своей страной потому, что они как раз и являются наиболее демократичными. И при избрании должностных лиц, и в повседневной жизни, и во всех остальных занятиях мы можем видеть, что равенство в правах И обязанностях у них имеет гораздо большее значение, чем у других [60]. Олигархия ведет борьбу именно с этими установлениями, которыми постоянно пользуется хорошо организованная демократия.
(62) Если бы мы захотели к тому же исследовать историю самых знаменитых и великих из других городов, мы нашли бы, что демократические формы правления более полезны, чем олигархические. Если бы мы сравнили даже наш всеми порицаемый государственный строй не со старой демократией, которую я описал, но с правлением Тридцати, каждый несомненно признал бы его божественным. (63) Даже если кто-нибудь упрекнет меня в том, что я выхожу за пределы моей темы, я все же хочу, в целях разъяснения, рассказать, насколько наш строй превосходит правление Тридцати. И пусть никто не подумает, будто я слишком тщательно исследую ошибки нашей демократии, замалчивая все, что было в ней. хорошего м значительного. Этот рассказ будет недолгим и в то же время небесполезным для слушателей. (64) Кто из людей старшего возраста не знает, что, когда мы потеряли флот у Геллеспонта, и город постигла тяжкая беда, люди, которых мы называем демократами, были готовы на любые жертвы, чтобы не выполнять приказания врага [61] ? Они считали самым страшным, если кто-либо увидит город, правивший эллинами, под властью другого государства; и в это же время разве не были готовы сторонники олигархии разрушить стены[62] и отдаться в рабство? (65) И кто не знает, что тогда, когда народ был хозяином положения, мы размещали гарнизоны в акрополях других городов? Когда же Тридцать захватили власть, враги заняли наш акрополь! В те времена нашими владыками стали лакедемоняне; но когда изгнанники, вернувшись, отважно вступили в борьбу за освобождение, и Конон одержал морскую победу [63] разве не прибыли послы лакедемонян и не передали городу власть на море? (66) И кто же из моих сверстников не помнит, что демократия так украсила город и храмами, и общественными зданиями, что еще и теперь люди, посещающие его, считают, что он достоин править не только эллинами, но и всеми другими' народами? А Тридцать - одними постройками пренебрегли, другие - ограбили, а верфи, стоившие городу не менее тысячи талантов, продали на слом за три таланта! (67) Наконец, никто не решился бы прославлять перед лицом демократии кротость правления Тридцати. Они одни, получив власть над городом по постановлению народного собрания, без суда предали смерти полторы тысячи граждан и заставили более пяти тысяч бежать в Пирей. Демократы же, хотя и победили в сражении и вернулись с оружием в руках, предали смерти лишь главных виновников преступлений, а по отношению к остальным вели дела так великодушно и справедливо, что люди, изгонявшие граждан из города, чувствовали себя в Афинах ничуть не хуже вернувшихся из изгнания[64]. (68) Но вот самое лучшее и убедительное доказательство справедливости народа: оставшиеся в городе заняли у лакедемонян сто талантов для осады демократов, укрепившихся в Пирее. Когда же позднее на народном собрании встал вопрос о возврате денег лакедемонянам, многие настаивали на том, что уплату долга, по справедливости, должны произвести не подвергшиеся осаде, но те, кто занимал деньги. Однако народ постановил произвести оплату долга из государственной казны[65]. (69) В результате этого решения мы достигли такого единодушия и так содействовали усилению города, что лакедемоняне, которые во времена олигархов чуть ли не каждый день отдавали нам распоряжения, при демократии пришли к нам просить и умолять не допустить их изгнания из собственной страны [66]. Вот самое существенное в образе мыслей тех и других: одни стремились властвовать над гражданами и - быть рабами у врагов, другие - властвовать над врагами, а среди граждан быть равноправными[67]. (70) Все это я рассказал по двум причинам: во-первых, желая показать, что я стремлюсь не к олигархическому строю или к тирании, но к справедливой и хорошо организованной политии; во-вторых, что даже плохо организованная демократия причиняет все-таки меньше вреда, а хорошо управляемая обладает большими преимуществами: - ей присуща большая справедливость, она полезнее для всего общества и поэтому более приятна для граждан, живущих при этом общественном строе. (71) Но, может быть, кто-нибудь из вас спросит, - чего же я хочу и почему убеждаю вас переменить существующую политию, совершившую так много хорошего, на другую, и почему теперь, только что воздав такую похвалу демократии, вдруг, как бы под влиянием каприза, я снова меняю свое мнение и вновь порицаю и осуждаю существующий демократический строй?
(72) Я порицаю и тех частных лиц, которые лишь изредка поступают правильно, а в большинстве случаев совершают ошибки; я считаю их хуже тех, какими они должны быть; кроме того, они, хотя и происходят от благородных мужей, мало чем отличаются от людей, погрязших в пороках. Я упрекаю их за то, что они значительно хуже своих отцов и хотел бы посоветовать им отказаться от такого поведения и образа жизни. (73) Я придерживаюсь того же самого мнения и относительно общественных дел. Я полагаю, что нам не следует гордиться или испытывать удовольствие, если мы строже соблюдаем законы, чем люди, ненавистные богам и охваченные безумием; скорее наоборот, нам следует негодовать и возмущаться, - ведь мы стали хуже наших предков. Мы должны соревноваться с их доблестью, а не с развращенностью Тридцати, особенно потому что нам подобает быть самыми лучшими из людей. (74) Не впервые я выражаю теперь эти мысли. Я высказывал их многократно и перед многими. Я знаю, что в других местностях выращиваются разнообразные плоды, деревья и животные, обладающие своими преимуществами в каждом районе и по качествам превосходящие те же виды в других местах; а наша страна в состоянии порождать и воспитывать мужей, не только наиболее одаренных в искусствах, предприимчивости и красноречии, но и далеко превосходящих остальных людей мужеством и доблестью [68]. (75) Справедливость этого засвидетельствована древними войнами против амазонок, фракийцев и всех пелопоннесцев, а также борьбой с персами, во время которой они и один на один и с помощью пелопоннесцев одерживали победы над варварами на суше и на море и были удостоены похвалы за доблесть [69] ; ведь ничего подобного не могли бы они совершить, если бы по самой своей природе не превосходили бы остальных людей. (76) Пусть никто не подумает, что эта похвала относится к политическим деятелям нашего времени; напротив, этими словами я воздаю похвалу тем, которые проявили себя достойными доблести наших предков, ведь эта похвала в то же время-порицание тем, кто нерадивостью и дурными поступками покрывает позором свое благородное происхождение, - а это именно мы и совершаем. Правда должна быть сказана. Обладая по природе такими преимуществами, мы не сберегли да, но, охваченные стремлением к дурному, впали в безрассудство и раздоры, (77) Если бы я хотел порицать все то, что заслуживает порицания, и обличать современное положение дел, я боюсь, что это увело бы меня далеко от моей основной темы. Об этом мы говорили и раньше, и еще будем говорить, если мы не сможем убедить вас покончить с подобными ошибками. Теперь же я еще раз вкратце скажу о том, что с самого начала я сделал темой своей речи, а затем уступлю свое место любому желающему обратиться к вам с советом по тому же вопросу.
(78) Если мы будем так управлять городом и дальше, то все останется по-старому. Мы будем жить по-прежнему, принимать решения, вести войны, претерпевать неудачи и совершать почти все то же, что делаем теперь и делали раньше. Если же мы изменим нашу политию, то ясно, что благодаря этому у нас будут те же условия жизни, какими пользовались предки. Ибо одни и те же политические установления неизбежно порождают близкие и одинаковые последствия. (79) Сопоставив важнейшие результаты обеих систем управления, нам необходимо рассмотреть,, какую же из них следует предпочесть. Сначала мы должны обдумать - как относились эллинЫ и. варвары к прежней политии и как теперь они относятся к нам. Ибо в значительной степени и те и другие способствуют общему процветанию, когда они расположены к нам надлежащим образом. (80) Эллины так доверяли тем, кто управлял государством в то время, что большинство из них добровольно отдались под власть нашего города,, варвары же были настолько далеки от вмешательства в дела эллинов, что их военный флот не появлялся далее Фаселиды, а сухопутные войска не переходили реку Галис, и они оставались в полном бездействии [70]. (81) Теперь же обстановка настолько изменилась, что одни ненавидят наш город, а другие нас презирают. О ненависти эллинов вы слышали от самих стратегов; о том же как относится: к нам царь персов видно по его письмам, посланным нам [71].
(82) Кроме того, строгие правила того времени воспитали граждан в такой доблести, что они не оскорбляли друг друга, а при вторжениях врага в страну все вместе боролись и побеждали. У нас же теперь - все· наоборот. Мы не пропускаем ни одного дня, чтобы не причинить друг другу какого-нибудь зла, а военными обязанностями мы пренебрегаем на столько, что даже не считаем нужным ходить на проверку, если не получим за это денег[72]. (83) Но вот самое важное: тогда никто из граждан не испытывал нужды в самом необходимом и не позорил наш город, прося подаяния у первых встречных; теперь же нуждающихся значительно больше, чем имущих. Поэтому нужно быть снисходительным к народу, если он не заботится об общественном процветании, а постоянно думает лишь о том, как просуществовать в каждый сегодняшний день.
(84) Я убежден в том, что если мы будем подражать предкам, мы освободимся от всех бед и станем спасителями не только нашего города, но и всех эллинов. Я пришел сюда для выступления перед народом и произнес эту речь. Вы же, взвесив все обстоятельства, подавайте свои голоса за то,, что покажется вам наиболее полезным для нашего города.
Речь о мире, как и другие политические речи Исократа, никогда не была им произнесена и рассчитана не на слушателя, а на читателя.
Исократ выступает в ней горячим сторонником мира между греками и соблюдения принципа справедливости в отношениях сильных государств к слабым. Причину всех бедствий, обрушившихся на Афины, он видит в агрессивной политике государства, в стремлении к морскому могуществу, в засилии подкупных демагогов, наживающихся на войне.
Датировка речи спорна. Упоминаемые в ней мимоходом события (§ 17, война с Хиосом, Родосом, Византией) говорят о периоде Союзнической войны. Споры ведутся по вопросу о том, относится ли речь к начальному или конечному моменту войны. Мнения соответственно варьируются от 358 до 355 гг. до н. э.
Поскольку речь "О мире" является не подлинным выступлением, а теоретическим сочинением, пусть актуального политического характера, тот довод в пользу ранней датировки речи, что в ней не упоминается ряд связанных с военными действиями событий, не имеет решающей силы. По-видимому, правы те исследователи, которые относят речь "О мире" к последнему периоду Союзнической войны, когда ее неблагоприятный для Афин исход был уже ясен, но мир еще не был заключен (355 г.). Исократ и выступает с советами, каким должен быть этот мир.
СОДЕРЖАНИЕ, СОСТАВЛЕННОЕ НЕИЗВЕСТНЫМ АВТОРОМ
Когда Харет был послан для покорения Амфиполя, бывшего тогда автономным и независимым (дела лакедемонян были плохи после битвы при Левктрах, а Афины были слабы), он, полагая, что легко сможет взять Амфиполь в любое время, и желая восстановить былое могущество Афин, напал на хиосцев, родосцев и других союзников [1]. Они оказали сопротивление, Харет потерпел неудачу и не знал, как ему поступить: если, оставив их, он направится к Амфиполю, то союзники в отместку могут напасть на Аттику. Узнав об этом, афиняне запросили мира. Хиосцы, родосцы и другие [союзники] сразу же согласились. Это и есть Союзническая война. На народном собрании по поводу прекращения войны выступает Исократ, предлагая не вмешиваться в чужие дела и соблюдать спокойствие [2]. Свою речь он делит на две части: в первой он советует согласиться на автономию хиосцев, родосцев и других союзников; во второй - предлагает отказаться от гегемонии на море.
Говорят, что Аристид издал речь против мира, направленную против этой части речи Исократа.
Такова тема речи. Главное в ней - вопрос о том, что полезно. Постановка вопроса деловая - ведь это увещевание в пользу мира.
Если тебе когда-либо придется произнести общеупотребительное вступление[3], то присоедини к нему особые предваряющие слова[4], как это сделал Исократ в своей речи "О мире", когда он говорит: "Ведьмы пришли сюда, чтобы обсудить вопрос о войне и мире, который имеет величайшее значение..."[5]. Это прекраснейший метод [в риторике], когда мы указываем, каким методом рассуждений будем пользоваться, даже если речь идет о привычных для всех вещах.
* * *
(1) Все, кто всходят на эту трибуну, обычно заявляют, что вопрос, по которому они будут выступать, очень важен и заслуживает величайшего внимания нашего города[6]. И если подобное предисловие было вполне уместно в других случаях, то мне представляется, что с этого же следует начать речь и о нынешних наших делах. (2) Ведь мы пришли сюда, чтобы обсудить вопрос о войне и мире, который имеет величайшее значение в жизни людей, и дела тех, которые в этом вопросе следуют разумным советам, идут, как правило, лучше, чем у других. Столь велико значение вопроса, для обсуждения которого мы собрались здесь.
(3) Между тем, я замечаю, что вы по-разному слушаете выступающих здесь ораторов: одних-внимательно, а других - даже и голоса не выносите[7]. Такое ваше поведение нисколько не удивляет: ведь и раньше вы имели обыкновение прогонять всех ораторов, кроме тех, которые угождали вашим желаниям[8]. (4) За это справедливо было бы упрекнуть вас, ибо вы знаете, что многие богатые дома разорились из-за льстецов, и ненавидите людей, сделавших лесть своей специальностью в частных делах; но когда речь идет о делах государственных, вы к подобным людям относитесь иначе. И порицая тех, которые приближают к себе льстецов и получают от них удовольствие, вы в то же время сами явно доверяете льстецам больше, чем другим гражданам. (5) В результате вы сделали так, что ораторы думают и заботятся не о том, что принесет пользу государству, а о том, чтобы произносить угодные вам речи. И теперь в большинстве своем они уже ринулись выступать в таком роде. Ведь всем было ясно, что вам больше понравятся ораторы, призывающие к войне, чем те, которые советуют соблюдать мир. Оно и понятно. (6) Первые внушают надежду, что мы снова получим владения в городах[9] и восстановим наше былое могущество. Вторые же ничего подобного не обещают, но говорят, что надо соблюдать мир, довольствоваться тем, что есть, и не стремиться к большему, вопреки справедливости[10]. А это большинству людей чрезвычайно трудно. (7) Мы так цепляемся за надежды и с такой жадностью гоняемся за тем, что сулит выгоду, что даже обладатели величайших богатств не хотят довольствоваться ими и, постоянно стремясь к большему, рискуют тем, что имеют. Именно этого и следует сейчас опасаться: как бы мы не впали в подобное безумие. (8) Мне кажется, что некоторые люди слишком уж устремились к войне, словно услышали суждения не обыкновенных людей, а самих богов, что мы доведем все начинания до успешного конца и легко одолеем наших врагов. Между тем, люди здравомыслящие должны не совещаться о том, что им известно, - ведь это излишне, - а действовать в согласии со своим разумением; если же какие-либо дела обсуждаются, то не следует думать, что предстоящее заранее известно; нужно все обсудить, строя предположения,, но помнить при этом, что может случиться и непредвиденное[11]. (9) Вы, однако, не делаете ни того, ни другого, а поступаете в высшей степени опрометчиво. Собравшись для того, чтобы выбрать наилучший совет из всех предложенных, вы, словно хорошо уже зная, как надо поступать, не хотите слушать никого, кроме тех ораторов, которые говорят вам в угоду. (10) Однако же, если вы действительно хотели выяснить, что полезно для государства, следовало слушать ораторов, не согласных с вашим мнением, внимательнее, чем тех, которые подыгрывали вам;, ибо известно, что когда выступающие здесь говорят то, что вам хочется, они легко могут ввести вас в заблуждение, - ведь сказанное в угоду затемняет вашу способность распознать наилучшее; со стороны же тех, которые дают советы, не угождая вам, подобная опасность не грозит. (11) Ибо они смогут переубедить вас только в том случае, если докажут, что их советы принесут пользу. А кроме того, разве могли бы люди правильно судить о прошлом или принимать решения на будущее, если бы они не сопоставляли противоположные суждения различных ораторов, выслушивая тех и других с равным вниманием[12]. (12) Меня удивляют и люди старшего возраста, - если они уже не помнят, - и более молодые, - если они ни от кого не слышали, - что те, которые убеждали держаться мира, никогда не причиняли нам зла; но зато мы претерпели много больших бед из-за тех, которые необдуманно ратовали за войну. Между тем, мы совсем не помним этого, но всегда готовы, ничего не делая для нашего собственного благополучия, снаряжать триеры, взимать чрезвычайные военные налоги, то оказывать помощь, то воевать с кем придется, как будто мы подвергаем опасности не свой, а чужой город.
(13) Причина же этого в следующем: хотя вам надлежит о делах общественных заботиться так же, как о своих личных, вы относитесь к ним по-разному, и когда обсуждаете свои дела, ищете советников более разумных, чем вы сами; когда же вы в народном собрании обсуждаете дела государственные, то не доверяете таким советникам и враждебны к ним. Из выступающих с трибуны, вам нравятся самые негодные, и вы думаете, что пьяные более преданы демократии, чем трезвые[13], неразумные - чем здравомыслящие, те, которые делят меж собой государственное достояние[14], - чем те, которые выполняют литургии из собственных средств[15]. И можно только удивляться, если кто-либо надеется, что государство, имеющее таких советников, будет преуспевать. (14) Однако же я знаю, что выступления против ваших взглядов связаны с неприятностями[16], и хотя у нас демократия, но нет свободы слова в народном собрании, кроме как для безрассуднейших и нисколько о вас не заботящихся ораторов, а в театре - для сочинителей комедий. Возмутительнее всего то, что вы проявляете такую благосклонность к людям, выставляющим напоказ перед другими эллинами недостатки нашего города[17], какой не пользуются у вас Даже те, кто приносит вак пользу; против тех же ораторов, которые порицают и вразумляют вас, вы негодуете как будто они причиняют городу какой-то вред [18]. (15) И все же, несмотря на это, И не откажусь от своего намерения. Ведь я пришел сюда не для того, чтобы угождать вам или домогаться ваших голосов, но для того, чтобы высказать свое мнение сперва по поводу предложений, представленных вам пританами, затем и о других делах нашего города. Ибо никакой пользы не будет от принятых сейчас постановлений о мире, если мы не вынесем правильных решений и о дальнейших мерах.
(16) Я утверждаю, что нам необходимо заключить мир не только с хиосцами, родосцами, византийцами, косцами[19], но со всем человечеством, и мирный договор должен быть не таким, какой предложили некоторые лица[20], а таким, какой был заключен с царем и лакедемонянами [21], и предусматривать автономию эллинов, вывод гарнизонов из чужих городов и сохранение каждым своей территории. Ведь не придумать более справедливого и более выгодного для нашего города мирного договора, чем этот. (17) Я знаю, что если на этом прекращу свое выступление, то покажется, будто я готов причинить ущерб нашему городу, ибо получается, что фиванцы останутся во владении Феспиями,, Платеями [22] и другими городами, [23] которые они захватили вопреки своим клятвам [24], а мы без всякой необходимости уйдем из тех городов, которыми теперь, владеем. Однако же, если вы выслушаете меня до конца с должным вниманием, то думаю, что все вы осудите безрассудство и неразумие тех, которые видят выгоду в несправедливости, захватывают силой чужие города и не понимают, какие несчастья возникают в результате такого рода действий. (18) Именно это я попытаюсь доказать вам на протяжении всей своей речи. Сперва же поговорим о мире и посмотрим, чего бы мы хотели, для себя при данном положении дел. Ведь если мы правильно· и разумно определим это, то на этой основе сможем лучше решить и все остальные вопросы.
(19) Разве не будем мы удовлетворены, если сможем безопасно жить в своем городе, имея больше материальных благ, добьемся у самих себя взаимного согласия, а у эллинов -· доброй славы? Я думаю, что при этих условиях город достигнем полного благоденствия. Война, однако же, лишила нас всего этого [25]. Она сделала нас беднее[26], подвергла многочисленным опасностям, очернила нас в глазах эллинов и принесла нам всяческие несчастья, (20) Если же мы заключим мир и будем вести себя согласно предписаниям общего договора [27], то будем совершенно спокойно жить в своем городе, освободившись от войн, опасностей и внутренних распрей, в которые мы теперь ввергнуты. С каждым днем будет возрастать наше благосостояние, ибо мы избавимся от чрезвычайных военных налогов, триерархий и других связанных с войной литургий, и спокойно будем возделывать землю, плавать по морю и предаваться другим занятиям, которые заброшены сейчас из-за войны. (21) И мы увидим, как город получит вдвойне ббльшие, чем теперь, доходы [28] и заполнится купцами, чужеземцами и метеками, которые покинули его теперь. Но самое главное - мы приобретем союзйиков в лице всех людей и не по принуждению, а по их доброй воле, не таких союзников, которые в безопасные для нас времена терпят нас из-за нашего могущества с тем, чтобы отложиться в трудную минуту, а таких, которые относятся к нам, как подобает истинным союзникам и друзьям. (22) А кроме этого - то, чего мы теперь не можем добиться с помощью войны и больших затрат, мы легко получим с помощью посольств. Ибо не думайте, что Керсоблепт [29] станет воевать за Херсонес, а Филипп - за Амфиполь, когда увидят, что мы не стремимся к захвату чужих земель. Ныне же они с полным основанием опасаются того, чтобы наше государство стало соседом их владениям, (23) ибо видят, что мы, не довольствуясь тем, что имеем, постоянно стремимся к большему. А если мы изменим свой образ действий и приобретем лучшую репутацию, они не только отстанут от наших владений, но еще дадут нам впридачу из своих. Им будет выгодно, поддерживая могущество нашего города, владеть спокойно своими царствами. (24) И тогда мы сможем получить во Фракии столько земли, что у нас будет изобилие не только для нас самих [30], но мы окажемся в состоянии предоставить достаточные средства к существованию нуждающимся и скитающимся из-за бедности эллинам[31]. Там, где Афинодор [32] и Каллистрат [33]- первый, будучи частным лицом, второй - изгнанником - оказались в состоянии основать города, мы смогли бы, если бы только захотели, завладеть многими такими местами. Если мы претендуем на первенство среди эллинов, то нам гораздо больше пристало возглавлять такого рода предприятия, чем войны и наемные армии [34] - то, к чему мы стремимся теперь.
(25) Что касается предложений послов [35], то достаточно того, что я сказал, хотя можно было бы, вероятно, еще многое к этому добавить. Но я полагаю, что нам следует уйти с этого собрания, не только приняв решение о мире, но и обсудив, как мы будем его соблюдать, чтобы не получилось так, как стало у нас обычным, что спустя короткое время мы снова окажемся вовлеченными в те же распри. Не отсрочка нужна нам, а полное избавление от нынешних бедствий. (26) Однако ничего этого нельзя добиться, прежде чем вы не проникнетесь убеждением, что мирная политика приносит больше пользы и выгоды, чем вмешательство в чужие дела, справедливость - чем несправедливость, забота о своих собственных делах - чем стремление к чужому. Об этом никогда не осмелился сказать вам ни один оратор. А я именно об этом намереваюсь сказать подробнейшим образом. Ибо я вижу, что наше благополучие связано с такой политикой, к какой я вас призываю, а не с той, какую мы проводим теперь. (27) Однако же оратор, который пытается выступать с необычными предложениями и хочет изменить ваши представления, вынужден коснуться многих вопросов и произнести длиннейшую речь: об одном напомнить, за другое упрекнуть, за третье похвалить, четвертое посоветовать. Ведь даже используя все эти средства, трудно склонить вас к большему благоразумию.
(28) Все дело в том, как мне кажется, что хотя все люди стремятся к своей выгоде и к преимуществам перед другими, они не знают, какие Действия приводят к этому, и расходятся друг с другом в суждениях: у одних суждения здравые и способные наметить правильный путь[36], у других - ложные, уводящие чрезвычайно далеко от того, что полезно[37]. Именно это последнее и случилось с нашим городом. (29) Ведь мы полагаем, если выходим в море с большим числом триер и силой заставляем города платить нам взносы [38] и присылать сюда синедров [39], что поступили должным образом. В действительности же мы чрезвычайно далеки от истины: ни одна из наших надежд не оправдалась, но зато мы вызвали против себя вражду, возникли военные столкновения и большие расходы. И это вполне естественно. (30) Ибо и в прежние времена мы из-за такого же вмешательства в чужие дела подвергли себя величайшим опасностям; когда же наш город проявлял справедливость, помогал обиженным и не стремился к захвату чужого, эллины сами по своей доброй воле вручили нам гегемонию [40]. А мы в течение уже долгого времени безосновательно и крайне неразумно пренебрегаем этими фактами. (31) Ибо некоторые дошли до такой степени неразумия, что хотя и при-, знают несправедливость весьма постыдной, но считают ее выгодной и полезной в повседневной жизни; справедливость же, по их суждению, хотя и обеспечивает добрую славу, но невыгодна и способна приносить большую пользу не тем, кто ее проявляет, а другим людям [41]. (32) Они не понимают, что ничто не содействует материальной выгоде, доброй славе, правильному образу действий и вообще благополучию в такой степени, как добродетель со всем тем, что в нее входит [42]. Ведь благодаря хорошим душевным качествам мы приобретаем и другие преимущества, в которых нуждаемся [43]. Поэтому люди, не стремящиеся быть благоразумными, незаметно для самих себя оказываются пренебрегшими и тем, чтобы мыслить более здраво, и тем, чтобы преуспевать больше других. (33) Меня удивляет, если кто-либо думает, что люди, проявляющие благочестие и справедливость, упорно хранят верность этим добродетелям, рассчитывая на удел худший, чем у людей дурных, а не потому, что надеются снискать и у богов, и у людей [44] больше, чем другие. Я убежден, что только добродетельные люди получают подлинные преимущества, в то время как остальные получают преимущества, не приводящие к добру. (34) Ибо я замечаю, что люди, которые предпочитают несправедливость и считают величайшим благом присвоение чужого, испытывают то же самое, что животные, попавшиеся на приманку: вначале они вкушают от того, что схватили, а немного времени спустя претерпевают страшные бедствия. Те же люди, которые живут в благочестии и справедливости, чувствуют себя в безопасности в настоящее время и питают еще более радостные надежды на всю свою жизнь[45] в будущем. (35) И если даже обычно это получается не во всех случаях, то все же по большей части дело обстоит именно так. И поскольку мы не можем усмотреть действий, которые всегда окажутся полезными, люди здравомыслящие должны предпочитать такие действия, которые приносили пользу многократно. Но крайнюю непоследовательность проявляют те люди, которые, хотя и признают, что справедливый образ действий благороднее и угоднее богам, чем несправедливый, в то же время думают, что соблюдающие справедливость окажутся в худшем положении, чем те, которые предпочли подлость.
(36) Мне хотелось бы, чтобы было столь же легко убедить слушателей следовать добродетели, сколь просто восхвалять ее. Но теперь я боюсь, не впустую ли говорю подобные вещи. Ибо в течение уже долгого времени нас развращали люди, не способные ни на что иное, кроме обмана, и до такой степени ни во что не ставящие народ, что, желая развязать войну и сами получив за это деньги [46], они осмеливаются говорить, что мы должны подражать нашим предкам, не допускать, чтобы над нами смеялись и чтобы плавали по морю те, которые не хотят платить нам взносы. (37) Я охотно спросил бы этих ораторов, каким предкам они призывают нас подражать: тем ли, которые жили во время войн с персами, или тем, которые руководили государством перед Декелейской войной? Если вторым, тогда они предлагают нам не что иное, как снова подвергнуться риску порабощения; (38) если же они советуют подражать тем, кто победил варваров при Марафоне, или тем, кто жил еще до этого, то разве не бесстыднейшие люди эти ораторы? Восхваляя тогдашних государственных деятелей, они тут же убеждают вас делать прямо противоположное тому, что делали те, и допускать ошибки такие, что я не знаю, как мне с ними и быть: сказать ли правду о них, как я делал до сих пор, или умолчать, опасаясь вашего гнева? Мне кажется, лучше было бы сказать об этих ошибках, однако я вижу, что вы больше гневаетесь на тех, кто порицает вас за них, чем на виновников случившихся бедствий. (39) Однако же я устыдился бы, если бы оказалось, что я больше забочусь о своей репутации у вас, чем об общем благе. Мой долг, как и долг всех, кто печется о нашем государстве, выбирать речи не самые приятные, а самые полезные. Вам же нужно прежде всего понять следующее: в то время как для лечения телесных недугов врачи изобрели много разнообразных средств, нет иного лекарства для душ невежественных и преисполненных дурными устремлениями, кроме как речь, дерзающая порицать за ошибки [47]. (40) Далее: смешно терпеть прижигания и операции врачей ради избавления от более сильной боли, а речи отвергать еще до того, как получишь ясное представление, могут ли они принести пользу слушателям.
(41) Я сказал это заранее потому, что в дальнейшем собираюсь говорить вам, не уклоняясь ни от чего, без всякого стеснения. Если бы приехал какой-либо чужеземец и, еще не поддавшись нашей развращенности, столкнулся внезапно с тем, что происходит, разве не решил бы он, что мы обезумели и лишились рассудка? Ибо мы тщеславимся подвигами предков и считаем нужным[48] превозносить город за тогдашние деяния, сами же поступаем не так, как они, а прямо противоположным образом. (42) Предки наши постоянно воевали с варварами за эллинов, а мы сняли с места людей, добывавших себе средства к жизни в Азии, и повели их против эллинов[49]. Наши предки, освобождая эллинские города[50] и оказывая им помощь, удостоились гегемонии; мы же, порабощая эллинов й делая обратное тому, что делали наши предки, возмущаемся, если нас не удостаивают таких же почестей, какие имели те. (43) Мы настолько уступаем нашим предкам в действиях и образе мыслей, что в то время, как они ради спасения эллинов решились покинуть свою родину[51] и победили варваров, сражаясь на суше и на море, мы даже ради собственных интересов не хотим подвергаться опасности. (44) Стремясь властвовать над всеми, мы Не желаем участвовать в походах; затевая войну едва ли не против всего человечества [52], мы сами ею не занимаемся, а поручаем людям, лишенным отечества, перебежчикам или таким, которые стеклись сюда из-за других преступлений. Стоит кому-либо предложить этим людям большую плату, как они последуют за ним против нас [53]. (45) Тем не менее мы любим этих наемников даже больше, чем своих детей; если бы дети наши причинили кому-либо зло, мы не захотели бы нести за это ответственность; когда же нам собираются предъявить обвинения за грабежи, насилия и беззакония наемников, мы не только не возмущаемся, но даже радуемся, если услышим, что они совершили нечто подобное. (46) Мы дошли до таких нелепостей, что, нуждаясь в самом необходимом, взялись содержать наемную армию, притесняем и облагаем данью своих собственных союзников, чтобы раздобыть Жалованье для врагов всего рода человеческого [54]. (47) Мы намного хуже, чем наши предки, - и не только самые прославленные из них, но даже вызвавшие к себе ненависть: когда они принимали решение воевать против кого-либо, а на акрополе было полно серебра и золота [55], то считали нужным сами рисковать своей жизнью во исполнение решений; а мы, оказавшись в такой нужде [56]и будучи столь многочисленны, пользуемся наемными войсками, подобно персидскому царю. (48) Когда в те дни снаряжали триеры, матросов набирали из ксенов и рабов, а граждан отправляли в качестве гоплитов. А теперь мы в качестве гоплитов используем ксенов, а граждан вынуждаем быть гребцами, и когда происходит высадка на вражескую землю, люди, претендующие на владычество над эллинами, сходят на берег, неся подушки для гребцов, а люди, о моральных качествах которых я только что говорил, с оружием в руках идут в бой.
(49) Все же, если бы можно было увидеть, что сам наш город хорошо управляется, появилась бы уверенность и за все остальное. Но кто бы мог сдержать негодование именно по этому поводу? Мы утверждаем, что мы коренные жители, что наш город основан раньше других[57], и нам следовало быть для всех примером хорошего и налаженного политического устройства. Между тем управляется наше государство хуже, и в нем больше беспорядка, чем в недавно основанных городах. (50) Мы гордимся и чванимся тем, что мы лучшего происхождения, нежели другие, по мы легче разрешаем желающим приобщиться к этой знатности, чем трибаллы и луканы - к своему низкому происхождению[58]. Мы установили многочисленные законы, но очень мало считаемся с ними. Я приведу один пример, из которого вам станет ясно и остальное: у нас положена смертная казнь тому, кто будет уличен в подкупе; однако мы явно повинных в этом людей избираем стратегами и поручаем руководство важнейшими государственными делами человеку, который сумел развратить наибольшее число граждан[59]. (51) Мы оберегаем наше политическое устройство не меньше, чем безопасность государства в целом, и в то же время, хоть и знаем, что демократия в периоды мира и спокойствия усиливалась и упрочивалась, а во время войны уже дважды была свергнута[60], тем не менее враждебно относимся к сторонникам мира, подозревая их в приверженности к олигархии[61]; зато мы благожелательны к зачинщикам войны, полагая, что они пекутся о демократии. (52) Будучи столь искушенными в речах и в политике, мы, однако, действуем так безрассудно, что по-разному решаем одни и те же вопросы в один и тот же день. То, что мы осуждаем до того, как приходим в народное собрание, за это мы голосуем, когда собираемся там, а немного времени спустя, когда уходим оттуда, снова порицаем принятые решения [62]. Претендуя на то, что мы мудрейшие из эллинов, мы избираем себе таких советников, каких нельзя не презирать, и поручаем руководство общественным достоянием тем самым людям, которым никто не доверил бы никакого частного дела. (53) А ужаснее всего то, что людей, которые с полным основанием могут быть признаны негоднейшими из граждан[63], мы считаем самыми верными хранителями нашего политического строя. В то время как метеков мы оцениваем по тому, каких они себе изберут простатов, сами мы не думаем, что о нас будут судить по нашим руководителям [64]. (54) Мы очень сильно отличаемся от наших предков, которые ставили руководителями государства и избирали стратегами одних и тех же людей, ибо полагали, что человек, способный дать наилучший совет с трибуны, примет наилучшее решение и когда будет предоставлен самому себе; (55) мы же поступаем как раз наоборот: тех людей, чьими советами мы пользуемся по важнейшим вопросам, мы не считаем возможным выбирать стратегами, словно не доверяя их способностям. А в поход с неограниченными полномочиями[65] мы отправляем таких людей, с которыми никто не стал бы советоваться ни о частных, ни о государственных делах, как будто бы они там станут умнее и легче рассудят общеэллинские дела, чем те, которые разрешаются здесь. (56) Я имею в виду не всех наших деятелей, а только тех, кто повинен в том, о чем говорится. Мне не хватило бы оставшейся части дня, если бы я попытался перечислить все ошибки, допущенные в наших государственных делах.
(57) Кто-либо из тех, к кому в первую очередь относятся мои упреки, разгневавшись, спросит, может быть: "Если мы и впрямь имеем столь дурных советников, то почему же мы остаемся невредимыми и не уступаем в могуществе никакому другому городу?" Я на это ответил бы, что мы имеем противников, которые нисколько не благоразумнее нас. (58) Так, если бы фиванцы после сражения, в котором они одержали победу над лакедемонянами[66], освободили Пелопоннес, дали автономию остальным эллинам [67] и соблюдали бы мир, а мы продолжали бы поступать несправедливо, тогда не пришлось бы этому человеку задать свой вопрос, и мы бы поняли, насколько соблюдать умеренность лучше, чем вмешиваться в чужие дела. (59) Теперь же сложилась такая обстановка, что фиванцы спасают нас, а мы - их, они доставляют нам союзников, а мы - им [68]. Поэтому, если рассуждать здраво, мы и фиванцы должны были бы давать друг другу деньги на народные собрания: ведь кто из нас чаще будет собираться, тот обеспечит лучшее положение своему противнику. (60) Необходимо, чтобы люди даже мало-мальски здравомыслящие свои надежды на спасение возлагали не на ошибки наших врагов, а на собственные действия и собственный разум. Ибо тому благу, которое достается нам благодаря их неразумию, случай может положить конец или принести изменения. То же благо, которого мы добились благодаря самим себе, будет прочным и более продолжительным.
(61) Итак, тем, кто упрекает нас без оснований, возразить нетрудно. Но если кто-либо из настроенных более благожелательно, подойдя ко мне, согласится с тем, что я говорю правду и справедливо порицаю за происходящее, но скажет, что люди призывающие к благоразумию, должны не только обвинять за содеянное[69], но и советовать, (62) от чего воздерживаться и к чему стремиться для того, чтобы прекратились неправильные решения и действия - вот на такую речь мне было бы трудно дать ответ; трудно не в том смысле, чтобы мой ответ был правдивым и полезным, а в том, чтобы он понравился вам. Тем не менее, поскольку уж я решился говорить без утайки, то мне следует, не колеблясь, высказаться и по этому вопросу.
(63) Я несколько раньше говорил уже о том, чем должны обладать люди для того, чтобы благоденствовать, а именно - благочестием, рассудительностью, справедливостью и прочими добродетелями [70]. А о том, как нам в кратчайший срок научиться этим добродетелям, я скажу сейчас правду, хотя она, вероятно, покажется слушателям странной и сильно отличающейся от общепринятого взгляда. (64) Ибо я полагаю, что мы будем жить в лучшем государстве и сами станем лучшими и преуспеем во всех делах, если перестанем стремиться к владычеству на море. Это владычество привело нас к нынешним неполадкам, уничтожило тот демократический строй [71], при котором наши предки были счастливейшими из эллинов, оно - причина всех бед, которые мы претерпеваем сами и доставляем другим эллинам. (65) хорошо понимаю, как трудно человеку, порицающему столь желанное для всех и ставшее предметом борьбы могущество, ожидать терпеливого отношения к своим словам. Тем не менее, поскольку вы уже выдержали и другие мои речи, хоть и правдивые, но неприятные, я прошу вас принять и эту (66) и не счесть меня таким безумцем, который решился бы выступить перед вами со столь необычной постановкой вопросов, если бы не имел, что сказать вам правильного по этому поводу. Напротив, я думаю сделать очевидным для всех, что мы жаждем владычества несправедливого, недостижимого и не способного принести нам пользу.
(67) Что оно несправедливо, я могу показать вам на основании того, что узнал от вас самих. Ведь когда лакедемоняне обладали этим могуществом [72], каких только слов мы не расточали, обвиняя их господство, доказывая, что по справедливости эллины должны быть автономными? (68) Какие из значительных городов мы не призывали к участию в созданном для этой цели военном союзе? Сколько посольств отправили к великому царю [73], чтобы внушить ему, что несправедливо и вредно, чтобы один город властвовал над эллинами? И перестали мы воевать и подвергаться опасности на суше и на море не прежде, чем лакедемоняне согласились заключить договор об автономии [74]. (69) Тогда, оказывается, мы считали несправедливым, чтобы более сильные властвовали над более слабыми, да и теперь мы признаем это в установившейся у нас политической системе.
И к тому же я надеюсь вам быстро доказать, что мы не смогли бы установить свое владычество на море, если бы и захотели. Если мы не сумели сохранить его, имея десять тысяч талантов [75], то как смогли бы мы приобрести это могущество теперь, когда мы нуждаемся в средствах, и при том, что нравы у нас не те, при каких мы добились власти, а такие, при каких мы ее потеряли? (70) Я полагаю, что вы очень быстро поймете из следующих моих слов, что городу невыгодно принять эту власть, если бы даже нам ее предлагали. Я предпочитаю и об этом сказать вкратце, ибо опасаюсь, как бы из-за моих многочисленных упреков не показалось кое-кому, будто я поставил себе за правило чернить наш город.
(71) И действительно, если бы я стал так говорить о государственных делах перед какими-либо другими людьми, я заслужил бы такое обвинение. Но ведь я выступаю с речью перед вами и не стремлюсь оклеветать вас перед другими, но хочу, чтобы вы сами прекратили подобные действия и чтобы наш город и остальные эллины твердо соблюдали мир, которому посвящена вся моя речь. (72) По необходимости и те ораторы, которые увещевают, и те, которые обвиняют, пользуются сходными словами, однако замыслы их как нельзя более противоположны друг другу[76]. Поэтому вам не всегда следует судить одинаково о тех, чьи речи как будто те же самые: тех, кто порицает вас, - чтобы принести вред, надо ненавидеть, ибо это люди, враждебные государству; тех же, которые увещевают вас ради вашей же пользы, надо восхвалять и считать наилучшими гражданами; (73) а в особенности того из них, кто способен наиболее ясно показать, какие действия дурны и к каким бедствиям приводят. Ибо такой оратор быстрее всего смог бы добиться, чтобы вы, возненавидев то, что следует ненавидеть, обратились к лучшей политике. Это я хотел сказать вам, чтобы оправдать мою резкость в том, что уже было до сих пор сказано, и в том, что я еще собираюсь сказать. А теперь я снова начну с того, на чем я остановился.
(74) А именно: я говорил, что вы лучше всего убедитесь, сколь невыгодно было для нас приобретение власти на море, если посмотрите, каким был наш город до того, как приобрел эту власть, и каким стал после того, как получил ее. Если вы это мысленно сопоставите, то поймете, причиной скольких несчастий для города она явилась.
(75) Так вот, наше государство тогда было настолько лучше и сильнее, чем стало впоследствии, насколько Аристид, Фемистокл и Мильтиад [77]были лучшими мужами, чем Гипербол [78], Клеофонт[79] и нынешние ораторы в народном собрании [80]. Вы убедитесь, что народ в своей политической деятельности тогда не был преисполнен безделья, нужды и пустых надежд [81], (76) но был в состоянии побеждать в сражениях всех, кто вторгался в нашу страну [82], удостоивался наград за доблесть в битвах за Элладу [83], пользовался таким доверием, что большая часть эллинских городов добровольно подчинилась ему [84]. (77) Несмотря на это, морское могущество привело нас к тому, что вместо почитаемого всеми политического строя у нас такая распущенность, за какую ни один человек не стал бы хвалить; граждан же это могущество приучило к тому, что вместо того, чтобы побеждать нападающих на нас, они не осмеливаются даже встретить врагов перед стенами города [85]. (78) Вместо благоволения к нам союзников и доброй славы среди прочих эллинов морское могущество вызвало такую ненависть, что наш город едва не подвергся порабощению, если бы только лакедемоняне, которые сначала воевали против нас, не проявили больше благосклонности к нам, чем те, которые были прежде нашими союзниками[86]. (79) Однако несправедливо было бы обвинять последних за то, что они оказались враждебны к нам: ведь они стали к нам так относиться, не нападая, а защищаясь, и лишь после того, как претерпели много плохого; ибо кто выдержал бы наглость наших Отцов, которые, собрав самых бездельных и причастных ко всяким гнусностям людей из всей Эллады и заполнив ими триеры [87], навлекли на себя ненависть эллинов [88], изгоняя из других городов лучших граждан и распределяя их имущество между негоднейшими из эллинов [89]? (80) Однако же если бы я осмелился подробно рассказать о том, что произошло в те времена, то вас, возможно, заставил бы лучше рассудить нынешнее положение дел, но к себе самому вызвал бы ненависть. Ведь вы обычно негодуете не столько против виновников ваших ошибок, сколько против тех, кто вас порицает за них. (81) И поскольку вы так настроены, я опасаюсь, как бы не вышло, что, пытаясь облагодетельствовать вас, я сам попаду в беду. Тем не менее, я не отступлю полностью от того, что задумал сказать, но, опустив самое неприятное и способное вас больше всего уязвить, напомню только о том, что заставит вас понять безрассудство тогдашних руководителей государства" (82) Они так тщательно придумывали действия, за которые люди вызывают к себе величайшую ненависть, что провели постановление - деньги, полученные от взносов союзников[90], разделить на таланты и вносить на орхестру во время Дионисий, когда театр будет полон[91]. И не только это. Они выводили на сцену сыновей граждан, погибших на войне [92], демонстрируя, с одной стороны, союзникам взысканные с их имущества подати, вносимые на орхестру наемниками [93], а с другой стороны, - остальным эллинам - множество сирот и бедствия, вызванные таким своекорыстием. (83) Поступая так, они и сами считали город счастливым, и Многие неразумные люди превозносили его; не имея ни малейшего представления, что произойдет из-за этого в будущем, они восхищались и восхваляли несправедливо приобретенное городом богатство, хотя оно должно было вскоре загубить и то, которое существовало там по праву. (84) Тогдашние руководители государства так далеко зашли в пренебрежении к собственным делам и в стремлении, к чужому, что стали снаряжать триеры в Сицилию в то время, как лакедемоняне вторглись в нашу страну, и уже построено было укрепление в Декелее [94]; им не стыдно было видеть, что отечество раздирается и опустошается [95], а они отправляют войско против тех, кто никогда ни в чем не провинился перед нами; (85) нет, они дошли до такого безрассудства, что задумали установить свою власть над Италией, Сицилией и Карфагеном[96], в то время как не владели своими собственными предместьями. [97] Они настолько превзошли всех людей в своем неразумии, что других несчастья смиряют и делают благоразумней, а их и несчастья ничему не научили. (86) И это несмотря на то, что во время нашего владычества они испытали больше и более серьезных бедствий, чем когда-либо довелось испытать нашему городу [98]. Двести триер, отплывшие в Египет, погибли вместе с экипажами[99], у Кипра погибли сто пятьдесят триер [100]; во время Декелейской войны они загубили десять тысяч гоплитов из своих граждан и союзников[101], в Сицилии - сорок тысяч гоплитов и двести сорок триер [102], наконец, - двести триер в Геллеспонте[103]. (87) А кто сочтет, сколько загублено эскадр по пять, десять или более того триер, сколько погибло отрядов по тысяче или две тысячи человек? Одно только можно сказать: стало обычным тогда устраивать каждый год публичные погребения [104], на которые приходили многие наши соседи и другие эллины не для того, чтобы разделить нашу скорбь по усопшим, а чтобы порадоваться нашим несчастьям. (88) В конечном итоге незаметно для самих себя они заполнили общественные могилы трупами сограждан, а фратрий и списки лексиарха - людьми, не имеющими никакого отношения к нашему городу [105]. Об огромном числе погибших можно лучше всего узнать из следующего: мы увидим, что роды самых именитых мужей и самые прославленные дома, которые устояли и в период распрей при тиранах[106], и во время войн с персами, оказались разоренными [107] при том могуществе, которого мы теперь жаждем. (89) А если бы кто-нибудь пожелал рассмотреть, беря это как бы для примера, что сталось с остальными гражданами, то обнаружилось бы, что мы почти изменили свой состав. Однако же не тот город следует считать счастливым, который набирает себе граждан кое-как из людей всякого рода, а тот, который лучше других сохраняет потомство людей, с самого начала заселивших его; а людей надо восхвалять не тех, кто владеет тиранической властью не тех, кто приобрел власть большую, чем полагалось, а тех, кто, хотя и достоин величайших почестей, но довольствуется теми, какие дарует им народ. (90) Ибо это лучшее, надежнейшее и достойнейшее состояние, которого может добиться как отдельный человек, так и город в целом. Именно такими качествами обладали современники войн с персами, и поэтому они жили не как разбойники, то имеющие излишние средства к жизни, то терпящие величайшие бедствия из-за недостатка в продовольствии и осады[108]; нет, они не испытывали недостатка в продуктах повседневного питания, но и не имели излишков; гордились справедливостью своей политической системы и собственными добродетелями, и жизнь их была более радостной, чем у других эллинов. (91) Люди же следующего поколения пренебрегли этими преимуществами, стали стремиться не к управлению, а к тирании [109] - слова эти как-будто имеют одно и то же значение, но в действительности смысл их резко отличен: дело правителей заключается в том, чтобы своими заботами сделать управляемых более счастливыми[110] в обычае же тиранов трудами и несчастьями других доставлять себе радости. И те, которые действуют подобно тиранам, по необходимости должны подвергнуться таким же несчастьям как они[111], и сами испытать то, чему подвергали других. Именно это и случилось с нашим городом. (92) За то, что мы держали гарнизоны в чужих акрополях, мы увидели врагов в своем собственном акрополе[112]; за то, что брали детей заложниками, отрывая их от отцов и матерей[113], Многие наши граждане были вынуждены во время осады хуже, чем следовало, воспитывать и кормить собственных детей. За то, что наши граждане занимались земледелием на территориях других городов, им в течение многих лет не довелось даже увидеть свою собственную землю. [114] (93) Поэтому, если бы кто-либо спросил нас, согласны ли мы уплатить за столь долгое владычество [115] такими бедствиями нашего города, кто из нас согласился бы на это, кроме совершенно потерявшего рассудок, не помышляющего ни о святилищах, ни о родителях, ни о детях, ни о чем другом, кроме как о собственном веке? Но образцом для себя мы должны избрать рассуждения не подобного рода людей, а таких, которые обладают большой предусмотрительностью, чтут добрую славу государства не меньше, чем собственную, и предпочитают скромное существование на основе справедливости большому богатству, добытому несправедливо.
(94) Когда наши предки вели себя подобным образом[116], они передали потомкам государство в процветающем состоянии и оставили бессмертную славу о своей доблести. Отсюда легко можно вывести два заключения: что страна наша способна воспитывать лучших мужей, чем другие государства [117], и что так называемое могущество является на деле несчастьем, ибо оно таково, что портит всех им обладающих.
(95) Наилучшим доказательством является то, что могущество развратило не только нас, но и государство лакедемонян. Поэтому люди, обычно восхваляющие доблести лакедемонян[118], не могут привести такого довода, будто наша политика была дурной вследствие наших демократических порядков, а вот если бы лакедемоняне получили такую власть, они добились бы процветания и для себя, и для других. Напротив, когда власть попала в их руки, ее сущность проявилась еще быстрее. Политический строй лакедемонян, который в; течение семисот лет [119] никто не увидел поколебленным ни вследствие опасности, ни вследствие бедствий, оказался за короткое время этой власти [120] потрясенным и почти что уничтоженным.
(96) Вместо установившихся у них обычаев эта власть преисполнила простых граждан несправедливостью, легкомыслием, беззаконием, корыстолюбием, а государство в целом - высокомерием к союзникам, стремлением к захвату чужого, пренебрежением к клятвам и договорам. Лакедемоняне настолько превзошли нас в прегрешениях перед эллинами, что добавили к уже существовавшим бедам еще убийства, внутренние распри в городах [121], чтобы увековечить вражду граждан друг к другу. (97) Они оказались столь склонными к войне и риску, хотя в другие времена вели себя в этом отношении осторожнее других [122], что не пощадили ни своих союзников, ни своих благодетелей. Хотя царь дал им более пяти тысяч талантов на войну против нас [123], а хиосцы ревностнее всех союзников сражались вместе с ними на море[124], (98) и фиванцы значительно усилили их, предоставив им огромное пешее войско[125], лакедемоняне, как только добились владычества, сразу же стали строить козни фиванцам[126]: против царя отправили Клеарха с войском [127], на Хиосе изгнали лучших граждан, а триеры вытащили из доков и, уходя, все увели с собой [128]. (99) Однако они не удовлетворились этими проступками. В одно и то же время они опустошали материк [129], чинили насилия на островах[130], свергали демократические правительства и насаждали тиранов в Италии и Сицилии,[131]притесняли Пелопоннес, наполнив его распрями и войнами. Против какого только города они не выступили в поход? Перед какими городами не провинились? (100) Разве не отняли они часть территории у элейцев[132], не опустошили земли коринфян[133], не расселили жителей Мантинеи[134], не захватили с помощью осады Флиунт[135], не вторглись в область Аргоса[136], и беспрестанно делая зло другим, разве не уготовили самим себе поражение при Левктрах? Те, кто утверждают, будто поражение при Левктрах явилось причиной бедствий для Спарты, не правы. Не за это поражение союзники возненавидели Спарту, но за вызывающее поведение в предшествующий период; оно и было причиной поражения при Левктрах и того, что угрозе подверглась сама Лакония. (101) Причины следует возводить не к бедствиям, случившимся позднее, а к предшествовавшим поступкам, которые и привели их к столь плачевному концу. Поэтому гораздо ближе к истине будет тот, кто сказал бы, что они оказались во власти несчастий тогда, когда сами стали захватывать власть на море[137]. Ведь они приобретали силу, ничуть не сходную с той, какой владели раньше. (102) Благодаря своей гегемонии на суше и выработанной при ней дисциплине и выносливости лакедемоняне овладели и морским могуществом, из-за распущенности же, привитой им этой властью [138], они вскоре лишились и прежней гегемонии. Они уже не соблюдали законов, которые унаследовали от предков, не придерживались своих прежних нравов, (103) но возомнив, что могут делать, что им заблагорассудится, оказались в большом смятении. Они не знали, насколько вредна власть, которую все стремятся получить, как она лишает рассудка тех, кто высоко ценит ее, что по сути она подобна гетерам, которые заставляют себя любить, но губят тех, кто общается с ними. (104) Ведь с полной очевидностью обнаружилось, что власть производит подобное действие: любой может увидеть, что те, кто пользовались наибольшей властью, начиная с нас и лакедемонян, впали в величайшие бедствия. Эти государства, которые прежде управлялись весьма разумно и имели прекрасную славу[139], когда достигли власти и получили гегемонию, ничем не отличались друг от друга, но как и подобает тем, кто развращен одними и теми же устремлениями и той же самой болезнью, предприняли одинаковые действия, совершили сходные проступки и в конце-концов подверглись одинаковым бедствиям. (105) Когда нас возненавидели союзники и мы были на грани порабощения, лакедемоняне спасли нас[140], а они, когда все хотели погубить их, прибегли к нашей помощи и от нас получили спасение [141]. И как же можно восхвалять эту власть, которая приводит к столь дурному концу? И как не ненавидеть и не избегать ее, которая побудила и заставила оба государства свершить и претерпеть много страшного?
(106) Не следует удивляться ни тому, что в прошлые времена никто не понимал, причиной скольких бед является власть для тех, кто владеет ею, ни тому, что мы и лакедемоняне боролись за нее. Ибо вы обнаружите, что большинство людей при выборе своих действий ошибаются, больше стремятся к дурному, чем к хорошему, и принимают решения более полезные для врагов, чем для них самих. (107) Это можно увидеть и в самых важных делах. Ибо что происходило не так? Разве мы не избирали такой образ действий, в результате которого лакедемоняне стали властвовать над эллинами, а они разве не распорядились так плохо делами, что мы немного лет спустя снова всплыли на поверхность, и от нас стало зависеть их спасение? (108) Разве чрезмерная активность приверженцев Афин не привела к тому, что города стали склоняться к Спарте, а наглость сторонников Спарты не вынудила те же города перейти на сторону Афин? Разве испорченность демократических деятелей не побудила сам народ склониться к олигархии, установившейся в правление Четырехсот [142]? А безумие Тридцати [143] разве не сделало всех нас более ревностными приверженцами демократии, чем те, которые захватили Филу [144]? (109) Но и на менее значительных фактах и примерах повседневной жизни можно было бы показать, что большинство людей находят удовольствие в пище и образе жизни, которые вредны и для тела, и для души; то, что полезно было бы тому и другой, они считают тягостным и неприятным, а людей, придерживающихся правильного образа жизни, - образцом стойкости. [145] (110) И если, как оказывается, люди избирают худшее для себя в своей повседневной жизни, которая больше заботит их, следует ли удивляться, что они борются между собой за морское могущество, сути которого не понимают и о котором им никогда в жизни не пришлось размышлять?
(111) Посмотрите, скольких претендентов имеет утверждающаяся в городах монархическая власть; они готовы что угодно претерпеть, лишь бы заполучить ее. Между тем, какие только тяготы и ужасы не связаны с этой властью [146]? Разве люди, овладевшие единоличной властью, не подвергаются сразу же таким бедствиям, (112) что вынуждены вести борьбу со всеми гражданами, ненавидеть даже тех, от кого не претерпели никакого зла, не доверять собственным друзьям и товарищам, возлагать охрану своей безопасности на наемников, которых никогда и не видели; опасаться своей охраны не меньше, чем заговорщиков; столь подозрительно ко всем относиться, что не чувствовать себя в безопасности в присутствии даже ближайших родственников?. (113) И это вполне естественно: ведь они знают, что из тиранов, правивших до них, одни были убиты своими родителями, другие - детьми, третьи - братьями, четвертые - женами [147] и что род их оказался стертым с лица земли [148]. Все же, несмотря на это, они добровольно обрекают себя на столь большое число несчастий. И если люди выдающиеся, обладающие величайшей славой, сами навлекают на себя столько бед, следует ли удивляться, когда обыкновенные люди устремляются к другим подобным же бедам? (114) Я хорошо знаю, что вы согласны с тем, что я говорю о тиранах, но вам неприятно слушать мои суждения о морском могуществе. Вы проявляете самое постыдное легкомыслие: то, что вы видите в других, этого вы не замечаете в себе. Между тем, немаловажным признаком, по которому распознается здравомыслие людей, является одинаковый подход к суждению о действиях одного и того жё порядка. (115) Но вам нет до этого никакого дела: власть тиранов вы считаете тягостной и вредной не только для других людей, ко и для самих ее носителей, а морское могущество, которое ни по своим деяниям, ни по вызванным им бедствиям ничем не отличается от единоличной власти, вы почитаете величайшим благом. Вы полагаете, что фиванцы оказались в бедственном положении из-за того, что притесняют своих соседей [149], сами же обращаетесь с союзниками нисколько не лучше, чем они с Беотией, но считаете при этом, что поступаете должным образом.
(116), Если бы вы послушали меня, то перестали бы принимать совершенно необдуманные решения и обратили бы внимание на Самих себя, на наш город, с тем чтобы обсудить и рассмотреть, в силу каких действий два этих города- я имею в виду наш и лакедемонян, - малозначимые вначале, достигли владычества над эллинами, а когда захватили огромную власть, сами подверглись угрозе порабощения; (117) в силу каких причин фессалийцы, получившие в удел огромные богатства, владея обширной и плодородной землей[150], впали в бедность, а мегаряне, у которых вначале были малые и скудные ресурсы[151], не имевшие ни земли, ни гаваней, ни серебряных рудников, возделывавшие скалистую почвуг приобрели величайшие среди эллинов состояния. (118) И хотя у фессалийцев было более трех тысяч всадников и бесчисленное множество пельтастов[152], их акрополи захватывают то одни, то другие[153], мегаряне же, располагая небольшими силами, всегда распоряжаются своей страной по своему усмотрению. А кроме того, фессалийцы постоянно воюют между собой, а мегаряне, хотя и живут между пелопоннесцами, с одной стороны, фиванцами и нашим городом, с другой, постоянно пребывают в состоянии мира. (119) Если вы сами обстоятельно рассмотрите эти и подобные им факты, то увидите, что невоздержанность и наглость являются причиной несчастий, а умеренность - благ. Вы одобряете умеренность в отдельных людях и полагаете, что те, кто проявляют ее, живут всего безопаснее и являются лучшими из граждан; но вы не думаете, что таким же образом должно вести себя и наше государство. (120) Между тем, государствам гораздо больше следует проявлять добродетель и избегать преступлений, чем простым людям; ведь человек дурной и нечестивый может умереть раньше, чем поплатится за свои проступки; государства же вследствие того, что они бессмертны, всегда несут наказания и от людей, и от богов. (421) Учитывая все это, вам не следует прислушиваться к тем, которые угождают вам теперь, но нисколько не заботятся о будущем, и утверждая, что любят народ, губят при этом государство в целом. И в прежние времена, когда подобным людям удавалось завладеть ораторской трибуной [154], они доводили город до такого безумия, что он претерпел все, о чем я только что говорил. (122) Но удивительнее всего, что вы выдвигаете в качестве вождей народа не таких людей, которые мыслят так же, как те, кто добился величия нашего государства, а подобных - и на словах, и на деле - тем, которые погубили его., Однако же вы знаете, что хорошие руководители отличаются от дурных не только тем, что добиваются благоденствия государства, (123) но и тем, что при первых демократический строй в течение многих лет не подвергался изменениям и не свергался[155], а при последних за короткое время уже дважды был уничтожен[156]; знаете и то, что изгнанные при тиранах и при Тридцати[157], вернулись не с помощью сикофантов[158], а благодаря людям, которые ненавидят подобных лиц и пользуются величайшим уважением за свою порядочность. (124) Несмотря на то, что сохранилось столько воспоминаний, в каком состоянии было государство как при хороших, так и при дурных руководителях, мы так благосклонны к испорченности наших ораторов, что даже видя, как из-за вызванных ими войн и распрей сами они из бедняков стали богатыми [159], а из остальных граждан многие лишились даже отцовского наследия, мы не сердимся и не возмущаемся их благоденствием; (125) нет, мы миримся с тем, что наш город обвиняют за то, что он притесняет эллинов и взимает с них дань, а они наживаются на этом[160], что наш народ, который, по их словам, должен властвовать над другими, на деле оказался в худшем положении, чем те, кто рабски повинуются олигархиям[161]; а эти люди, у которых не было ничего за душой, благодаря нашему безрассудству поднялись из убожества до благосостояния. (126) Однако же Перикл, который ранее их был вождем народа и возглавлял государство, - тогда благоразумия было, правда, меньше, чем перед захватом морского могущества, но политическая линия еще была сносной, - не стал стремиться к личному обогащению[162]; нет, он оставил после себя состояние меньшее, чем унаследовал от отца, зато на акрополь внес восемь тысяч талантов [163], не считая священных денег [164]. (127) Нынешние же руководители настолько отличны от Перикла, что дерзают говорить, будто из-за заботы о государственных делах не могут уделять внимания собственным, а в действительности эти якобы находящиеся у них в пренебрежении дела принесли им такие прибыли, о каких они прежде даже богов не смели молить; а народ наш, о котором они, по их словам, пекутся, оказался в таком положении, что никто из граждан не живет легко и радостно, и город полон стенаний. (128) Одни вынуждены перечислять самим себе свои лишения и недостачи и оплакивать их, другие жалуются на множество возлагаемых на них поручений и литургий, на неприятности, связанные с симмориями [165] и процессами об обмене имущества[166]: последние доставляют столько огорчений, что жизнь состоятельных людей оказывается плачевнее жизни тех, кто пребывает в постоянной нужде. (129) Меня удивляет, если вы не способны понять, что нет более зловредной для народа породы людей, чем бесчестные ораторы и демагоги. Они больше всего хотят, чтобы вы, в дополнение ко всем прочим горестям, терпели недостаток в предметах первой необходимости, ибо они видят, что люди, которое в состоянии удовлетворить свои нужды из собственных средств, стоят на стороне государства и тех, кто дает ему наилучшие советы; (130) те же люди, которые живут от доходов, получаемых ими в дикастериях и народных собраниях [167], поневоле в силу нужды идут на поводу у бесчестных демагогов и весьма признательны за возникающие благодаря последним судебные преследования, процессы и ложные доносы.[168] (131) Поэтому им доставило бы величайшую радость увидеть всех граждан в таких стесненных обстоятельствах, какие обеспечивают им владычество [169]. Наилучшее тому доказательство: они заботятся не о том, как доставить нуждающимся средства к жизни, но о том, чтобы и тех, кого считают мало-мальски обеспеченными, низвести до уровня бедняков. (132) Какое же может быть избавление от нынешних наших несчастий? Об этом я больше всего говорил, правда, не в одном каком-либо месте, а каждый раз, когда для этого был подходящий повод. Пожалуй, вам легче будет вспомнить, если я попытаюсь снова повторить наиболее существенное, сведя все воедино. (133) Средства, с помощью которых можно было бы исправить и улучшить положение нашего города, следующие: во-первых, если мы советниками в государственных делах сделаем таких людей, каких мы хотели бы иметь советниками в наших частных делах, и перестанем считать сикофантов сторонниками демократии, а людей почтенных и добропорядочных - приверженцами олигархии.[170] Мы должны усвоить, что никто не является демократом или олигархом по природе, а каждый хочет, чтобы утвердился такой политический строй, при котором он будет занимать почётное положение.
(134) Во-вторых, если мы согласимся обращаться с союзниками как с друзьями, и не будем на словах предоставлять им автономию, а на деле позволять стратегам поступать с союзными городами как им заблагорассудится[171], если мы будем руководить не как деспоты, а как союзники[172], поняв, что мы сильнее каждого из греческих городов в отдельности, но слабее всех их вместе. (135) В-третьих, если вы превыше всего - разумеется, после благочестия к богам - будете ставить свою добрую славу среди эллинов. Тем, кто так к ним относится, они добровольно вручают и владычество, и гегемонию.
(136) Если бы вы последовали моим советам, а кроме того свою воинственность проявляли в учениях и приготовлениях, а миролюбие - в том, чтобы ничего не делать вопреки справедливости [173], вы добились бы процветания не только нашего города, но и всех эллинов. (137) Ибо ни один другой город не осмелится притеснять их. Напротив, когда они увидят, что наше могущество стоит на страже и наготове для помощи притесняемым, они будут бояться и соблюдать полное спокойствие. Впрочем, как бы эти другие города ни поступали, наше положение будет хорошим и выгодным. (138) Так, если другие сильные государства решат воздерживаться от несправедливых действий, заслугу за эти блага припишут нам. Если же они попытаются совершать несправедливости, все, кто боятся и терпят от них зло, прибегнут к нашей помощи с бесчисленными мольбами и просьбами, вручая нам не только гегемонию, но и самих себя. (139) Так что у нас не только не будет недостатка в людях, с помощью которых можно будет пресечь обидчиков, но мы приобретем множество союзников, готовых ревностно сражаться вместе с нами. Какой только город или какой человек не захотят быть с нами в дружбе и союзе, когда увидят, что мы в одно и то же время и справедливее всех, и обладаем величайшим могуществом; что мы хотим и можем спасать других, а сами ни в какой помощи не нуждаемся? (140) Каких только успехов не добьется наш город при таком благоволении к нам других эллинов? Сколько богатств притечет к нам, когда мы станем спасителями Эллады? Кто не будет восхвалять нас - виновников стольких великих благ? (141) Однако же из-за преклонного возраста [174] я не в состоянии охватить в своей речи все то, что представляется моему разумению; скажу только одно: в обстановке несправедливостей и безумств, совершаемых другими, великое дело - первыми проявить благоразумие, выступить в защиту свободы эллинов, получить наименование не губителей [175], а спасителей их, прославиться своей добродетелью и приобрести такую же добрую славу, какая была у наших предков.
(142) Мне остается сказать о самом главном, к чему направлено все сказанное до сих пор. Исходя из этого надо оценивать действия нашего государства. Если мы хотим покончить с нашей нынешней дурной славой, мы должны прекратить бесцельные войны, на вечные времена получить для нашего города гегемонию, стать враждебными к любой тиранической власти и олигархии, памятуя, какие бедствия связаны с ними, и избрать в качестве образца для подражания лакедемонских царей. (143) У них,, правда, меньше возможностей совершить несправедливость, чем у простых граждан[176], но жизнь их намного счастливее, чем у обладателей тиранической власти; ведь люди, убившие тиранов, получают от своих сограждан величайшую награду[177], а в Спарте те, которые не решаются умереть в сражении за своих царей [178], подвергаются большему бесчестью, чем покинувшие место в строю и бросившие щит [179]. (144) Подобная гегемония заслуживает того, чтобы к ней стремиться. От наших собственных действий зависит, удостоимся ли мы у эллинов тех же почестей, какие спартанские цари получают от своих граждан; это произойдет, если эллины убедятся, что наше могущество является источником не порабощения, а спасения их.
(145) Можно еще много и хорошо говорить на эту тему, но два обстоятельства побуждают меня прекратить свое выступление: длина моей речи и мои годы. Я прошу и призываю тех, кто моложе меня и имеет больше сил, произносить и писать такие речи, чтобы склонить с их помощью наиболее сильные греческие государства, привыкшие причинять зло остальным, обратиться к добродетели и справедливости. А в обстановке процветания Эллады лучше условия и для ученых занятий.
«Эвагор» замыкает собою ряд Кипрских речей Исократа, к которым помимо «Эвагора» относят: «К Никоклу», «Никокл, или К жителям Кипра». Данное сочинение написано много лет спустя после смерти Эвагора, очевидно около 365 г. до н. э. Это блестящий образец похвальной речи. Стройная архитектоника, ясное изложение и изысканный стиль делают ее одной из лучших в литературном наследии Исократа. Вместе с тем это сочинение много дает для понимания индивидуалистических и монархических идей, все более распространявшихся в греческом обществе IV в. до н. э.
Содержание, составленное неизвестным грамматиком
Следует знать, что эту речь Исократ написал для Никокла уже после обращенного к нему же «Наставления»
(1) Видя, Никокл, как ты чтишь память своего отца, не только принося на его могиле множество богатых жертв, но и устраивая в его честь выступления хоров, мусические и гимнические состязания, а сверх этого еще и конные ристания и соревнования триер, не оставляя ни одной подобной возможности пышно почтить покойного, (2) я подумал, что если мертвым дано чувствовать происходящее здесь, то Эвагор, должно быть, благосклонно приемлет эти знаки внимания и с радостью взирает на уважение к себе и твою щедрость. Однако мне кажется, что, несмотря на все это, он испытал бы еще больше радости, если бы кто‑нибудь сумел описать так, как они того заслуживают, его образ жизни, равно как и перенесенные им опасности. (3) Ибо легко убедиться, что люди честолюбивые и сильные духом не только стремятся вместо всех прочих почестей к похвале, но даже готовы предпочесть жизни славную смерть и вообще более заботятся о славе, чем о жизни, делая все, чтобы оставить по себе вечную память. (4) Между тем щедрые поминки ничем тут не могут помочь: они лишь служат признаком богатства. Что же касается людей, выступавших в мусических или иных состязаниях, то все они добывали славу прежде всего для самих себя, одни — показывая свою силу, а другие — свое искусство. Только слово, если кто‑нибудь расскажет надлежащим образом о деяниях Эвагора, сможет запечатлеть на веки вечные в сердцах всех людей воспоминания о его добродетели.
(5) Право же, прочим ораторам также следовало бы заниматься прославлением замечательных людей своего времени, с тем чтобы все, кто умеет обрисовать подвиги других, трактовали в своих речах о событиях, хорошо известных слушателям, и потому строго придерживались правды, а молодые люди с еще большим рвением стремились к добродетели, зная, что они удостоятся тем большей похвалы по сравнению со своими предшественниками, чем более превзойдут их в нравственном отношении. (6) Нынче же какой человек не придет в уныние, видя, что герои, жившие во времена Троянской войны и даже еще раньше
(8) Конечно, я сознаю, сколь трудна задача, которую я ставлю перед собой: в прозаическом сочинении воздать хвалу человеческой доблести. В высшей степени показателен следующий факт: люди, занимающиеся философией
(12) Итак, прежде всего что сказать о происхождении Эвагора и кто были его предки? Хотя многим это и так известно, я считаю своим долгом все равно рассказать об этом, ради тех, кто, быть может, незнаком со всеми подробностями: пусть все знают, что, хотя предки Эвагора оставили ему непревзойденные образцы благородного поведения, он ни в чем не оказался хуже них. (13) В самом деле, все согласны с тем, что самые благородные из полубогов — потомки Зевса, а среди этих последних всякий отдаст предпочтение Эакидам. Действительно, в любом другом роде можно обнаружить и выдающихся представителей, и ничем не примечательных; эти же все были самыми знаменитыми людьми своего времени. (14) Эак, сын Зевса и прародитель Тевкридов, был в этом отношении особенно замечателен. Недаром, когда у эллинов случилась засуха и погибло много людей, причем несчастьям не видно было конца, вожди всех городов обратились к нему с мольбою о помощи. Они полагали, что благодаря своему родству с богами и благочестивому к ним отношению он быстрее всех сможет добиться от небожителей прекращения тогдашних бед. (15) Избавившись от несчастий и получив все, что им было нужно, они воздвигли на Эгине общее святилище всех эллинов
(19) Таково было величие, которое с давних пор унаследовал Эвагор от своих предков. В городе же, основанном таким образом, поначалу царствовали потомки Тевкра. Однако спустя некоторое время из Финикии прибыл один изгнанник
(22) В детстве Эвагор отличался красотою, силою и скромностью — качествами, которые более всего украшают людей в таком возрасте. В свидетелях здесь не было недостатка: его скромность могут подтвердить все, кто рос вместе с ним, его красоту — все, кто видел его, его силу — все, кто наблюдал состязания, на которых он побеждал своих сверстников. (23) Когда он возмужал, все эти качества также возросли, а кроме того, присоединились мужество, мудрость и справедливость, причем не в умеренной степени, как это бывает у иных людей, но каждое качество в избытке. Действительно, Эвагор настолько превосходил других мощью своего тела и разума, (24) что тогдашние правители, всякий раз как они видели Эвагора, приходили в смятение и начинали бояться за свою власть, считая, что человек с такой натурой не может довольствоваться всю жизнь простой ролью; однако, когда они обращали свой взор на нравственные качества этого человека, они проникались к нему столь сильным доверием, что полагали даже найти в нем своего защитника, в случае если бы кто другой дерзнул совершить против них преступление. (25) И вот, хотя их предположения были столь различными, они не ошиблись ни в одном из них: Эвагор действительно не остался простым человеком, но в то же время он ни в чем не погрешил против прежних правителей. Божество с исключительной предусмотрительностью позаботилось о том, чтобы он получил царскую власть достойным путем: все, что связано с вероломством, неизбежным в таком случае, совершил другой, а для Эвагора божество сохранило лишь такие дела, благодаря которым можно было добиться власти, не погрешив ни против божеских, ни против человеческих установлений. (26) Один из могущественных людей
(33) Я думаю, что, даже если бы я не упомянул ни о чем другом, а прервал бы свой рассказ на этом месте, сказанного было бы вполне достаточно, чтобы оценить и доблесть Эвагора, и величие его свершений. Тем не менее я рассчитываю еще яснее показать и то и другое путем следующих рассуждений. (34) Ведь, хотя на протяжении веков было столько тиранов, не найти ни одного, кто достиг бы этого положения более достойным путем, чем Эвагор. Разумеется, если бы мы стали сопоставлять деятельность Эвагора с действиями каждого из таранов, то, очевидно, наша речь перестала бы соответствовать обстоятельствам, да и времени едва ли хватало бы на такой рассказ. Однако если мы выберем из тиранов самых замечательных и на их примере рассмотрим интересующий нас вопрос, то от этого наше исследование окажется ничуть не хуже, зато мы сделаем наше рассуждение много короче.
(35) Прежде всего кто не признает, что опасная судьба Эвагора лучше удела тех, кто получил царскую власть по наследству? Ведь не найдется ни одного человека, до такой степени нерадивого, что он предпочел бы унаследовать эту власть от предков, нежели приобрести ее так, как это сделал Эвагор, и затем оставить ее в наследство своим детям.
(36) Далее, среди примеров отважного возвращения на родину, имевших место в прошлом, наиболее замечательны те, о которых мы слышим от поэтов. Последние не только рассказывают нам о знаменитых предприятиях такого рода, происходивших на самом деле, но и придумывают от себя различные новые истории. Тем не менее никто из них не поведал еще о таком герое, который ради возвращения в тою страну преодолел бы столь грозные и страшные опасности. Их герои в большинстве своем либо получают царскую власть благодаря случайному стечению обстоятельств, либо же одолевают своих врагов хитростью и коварством.
(37) Из царей более позднего времени, а может быть и вообще из всех, более всего и чаще всего восхищаются Киром, который отобрал власть у мидян и передал ее персам
(40) Конечно, отличись Эвагор в каком‑нибудь незначительном предприятии, тогда и похвала, на которую он мог бы рассчитывать, была бы соответствующей. Однако все согласятся с тем, что положение тирана и по божественным, и по человеческим понятиям является самым высоким и самым почтенным, таким, из‑за которого возникает более всего споров и борьбы. Спрашивается, какой поэт или составитель речей смог бы воздать достойную похвалу тому, кто наилучшим образом завладел этим высочайшим из всех благ?
(41) Впрочем, если Эвагор был выдающимся человеком в этом отношении, то нетрудно убедиться, что и во всем прочем он был ничуть не хуже. Прежде всего, хотя он от природы был наделен блестящим умом и способностями, благодаря которым мог бы добиться успеха в большей части своих начинаний, он все же считал, что не следует оставаться нерадивым и поступать необдуманно. Соответственно, большую часть своего времени он проводил в поисках, в размышлениях и в обдумывании решений, будучи убежден, что чем больше он укрепит свой разум, тем удачнее сложится у него царствование. Он удивлялся людям, которые по любому поводу прибегают к помощи разума, но ничуть не заботятся о нем самом. (42) Что же касается самих дел, то здесь он придерживался точно такого же мнения. Он видел, что те, кто более всего заботится о своих насущных интересах, испытывают меньше всего огорчений. Он понимал также, что истинный отдых для души заключен не в праздном ничегонеделании, а в сознании хорошо исполненного долга. Поэтому он не оставлял невыясненным ни одного вопроса; он с таким вниманием вникал во все дела и гак хорошо знал каждого из граждан, что ни злоумышленники не могли застать его врасплох, ни порядочные люди не оставались у него в безвестно ста: все получали то, чего они заслуживали. Ибо он никогда не полагался на мнение других, шла ли речь о наказании или награждении кого‑либо из граждан; всегда он выносил свои решения на основании того, что сам знал по данному поводу. (43) Целиком посвятив себя такого рода занятиям, он никогда не терялся в том множестве дел, которые каждодневно случаются в государстве, и с таким благочестием и благожелательностью к людям управлял городом, что все чужеземцы, приезжавшие туда, не столько завидовали власти Эвагора, сколько счастью его подданных, имеющих такого царя. Ибо во время своего правления он никому не чинил обиды, порядочных же людей всегда окружал почестями. Крепко держа всех в своей власти, он, однако, всегда наказывал преступников только в соответствии с законом. (44) Ничуть не нуждаясь в советчиках, он тем не менее всегда советовался С друзьями. Он делал множество уступок близким людям, но никогда не выказывал снисхождения врагам. Он внушал к себе почтение не суровостью лица, а всем образом жизни. Никогда он не допускал со своей стороны беспорядочных или противоречивых действий, но всегда соблюдал и на деле согласие, достигнутое на словах. (45) Он гордился не тем, что удавалось сделать благодаря счастливой случайности, а тем, что бывало достигнуто собственными усилиями. Друзей он завоевывал благ одеяниями, прочих же покорял великодушием. Он внушал страх не свирепостью наказаний, а превосходством своей натуры. Он сам управлял своими страстями, а не они вели его на поводу за собой. Немногими трудами он умел обеспечить себе продолжительный покой, однако никогда ради мимолетных развлечений он не бросал великих начинаний. (46) В общем, он не упускал из виду ни одного из тех качеств, которыми должны обладать цари. От каждой политической формы он брал самое лучшее; он обладал качествами: народного вождя — потому что умел окружать заботою народ; государственного деятеля — потому что справлялся с управлением целого государства; опытного полководца — потому что сохранял благоразумие перед лицом опасности; наконец, прирожденного повелителя — потому что всем этим отличался от других. Что эти качества, а также множество других действительно были присущи Эвагору, в этом легко убедиться, если обратиться к самим его делам.
(47) В самом деле, получив город, совершенно одичавший и вследствие финикийского владычества не допускавший к себе эллинов, город, не знавший ремесел, не занимавшийся торговлей, не имевший гавани, он все это исправил и привел в должный порядок. Кроме того, он присоединил к городу новую большую территорию, возвел кругом новые стены, построил триеры и вообще так укрепил этот город своими сооружениями, что он теперь не уступает ни одному из эллинских городов. Более того, Эвагор сделал его настолько могущественным, что многие из тех, кто раньше презирал этот город, теперь боятся его. (48) Однако никакое государство не в состоянии добиться таких успехов, если во главе его управления не будет стоять человек, наделенный такими качествами, какими, как я только что старался показать, был наделен Эвагор. Поэтому я не боюсь, что мой рассказ о достоинствах Эвагора покажется приукрашенным; я боюсь другого — что я не смогу должным образом оценить содеянное им. (49) Да и в самом деле, кто сможет до конца постичь такую натуру? Ведь этот человек не только поднял достоинство собственного города: он также способствовал смягчению нравов у всех окружающих народов. Во всяком случае, до прихода к власти Эвагора они держались в высшей степени неприступно и сурово. Даже среди своих правителей они более всего уважали тех, кто в обращении с эллинами допускал наибольшую жестокость. (50) Теперь же они настолько переменились, что даже соперничают из‑за того, кому считаться особенным другом эллинов. Заботясь о продолжении рода, большинство берет себе жен у нас. Эллинские вещи и обычаи нравятся им теперь больше, чем свои собственные. Даже людей, сведущих в музыке и прочих искусствах, встретишь теперь здесь чаще, чем в городах, которые испокон веков были местом их средоточия. И виновник всего этого — Эвагор; нет человека, который не признал бы этого.
(51) Однако самое большое подтверждение его честности и благородства можно увидеть в том, что многие эллины, люди совершенные во всех отношениях, покидали родину и стремились поселиться на Кипре, считая, что единодержавную власть Эвагора легче сносить и она более соответствует понятию о справедливости, чем те порядки, которые царят у них дома. Разумеется, перечислить всех этих людей поименно было бы трудным делом. (52) Однако кто не знает о Кононе, человеке, который возвышался над всеми эллинами благодаря своей исключительной доблести? Потерпев неудачу на войне
Царь, однако, не испытывал к ним таких же чувств; напротив, чем крупнее и чем значительнее становились успехи этих людей, тем больше он их боялся. О Кононе у нас речь пойдет особо;
(65) Спрашивается, можно ли яснее, чем это сделано на примере столь трудной и опасной войны, показать все мужество, рассудительность и доблесть Эвагора? Ведь совершенно очевидно, что эта война не сравнима не только с другими войнами, которые когда‑либо велись людьми, но и с походом древних героев, который повсюду воспевается в песнях. Участники того похода силами всей Эллады взяли одну только Трою, тогда как Эвагор, опираясь на один–единственный город, вел борьбу против всей Азии. Поэтому если бы деяния Эвагора пожелали бы прославить столько же поэтов, сколько воспевает подвиги тех героев, то он был бы знаменит еще больше, чем они. (66) В самом деле, давайте оставим в стороне мифы и будем говорить лишь о действительных событиях. Спрашивается, кто из тогдашних людей добился таких же успехов или стал виновником столь же значительных перемен, как Эвагор? Этот человек сам из простого гражданина сделался тараном, а свой род, целиком устраненный от участия в политической жизни, вновь возвел на подобающую ему высоту. Своих граждан он из варваров сделал эллинами, из робких — воинственными, из ничем не примечательных — знаменитыми. (67) Получив в управление страну, лишенную сношений с внешним миром и совершенно одичавшую, он сделал ее более культурной и цивилизованной. Наконец, оказавшись во вражде с великим царем, он защищался от него с такою храбростью, что эта война за Кипр навеки стала знаменитой. Наоборот, когда он был союзником царя, он принес ему столько пользы, сколько никто другой. (68) В частности, по общему признанию, он снарядил для царя самую большую эскадру из тех, что участвовали в сражении при Книде. А ведь результаты этого сражения были огромны: царь стал хозяином всей Азии; лакедемоняне, вместо того чтобы опустошать материк
(70) Поэтому если правда, что некоторые люди в прошлом заслужили бессмертие своею доблестью, то Эвагор тем более должен был удостоиться такой награды. Я заключаю об этом по тому, что и в здешней жизни он неизменно пользовался покровительством судьбы и благоволением богов, при этом даже в большей степени, чем другие герои. Ведь нетрудно убедиться, что большинство этих полубогов, и притом самые знаменитые из них, испытали по воле судьбы величайшие несчастья, тогда как Эвагор всю свою жизнь от начала и до конца оставался не только самым замечательным, но и самым счастливым из людей. (71) Действительно, какого счастья не послала ему судьба? Предки у него были такие, каких не было больше ни у кого, если не считать людей одного с ним происхождения. Сам он в физическом и в духовном отношении настолько возвышался над другими, что вполне мог быть тираном не только Саламина, но и всей Азии. Царскую власть он получил самым достойным образом и сохранил ее в течение всей жизни. Смертный от рождения, он оставил по себе бессмертную память. Жизнь его продолжалась ровно столько, чтобы он мог познать старость, не испытывая еще страданий, которые сопровождают этот возраст
Конечно, я многое пропустил из того, что можно было сказать об Эвагоре. Ведь у меня нет уже былой силы:
Речь Исократа «Похвала Елене» — характерный пример эпидейктического торжественного жанра красноречия. В то время как в греческой литературе Елену обычно порицали, считая виновницей неисчислимых бедствий Троянской войны, Исократ идеализирует ее, впадая в явные противоречия с самим собой и допуская многие натяжки. Точная дата написания «Похвалы Елене» неизвестна, но, судя по далекой от политической жизни государства теме и по учебно–риторическому характеру речи, она относится к раннему периоду творчества оратора.
Содержание, составленное неизвестным автором
Некоторые считают, что эту речь Исократ написал, также имея в виду Поликрата
Мы утверждаем, что Исократ нападает на леонтинца Горгия, который первым познакомил Элладу с риторическим искусством
(1) Встречаются подчас люди, весьма гордящиеся тем, что, выбрав удивительный и ни с чем не сообразный предмет, могут произнести на эту тему неплохую речь. Одни дожили до глубокой старости, утверждая, что невозможно ни сказать ложь, ни опровергнуть; нельзя также произнести об одном и том же предмете две различные речи
Кто из благомыслящих людей станет восхвалять несчастье? Совершенно ясно, что подобного рода темы могут быть лишь прибежищем бессильных. (11) Все такие сочинения строятся по одному плану, придумать, изучить и подражать которому совсем не трудно. Речи же обычного типа, заслуживающие доверия, а также сходные с ними сочиняются и произносятся применительно к подходящим случаям, изучить которые нелегко; сочинять же их с использованием различных приемов настолько сложнее, насколько вести себя серьезно труднее, чем скоморошничать, а заниматься делом трудней, чем забавляться. (12) Вот наилучшее свидетельство: ведь никто никогда не затруднялся восхвалять ни шмелей, ни соль
(14) Поэтому‑то и написавшего о Елене я хвалю
Но, чтобы не казалось, что я избираю самый легкий путь, порицая других и не предлагая взамен ничего своего, я попытаюсь составить речь о той же Елене, не оставив без внимания и все то, что было сказано о ней другими.
(16) Так вот, в начале моей речи я хочу сказать о происхождении Елены. Ведь очень многие полубога родились от Зевса, но он пожелал назваться отцом только одной этой женщины. Зевс очень заботился и о сыне Алкмены, и о детях Леды, но Елену он почтил намного больше, чем Геракла: последнему Зевс дал мощь, чтобы он побеждал всех силой, Елену же наделил красотой, способной властвовать над самой силой.
(17) Зная, что известность и слава рождаются не в спокойном благополучии, а в войнах и испытаниях, и желая не только возвести своих детей в сонм богов, но и сделать память о них славной навеки, Зевс наполнил жизнь Геракла трудами и стремлением к опасностям, а Елену создал такой, что она приковывала к себе все взоры и вызывала всеобщее соперничество.
(18) Прежде всего ее, еще не достигшую зрелого возраста, но уже выделявшуюся красотой, увидел Тесей, считавшийся сыном Эгея, на самом же деле рожденный от Посейдона: привыкший властвовать над людьми, он все‑таки был покорен красотой Елены. Несмотря на прочность своего царствования и величие родины, он счел, что всех этих благ недостаточно и ему не стоит жить, если он не добьется близости с Еленой. (19) Когда он не смог добиться Елены от ее родных, желавших дождаться, чтобы девушка достигла зрелости, а Пифия дала бы им благоприятное предсказание, Тесей, презрев могущество Тиндарея, пренебрегая силой Кастора и Полидевка, не ставя ни во что все опасности, которыми грозил ему Лакедемон, захватил Елену силой и спрятал ее в Афидне — городке Аттики. (20) Пирифою же, принявшему участие в похищении Елены, он был так благодарен, что, когда тот пожелал взять себе в жены Кору, дочь Зевса и Деметры, и попросил спуститься с ним в царство Аида, Тесей, оказавшись не в силах отговорить Пирифоя от этого намерения, последовал за ним, хот я несчастный исход этого предприятия был очевиден. Тесей, памятуя о риске, которому Пирифой подвергся ради него, считал себя обязанным отплатить тем же и не вправе уклоняться от выполнения любого его требования.
(21) Если бы совершивший все это был обыкновенным человеком, а не одним из наиболее выдающихся, было бы неясно, является ли моя речь похвалой Елене или обвинением Тесея. Однако, в то время как все остальные знаменитые мужи не были свободны от недостатков — у одних недоставало храбрости, у других — мудрости, у третьих — еще какого‑либо достоинства, — только Тесей был лишен слабостей и обладал высшим совершенством. (22) Мне кажется уместным рассказать про него побольше: в самом деле, я считаю, что желающим прославить Елену легче всего снискать к себе доверие, показав, что те, кто любил и восхищался ею, сами вызывали ни с чем не сравнимое восхищение
(23) Самое прекрасное, что я могу сказать о Тесее, это то, что, будучи современником Геракла, он соперничал с ним в славе: они не только украсили себя одинаковыми доспехами, но и предавались одинаковым занятиям, как это и приличествовало родственникам
Увидев, как их беззаконно ведут на верную смерть и весь город провожает, оплакивая их, еще живых, как умерших, Тесей был так возмущен, что готов был лучше умереть, чем жить, царствуя в государстве, вынужденном платить врагам столь горестную дань.
(28) Отплыв вместе с несчастными, он одолел чудовище, соединявшее в себе свойства человека и быка и обладавшее силой, свойственной тому и другому вместе. Таким образом он спас детей и передал их родителям, а город освободил от страшной беззаконной неотвратимой повинности. (29) Однако я в затруднении, как продолжать: занявшись подвигами Тесея, начав говорить о них, я боюсь остановиться на полпути, не упомянув о беззакониях Скирона, Керкиона
(31) Мужество свое Тесей проявил в тех подвигах, опасность которых он не разделял ни с кем. В тех же сражениях, где он принимал участие со всеми гражданами, он показал знание военного дела. Его почтение к богам видно из его отношения к мольбам Адраста и детей Геракла, просивших о помощи: последних он спас, победив в сражении пелопоннесцев
(35) Собрав первым делом в одно место разбросанных по селениям жителей, Тесей создал такой город
(38) Так как же не восхвалять, не чтить, не считать превосходнейшей из всех когда‑либо живших женщин, рожденную от Зевса Елену, пленившую человека столь великой добродетели и благоразумия. Ведь мы не сумеем найти более подходящего судьи, чем Тесей, и более надежного свидетельства достоинств Елены, чем сделанный им выбор. А чтобы не казалось, что я не двигаюсь вперед, находясь в затруднении, и что я восхваляю Елену, опираясь на мнение лишь одного человека, я желаю рассказать о том, что последовало.
(39) После нисхождения Тесея в преисподнюю, когда Елена вернулась в Лакедемон
(45) Из людей разумных, пожалуй, никто не осудит такой ход мыслей, но некоторые из тех, кто не обращает внимания на обстоятельства дела, а интересуется только конечным результатом, порицали его. Однако кощунственные речи этих людей об Александре ясно показывают всем их неразумие. (46) В самом деле, разве не в смешное положение попали они, считая свою собственную природу более совершенной, чем ту, которую богини почтили своим выбором. Ведь вопрос, вызвавший у них такую вражду, они, разумеется, не передали бы на разрешение кому попало. Ясно, что тщательность, с которой они выбрали судью, соответствовала заинтересованности, проявленной ими в этом деле. (47) Итак, надлежит разобраться в том, каков был сам Александр и оценить его, принимая во внимание не гнев потерпевших неудачу богинь, а те качества, из‑за которых все они, поразмыслив, отдали предпочтение его способности суждения. Ведь нет ничего невозможного в том, чтобы не совершивший ничего дурного пострадал от более сильного, а вот достигнуть такой чести, чтобы, будучи смертным, сделаться третейским судьей между богинями, не мог бы никто, кроме человека, по общему мнению, выдающегося. (48) Меня удивляет, что кое‑кто считает неверным его решение избрать жизнь с той, ради которой решились пойти на смерть многие полубоги
(49) В самом деле, кто бы пренебрег возможностью брака с Еленой? Ведь, когда она была похищена, эллины были гак возмущены, как будто вся Эллада подверглась разорению, а варвары так возгордились, словно они подчинили нас всех. Настроение обеих сторон видно из нижеследующего: когда прежде у них возникали многочисленные претензии друг к другу
(52) Великое рвение к этой многотрудной войне проявили не только эллины и варвары, но даже и боги: они не только не отвратили от участия в сражениях за Трою своих сыновей, но, хотя Зевс и знал заранее судьбу Сарпедона, Эос — судьбу Мемнона, Посейдон — Кикна
(54) Решились они на это по зрелом размышлении, и я имею право, говоря о Елене, пользоваться самыми исключительными выражениями: ведь на долю Елены выпала величайшая красота, а не существует ничего более почитаемого, ценимого и божественного, чем красота. Убедиться в ее силе нетрудно: у людей, лишенных доблести, мудрости или справедливости, часто могут оказаться многие качества, которые ценятся не меньше, чем эти. У людей, лишенных красоты, мы не найдем ничего, что способно было бы вызвать любовь; презрению подвергается все, что не причастно к красоте. Сама добродетель славится более всего тем, что она самое прекрасное из качеств. (55) Насколько красота превосходит все существующее, можно заключить также и по тому, как мы относимся к различным вещам. В самом деле, если у нас возникает потребность в чем‑либо, мы только стремимся по лучить это, а получив, наша душа уже не испытывает никаких страданий. Когда же в нас зарождается любовь к прекрасному, она тем сильней одолевает нашу силу воли, чем прекрасней сам предмет нашей страсти. (56) Мы завидуем тем, кто превосходит нас умом или чем‑нибудь другим, если только ежедневными благодеяниями они не будут привлекать нас и не заставят таким образом любить себя. К людям же, отличающимся красотой, мы проникаемся симпатией, лишь только увидим их: только им одним мы согласны служить как богам. (57) И это рабское служение доставляет нам даже больше удовольствия, чем власть над людьми. Мы больше благодарны им, требующим многого, чем другим, которые не отдают нам никаких приказаний. Людей, подчиненных какой‑либо иной власти, мы осуждаем и называем прихлебателями, а тех, кто служит красоте, считаем радетелями и подвижниками прекрасного
(59) Но стоит ли тратить время, перечисляя суждения смертных? Сам Зевс, властвующий надо всем и во всем являющий свое могущество, считает обязательным для себя приближаться к красоте с кротостью. Ведь к Алкмене он явился, приняв облик Амфитриона; пролившись золотым дождем, сочетался с Данаей; превратившись в лебедя, укрылся на лоне Немесиды и вновь принял этот образ, когда сочетался с Ледой
(61) Всех этих людей Елена превзошла настолько, насколько она была красивее их. Ведь она не только удостоилась бессмертия, но и получила силу, свойственную только богам. Прежде всего она возвела в сонм богов своих братьев, уже пребывавших в руках смерти
(64) Елена явила свое могущество также поэту Стесихору: когда в начале песнопения он промолвил об Елене что- то оскорбительное, то он поднялся с места, уже лишенный зрения. Когда же, поняв причину несчастья, он сочинил так называемую палинодию, Елена снова вернула ему зрение
(66) Итак, поскольку Елена способна и покарать и вознаградить, богатые люди должны умилостивлять и чтить ее, посвящая ей дары, принося жертвы, устраивая в ее честь иные церемонии, философы же должны стремиться сказать речь, достойную ее. Ведь именно так людям образованным приличествует совершать приношения
(67) Мы опустили гораздо больше, чем сказали. Ведь помимо искусств, наук и прочих полезных вещей, происхождение которых можно связать с Еленой и с Троянской войной, мы по справедливости можем считать Елену также причиной того, что мы не оказались рабами варваров. Легко обнаружить, что именно благодаря Елене эллины смогли прийти к согласию и предприняли совместный поход на варваров
Речь Исократа «Бусирис», так же как и «Похвала Елене», представляет собой риторическое упражнение на мифологическую тему и относится к раннему периоду творчества Исократа. В конце речи (см.: Isocr. Busir. 50) автор сам намекает на свой сравнительно молодой возраст. Речь обращена к ритору Поликрату, о котором мы знаем из Диогена Лаэртая (см.: Diog. L. II. 39). Поликрат (не раньше чем через пять лет после смерти Сократа) составил обвинительную речь против него, в качестве образца на заданную тему. Нападки Исократа на Поликрата дают яркое представление о приемах, которыми пользовались соперничавшие друг с другом афинские риторы.
Содержание, составленное неизвестным автором
Исократ написал эту речь против некоего Поликрата, вынужденного из‑за своей бедности стать софистом. Родом Поликрат был афинянин, но как софист подвизался на Кипре. Исократ по–дружески обращается к нему, поправляя написанные им речи: похвальную — Бусирису и обвинительную — против Сократа. Ведь это Поликрат составил для Анита, Мелета и их друзей речь против Сократа, с тем чтобы тяжестью обвинений добиться его казни [1]. Он обвинял Сократа в том, что тот вводит в Афинах новых богов, призывая почитать птиц, собак и других животных: этим Сократ де совращает своих молодых учеников.
Кое‑кто задавался вопросом, почему Исократ, если он чтил своего учителя, не выступил открыто с опровержением речи, содержавшей обвинения против Сократа. На это отвечаем: чтобы не разгневать афинян, только что судивших Сократа. Ведь тогда получилось бы, что он уличает афинян в том, что они осудили Сократа несправедливо. Они и сами впоследствии раскаялись и признали, что, осудив Сократа, совершили нечестивый поступок. Образумила же афинян чума, постигшая их в наказание за смерть Сократа [2]. Сократ погиб при архонте Лахете, и с этого времени было запрещено кому бы то ни было упоминать его имя публично, например в общественном театре. Во всяком случае существуют рассказы такого рода: Еврипид, намереваясь сказать о Сократе, побоялся сделать это прямо и вывел в трагедии Паламеда [3], чтобы, рассказывая о нем, намекнуть и на афинян:
«Сразили вы, сразили наилучшего из эллинов»,
а это означало «убили». Весь театр заплакал, потому что понял, что он намекал на Сократа [4].
Так вот, как мы уже сказали, Исократ написал эту речь, обращаясь к Поликрату и порицая его. Если же кто‑либо станет искать причину, почему он не составил другой речи, посвященной Сократу, мы ответим на это то же, что и раньше, — чтобы на него не разгневались только что осудившие Сократа афиняне.
А содержание «Бусириса» следующее. Бусирис был сыном Ливии [5] и Посейдона. Рожденный в ливийской земле, он не пожелал жить там, а предпочел Египет, где основал город Бусирис, и поныне носящий его имя [6]. Обвиняли Бусириса в том, что он изгонял чужеземцев и приносил их в жертву. Поликрат, софист и составитель судебных речей, решил написать речь также в защиту Бусириса и тех поступков, в которых его обвиняли. За эту речь Исократ нападает на него и указывает, как Поликрат должен был бы написать похвальное слово. Поэтому это произведение и входит в число четырех похвальных речей Исократа.
(1) Твое благородство, о Поликрат, и происшедшую в твоей жизни перемену я узнал от других; когда же я сам прочел некоторые речи, написанные тобой, у меня возникло желание высказаться откровенно обо всем, что касается преподавания, которым ты вынужден заниматься; ибо я считаю, что людям, страдающим без вины и пытающимся извлечь из занятий философией средства к существованию [7], лица более опытные и достигшие большего искусства в этом деле должны помогать по собственному почину. (2) Я не стану говорить о друг ом: мы до сих пор еще не встречались, и если встретимся когда‑нибудь, то сможем совместно разрешить многие вопросы; но в чем, пожалуй, я смогу принести тебе пользу уже сейчас, так это, мне кажется, в том, что пошлю тебе эти строки, скрыв их, насколько возможно, от всех прочих [8]. (3) Я, конечно, знаю, что людям, которых поучают, свойственно пренебрегать оказываемой таким способом услугой и с тем большим неудовольствием выслушивать поучения, чем очевиднее для них становятся их собственные ошибки. И тем не менее лицам, искренне расположенным к поучаемым, не следует опасаться возможной враждебности с их стороны, а подобает стремиться изменить такое отношение к подающим советы.
(4) Так вот, узнав, что ты очень гордишься своей апологией Бусириса и обвинительной речью против Сократа [9], я попытаюсь показать тебе, что в обеих этих речах ты допустил немало промахов. Ведь всем известно, что стремящиеся восхвалять кого‑либо должны уметь обнаружить в нем больше положительных качеств, чем у него есть их на самом деле; обвиняющие же должны действовать как раз наоборот. (5) Ты же, составляя свои речи, до такой степени отклонился от этого правила, что, заявляя о своем намерении защищать Бусириса, не только не опроверг выставленных против него обвинений, но даже приписал ему столь великое беззаконие, ужасней которого невозможно сыскать. В то время, как хулители Бусириса поносили его только за то, что он приносил в жертву приезжавших чужестранцев, ты обвинил его еще и в том, что он съедал этих людей. Приступив же к обвинению Сократа, ты, словно желая возвысить его, утверждал, что его учеником был Алкивиад; между тем никто не слыхал, чтобы Алкивиад учился у Сократа [10], но все согласятся с тем, что он был одним из самых выдающихся греков, (б) Поэтому, если у покойных Сократа и Бусириса появится какая‑либо возможность оценить сказанное тобой, то один из них будет, пожалуй, испытывать к тебе такую благодарность за твою обвинительную речь, какой он никогда не испытывал ни к одному из тех, кто обыкновенно хвалил его; другой же, окажись он самым кротким человеком, будет так разгневан твоей защитой, что никакая кара не покажется ему для тебя чересчур жестокой. Разве не следует, по–твоему, скорее стыдиться, чем гордиться, человеку, которого больше любят те, кого он порицает, чем те, кого он хвалит? (7) Настолько мало беспокоят тебя противоречия, которые содержатся в твоей речи, что, с одной стороны, ты утверждаешь, что Бусирис стремился к славе Эола и Орфея, а с другой — не привел ни одного доказательства тому, что он хоть в чем‑нибудь походил на них. Разве его поведение похоже на то, которым прославился Эол? Ведь тот отправлял попадавших к нему чужестранцев на их родину, а Бусирис, если верить тебе, закалывал их подобно жертвенным животным и поедал. (8) И разве можно уподобить совершенное Бусирисом деяниям Орфея? Ведь Орфей выводил умерших из царства Аида, Бусирис же обрывал жизнь людей раньше, чем она должна была окончиться. И мне очень интересно, что бы сделал Бусирис, если бы он, скажем, презирал Эола и Орфея. Ведь, восхищаясь их достоинствами, он не подражал им, а поступал как раз наоборот.
Всего же несуразнее, что ты, усердно занимавшийся генеалогией, решился утверждать, что Бусирис подражал тем лицам, отцы которых в это время даже еще не родились [11].
(9) Чтобы не казалось, что я избрал самое легкое, критикуя сказанное тобой [12], я попытаюсь коротко показать, как можно построить и похвальную, и защитительную речь на ту же тему, хотя она и недостаточно серьезна и не дает материала для торжественных слов.
(10) Кто не смог бы без труда рассказать о знатном происхождении Бусириса? Отцом его был Посейдон, а матерью Ливия, дочь Эпафа, сына Зевса, о которой говорят, что она была первой женщиной, обладавшей царской властью и давшей свое имя стране. И вот, несмотря на то, что Бусирис имел столь великих предков, он в этом одном не усматривал еще повода для гордости, но решил, что ему надлежит- оставить на вечные времена память и о собственной доблести.
(11) Он презрел доставшуюся ему от матери державу, решив, что она слишком мала для него, и, подчинив себе множество людей, приобрел величайшую власть, став царем Египта. Он предпочел эту страну, полагая, что она не только самая выдающаяся из тех, которые находятся в пределах досягаемости, но и вообще из всех существующих. (12) Он видел, что все прочие земли были недостаточно удобны и не годились для того, чтобы производить все необходимое: [13] одни затопляются дождями, другие опустошаются зноем. Египетская же земля расположена в прекраснейшем уголке мира и способна производить бесчисленные и разнообразнейшие плоды. Как нерушимой стеной ограждена она Нилом, который обеспечивает ей не только защиту, но и достаточное питание. (13) Нил неприступен и неодолим для злоумышляющих против Египта и служит также прекрасным средством сообщения для населяющих его берега, оказывая им и другие бесчисленные услуги. Вдобавок ко всему сказанному, Нил даровал египтянам поистине божественное могущество в земледелии: у всех остальных людей дождями и засухами распоряжается Зевс, а любой египтянин по собственной воле может у себя распорядиться и тем и другим. (14) Счастье их столь беспредельно, что, если судить по щедрости земли и широте полей, можно сказать, что они пользуются благами жизни на материке; если же принять во внимание легкость вывоза по реке имеющихся в избытке товаров и ввоза недостающих, то можно считать, что жители живут как бы на острове. Ведь Нил омывает страну со всех сторон и протекает через нее из конца в конец, предоставляя египтянам прекрасные возможности для ввоза и вывоза товаров.
(15) Итак, Бусирис начал с того, с чего и надлежит начинать благоразумным людям: он занял прекраснейшую местность и обеспечил всех своих спутников достаточным пропитанием. После этого он разделил всех граждан в соответствии с их занятиями, поставив одних на жреческие должности, другим вверил полезные промыслы, третьих обязал заниматься военным делом. Он считал, что земля и ремесла должны обеспечивать всем самым необходимым и еще многим сверх этого; надежнейшей защитой всего будет попечение о военном деле и благочестивое почитание богов. (16) Установив определенное соотношение различных профессий, при котором дела государства могли развиваться наилучшим образом, Бусирис приказал, чтобы каждый занимался своим делом постоянно: ведь он знал, что человек, который меняет свои занятия, не знает- толком ни одного. Тот же, кто ограничивает себя одним делом, достигает в нем совершенства. (17) Поэтому‑то мы видим, что египетские ремесленники превосходят ремесленников других стран больше, чем те — людей, вовсе незнакомых с ремеслами. Что касается законов, при помощи которых поддерживается царская власть и государственный порядок в Египте, то они настолько хороши, что писатели, рассуждающие на эту тему, предпочитают ставить в пример именно египетское устройство. Да и спартанцы, подражая некоторым египетским законам, лучше всего управляют своим государством. (18) Ведь они заимствовали у египтян и закон о том, что ни один человек, способный носить оружие, не имеет права без разрешения властей покидать родину; и сисситии, и упражнения, закаляющие тело. Наконец, в Спарте, как и в Египте, гражданин, будучи обеспечен необходимым, не пренебрегает своими обязанностями перед обществом и может посвятить себя войне и походам, а не добывать средства к жизни другими занятиями. (19) Однако и Лаке демоне эти установления имеют тот недостаток, что спартанцы, все поголовно став воинами, считают себя вправе захватывать чужое, египтяне же живут так, как должны жить люди, не пренебрегающие своей собственностью, но и не посягающие на чужую. (20) Различие между этими государствами можно понять из нижеследующего: если мы все станем подражать жадности и праздности спартанцев, то сразу же и погибнем, как вследствие недостатка средств к существованию, так и в результате войн друг против друга. Если же мы захотим жить по законам египтян и примем решение, чтобы одни работали, а другие охраняли плоды их трудов, то можно думать, что мы заживем счастливой жизнью, владея каждый своим имуществом.
(21) Далее, мы вправе считать Бусириса первым, проявившим заботу о духовной жизни людей. Ведь он установил, что доходы от религиозных церемоний должны обеспечивать благосостояние жрецов, позаботился об их благоразумной скромности, наложив на них законом различные священные запреты, и обеспечил им досуг, освободив от опасностей войны и всех других занятий. (22) Живя в таких условиях, они сумели для защиты тел изобрести столь удачные меры врачевания, что, не прибегая к рискованным лекарствам, египтяне пользуются средствами безопасными как повседневная пища. Эти средства столь хороши, что египтяне, по общему мнению, самый здоровый и долговечный народ. Для души же жрецы нашли упражнения в философии, которые дают возможность и установить законы для людей, и выяснить природу сущего. (23) Старшим жрецам Бусирис поручил самые важные дела, а младшим внушил мысль [14], что необходимо, пренебрегая наслаждениями, заниматься астрономией, вычислениями и геометрией: эти науки одни хвалят за то, что в ряде случаев они имеют практическое значение, другие же пытаются доказать, что эти науки больше всего способствуют достижению добродетели [15].
(24) Более же всего достойно похвалы и удивления благочестие египтян и их служение богам. В самом деле, люди, внушившие к своей мудрости или к иной какой‑либо доблести больше уважения, чем она того заслуживает, вредят обманутым ими. Те же, кто сумел внушить уважение к деяниям богов, так что попечение богов и их кары кажутся более значительными, приносят величайшую пользу людям. (25) Заслуга их прежде всего в том, что, внушив нам страх перед богами, они добились того, что люди относятся друг к другу не совсем уже по–звериному. Египтяне так благочестиво и благоговейно почитают установления богов, что и клятвы, данные в их святилищах, более достойны доверия, чем клятвы, принятые у других народов. Каждый уверен, что он не укроется и понесет наказание за свое преступление немедленно, что кара не будет отложена и не случится так, что она постигнет не его самого, а только его детей. (26) Неудивительно, что египтяне так думают: ведь Бусирис установил для них многочисленные и разнообразные упражнения в благочестии. Так, например, он предписал законом благоговейно чтить презираемых у нас животных. Он, разумеется, не заблуждался относительно подлинной природы этих зверей, но считал необходимым приучать народ подчиняться любым распоряжениям, исходящим от властей. (27) Кроме того, он хотел на примере дел, которые у всех на виду, выявить отношение граждан к вопросам, не поддающимся контролю. Он считал, что те, которые не придают значения предписаниям о животных, при случае пренебрегут и более важным; те же, которые соблюдают все постановления, подтвердят тем самым свое благочестие.
(28) Если не спешить, то можно рассказать много удивительного о благочестии египтян, то, что не мне одному и не мне первому случилось отметить. Это уже сделали и многие из наших современников, и люди прошлых времен, в том числе и Пифагор Самосский. Отправившись к египтянам и став их учеником, он первый познакомил эллинов с египетской философией, обратив особое внимание на их жертвоприношения и очистительные церемонии, совершавшиеся в святилищах. Он считал, что если этим путем и не добьется ничего для себя лично у богов, то уж у людей удостоится за то величайших почестей. (29) Именно так и случилось: ведь слава Пифагора настолько возвысила его над человечеством, что все юноши стремились стать его учениками, а старшие с удовольствием видели, что их дети проводят время с философом, вместо того чтобы заботиться о домашних делах. Всему этому нельзя не поверить: ведь и сейчас те, кто молчит, изображая из себя его учеников [16], производят более сильное впечатление, чем люди, снискавшие себе величайшую славу искусством красноречия.
(30) Выслушав сказанное мною, ты, пожалуй, сможешь возразить: ведь я восхваляю землю, законы, благочестие и философию египтян, но не могу привести ни одного доказательства, что начало им положил тот человек, которому я посвятил свою речь. Если бы кто‑нибудь другой обвинил меня в этом, я счел бы, что он критикует меня очень умело. Гебе же отнюдь не следует выдвигать подобное обвинение [17]. (31) Желая восхвалять Бусириса, ты сам говорил и то, что он, изменив течение Нила, заставил его омывать границы страны, и то, что он, принося в жертву, пожирал прибывающих в Египет чужестранцев, не приведя никакого доказательства того, что он действительно сове