Земледелие эллинов, поскольку оно не принимало характера специальных культур, состояло в возделывании полбы [1], ячменя, пшеницы по травопольной системе (Feldgraswirtschaft) (отсюда четные сроки аренды) различной степени интенсивности. Трехпольная система, по-видимому, встречалась реже. Плодопеременной системы не существовало. Только бобовые растения сеют иногда на земле, лежащей под паром. Удобрение почвы путем унаваживания известно Гомеру (растительное удобрение относится уже к позднейшему времени), но в других отношениях техника земледелия остановилась на довольно примитивной стадии и дальше не двигалась. Соха (долгое время целиком деревянная), волы в упряжке, вбрасывание руками семян в борозды, взрыхление мотыгой и вспалывание хлебного поля, серп и, во всяком случае, доска для молотьбы (die Dreschtafel) в качестве орудий уборки хлеба, все это требовало большой интенсивности труда и, так как запас девственной почвы истощился, делало для хлебопашества, даже при высоких ценах более позднего времени, трудным перенесение центра тяжести с натурально-хозяйственного производства на производство для рынка. Скотоводство начинает более заметно сокращаться благодаря развитию земледелия, по-видимому, впервые в эпоху покровительствовавшей крестьянам (см. ниже) тирании.. В эпоху гомеровского эпоса главную пищу составляют сыр, молоко и - заметьте: у знатных - мясо; шерсть и шкуры служат широкой массе народа материалом для одежды; главное богатство царей и знатных - кроме благородного металла и сделанной из него и из бронзы утвари - составляют стада: козы, овцы, коровы и волы (в качестве рабочего скота, так как молоко и сыр получали главным образом от овец и коз), между тем как лошадей держат в большом количестве лишь для военных целей, да еще для передвижения и спорта на больших равнинах - в Эвбее и в Фессалии [2]; пастухи являются самыми почетными слугами царя. Нередко и здесь уже в раннюю пору большую роль играет орошение. Но оно не вызывает необходимости в бюрократии, и вообще, конечно, совсем нельзя сравнивать вечные препирательства, происходившие, например, между Тегеей и Мантинеей из-за закупоривания друг другу катавотр [3], с катастрофами, которые вызывались какими-нибудь непорядками на Ниле или на Евфрате.
Обычной формой домашнего общежития (Hausgemeinschaft) в классическую эпоху является повсюду патриархальная малая семья (Kleinfamilie) с таким же по существу, как у семитов, положением жены и детей (покупка жены, приданое, право отсылки жены домой, принадлежавшее отцу право первоначально неограниченного, затем ограниченного правами законных детей и пробудившимся у знатных "родов" (Geschlechter) (см. ниже) сознанием кровной связи, распоряжения детьми в форме выбрасывания детей, убийства их, продажи и отдачи внаймы с целью получения барыша; ко времени возникновения права Гортины [4] все уже приняло значительно более современный вид). Знать и царь - первоначально между ними почти не было никакой разницы (см. ниже) - живут, наоборот, как и везде, большими семейными общинами (in grossen Hausgemeinschaften) на основе агнатического рода (γένος [5]) в интересах сохранения в неразделенном виде наследственного имущества. Поэтому гомеровский эпос знает раздел наследства наряду с наследованием семейной общины (όμοσίπυοι Харонда, ομογάλακτες аттического юридического языка; изображение дома Риама общеизвестно).
Юридическая структура большой патрицианской семейной общины впоследствии, при переходе к городскому строю, подвергается в своем историческом развитии изменениям, подобным тем, какие мы наблюдаем, например, в больших семейных общинах итальянских средневековых городов: первоначальный полный семейный коммунизм с проникновением денежного хозяйства уступает место новому взгляду на такую общину, как на приобретательскую ассоциацию;
постепенно входит в обычай (например, в праве Гортины) выделение в особую категорию из отдельного имущества члена общины дарений и случайно доставшихся имуществ, собственности женщин на принесенную в дом мужа движимость, как на Востоке (в противоположность Риму). Как и в итальянско-сицилийском средневековом праве, нередко возникает вопрос, не может ли сын требовать своей доли еще при жизни отца (право Гортины определенным образом отрицает только применение к отцу принуждения в деле выдела). Имущество все более и более является продуктом приобретательской деятельности членов семьи, и тем самым разлагаются основы старого домашнего патриархального быта.
Охранителями (Garanten) личной безопасности каждого отдельного лица в силу обязанности кровной мести, а вследствие этого и запасными наследниками на случай вымирания домовой общины, является в позднейшем праве "άγχιστεύς" [6], различный по широте круг ближайших родственников (большей частью до сестриных детей включительно), который мы находим уже у Гомера. Это идет, вероятно, из глубокой Древности и находит себе, во всяком случае, аналогии в практике кровной мести у других народов, которая опять-таки далеко не всегда соответствовала их "теории". Отсутствие такого многочисленного и экономически сильного "рода" ("Sippe") заставляет всех безземельных по необходимости отдаваться в клиентелу знатным. "Иметь долю в земле" и "принадлежать к категории простых свободных" первоначально было одним и тем же; ограниченный запас земли и рост имущественного неравенства создают впервые клиентелу знатных.
Что "фратрии" - впоследствии местные подразделения фил с определенными административными и религиозными функциями - первоначально также отправляли функцию охраны права (в смысле кровной мести), по-видимому (судя по остаткам ее в историческую эпоху), не подлежит сомнению. Но действительно ли они представляют собой "древнейшую", - т. е. повсеместно господствовавшую еще в чисто крестьянский период эллинской истории - форму социального единения, хотя в пользу этого приводились более или менее правдоподобные доводы, остается все-таки недоказанным.
Аналогии с областями, не имевшими городского строя в историческое время, можно проводить лишь с осторожностью (вспомним только, какие коренные различия существовали среди "древнейших" для нас германцев между
воинственными племенами - например, свевами Ариовиста [7] - и другими. Во всяком, случае "фратрии", несомненно, очень древнего происхождения. Только не следует думать, будто упоминаемые в историческое время пиры, которые они устраивали иногда для всех своих членов, были "остатками" первоначально полной хозяйственной общности (Wirtschaftsgemeinschaft) кочующей орды. Напротив, они могут (как пиры германских "защитных гильдий") (Schutzgilden) служить как раз признаком искусственного образования союза; общность питания ("домашняя община" в экономическом смысле), а не "кровь", является древнейшим источником взаимных обязанностей (что можно, например, совершенно явственно видеть и у арабов): поэтому она и должна была соблюдаться, по крайней мере символически, как раз в (первоначально) самопроизвольно возникавших союзах. Фратрии относятся к той стадии развития, когда землевладельцы организовались в военную общину и земля ее считалась "приобретенной копьем"; этому соответствует и ее позднейшая функция: забота о военной подготовке детей ("Wehrhaftmachung", говоря по-немецки) и тем самым за их пригодностью стать наследниками. О тех переменах, какие происходили в социальном строе фратрий, в частности о том, в какое отношение они становились к благородным родам (Sippen) и, что было бы еще гораздо важнее, к древней "κώμη" [8], ничего не дает ни аттический закон, который предписал им принимать в свой состав и благородные, и неблагородные союзы, ни акты Демотионидов (IV в.), ни, наконец, список фратрий (IV в.), изданный Кастриотисом и истолкованный Кёрте, потому что в то время фратрии уже давно представляли собой союзы, искусственно регламентированные сверху (решающее значение имело бы установление того, в каких отношениях фратрии стояли в древнейшую эпоху к κώμη и δήμος [9]). Фратрии были, быть может, продуктом дифференциации, совершившейся в эпоху крупных политических перемен, когда находившаяся в распоряжении земля нуждалась в постоянной военной охране, так что физическая и экономическая способность носить оружие приобрела единственно решающее значение. Быть может, они возникли непосредственно из практики свободных крестьян (gemeinfreier Bauern), заводивших такой порядок на завоеванной или находившейся под угрозой неприятельских нападений земле, ко времени так называемого "переселения дорийцев" [10].
Всем полисам одинаково присуще деление на филы, превратившиеся впоследствии в чисто военно-административное деление государства, причем филы часто в свою очередь являются союзами фратрий. Деление на филы относится к еще более поздней ступени - к эпохе образования полиса, и обыкновенно сопутствует "синойкизму". Первоначально оно служит главным образом военно-административным целям: чтобы сделать возможным расчленение на слои и обложение повинностями организовавшегося теперь в "государство" сословия воинов, следовательно, имело совершенно второстепенное значение. Формулировка Шанто (Szanto), что три дорийские филы опирались на местную связь земельных участков, заставляла бы предполагать какую-то аграрно-политическую цель (в смысле раздела земли), которой доказать нельзя. Конечно, бывают случаи, что войско победителей, делившееся при своем выступлении в поход на филы, делит на филы и завоеванную землю и предоставляет уже им дальнейшее деление (так было на Родосе [11]); бывает также, что, при синойкизме нескольких общин приблизительно одинакового размера в один "полис", вновь образовавшиеся филы просто соответствуют тем общинам, из соединения которых он произошел. Но здесь не могло быть ни того, ни другого. Дорийские полисы - это настолько специфически военные государства, что они везде вводили три одинаковые филы. В других местах господствует пестрое многообразие. Но всегда деление на филы в техническом смысле слова означает, что народ образовал из себя хронически находящийся на военном положении полис (см. ниже). (Название φυλή [фила], может быть, гораздо старше, но техническим термином, означающим "племена" не имеющих городского строя общин, как показывает терминология дельфийских амфиктионий [12], был έθνος [этнос]).
О политической и социальной жизни "свободных" общин в ранний период мы не знаем никаких подробностей. По аналогии с другими народами можно предположить, что положение "государя" (άναξ) переходило по наследству в одной особенно богатой стадами фамилии, которая своими успехами в бою и справедливыми решениями в спорах узаконила себя как близкую к богам. Более крупная доля в военной добыче, подарки при случае, подарки сторон за приговор на третейском суде составляют доходы князя. Так как традиция является единственным источником познания "права", то князю необходима помощь совета "старейшин", который, конечно, тоже вскоре оказался состоящим из состоятельных, отличившихся в бою родов. Собственный авторитет князя меняется в зависимости от потребности в нем, а эта последняя определяется прежде всего мерой внешней военной опасности.
Эти близкие к богам, а потому прежде всего необходимые для исполнения обрядов культа роды местных князей и советников составляют и здесь ядро, из которого образовалась знать. В их кругах возникает здесь, как и повсюду, идея о значении уз крови, как таковых, об особых передаваемых с кровью предков качествах. Соединенный узами той крови род (Geschlecht) (γένος) есть расширенный род (Sippe) знатного человека, что экономически выражается, как уже было упомянуто, в нераздельности имущества в ойкосе (όικος) (выражение, которое часто служит синонимом γένοςʼа), - два института, отделяющих знатного человека от простого. Мнение, будто первоначально весь народ (alle Volksgenossen) - в качестве активных или пассивных членов - входил в состав родов (Geschlechter), большинством признается за перенесение в более раннюю эпоху позднейших порядков, созданных искусственно в целях административных. Стояли ли роды (Geschlechter) уже первоначально в каких-нибудь определенных отношениях к фратриям, а если стояли, то приобрели ли они в их среде после борьбы или без борьбы с другими, не принадлежащими к всадническому сословию членами фратрии, определенные привилегии, а если приобрели, то какие, об этом пока еще не достигнуто, а, может быть, и не может быть достигнуто общего для всех мнения, и, во всяком случае, только специалист, имеющий археологическую подготовку, может позволить себе иметь здесь свое суждение.
Селятся первоначально деревнями; места поселения не укреплены; возведенные на высотах стены дают, в случае надобности, защиту людям и скоту. Понятие о владении землей как об основе и принадлежности права (Genossenrecht) того, кто является членом военной общины, проявляется в более позднее время, кроме участия фратрии в акте признания данного лица как suus heres [13] (см. выше), еще и в форме, какую принял иск о собственности в классическом праве. В такой же малой мере, как и древнейший римский процесс о собственности, знает и классическое греческое право односторонний петиторный иск [14] о земельной собственности и о наследстве. Эти вопросы, как и вопросы о публичных правах и обязанностях отдельного лица - поскольку они могли быть предметом процесса (литургии, права на имя, принадлежность к фратрии) - решались больше путем покоящегося на контравиндикации процесса [15], так называемой диадикасии, досудебным порядком (präjudiziell) по принципу относительно лучшего права (и на совершенно одинаковом во всех случаях основания). Односторонний иск о насильственном лишении владения (Exmissions klage) (δίκηέξούλης), юридически не однородный с римским интердиктом [16], но по своей функции очень родственный ему, был предоставлен только определенным, имевшим право
самоуправства лицам, право которых определенно и ясно установлено приговором, государственной ассигнацией [17], признанным за ними правами как sui heredes (см. выше) и качеством владельца заклада (ср. римский прекарий), и также представляет собой не абсолютный иск, но иск на основе лучшего права (по-моему, очень правильно Г. Лейст (Leist) видит причину отсутствия абсолютного иска о собственности в греческом праве в отсутствии в нем римской usucapio [18], давности).
Первоначальный греческий полевой строй (Flurverfassung) так же, как и древний римский, не следует представлять себе похожим на германский надельный порядок (Hufenverfassung). Играли ли там какую-нибудь роль при обработке земли общинно-полевые элементы (flurgemeinschaftliche Elemente), нам совершенно неизвестно. Присвоение земли в собственность, во всяком случае первоначально, не могло быть безусловно окончательным. Что политическая община гомеровских времен распоряжалась довольно автократично наделением полевыми участками земли отдельных лиц, на это указывают многие источники; достаточно вспомнить одно часто упоминаемое выделение "царской земли" (τέμενος) [19] из общинного поля (aus der Feldflur) при возведении какого- нибудь знатного рода в царское достоинство. У аттических сельских общин (δήμοι) были еще в IV в. до P. X. очень значительные, в то время сдававшиеся в аренду, пространства земли, которыми они, несомненно, владели еще с давних пор. В IV в. до P. X. эти земли - первоначально, несомненно, бывшие общинными пастбищами - нередко обращались в обработанные поля и огороды. Напротив, мнимые свидетельства, приводимые (Риджуэй) в пользу существования полевой общины (Feldgemeinschaften) с принудительным севооборотом, наподобие немецких деревень, совершенно не имеют доказательной силы. Если судить по аналогиям с Востоком, по способу вспахивания земли у южно-европейских народов вообще и принять во внимание полное, сколько известно, отсутствие сервитутов, то этот взгляд представляется решительно противоречащим вероятности. Если выражение "клерос" (κλήρος) [20] и свидетельствует, может быть, о распределении участков земли по "жребию" при новых поселениях, оно отнюдь не доказывает периодических переделов земли. У Гомера оно употребляется в двух значениях: 1) как земля, которой князь наделяет своих домочадцев (Эвмей [21]), и 2) как земельный надел воина как такового.
Заповедное пастбище (ewige Weide) выступает у Гомера во всем своем значении. Так как собственное разведение льна вполне доказано только для времен Фукидида, а разведение конопли - для времен Плиния в Малой Азии, то держать овец для удовлетворения потребности в одежде было необходимо - отсюда известия о запрете забоя овец до первой стрижки и до первого помета, - и уже поэтому следует предполагать и в историческое время существование больших пространств, оставленных под пастбище, о чем свидетельствуют надписи, говорящие об общинных пастбищах очень значительного размера. Точно также и пространства, покрытые лесами, были очень значительны еще во времена Теофраста [22] (конец IV в. до P. X.), несмотря на развитие кораблестроения и горного дела.
Первый большой толчок, вызвавший сдвиг социальных отношений в Элладе и приведший к образованию полиса, по всей вероятности, был дан проникновением с моря элементов восточной культуры и вовлечением прибрежных местностей в торговый оборот с заморскими странами. Поскольку в эллинских государствах, как и повсюду, правовое положение отдельного лица определялось его участием в войске, то среди населения должна была произойти резкая дифференциация благодаря: 1) проникновению распространившейся на всю область античного оборота, от индусов до галлов, новой военной техники - сражений на колесницах и в большей или меньшей мере закрывающего тело панциря, для чего является необходимым состоятельный и атлетически подготовленный воин, 2) монополизации обмена в руках все более и более достигавших господства царей побережных бургов. Бурги Микен и Тиринфа [23] и др. являются резиденцией сражающихся на колесницах "царей" с их нередко весьма многочисленными, а иногда за недостатком места насчитывающими только каких-нибудь несколько дюжин, "товарищами", которые ели за столом царя, иной раз наделялись им землей, рабами, скотом, - что мы совершенно в такой же мере находим у военной придворной знати в Ассирии и Персии, у гетеров македонских царей, у галльских solduriʼев и у degenʼов и антрустионов германских королей [24]. Бург окружен поселениями ремесленников и мелких торговцев. Хотя гомеровский эпос знает сельское крестьянское население только как слой ΰητες и οικήες, но на основании этого отнюдь не следует предполагать существования во всей Элладе всеобщего вотчинного закрепощения (grundherrliche Knechtung). Скорее крестьяне, благодаря военному превосходству владетелей бургов и их дружин, лишились только своего политического влияния и остались в стороне от придворной культуры. "Народ" во всяком случае - как показывает "Одиссея" (феаки [25]) - принужден терпеть "поборы" от своих властителей ("Umlagen" der Herren) даже тогда, когда и он призван на войну и формально обладает правом одобрять или не одобрять их решения, подвергается издевательству и насилию при каждом высказанном самостоятельном суждении (Терсит [26]). В военном смысле это не более, чем обоз, и из-за своего бессилия он нередко встречает фактические, а иногда, может быть, и юридические затруднения в отстаивании своих прав и, в конце концов, бывает вынужден вступать в клиентские отношения. Обычно это положение было уделом лишь неимущих и поэтому неспособных нести военную повинность, но и для обедневшего простого свободного (Gemeinfrei) оно если не было юридически необходимым, то во всяком случае было полезным. Но нередко, надо думать, гнет бывал еще значительно тяжелее. Во всяком случае, поражающее величие сооружений, которые возводились в бургах, может быть объяснено только страшно напряженной барщинной работой в военном отношении совершенно подчиненного бургам сельского населения.
Экономически это преобладание первоначально, несомненно, и здесь опиралось на участие властителей, как таковых, в заморской торговле (Verkehr): ведь эти живущие в бургах и облагающие сельское население барщиной властители впервые появляются на морском берегу и отсюда уже распространяются внутри страны. Торговые сношения (Verkehr) сперва, конечно, сводились к монополизированной пассивной торговле с посещавшими берег восточными купцами, но постепенно превратились в самостоятельную торговлю и приводили, в поисках нового рынка, к военным экспедициям за море и, наконец, к устойчивым оккупациям наподобие тех, какие устраивали в более позднее время норманны, и к колониальной экспансии. Экспорт "микенских" кузнечных и гончарных изделий, например, несомненно, находился, как первоначально на Востоке, в руках самого царя, который получал товар от изготовлявших его для него селившихся вокруг бурга барщинников - одна впоследствии часто упоминаемая киренейская ваза показывает тамошнего царя при отвешивании сильфия [27], исполняющим функцию не торгового контролера, а самостоятельного торговца. Этот торговый оборот наполняет золотом сокровищницы в гробницах немногочисленного властвующего слоя, приносит ему полотняную восточную одежду, хитон и устанавливает резкую разницу в потребностях и образе жизни между ним и не носящей оружия массой сельского населения. "Государственные" отношения (die "staatlichen" Verhätnisse) соответствуют этому. Встречаются - в "микенском царстве" - довольно обширные политические образования, но всегда лишь в форме соединения нескольких принадлежащих владетелям бургов феодальных владений в руках одного верховного царя: Агамемнон предлагает Ахиллу в ленное владение несколько "городов" [28], указывая при этом на хорошее состояние скотоводства у живущего вокруг них населения (как на важнейший источник податей). Принимаемые в клиенты неимущие и чужестранцы являются "феодальной", а закабаленные за долги простые свободные (Gemeinfreie) "капиталистической" составной частью лично зависимых от сидящей в бурге знати категорий людей, к которым прибавляются еще доставшиеся в виде военной добычи и все чаще и чаще приобретавшиеся покупкой рабы. Клиенты преобладают в древнейшую эпоху и прочными узами связаны с сидящей в бургах землевладельческой знатью, попавшие же в кабалу за долги и купленные за деньги рабы - в позднейшую эпоху и в прибрежных местностях. [В Элладе ясного разграничения нет даже между покупным рабом и "клиентом". Эвмей куплен Одиссеем, но надеется от него получить клерос ("precanum") и сам имеет слугу.]
Колонизация этого раннего периода носит тоже особый характер, сообщаемый ей соединением феодализма с торговлей: это "земледельческая колонизация" ("Ackerbaukolonisation") лишь постольку, поскольку подвластное крестьянство, очевидно, необходимо как основа для вновь основываемого полиса; но "роды" ("Geschlechter"), держащие его в руках, как и князья метрополии, желают иметь выгоды и от торговли. Напротив, маловероятно, чтобы колонизация малоазиатского берега произошла, как "вполне постепенная" колонизация с помощью факторий (Faktoreikolonisation) (вроде финикийской), как думал когда-то Э. Мейер. О плате туземцам чинша за пользование землей (как в Карфагене) ничего неизвестно; наоборот, знать завоевателей господствует в некоторых местах, по-видимому, даже сидя в своих бургах, как и на родине. Скорее всего можно предполагать такой характер "факторий" у некоторых (позднейших) коринфских колоний, в частности у Эпидамна (основ, в 627 г. до P. X.), где олигархия на общий счет вела торговлю с материком при помощи πωλήτης [29], и едва ли этот характер был общим для всех колоний.
Во всяком случае развитие колонизации, несомненно, стоит в связи с переходом от пассивной торговли к активной, к владению собственными судами, к исканию эллинскими мореплавателями иностранных рынков и тем самым относится к великому перевороту, результатом которого явилась эллинская культура во всем ее своеобразии. Решительный поворот в эллинской социальной истории был вызван развитием военного городского партикуляризма и вместе с тем характерного для него типа "полиса", в противоположность ходу развития на Востоке, где царская власть на основе городского властвования (Stadtherrschaft) создала бюрократическую территориальную, а в конце концов и "мировую" монархию. Главная, решающая причина того, что ход развития на Востоке был иной (см. выше), несомненно, заключается в оросительных потребностях, в тесной зависимости всего городского существования от сооружения каналов, регулирования рек и постоянного контроля за состоянием воды, которые требовали единого бюрократического режима. Кроме того, на почве неизменности создавшихся раз навсегда условий существования и строгой прикрепленности отдельного лица к общественному хозяйственному механизму (an die Gemeinwirtschaft) создавалось господство над жизнью религиозной традиции и политическое могущество духовенства. Наконец, постоянно сменяющееся порабощение стран речной культуры то арабскими, то иранскими чужеземными властителями надолго приводило к разоружению и обезличению нации. Таким образом, здесь из сотрапезников и соратников (Waffengenossen) городского царя вышло чисто царское, бюрократически экипировавшееся и содержавшееся, а потому и бюрократически организованное войско, из охватывавшей все более и более широкие круги царской клиентелы - царская бюрократия, а из борьбы этих бюрократических организаций - первая "мировая держава" - Ассирийское царство.
Наоборот, в Элладе дружины царей бургов утрачивают всякое значение; лишь в лице сотрапезников победоносных властителей Македонии опять оживают они в качестве политического фактора. Вместе с тем падает значение царей и начинается процесс развития, который в своем конечном результате, к началу "классического" периода, приводит к тому, что обязанность оружием защищать государство, а вместе с ней и политическая власть, оказывается в руках независимых, самоэкипирующихся граждан - земледельцев (Ackerbürger), и в связи с этим в то же время возникает та чисто светская культура, которая так характерна для эллинского мира и которая налагает свой особый отпечаток и на его капиталистическое развитие, делающий его непохожим на капитализм восточный.
Зачатки этих перемен, а также, в большинстве случаев, их дальнейший ход, скрыты во мраке, да и ход их, и результаты в высшей степени различны в отдельных государствах. Если сравнить гомеровских царей богатого конями (rossefrohen) Лакедемона с их сокровищницами, не менее соблазнительными для их вороватых гостей, чем их жены, и спартанское государство гоплитов, с полнейшим отсутствием в нем конницы, в котором обладание благородным металлом считалось чем-то особенно предосудительным, вспомнить отсутствие в нем укрепленного города-бурга, ежегодную клятву избираемых войском эфоров [30] не посягать на царскую власть, если цари в свою очередь поклянутся не посягать на исстари существующие у войска установления, тогда не останется сомнения, 1) что перед нами порядок, некогда созданный сознательно, путем компромисса царей с войском, и 2) что эта перемена стояла в связи отчасти с введением дисциплинированного (строевого) сражения (вместо единоборства) с (железным) оружием для рукопашного боя (вместо прежних бронзовых метательных копий и стрел), отчасти с падением политического значения царской "сокровищницы". На Востоке у всех властителей даже во времена персидского владычества забота о "сокровищнице" и ее судьбе стоит на первом месте, совершенно как у Нибелунгов. Их могущество всегда в значительной степени опирается на запас благородного металла, которым вознаграждается служба дружины и на который в случае надобности нанимаются солдаты. "Сокровищницы" эллинских царей, владетелей бургой, создавались благодаря отношениям с большими восточными государствами (Grosstaaten). Совершенно справедливо признается, что распад этих больших государств к концу II тысячелетия до P. X. был причиной упадка также и микенской культуры [31], хотя, конечно, свои особые географические условия и без того, в конце концов, привели бы, быть может, к победе партикуляризма в Элладе. Во всяком случае, окончательное падение (das absolute Sinken) экономического могущества царской власти ясно видно уже из исчезновения восточной роскоши. Этим одним уже пресекалась возможность развития царской клиентелы в царскую "бюрократию" и уничтожались все предпосылки для образования большого государства (der Grosstaatenwickelung).
Но еще важнее было косвенное (relativ) влияние падения старых царских родов, так как к тому времени, несомненно, должны были образоваться такие социальные слои, которые по своему экономическому положению составляли конкуренцию царю. Наемничество (das Reisläufertum), которое давало возможность фараону вербовать солдат для войска по всему Средиземному морю вплоть до Сардинии, быть может, впервые создало в Элладе слой людей обеспеченных и имеющих военную тренировку, который в социальном отношении был независим от царя и мог играть немаловажную роль в походах и в захватах земель для колоний. Но и боевые товарищи царя должны были, совершенно, как и в государстве Меровингов [32], тем скорее образовать из себя наделенное землей, вооружающееся на свой счет и потому фактически эмансипировавшееся от царя военное сословие, чем больше теряла свое значение царская "сокровищница". Когда герои, окружавшие владевших бургами царей, из жажды добычи начали пользоваться судоходством для своих заморских набегов, они взяли верх над царем, который стал зависеть от их каприза - ведь "гнев" одного обиженного при дележе добычи героя мог посадить на мель всю экспедицию. Отправляющийся в набег царь бурга (Burgenkönig) становится лишь царем-полководцем (Heerkönig), так как не он один, как это было на Востоке, держит в руках экономическую основу войска, т. е. его экипировку и содержание, а вместе с тем и командование. Но постоянно меняющееся соотношение сил между царем-полководцем и его войском - колеблющееся между властью и произволом и зависимостью и компромиссом в отношении к своему войску положение Агамемнона и, первоначально, диадохов, Хлодвига [33] и первых Меровингов в этом отношении лишь разновидности одного и того же типа - складывается в эллинском мире не в пользу царя с тех пор, как царская "сокровищница" и царский стол утратили свое центральное экономическое значение, т. е. с тех пор, как активная торговля и военные походы за море заняли место пассивной торговли с Востоком. Личная дружина царя, которая не могла не существовать в микенском государстве, уже у Гомера - где она, по крайней мере насколько об этом можно судить, состоит сплошь из единоплеменников царя - отступает на задний план и мало чем отличается от "на случай набираемой дружины" (Gelegenheitsgefolgschaft), вроде тех, о которых упоминает Тацит [34], с которыми совершали свои набеги германские князья.
Рядом с царем теперь стоят, кроме его сидящих в собственных бургах вассалов, также другие знатные "роды" ("Geschlechter"), имеющие, как и он, свои собственные замки и земельные владения и живущие рядом с ним в том же "городе"; они отправляются вместе с ним за свой счет в поход, поэтому и заседают с ним в совете, делят с ним добычу и являются участниками его политической власти над "народом". Значение существовавшего исстари и состоящего из знати совета растет, тогда как на Востоке он совершенно исчезает, и его место заступают чиновники и жрецы. Понятие "города" у Гомера изменчиво, что находится в соответствии с тем, что отдельные песни возникли в разное время, и есть нечто среднее между древним бургом и позднейшим, возникшим путем синойкизма "полисом". Чтобы "благородными" вообще являлись у него сидящие на земле и противополагались в этом смысле городским жителям, этого из мест, приводимых в подтверждение такого понимания Э. Мейером (говорящих на самом деле о "земле" в смысле "родины", а не "деревни"), по моему мнению, не следует. Положение было скорее такое: многие из местных вождей (Gauhäuptlinge) крестьянского периода и другие разбогатевшие фамилии превратились во владеющую землей и клиентами знать. Признавая над собой власть как первого среди равных (primus inter pares) "царя" (до этого положения спустился прежний микенский властитель, облагавший барщинными повинностями всех своих подданных) (Fronherrscher), но во всем остальном координируя свои действия на основах равенства, они живут в " городе", который является исключительным средоточием "политики". Они имеют обыкновение только с хозяйственными целями посещать деревню, своих пастухов, наделенных землей на правах ленного владения рабов и клиентов. Тот, кто, как царь Лаэрт, удаляется навсегда в деревню [35] (на свой стариковский надел), тем самым отказывается от всяких притязаний на царское достоинство. Все эти знатные "роды" (Geschlechter) накопили сокровища из своей доли военной добычи и (несомненно) участия в прибылях от торговли, с их помощью собрали в своих руках большое количество земли (об этом после) и могут набирать на войну собственных клиентов в качестве обоза или пехоты. Царь теперь не выше их. Если уж царская власть клонилась к упадку в прибрежных местах, преимущественно принимавших участие в морской торговле, то тем более это происходило в тех, которые больше сохранили характер континентальных местностей (Binnenorten), и где значение царской "сокровищницы", и сообразно с этим и царской дружины, было, конечно, с самого начала меньше. Так называемое "дорийское переселение", т. е. нашествие племен изнутри страны, способствовало, конечно, ускорению этого процесса. Ибо чем бы оно ни было в действительности в других отношениях, во всяком случае, оно создало такие политические общины - в частности Спарту, - в которых сословие воинов оставило за царскими родами, призывавшимися предводительствовать на войне, вне "службы" еще только одни почетные преимущества, и это не только в своем полисе, но по мере сил и у соседей, где оно в интересах обеспечения своего собственного государственного устройства везде выступало в пользу господствующего военного сословия против всяких попыток установить "монархию" восточного типа.
Возникающее таким путем "государство греческого средневековья", как называет его Э. Мейер, представляет величайшее разнообразие в смысле социальных отношений, если даже оставить Спарту в стороне, как нечто sui generis. По всей Элладе появляется то "рыцарское" общество, которое организует военный спорт и национальные турниры, подготовляет почву для героической, а позже для любовной песни (Minnesang), которое на средневековый лад берется регулировать "Comment" [36] рыцарских раздоров (тщетные попытки путем взаимного соглашения воспретить употребление метательного оружия: довольно характерно для лежащего в основе всего этого развития военной техники!) и прибегает в сражениях к формам куртуазии вроде средневекового: "Messieurs les Anglais, tirez les premiers" [37]. Наподобие "гвельфов" и "гибеллинов" [38] оно разделяется на два лагеря, независимо от национальности (как в Лелантской войне [39]), но и внутри каждой общины оно делится на постоянно враждующие между собой роды, пока, наконец, и здесь, как и в средние века, отдельные роды не приходят к мысли - в качестве "эйсимнетов" или "тиранов" (трудно провести между теми и другими резкую грань) - путем союза с "народом" возвыситься до синьории [40] (signoria). Возможность такого союза с "народом" предполагает, конечно, как и в Италии, существование способного к союзу "народа". В Элладе это стало возможным в результате исторического развития, которое можно приурочить к следующим основным моментам: 1) к введению оружия для рукопашного боя вместо бронзовых копий и стрел, как это было в микенский период; в связи с этим 2) к возрастающему значению военной дисциплины (известной уже Гомеру) и строевого боя, в особенности пешего боя сомкнутой фалангой гоплитов (Брасид [41] в своем известном изречении говорит о военной дисциплине эллинов в противоположность принятому у варваров способу сражаться); и вследствие этого 3) в тех государствах, которые или уже распространили свое политическое господство за пределы своей территории, или еще только распространяют (Спарта: завоевание Мессении, Афины: завоевание Саламина [42]), к перенесению военно-политической власти на тех, кто входит в состав этого войска гоплитов; 4) наконец, к идущему параллельно с этим развитию чисто "бюргерских источников дохода", (des "bürgerlichen Erwerbes"), которые расширяли слой людей, имевших экономическую возможность приобрести себе полное вооружение, паноплию.
"Бург" ранней поры окружен поселениями торговцев и ремесленников. Гомеровская эпоха знает уже каменщиков, плотников, столяров, тележников, золотых дел мастеров, медников, мастеров изделий из рога и мастеров кожаных изделий, гончаров. Конечно, они все появляются лишь в позднейших частях поэм. Но чтобы когда-либо все ремесленники в Элладе были несвободными работниками жившей в бургах знати - это столь же маловероятно для Греции, как и подобный же взгляд для раннего Средневековья, которого прежде держались, а теперь оставили. Невероятно также, чтобы они - наподобие восточно-азиатских сельских ремесленников - в еще более раннюю эпоху были на службе у деревни, а после того, как развился полис, были рабами полиса. В Эпидамне [43], где торговля была организована олигархией на основах общественного хозяйства (gemeinschaftlich organisiert), при случае и переработка сырья могла производиться подобным же образом, и это могло встречаться довольно часто. Но чтобы это было правилом - этого доказать нельзя. И барщина ремесленников была, несомненно, знакома микенскому государству так же, как и его восточным образцам: как фараон и городской царь Месопотамии, так и (в достаточной мере состоятельный) древнеэллинский городской князь поселял вокруг бурга ремесленников, заставляя их за то исполнять барщину. Но эти (предполагаемые) ремесленники царского ойкоса микенской эпохи, - поскольку они существовали - во всяком случае сошли со сцены вместе с падением основ микенской культуры (как показывает уже изменение техники). Не имевшие даже позднее собственной промышленности города могли следовать своего рода "меркантильной системе", ввозя обученных рабов в качестве государственных рабов. Но всего вернее, что те явления, которые объясняют иногда первоначальный государственной службой (Staatsanstellung) или государственным рабством всех "демиургов" (δημιουργοί) [44], стоят в связи с военной организацией полиса. Что ремесленники, как "fabri" в Риме, были организованы для изготовления предметов, удовлетворявших потребности государства, и были обложены литургиями - это следует признать явлением, часто встречающимся в более древний период эллинской истории. (Выражение "демиург" искони шире нашего понятия "ремесленник" и обнимает всех, получающих средства к жизни за услуги, оказываемые неопределенному множеству людей, в том числе и врачей, певцов, предсказателей и т. д.)
Эти поселения плебеев вокруг бурга не укреплены: так было в Экбатане [45], так было и в Афинах еще в исторические времена. В Спарте царский бург совсем "сломлен", полис превратился в открытый военный лагерь. Но, как общее правило, полис сохраняет укрепления или делается крепостью, как восточные города, но крепостью, которой распоряжаются связанные тесным союзом военные товарищи, а не царь. Этот акт "синойкизма" означает также конструирование класса воинов как господствующего в городе-государстве класса. Что в большинстве случаев это было настоящее совместное поселение (Zusammensiedelung) - в этом не может быть сомнения, если даже оставить в стороне доподлинно известные примеры из позднейшей эпохи. Отдельные бурги были уничтожены или, во всяком случае, утратили свое политическое значение резиденций властителей, знатные роды (Geschlechter) были "включены в состав общины" ("eingemeindet"), вроде того, как это произошло с сельской знатью во многих итальянских городах Средневековья. Но в античную эпоху синойкизм означает прежде всего образование разделенного на филы и на их более мелкие подразделения (см. выше) войска, чтобы быть на высоте того хронического военного положения, которое с этого времени делается нормальным положением согласно эллинскому международному праву (которое не знает "вечного" мира между несоединенными союзом городами и не желает его знать, ссылаясь на религиозную опасность клятв на вечные времена).
Синойкизм не означает непременно совершенного прекращения всякой деревенской оседлости, но означает оседлость также и прежде всего в городе, как в политическом центре. Несомненно, уже очень рано с ним соединяется впоследствии рационально действовавшее штапельное (складочное) право и другие регулирующие торговлю меры. Ибо город делается не только политическим, но и экономическим центром: рынком. Со времен фараонов и до римской императорской эпохи право устраивать "рынок" есть право, принадлежащее верховной власти. И как в средние века, так и в древности, не только город, но каждый город есть рынок. Мы видели на Востоке развитую технику обмена при отсутствии чеканки монеты. Эллины, как это доказано, за много веков до того, как государство впервые начало у них чеканить монету, стали таким же ведущим активную торговлю народом, как и финикияне. Однако едва ли лишено значения, что они первые в полной мере воспользовались этим изобретением. Ибо, во всяком случае, их превосходство над финикиянами в торговле, несомненно, сильно возросло благодаря тому, что они на много столетий раньше стали употреблять монету (Карфаген впервые стал чеканить монету в интересах своей новой военной организации - наемного войска, которая открывает собой эру его великих завоеваний; не знавшей монеты древней технике обмена в Передней Азии соответствовала финикийская система колонизации, в форме основания факторий).
Но денежно-хозяйственное развитие во внутреннем обороте со всеми его последствиями и в Элладе старше изобретения монеты (VII в. до P. X.); оно лишь усилилось благодаря ему. С давних пор, наряду с экстенсивным международным оборотом, существовал интенсивный местный рынок. "Демиург", т. е. профессиональный ремесленник, в области промышленности работающий (см. выше) "на народ", т. е. на всякого, кто пожелает сделаться его заказчиком, а не только (как "άυτουργός" [46]) работающий у себя дома (im Hausfleiss) для собственного потребления или на барщине для своего господина (Fronherr), "Lohnwerker" (ремесленник, работающий на заказ), по бюхеровской терминологии, размножается и специализируется. Растущий слой людей, принимающих участие в заморском обмене (Verkehr) в качестве активных торговцев, распространяет уже давно практиковавшиеся на Востоке и оттуда перенятые капиталистические формы обмена; во внутреннем обороте с появлением монеты выдвигается все более и более вперед денежно-хозяйственное покрытие потребностей.
Всем этим создавались условия для развития местного сельскохозяйственного, крестьянского производства на сбыт, и отдельные составные части "городского хозяйства" ("Stadtwirtschaft"), таким образом, налицо. Пока еще, впрочем, в зачатках и с примесью феодальных черт. В качестве военной общины полис, т. е. "вместе поселившаяся" в нем военная знать, господствует над окружающим сельским округом (Land) на первых порах совершенно так же, как прежде господствовали владевшие бургами цари. Но развитие шансов сбыта продуктов сельского хозяйства, с одной стороны, изменение военной техники, с другой, расширяло круг тех землевладельцев, которые по своему экономическому положению были способны нести военную службу в панцире; а вечная угроза опасности извне заставляла также привлекать силы всех слоев общества, способных по своему экономическому положению вооружиться за свой счет и отдавать время на военные упражнения. Характер города при этом продолжает быть очень различным в зависимости от степени демократизации милитаризма. Где военная служба остается преимущественно службой в коннице, там, естественно, сравнительно тонкий слой крупных землевладельцев (Grundherren) держит в строгой крепостной зависимости (Hörigkeit) население лежащей вдали от моря страны (im Binnenland), например, в Фессалии; и в Аттике они господствовали над городом, пока конница имела определенное значение на войне. Но и там, где благодаря развитию военной техники, как то было повсеместно в исторической Элладе, центр тяжести составляли дисциплинированные, тяжело вооруженные с головы до ног, сражавшиеся в строю, обученные военному делу гоплиты - во времена персидских войн конница исчезла совершенно - и там число родов, имеющих полноправное гражданство, было очень нередко невелико, каких-нибудь несколько сотен или "тысяча" - т. е. тысяча самых богатых. Число мест в совете граждан неодинаково и иной раз пополняется путем кооптации, в этом случае вступают сыновья - как сыновья мастеров в каком-нибудь цехе - старшие прежде младших. И так как военная служба, как в цехах, лежит на оседлых гражданах, способных по своему экономическому положению самоэкипироваться, то, естественно, с расширением военной общины основой этой экономической квалификации становится земельное владение членов цеха. Отец Гесиода [47] прибыл из Кимы в Беотию, приобрел на берегу моря маленькое состояние и потом поселился вблизи Геликона [48] как крестьянин с земельным владением; надо сравнить эту свободу передвижения, предоставленную каждому частным правом, в частности земельным правом, с позднейшей цеховой политикой демократии в отношении к праву гражданства и к земельному праву, чтобы увидеть, насколько увеличилась связанность владения и лица. И точно также исчезает древний странствующий рыцарь-министериал, все более и более уступая место замкнутой местной знати полиса.
Мы встречаем уже в историческую эпоху самые разнообразные следы возникшей в ту эпоху связанности земли, составлявшей владение захватившего политическую власть военного цеха - πρώτοι [49] или παλαιοί κλήροι, αρχαία μοίρα Аристотеля. Прежде всего существует преимущественное право сыновей, в обход дочерей, на владение землей, а иногда и стадами, обремененное лишь обязанностью дать сестрам приданое. По праву Гортины сыновья заранее получают городские земельные участки, как носители политических прав. При отсутствии сыновей повсюду существовало право на руку дочери-наследницы (έπίκληρος) [50], переходившее в строго определенном порядке, наподобие права на наследство, от одного агнатического родственника к другому, в силу которого иногда даже разрывался уже заключенный ранее брак и которое первоначально (как в иудейском левирате), несомненно, было связано с соответствующей обязанностью, позднее иногда (например, в Афинах) заменяемой обязательством дать приданое. Выдать замуж дочь- наследницу и вместе с ней отдать клерос ее мужу было важным с военной точки зрения, следовательно, общественным делом, которое в случае отсутствия правомочных родственников брал на себя магистрат (в Спарте - царь). В интересах сохранения воинских наделов соответствующего сословному цензу размера клерос, во всяком случае в дорийских, специфически военных государствах, но и вне их, очень часто был неделим и неотчуждаем - как, например, в основанной в VII в. до P. X. колонии Левкаде еще до позднего времени - или во всяком случае и деление, и отчуждение его было ограничено. Это милитаристическое право владения землей составляет полную противоположность общеэллинскому земельному праву. Ибо в эпоху Гомера и Гесиода разделение земли на равные части in natura является общим правилом. Преимущественное право старшего было неизвестно. (Смутные воспоминания о порядке древнейшей поры - старейший в роде занимал положение патриарха в качестве домашнего жреца - можно, пожалуй, видеть в том, что Посейдону, который, выступая против Зевса, ссылается как раз на этот общеэллинский принцип, Ирис указывает на то, что эринии стоят на стороне старшего брата [51].) Во всяком случае, связанность клероса на практике должна была действовать как установленный законом порядок наследования и препятствовать распадению больших семейных общин; с другой стороны, она должна была иметь последствием, по крайней мере в Спарте, ограничение деторождения и даже многомужество (т. е. совместное обладание одной женщиной, что едва ли было "остатком древнейших времен", как думает Э. Мейер). Завещание существует в Афинах лишь со времен Солона, в Спарте - с Пелопонесской войны и первоначально служит, главным образом, цели усыновления ради способного носить оружие рода и ради культа умерших.
Имела ли когда-либо эта связанность военных участков повсеместно юридический характер - вопрос этот должен остаться без ответа; быть может, достаточно было сословной традиции, которая дает себя знать и в позднейшую пору в моральном осуждении, какому подвергалась продажа наследственных владений. Во всяком случае, в источниках упоминается об ограничении отчуждаемости клероса, например, в Элиде и в Фивах (Филолай) [52], о равенстве наделов в Аргосе (Федон [53]).
* * *
Экономическая основа военного цеха могла быть в отдельных случаях очень различна. Наиболее приспособлена она к чисто военным интересам там, где она носит натурально-хозяйственный характер, как во многих дорийских военных государствах, в особенности на Липарских островах [54], на Крите и прежде всего в Спарте. Подвластное население трактуется здесь как находящееся в рабстве или в лично зависимом состоянии у государства (in Staat - sklavereibezw. - Hörigkeit). Их взносы натурой идут на содержание воинов, отчасти на началах общественного хозяйства (gemeinwirtschaftlich), о чем ниже будет речь, отчасти так, что отдельное лицо получало доход с определенных отведенных ему и обрабатываемых при помощи рабов площадей земли, которые в различной мере становятся его собственностью, впоследствии все более и более делающейся наследственной. Новое распределение участков и дальнейший их раздел считались допустимыми и в историческое время, по-видимому, практиковались. Это, конечно, не были переделы пахотной земли, а переделы в известном смысле источника рент (Rentenfondsumteilungeri).
Военные соображения, в особенности милитаристская политика народонаселения (Bevölkerungspolitik), определяют все детали: при отсутствии наследников прибегают частью к обязательному в этом случае усыновлению или вступлению в брак с дочерью умершего, или же к праву и обязанности "разбудить потомство" с помощью третьего лица, как это было в Израиле. Вполне законченная организация гражданского войска завершается устройством Совместных обедов воинов наподобие наших казино, так называемых "сисситий" или "гетерий" [55], и совместным военным воспитанием детей, как в наших кадетских корпусах, за счет государства. Тут уже военные союзы (фратрии), благодаря развитию милитаризма вырастают в настоящие коммунистические общины (zu vollen Lebensgemeinschaften) в ущерб общине семейной (Familiengemeinschaft). Этому соответствует и право военных частей участвовать в решении судьбы новорожденных или входящих в военный возраст детей, которое не имеет в себе решительно ничего "первобытного" ("первобытное" отцовское право над жизнью и смертью детей).
Спарта боролась сознательно за сохранение этой натурально· хозяйственной основы городского милитаризма и за свой цех воинов с его товарищеским равенством привилегированных членов, которые с юности должны были посвящать себя исключительно упражнениям, подготовляющим к битве в качестве гоплитов. Но этот цеховой дух ставил государству известные границы. В виде противовеса постоянно, до самого позднего времени возобновлявшимся усилиям царской власти увеличить политическую наступательную силу государства путем демократизации права носить оружие (Wehrrecht) учреждается эфорат. С разлагающим влиянием денежного хозяйства боролись путем искусственного сохранения натурального хозяйства и прежнего уровня потребностей военного положения: отсюда воспрещение денежного обмена, введение неотчуждаемости земельных участков спартиатов и сохранение общественных обедов (Kasinogemeinschaft). Это препятствовало увеличению числа воинских земельных участков, но не препятствовало уменьшению его путем соединения нескольких участков в одних руках (в руках женщин) и обеднению владельцев, а также тайному участию в добывании денег за пределами страны, в то же время затрудняло всякий крупный политический акт со стороны государства и приводило к известному боязливому бережению наличного состава спартиатов. В конце концов, это перестало быть возможным, когда первенствующее положение, занятое Спартой после Пелопонесской войны, и вызванная им необходимость перейти к денежно-хозяйственному покрытию государственных потребностей внесли денежное хозяйство в самые недра замкнутого государства воинов, создали денежное богатство, радикально изменили уровень потребностей господствующей касты и тем самым в самое короткое время уничтожили экономические основы всей системы. Демократическая реставрация Клеомена с ее новым переделом земли потерпела фиаско при Селласии [56] (222 г. до P. X.)
По эллинской традиции, опирающийся на натуральное хозяйство милитаризм Спарты той формы, в какой он был известен современникам, являлся продуктом совершенно единственного в своем роде законодательства. Это заблуждение так естественно. Спарта представляет собой лишь доведенное до своих крайних последствий дальнейшее, самое крайнее развитие древнего города-государства (Stadtherrschaft). Действительно, "единственное" заключается здесь лишь в том, что на феодальную основу опирается здесь класс, вступление в который определялось не происхождением, а одним лишь воспитанием, и что выработанная таким путем виртуозность боя гоплитов, в силу его особенностей требовавшая и особого образа жизни (Lebenszuschnitt), составляла противоположность всякой "аристократии".
Принадлежность к касте полноправных граждан требовала, как и принадлежность к рыцарскому [всадническому] сословию в средние века, повсюду непрерывных профессиональных упражнений в военном деле (что поэтому и составляло повсюду заботу государства), а эти упражнения делали необходимым, по крайней мере для самого ядра войска - состояло ли оно из всадников или из гоплитов - жить совместно в городе: "непобедимость" спартиатов, как и "священного отряда" в Фивах более позднего времени, была результатом их непрерывной "тренировки" ("training"). Кто, следовательно, в строго милитаристских общинах покидает город и вместе с тем и военные упражнения, тот становится "περίοικος", "άγροικος" [57], тот политически деклассируется, теряет свои политические права; участие в Гимнасиях и политическое полноправие неотделимы друг от друга.
Но чтобы система натурально-хозяйственного милитаризма, которую мы находим в исторические времена в Спарте и на Крите, являлась, хотя бы в основных своих чертах, в качестве всеобщей переходной стадии, представляется, с другой стороны, совершенно невероятным, потому что нигде в другом месте нельзя встретить такой полной демократизации греческого городского феодализма, чтобы члены правящего военного класса могли существовать только на доходы с земельного владения в 8-12 гектаров, обрабатываемого для них илотами, и потому что, далее, строгость проведения в жизнь характерных военных учреждений даже в историческое время отнюдь не ослабевает в Спарте, но, по-видимому, усиливается, так как, с увеличением территории и относительным уменьшением числа граждан, военное могущество государства становилось все более и более шатким. Такие учреждения, как афинские обеды за счет государства в пританее [58] - замена прежних обедов за царским столом - конечно, не доказывают, чтобы когда-нибудь там существовали спартанские сисситии с их специфически военным значением (или хотя бы что-нибудь подобное). Мы не находим у Гесиода никаких следов феодального прикрепления свободного крестьянина, который работает самолично с небольшим числом постоянных работников и поденщиков, взятых на время жатвы. Только судебные злоупотребления, неизбежность отдачи себя на время или навсегда в клиенты к богатым для того, чтобы иметь возможность обратиться к суду, и долговое право составляют повсеместно предмет жалоб.
Этот последний пункт является решающим. В противоположность спартанскому, критскому и другим создавшимся путем завоевания феодальным государствам, порабощение сельского населения, где оно ни происходит, является, как общее правило, закабалением за долги, перед которым все более и более отступает назад в раннюю эпоху везде сама собой разумеющаяся клиентела неимущих (как, например, πελάται [59] в Афинах).
Нахождение политической власти в руках живущего в городе военного сословия само по себе так же мало должно было приводить к возникновению многочисленного сельского класса илотов, как и господство военных монархов Востока должно было везде иметь своим последствием принудительную организацию работ, какая существовала в Египте. В историческое время "крепостная зависимость" ("Hörigkeit") всего сельского населения, кроме дорийских государств, в Пелопоннесе - Спарты, Аргоса, Сикиона, - а также Крита, встречается наверное только в Фессалии, Локриде, Византии и в обеих Гераклеях [60]. Она, по-видимому, встречалась и во многих других местах, но невозможно установить ничего достоверного о ее юридическом характере. В Сикионе и Аргосе источником ее было, очевидно, как и в Спарте, завоевание или превращение клиентов в зависимых людей, вследствие монополизирования военного дела гражданами города (зависимые следуют за ними в качестве легковооруженных); здесь и в основанных путем завоевания колониальных государствах, как Крит, Византий и обе Гераклеи, зависимые (там, где они не несут воинской повинности) являются, очевидно, платящими оброк государственными зависимыми людьми, положение которых государство (как в Гераклее на Понте) отчасти гарантирует при завоевании путем договора (они представляют собой нечто среднее между спартанскими илотами и периэками [61], которые, как и они, несли воинскую повинность и платили подати, но лично были свободны). В Фессалии, по-видимому, скорее существовало в смягченной форме настоящее личное прикрепление крестьян к земле (Grundhörigkeit). Фессалийские и критские зависимые люди (Herigen), очевидно, имели определенно гарантированное им право на семью и собственность.
Что эта государственная зависимость (Staatshörigkeit) всего сельского населения, являющаяся результатом эксплуатации политического его подчинения, не была общей переходной стадией эллинского развития - это представляется в высшей степени вероятным. Городской феодализм приводил к такого рода последствиям только в отдельных местах и, по крайней мере, преимущественно только в покоренных областях. Что, с другой стороны, зависимость отдельных частей населения была явлением более общераспространенным, чем позволяют об этом судить скудные источники, представляется вполне вероятным. Ведь повсюду существовала клиентела, как источник дохода (Tributquelle) для знати. Напротив, в "средневековой" Элладе городская знать доставала человеческий материал для своего хозяйства, наверное, тем же путем, как это делалось на Востоке, в более древнюю эпоху в Риме, вообще в древних городах-государствах в более ранний период их истории до появления в них масс покупных рабов. Наряду с нанимавшимися на время жатвы жнецами, которых мы встречаем как в более раннюю, так и в позднейшую эпоху, главный контингент постоянных рабочих там, где хозяйство велось самими землевладельцами, составляли отчасти рабочие, нанятые за годовую плату, отчасти - главным образом, у знати, и чем дальше, тем все больше и больше - попавшие в кабалу должники (Schuldknechte). Попавших в кабалу должников, как деклассированных свободных, следует отличать, как это показывает критское право, от личных клиентов политически подвластных "зависимых" (Hörige) (об историко-юридических контраверзах в связи с ними см. ниже в главе об Афинах). Они появляются здесь, как и повсюду, обычным типическим для них способом, лишь только устанавливается правление живущих в городе "родов" (Geschlechter) и пока покупные рабы еще не приобретают массового распространения.
О применении покупных рабов специально в полевых работах в эллинской древности источники сообщают сравнительно немного. Их применение в более крупном производстве в то время, очевидно, не было типическим явлением. Да и вообще кажется невероятным, чтобы настоящее "крупное производство" (Grossbetriebe), особенно в это время, представляло собой сколько-нибудь распространенное типическое явление. Изображение сцены жатвы и стоящего возле хозяина с жезлом в руке указывает только на то, что и в Греции существовало среднее помещичье хозяйство ("Squire" - Betrieb), в котором хозяин сам не принимает участия в работе. Когда однажды пифия назвала коринфян Χοινσκομετροί [отмериватели хлебных пайков] за то, что у них было большое количество рабов, то еще вопрос, имелось ли при этом в виду крупное производство (см. ниже в главе об Афинах). Во всяком случае, как раз в эпоху эллинского средневековья на первом плане стоит несвободная или полусвободная аренда, находившаяся в руках или прямо попавших в рабство несостоятельных должников, или же должников, отрабатывавших свой обеспеченный закладом долг (Einlösungspfandschuldnern). Задолженность, при которой обе стороны принадлежат к слоям землевладельцев, задолженность крестьянства у крупных владельцев земли, скота и денег, является типичной для всего раннего периода древней истории и так резко отличает тогдашние "социальные" конфликты от наших: надо представить себе наших юнкеров кредиторами, а крестьян - их должниками, и юнкеров притом живущими в городах, чтобы совсем перенестись в эти отношения. Залоговые камни на землях крестьян и обращенные в рабство несостоятельные должники на землях магнатов - два явления параллельные. Точно так же еще и в более позднее время бывало в Вавилоне, что отдельные капиталисты имели в своем распоряжении поражающее количество земельных участков в городе, причем представляется вероятным, что они владели ими не как собственностью, а в качестве залога в обеспечение денежного займа (in antichretischem Pfand) и сдавали их в аренду своим должникам. Земледельцы древней Аттики, платившие оброк в виде шестой части урожая (έκτημόριοι), находились на подобном же положении. Их оброк, равнявшийся шестой доле урожая, по существу не был ниже третьей доли, взимавшейся с египетских колонов, так как почва была там несравнимо плодороднее (об этом вопросе см. ниже в главе об Афинах). Знатные роды (die Geschlechter) эллинских городов, в особенности приморских городов, всегда владеют кораблями и нередко - как Солон - принимают непосредственное участие в торговле. Как главные владельцы хлеба, они ссужали им крестьян во все неурожайные года. Затем, к этому присоединилась и денежная сила.
Малое, если брать его абсолютно, значение торговли раннего периода не должно приводить к уменьшению относительного значения торговых барышей для среды, еще всецело пребывающей в стадии натурального хозяйства. Городская оседлость (аттические эвпатриды [62] носят название "άστοι") составляет также в экономическом смысле силу знати.
Рост денежного и земельного богатства, с одной стороны, задолженности крестьян - с другой, в городах, принимающих участие в морской торговле, приводят к кризису "родового государства" ("Geschlechterstaat"). "Народ" гомеровской эпохи, поскольку он призывался во время войны в качестве пехоты, находится под властью и в подчинении у сражающихся на колесницах знатных родов (Geschlechter) точно так же, как херуски, по утверждению Сегеста, у своих "principes" [63]. Но по мере увеличения значения войска гоплитов это уже не везде было возможно. Прежде всего закабаление за долги крестьян грозило уменьшить военную силу государства и его могущество. А развивавшееся с денежным хозяйство имущественное неравенство создавало parvenu [64], неимущих свободных, разорившиеся знатные роды и вызывало таким образом в жизни полиса чрезвычайно страстную борьбу противоположных друг другу интересов.
Повсюду - в соответствии с правилами образования земельной ренты - самая богатая почва, прежде всего земля в равнинах, в противоположность горным скатам, в результате задолженности и путем покупки попадает в руки знати. Только она могла кормить, кроме земледельца, еще владельца ренты. Поэтому такую землю приобретает знать на сбережения, оставшиеся от собственного хозяйства, точно так же, как у нас фидеикомиссы предпочитают хорошую землю. Поэтому аристократический полис (Adelspolis) не только с гораздо большим трудом проникал в горные области, но и в других местах равнины ("плоский Лакедемон", мессинская, эллидская, фессалийская, беотийская, аттическая равнина) являются местопребыванием знати, а άγροικοι селятся по скатам гор. Таким образом, крестьянская демократия и господство родовой знати (обычно это ясно в Афинах) разграничивались и территориально.
С другой стороны, в приморских портах вместе с развитием работающей для вывоза промышленности - например, гончарного промысла в Афинах - и мореплавания появляется все возрастающее в числе сословие людей, которые, находясь вне круга людей, сидящих на собственной земле и имеющих сельскохозяйственные интересы, готовы были служить политическим целям каждого, кто будет поддерживать их экономические интересы. Эти группы и деклассированные, попавшие в кабалу в качестве несостоятельных должников свободные составляют те элементы, на которые, на все вместе, если они находились в союзе друг с другом, или на один из них мог опереться государственный переворот, направленный против правления знати. С другой стороны, наряду со старинными землевладельческими родами возникает слой богатых людей, не принадлежащих знати, а вышедших из родов мелкой буржуазии. Что в древние времена до капиталистического развития было возможно приобрести богатство в качестве δημιουργός (демиурга), быть может, возможно заключить и из того известного компромисса партий, устроенного в Афинах в 581 г. до P. X., в силу которого в число архонтов [65] было допущено также двое "демиургов", которые, следовательно, должны были быть пентакосиомедимнами [66], следовательно, должны были иметь постоянный доход, по меньшей мере, 500 драхм (по тому времени высокий доход, а во времена Демосфена - нищенский). Не надо забывать, что к числу более древних демиургов принадлежали те семьи ремесленников-художников, которые наследственно владели секретом своего ремесла и первоначально (если судить по мифам) получали высокую плату за свои ценившиеся как редкость изделия и, несомненно, жили наподобие знати, большими семейными общинами (Familienkommunionen) и накапливали богатства. Лишь капитализм и рабский труд в связи с распадением древней большой семейной общины разрушили эту основу (см. ниже). Впрочем, надо принять в расчет еще и то, что к 581 г. до P. X. к политической партии "демиургов" причислялись, наверное, также и не принадлежащие ни к знати, ни к земледельческому классу купцы. [Демосфен-старший всю жизнь назывался "ножовщиком", хотя он на самом деле в изготовлении ножей понимал, вероятно, не более, чем владелец Бохуских акций в технике плавильного дела, и род его был уже в течение многих поколений состоятельным купеческим родом. Он был одним из владельцев эргастерия ножовщиков (рабов). См. ниже. ]
Господство города над страной (das Land) не могло больше держаться там, где внутри самого имущего класса создались резкие противоположности. Конечно, переворот произошел в разных местах очень различным образом и в очень различной мере. В первых крупных реформах в древней Элладе, однако, самым решительным образом преобладает стремление, прежде всего имея в виду чисто политические интересы - боевую готовность государства - прийти к какому-нибудь компромиссу с впавшими в задолженность крестьянами, как это было и в восточных "законодательствах". Радикализм крестьянства, явившийся последствием лишения политических прав, социального деклассирования и экономического угнетения способных нести службу гоплитов-землевладельцев, был для знати самой тяжелой политической опасностью. Законы Дракона и другие родственные им своды законов, так же, как и тирания, являются логическим выводом из этого, лишая полис его характера полуфеодального принудительно господствующего над страной бурга (als halbfeodaler Zwangburg des Landes), а знать - ее политических преимуществ: землевладельцы, поскольку они по своему экономическому положению способны носить оружие (οπλα παρεκόμενοι у Дракона), делаются гражданами, государственные повинности граждан распределяются сообразно с доходами с земельного владения (так было в Афинах). Город-государство в том смысле, в каком он существовал до тех пор, исчезает, земельное владение, как таковое, определяет политические права каждого: таким образом, город официально был подчинен стране. Как впоследствии Двенадцать таблиц в Риме, так и "своды законов" в Элладе носят аграрный отпечаток в смысле эмансипации не принадлежащего к знати землевладельца (nicht adeligen Grundbesitzes).
Мотивы и, большей частью, средства были аналогичны с теми, какие выступают уже в надписях шумерских царей и в древнейшем израильском законе. По своему экономическому положению способное носить оружие крестьянство и мелкая буржуазия (Kleinbürgerschaft), без которых теперь уже невозможно было обойтись на войне, потребовали (как мелкая буржуазия и крестьяне на Востоке) уничтожения остатков частного самоуправства ("права файды" [67], можно сказать), суда (Rechtsprechung), опирающегося всецело на традиции и предрассудки, и судебной клиентелы и замены их писаными законами и гражданским судом (bürgerliche Rechtspflege). Они потребовали уничтожения личного закабаления за долги, в особенности же тяжести денежных долгов с их последствием - лишением мелких землевладельцев их владения и выходом их из их класса - посредством уничтожения рабства за долги, ограничения размера процентов и ограничения скопления земли в одних руках.
Радикальные представители деклассированных требовали нового передела земли и прощения долгов; так как громадная часть земли в качестве залога попала в руки знати, то первое требование в сущности было только более резкой формой второго. [В Афинах только не обремененное долгами владение, "ουσία, ελευθερία" [68], имело значение ценза для вступления в соответствующий имущественный класс граждан.] Эйсимнеты старались найти компромисс. Рядом с фиксированием ставок штрафов, с устранением или смягчением задолженности идет стремление парализовать всякие попытки, направленные против существующего владения, и ослабить источники имущественного неравенства. Всего дальше навстречу нуждам крестьян пошла революционная мера Солона, сейсахтейя - прощение всех долгов (Pfandschulden), лежащих на земле и на личности должников. В связи с выкупом попавших за долги в рабство и проданных за пределы государства аттических граждан она находится в соответствии с политическим смыслом всей реформы: сохранением войска гоплитов, на которое отныне всецело опирается военное могущество государства.
Конечно, эта тенденция заметна не везде и не везде в одинаковой мере присутствует. Прежде всего тирания, хотя она и опирается прежде всего на лишенные прав (entrechtete) классы, тем не менее, представляет собой политическую узурпацию и действует как таковая с помощью самых разнообразных средств. Несомненно, в древней Элладе есть теократический оттенок: как впоследствии оракулы стоят на стороне персов, так и здесь - совершенно, как на Востоке - на стороне "тиранов" оказываются, если не древние аристократические жреческие роды, то всевозможные пророки. Сицилийская тирания в позднейшую эпоху своего существования сильно отличается по своему характеру от древнеэллинской. В эту эпоху она идет рука об руку с денежной аристократией, несомненно, в значительной своей части пришлой. Но и политические средства древнейших поколений сицилийских тиранов - включение целых городских общин и даже иноземных наемников в состав общины собственного полиса - носят восточный характер и были возможны в колониях, но не в самой древней Элладе.
Но в общем в своем существе нововведения как "законодателей", так и "тиранов", носят двойственный характер. С одной стороны, они представляют "городское хозяйство" ("Stadtwirtschaft") и его интересы в противовес монополизации политической власти древними знатными "родами" ("Geschlechter"), с другой стороны, они выступают против монополизации экономической власти старыми и новыми владельцами денег и людей. Союз с крестьянами, выдвинувший принцип, что "вся Аттика есть город", является политическим выражением этой двойственности. Обеспечение права и независимость права от традиционной и пристрастной юстиции патримонально-сакральных судов родов аристократии были созданы, кроме кодификации его, также - при Писистрате [69] - обеспечением чисто должностного разбирательства судебных дел по деревням (Писистрат сам ездил по деревням для производства суда, позже, по крайней мере, для мелких дел, встречавшем странствующих δικασται κατά δήμους [70]), что представляет собой также аналогию к законодательству Второзакония. Среди мероприятий в области экономической политики, принадлежащих тиранам Периандру, Феагену, Клисфену [71], Писистрату как и в законодательствах Залевка и Солона, мы находим целый ряд мер, свидетельствующих об этой же тенденции. Строгий надзор за "роскошью", доходящий нередко до очень далеко идущих запретов в этой области, направлен против возникновения различий в образе жизни, представляющих, отчасти с сословной, отчасти с мелкобуржуазной точки зрения, опасность для равенства граждан. Воспрещение приобретать рабов, изданное Периандром и в других государствах - в Фокиде [72] и Локриде оно было в силе еще в классическую эпоху - и сделанная Солоном попытка ограничить скопление земли в одних руках, имели в виду экономическим путем в корне пресечь неравенство владения. Но устранение задолженности и уничтожение сословных различий между владеющими землей гражданами (политическое "освобождение крестьян"), с одной стороны, и воспрещение крестьянам переселяться в город, с другой - явления соотносительные. Неоднократно делались попытки обеспечить крестьянство путем устанавливаемой государством связанности земли, например, в форме воспрещения продавать земли городу (τρος τό άστυ), что в то же время значило: знати. Частое воспрещение скупки и перекупки, посреднической торговли (Залевк) и вывоза хлеба относится к той же категории, как и соответствующие меры средневековой городской политики, не в меньшей степени также и преследование праздности и нищенства. Эти постоянно повторяющиеся типические мероприятия - и, возможно, еще целый ряд других, принадлежащих к той же связи, - имеют целью установить раз навсегда мелкобуржуазную норму "пропитания" ("Nahrungen").
Но в конце концов, по крайней мере в больших приморских городах, мероприятия законодателей так же, как и политика тиранов в результате по существу означали все- таки координацию интересов нового, опирающегося прежде всего на торговлю и на обладание деньгами, специфически городского богатства с интересами старых родов. Законодательство Солона, по-видимому (даже если доводы Б. Кейля и не считать абсолютно убедительными), уже положило в основу деления на классы денежную расценку доходов, следовательно, уже оставило почву крестьянского полиса гоплитов. И меркантилистское покровительство занимающимся промышленностью метекам, которым, в противоположность политике позднейшей демократии, был облегчен доступ к правам гражданства и тем самым дана была возможность приобретать землю в Аттике и тем сохранить их имущество для Афин, свидетельствует о том, что принимали во внимание интересы союза владеющих деньгами (и поэтому и людьми) классов. Допущение вывоза оливкового масла при воспрещении вывоза других продуктов земледелия соответствует античному аграрному (плантационному) меркантилизму. Покровительство крестьянам являлось, таким образом, лишь средством для достижения политической цели; та же черта выступает и в распоряжении Периандра, воспрещавшем крестьянам носить городское платье, чтобы отбить у них охоту пребывания в городе, и в упомянутом выше воспрещении селиться в городах. Задолжавшее, лишившееся имущества и вытесненное в город сельское население старались, как и в Риме, выпроводить за пределы страны. Аттические клерухии на Саламине с их принудительным наследственным владением и воспрещением аренды - такие постановления встречались и позже при основании колоний с политическими целями, но последнее не всегда - имели, наряду с непосредственно военными целями, также и эту цель: освободиться от избытка населения; несомненно, эту цель имели основанные тиранами колонии, которым внутри страны соответствуют государственные постройки с целью "занять безработных". Установление неподвижного уровня "пропитания" (Stabilisierung der Nahrungen) во избежание возникновения слоя социально деклассированных граждан, в связи с этим регламентация оборота, однако, без нанесения слишком чувствительного ущерба шансам на барыш, - вот типичный пароль той эпохи.
Поэтому "борьба сословий" не только создала такие относительно "чистые" типы, как Фессалия, Спарта, Афины, но приводила, конечно, и к всевозможным самым различным компромиссам и комбинациям, которые своим содержанием оказывали сильное влияние на социальные группировки (die sozialen Gemeinschaften) среди населения страны. К сожалению, немногое можно установить с полной достоверностью. Целью "демократического" движения было прежде всего: разрушить прочную связь "родов" ("Geschlechter"), которая опиралась на связанность земли в (широко понимаемой) домовой общине (Hauskommunion), и сломить их чрезмерное влияние в местных и личных союзах: в деревне и во фратрии. Деревня (κώμη, впоследствии: δήμος) в качестве хозяйственной общины (Wirtschaftsgemeinschaft), разумеется, всегда продолжала существовать. Но родовое государство (Geschlechterstaat) не признает за ней права на политическое существование, и занятые рода со своими земельными владениями стояли (как наши владельцы рыцарских поместий), несомненно, de facto вне деревенских союзов, образовывали нередко свои собственные (κώμαι) вместе со своими клиентами, закабаленными должниками или арендаторами. Но, с другой стороны, их земельное владение, так как очень часто оно доставалось им в качестве оставшегося за ними залога (als Pfandbestiz), в значительной своей части состояло и из разбросанной по разным деревням земли (Streubesitz). Отсюда программа крестьян: включить поместья в состав крестьянских общин ("Eingemeindung"), затруднить помещикам возможность иметь землю, разбросанную в нескольких деревнях. Фратрия, как самая низшая единица в организации войска, как военная община (Wehrgemeinde) с давних пор держит в своих руках в военном государстве допущение к правам гражданства и к владению землей, и она, в свою очередь, находится совершенно под властью знатных родов, хотя в ее состав (Вильбрандт тут совершенно прав) входят не они одни, но все носящие оружие граждане (alle Wehrhaften). Отсюда программа крестьян: демократизация фратрии или уничтожение только что названных ее прав.
Уступки в пользу гоплитов шли не везде одинаково далеко. В Элладе, например, вплоть до самого синойкизма 471 г. до P. X. (см. ниже), "полиса" вовсе не существовало. Знать плодородной "впалой Элиды" была занимавшейся исключительно разведением лошадей знатью членов совета (Ratsadel), сидела, как и в старые времена, по своим бургам и объединялась только вокруг олимпийского святилища и на почве весьма выгодного в экономическом отношении руководства олимпийскими играми. Сколько-нибудь значительной торговли не было там никогда. Вследствие этого долгое время сословия жили мирно. Совместно с войском гоплитов знать покорила Пизатиду. Как римские патриции плебсу, так элейская знать представила демам (δήμοι) [73] часть завоеванной земли: писаты оставались данниками элейского государства. Упоминаемое Аристотелем, направленное против скупки крестьянских участков воспрещение отдавать землю в заклад относилось уже к этому времени компромиссов. Δήμοι или κώμαι (деревни) оставались составными частями общественного союза. Здесь они, а не государство и не фратрия, предоставляют право владеть землей. С другой стороны, гоплиты до 471 г. до P. X., очевидно, без всякого протеста предоставляли военное командование господствующему классу, как и в старину. Здесь синойкизм не имел места (следствие слабости торговли), и по этой-то причине долгое время не возникали (или возникали лишь в слабой мере) тинические явления аристократического полиса: 1) задолженность крестьян, 2) скопление земельных владений в одних руках, 3) исчезновение демов из административного права, 4) новая знать (относительно синойкизма 471 г. см. ниже). Напротив, иначе дело обстояло в обоих соседних торговых городах: в Мегаре и Афинах. В Афинах [Более подробное рассмотрение вопросов, касающихся государственного устройства, конечно, здесь невозможно. Резкие разногласия между такими выдающимися учеными, как Вилавомиц и Э. Мейер, частые изменения взглядов этого последнего исследователя, работы Б. Кейля, Ф. Кауэра, Вильбрандта, во всяком случае, доказывают одно: что тут даже имеющий филологическую подготовку специалист, несмотря на новые открытия творений Аристотеля, нередко бродит в потемках, тем более мы.] и в Мегаре, как и в других приморских городах, кроме задолженности крестьян требовала разрешения еще другая важная в организационном отношении проблема: судьба массами возникавших вместе с развитием торговли новых родов. В Мегаре эти parvenus, огромные притязания которых возбуждают негодование Феогнида [74], разбогатели совершенно так же, как в свое время "древняя" знать, благодаря торговле (экспорту) шерстяными изделиями, приготовлявшимися из шерсти, которую давали стада знати (очевидно, в эргастериях знатных). В Афинах их возвышению способствовал также вывоз масла и гончарных изделий. В обоих городах они, добиваясь равноправия, действуют против знати по временам заодно с демосом сельских округов (в Мегаре против этого направлен предостерегающий голос Феогнида, и, быть может, по этой причине Феогнид и перешел на сторону олигархии). Но собственно "революционно" настроенными повсюду являются впавшие в задолженность крестьяне. И в Мегаре путем политической революции крестьянства была проведена ограниченная (и очень характерная) сейсахтейя: должникам были возвращены выплаченные ими кредиторам проценты. Произошла ли при этом и в Мегаре "деградация" знатных до положения простых свободных с помощью принудительного зачисления их в "демы", нам неизвестно; впрочем, уничтожение мегарской торговли афинянами воспрепятствовало дальнейшему развитию настоящей демократии.
В Афинах это развитие совершалось лишь толчками, сперва на основе образования новых родов. Обозначал ли вопрос об участии в родовом культе Ζεύς έρκείος и ʼΑπόλλων πατρώος [75], который предлагали вступавшим в должность архонтам (при этом требовалось указать место: это квалификационное требование соответствует до некоторой степени нашему средневековому "Хантгемалу" [76]), после клисфеновской реформы нечто большее, чем требование для американского президента быть рожденным в Америке, остается открытым. Введенная Клисфеном наследственная приписка всех знатных и всех новых граждан к определенному дему должна была способствовать также устранению значения как раз этого вопроса; Клисфен делает всех афинян "знатными", говорится поэтому о нем: именно теперь у всякого была своя "родная община". Но для эпохи, предшествовавшей Клисфену, этот вопрос является свидетельством того, что перемены в государственном устройстве с тех пор, как заседавшие в совете знатные роды, переселившись путем синойкизма из своих бургов в город (Декелия, например, была таким родовым бургом), стали выбирать из своей среды архонтов, и вплоть до реформы Клисфена совершались в рамках родового строя.
Так называемые "солоновы" классы, несомненно, старше Солона: они служили для распределения натуральных повинностей граждан, взносов и военных тягостей, как в раннюю эпоху Рима. Когда Дракон предоставил активные права гражданства всем экономически способным носить оружие, а Солон также стоящим ниже имеющих ценз зевгитов [77], и при этом и доступ к должностям поставил в зависимость лишь от того же сословного ценза, то граждане, не принадлежащие к старинной городской знати (άστοι) эвпатридов, для того, например, чтобы иметь возможность сделаться архонтами, непременно должны были искусственно организоваться в новые роды (gentes minores), без чего был бы совершенно немыслим последовавший вскоре после Солона полуреволюционный компромиссный архонтат двух демиургов (ввиду упомянутого выше требования участия в культе Зевса как защитника домашнего очага). Но принадлежность к родам означала при всех условиях, как они складывались до Клисфена, также и земельную оседлость в качестве должностного ценза, так как без земельного владения вообще "род" немыслим. Но в противоположность Элиде мы еще не находим здесь "демов" в качестве самой мелкой единицы государственного союза. Поэтому в Афинах находившаяся в руках аристократии фратрия, а не дем, как в Элиде, заведует имеющим такое большое практическое значение составлением списков граждан. Еще не существует "деревни": "навкрарии" [78] означают не составлявшиеся из общин единицы, но распределение повинностей на местной основе. Экспортная политика, покровительствующая вывозу масла и гончарных изделий, и благоприятная для торговли реформа валюты показывают, вместе с воспрещением вывоза хлеба, достаточно ясно, что реформа Солона отнюдь не была чем-то первоначальным: крестьянской политикой.
Преобладание старинной знати во фратриях осталось, таким образом, в силе и после Солона. Поэтому опять началась задолженность, борьба земли, не приносящей ренты, с землей, приносящей ренту (если так можно выразиться) в виде противоположности интересов педиэи (знати и новых владельцев земельной ренты), с одной стороны, и крестьян - с другой, берегового населения, с одной стороны, и аграриев внутри страны - с другой. Политика Писистрата ниспровергла древние роды и опиралась на крестьян. Мероприятия, направленные ею против знати (за исключением конфискаций), в подробностях неизвестны (построения Кауэра стоят здесь не совсем на твердой почве). Политика Клисфена, наконец, стремилась связать массовое включение в состав гражданской общины состоятельных новых граждан (метеков, даже вольноотпущенников) в интересах политического могущества государства с уничтожением родового деления государства. Необходимо было включить знать в состав сельских общин, с одной стороны, и сделать возможным для не принадлежащих к знати граждан иметь влияние во фратриях - с другой. Для этой цели было предпринято совершенно новое, намеренно разрушающее целостность родовых союзов, чисто местное деление государства. У каждого, также и у горожанина, есть теперь свой местный "демос", к которому он в государственно-правовом смысле принадлежит навсегда и из рода в род.
Опирающееся, как на свою основу, на эти "демы" государство, с народными судами и с остракизмом [79], называлось тогда "демократией". Демократия еще не была ни в каком смысле равнозначна с "народным суверенитетом". Правда ареопаг [80], эта самопополнявшаяся коллегия представителей от родов, первоначально (по Аристотелю) назначавший должностных лиц, а впоследствии, наоборот, пополнявшихся из их среды, был вытеснен из своего прежнего положения учреждения, контролирующего должностных лиц, в частности их отчетность, частью еще до Клисфена: учреждение выборного βουλή пританов [81] относится еще ко времени господства знати. Эволюция в положении ареопага вроде той, через какую прошел римский сенат, которому он соответствовал, была уже этим затруднена. Однако ареопаг все-таки продолжал существовать как кассационная инстанция для противозаконных (в особенности же противоречивших божескому праву) постановлений экклесии [82] и пал жертвой лишь законодательства Эфиальта и Перикла [83].
Такое положение вещей уже вполне соответствовало понятию радикальной "демократии". Аттическая "демократия" тем-то и стоит ближе к суверенитету Американских Соединенных Штатов, чем к суверенитету английского парламента, что в Афинах изменение в праве связано с известными формальностями, и каждый гражданин может подать кассационную жалобу (при существовании народного суда) на противозаконное постановление народа. Однако, суверенитет аттической экклесии все-таки стоит по существу выше суверенитета комиций [84] в римском государственном праве, согласно которому не только нарушение божеского права лишало силы народное постановление, но является противозаконным и внесение нормы, не имеющей значения общего правила, следовательно, распоряжения, относящегося лишь к отдельным лицам (этот пункт в законах Двенадцати таблиц направлен, очевидно, против рецепции эллинского остракизма).
"Суверенитет" эллинского полиса обнаруживается также и в том, как полис распоряжается имуществом своих граждан. Против взгляда фон Виламовица, который видит в этом симптом "юности" частной собственности в Элладе, можно указать на то, что предоставленное полису свободное распоряжение хотя бы, например, земельной собственностью граждан, является, правда, само собой понятным и гомеровскому времени (см. выше), но что в историческую эпоху оно не подвергается ограничению, а скорее, может быть, усиливается, вплоть до эллинистического периода (ср. долговой документ из Аркесины, см. ниже в главе об эллинизме). В конечном счете объясняется оно военным характером полиса, который представляет собой военный лагерь, и народного собрания, которое представляет собой собрание войска. Это имеет, конечно, так же мало общего с какими бы то ни было отзвуками первобытного коммунизма, как хотя бы прусский проект относительно поляков.
"Демократия" в смысле аттического государственного порядка, опиравшегося на демы, распространилась из Афин (и под политическим влиянием Афин) на большинство приморских городов, говоривших по-ионийски, и на некоторые, говорившие на дорийском языке (Родос).
Переплетаясь с сословными различиями "знати" и "простых свободных", имущественные противоположности между "олигархией" и "демосом" проходят через всю "классическую" эллинскую историю: перемена во внутренней политике заключает в себе и перемену во внешней политике, и наоборот. Конечно, здесь речь идет не о противоположности интересов "рабочего пролетариата" в нашем смысле и каких бы то ни было крупных промышленников - "работодателей". Это противоположности размеров имущества (независимо от экономической структуры имущества), отношений кредитора и должника, с одной стороны, и образа жизни ("рыцарского" или же не рыцарского, в древнем смысле слова, конечно) - с другой. Что касается в частности этого последнего пункта, то имущество древних родов заключалось в земельной ренте, накопленное (как неоднократно указывалось) с помощью торговли (конечно, это надо понимать ä potiori: не каждый знатный род занимался торговлей или принимал в ней участие; древнейшим источником знатности было, несомненно, достоинство областного князя; но те, кто достигал благосостояния, достигали его повсюду одним путем: благодаря владению собственными кораблями, участию во владении ими, комменде и пр.). [Прототипом этого экономического процесса в малых размерах служит в большом виде так называемая "Лелантская война": велась она патрициатом крупных торговых городов и на море. Но целью и ценой победы была плодородная, приносящая ренту Лелантская равнина.]
Но, невзирая на это, древние роды, естественно, старались воспрепятствовать вторжению новых родов в их среду также и путем дискредитирования денежной наживы. В позднейшее время даже в приморских городах только εμπορία [85] и связанное с ней занятие крупной морской торговлей считались достойными порядочного человека. Понятия, господствовавшие в кругу настоящей земельной аристократии, официально совершенно отвергали всякий "заработок" в собственном смысле и безусловно, само собой разумеется, личное участие в купле и продаже с целями наживы и даже личный труд. В Спарте - в результате военной организации - не только ремесленник и торговец (мелочной, как и оптовый) лишены права занимать должности и не обладают полными гражданскими правами - ведь они периэки - но спартиату прямо воспрещено собственным трудом добывать заработок, как занятие, не соответствующее его сословию - как нашим офицерам. Но с другой стороны - и это представляет резкий контраст как раз афинской демократии - здесь не является невозможностью принятие несвободнорожденных, даже детей илотов, в сословие граждан и даже полноправных граждан, так как, соответственно чисто военному характеру государства, военное воспитание составляет основу сословной обособленности "спартиатов", а не "кровь". В Фивах, где долгое время было в ходу сражение на колесницах, должник как таковой (так как он или отдавал самого себя в залог, или продавал свое имущество за долг с правом выкупа) считался, как в древнейшую пору, лишенным своего сословного положения и должен был в течение 10 лет воздерживаться от появления в народном собрании, άγορά [86], чтобы получить право быть выбранным на какую-нибудь должность. Правда, в Афинах, наоборот, все должности (за внушающим некоторые сомнения исключением протостратега [87]) замещались по жребию, и демос был избавлен от налогов благодаря литургиям имущих классов; однако разница между джентльменом - владельцем ренты - и человеком, живущим своим трудом, продолжает существовать, несмотря на "демократию", в общественной оценке, и ясно выступает, например, в речи Демосфена за венок, хотя она и была обращена к представителям демоса.
Тот факт, что военное сословие владельцев рент в полисе гоплитов (Hoplitenpolis) не являлось сословием вельмож, но по своему имущественному положению и согласно обычаю как раз в эпоху развития своего самосознания принуждено было жить просто и "буржуазно", имел решающее значение для развития характерных черт эллинской культуры - в частности также и эллинского искусства. Национальные состязания, гимнасии с их проникшей из Спарты и имевшей такие большие последствия санкцией наготы, - ничего подобного никогда не могло бы возникнуть при дворах этрусских или римских, или восточных "вельмож": это не соответствовало бы их "достоинству" (этрусские атлеты, например, по мнению специалистов, уже по своему внешнему облику, профессиональные атлеты, которые, как в Риме позднейшего времени, выступали за деньги перед господами как перед зрителями).
Ход развития, ведший прежде всего к партикуляризму аристократического полиса (Adelspolis), затем к государству гоплитов и далее - в наиболее богатых городах - к радикальной демократии, определил в Элладе (как и в Риме) и специфически "светский" характер культурного развития в противоположность теократии Востока. Главная причина этого различия лежит, во всяком случае, не в различии экономического могущества храмов. Ибо и в Элладе они были иногда крупными землевладельцами; крупнейшие владения принадлежали Дельфам после "священной войны", давшей храму область Кирры и Крисы [88], которую с тех пор стали сдавать колонам. И сокровища, принадлежавшие храмам в Греции, исполняли то же назначение, что и на Востоке. У храмов были свои эргастерии, как в Египте, и они давали взаймы. С другой стороны, они служили депозитными кассами (быть может, выкуп рабов на свободу богом храма объясняется также тем, что боги служили сберегательной кассой для рабов, потому что только у них пекулий раба был в безопасности от везде угрожавших ему на законном основании посягательств со стороны господина; конечно, гарантия свободы освобожденного раба со стороны бога тут также играет ту роль, какую она играла первоначально). Они были прежде всего в классической период (позднее, в эпоху эллинизма было иначе) единственными настоящими кредиторами государства и местами для сбережения государственного военного фонда: сокровищница богини Афины так же, как и сокровищницы Дельф и Олимпии [89] (значение которых для пелопонесцев оценивает Перикл у Фукидида), играли эту роль (олимпийская еще в очень позднее время).
Сравнительная слабость теократического начала не может быть объяснена также и этническими различиями в смысле меньшей доступности суеверию: в этом отношении эллины, и тем более римляне, нисколько не уступают по крайней мере древнейшему Востоку (до всеобщей политической нивелировки и теократизации), и всегда безусловно необходимо было считаться с этим в политике. Совершенно иная роль, которую религия играла на Западе, объясняется отсутствием сплоченного, строго расчлененного и организованного в качестве единого целого жреческого сословия со всеми его последствиями (отсутствие всякой специфически духовной образовательной подготовки и, в связи с этим, и религиозного воспитания мирян, отсутствие всеобщей специфически духовной (priesterlichen) аскетической или установленной ритуалом регламентации жизни, - даже - сравнительно! - незначительных ее задатков, и поэтому отсутствие сектантской аскезы в целях "чистоты" для мирян в духе иудейской регламентации жизни).
Жреческие должности нередко, впрочем, даже в историческое время были еще наследственными в определенных знатных родах (как, например, жрецы Диониса в Дельфах, но не жрецы Аполлона), а в древнейшее время, по-видимому, существовала жреческая знать. Но еще задолго до победы "полиса гоплитов" и тем более после нее это перестало быть общим правилом: наряду с (редко практикующимся) народным избранием чаще всего встречается замещение жреческих должностей по жребию (из квалифицированных кандидатов) и в особенности продажа должностей. Совмещение должности жреца с другими занятиями большей частью допускается. Должности были пожизненными, но позднее замещались лишь на один год. Нередко замещение должности жреца имело смысл практической сделки (оно было затруднительно в случае, если оливковые плантации храма были сожжены). Не существует никакого единства сословия, как такового, никакой почвы для образования "церкви" и никакого жреческого сословного сознания. Сильная конкуренция божеств отдельных местностей (der Partikulargottheiten) сама по себе (как показывают средние века) еще этого не объясняет. На самом деле это является последствием политического подчинения жрецов военному могуществу занятых интересами чисто светской политики аристократических родов, а позднее граждан полиса. Дельфами владеет не дельфийский жреческий род, а полис. Поводом к "священной войне" является во всяком случае попытка этого владеющего храмом полиса сделать из него доходную статью, обложив паломников налогом. С тех пор храм находится под весьма ощутимым контролем амфиктионий, многих (первоначально) деревенских общин (έθνη), при все растущем влиянии все более и более вмешивающихся в его дела полисов.
В теократических течениях, как и в мистико-экстатических, в Элладе, как известно, не было недостатка и в позднейшую эпоху. Еще персидские войны [90] можно рассматривать - как это сделал так остроумно Э. Мейер - как решительную борьбу между этими течениями (к которым персы, несомненно, примкнули бы здесь, как и везде) и "светскостью" ("Weltlichkeit") эллинской культуры. Все тираны и кандидаты на тиранию находятся в тесных отношениях с храмами или пророками (особенно известный пример - связи Алкмеонидов [91] с Дельфами). Но могущества жрецов было недостаточно, чтобы дать узурпаторам санкцию законности, как на Востоке, и об это разбилась тирания.
Это бессилие жреческого сословия было наследием (обходившейся в эпосе так непочтительно с богами) гомеровской эпохи: военные роды эпохи военной монархии, которые на Востоке в конце концов повсюду подчинились вступившим в союз царской бюрократии и теократии, здесь одержали верх над царями и жрецами. И победа гоплитов, в состав которых входили бюргеры и крестьяне, еще более враждебно относившиеся к власти жрецов, и прежде всего к опиравшемуся на религию традиционному судопроизводству, там, где жрецам пришлось оказаться на службе у знати, окончательно закрепила поражение всяких теократических течений (между тем, как на Востоке, наоборот, теократия имела на своей стороне как раз массу "маленьких людей", потому что они видели в ней все же некоторый оплот против крайних проявлений произвола царей и собственников крупных частных владений).
С историко-юридической точки зрения владения храмов, вероятно, имели то значение, что, по-видимому, от них повел свое начало институт наследственной аренды в своей античной форме (позднейший "эмфитевсис"). Городские и сельские земли в древнейшую пору едва ли могли сдаваться в наследственную аренду: они нужны были для раздачи клеросов приросту населения или для общего пользования. Ни того, ни другого назначения не имела земля, принадлежавшая храму. Только в Элиде часть покоренной Писатиды была, по-видимому, роздана в наследственную аренду. Так как уже для Египта эпохи фараонов существует возможность (но, конечно, не полная достоверность), что там храмовые крестьяне были отчасти наследственными арендаторами (см. выше), то, конечно, не случайность, что в Элладе, где первое известие о наследственной аренде (в одной надписи в Олимпии) относится к V в. до P. X., храмы в таких широких размерах сдавали землю в наследственную аренду. Наряду с ними в классическую эпоху стоит альменда (общинные земли) городских общин. Напротив, частные владельцы никогда не сдают землю в наследственную аренду (единственный случай, на который ссылаются, не только не достоверен, но и совершенно неправдоподобен).
Институт этот применяется в двояком экономическом смысле (как впервые выяснил Миттейс): 1) как сдача в аренду пустыря с обязательством обработать соответствующую его площадь (именно: засадить масличными деревьями или виноградными лозами) за счет наследственного арендатора: в данном случае наследственная аренда есть просто превращение часто встречающейся на Востоке и в Элладе (см. ниже) долгосрочной аренды в вечную, с той оговоркой, что невыполнение взятого на себя съемщиком обязательства обработать взятую пустошь влечет за собой отнятие у него арендованной им земли, тогда как вообще земля возвращается в руки владельца только в случае смерти арендатора без наследников (мы видели, как еще более примитивно трактовало сдачу земли в аренду с целью амелиорации древне-вавилонское право); 2) наследственная аренда выступает иногда как "покупка ренты" (так справедливо называет этот случай Миттейс по аналогии с соответствующим германским явлением), когда обработанная земля, купленная храмом (или для него), возвращается продавцу под условием уплаты чинша. Для храма это - верное помещение капитала, а для того, кто предлагает ему участок за ренту, это означает приобретение производственного капитала и сверх того, правовое обеспечение, которое, таким образом, приобретала его земля в качестве земли, принадлежащей храму. Вопрос об отчуждаемости определяется контрактом; иногда она не допускается. Тот факт, что в одном (очень позднем) контракте из Физбы отчуждение допускается производить лишь в пользу граждан данной общины, соответствует древним эллинским принципам.
Наследственная аренда - которая, как уже было указано, и в Элладе встречается лишь в практике юридических и даже собственно "публичных" юридических лиц, но не физических лиц, в частном обороте и здесь (как и в Риме) была совершенно невозможна - в Аттике классического периода и во всех странах, обладавших таким же радикально-демократическим строем, была единственным видом связанного владения землей в классическую эпоху. Процесс развития, приведший к превращению полиса ранней поры в "гражданский полис" ("Bürgerpolis"), в своем конечном пункте в общем совпадает с процессом развития, приведшим к полной свободе земельного оборота. Не только в Афинах и в союзных с ними городах (возможность покупки и аренды земли в союзных общинах составляет главную выгоду союза для афинян), но и в других местах, кроме Спарты и специфически землевладельческих стран типа Фессалии, земельный оборот освобожден в классическую эпоху от ограничивавших его прав выкупа членами рода. Но и те ограничения, которые государство гоплитов создало для него при своем возникновении с целью сохранения экономической основы способности нести воинскую повинность, какими являются совершенное воспрещение продажи клероса или же воспрещение скопления земли в одних руках, ограничение дробления участков и задолженности и т. д., держались недолго (и, конечно, совершенно исчезли там, где перешли, в более позднее время, к новой военной организации, к войску, получающему жалование). В возникшем путем совершившегося в 471 г. до P. X. синойкизма государстве Элиды, когда, благодаря соглашению между партиями, изгнанным аристократам было разрешено вернуться на родину (350 до P. X.), ad hoc было издано запрещение продавать принадлежавшие им участки земли - что, следовательно, само по себе и притом, наверное, уже очень задолго до того, было разрешено. С этой свободой оборота в свободном полисе открылась, конечно, возможность возникновения различий в размерах земельных владений, которых не избежала и сама Спарта. Этому еще более способствовало то, что запреты и ограничения, налагавшиеся древним полисом гоплитов на рабовладение, нигде не удержались, и мы можем, таким образом, проследить вплоть до эллинистического периода все большее и большее распространение покупных рабов как нормальное явление на все новые и новые области. Так было, например, в Фокиде (см. выше) после Пелопоннесской войны (известен обративший тогда общее внимание случай ввоза сразу 1000 рабов). То же было у этолийцев в эллинистический период, когда они конституировались в военном отношении в качестве государства господ-завоевателей, и введение покупного рабства было, несомненно, следствием этой новой конституции, которая сделала для них необходимым быть в хозяйственном отношении абсентеистами [1] ("abkömmlich").
Теперь является вопрос: как мы должны представлять себе влияние этой свободы оборота в древней Элладе? Было ли оно, в частности, аналогично тому процессу развития, в направлении к крупному землевладению и крупному производству с помощью рабского труда, который мы наблюдаем в Риме?
Источники позволяют делать, даже относительно столь ярко освещенных ими областей, как Аттика, лишь косвенные заключения. Прежде всего надо иметь в виду, что за стенами бургов древней поры, служивших местопребыванием знатных родов, не существовало сельских "усадьб" и вообще никаких сколько-нибудь крупных сооружений за исключением местных храмов. Не только рабы, стада, всякая утварь, но и постройки, т. е. составные части деревянных домов, в случае нападения врагов перевозились в город. Затем, участие в политике необходимо влекло за собой абсентеизм. Таким образом, кроме известного числа рабов для полевых работ, профессиональному политику необходимо было держать еще и надсмотрщиков (επίτροποι) для управления имением. С другой стороны, гоплиту для достижения высшей ступени технического усовершенствования было необходимо или постоянно жить, или, во всяком случае, часто бывать в городе для военных упражнений, как только город вступил на путь "большой" политики на суше (zu Lande). Когда Аргос вознамерился вступить на этот путь, первое, что он решил сделать, это специально подготовить тысячу "избранных", которые должны были сравняться со спартиатами. Точно так же создался в Фивах "священный отряд".
С другой стороны, те отношения, которые имеют в виду в своих речах аттические ораторы, показывают, что земельные владения "капиталистов" в приморских городах, которые смотрели на них, как на случайное помещение капитала, во всяком случае, часто представляли собой разбросанное в разных местах владение (Steubesitz) и не имели характера крупного землевладения. Эти земельные владения капиталистов классического периода в противоположность владениям древней знати, видимо, легко переходили из рук в руки (ср. Тимарха). Как раз потребности сделать это возможным и шло навстречу развитие свободы оборота.
В Аттике в V в. до P. X. и позднее существовала полная свобода отчуждения земли, заклада и, по крайней мере, в случае отсутствия законных сыновей, безусловной передачи по завещанию, в иных случаях только в форме легатов [2], против которых не существовало (как это было в Гортине) законом установленного права законных наследников на неотъемлемую их часть. Из одного места у Лисия [3] сделано было неправильное заключение о существовании установленного законом различия между унаследованным и благоприобретенным имением. В Афинах в то время считалось просто долгом приличия не продавать наследственного имущества (может быть, иначе дело обстояло еще в IV в. до P. X., например, в Фере [4]). Во всяком случае, по-видимому, было в обычае при дележе наследства при жизни наследственную землю (в противоположность благоприобретенной) отдавать сыновьям. (Этот последний обычай по своему происхождению мог быть сопоставлен с японским обычаем "инкио" и с тацитовскими замечаниями о порядке наследования у германцев: неспособный более носить оружие человек принужден был в полисе гоплитов передать свой клерос сыну и сам перейти на свою стариковскую часть. Вместе с этим, первоначально он, конечно, терял и свой голос в собрании войска, но зато заседал в совете старейшин.)
Преимущество, которым пользовались сыновья в наследственном праве, продолжает существовать, находясь в соответствии с военным характером полиса. Наследственное право здесь есть наследственное семейное право с предпочтением мужской линии; вспомогательного наследственного права рода (Sippe) не существует; нет также права на наследство и у фратрии (обязанность родовой мести и право на наследство не стоят ни в какой связи). Земельной собственности не может иметь неполноправный гражданин со времен Перикла, следовательно, тот, кто не происходит со стороны отца и со стороны матери из семьи полноправных граждан (т. е. не от вольноотпущенников или от метеков).
Из этого вытекает одно важное в экономическом отношении следствие: для всех чужестранцев и метеков была закрыта возможность заниматься таким важным во всех отношениях коммерческим делом, как ипотека (которая отчасти являлась покупкой с правом обратной покупки, отчасти заключала в себе эвентуальное право [5] кредитора стать полным собственником закладываемого имущества), следовательно, этого рода помещение капиталов было предоставлено исключительно полноправным гражданам. Первая, удостоверенная свидетельствами источников привилегия, данная афинянами иностранцам и предоставлявшая им право брать в залог землю внутри страны, относится к эпохе Декелейской войны [6] и, следовательно, является мерой вынужденной, и значение этого допущения или недопущения иностранных кредиторов видно из того, что афиняне при заключении своего так называемого "второго морского союза" [7] должны были дать специальную гарантию, что ни один афинянин не будет ни покупать землю в союзных городах, ни брать в залог в обеспечение долга. Земельное барышничество наряду с государственными откупами как до, так и после этого было капиталистическим предприятием par excellence [по преимуществу], и первый аттический морской союз [8], несомненно, имел значение своего рода вотчинной власти зажиточных афинян, владевших на ипотечном праве землей в союзных городах.
Это иллюстрирует и самая форма земельного кредита. Формой залогового права была или πράσις έπι λύσει: продажа участка земли кредитору с сохранением права обратной покупки (форма, юридически более напоминающая соответствующий институт немецкого права, чем римскую "fiducia"), или ипотека в нашем смысле слова. Еще в классическую эпоху функционируют рядом обе эти формы, и кроме того существуют (отличающиеся от ипотеки лишь по названию) άποτιμήματα (право заклада в отношении к приданому и к праву опеки). Лишь в позднейшую эпоху получает окончательное преобладание ипотека в собственном смысле слова.
Возможно, что первоначально лишь публичные или квазипубличные обязательства получали обеспечение при помощи залогового права без указания определенного вида владения взятым в заклад имуществом (чему началом послужили своей конструкцией литургии). Еще в IV в. до P. X. аттические ипотечные камни говорят о займе в форме πρασις έπι λύσει как о нормальной форме, а не об ипотеке. Что ипотека возникла из личного закабаления за долги (после выделения личности должника законами, запрещающими отдавать в рабство за долги), Шанто мог бы заключить также из известной галикарнасской надписи (Bull. IV р. 295), между тем, как πράσις έπι λύσει (как и римскую "fiducia") он выводит из простой окончательной продажи, при которой покупная цена отдавалась взаймы.
Однако, если принять во внимание ту роль, какую играют в других, притом чрезвычайно различных между собой и к тому же древнейших из известных нам систем античного права с ограничениями и sub causa совершавшиеся передачи, ограниченная определенным сроком кабала за долги, договоры, представлявшие кредитору право пользования взятой в залог вещью и т. д., и прежде всего, ту роль, какую именно задолженность земли играет среди в других отношениях еще довольно "первобытных" общих условий; наконец, если принять в соображение и то, что во многих эллинских государствах наряду с ипотекой продолжает существовать и личное рабство за долги, то эта (талантливо построенная) теория не представляется убедительной и не является никакой необходимости принимать ее и в том переделанном виде, какой сообщил ей Свобода в своем, впрочем, весьма поучительном изложении. Гораздо более вероятным представляется, что и здесь πράσις επί λύσ"α есть очень древнее право, столь же древнее, как право брать в залог жену и детей должника, и что это, как и в средние века, есть древнейшее залоговое земельное право, что должник, который обыкновенно (здесь, как очень часто и в других странах) продолжал владеть участком в качестве прекариста или арендатора (в частности, как έχτημόριος), водружая на своей земле δρος (ипотечный камень), тем самым признавал (подлежащее выкупу) право собственности на нее кредитора. Конечно, по надписям δροι сохранились (что и вполне понятно) лишь от IV в. до P. X., но Солон упоминает о них совершенно определенным образом. Личная кабала должника была воспрещена Солоном, равным образом, как обращение в рабство в порядке исполнения (die Exekutionsversklavung), так и заем под залог собственного тела. В других местах кабала за долги продолжала допускаться. Развитие ипотеки было только естественным продолжением этого процесса смягчения здесь, как и в других местах: самовольное έμβάτευσις (вступление во владение) кредитора в случае неуплаты долга и применение так называемого δίκη έξούλης против должника, который не очищает доставшийся кредитору участок, были бы тогда остатками прежнего положения отдавшего под залог свой участок должника как прекариста. Развитием ипотеки из πράσις έπι λύσει объясняется и первоначально требовавшееся согласие кредитора при отчуждениях. Постепенно развилась затем и отдача под залог так называемой υπέροχη [9], которая первоначально, естественно, также была связана с согласием первого кредитора, а вместе с этим и вторичный заклад (die Nachhypothek).
Земельный и ипотечный оборот был формально очень облегчен. Земельные книги существовали (вопреки показаниям Аристотеля и Теофраста), правда, лишь в отдельных случаях: на Теносе, где также, как, по-видимому, и на Хиосе, существовали ипотечные регистры. В остальных местах в большинстве случаев для передачи права собственности достаточно было простого контракта. В Афинах (в противоположность Египту и Риму поздней поры) не существовало легальных ипотек, и сведения об оборотах с землей давали податные списки и земельный кадастр демархов [10] - именно с введения нового порядка Навсиником (377 до P. X.); кроме того, здесь предписывалось перед отчуждением вывешивать для общего сведения плакаты, приглашающие лиц, желающих предъявить права на отчуждаемую землю, предъявить их (в других местах мы встречаем обязанность публично выкрикивать об этом или устраивать публичные жертвоприношения), - для отношений пространственно ограниченного полиса всем этим в достаточной мере обеспечивался особый характер сделок и их публичность.
Теперь спрашивается: какое влияние эта свобода оборота и его обеспеченность в связи с государственным устройством, опиравшимся на демы, оказала на социальное расчленение страны (des platten Landes), в частности в Аттике?
Свобода земельного оборота отнюдь не есть всецело дело рук Солона. Им впервые, несомненно, создана свобода завещания. Во всем другом он, может быть, создал вновь столько же ограничений (запрещение скопления участков в одних руках), сколько их устранил. Поддерживавшаяся за последнее время много раз (Фюстель де Куланж, Вильбрандт) гипотеза, будто Солон устранил повсеместно существовавшую до тех пор в Аттике родовую собственность на землю, которая исключала всякий земельный оборот и всякую индивидуальную частную собственность, никоим способом не может быть удостоверена и находится в противоречии с тем, что нам дает традиция об установленном Драконом цензе гоплитов и о солоновских классах (со всеми аналогичными явлениями), которые, несомненно, существовали до него для поимущественного распределения налогов и воинской повинности и тем самым заставляют предполагать существование индивидуальных имущественных различий, а также и со всеми, аналогичными явлениями. В древности "роды" ("Geschlechter") повсюду моложе, чем (конечно, в нормальном порядке с помощью прав ретракта связанная с семьей) частная собственность на землю, являющаяся продуктом дифференциации, развивавшейся в связи с доходами от торговли и военной добычи. Не имеется никаких достоверных известий о тех отношениях, какие предполагает эта теория. Соображения Вильбрандта об ограничениях земельного оборота переносят в далекое прошлое законодательные ограничения, которые были установлены в интересах обеспечения военной повинности граждан, а то, что он говорит о πράσις έπι λύσει, свидетельствует о том, что он упускает из виду, что "покупающий" кредитор приобретал не собственность, а подлежащее выкупу право, но право на землю, а не лишь на доходы с нее (что нигде не встречается). Точно так же я не могу присоединиться к мнению Свободы, будто бы "гектемории" [11] были "зависимыми" ("Höriger"), наподобие спартанских илотов. (Что они, с другой стороны, не могли быть рабочими, поставленными по подряду ("Akkordarbeiter"), было уже замечено.) То, что Свобода говорит об их положении в наследственном праве, далее, об их glebae adscripti [12], об их праве на защиту их прав, об их барщине и т. д., - все это гипотезы и, поскольку речь идет о возникновении крупного производства, по-моему, гипотезы совершенно невероятные, явившиеся на свет (как и гипотезы относительно Рима у К. И. Неймана) благодаря тому, что автор, увлеченный работами нашего ученого мэтра Г. Ф. Кнаппа, перенес в Древний мир блестяще изображенный им чисто современный процесс. Об "отмене" Солоном института крепостных (лично зависимых) не сохранилось никаких известий, которые, однако, непременно существовали бы, если бы он действительно сделал это. Что он устранил надобность в судебной клиентеле - это было совершенно правильно выведено из сохранившейся до нас традиции (но в то же время это естественно предполагает существование плебейской свободы до него). Πελάται, т. е. неимущие и поэтому состоящие у кого-нибудь клиентами рабочие, получают отныне право выступать в качестве стороны в судебных процессах. (Но они не тождественны с гектемориями, в пользу чего высказывается встречающееся уже у античных лексикографов мнение.) То, что остается верного в соображениях Свободы, могло бы быть принято во внимание и при построении гипотезы, согласно которой гектемориями были (см. выше) отдавшие свою землю в залог должники, землей которых владел кредитор, предоставляя им обрабатывать ее в качестве арендаторов из части урожая. Может быть, то, что все платили "шестую часть" урожая, есть результат законодательного регулирования, которое имело значение ограничения прав кредитора. Солон, во всяком случае, уничтожил это учреждение, подвергнув реформе все долговое законодательство и кассировав все существовавшие тогда обеспеченные залогом долговые обязательства (тем самым, следовательно, и существовавшие долговые обязательства гектемориев и самую эту социальную категорию). Во всяком случае, с Солона не существует более этого отношения. Единственное место, в котором имя Солона упоминается в связи с арендой земли за часть урожая (Поллукс, VII, 151), только подтверждает это: закон Солона занят судьбой земли, "γή έπιμορτος" (т. е. освобождением ее из-под заклада), а не сословия έκτημόριοι [13].
Какую форму избрал Солон для уже упомянутого раньше ограничения скопления земли в одних руках, сведений об этом до нас не дошло. Судя по тексту соответствующего места Аристотеля (Политика, И, 4, 4), едва ли это было прямое запрещение. Общее запрещение (о котором, как о существующем, упоминает Аристотель) продажи земли, лежащей в отдалении от города, городским жителям (т. е. знати) представляется вполне вероятным в эпоху происходившей в Афинах партийной борьбы между педиаками и диакриями [14]; но тогда оно должно быть приписано скорее Писистрату. Очень возможным, напротив, представляется, что ограничения приобретения земли за пределами своего дема существовали при организации Клисфеном управления Аттики на основе демов, вероятно, со времен Писистрата, в правление которого должна была произойти парцелляция земли [15], находившейся ко времени Солона в руках немногих ("δί ολίγων"). Ибо еще в IV в. до P. X. аттические демы, ведшие кадастр, взимали особый налог с земельного владения тех, кто не принадлежал к дему. Этот налог ("έγκτητικόν") был, конечно, чувствительным ограничением и для помещения капитала в земельные ипотеки. В общем это указывает на существование крепко сплоченных местных общинных союзов (Gemeindeverbände) внутри страны. В течение всего V в. до P. X., несмотря на ужасающие опустошения, произведенные Пелопонесской войной, а также в IV в. до P. X. и аттическая местная община (Landgemeinde) представляет собой живое единство, как это подтверждают источники (хотя вопрос о ее финансовом положении не выяснен Плотейской надписью, так как неизвестно, составляют ли 22 000 драхм ее капитал или годовой расход). "Дем" владеет собственной землей (а также полями, виноградниками, а иногда и театром и, несомненно, всякого рода тавернами), управляет ею, сдает в аренду (дем Айксоне - на 40 лет); он же есть округ для набора войска: заболевший может поставить за себя в войско заместителя из своего дема; он есть самый мелкий податной округ, он определяет, следовательно, кто обязан вносить подать (προεισφορά [16]); наконец, он принимает участие в выборах (при помощи жребия) членов буле. Документы, касающиеся пританов, говорят об участии в выборах всех демов соответствующих фил, и даже, по-видимому, в основе лежал принцип пропорционального представительства. При этом именно принцип наследственной принадлежности к дему решительно противоречил идее, лежавшей в основе как клисфеновской, так и писистратовской политики. Их целью было создать политическое господство землевладельцев средней руки, способных нести службу гоплитов, разрушить крупные родовые союзы. Для этой цели, как в демократических общинах Италии каждый нобиль был приписан к цеху, так здесь каждый знатный был приписан к деревне, а его лежавшее вне этой деревни земельное владение подвергалось особому обложению. Впоследствии (неизвестно, когда) фратриям было поставлено в обязанность принимать в свой состав как ομογάλακτες (старинная знать), так и όργεωνες (искусственно созданные quasi-gentes из новых граждан), позднее также θίασοι [17], т. е. свободно формировавшиеся союзы граждан, принадлежавших к неоседлому, не имеющему никакой родовой организации населению. [Почти все частности в этом вопросе спорны. Следует все-таки признать, что упомянутый выше "список фратрий" от начала IV в. до Р. X., с 20 (!) именами содержал, наверное, имена не всех членов фратрии. С другой стороны, надо помнить, что - правда, по декретам о праве гражданства - каждому новому гражданину было предоставлено право свободно выбирать дем, фратрию (впоследствии с некоторыми ограничениями) и филу, но что фила определялась выбором дема, который ведал списками граждан, между тем как формальное вступление во фратрию было важно только для лиц, желавших получить по наследству (ab intestato) состояние, в особенности земельное владение, таким образом, очевидно, отнюдь не предрешалось принятием в дем, как показывают акты Демотионидов, следовательно, весьма возможно, что многие граждане, и даже значительное большинство их, в позднейшее время вовсе не принадлежали ни к какой фратрии.] И если в первой надписи Демотионидов (начало IV в. до P. X.) древний ойкос (эвпатридовский род) Декелеев еще занимает во фратрии, как остаток древних прав, положение своего рода официального адвоката при отправлении фратрией ее важнейшей функции: занесения в списки граждан, то во второй надписи (середина IV в. до P. X.) первой инстанцией в решении вопроса о внесении в списки граждан является исключительно θίασος, и вмешательство знати отсутствует. Фратрия и дем демократизировались. Демы поставили кадры могучего афинского войска гоплитов во времена наивысшего могущества Афин (480-460 до P. X.), и в первую голову крестьянство. Из 30-33 тыс. зевгитов (кроме 2000- 2400 пентакосиомедимнов и всадников), входивших в состав афинского войска (кроме 20 000 фетов [18]) в 431 г. до P. X., по исчислению Э. Мейера, большинство принадлежало, по всей вероятности, к сельскому населению.
Но в политике перевес был уже не на стороне деревни. Афинский гражданин, был приписан к дему, как русский крестьянин к своей общине (но без стеснения свободы передвижения) раз и навсегда независимо от местожительства и занятия. Каждый платит налог по своему дему, где бы он ни находился в данное время. Но лишь постоянно жившие в городе члены демов были в состоянии регулярно принимать участие в народных собраниях, в которых поэтому, при наличии соответствующих условий, ναυΐικός όχλος и имел случай проявлять свое, известное из политики демократии, влияние. Этому нисколько, конечно, не противоречит то, что в совете, в должностях стратегов и в финансовом управлении, как это доказано, преобладали имущие и что, судя по надписям, в народном собрании предложения вносили в значительной части также имущие. В древности профессиональный политик в общем должен был быть человеком "имущим" (ведь в прежнее время и вожди социал-демократии были в значительной части люди состоятельные, тогда как теперь редакторами и секретарями могут быть все). Напротив, важно с практической точки зрения и характерно то, что состоятельные люди начинают играть все бо́льшую и бо́льшую роль в местном управлении многих демов, а еще, разумеется, важнее стоящий с этим в связи вопрос о распределении владения внутри демов.
Невзирая на сильное влияние имущих классов, это еще в IV в. до P. X., по-видимому, не была плутократия. В V в. до P. X. четвертая часть аттических граждан не имела земли, большинство же жило по деревням. Об этом ничего не известно из первых рук. Из существующих земельных дарственных записей мы узнаем, что имения величиной с крестьянский (по нашим понятиям) надел считались за солидный подарок, земельные владения более, чем в 50 гектаров (для разведения масличных деревьев - это действительно довольно большая площадь) почти не встречались. Приблизительно 50 гектарам равнялся древний минимум участка земли, дававшего ценз пентакосиомедимна. [При переложном (с применением удобрения) хозяйстве для произращения 500 медимнов ячменя (валовой доход) нужны около 22 гектаров полевой земли при нынешней доходности (средние цифры для Пруссии), в Аттике в древности, наверное, больше, чем вдвое. Но ведь считались вместе и твердые, и текущие доходы, и при денежном расчете медимн принимался по курсу равным драхме при оценке его на деньги.] Аристократ, вроде Алкивиада [19], получал в наследство всего лишь каких-нибудь 50 гектаров. Кимон выплатил 50 талантов штрафа за своего отца Мильтиада [20], конечно, не из земельной ренты, а из доходов с капитала, пущенного в международный оборот. Руководящие государственные деятели эпохи Пелопонесской войны, как консервативные (Никий [21]), так и радикальные (Клеон [22]), были не землевладельцами, а рабовладельцами (но не "фабрикантами", см. ниже), как позднее Демосфен. Участки, отдававшиеся в наследственную аренду, тоже в общем равнялись по своим размерам средним крестьянским участкам, превосходя их только в случае отдачи в аренду новой, еще не тронутой культурой земли (эмфитевсис в собственном смысле). Никогда не надо забывать великой - в противоположность Востоку и Риму - простоты образа жизни эллинов и как раз носителей эллинской культуры, ее "культуртрегеров", во времена ее наивысшего творческого развития. Эллинское искусство в особенности возникло отнюдь не на почве утонченных материальных потребностей.
Несомненный упадок военной силы в Афинах, их гоплитов, т. е., неспособность их восстановить страшный, понесенный на войне урон, можно объяснить по существу следующими причинами: 1) уменьшением числа лиц, способных по своим экономическим условиям нести военную службу в полном вооружении, благодаря дроблению земли на мелкие участки или, наоборот, благодаря скоплению нескольких участков в одних руках; 2) снижением военных качеств людей, по экономическим условиям способных нести службу гоплитов, благодаря большему экономическому прикреплению к хозяйству, вызванному возрастанием его интенсивности, - уменьшением "тренировки". Эти причины могли действовать совместно, так что для Афин трудно установить, какой момент являлся преобладающим. Рассматриваемое Сандуолом движение принадлежавшего к отдельным категориям демов населения (на основании существовавшего одно время распределения пританов по "триттиям" [23], из которого видно, что в IV в. до P. X. население демов, расположенных внутри страны, остается неподвижным,, население береговых демов увеличивается, а население городских демов уменьшается), как оно ни интересно, дает все-таки, конечно, результат, который имеет различный смысл, поскольку возникает вопрос о местожительстве и профессии, но прежде всего о густоте сельского населения. Семьи, живущие из рода в род в городах и в их ближайших окрестностях, повсюду вымирают раньше; рост населения береговых демов, настоящих носителей радикализма, есть, быть может, следствие учащения браков благодаря повышению заработка от морской торговли, во всяком случае, едва ли это рост крестьянства; неподвижность населения демов, расположенных внутри страны, еще не доказывает, что принадлежащие к ним оставались крестьянами или что они жили только в деревне. Что ослабление городских демов было вызвано особенно сильным привлечением именно их членов к клерухиям, представляется все- таки маловероятным. Скорее здесь должно быть принято во внимание сужение площади пропитания свободного труда благодаря конкуренции рабского труда (см. ниже). Достоверно только, что в то время в многочисленных сельских демах фактически наследственно держали все в своих руках состоятельные роды, затем, что жизнь в демах с конца IV в. до P. X. начала замирать. Продажа должностей в демах, с одной стороны, монополизация их в руках имущих - с другой, идут рука об руку уже в IV в. до P. X., и уменьшение политического и социального значения сельского среднего сословия находит свое красноречивое выражение в прекращении в III в. до P. X. относящихся к демам надписей. Это, конечно, есть последствие перемен в распределении богатств, происшедших в эллинистическую эпоху (см. ниже). Напротив, для классической эпохи невозможно установить, ни какие размеры принял рабочий труд в деревне, ни какое значение приобрела аренда.
Что касается этой последней, то, в противоположность Востоку (что объясняется состоянием материала источников), имеется только один (испорченный), чисто частный арендный документ, относящийся в Афинам, остальные - арендные договоры исключительно только с общественными корпорациями. Не подлежит сомнению только решительное преобладание аренды за строго определенную плату (feste Pacht) не только в Афинах, но и вообще на территории древней Эллады, в противоположность давно, по-видимому, отошедшей там совсем на задний план аренды из части продукта (Teilpacht), и распространенность денежной аренды (в особенности, конечно, в Аттике) в противоположность аренде за плату натурой или аренде смешанной. Затем столь же несомненной является, соответственно высокому размеру процента в древности, по нашим понятиям довольно умеренная высота оценки при капитализации земельных участков (арендная плата участка земли в чисто сельской местности в Фрии [24] составляет 8% оценочной стоимости этого участка; в других случаях отношение арендной платы к покупной цене невозможно установить, потому что в оценку входят не одни сельскохозяйственные объекты. Всегда гораздо более низкая плата при наследственной аренде - 4% или несколько выше - конечно, не идет в сравнение). Положение арендатора представляется, по сравнению с восточным и римским арендатором, сравнительно благоприятным, что, впрочем, может быть последствием того, что в сущности мы знаем, главным образом, примеры сдачи в аренду общественной земли. Сроки аренды, в тех случаях, когда они определены, в противоположность Востоку, сравнительно долгие - 5, нередко 10 лет. Встречаются, однако, и аренды бессрочные, следовательно, или пожизненные, или, наоборот, "at will" [на любое время]. Что арендатор был обязан обрабатывать землю, что обработка им взятой в аренду земли не только регламентировалась - что естественно - но и подвергалась при известных условиях рациональному контролю, это само собой понятно при аренде общественной земли; в какой мере это распространялось и на частные аренды, остается открытым.
Спорным, наконец, как уже было отмечено, остается вопрос о том, в какой мере применялся в сельском хозяйстве рабский труд.
Здесь необходимо, так или иначе, коснуться вопроса о способе применения и о значении рабского труда в "классическую" эпоху (в V-IV вв. до P. X.) вообще. После чудовищных преувеличений прежних оценок наступила, именно под влиянием Э. Мейера, сильная реакция и, поскольку речь идет о древней Элладе, несомненно, по существу вполне справедливая в смысле количественной оценки рабского труда. В смысле же качественной оценки, что касается рабского труда в области промышленности, она даже недостаточно последовательна (поскольку удержалось понятие "фабрики" с рабским трудом), с другой стороны, она заходит слишком далеко, поскольку вслед за Франкоттом подчас недостаточно оценивали влияние рабства на положение свободного труда. Ввиду этого к тому, что уже говорилось об этом выше, необходимо прибавить еще кое-что.
Заметно разрастающееся рабовладение в древней Элладе не в такой мере, как я признавал это прежде, ослабляло денежно-хозяйственное покрытие потребностей "ойкоса", и тем самым и покупательную силу рынка тем, что давало возможность производить в собственном хозяйстве продукты, необходимые для удовлетворения потребностей. Но влияние это во всяком случае существовало и имело большое значение: 1) о Перикле рассказывают, что он (из политических соображений) по мере возможности пользовался не домашними (aushäusig), а покупными продуктами, т. е. сделанными руками свободных ремесленников - ясное указание на ограничивающее необходимость пользоваться чужими услугами влияние домашних рабов сеньора, так как чем больше рабов было в хозяйстве дома, тем больше можно было иметь в доме обученных специалистов, и тем больше домашнее хозяйство вытесняло свободную "работу на заказ" ("Lohnwerk"). 2) В древности одежда, а в городе и пища раба, впрочем, в значительной мере покупались (как это было, например, в южных штатах Северной Америки). Но конкуренция рабов, которые со своей стороны, конечно, были ограничены в своих жизненных потребностях самым необходимым, должна была вообще влиять на уровень жизненных потребностей и на покупательную силу неимущих рабочих, а тем самым и на развитие рынка жизненных припасов. Как непостоянен (prekär) должен был быть спрос на продукты промышленности при том уровне потребностей, какой был у народных масс в древности, видно, между прочим, из того факта, что афиняне должны были отсрочить союзным городам выплату дани вследствие неурожал в областях, лежащих по берегам Черного моря: до такой степени все зависело от цен единственно на хлеб, как они определялись для каждого данного момента. Из большой надписи на Эрехтейоне [25] узнаем, что наемные свободные рабочие и рабы получали одинаково: по 1 драхме в день; в IV в. до P. X. поденная плата (впрочем, обученным рабочим) доходит иногда даже до 2 драхм, тогда как в Элевсине (IV в. до P. X.) расходы храма на прокормление своих собственных рабов равнялись всего 3 оболам [26] на человека, в Дельфах, в 338 г. до P. X. предпринимателю считали также 3 обола на σιίήριον, наконец, на Делосе, еще позднее, расходы на прокормление самого себя равнялись всего 2 оболам. Но нужно принять во внимание, что в Афинах именно демократия в V в. до P. X. назначает такую приличную плату за труд на общественных работах, плату, от которой, конечно, мог оставаться значительный барыш в руках владельца рабов, поставлявшего их на стройку и/или получавшего с них άποφορά, или же сдававшего их от себя на работу за плату, а для свободных рабочих, имеющих к тому же семью, тем не менее, быть может, только едва достаточную. Эти цифры сами по себе (более подробное рассмотрение их здесь невозможно) отнюдь не доказывают, что конкуренция рабского труда - поскольку она имела место - не была тяжела для свободных рабочих, как то полагает Франкотт. Ограничение заработной платы свободных (не сельских!) рабочих одним доставлением им средств простого физического поддержания жизни (в иных случаях - питания) натурой, как это бывало по образцу Египта и Востока, также в Греции (например, в 282 г. до P. X. - следовательно, в период значительно развитого денежного хозяйства - в Делосе), свидетельствует о тенденции ограничить заработную плату минимумом необходимого для поддержания существования ("Existenz-minimum"), поскольку это не была требовавшая особенного искусства работа или поскольку не давал себя знать особенно усиленный спрос (в особенности спрос на квалифицированный труд тех, например, обученных рабочих, которые получали по 2 драхмы приблизительно за то же время, за какое необученные рабочие получали лишь содержание натурой) или политические причины. Социальное деклассирование свободного труда благодаря совместной работе рабов со свободными - при постройке Эрехтейона членами и руководителями рабочих артелей являются вперемешку граждане, метеки и рабы - не могло не стать фактом. И возражение Аристарха в Меморабилиях [27] на замечание Сократа о благосостоянии афинских граждан, что они на эти свои денежные заработки покупают себе варваров и заставляют их работать, остается в полной силе.
Домашние рабы и рабы-рабочие ограничивали, таким образом, сферу применения свободного труда. Тот факт, что несмотря на узкую политику государства в деле дарования прав гражданства и на постоянно повторяющиеся на протяжении всей древней истории стремления монополизировать в пользу полноправных граждан шансы на "предпринимательскую" прибыль, в течение всего классического периода ничего не известно ни об одной попытке принудительно ограничить сдачу общественных работ своими ремесленниками - между тем, как эпоха тирании и законодателей (см. выше), знала ограничение рабского труда, - один этот факт указывает на беспомощное положение, в каком находились уже тогда свободные граждане, живущие трудами рук своих, несомненно именно вследствие распространения рабского труда. Кроме того, он, конечно, указывает также и на невозможность такого рода ограничения вследствие отсутствия достаточно многочисленного свободного "рабочего класса" в современном значении этого слова. Крупные государственные предприятия с их острой потребностью в рабочих руках, несомненно, вообще не находили нужного числа рабочих сил в среде свободных ремесленников и рабочих, и тем более (отчасти благодаря политике, которой держалось государство в деле дарования права гражданства) в среде одних полноправных граждан, чтобы можно было говорить о подобном ограничении, популярность которого была бы вне сомнения, особенно, если представить себе, как это еще до сих пор так часто делается, аттический демос, как прежде всего народ ремесленников.
Конечно, рабы, так как господа не любили отдавать их на долгие годы в ученье, попадали преимущественно на более грубые работы, и были занятия, как, например, молотьба, на которые в течение всей Древности свободные нанимались лишь в моменты крайней нужды. Но, с другой стороны, свободное ремесло довольно поздно, и то лишь отчасти, утратило характер домашнего производства (Familienarbeit) и никогда не достигло структуры, соответствующей средневековой. Что слово συνεργός [28] (или ему подобные) могло иногда обозначать положение, подобное нашему "подмастерью" ("Geselle"), этого безусловно оспаривать невозможно. Но не установлено, находился ли апостол Павел на жаловании у своего сотоварища по ремеслу, Акилы [29], у которого он работал (Деян. Апост., 18, 2), а относительно людей, которых золотых дел мастер Димитрий [30], кроме своих ближайших сотоварищей по ремеслу, поднял против боровшихся с идолопоклонством христиан (там же 19, 25), представляется также более вероятным, что это были самостоятельные ремесленники других отраслей того же ремесла, также заинтересованные в производстве предметов культа. Во всяком случае, существование обученных, но не имеющих средств, ремесленников, находящихся на службе у других, которые предоставляли инструменты и сырье, для эллинистической эпохи представляется весьма возможным. Но для классического периода представляется, в конце концов, всего более вероятным, что в тех случаях, когда мы встречаем ремесленника, носящего название ήγεμών [31] (или другое подобное название) и занимающего соответствующее положение в сообществе с другими рабочими, то речь идет обыкновенно об ассоциациях, образовавшихся ad hoc, по крайней мере во всех тех случаях (составляющих огромное большинство), когда орудия производства не представляли собой большой ценности (следовательно, "капитала"). Сомнения остаются часто неразрешимыми. Рабочие, например, которые работают группами вместе с главными мастерами (Vorarbeiter) при каннелировании [32] в Эрехтейоне и группами получают вознаграждение - это частью рабы главного мастера, частью (по-видимому) чужие рабы (нанятые им? или работающие от себя?), частью, наконец, свободные метеки и граждане. Когда один из главных мастеров - сам раб, а один из его сотрудников - свободный человек, не может быть речи об отношениях мастера и "подмастерья" ("Geselle"). Рабочие, очевидно, подразделяются на группы руководителями постройки, сообразно со способностями, как можно, по-видимому, судить по различной плате, получаемой различными группами (Франкотт), причем главный мастер (Vorarbeiter), вероятно, оплачивался дороже. Но прежде всего отношение главного мастера, с одной стороны, и сотрудников - с другой, встречается и внутри несвободных эргастериев, - следовательно, в форме своего рода производительного товарищества, как, например, в эргастерии Тимарха, где ήγεμών платит господину более высокую άποφορά, чем другие, будучи, очевидно, просто особенно хорошо обученным несвободным работником - возможно, и вольноотпущенником - своей отрасли труда, который стоит во главе (vorsteht) мастерской, в отношении к третьим лицам выступает как главный мастер (Vorarbeiter) и потому получает больший доход (Extragewinn). Во всяком случае, все эти зачатки внутреннего расчленения ремесла еще требуют исследования; пока же можно сказать наверное, что, если иметь в виду средневековое расчленение, античное свободное ремесло было "аморфно". Относительно эргастериев все существенное для нас было уже сказано раньше. [Но следует признать твердо установленным (в дополнение к намеренно подчеркнутой формулировке, сделанной во "Введении"): конечно, существовали также эргастерии в смысле постоянных (каменных) ремесленных мастерских; например, одна такая мастерская упоминается в контракте как объект наследственной аренды: это устроенные специально "места для работы" ("Arbeitsstande") вроде наших "рыночных мест" ("Markstände") в крытых рынках; но, конечно, они так же мало похожи на "фабрики", как эти "рыночные места" похожи на "конторы".] Здесь нужно добавить только следующее: господин мог пользоваться своими рабами-рабочими: а) отдавая их внаем; б) давая им сам работу и для этого содержа их и, поскольку это была работа для рынка ("Preiswerk"), заботясь сам о поставке сырья, орудий производства и сбыте; с) давая им сам работу, также давая деньги (в виде круглой суммы) на содержание (αύτόσιτοι); d) предоставляя им самим эксплуатировать свою рабочую силу в качестве ремесленников, работающих на заказ ("Lohnwerker"), и взимая с них строго определенную ренту (άποφορά); е) если это была работа для рынка ("Preiswerk"), предоставляя им оплачивать помещение, сырье, орудия производства из своего пекулия и взимая с них άποφορά; f) наконец, соединяя взимание άποφορά с предоставлением помещения, сырья, орудий производства господином: так, по-видимому, было поставлено дело у Тимарха (но не у Демосфена, как то думает Франкотт). Само собой разумеется, каждая форма эксплуатации, пробуждающая собственный интерес раба, оказывается гораздо более благоприятной для развития производительности рабского труда - который в больших постройках, видимо, нисколько не уступает в этом отношении труду свободных рабочих, - следовательно, нормально приносит и большую ренту господину. Ибо, если уже учет размера ренты оказывается сложнее, чем пытался его представить Франкотт, то все же красовавшиеся на храмах бесчисленные надписи об отпуске рабов на волю указывают на то, что господа считались с довольно быстрым израсходованием своих заключающихся в рабах капиталов.
Применение рабского труда в обрабатывающей промышленности (индустрии), работающей для рынка вообще, в частности же устройство собственных (in eigener Regie) эргастериев, исходило, очевидно, от купцов, ввозивших сырье (у Демосфена упоминается один из таких купцов, ввозивший слоновую кость для украшения рукоятий мечей и деревянных изделий), тогда как в средние века, наоборот, домашняя (кустарная) промышленность возникла благодаря купцам, вывозившим готовые продукты. Ввозом сырого материала - слоновой кости - поэтому и объясняется приводимый Демосфеном случай на первый взгляд странной комбинации в одном эргастерии мастерской ножевщика и столярной мастерской. Первоначально Демосфен-отец, быть может, сам вовсе не перерабатывал сырого материала, позднее он стал перерабатывать лишь часть его, скорее он продавал его во всякое время 1τώ βουλομένω" [33]; стоимость запаса, оставленного им после смерти, сын исчисляет в 11 250 марок. И это при общей стоимости всего состояния, равной 62 000 марок, из которых 13 200 марок были розданы взаймы - в большинстве они находились в банках и в морских предприятиях, а рабочие-рабы составляли около 17 550 марок, между тем, как, не считая дома, оцененного в 2250 марок, не земля, а, напротив, чистые деньги, обработанный благородный металл и другие ценные предметы, следовательно, хранящееся в виде сокровища, а не функционирующее в качестве "капитала" движимое имущество равнялось 18 000 марок (больше, чем обе "фабрики", взятые вместе). [Я беру расчет Шефера; абсолютные цифры спорны, но здесь важны не подробности, но приблизительные отношения.] Специфически купеческое происхождение состояния бросается в глаза. Один эргастерий есть случайное приобретение. Рабы попали в руки Демосфена как залог (πρασις έπι λύσει), вероятно, от какого-то не заплатившего денег покупателя слоновой кости, но оба эргастерия существовали - это совершенно очевидно - только для эксплуатации купеческого товара. Иногда комбинация разных "профессий" бывает и совершенно случайной (как, например, у Тимарха, державшего одновременно кожевников и вышивальщиков и т. д.), вызванная просто представившейся в данный момент возможностью сделать по случаю покупку и тем найти место для помещения капитала. Не подлежит сомнению, что число покупных рабов в историческое время превосходило число οικογενης [34] - по причинам, приведенным во Введении. Все эти отношения оставил совершенно неисследованными, например, Франкотт, очень почтенная книга которого, хотя она по вопросу об экономической структуре античного мира собственно лишь развивает дальше то, что уже было сказано Бюхером и др., по-видимому, первая произвела впечатление на историков. А как раз эти вопросы еще нуждались бы, несмотря на существование некоторых весьма хороших подготовительных работ по отдельным вопросам, в систематическом анализе. Ибо с этим своеобразием развития промышленного капитализма в древности стоит в связи также и то, что он не принес с собой почти что никакого прогресса в технике и экономике процесса труда сравнительно с мелким ремесленным производством. Само собой разумеется, существовало - это надо сказать в дополнение к сделанным раньше замечаниям - с древнейших времен и разделение труда, и соединение труда, точнее: основанная на разделении труда совместная работа многих в одном производственном процессе внутри данного хозяйства; дошедшие до нас в изобилии египетские и помпейские стенные изображения и античные вазы были бы тому свидетелями, если бы кому-нибудь вздумалось усомниться в этом. Притом число этих комбинированных друг с другом дифференцировавшихся между собой функций в одной и той же мастерской невелико, и, что еще важнее, в эпоху проникновения капитализма в промышленность оно не возросло. Немногие технические новшества, введенные древностью и имевшие смысл "прогресса" на пути к "крупному производству", т. е. к дифференцированию внутри производства и к рациональному сбережению труда, относятся к земледелию и к связанным с сельским хозяйством отраслям промышленности на Западе, где капитал (раньше всего у карфагенян) создал плантации. Для частной промышленности (следовательно, вне сферы военной техники и строительной техники, отчасти связанной с военно-политическими интересами, отчасти направляемой государством) этого установить нельзя. При страшных колебаниях рынка и стоимости содержания рабов и непрочности состояний, рабовладелец должен был и желал иметь возможность во всякое время разделить наличный состав своих рабов или изменить способ их эксплуатации: он был именно владельцем ренты, а не предпринимателем. Но главным препятствием к организации даже "домашней (кустарной) промышленности" ("Hausindustrieen") в Древнем мире, а тем более "фабрик", служил "уровень потребностей" ("Bedürfhisstand"), определявшийся господствовавшим тогда способом распределения имущества, обусловленным политическими причинами и существованием рабства.
Что касается того, что капитал, как это мы видим в наше время, привлекает к себе на службу науку для того, чтобы создавать крупные производства с "внутренним разделением труда" и технически из него вырастающими орудиями труда, то этого явления, как чего-то постоянного и обязательного, не существовало в прошлом и не будет существовать в будущем: оно обусловлено чисто исторически, а отнюдь не может быть выведено из особенностей капитала, как такового, который просто ищет прибыли, где и как получить ее всего удобнее. И самым удобным путем к тому в древности не было создание новых методов разделения труда для создания дисциплинированных и опирающихся на разделение труда крупных производственных единиц: рабский труд технически и "этически" не был для этого подходящим, и нельзя было при характерных для античного мира распределении богатств и уровне потребностей создать широкий рынок (der expansive Markt) для сбыта необходимых для масс продуктов промышленности. Шло ли увеличение обмена продуктами промышленности в эпоху развития капитализма в древности сколько-нибудь параллельно несомненному увеличению обмена продуктами сельского хозяйства, для частного, не контролируемого государством оборота продуктами садовой культуры, и горного промысла, это, как известно, в высшей степени сомнительно. Достоверно одно, что успехи "капиталистического" развития не подняли экономического и социального положения промышленности, как целого, но лишь разрушили ее старые основы. Демиург в полисе древнейшёго периода мог совершенно не считаться равноправным с каким-нибудь аристократом, но он был необходим для государственной обороны, поскольку он занимался выделкой оружия или постройкой судов, а если он был ремесленник-художник, то социальное его положение было сносное: например, кузнец у Гесиода играет заметную роль у себя в деревне; еще Солон называет кузнечное ремесло одним из средств к экономическому возвышению. Но то время, когда домовая община демиурга так обогащалась от хранимых ею из поколения в поколения технических секретов, что он мог стремиться к занятию должностей, требующих от занимающего их самых высоких материальных жертв, с развитием семьи в узком смысле слова, совершавшееся под влиянием денежного хозяйства, миновало. Ищущий помещения капитал создает несвободных обученных ремесленников, как он создает и неимущих (bezitzlose) колонов. Владелец капитала, а не демиург является теперь всеми уважаемой личностью. В капиталистическую эпоху обученный ремеслу раб - являющийся для капиталиста просто одним из способов случайного помещения капитала - стоит во всех отношениях, кроме формального-правового, наравне со свободным мелким ремесленником, но при этом переходит из рук в руки путем купли, залога, найма, то здесь, то там оказывается в составе более крупной мастерской. Формальное частное и публичное право демократии не могло оградить свободного "βάναυσος" [35] - ремесленника и мелкого торговца - от последствий такого неблагоприятного положения вещей; не мог ему помочь и хороший заработок, поскольку он не мог благодаря этому попасть в среду капиталистов; а это могло произойти при конкуренции рабского труда лишь в виде исключения.
Владеющие классы, со своей стороны, получали доходы или в виде земельной ренты (деревенской или городской: воспрещения иностранцам, а также - исключая тех, кто пользовался личной привилегией - метекам и вольноотпущенникам приобретать землю делало и городскую земельную собственность ("Hausagrariertum") монополией полноправных граждан), или в виде денежной ренты, или, наконец, в виде ренты с рабов. Но развитие земельной ренты в такой же мере, как и развитие денежной ренты и ренты с рабов, поскольку оно определялось экономическими условиями, в конечном счете зависело от торговли. Одно плодородие почвы само по себе нигде не создало крупных землевладельцев (Grundherren). За исключением тех случаев, когда политическое господство превращало областных князей в крупных землевладельцев (Grundherren) (или граждан в крупных землевладельцев (Grundherren), как в Спарте), это делалось в древности обыкновенно при помощи доходов, полученных от торговли (см. выше), а в Элладе, в частности, от морской торговли. Развитие частного рабовладения в классическую эпоху зависит точно так же от внешней торговли, как некогда, в более раннюю пору, развитие царских крепостных ойкосов (Tron - Oiken). Привилегированное в правовом отношении положение лиц, занимающихся ввозом и вывозом товаров, в частности сохранение права заключать в тюрьму за долги по их претензиям, и даже в сущности только по их претензиям, если не считать претензий государства, и скорый особый суд по торговым делам достаточно показывают господствующее положение, которое они занимали. Это первенствующее значение морской торговли для образования имущества - на это надо обратить особое внимание - не есть аргумент против того, что было сказано об ограниченности ее размеров. Нужно помнить о незначительности "культурных зон" ("Kulturzonen") и о береговом характере культуры, затем также и то, что эти денежные имущества и этот капиталистический оборот в "классическую" эпоху были, так сказать, "просеками" среди дебрей традиционализма. Ибо капитализм со своими формами оборота стоит почти совсем рядом с остатками далекого прошлого. И не только в ближайшем географическом соседстве, но и внутри самого города. Так, например, έρανοι - собранные по подписке суммы, раздававшиеся в виде беспроцентной ссуды впавшим в нужду гражданам - продолжают играть чрезвычайно важную роль (может быть, это не осталось без влияния и на христианские понятия) в течение всей эллинистической эпохи и вплоть до конца Древнего мира (как и римский "mutuum" [36]), совершенно, как в эпоху господства существовавшей в первобытные времена среди крестьян "соседской помощи". Что έρανοι [37] не были первоначально обществами взаимопомощи, уже доказано. Понятие "взаимности" (которое выражено вполне ясно словом "mutuum") имеет свое начало не в имеющей юридический характер ассоциации, а в исконной крестьянской и мелкобуржуазной этике, которая требует безвозмездных ссуд "между братьями" с оговоркой: "как ты мне, так и я тебе" и наоборот [Эта этика находит себе формулировку уже в древних аттических βουξύγειοι άραί.]. В этих низших слоях в древности никогда не забывали, что в противоположность этой древнейшей "экономической морали" процент представлял собой право иностранцев и господ точно так же, как (на Востоке) "служебный дом фараона", бюрократия. В этом отношении русский крестьянин и сейчас стоит на чисто античной почве.
Произошло ли широкое "нашествие капитализма" ("kapitalistische Invasion") внутрь страны в Аттике и в других древнеэллинских государствах (кроме Спарты, где скопление владений в одних руках не подлежит сомнению) в классическую эпоху, будь то V в. до P. X. или, - как то особенно настойчиво утверждали - IV в. до P. X., невозможно решить с полной достоверностью, но в настоящее время это справедливо считается всеми маловероятным. Иначе дело обстояло в эллинистический период. Эта позднейшая эпоха видела возникновение колоссальных частных состояний, владельцы которых при помощи самых стеснительных условий, на каких они давали ссуды, держали подчас в своего рода долговой кабале целые города (в противоположность классическому периоду, когда типичными государственными кредиторами являлись храмы). И по мере того, как в еще более позднюю пору древняя Эллада, в частности Афины, все более и более превращалась в своего рода "полис пенсионеров" ("Pensionpolis"), соединявший в себе преимущества Веймара и Гейдельберга со все же продолжавшей там существовать по сравнению с Востоком (а позднее с Римом) "свободой", тем чаще людям, разбогатевшим на стороне и приобретшим уважение и возвратившимся туда "к себе домой", должно было представляться желательным помещение своего капитала в покупку земли (иногда по приобретении гражданских прав), являвшееся гораздо более верным помещением для капитала уже в позднеклассическую эпоху, что выразилось в более низком размере процента (приблизительно 8%). После утраты принадлежавшей им некоторое время благодаря политическим обстоятельствам, а потом еще более продолжительное время фактически находившейся в их руках штапельной монополии и монополии на посредническую торговлю, перешедшей от свободной гавани Пирея к Родосу, для Афин сократились шансы на помещение капиталов в морскую торговлю, в банковские дела и в другие подобные им собственно "капиталистические" предприятия; метеки, финансовая мощь которых очень содействовала расцвету Афин, стали быстро опускаться уже после окончательной потери морского владычества (союзническая война [38]). Торговля не давала больше никаких шансов на обогащение; земля оставалась объектом для помещения капитала. К этому присоединялось массовое выселение в эллинистические колониальные области.
Поэтому неудивительно, что столь шумные в IV в. до P. X. аттические демы с III в. начинают замолкать: причиной тому является упадок местного сбыта. сельскохозяйственных продуктов и, вероятно, сосредоточение земли в руках немногих с заменой крестьян арендаторами. Напротив, для V и IV вв. до P. X. развитие в направлении к сосредоточению земли в руках отдельных лиц представляется не очень вероятным. О частных колонах не слышно совсем. Кроме того, в то время высота прибыли от эксплуатации была довольно благоприятна для применения рабского труда в промышленности, хотя цены на рабов, с другой стороны, стояли, при наличии (вероятно) частых колебаний, не особенно низкие. (Впрочем, во времена Демосфена лошадь подчас стоила вдвое дороже раба, - по сравнению с Южными Штатами Америки цена на рабов очень низкая. Но для Древности, когда прибавлялись к этому еще расходы по обучению и риск, это только средняя цена. Впрочем, всегда очень опасно выводить прямое заключение из данных о размере цен на рабов в какой-нибудь данный момент, так как, например, низкие цены могут быть одинаково и последствием незначительного спроса на рабов, и причиной усиленного расточения рабского материала.) Так как такой колоссальный подвоз рабов, какой был вызван войнами сицилийцев, карфагенян, а затем римлян, вообще только в исключительных случаях являлся результатом войн, которые велись в древней Элладе, то и сильное увеличение числа сельскохозяйственных рабов представляется здесь не особенно вероятным. Из 20 000 рабов, бежавших во время Декелейской войны, как сказано совершенно определенно, большая часть были ремесленники (сюда надо еще прибавить домашних рабов), и тем более после Пелопонесской войны миновала пора большого подвоза рабов, по крайней мере и прежде всего для Афин. Что потери рабами во время декелейской войны не считались потерей прежде всего для сельского хозяйства, можно заключить уже из заявлений Ксенофонта в его известном финансовом проекте. Из его "Экономики" - которая, конечно, изображает не специально аттические условия, а идеальный тип эллинского помещичьего хозяйства (его собственное имение находилось в Пелопоннесе) - с другой стороны ясно вытекает, что, собственно говоря, и в деревне рабы были нормальной рабочей силой. Ксенофонт (который, правда, понимал в технике земледелия едва ли больше, чем прусский офицер в отставке, вступивший во владение рыцарским поместьем) и не говорит ни о каких других рабочих, а что полевых рабов можно было нанимать и отдавать другим внаймы, не подлежит сомнению. (Несвободный или, быть может, отпущенный на волю) έπιτροπος [39], по мнению Ксенофонта, должен быть воодушевлен стремлением к наживе, следовательно, господин, очевидно, старается заинтересовать его участием в прибыли. Рабов надо заинтересовать в работе, награждая самых усердных хорошей едой и питьем и лучшей одеждой (из чего следует, как и из самого названия οικε ται, что они, очевидно, были бессемейны и находились всецело на иждивении господина). Прежде всего приходилось самому следить за ходом хозяйства. Что, в общем, это наблюдение происходило приблизительно точно так же, как во времена Катона, т. е. выражалось только в форме случайной проверки счетов, явствует из других замечаний самого же Ксенофонта. Вообще все совершенно, как у Катона, только что масштаб здесь, очевидно, гораздо меньше и отношения гораздо проще, чем в римских поместьях даже во времена Катона. Что римляне заимствовали у эллинов некоторые технические выражения, характерные для крупного рабовладельческого хозяйства (как например, название "instrumentumvocale" - "όργανον έμψυχον" [40]), это не доказано для классической эпохи: источником могла служить Сицилия эллинистического периода. В классическую эпоху один Хиос [41] (оптовая торговля, средоточие крупнейших в Греции состояний, выделки оливкового масла и виноделия) был страной с массовым применением покупных рабов и (уже начиная с VII в. до P. X.) с восстаниями рабов, как и Рим. Итак, широкое распространение в Аттике крупных помещичьих хозяйств с применением рабского труда не представляется вероятным. Рабы работали в Аттике, как показывает комедия, и на полях крестьян вместе с ними, в качестве их рабочих, как в старые патриархальные времена: этого было трудно избежать уже по военным причинам; [Вследствие продолжительных дальних походов за пределы страны. Войска пелопоннесцев, наоборот, возвращались ко времени жатвы домой.] особенно больших цифр при этом быть не могло. Сельское хозяйство в то время было вообще не особенно соблазнительным помещением для капитала. Довольно часто жаловались на его разорительность (Ксенофонт. Экономика. Введение). Нельзя определить, насколько часто на деле бывали случаи спекулятивной покупки земли с целью произвести улучшения и затем перепродать: показателем "купеческого" духа того времени служит то, что такой реакционер, как Ксенофонт, рекомендует такого рода земельную спекуляцию. На доходность земледелия в Аттике его времени должны были оказать довольно сильное угнетающее влияние такие меры, как воспрещение вывоза каких бы то ни было сельскохозяйственных продуктов, кроме оливкового масла. Быть может, борьба интересов в VI в. до P. X. вращалась также и вокруг этого покровительства "πεδία" [42]. Иностранный привозной хлеб, который, благодаря штапельному праву и принадлежавшему гражданам праву перекупки, в V в. до P. X. попадал в Пирей, все же оказывал относительное давление на местное хлебное производство. В эпоху от Солона и до Персидских войн в Элладе цены на скот поднялись в 10-20 раз, цены на хлеб, по-видимому, только в 3 раза (скот невозможно было перевозить за море!). Сравнительно с VI в. до P. X. хлеб поднялся к концу V в. - сначала вследствие прироста населения, затем также вследствие необеспеченности военного времени - вчетверо, из чего аттическое земледелие могло извлекать выгоду лишь в период между битвой при Сфактерии [43] и началом Декелейской войны. Что же касается скотоводства, то особенно в Аттике значительного развития достигло только разведение мелкого скота (и лошадей среди аристократии). После Декелейской войны сословие гоплитов было так основательно разорено, что никогда уже потом не могло настоящим образом оправиться. Тот факт, что δικασταί κατά δήμους (см. выше) сделались отныне снова городскими судьями, указывает на уменьшение социального и политического значения крестьянства: возросло значение войска из оплачиваемых солдат.
Единственно, что мы знаем о земледелии, это то, что, по словам Демосфена, Аттика ввозила из одного только царства Левкона [44] в области Понта около 400 000 медимнов, а, судя по элевсинским податным отчетам за 315-318 гг. до P. X., сама производила около 400 000 медимнов, из них круглым счетом 1/10 - пшеница, остальное - ячмень. Это дало бы, если принять расчет Э. Мейера (а никаких обоснованных возражений нельзя привести против его цифр, как бы они ни были гипотетичны), 14 250 гектаров ежегодно засеваемой земельной площади; следовательно, при системе оставления земли под паром, из года в год 12% аттической земли засевалось бы хлебом. Одним своеобразием ландшафта, наверное, все-таки невозможно объяснить ничтожность этого процента. Но по делосским спискам, по-видимому, в IV в. до P. X. цены на время остановились на одном уровне и лишь потом опять стали более неуклонно подниматься вплоть до начала III в. Таким образом, в классическую эпоху в Аттике капитал мог найти приложение только в производстве оливкового масла. Об экономической организации этой отрасли сельского хозяйства источники не дают нам сведений: собственное хозяйство с рабами на римский лад или - еще вероятнее - аренда на современный итальянский лад, - обе эти системы были возможны; тот факт, что Ксенофонт, которому известен только рабский труд, особенно подробно говорит о разведении масличных деревьев, делает первое предположение более приемлемым для его времени.
Итак, взвесив все, приходится признать Грецию в классическую эпоху вблизи крупных центров оборота страной довольно сильно раздробленной на мелкие участки с значительно развитой огородной культурой в долинах, с мелким крестьянством по скатам гор, с мелкими землевладельцами по речным долинам Пелопоннеса, с "царством сквайров" ("Squirearchie") в Элиде, между тем как Фессалия была страной латифундий, крепостничества ("Hörigkeit") и коневодства; Беотия - страной крепких крупных крестьянских хозяйств, деревенский северо-запад еще пребывал в стадии натурального хозяйства. Не надо забывать, что первая половина IV в., а точно также и уже конец V в. до P. X., были временем постоянных и лишь на время приостановленных недолгим деспотическим господством Спарты революций и реставраций партийных групп, которые приносили с собой в форме беспрестанных конфискаций неслыханную дотоле неустойчивость землевладельческих отношений. Строго городские клерухии с превращением сельского населения в колонов (Митилена [45]), новые переделы земли с поголовным избиением аристократии и кровавые реставрации следуют одни за другими. Притом старые названия партий, как "демократия" и "олигархия", не всегда сохраняли тот смысл, какой они имели в V в. до P. X. до борьбы между Афинами и Спартой. Фиванская "демократия" была сельской демократией гоплитов, которая, достигнув политического объединения Беотии, стремилась к миру, совершенно как аттические крестьяне и их "олигархические" вожди, между тем как радикальная афинская демократия представляла собой живший войной городской слой - война приносит неимущему городскому населению возможность получать в качестве матросов высокое жалование, в случае победы - новую дань с побежденных, из которой будут оплачиваться общественные работы, увеличение наемной платы для городского домовладельца и расширение возможностей приложения капитала в завоеванной заморской области; а недолго существовавшая спартанская "демократия" (до Селласии [46]) представляла собой военную демократию владельцев земельной ренты. Землевладельческая (grundherrliche) олигархия в Фессалии и купеческая в Хиосе по своей экономической структуре составляли друг другу полную противоположность. Точно так же противоположность составляли олигархии Коринфа и Керкиры [47] и феодальная олигархия Спарты, которые, несмотря на это, стояли заодно против демократии. Произошла также некоторая перестановка в столь важном для группировки партий в древности отношении должника и кредитора в смысле размещения их на ступенях социальной лестницы. Должниками всегда являются "аграрии" (как и у нас), но кредиторами в более раннюю эпоху является землевладельческая, живущая в городах и военная знать, в позднейшее время - торговцы и владельцы рент, а среди должников позднее все сильнее выступают вперед как раз крупные землевладельцы. Перемена эта совершается постепенно, но тем не менее дает себя чувствовать. Уничтожение долговых обязательств и попытки в этом направлении отныне составляют по преимуществу юнкерский идеал, а не политическо-экономическое требование носящего оружие крестьянства.
В течение всего классического периода, а также и в эллинистический период, полис - с неразрывно связанным с ним переселением в город (синойкизмом) должностных лиц и, по возможности, также и состоятельных землевладельцев, делением на филы с буле и народным собранием в качестве представляющих интересы народа учреждений и т. д. - продолжал совершать свое победное шествие по всей древней Элладе. Во всей Центральной Греции, кроме Этолии, полис одержал верх и вытеснил древние исторические племенные названия (между тем там, где однажды утвердилась твердая схема организации полиса, ее невозможно было искоренить никакими самыми радикальными мерами: роды изгнанников, жившие целые столетия на чужбине, получив возможность вернуться, могли тотчас же снова вступить в ряды своих фил и фратрий). Полисы, образовавшиеся вновь, представляют собой при этом в большинстве случаев государства вроде Афин времен Клисфена, подчас чистые синойкизмы землевладельцев. Родосский синойкизм 408 г. до P. X. [48] (образовавшийся по военным соображениям, из страха перед Афинами) был не чем иным, как соединением и отчасти совместным поселением трех дорийских военных фил (Heeresphylen), которые при первоначальном заселении острова заняли каждая по отдельному округу и образовали каждая свой собственный полис в едином дорийском, состоящем из фил, государстве (Phylenstaat). Возникновение маленьких городов в горных долинах Центральной Греции объясняется совместным поселением в укрепленном месте в качестве горожан-земледельцев (Ackerbürger) крестьян, что наложило свой отпечаток, например, на облик современной Сицилии, в которой совсем нет людей, постоянно живущих вне "города". Там, где таким образом, т. е. при помощи действительно осуществленного совместного поселения, более обширные области получали организацию полиса, необходимым следствием всегда, в конце концов, являлся абсентеизм и хозяйство со сдачей земли колонам (Kolonenwirtschaft). Именно фактическое совместное поселение считалось, по крайней мере в классическую эпоху, единственным способом обеспечить военное воспитание по принципу строя гоплитов. При этом нередко военные и экономические точки зрения резко сталкивались друг с другом и вызывали подчас необходимость компромиссов, в особенности в горных местностях Пелопоннеса (где, очевидно, возникали такие же затруднения, какие в свое время возникали в Афинах в области диакриев). Все же большей частью решали дело военные соображения. Аркадские синойкизмы (Мантинея, Мегалополь [49]) так же, как синойкизм Элиды (471 До P. X.) и Коса [50], были созданы "демократическими" полисами гоплитов. Только в Элиде сквайры большей частью оставались жить в деревне (на богатой и хорошо обработанной земле), между тем, как в Аркадии, из опасений перед Спартой, для синойкизировавшихся было обязательно жить на указанных им местах. В Косе, как и в Элиде, демы (как в Афинах постепенно демократизировавшиеся фратрии) решали вопрос о способности граждан носить оружие и владеть землей. Целью синойкизма во всех случаях была военная организация. В Элиде последствием синойкизма было пробуждение завоевательной политики. Но, что характерно, военная репутация элейцев - несмотря на их временные политические успехи - по-видимому, всегда стояла невысоко, очевидно, вследствие отсутствия у них строго проведенной организации полиса. Страна в это время неизменно оставалась аграрной областью, крупной торговли не существовало. Напротив, аркадяне, составлявшие главный контингент наемников во всей Элладе, издавна отличались своими военными качествами.
Если в Элиде, а также в Аркадии, организация гоплитов (частью фактически, частью только юридически) была облечена еще в древнеэллинскую форму синойкизма, то в древнеэллинской великой державе позднейшей поры, опиравшейся на народное войско, у этолийцев эта организация отсутствовала совершенно. Они и прежде жили в деревнях, и теперь оставались жить в них: Термон был укрепленным местом, куда собрано было громадное количество награбленной добычи, где происходили ярмарки, где заседали союзные власти и местные собрания ополчения; но это не был полис, даже тогда, когда они создали у себя военную организацию и правильную подготовку гоплитов, которой у них совершенно не было в классическую эпоху - тогда они были легковооруженными крестьянами. Знати не существовало, так как тут не происходил вызываемый торговлей процесс общественной дифференциации. Эта военная организация, которая во времена македонского владычества тотчас же привела к завоевательной политике, расчленила соседние области, частью принимая их в состав своего военного союза, трактуя их, как элейцы трактовали завоеванные ими области и как швейцарцы Тургау [51], т. е. рассматривая их как покоренных и обязанных платить дань и ставя военные гарнизоны в их города. Но все же это было, по-видимому, по преимуществу переходное состояние. Быть принятым в союз во времена его величайшего могущества было, по-видимому, довольно легко, в противоположность образу действий замкнувшихся в цехи демократических граждан полисов, в особенности Афин. Здесь, следовательно, техника гоплитов и государство гоплитов, которое везде хотело быть своего рода capitis deminutio [52] древних родовых (аристократических) полисов (Geschlechtspoleis), покорением городов деревней, были созданы без синойкизма, потому что здесь не было родовой знати (Geschlechteradel), а тем самым и родового полиса (Geschlechterpolis). Здесь намеренно старались избежать возникновения полиса с его дифференцирующими последствиями и создали на этой почве бедное культурой, но мощное государственное целое. Но с проникновением денежного хозяйства в результате завоеваний дифференциация все-таки совершилась. Уже во времена Персея [53] о резком контрасте между имущими и задолженными в Этолии говорят (Ливий 32, 38) [54] точно так же, как полтысячелетия перед тем говорили о том же в Афинах. Фессалия - вторая обширная страна, которая была затронута организацией полиса только по окраинам. Здесь аристократия бургов непоколебимо сохраняла свое могущество вплоть до поздних времен.
Наконец, самый могущественный член в цепи национальных эллинских государственных образований - Македония - вплоть до эпохи Филиппа [55] оставалась государством почти что гомеровского типа, с жившим в бурге царем во главе (Burgenkönigtum): дружинники (έταΐροι) царя играют здесь почти такую же роль, как и в гомеровскую эпоху. "Города", в том числе и такие резиденции, как Пелла, едва ли были чем-либо иным, чем был Персеполь [56]. Введение техники тяжеловоруженного строя гоплитов (ср. речь, будто бы произнесенную Александром перед ветеранами в Описе), введение "оседлости" ("Sesshaftmachung"), т. е. введение прочной военной организации тяжеловооруженного войска (гоплитов) на основе землевладения, массовое основание полисов, сопровождавшееся бесцеремонным переселением и совместным поселением колонистов, подготовливали территориальное расширение государства. Завоевания создали и здесь те знакомые из старины отношения между царем- военачальником и войском, которые (см. выше) когда-то подготовили возникновение древнего родового государства (Geschlechterstaat) на место монархии: войско, как при Хлодвиге, суверенно в такой же мере, как и царь. У него ищет правосудия царская фамилия - как, например, царица Олимпиада [57], - и к нему апеллирует и царь в случае государственной измены генерала. Только масштаб стал гораздо крупнее, а успехи завоеваний поставили царя и его преемников фактически в положение восточных монархов. Но победоносные македоняне и на Востоке твердо помнили, что эллинский полис должен - и только он один может - составлять основу политической организации, и, таким образом, способствовали последнему широкому распространению этого основного эллинского учреждения.
На Востоке персидское владычество не принесло с собой существенных перемен в социальном и экономическом строе. Неизменность податей, установленных Дарием по сатрапиям, за все время существования его царства характерна в этом смысле не менее, чем сохранение свободной сельской военной общины, наподобие швейцарской, на родине господствующей нации и древнего аграрного хозяйственного строя (социальная деградация должника, как такового - потому что он является платящим подать холопом, - самостоятельно хозяйничающие крестьяне, обязанные служить в ополчении, по-видимому, отсутствие вотчинной власти (Grundherrkeit), но лишь выделяющиеся размерами владений и придворно-рыцарским воспитанием и в силу этого допускаемые к должностям при царе, а в лице старших в роде и к участию в совете царя роды ("Geschlechter"), назначаемые царем судьи, вместо разбиравших судебные дела местных князей, - как во Второзаконии, - но никаких зачатков кодификации) наряду с деспотически-теократическим господством над подданными. Подати - частью денежные, частью натуральные. Денежные подати (самые высокие подати были в Вавилоне: 1000 талантов серебра; общая сумма: 7600 талантов серебра = 53 1/2 млн. марок, к которым надо прибавить потреблявшиеся на местах поступления) не дают масштаба для суждения о развитии денежного хозяйства; 14-я сатрапия (на Иранском плоскогорье), представлявшая собой наполовину пустыню, дает почти столько же, сколько и Египет (как, наверное, вполне основательно полагает Э. Мейер, здесь должны были давать себя знать рудники и т. п.). Натуральные подати состоят частью в обязанности давать помещение местному гарнизону и удовлетворять другие его потребности, частью в обязанности городов - как в средние века - содержать своего властелина или его представителя во время его пребывания в них, частью в определенных податях; эти последние, как в огромного размера "ойкосе", имели разнообразное назначение, соответственно потребительным целям, и были распределены по местностям: известные города или деревни доставляют вино, другие - пшеницу к царскому столу или для определенных домохозяйственных и туалетных надобностей царицы; точно так же - что всего важнее - организованы вообще и пребенды [1] царской дружины (персов, которые "едят за царским столом"), должностных лиц и постоянного царского войска. Наряду с этим мы видим (особенно в Месопотамии, где это соответствовало системе прежних властителей, но, конечно, не только там) земельные пожалования для запасного ополчения, а для более высоких чинов пожалования поместьями (Grundherrschaften) и разного рода иммунитетами: патримониальным судом и сеньориальной властью над феодальным ополчением и обязанностью выставлять его. Эти феодальные права очень различны по объему и прежде всего по своему правовому характеру, начиная от чисто частного иммунного ленного поместья до крупных, пользующихся патримониальным изъятием от общей подсудности бароний (Standesherrschaften) и, наконец, до платящего подать, но в других отношениях политически автономного вассального князя (Lehensfilrst), - институты, являющиеся дальнейшим развитием тех, следы которых мы находим уже в Вавилонском царстве, и предшественниками впоследствии существовавших предположительно в эллинистическую и с полной достоверностью в римскую эпоху частновладельческих территорий (Privatherrschaften). Только с течением времени предоставление собственно политических, превышающих патримониальные иммунитеты, правительственных прав встречается все более и более редко, чем это (по-видимому!) бывало во времена персидского владычества. Естественно, политическая, как и патримониальная власть высшего сословия (die politische wie die patrimoniale Standesherrschaft) распространяется преимущественно на внутренние области страны, лишенные всякой городской организации (но не исключительно: иногда как вотчинная, так и политическая власть жалуется и в отношении к городам); зато чисто частные, обрабатываемые колонами поместья (Grundherrschaften) встречаются также и в областях с городской культурой. Правовое положение наследственных подданных подробнее неизвестно.
Относительно аграрных отношений древних культурных стран - Месопотамии, Египта, Сирии - во времена персидского владычества лишь в самое последнее время стали понемногу поставлять материал раскопки и демотические папирусы. Встречающиеся в вавилонских источниках большие количества фиников, поставлявшихся частными землевладельцами, позволяют заключить, что здесь развились значительные плантации (и притом развились вновь на прежней пашне, так как земельные участки должны были платить мукой). Долгосрочные (в одном случае на 60 лет) аренды поместий (очевидно, полученных в ленное владение или в подарок) персидских магнатов показывают, что строгие предписания относительно обязательного присутствия при дворе делали необходимым абсентеизм помещиков (Grundherren). Наряду с частными поместьями (private Grundherrschaften), имеющими к тому же своим источником царское пожалование, стоят царские домены: леса, сады, пастбища, пахотные поля, возникшие путем присвоения владений прежних, до персидского владычества существовавших, властителей и путем конфискаций, царские стада, принадлежавшие царю и принцам рабы, в том числе и рабы, обученные ремеслам, при случае работавшие, наверное, и на частных заказчиков и берущие себе в ученье рабов частных владельцев. Домены управлялись как и каролингские домены, администраторами. Крупной аренды в доменах, по- видимому, не существовало, так же, как не существовало и государственного откупа налогов. Довольно характерной является в вавилонских источниках посредническая роль капитала при уплате податей: он избавляет обязанного платить подати от необходимости самому доставлять следуемые с него натуральные взносы, например, закупает муку, которую население должно доставлять царю, и, с другой стороны, берет на себя сбыт фиников, которые родятся на данном участке, и таким образом устраняет ограничения, вносимые в обработку участков системой натуральных податей.
Время персидского владычества является, по-видимому, периодом сильного хозяйственного застоя в занятых персами областях. Вавилонская система каналов, видимо, пришла в разрушение к концу господства персов, и ни об эллинских, ни о финикийских городах мы не слышим, чтобы они благоденствовали под их владычеством, несмотря на совершившееся умиротворение этой большой сплошной государственной территории. Там не было как раз тех специфически античных стимулов "капитализма", которые всегда были связаны с политической экспансией. Сильным препятствием был гнет системы натуральных податей и реквизиций областных наместников (о котором, например, говорит Неемия) и полный произвол, жертвой которого были, видимо, и города, между тем как специфически эллинских шансов на барыши при этом не было.
Об отдельных областях мало что можно сказать. Относительно Египта времен персидского владычества материал источников пока еще слишком ненадежен и в смысле текста, и в смысле перевода, чтобы можно было на основании его делать какие-либо историко-хозяйственные заключения. В частности, утверждение Ревилью, будто бы революции "национальных" династов в эпоху персидского владычества привели к новым кодификациям и, например, к восстановлению (едва ли перед тем устраненного) права фамильного ретракта, остается еще висящей в воздухе гипотезой до тех пор, пока еще не подверглась тщательному исследованию относительно своего смысла и значения "демотическая хроника", на которую он опирается. Впрочем, персидские цари, по-видимому, при случае секуляризировали церковное имущество, но они не внесли никаких перемен в общее положение духовенства и, несомненно, оставили во всей неприкосновенности национальное право. По- видимому, ни там, ни в Вавилоне общий тип социального строя и юридических отношений не подвергался никаким принципиальным изменениям. Неизменный характер персидского государственного хозяйства должен был оказывать соответствующее воздействие и на внешний оборот: экономическое развитие огромной, в течение полутора веков пользовавшейся почти совершенно мирным существованием, территории, видимо, стояло на месте (никакой торговли в Персидском заливе, слабое развитие также принадлежавших Персидскому государству финикийских и со времен Пелопонесской войны - эллинских морских городов).
Как и в некоторых других областях, персидское господство в Иерусалиме старалось найти для себя политическую опору в теократии. Благодаря этому иудейским любимцам персидских царей удалось получить от них для иудеев разрешение 1) возвратиться в Иерусалим, 2) выстроить вновь храм и городские стены с сохранением за городским храмом исключительного права на место культа и - что в дальнейшей истории оказалось особенно богато последствиями - 3) октроировать очистительный ритуал, приобретший во время изгнания евреев первенствующее значение благодаря невозможности сохранения древней формы культа Иеговы, а также предписания, предусмотренные в так называемом "священническом кодексе" и устанавливающие права иерусалимского духовенства. До изгнания евреев священство было первоначально стоящей вне родовых союзов профессией, которая сделалась вскоре наследственной и существовала на определенные, взимавшиеся для этого налоги. Теперь оно было наделено правами на десятину и в то же время получило родовую организацию и составляло особую филу ("колено" Левитово, две другие филы поэтому соединились в одно "колено Иосифово" в традиции). На основе родового начала - вроде того, как в Афинах после Дракона и перед Солоном и в Римском государстве древнейшего периода - была заново организована вся народная масса. Израильские "колена" ("Geschlechter"), получившие свое наименование частью от местностей, частью от лиц, включающие в свой состав нередко несколько тысяч душ, и теперь остаются союзами землевладельцев, имеющих экономическую возможность носить оружие, - хотя теперь союзы эти были вновь образованы искусственно с политическими целями; наряду с ними (как и везде) стояли "цехи", т. е. по своей функции соответствующие родам союзы известных ремесленников. "Роды" были разделены на части, причем был произведен, с помощью шнура, частичный новый передел сильно обезлюдевшей со времени изгнания земли, а затем при Неемии было предписано путем форменного синойкизма по 1/10 (будто бы) от каждого колена в качестве представителей его поселить в полисе без права выселяться из него. Основной принцип, что человек, лишившийся своего земельного владения, не принадлежит больше к общине, сохранил свою силу, но "метеки", к числу которых принадлежат люди, не имеющие земельной собственности, и законом, и литературой трактуются с нарочитой предупредительностью, если только они принимают иудейскую веру.
Теократия утвердилась окончательно. Наряду со светскими родами стоят роды городского священства, которым подчинены "левиты" в качестве служителей при храмах. (Число всего духовного сословия - 1/7 часть населения - необычайно велико.) Так как отличительной особенностью народа являлось теперь соблюдение ритуального закона (обрезания, Субботы, заветов чистоты), то священнические роды еще до того, как первосвященник стал формальным главой государства, являлись руководителями иудейской общины, экономический центр тяжести которой, несомненно, оставался в Вавилоне, где ее существование подтверждают нам многочисленные документы. Политическое устройство государства служило одной лишь цели: сохранить сакральный центр. Как и в эллинских городах, сначала здесь была введена общая трапеза глав родов у наместника, как символ государственного единства. С одной стороны, был воспрещен прежде допускавшийся connubium [брак] с "жителями страны", т. е. со всеми не вступившими в имевший религиозный фундамент полис путем принятия Закона, будь они даже израильского происхождения; с другой стороны, иудеи начали тогда не считавшуюся с происхождением своих будущих прозелитов пропаганду среди метеков и в чужих странах.
Относительно аграрного развития этой влачившей сначала довольно жалкое существование общины мы можем узнать что-нибудь лишь косвенно и из более поздней эпохи, с помощью талмудического права и Евангелий. Но и то узнаем немного и мало своеобразного. (Некоторые замечания см. ниже.)
* * *
"Национальная война" македонской военной монархии, положившей основу всемирному господству эллинизма, внесла в экономические условия Востока значительнейшие изменения. Ближайшим последствием было Чрезвычайное распространение (Expansion) автономного в своих внутренних делах эллинского полиса в качестве формы организации также и на внутренние страны вплоть до границ Туркестана, между тем, как до тех пор лишь очень немногие города отстояли от морского берега более, чем на один день пути. В связи с этим стоит распространение денежного хозяйства. Это прежде всего сказалось в государственном хозяйстве: тогда как пребывание персидского царя в городе являлось экономическим бременем для этого последнего (благодаря обязанности содержать его за свой счет), эллинистический полис имел выгоду от пребывания в нем двора, что передано нам традицией как самое характерное отличие происшедшей перемены. Государственный откуп стал распространяться теперь на Восток. Мы видели, что еще при Артаксерксе частный капитал играл посредническую роль в уплате долгов, и Белох, конечно, прав, когда он понимает слова Аристотеля в "Экономике" (Aristot. Oikon. 33) в том смысле, что номархам приходилось самим превращать в серебро дань, собираемую с египтян зерном, для того чтобы иметь возможность уплачивать денежный налог, и поэтому они требовали свободы вывоза зерна, потому что иначе они не в состоянии были бы внести налог. Теперь государство начинает - планомернее всего в Египте - сдавать натуральные повинности откупщикам, которые гарантируют ему известную определенную денежную сумму, как выручку от продажи, чтобы иметь, таким образом, возможность сбалансировать свой бюджет в деньгах. Несметные "сокровища" персидских царей были растрачены в качестве донатив [2] суверенным войскам и его вождями и "дружинами" македонских князей и таким образом были пущены в обращение. Царство Селевкидов [3], истиннейшее продолжение Персидского царства, видимо, никогда более не обладало особенно богатой царской сокровищницей, но зато его денежные доходы от податей, по-видимому, превосходили доходы всего Персидского царства (кроме Индии), взятого в целом. Государственная казна Египта была очень богата, хотя размеры ее, как они переданы традицией, совершенно неправдоподобны (многие историки принимали на веру цифры фантастические); кроме того, в Египте существовал царский банк, которой, как и в большей части эллинистических полисов, обладал монополией размена и вместе со своими филиалами являлся всеобщим платежным местом. Чеканка монеты по городам началась везде, между тем, как, например, Вавилон еще и во времена персидского владычества вовсе не чеканил денег; золотые "дарийки", "государством обеспеченные ценности" ("Reichswährung") служили, главным образом, для хранения в виде сокровищ и для наград, и только некоторые приморские города чеканили эллинскую монету; но в общем денежное дело оставалось на правовом уровне денежной системы Китая (мелкие разменные деньги наряду с колеблющимся в цене благородным металлом, уплачивавшимся по весу - "pensatorisch").
Успехи и влияние денежного хозяйства всего яснее сказались на особенно хорошо известном нам теперь, благодаря Вилькену, положении Египта. В разнице между податями, платившимися персам, и доходами Птолемеев (будто бы 700 талантов, 120 000 артаб [4] хлеба при Дарии - что, по данным традиции, сделалось постоянной податью - 14 800 талантов и 1,2 млн. артаб хлеба будто бы при Птолемее Филадельфе [5], 60 000 талантов достоверно в I в. до P. X. после сильного упадка), конечно, нельзя видеть (даже оставляя в стороне снижение ценности благородного металла) просто соответствующее повышение государственных доходов: все источники говорят, что налоги в пользу сатрапов и местных войск были гораздо тяжелее, что на персидский двор уходила только часть всей суммы доходов и, конечно, менее значительная часть податей натурой. Но денежная стоимость всех поступлений натурой при Птолемеях равнялась всего только какой-нибудь 1/40 всей суммы их доходов: так быстро шло вперед денежное хозяйство. И - на что Вилькен указал впервые - между тем, как в содержании войска в III в. до P. X. деньги относились к выдачам натурой по стоимости, как 1:2, во II в. до P. X. отношение это изменилось на 31/2:1, во флоте же в конце II в. - на 20:1. Древние, отличающиеся от халдейских больше формально, чем по существу, категории натурально-хозяйственных деловых отношений, займы натурой, вознаграждение натурой и т. д., сохраняются еще в течение всей эпохи Птолемеев (в особенности, но не исключительно, в демотических папирусах). Натуральная аренда в частном обороте, судя по дошедшим до нас источникам, преобладает вплоть до эпохи императоров. Но денежное хозяйство неудержимо идет вперед, начиная от III в. до P. X. и до середины II в. после P. X. Сохранившиеся фрагменты хозяйственных книг показывают нам полную картину денежного хозяйства в области домоводства, с одной стороны, в III в. до P. X., с другой стороны - во времена Веспасиана. Закупки на рынке за деньги, продажа продуктов за деньги, поденная плата чистыми деньгами, отдача денег взаймы под денежные проценты господствовали в частном обороте; а главное - денежные подати и денежная расценка податей. Из поземельных податей, если не считать злаков, составляющих монополию государства (сезам, кротон и т. д.), только подати зерновым хлебом выплачивались почти целиком натурой, все другие злаки были обложены почти исключительно денежными податями. Точно так же денежными податями были обложены и ремесла, вместо прежних, практиковавшихся при фараонах, барщин и натуральных оброков ремесленными изделиями. Повсюду обнаруживается тенденция к "adaeratio", как технически называли этот процесс перехода от натуральных повинностей к денежным во времена империи. Необычайно развитая и доведенная до крайних пределов утонченности финансовая система эпохи Птолемеев, по которой решительно каждый, от проститутки до заведующего каналами - за исключением эллинов, жрецов (до известного числа на каждый храм) и κάτοικοι [6] (см. ниже) - был обложен особой податью (differenzierte Steuern) сообразно со своей профессией, а, кроме того, сообразно со своим объектом, каждый акт оборота, - эта система покоится на совершенно последовательном дальнейшем развитии кадастра барщин и земельных измерений и оценок, входивших в систему государственного обложения времен Рамессидов, которой она составляет диаметральную противоположность лишь в смысле способа обложения: там в принципе - натуральные повинности, здесь в принципе (как было на практике, см. ниже) - денежные налоги. Таким образом, в эллинистическую эпоху государство удовлетворяло свои потребности все более и более денежно-хозяйственным способом и могло это делать потому, что хозяйственный строй, на который оно при этом опиралось, в сильной мере был или становился денежно-хозяйственным строем.
Но управление вновь возникающих монархий было чисто бюрократическое и становилось все более и более бюрократическим, и в то же время в государственном хозяйстве, как раз под влиянием денежного хозяйства, все сильнее и сильнее выступает вперед принцип литургий: обеспечения доходов путем возложения имущественной ответственности за поступление государственных податей на состоятельных людей и прикрепления людей, обязанных нести государству повинности, к их занятиям (функции, Funcktion). Египет в этом отношении - классическая страна, но и в других местах мы везде встречаем зачатки этого. Значение государственных рабов возрастало и в автономных полисах, как, например, в Афинах. И аттический административный строй в своих προεισφορά и συμμορία [7], а также в положении демов (см. выше) уже содержал в себе зародыш того способа ответственности за исправное поступление податей, какой стал обычным полтысячелетия спустя в эпоху Константина [8], и того обращения с "populus plebejus", какое мы встречаем в муниципиях. Наконец, - вследствие завоеваний и в особенности вследствие территориального расширения в глубь страны - восточные государства, несомненно, переняли не только организацию в форме полиса, но и вотчинную (grundherrschaftliche) организацию, если не формально, то по существу. Уже тот факт, что в Египте при Птолемеях мы имеем налицо случай наследственной аренды частного земельного владения (на 99 лет), которая практиковалась в Месопотамии времен персидского владычества, между тем, как ни одного примера ее мы не знаем, пока крайней мере до сих пор, ни для древней Эллады, ни для Рима, свидетельствует о более сильном выступлении феодальных элементов в социальном строе. Невзирая на политику примирения национальностей, восточная масса является в отношении к эллинскому войску народом покоренным, и это нашло свое выражение в социальных институтах. Во всяком случае, эллинистическое государство (кроме Египта) прежде всего энергично принимается за введение в стране городского строя. Лишь города являются носителями эллинской культуры - жители сельских местностей остаются "έδνη", - и желательная эллинизация происходит обычно, с одной стороны, путем поселения эллинов, отчасти всяких охочих людей из древней Эллады, но отчасти также и семейств ветеранов, путем конституирования этих колонистов и эллинизированных местных древних родов (жреческих родов и военной аристократии) в "полис". Надписи, по-видимому, указывают на то, что в принципе каждый, чье земельное владение несло или только, согласно правовому принципу, могло нести какие-либо государственные повинности, следовательно, все частные лица должны были "приписать" это земельное владение, хотя бы они получили его из рук царя (пользующегося в отношении к своим владениям правом экстерриториальности), к "полису". Эллинистические властители и колонисты всячески, очевидно, и совершенно сознательно урезывали вотчинную (grundherrliche), собственно теократическую, организацию, в противоположность персам, которые точно так же сознательно выказывали расположение к теократии. Мы видим это из того, с какой ловкостью в Египте - еще до националистического восстания Фиваиды [9], которое послужило началом настоящей египтофильской эпохи - официально столь благочестивая династия Птолемеев воспользовалась причислением Арсинои (265 г. до P. X.) к лику богов [10] для того, чтобы, очевидно, ценой крупного денежного подарка отнять у жрецов взимание άπόμοτρα (1/6 части дохода) со всех огородных культур (Gardenkulturen) и передать ее государству, под видом предоставления этого дохода новой богине. Мы видим это и в синойкизме Антиохии писидийской [11] и др., совершенно явственно, например, в карийской Стратоникее [12]. Здесь посредством основания новых городов древняя сельская храмовая амфиктиония была буквально разрезана на части, и городам были, сообразно числу приписанных к ним ком [13], отданы голоса этих последних в совете исстари группировавшегося вокруг храмов округа. Из позднейшего времени стоит припомнить, например, основание полисов династией Ирода [14] в виде противовеса единому теократическому родовому полису (Geschlechterpolis) Иерусалиму; с такой же целью основана была Тивериада, где, по свидетельству Иосифа [15], новые поселенцы были наделены пахотной землей, домами и привилегиями, но обязывались жить в городе постоянно, и Себаста [16]. Эти эллинские города, находясь среди чуждого населения и всецело завися от существования эллинистического государства, были в военном отношении самыми крепкими оплотами диадохов и эпигонов [17] (Себаста выставила во время одной Иудейской войны 3000 человек). Но, сверх того, появление эллинского полиса обеспечивало повышение податной силы: эллинистические монархи были "меркантилистами, как и территориальные государи XVII-XVIII вв. у нас в Германии. Синойкизм и теперь обыкновенно означал фактическое переселение в город для совместной жизни, в особенности для слоев общества, причастных к деловой жизни (а также, что следует хорошо заметить, к управлению городом, которое можно было использовать в коммерческих интересах). Так, уже Куном было обращено внимание на то, что после синойкизма Кассандреи вино из бывшего города Менды [18], продолжавшего свое существование в качестве κώμη этого полиса, отправлялось в море уже не из его гавани, а из Кассандрии: штапельное право есть также одна из принадлежностей эллинистического города.
Однако уже подчас колоссальные размеры городских территорий показывают, что по своему социальному устройству города эти должны были очень отличаться от классического эллинского полиса и на деле нередко представляли собой лишь юридически синойкизированный комплекс крупных феодальных поместий (von grossen Grundherrschaften). Далее, огромные земельные владения (домены) царей в принципе оставались совсем экстерриториальными, и наряду с ними существовали несомненно многочисленные, возникшие благодаря личному пожалованию, феодальные поместья (Grundherrschaften), которые не были приписаны к полису, в особенности в тех областях, где организация полиса не была введена повсеместно. Формальное, установленное правовыми нормами прикрепление к земле сидящих на частных феодальных поместьях (Grundherrschaften) колонов не может быть доказано, да и не представляется вероятным, не только в тех случаях, когда арендаторами являлись эллины (что случалось, конечно, редко за пределами территории полиса), но и вообще в отношении к неэллинскому населению. Иначе дело обстояло там, где выступало на сцену административное право, где, следовательно, дело шло о повинностях в отношении к государству, или, что то же, о повинностях в отношении к монарху. В своих отношениях к государству так же, как подданный Древнего Египта был связан с указанным ему законом местожительством, а афинянин (без всяких последствий для свободы передвижения) со своим демом, и подданный эллинистического государства был связан со своей родной общиной (ιδία [19] эпохи Птолемеев - несомненно, только перешедший к ним от Древнего Египта уже раньше разъясненный институт): здесь платит он налоги, сюда его можно удалить в случае, если в месте его пребывания, где он живет в качестве έπίξενος [20], от него хотят избавиться, сюда, наконец, может его вернуть при случае государство, когда потребуется выполнение им личных литургий. Ибо в древности обеспеченная свобода передвижения существовала лишь постольку, поскольку она была гарантирована определенными договорами или привилегиями. В противном случае, согласно юридическому принципу, по отношению к государству каждый отдельный человек был точно так же связан со своей общиной, как в настоящее время русский крестьянин. Ибо и физическое возвращение подданных в родную общину для несения государственных повинностей мы находим не только в позднейшее время в известном тексте Евангелия от Луки, но и во все времена в эллинистических государствах. Эллинистическое государство знало, в частности, хотя и не в такой мере, как государства Древнего Востока, натуральные повинности публично-правового происхождения, и в тех случаях, когда выполнение их могло пострадать от переселений, оно прибегало, несомненно, к принудительному возвращению на место жительства. На экстерриториальных доменах царя, а также на пожалованных царем экстерриториальных феодальных поместьях (Grundherrschaften) (где были такие) частноправовые, опирающиеся на традицию и на общий порядок аренды доменов повинности колонов едва ли могли быть защищены от смешения с повинностями административно-правового происхождения, и тем более это имело место в Египте, где разнообразнейшие барщинные повинности подданных являлись наследием времен фараонов и продолжали существовать в эллинистическо-птолемеевскую эпоху, например, в виде пятидневной барщины на каналах, как это видно из источников этой эпохи. Впрочем, развитие менового хозяйства повсюду (также и в Египте, см. выше) вызвало тенденцию сделать эти барщины переводимыми на платежи натурой или деньгами. Но там, где затронуты были финансовые интересы государства, второй Птолемей [21] без малейших колебаний ограничил свободу передвижения рабочих, которые работали на государственных масляных прессах и формально были связаны (по-видимому) исключительно контрактом. Подобные мероприятия опирались не на общие правовые нормы, а на административную власть царя. Точно так же поступали, несомненно, в случае надобности и с колонами царских доменов. Документ продажи одной деревни из доменов в Малой Азии царем Антиохом II своей супруге [22] (в 265 г. до P. X., факт, впервые оцененный Ростовцевым) заставляет предполагать фактическую свободу передвижения у сельских жителей, юридически же они остаются - вопреки мнению П. М. Мейера - прикрепленными к своей деревне и могли быть, конечно, в случае надобности возвращены в свою деревню. Но совершенно так же могли поступать со своими держателями и частные экстерриториальные землевладельцы, если им предоставлены были права местной власти. Частное право Востока от Снофру и Хаммурапи вплоть до Талмуда всегда рассматривает мелкую аренду с точки зрения господина (Herr) и всегда видит поэтому в мелком арендаторе человека, находящегося здесь для надобностей господина (помещика), который поэтому не только и не прежде всего имеет в отношении к земле права пользования, но прежде всего берет на себя и обязанности обработать землю (прежде всего, но не исключительно: таково было положение арендатора из части продукта); и едва ли всегда брали на себя труд четко отделять эти повинности в отношении к царю или к патримониальному владельцу (Patrimonialherr) от натуральных повинностей публично-правового характера. Уже различие между несшими барщину колонами доменов фараона и его "подданными" крестьянами, которых он привлекает к несению государственных барщинных повинностей, носило (см. выше) довольно проблематичный характер. Для туземного населения ("εθνη") такое положение вещей, может быть, несколько изменилось в эллинистическую эпоху, и то едва ли принципиально. Официальная терминология Птолемеев в так называемых "Revenue laws" и в других источниках делает различие между "λαοί" доменов (тем же словом обозначаются и малоазиатские колоны, и это же название соответствует, конечно, и "retu", "miritiu" и другим выражениям времен фараонов) и остальными γεωργοί страны. Эти последние, формально "свободные" сельские хозяева - собственники или арендаторы, в том числе и царские арендаторы ("βασιλική γή" [23]), - первые же в "Revenue laws" и в других источниках - египетские колоны царя. Долго ли держалась эта терминология, остается спорным. Ибо, по-видимому, к этим царским колонам, в административно-правовой практике по существу приравнивалась, как и во времена фараонов, и большая масса туземного неимущего (соответственно юридически трактуемого как неимущее или наравне с неимущим) сельского населения (такое положение вещей ведет свое начало, очевидно, еще из древнеегипетских отношений, см. выше). Λαοί платят поголовный налог, они в своей ιδία исполняют натуральные повинности и для государства, и для общины; только в эллинистическую эпоху эта барщина большей частью переведена на деньги, и в силу этого существует и фактическая (с юридической точки зрения прекарная) свобода передвижения. Когда с них требуют исполнения натуральных повинностей - во времена острого напряжения государственного тягла или во времена кризисов, когда не хватает денег (как это было, например, во II в. до P. X., как впервые отметил П. М. Мейер), тогда они освобождаются от других литургий (например, от принудительной государственной аренды), чтобы не причинить ущерба земледелию. (В какой мере сидевшие на царской земле λαοί сидели на ней лишь в силу договора - в поместьях частных лиц на юридическом языке позднейшей эпохи они назывались homologi coloni [Спорно] или же они просто платили свои традиционные платежи, для этой эпохи это не выяснено; положение так называемых "γεωργοϋντες ομόλογοι άνδρες", существование которых во II в. до P. X. доказывает Вилькен и которые, по его мнению, сидели на государственных поместьях, до сих пор, к сожалению, невозможно определить более точно. В общем, для эллинистических колонов первоначальной основой служил договор, для туземных ("έθνη") колонов - традиция.)
Очевидно, это явление (о его особенностях и дальнейших судьбах изложено в статье "Колонат") входит как неотъемлемая часть в тот государственный аппарат, который Египет, в этом отношении наиболее рационально организованное эллинистическое государство, воздвиг на основе древнеегипетского социального строя. Если, как мы сейчас видели, наряду с организациями вотчинного типа (grundherrliche Gebeide) в эллинистическом денежном хозяйстве дают еще себя знать основы древнего барщинного государства (Fronstaat) времен Рамессидов, то, с другой стороны, это денежное хозяйство разрушалось особенностями системы государственных финансов. Государство держало огромную армию платных чиновников и все же значительное постоянное войско, получавшее все в большей и большей мере денежное вознаграждение, точно так же двор и (особенно в Египте) добавочные траты на религиозный культ, и (это главное) глобальная политика требовали теперь прежде всего денег. Как в настоящее время, так и в эллинистическую эпоху именно необходимость денежно-хозяйственного покрытия государственных потребностей послужила рычагом для преобразования всего хозяйства страны в смысле возвращения ко все увеличивавшейся связанности хозяйственной жизни общества, к ее обобществлению и к вытеснению оборота. В древности этот процесс нашел свое завершение в форме достигшего своего полного развития опирающегося на литургии государства ("Leituriegstaat"). Более подробное описание такого догосударства не входит здесь в нашу задачу (об отдельных важных в аграрно-историческим отношении пунктах см. статью "Колонат"). Достаточно будет напомнить, что в образцовом эллинистическом государстве - Египте - царство Селевкидов было организовано гораздо слабее и распалось вследствие этого сравнительно быстро - важные отрасли производства были совершенно монополизированы: например, как уже случайно упоминалось раньше, изготовление масла (из сезама, кротона, тыквы; разведение маслин распространилось в Египте лишь позднее, именно в эпоху римского владычества), соль (с принудительным минимальном контингентом, соответствуя французской "gabeile"), натр и, по-видимому (в исторической связи с положением текстильной промышленности в Древнем Египте, см. выше), также изготовление тонкого полотна. Возделывание маслин и (вероятно) льна находилось поэтому под строгим контролем; весь сбор в силу принадлежавшей государству монополии закупки поступал в царские магазины. Цены при продаже масла устанавливались весьма произвольно с самых различных точек зрения после того, как κάπηλοι [24] отдельных городов и округов указывали необходимые для их округов количества, и двор отчислял, сколько ему было нужно. Масло, наряду с также регулируемой государственным управлением (см. ниже) пшеницей, было важнейшим предметом потребления. В не меньшей мере было монополизировано и сдано в аренду банковское дело (в первую очередь: операции, связанные с валютой). Эта монополизация все развивалась и захватывала все новые - в частности: 1) "трудные" ("schwere") (т. е. связанные с поставкой сырья) и 2) работающие на массовое потребление отрасли промышленности. Во времена римского владычества мы находим, например, также сдаваемые в аренду монопольные кирпичные заводы, и таким образом через руки государства проходило большинство простейших (elementare) предметов потребления: хлеб, растительное масло, строительный материал, одежда (отчасти).
К этому присоединилась система литургий в форме, являющейся комбинацией древнеегипетских учреждений с чисто эллинскими. Государство старается исполнение каждой государственной повинности обеспечить имущественным поручительством. Чтобы сделать это возможным, все сколько-нибудь прочные и значительные имущества заносятся в кадастр, так что к каждому их владельцу приписывается определенное число πόροι [25] - круглых денежных сумм, в принципе однородных с позднейшими "capita" времен Диоклетиана [26], и сообразно с этим властями определяется должность, которую он может отправлять, и связанные с ней обязанности. Эта система распространяется на все должности, до ночных сторожей в деревнях включительно (πόρος в 300 драхм). Эта система литургий захватывает также и главнейший источник капиталистического образования имущества, государственный откуп, в частности, откуп податей (это прекрасно изображено Ростовцевым). Вместо свободного хозяйничания афинского и тем более римского откупщика податей, обусловленного отсутствием бюрократии, мы видим здесь взимание податей государством. Государство нуждается в откупщике в конце концов только как в поручителе за вполне определенный минимум денежного дохода для надобностей бюджета и оплачивает его риск участием в излишках или "ὀψώνιονʼом" [27] в размере 5-10%. [Многие подробности еще спорны.] Вместо того, чтобы за внесенную заранее государству сумму откупщик получал в собственные руки поступающие налоги, здесь эти поступления совершенно не проходят через кассу откупщика и идут прямо в магазины, т. е. государственные кассы; с другой стороны, откупщик и не вносит ничего (или только часть) вперед. Откупщику, следовательно, нужно сравнительно очень мало "капитала", ему и его компаньонам (socii) и поручителям нужно было скорее только "имущество"у чтобы иметь возможность явиться поручителями перед государством. Поэтому взятие на откуп податей имело здесь качественно иной экономический характер, чем у римских публиканов, и соответственно этому с течением времени оно все более и более рассматривалось как литургия и во времена неблагоприятные чувствовалось как тяжелая литургия: прямое принуждение к взятию на откуп государственных податей к концу эпохи Птолемеев представляло собой постоянное явление (эдикт Александра показывает, насколько оно было невыносимо) и начинает в конце концов распространяться с откупа налогов также и на аренду доменов, где ее существование, как вполне нормальное явление, между прочим, заверено вполне определенными, к этому случаю относящимися статьями в контрактах компаний откупщиков (об этом см. статью "Колонат").
Из больших царских доменов поступает очень значительная часть государственных доходов. В первое время, пока династии еще не чувствовали под собой твердой почвы, старые домены в очень значительных размерах служили отчасти для приобретения денежных средств (продажа земли Антиохом I городу Питане [28] за 300 талантов) или для приобретения и обеспечения надежных сторонников. Произведенные Филиппом и Александром крупные земельные пожалования подтверждает (судя по сохранившейся надписи) Кассандр [29]; крупные земельные пожалования производились также и при диадохах, в особенности при первых. Один генерал получил в дар от Антиоха I около 600 гектаров земли, и, наверное, это не было особенно большим пожалованием. Но в позднейшее время - и тут последовательнее всего в Египте - царские земли, кроме пожалований храмам (см. ниже), служили двум целям: 1) для раздачи в постоянное владение солдатам, для пополнения гвардии всегда готовым резервом или для образования кадров для набора, притом без денежных затрат, 2) для получения рент, главным образом при помощи сдачи в аренду.
Что касается снабжения землей для военных целей, для выяснения которого, хотя, по-видимому, еще и не окончательного, очень много сделал П. М. Мейер, то здесь оно не может быть подвергнуто всестороннему рассмотрению; мы ограничимся несколькими замечаниями, чтобы вкратце проиллюстрировать его аграрно-историческую сторону. В самом широком смысле можно было бы видеть военный характер во всех наделениях землей клерухов в новых полисах царств диадохов, потому что основание полиса есть основание крепости. Но с формальной точки зрения обязанность идти на войну здесь есть обязанность полиса в отношении к государю, обязанность гражданина по отношению к автономному в своей внутренней жизни полису. Иначе дело обстояло с настоящими солдатскими наделами. В Пергаме [30] земельные наделы от 121/2 до 61/4 гектаров (из них от 11/2 до 11/4 под виноградниками) это - клеросы солдат, военная повинность неразрывно связана с определенным конкретным участком земли. Точно так же было, несомненно, с настоящими поселениями ветеранов, которые еще со времен Александра являлись, очевидно, возвращением к древним восточным учреждениям (см. выше) и создавали (фактически) наследственное сословие солдат как суррогат македонского ополчения. Приспособление новых учреждений к раньше существовавшим особенно далеко заходило в Египте. Мы находим здесь (как в последний период императорской эпохи и во время переселения народов в Европе) бок о бок: 1) расквартирование (σταθμοί) солдат и 2) расселение по клеросам. Здесь нас интересует только последнее. На земле клерухов опять же бок о бок мы видим туземных, призываемых только в случае нужды μάχιμοι с их маленькими, на египетский лад наделами (έπτάρουροι μάχιμοι в Керкеосирисе [31]: 1,8 гектара; наряду с ними египетские всадники с более крупными наделами), с другой стороны македонско- греческих клерухов. (Тот факт, что, кроме того, иногда земля клерухов раздавалась полицейским и позже гражданским чиновникам, как это, например, показывают Тебтунисские папирусы, а также вопрос об отношении друг к другу различных обязанных военной повинностью получателей земли: σύνταγμα (линия) к έπιταγμα [32], к επίγονοι [33] - привилегированным потомкам старого войска завоевателей, как это установлено теперь П. М. Мейером и Рейнахом (Reinach) - κονδρουχοι κάτοικοι, до сих пор остающийся в достаточной мере спорным, все это оставляется здесь в стороне, как и вообще все, даже важные подробности; см. статью "Колонат". И сказанное в дальнейшем изложении во многих отношениях спорно.)
Поскольку клерухи, в частности κάτοικοι (позднее вошедшее в употребление название основной группы эллинских клерухов), сидят на земле (встречаются пригородные мелкие наделы в области Дельты Нила до 0,83 гектара), они получают, по-видимому, свой земельный надел, где только это возможно, на находящихся в распоряжении царя высоко лежащих пустошах (Geestland) (χέρσος), а не на принадлежащей ему старой (и, следовательно, подверженной наводнениям) пахотной земле (σπόριμος), а потому в гораздо большем размере (в Керкеосирисе колеблясь между 20 и 100 арурами, что приблизительно = от 5,6 до 28 акров, и иногда достигая 320 и даже 500 арур). Если обязанная быть сданной в аренду расположенная в низменностях земля (Marschland) отдавалась клерухам, следовательно, оставалась свободной от аренды, то в кадастрах это является как уклонение от общего правила и заносится как "недобор" следуемого от аренды. Обычно, таким образом, "βασιλική γή" в собственном смысле, обязанный быть сданным в аренду домен царя, отличается, с одной стороны, от земли, принадлежащей частным владельцам (ιδιόκτητος), с другой стороны - от "γή έν άφέσει", состоящей в свою очередь из двух категорий: из земли храмов (Ιερά γή, см. ниже) и земли клерухов. Эти две последние категории земель, связанных несением известных служб (функций, Functionen), несмотря на это, не были полностью освобождены от всяких податей (так же, как и частная земля). Подати, платимые клерухами всех категорий, ввиду того, что земля их часто была как раз прежней пустошью, бывали даже чрезвычайно обременительны и заставляли их отказываться от владения ими, хотя первоначально эти подати, судя по их характеру и названию, с одной стороны, носили чисто формальный характер (были Rekognitionsabgaben), а с другой стороны, были податями, уплачиваемыми царю, как главе войска, лишь в определенных случаях. По свидетельству источников, за неуплату подати земйя подлежала секвестру и при случае передавалась другому, кто брал на себя и связанные с ней повинности, и прежде всего, без сомнения, за неявку в войско, - как бывало уже со служилыми ленами (Dienstlehen) во времена Хаммурапи. Клерух не обязан обрабатывать землю своими руками: он может сдать землю в аренду. Отчуждать землю он, по-видимому, по закону первоначально не мог, или же это делалось в форме отказа в пользу другого лица с согласия власти. В порядке наследования земля переходит к сыновьям. Завещаний, по-видимому, в III в. до P. X. еще не существует. Встречаются случаи раздела земли между отцом и сыном (видимо, всего только деление работы и дохода). Дробление на более мелкие участки встречается очень редко, но все же встречается (при наследовании), несомненно, с разрешения власти. Нельзя сказать наверное, была ли предоставлена клеруху первоначально юридически полная свобода выбора способа обработки земли; по-видимому, нет указания и на фактическое вмешательство властей; судя по арендным договорам, его решительно не было: клерух ведь платил, главным образом, денежные подати и кроме того исполнял в случае надобности военную службу. Лишь в случае полного прекращения обработки или падения ее ниже определенного минимума, обеспечивающего государственные подати (следы этого в Тебтунисском папирусе), земля отбиралась в казну - как и во всех античных наследственных арендах.
Эллинские "κάτοικοι" составляют аристократию среди клерухов. Они так же мало обособлены чисто этнически, как с другой стороны μάχιμοι, и чем дальше, тем меньше, в соответствии с политикой Птолемеев. Но среди клерухов существует возможность повышения за заслуги и труды из низшего в высший класс, с постепенным увеличением наделов и с выдачей новых и с одновременным "переводом" в класс κάτοικοι, к которому, несомненно, можно было принадлежать лишь людям, усвоившим эллинскую культуру. Судя по размеру их наделов, число этих κάτοικοι не могло быть особенно велико (ср. также большое число наемников в войсках Птолемеев). Земли клерухов, конечно, очень неравномерно распределялись по стране, и их было всего больше там, где царь приобретал новую землю путем орошения и осушки местности (в точности, как на Древнем Востоке - в Месопотамии; и массовые переселения побежденных производились Птолемеями точно так же, как в древние времена). В сплошь на нови расположенной области Керкеосириса, например, вследствие этого совершено нет частных владений (кроме деревенских усадебных участков) и почти нет (5%) земли, принадлежащей храмам; напротив, земля клерухов занимает из приблизительно 4700 арур (1300 гектаров) 1564, т. е. почти треть, между тем, как вся остальная земля есть βασιλική γή.
Κάτοικοι уже с самого своего появления (во II в. до P. X.), и, во всяком случае, чем дальше, тем все больше и больше, занимают положение привилегированного класса, и это привилегированное положение распространяется с ходом развития и на их клерос, который превращается фактически в частное владение, и даже привилегированное частное владение, как в отношении податей, так, несомненно, и в отношении барщинных повинностей. В III в. после P. X. они, по-видимому, платят необычайно низкую подать в размере 1 артабы с каждой аруры. За то они подлежат έπικρισις - кадастрированию для надобностей военного набора, как следует это слово толковать вместе с П. М. Мейером, вопреки Уэсли (Wessely), который понимает этот έπικρισις прежде всего как установление - различных для каждой этнической группы - податных повинностей; во всяком случае, в эпоху римского владычества, а также, как было замечено, по-видимому, уже и раньше, сословие κάτοικοι не было обособлено этнически.
О египетском царском домене, βασιλική γή, я ограничусь здесь немногими замечаниями (о социальном значении отношений в домене см. статью "Колонат"). Царская земля кадастрирована уже со времен "Нового царства", вымерена и разделена на четырехугольные участки. Судя по данным источников, способ обработки с точностью определен для каждой деревни и находится под контролем. Со времен фараонов домен разбросан, хотя, несомненно, очень неравномерно, но по всей стране (твердых оснований для ответа на вопрос: "как?" пока еще нет). Домен сдается в аренду, и в эпоху Птолемеев так же, как и в Древнем Египте, и отчасти в противоположность императорской эпохе, преимущественно мелким арендаторам. Аренда здесь не есть аренда из части продуктов, а за твердо определенную плату натурой, сообразующуюся с качествами почвы. И плата производится прежде всего пшеницей. Всеми другими злаками плата взымается натурой лишь до известного, твердо определенного максимума; остальное рассчитывается пшеницей по твердо установленному тарифу (ячмень относится к пшенице, например, как 3:5), и таким образом известная фактическая свобода в чередовании плодов по возможности приводилась в гармонию с интересом фиска - получить пшеницу в желательном количестве. Но в соответствии с этим порядок смены плодов на коронной земле отличался, конечно, от обычного, принятого, например, у клерухов, гораздо более сильным преобладанием пшеницы. Между тем, как клерухи в значительной степени обрабатывали землю для собственного потребления, и потому, например, стручковые растения играют у них значительную роль, производство на коронных доменах имело в виду коммерческие цели, экспорт: Египет сделался всеобщей "житницей". Поэтому посевы пшеницы занимают нередко больше половины, хлебом вообще занято обыкновенно ⅔ всей земли, остальная треть для отдыха (άνάπαυμα [34]) засевается травами, чечевицей и т. п. На засев полагалось 1 артаба на 1 аруру (28 аров). Урожай в одном случае достигает сам 20 (в настоящее время средний урожай - сам 12). [Ср. с этим арендную плату (см. ниже).] Для обеспечения столь важного в политическом и экономическом отношении производства хлеба служат ведущие свое начало из времен фараонов царские магазины, из которых в случае надобности крестьяне (арендаторы доменов и другие, платившие подати натурой) получают ссуду (как теперь в России) на посевную, причем весь аппарат в самой низшей инстанции опирается на царских "ситологов", которые наблюдают по деревням за обработкой земли и за жатвой и в случае надобности выдают ссуду на посевную. Хлеб молотили под наблюдением на гумнах, устроенных перед деревнями, и затем отвозили в магазин; перевозку в Александрию, в случае надобности, производили уже (принудительные) артели, конечно, пользовавшиеся в этом деле правом монополии. Арендная плата представляется, насколько можно судить, умеренной сравнительно с арендной платой на землях частных лиц (см. ниже). Зато уменьшение или вообще отмена арендной платы при аренде доменов допускается, по-видимому, лишь в самых крайних случаях (когда нет разлива).
Кадастр доменов приводит для каждой деревни те составные части доменов, которые приносят ренту, и те, которые постоянно или временно не приносят ее. Это может случиться по той причине, что земля представляет собой "ύπόλογον", т. е. не дает ренты по естественным или чисто фактическим причинам (отсутствие обработки), или потому что она находится έν συγκρίσει, т. е. арендатор ее имеет право на отмену арендной платы, наконец, потому, что она пожалована кому-нибудь за службу. Дело в том, что отдельные части βασιλική γή, не говоря о вышеупомянутом случае неправильной раздачи земли клерухам, могли быть употребляемы для определенных царем целей: для пополнения средств, которые шли на содержание храмов или жрецов (выражение έν συντάξει, видимо, имеет этот смысл), или в качестве ленов царедворцам (такое значение имеет, очевидно, έν δωρεά), тогда нередко жаловались сразу целые деревни. И то и другое было, наверное, взято из административной практики времен фараонов. Все остальное относительно категории царской земли еще продолжает оставаться спорным: есть ли, например, γή όίβροχος, орошаемая земля высоко расположенной пустоши (Geestland), а γή σπορίμη - земля затопляемая, что правдоподобно, или же скорее: последняя есть болотистая земля, а первая - осушенная, что весьма маловероятно! и т. д. "Γή προσόδου" Миттейс понимает как землю, отданную в наследственную аренду, между тем, как "γεωργοί δηρμόσιοι", которых другие рассматривали (несомненно, неправильно), как арендаторов дере венских владений, были, по его мнению, наоборот, обычными срочными арендаторами. Как бы то ни было, во всяком случае, существование наследственной аренды с наследственной арендной платой установлено им на основании истолкованного им памятника (Ζ. f. R. G. 23, стр. 151 и след.), что позволяет сделать соответствующие заключения и относительно римских отношений (см. ниже). Наследственная аренда встречается, с другой стороны, и там, где происходил самовольный захват лежавшей высоко пустоши (Geestland), которая затем предоставлялась правительством захватившему ее, но вместе с тем на него же возлагалась обязанность улучшать землю и обрабатывать ее.
Предоставление рент и пожалования земли в полную собственность, производившиеся Птолемеями в пользу национальных египетских храмов не менее щедро, чем греческих, были чрезвычайно значительны - огромные владения храма в Эдфу [35] возросли сразу в полтора раза - и соответственно обширны были и размеры ίερά γή, в особенности в Верхнем Египте, где исстари был центр национального жречества. Впрочем, сравнительно с эпохой фараонов земельные владения храмов сократились: даже в четырех самых южных номах Верхнего Египта ιερά γή занимает лишь 1/25 всей обрабатываемой земли. Otto (Otto) определяет площадь ее во II в. до P. X. в Vio всей земли. Но храму в Эдфу одному принадлежало там свыше 18 300 гектаров, ему же, вместе с некоторыми другими храмами, свыше 21 400 арур (6000 га) по большей части плодороднейшей земли. Если в демотических контрактах встречается neferhotep, т. е. (прежняя) земля храма в частном обороте, то из этого нельзя делать вывод о том, что Птолемеями были произведены секуляризации, но лишь о производившемся при случае добровольном отчуждении, иногда, может быть, о конфискациях более давних времен. Впрочем, άπόμοιρα была экспроприирована в пользу причисленной к сонму богов Арсинои [36] (за соответствующее возмещение, см. выше), а обожествление властелина было вообще на Востоке средством, открывающим возможность наложить руку на достояние богов, не навлекая на себя все же опасного упрека в святотатстве: тут ведь дело шло о сделках "между коллегами". Но, в общем, государство брало непосредственно в свои руки лишь управление церковными доходами. Местные синоды египетских жрецов продолжали существовать. Сами жрецы, видимо, были, по крайней мере недолго, опорой по существу антиэллинского национализма, хотя это, конечно, не была случайность, что и последнее националистическое восстание имело своим средоточием Фиваиду, этот древний центр теократии и область самых обширных храмовых владений (см. выше).
Древняя традиция приняла стереотипные, раз навсегда установленные формы, но не имела агрессивного характера. Вступление в духовное сословие находилось под контролем государства. Жрецы не отличались хорошим образованием, стояли в этом отношении ниже эллинистического общества. Они отличались теперь от греческих жрецов, кроме своей организации в виде единой церкви, существенным образом более сильной мерой "аскезы" и в связи с этим, очевидно; более редким совмещением (но не полным отсутствием его) религиозных обязанностей со светской профессиональной деятельностью.
Египетско-эллинистическая церковь наряду с иудейской синагогой оказала влияние на христианскую церковь не только разными специфическими церковными формами организации и жизни, но также и своим экономическим укладом. Ибо, хотя поразительное сходство монастырского хозяйства с хозяйством египетского храма, конечно, не непременно целиком должно быть объяснено заимствованием, но нередко просто вызывалось возникавшими от других причин сходными условиями, но монастырское хозяйство первых веков христианства в Египте так сходно с хозяйством тамошних языческих монастырей, что здесь заимствование традиции уже не вызывает никакого сомнения. Хозяйство храмов эпохи Птолемеев, очевидно, успело вырасти из натурально-хозяйственного ойкоса, употреблявшего все свои доходы или, по крайней мере, большую их часть, на удовлетворение собственных (в смысле продовольствия и расходов по культу) потребностей, в целый комплекс денежно-хозяйственных производств; зачатки такого порядка, несомненно, восходят (см. выше) еще к национально- египетской эпохе. Наверное, еще издавна храм, чтобы сделать поступающие ему натурой продукты годными к употреблению, устраивает мельницы, а, быть может, в случае надобности и пекарни. Иной раз он прикупает еще зерна, чтобы перемолоть его (Гелиополис [37]), и таким образом вполне использовать свою мельницу, или же, наоборот, сдает мельницу в аренду (Soknopaiu Nesos), потому что она ему более не нужна (годовая аренда в Soknopaiu Nesos равнялась 120 драхмам). Брали ли плату за молотьбу хлеба и взимали ли за испечение хлеба третью долю муки, точно не установлено. При таком множестве принадлежавших храмам пивоварен производство для рынка, несомненно, существовало. Напротив, виссон [38], этот рыночный продукт "ойкосов" фараонов и храмов в старые времена, теперь ввиду того, что изготовление его (вероятно) было государственной монополией, храмы могли, вероятно, изготовлять только для собственного потребления. Относительно растительного масла это было вполне определенно постановлено, при введении монополии, так называемыми Revenue Laws. Когда, к концу эпохи Птолемеев и в эпоху римского владычества стали разводить оливковые деревья, то свободное от монополии производство масла из собственных оливок должно было сразу занять видное место. Затем, храм издавна нуждался в самых разнообразных рабочих для своих строительных надобностей и в живописцах. Не представляется вполне достоверным, чтобы упоминаемая в источниках уплата храмом государству налога на патент (Lizenzsteuer) имела тот смысл, что храм времен Птолемеев извлекал доход из эксплуатации ремесленников, как предполагает Отто: если они были свободные люди, то непонятно, почему бы они сами не продавали свой труд на рынке. Но тут речь идет либо о колонах храма (тогда было бы понятно и взыскание налога на ремесленный патент при посредстве храмов; но нет никаких доказательств в пользу зависимого состояния храмовых ремесленников), либо - и это весьма вероятно - о законтрактованных на долгий срок (fest) и исключительно для надобностей храма свободных строительных и других ремесленниках. В таком случае становится вполне понятным, что храм уплачивает государству налог на патенты и затем взыскивает его с ремесленников. Храм - в этом, как и в других случаях (в этом Отто совершенно прав) - с технически-податной точки зрения рассматривался, как владелец-хозяин производства.
В какой мере работа ремесленников для храма служила в конечном итоге производству для сбыта, остается очень спорным. Во всяком случае, она, по большей части и по своему размеру, и всегда по своему происхождению есть придаток (Annex) "ойкоса". Постоянные "заведения" ("Anlagen") для промышленных целей, как, например, встречающиеся не раз валяльные мельницы, храм устраивал не только для удовлетворения собственных потребностей, но также и для извлечения доходов, точно так же, и прежде всего, масляные прессы. Мы не имеем никаких указаний на то, чтобы храм занимался посреднической торговлей, но ссуды он дает, как это делали искони все восточные храмы (по 6%, процент умышленно низкий, как низка и взимаемая государством за свою землю арендная плата) под залог натурой. Размеры всех этих дел были, очевидно, таковы (1295 драхм, 1/8 всех своих денежных доходов, платит маленький храм в качестве ремесленного налога государству), что Отто с чисто производственно-технической точки зрения с полным правом называет храмы самыми крупными "промышленниками" ("Industriellen") Египта (наряду с монопольным производством самого царя). Но размеры рыночного производства совершенно спорны и, следовательно, применение сюда понятия "фабрики" (как это делает Отто) рискованно, тем более, что и характер договорных отношений занятых здесь ремесленников ("рабочих", как говорит Отто) остается неясным, точно так же, как и характер экономической организации производств. Крупных сельскохозяйственных предприятий храмы, очевидно, не имели. Земля храмов (сплошь) сдана в аренду. Избытки от арендной платы натурой, остающиеся после удовлетворения собственных потребностей, продаются.
Существование бок о бок громадного царского и жреческих "ойкосов", система литургий, положение λαοί и т. д., - все это уже само по себе показывает, что и здесь нужно быть осторожнее с применением современных категорий. Конечно, эллинистическому периоду, вероятно, был известен, например, аккредитив (Kreditbrief): он был необходим важным лицам в путешествии, причем если не настоящий приказ об уплате (Order-Klausel), то приказ об уплате уполномоченному (Prokuratoren-Klausel) для государственных долговых обязательств (öffentliche Schuldverschreibungen); чтобы был известен вексель (как то думал Кайме (Caillemer)), представляется, правда, невероятным; но некоторые зачатки того, что получило свое окончательное развитие в Византии и у арабов, должны были быть на лицо. Эпоха эллинизма знает, как показал Грандевиц (Gradenwitz), очень высокое развитие системы банковских платежей. Наконец, ей известна спекуляция на срок, в частности в хлебном деле. И мы находим в эту эпоху самые резкие имущественные контрасты и значительные, достигающие сотен тысяч, а в отдельных случаях, миллионов марок, частные состояния, превзойденные лишь римскими позднейшего периода. Но достаточно одного взгляда хотя бы в генуэзские документы XI и XII в., а тем более в книги флорентийских купцов XIII и XIV в., чтобы увидеть тогда не только превосходство в технике денежного оборота, но также и большую насыщенность их хозяйства "капиталом" сравнительно с Древностью. Там, где средневековое развитие от обложения имущих классов в трудные минуты городской жизни беспроцентными принудительными займами переходит к эксплуатации затруднительного положения города имущими классами в форме выпуска приносящих процент, т. е. дивиденд, облигаций государственного долга, а затем к государственному займу в форме покупки ренты, - там в эпоху эллинизма мы видим, как крайнее средство, наряду с обложением имуществ, заем под залог бурга (Лампсак) или же общественных выгонов (Орхомен), иногда торговых пошлин (Книд) [39], зато в одном случае под залог всего государственного и частного имущества, а кроме того еще личное поручительство казначеев (Аркесина) перед отдельными кредиторами города. Только в Риме намечаются зачатки развития чего-то действительно, а не только внешним образом похожего на "акционерное общество": повсюду в других местах речь идет о коммандитах [40] с лишь частично пускаемыми в оборот долями. Капитал, не помещенный в земельную ренту или в ренту с рабов, есть по существу и теперь торговый капитал.
Оптовая посредническая торговля в Египте очень значительна. Цифра ввоза через Индийский океан (в эпоху римского владычества) была уже упомянута во Введении, 25-процентная пошлина в Λευχή Κώμη должна была отклонить посредническую торговлю от Аравии. В Фивах бывают случаи обложения партии товаров пошлиной в размере почти что 4 талантов. Александрийцы, по-видимому (по толкованию Вилькена), платили почти половину податей всей страны.
Но с "крупной индустрией" дело обстояло в принципе не иначе, чем в эпоху классической Эллады, хотя количественные различия, несомненно, весьма значительны. Если нам рассказывают, например, об александрийцах (историки называют их "фабрикантами"), которые могли на свои средства выставить целые полки, то само по себе это свидетельствует лишь о скоплении в их руках большого числа рабов, какое было уже на рубеже V в. до P. X. у Никия, сына Никерата (1000 рабов), и, быть может, также земельных владений (в качестве помещения для денег, приобретенных торговлей), но не о "фабриках". Как дело обстояло с производством папируса, видимо, монополизированной александрийскими торговцами папирусом, т. е. какой техническо-производственный и экономический характер носили соответствующие эргастерии, еще не исследовано. Отдача внаем эргастериев, т. е. оборудованных мастерских, подчас со всеми необходимыми инструментами, встречается в источниках. Когда мы, например, читаем, что в Сокнопаиу Несосе έλαιουργίον (масличный пресс) был отдан внаймы на 7 месяцев, следовательно в самую страду (auf die "Campagne"), за 100 драхм (что случается часто, в большинстве случаев под условием возмещения порчи от употребления и повреждения инструментов), то надо только задать себе вопрос: похожа ли аренда современной "фабрики", в смысле срока и других условий, на то, что рисует нам только что названный памятник, чтобы разница стала понятной. К тому же во времена Птолемеев большая часть такого рода "постоянных капиталов" находилась еще во владении царей или храмов (частные έλαιουργΐα встречаются лишь в более позднее время, другие частные эргастерии существуют и в эпоху Птолемеев). Значительным числом обученных рабочих-рабов владели лишь купцы в больших городах (в Египте: в Александрии).
Относительно многих областных городов и деревень Египта теперь окончательно доказано, что число рабов в них вообще было невелико (в 192 г. после P. X. в одной деревне они составляли 7% всех несших барщину), и это были главным образом рабы домашние. Это было прежде всего последствием исторической преемственности египетской социальной структуры в том виде, в каком она сложилась со времени Среднего Царства и продолжала существовать после прекращения разбойнических войн XVIII династии [41], следовательно, после прекращения подвоза военнопленных (см. выше). Рабовладельцами являются в источниках преимущественно, хотя и не исключительно, греки (позднее также римляне), - что, впрочем, связано с тем, что, очевидно, все экономически поднимавшиеся "буржуазные" элементы, приспособляясь к социальной среде, эллинизировались и в смысле имен, и в смысле языка, опускавшиеся же книзу, наоборот, довольно часто приноравливались к египетской среде и в смысле имен, и в своих обычаях (этим объясняется и заметный упадок эллинской культуры в Египте в эпоху экономического упадка в промежутке между римским и византийским периодом). Прежде всего прекращение подвоза резко отразилось на цене рабов. В древней Элладе в мирных договорах в 304-194 гг. выкуп за взятых в плен рабов равнялся 500 драхм, рабыня (ценившаяся всегда дороже) стоит 2500 драхм в эпоху римского владычества. Взращивание и обучение рабов для отдачи их внаем за плату было, надо думать, прибыльным делом (см. место из Аппиана, цитируемое во Введении) и практиковалось так же, как и в древней Элладе. Но какой риск был связан с такого рода промыслом, видно из того, что, например, в одном египетском контракте с женщиной, взявшейся вскормить ребенка раба, в случае смерти ребенка она должна была заменить его своим собственным ребенком. (Матери-рабыни - рабынь и без того меньше, чем рабов - были 1) нередко проститутками; но 2) и другие, так как их дети могли быть у них во всякое время отобраны, часто были лично немногим более заинтересованы во взращивании собственных детей, чем только что упомянутая кормилица. Дети вообще во всем Древнем мире в сильной мере являлись просто-напросто предметом торговли за исключением тех случаев, когда они имеют большую ценность с точки зрения религиозной, военной, экономической или когда из этих соображений вмешивалось законодательство, несмотря на вполне доказанные примеры самых нежных семейных отношений в среде мелкой буржуазии.)
Во всяком случае, производство с помощью рабского труда, тем более крупное производство с помощью рабского труда, не играло в Египте никакой роли даже в форме эксплуатации закабаленных должников, за исключением разве (см. ниже) сельского хозяйства, хотя персональная экзекуция (личное взыскание, Personalexekution) со всеми ее последствиями продолжала существовать в эллинистическом праве, как это доказал в особенности Миттейс (также, как показывают источники, и в Египте). Ремесло здесь - свободное специализировавшееся мелкое ремесло. Иногда ремесленник нанимает себе у рабовладельца одного или нескольких рабов, или, наоборот, тот отдает их к нему в ученье - совсем как в старые времена. "Крупное производство" ("Grossbetriebe") со свободным трудом встречается в тех принадлежащих храмам производствах, о которых и об экономической природе которых была речь выше; само по себе, конечно, возможно, что оно существовало кое-где и в других местах. Когда по поводу хлопчатобумажного производства в византийскую эпоху в Верхнем Египте говорится о "производстве" ("Betriebe") со многими сотнями "свободных" рабочих, получавших вознаграждение исключительно натурой, то прежде всего является вопрос, не идет ли здесь, при ближайшем рассмотрении, речь о мелких крестьянах, работающих на дому у помещика (или даже просто платящих оброки), как это часто бывает в подобных случаях. Как, затем, дело обстояло со "свободой" необученных рабочих в применении ими своей рабочей силы, это не ясно и, ввиду выше упомянутого распоряжения Филадельфа [42] заслуживает исследования. Если Гренфелл (Grenfell) в фиксации заработной платы в контракте с подрядчиком (in einer Accordlohnfixierung), по которой арендатор масличного пресса получает одну, а рабочий - две драхмы, желает видеть проявление поразительно высокой социальной политики птолемеевского правительства, то к тому нет, конечно, никаких оснований: треть заработной платы каждого рабочего составит, конечно, очень солидный доход ("Explotationsrate") для предпринимателя. Впрочем, правительство в своем собственном интересе старалось установить для вознаграждения рабочих известную традиционную норму, чтобы предотвратить уже в Древнем Египте столь частые стачки людей, обязанных нести рабочую повинность, постоянным и единственным девизом которых было: "дай нам наш хлеб", т. е. то, что они исстари привыкли считать своим "хлебом насущным".
Исследование технической и экономической стороны приложения "свободного" труда было бы чрезвычайно желательно, но оно не легко. Во всяком случае, если во Введении было сказано, что "капиталистическое" понятие "работодателя", по-видимому, уже развилось в древности, то теперь это нужно пояснить в том смысле, что пока, при современном состоянии источников, это и остается только видимостью: έργοδότης есть не предприниматель", но заказчик, который "раздает" работу и который только в исключительных случаях, например, в качестве "строителя" (Bauherr), (как еще и теперь) может оказаться в положении вроде как бы "работодателя". Напротив, "предприниматель" как раз в самых крупных (для надобностей государства) работах является под названием εργολάβων (берущий на себя работу).
Точно так же лишь дальнейшая разработка материала, заключающегося в папирусах, может открыть нам, в какой мере в сельском хозяйстве существовало в эпоху Птолемеев частное крупное производство вообще и преимущественно или исключительно со свободными наемными рабочими в частности (о римской эпохе см. статью "Колонат"). Эллинское право принесло с собой личное взыскание (так называемую персональную экзекуцию) в отношении к должникам и, в частности, исполнительный документ (Exekutivurkunde), который так же был чужд древнеегипетским "sanch" - документам ("sanch" - Urkunden), как и праву других теократических государств. Но в какой мере можно делать выводы количественного характера из известия Варрона [43], что, кроме Иллирии [44] и Азии (здесь это было последствием римской системы откупа податей; см. ниже), как раз Египет знал применение "obaerati" (попавших в кабалу за долги) в качестве сельскохозяйственных рабочих, мы не знаем (от позднейших колонов в собственном смысле, с которыми их отождествляет П. М. Мейер, они отличаются по своему юридическому положению). Во время жатвы мы видим свободных наемных рабочих, работающих по подряду (Akkordarbeiter), о чем свидетельствует один контракт, по которому можно также догадываться о размерах производства: 54 аруры засеяны (хлебом) - сколько земли при этом осталось под паром, не ясно - за уборку одной аруры (очевидно, считая и молотьбу) рабочие получают 5/6 артабы (конечно, вымолоченного) зерна, затем воду и, в последний день (так сказать "к празднику жатвы") ("zum Erntefest"), пиво; снопы должен свозить сам хозяин (на своей упряжке, следовательно). Пахотная земля занимала в каждом отдельном хозяйстве, вероятно, около 25 гектаров. Во всяком случае размеры более крупных хозяйств значительно уступают размерам более крупных земельных владений, так как из частных арендных документов очень часто видно, что они относятся к аренде мелких участков. Сосредоточение владений более часто встречается все-таки, конечно, лишь в эпоху римского владычества, когда наряду с императорскими пожалованиями и частными покупками земля скоплялась в отдельных руках тем способом, какой везде был в ходу у римских провинциальных чиновников, в одном случае (несмотря на то, что это было в императорской провинции) доходя до 7000 арур.
Во всяком случае, типическим представителем сельского хозяйства в Египте остался мелкий собственник, по преимуществу же - мелкий арендатор. Дробление земли на мелкие участки (die Parzellierung) нередко шло очень далеко: встречаются случаи перепродажи, например, четырех небольших участков земли от 1/2 до 31/2 арур, лежащих в двух разных деревнях (из которых ни одна не есть родина продавца), и там отрезанных от других участков (Pap. Reiner 1428). Такому сильному дроблению земельного владения и еще значительно более сильному дроблению хозяйств (der Betriebe) соответствовало, как это позволяют видеть работы Уэсли, значительное разнообразие в видах сельскохозяйственных культур, несмотря на давление, которое оказывало государственное обложение в направлении к возделыванию пшеницы. О плодопеременной системе - усовершенствованной двухпольной и трехпольной системе, наряду с чисто огородной культурой (Gardenkultur) - кое-что было сказано уже раньше. Количество скота было и тогда, по-видимому, довольно значительно. Верблюд получил права гражданства: вследствие его значения для перевозки тяжестей на государственных барщинных работах и на войне (кроме осла он был единственным пригодным вьючным животным) это имущество тщательно заносилось в кадастры - в источниках упоминаются люди среднего достатка, владеющие 5 верблюдами. Рогатого скота у мелких крестьян (Kleinbauer) практически не было вовсе.
Что касается социального положения сельского населения, то относительно характера землевладения в деревнях χώμαι, и того, владели ли они, как таковые, пахотной землей на правах альменды (как заключили на основании опубликованного Барри (Barry) папируса), пока ничего вполне достоверного не установлено; что они владели вьючным скотом (быть может, обязаны были иметь его поблизости от путей транспорта хлеба) и отдавали его внаем, показывают источники (о судьбах κώμη в римскую эпоху см. статью "Колонат"). В общем, и в этих низших слоях населения повсюду, несомненно, играли известную роль воспоминания об обобществленном хозяйстве (Kommuni on Wirtschaft) (см. выше). И не только у них: также имущие мелкобуржуазные слои часто выступают в экономической сфере совместно (in der Mehrheit): несколько человек дают или (что случается чаще) берут взаймы сообща (gemeinsam), владеют сообща домами, причем нередко доли бывают очень невелики, доходя до очень немногих процентов стоимости дома, а отдельное лицо владеет десятой, тридцатой и т. д. долей в нескольких домах, так что имеется в виду приобретение ренты, а не (или во всяком случае не исключительно) дома для собственных надобностей. Нечто подобное встречаем мы нередко (начиная с древнейших времен, см. выше) и в области арендных отношений, начиная с откупщика государственных податей и кончая мелким арендатором (см., например, относительно аренды государственных доменов договор товарищества Pap. Arch. И, 94, Wilcken, Α. f. Pag. F. II, c. 131). Эти многочисленные товарищества (Kommunionen), очевидно, имеют здесь экономической целью (конечно, кроме образования общими силами капитала) страхование, как и многие учреждения раннего Средневековья: они делят риск между многими, как путем общего поручительства всех должников или арендаторов, так и путем разделения интересов между всеми сдающими в аренду, всеми владельцами (например, домовладельцами в случае пожара).
С другой стороны, семейная община (Familiengemeinschaft), наоборот, уже со времен фараонов есть, по существу, малая семья, хотя своими размерами еще нередко превосходит современную семью, состоящую из родителей и детей. Господство эллинов внесло сюда перемены лишь постольку, поскольку ввело здесь дотоле чуждый Востоку, характерный для милитаристического полиса институт родовой oneки; а έγγραφος [45] и άγραφος γάμος (см. выше в разделе о Египте) существовали бок о бок. Вполне законным браком (Volehe) (έγγραφος γάμος) считался такой брак, в котором были налицо супружеское сожительство, супружеская верность, полные права детей на наследство (незаконные дети, дети от άγραφος γάμος, наследовали во вторую очередь за вполне законными), действительное или фиктивное приданое жены и имущество, предназначенное жене в случае смерти мужа или развода. Вообще же вплоть до времен христианства, когда, судя по данным документов, опять все чаще и чаще встречается в контрактах требование супружеской верности и от мужа у царит полная свобода соглашений между полами: кто сойдется с девушкой, того колотит ее семья, если он попадется ей в руки, пока он не станет платить на ее содержание (это случилось с одним святым!). Απάτωρες [46] отнюдь не являются такими обойденными в социальном и правовом отношении, как это было в гражданском полисе, уже по одним чисто "цеховым" мотивам (см. раздел о Греции). Из "адресных книг", которые восстановлены для целых городских кварталов Египта благодаря настойчивому труду Уэсли, мы видим, что они были нередко довольно состоятельными людьми (конечно, как раз материально обеспеченная женщина могла "позволить" - sich "leisten" - себе "свободную" любовь, как и в настоящее время только она могла бы "пользоваться" ею - davon "profitieren"). Часто встречающиеся раньше и позже браки между братьями и сестрами имели целью предотвратить раздел наследства и, по свидетельству одного берлинского папируса, встречаются уже в возрасте 15 и 13 лет. Было введено греческое завещание, но наряду с ним продолжал существовать (ведущий свое начало от полигамии) египетский брачный договор и договор о наследстве.
Частная земельная собственность кадастрировалась с давних пор. Со времен римского владычества - а не в эпоху Птолемеев, как кажется, - заносятся в таблицы также и тяготеющие над ней благодаря ипотеке долги (каждые пять лет производится ревизия). Одинаково характерно как для птолемеевского, так и для Древнего Египта, что относительно них (относительно эпохи Птолемеев в самое последнее время это сделал Масперо) делается предположение, что там не существовало частной собственности в настоящем смысле слова. Однако многочисленные купчие и закладные доказывают обратное. Впрочем, большая суровость эллинского ипотечного права, смягченная в римскую эпоху (самовластный захват владения должника кредиторов, в случае просрочки) делала положение настоящих мелких собственников крайне сомнительным. Затем, во многих областях преобладала почти исключительно земля клерухов, храмов и царя, так что κώμη, которая оставалась в Египте основной единицей расчленения страны на округа, состояла из одного лишь деревенского выгона (Dorfbrink) (см. выше). Кроме того, особенно характер и размер налогов, несомненно, делают утверждение Масперо вполне понятным: "собственность", с древнейших времен неразрывно связанная с исполнением известных государственных повинностей, отличается от разных видов владения на царской земле - βασιλική γή и на землях клерухов по существу только отсутствием государственного вмешательства в порядок наследования и в отчуждение. Помимо этого юридического различия, разница между положением мелкого собственника и положением арендатора государственной земли с чисто экономической точки зрения вовсе не так велика: способ обложения был ведь один и тот же {раз и навсегда установленные налоги сообразно с оценкой малых участков и (см. сейчас ниже) иной раз всего на какую-нибудь треть ниже арендной платы, так что в общем только привилегированная земля (в частности земля катойков) могла становиться объектом аренды). Напротив, арендатор частной земли в общем более высоко обложен платежами, чем арендатор государственной земли: по свидетельству источников, в эпоху Птолемеев и в раннюю эпоху римского владычества арендная плата из части продукта колеблется между 1/2 и ⅓ жатвы, определенная (feste) плата натурой - между 3 и 71/2 артабами с аруры (сам третей, до сам 71/2 обычного посева) - позднее попадаются размеры несколько выше 1-9 артаб - государственные же подати доходят до 61/2 артаб с аруры. Количество земли, сдаваемой в аренду, колеблется при этом между 2 и 361/2 арур (0,56 и 10 гектаров). Так как теперь срок аренды увеличивался с года до четырех лет, в одном известном случае даже до пяти, между тем, как в Древнем Египте он был годовой, то положение арендаторов, очевидно, несколько улучшилось.
Наряду с арендой из части продукта встречается смешанная аренда: денежная арендная плата наряду с натуральной повинностью. В римскую эпоху все более распространялась денежная аренда, вплоть до великой реакции III в. О совершавшейся параллельно с этим сдвигом перемене общего положения класса арендаторов можно до известной степени судить по установившейся в то время форме договора, анализированной в ценной работе Вашинского. Древнеегипетская традиция знает годовую аренду и одностороннее обязательство арендатора. В эпоху Птолемеев и в начале римской эпохи появляются вместе с более продолжительными сроками аренды бок о бок односторонние предложения аренды со стороны арендатора, которые затем, в случае принятия с исполнением или без исполнения сдающим землю в аренду, имели значение контракта, обмен частными расписками (следовательно, равное положение сторон), нотариальные протоколы (также) и "гомологии" [47] (также); рядом с ними идет "односторонняя гомология" арендатора, которая, в конце концов, с IV в. приобретает исключительное преобладание: арендатор теперь опять в сущности "рабочая сила" землевладельца (des Herrn), что особенно ясно выступает в византийской аренде из части продукта, которая в действительности становится продиктованным исключительно землевладельцем (vom Herrn) по его усмотрению договором о найме труда за плату натурой (Natural Arbeitsakkord) (об этом развитии см. ст. "Колонат"). Ухудшение положения нижних слоев сельского населения после того все же сносного положения, какое они занимали в начале эпохи Птолемеев и затем опять в начале римской эпохи, начинается еще до развала в III столетии, приблизительно со времени Марка Аврелия [48], как, между прочим, показывают греческие папирусы, изданные в Берлине Шубертом. Так как пережившая тысячелетия жизнеспособность феллахов, выражаясь мягко, не подтверждает столь излюбленную теперь "физиологическую" гипотезу относительно убыли народонаселения, и так как, далее, аренда, несмотря на убыль населения, росла, то весь этот процесс, очевидно, должен быть объяснен не просто "спросом и предложением" и не временными депрессиями, но воздействием социального строя Римской империи.
При всей эскизности и вынужденной неточности в частностях, этот взгляд, брошенный на эллинистическое государство, более всего "рационализированное" в своей административной технике и в своем хозяйстве, все же показывает нам, что о "капитализме" в современном смысле этого слова может быть здесь речь только в очень ограниченной мере, и что государственное хозяйство, в частности финансовое хозяйство, так сильно ограничивало поле приобретательской деятельности частного "капитала" на своей территории, что можно говорить прямо об "удушении" ("Erdrücken") капитализма. Хозяйства храмов являлись тогда в такой же малой мере носителями "капитализма" - распространению которого они скорее препятствовали, сокращая территорию, на которую он мог бы распространяться - как и хозяйства средневековых монастырей. Денежно-хозяйственная, но вполне мелкобуржуазная, мелкокрестьянская, мелкоремесленная основа, рядом с этим крупная посредническая торговля (но при этом не надо также забывать немаловажного значения существовавших повсюду внутренних таможенных границ) и надо всем этим государственные литургии, государственные монополии и государственная регламентация, в общем, картины отношений, которые своей хозяйственной и социальной стороной менее всего являются "современными" ("modern"), вроде того, как если бы турецкий Константинополь кто-нибудь вздумал назвать "современным" городом. Как раз эллинизм может служить живым примером того, как мало оснований отождествлять "денежное хозяйство" и "капиталистическое хозяйство". Карфаген до чеканки монеты, даже Рим в эпоху "aesrude" [49] были в более сильной мере "капиталистическими" образованиями, чем "народное хозяйство Лагидов".
* * *
О великой азиатской территории эллинизма совершенно нельзя составить такой ясной картины, как о Египте. Уже о гражданском праве источники не дают нам почти совершенно ничего. Миттейс окончательно доказал, что так называемая книга сирийско-римского права заключает в себе юридический материал не древневосточный, а смесь эллинистического с римским. О том немногом, что она дает для аграрной истории, как и о поместных отношениях в Малой Азии, речь будет лучше в другой связи (ст. "Колонат"). Преемственность перешедших от вавилонян экономических отношений, исконное своеобразие которых не было нарушено ни владычеством Селевкидов, ни персами, была впервые сужена владычеством парфян, которое, несмотря на свою эллинистическую оболочку, было типичным владычеством варваров, но в общем сохранилась без существенных изменений до времен ислама.
В царстве Селевкидов не было территориальной замкнутости и жесткого управления египетского типа. Оно заключало в себе две области, совершенно различные по своему экономическому характеру, и тем самым и зачатки распада. Тот факт, что насильственное влияние эллинизма в Иерусалиме потерпело неудачу, сам по себе еще не имеет решающего значения; Птолемеи никогда не делали подобной попытки в отношении египетской религии. Но что первосвященический род "Маккавеев" [50] сам сумел силой добиться светской автономии, указывает на безнадежное разложение царства. Здесь не место отслеживать историю борьбы позднейших Маккавеев, государство которых начало превращаться в чисто светскую тиранию, с организовавшимся на родовых началах в синедрионе совете старейшин, жреческой аристократией суддукеев [51], а затем борьбу между принципом аристократической теократии и регламентацией жизни профессиональной теологией "отщепенцев" (фарисеев), имевших на своей стороне мелких буржуа. Сельское население, которое, как таковое, с одним единственным исключением (донатистов [52]) нигде и никогда не было носителем пуританских идей, являлось в глазах фарисеев нечистым.
Право Талмуда (по крайней мере в Мишне [53]) есть право народа, только начинающего становиться торговым народом. В нем, рядом с мнениями защитников древней традиции, самым деятельным образом восхваляющими надежность и достоинство земледелия, стоят уже отдельные, очень характерные мнения противоположного свойства. Его составные части надо было бы подвергнуть прежде всего компетентному анализу, чтобы определить, в какой мере они действительно ведут свое начало от древней раввинской традиции времен теократии, или же от эллинистическо-римской провинциальной среды, или же от влияний, идущих из Месопотамии, и затем надо было бы исследовать, где они передают живое право и где чисто теологическую схоластику. Что эта схоластика может во многих институциях, в особенности относящихся к семейному праву, оказывать поразительно консервирующее влияние, это верно: ведущий свое начало из родового государства институт chaliza (разновидность левиратного брака) оставался до самого порога настоящего времени живым правом; а обычай приданого невесты, связанный в древневосточном праве с непризнанием за дочерью права на наследство, еще и сейчас оказывает свое влияние в борьбе за существование торговых служащих (делая для евреев возможной раннюю самостоятельность в случае вступления в брак и, таким образом, объясняя отсутствие классового сознания и чувства солидарности у еврейских commis и отчасти антисемитизм их товарищей-христиан). Но аграрное право не так легко доступно чисто сектантским влияниям. Раввинская спекуляция о субботнем годе и об угле бедных и т. п. были чистейшими упражнениями в логике без всякого практического значения в жизни. Напротив, другие составные части Талмуда, несомненно, находятся в тесной связи с живым правом, действовавшим в эпоху теократии. Во всяком случае, из Мишны можно с определенностью заключить, например, что наряду с домашними рабами она предполагает существование также и рабов, занятых на полевых работах, но что в качестве преобладающего элемента она знает наемных рабочих в поместьях, самое большее, средней величины. В пользу этих рабочих - совершенно в духе теократии - в связи с предписаниями закона развиваются более подробные правила охраны рабочих (охрана от сверхурочного труда, обеспечение скорой уплаты вознаграждения, упорядочение доставки пропитания, предоставления права пользования новым хлебом во время жатвы) и даже издаются постановления о том, в каких случаях рабочие могут предъявить не принудительно осуществляемые, правда, с помощью сакральных средств, правовые притязания, но право "роптать" (т. е. бастовать на египетский лад), - доказательство как полной зависимости "свободных" рабочих, так и - в особенности, если везде принять во внимание древние традиции соответствующего места, - социального мира того времени, когда возникли эти правила.
Таким же образом трактует Талмуд и аренду, именно аренду "между соседями" (в смысле соплеменниками, которые не могут применять друг к другу ни прав господина, ни прав, существующих в отношении иностранцев). Арендатор (mekhabbel) есть или арендатор из части продукта ("aris"), отдающий 1/2, ⅓ или 1/4 жатвы, или же "choker", т. е. арендатор, который платит за пользование землей определенную сумму натурой или же (очевидно, реже) деньгами. И здесь прежде всего имеются в виду обязанности арендатора: он должен полоть землю; он обязан вспахивать землю, согласно контракту; он может при этом, правда, сеять пшеницу вместо стручковых растений, но не наоборот (это напоминает Египет; и в Палестине пшеница была главным продуктом, имевшим значение как в качестве предмета вывоза, так и с точки зрения политики борьбы с дороговизной).
В связи с арендой из части продукта Талмуд рассматривает также положение наемного рабочего (Akkordarbeiter), который взялся обсадить участок земли деревьями. Здесь отсутствует институт эмфитевсиса, который и в этом случае обнаруживает свое чисто греческое происхождение: и в древневавилонском праве (см. выше) насаждение имело другую юридическую форму, форму комменды, очевидно, потому, что здесь имелись в виду прежде всего насаждения пальм на уже обработанной земле, а не насаждения масличных деревьев на нови или на пустыре, как это было в эмфитевсисе (ислам создал впоследствии целую казуистику допустимых для насаждения финиковых пальм деловых форм: плантация является в древности одним из очагов "капиталистической неправды"). Талмуд не ведает никаких ограничений для отчуждения земли и никакого различия между правом наследования недвижимого и движимого имущества. Старые установленные законом сроки для продажи и напоминание Иеговы о том, что земля - Его и что нельзя делать ее предметом торговли, считались отмененными одним местом из Иеремии [54]: только не достигший еще 20-летнего возраста не должен продавать наследственную землю, что вообще считалось - отзвук родового государства - неугодным Богу и для человека редко ведущим к добру. Никакой формы связывания земли путем фидеикоммисса во времена Талмуда не существовало. Переход земли из одних рук к другие может происходить или путем уплаты всей цены чистыми деньгами, или при помощи письменного контракта, или же путем назначения владения тому или иному лицу.
Обычная форма есть покупка на наличные деньги. Неполная уплата всей цены превращает отчуждение pro parte quota в "negotium claudicans" (здесь сказываются теократические влияния в пользу ограничения денежной задолженности, по примеру Египта), поскольку уплата покупной цены не отсрочивается вполне определенно в виде долга (als kredierte Kaufschuld): это совершается при помощи фиктивной мены (наподобие немецкого "Mantelgriff") с выдачей долгового документа. Так как земли и рабы не имеют рыночной цены - что характерно в смысле указания на малую степень развития рабства (Kaufsklaverei) - то в отношении к ним не применяется относящееся к области рыночного права аннулирование сделки (Wandelungsrecht) (onaʼah) из-за laesio enormis [неумышленное преступление] (при переборе в одну шестую цены). Отчуждение земли на время допустимо (очевидно, оно функционировало в качестве антихрезы). Залога в форме ипотеки (название iphotiki, apoteke доказывает эллинистическое происхождение понятия) Талмуд касается только мимоходом, так как институт легальной ипотеки в отношении к земле и к ханаанским рабам для всех заключавшихся перед двумя свидетелями письменных за печатью контрактов (schetar chob) делал ее излишней (о происхождении легальной ипотеки см. раньше; ср. также генуэзские документы раннего Средневековья). Только земля и рабы являются обеспечением при ипотеке (согласно заявлениям раввинов), потому что при других объектах ипотеки факт заклада нельзя сделать известным для третьих лиц (раб может сказать, что он отдан в заклад; земельных и ипотечных регистров, впрочем, не существует). Право раввинов допускало действие легальной ипотеки в отйошении к третьим лицам с момента формального признания долга, что должно было сильно тормозить земельный оборот. Следствием ограничения заклада землей и полевыми рабами является то, что и наследник не может закладывать движимости, входящей в состав его наследства. Долговое право вообще носит необычайно мягкий характер. Не подлежит изъятию у должника в обеспечение уплаты долга пропитание на один месяц, платье, кровати, матрац и подушки в течение одного года и все ремесленные инструменты. Впрочем, долг, сопровождаемый клятвой, не знает никаких ограничений в предметах, обеспечивающих его уплату, - очевидно, нововведение, которое принесла с собой начавшаяся коммерциализация общества.
Такого рода постановления, равно как и казуистика риббитов (казуистика прибыли и роста) указывают на глубокое влияние древних теократических пут, которыми был связан оборот, в частности долговое право. Впрочем, весь характер Талмуда доказывает по возможности еще яснее, чем анализ эллинистического социального строя, во всяком случае, одно: что в восточно-эллинистическом мире не существует "социального вопроса" или "социального движения" в каком бы то ни было смысле, какой мы связываем с этим вопросом, что чему-либо подобному там не было и не могло быть места. "Социальные проблемы", которые, как таковые, чувствуются субъективно, в Древнем мире являются политическими проблемами свободного гражданина полиса: опасностью, грозящей гражданскому равенству, деклассированием вследствие задолженности и потери владения. Там, где бюрократическое государство, а затем мировая империя наложили свою руку на свободу граждан, гражданин полиса вступил в круг "подданных", там, правда, рабочий кричит о своем "хлебе насущном", если его ему урезали, арендатор стонет под игом помещика, все вместе под бременем податей и их откупщиков, - но в качестве "социальных проблем", которые должны бы быть разрешены переустройством общества на новых началах, эти беды индивидуумов не ощущаются. Они не вызывают к жизни идеальных построений государства будущего (Zukunftsstaat) (Платон) или идеальных картин прошлого (Ликург [55]), как некогда в эллинском полисе, но переходят в общий аполитизм, который с тех пор остался на Востоке присущим подвластному. Тем более в такие эпохи, как поздняя эпоха эллинизма, к началу императорской эпохи, когда экономическое положение мелкого крестьянина и мелкого бюргера в общем было более сносным и более обеспеченным, чем когда бы то ни было раньше, о "социальных проблемах" могла быть речь меньше, чем когда-либо во всемирной истории. Не только неправильно, но прямо бессмысленно пытаться, например, христианство выводить из "социальных" причин или представлять его одним из отростков античных "социалистических" движений - только потому, что оно, как всякая "религия искупления", привязанность к "миру", а потому и богатство, которое к этому ведет, считает "опасными". Точно так же и наоборот, неумно (töricht) из "отдавайте кесарю кесарево" - выражение самого крайнего индифферентизма в отношении ко всему, относящемуся к государству, как справедливо подчеркнул Tröltsh (Arch. f. Sozialwissensch. В. XXVI) - вычитывать заповедь позитивно-этического поведения по отношению к государству. Освобождение от мысли о национально-теократическом иудейском государстве, с одной стороны, а с другой стороны - отсутствие "социальных" проблем (в древнем смысле) для его приверженцев были ведь как раз теми основными условиями, при которых вообще христианство стало "возможно". Как раз вера в то, что римское господство будет продолжаться до конца дней и, следовательно, в бессмысленность "социально-реформаторской" работы, отвращение ко всякой "классовой борьбе" были почвой, из которой вытекала христианская, чисто этическая и благотворительная, чуждающаяся мира "любовь к ближнему".