Варрон и его «Сельское хозяйство»

Памяти
С. В. Меликовой-Толстой строгого учителя и доброго друга.

Марк Теренций Варрон (116 - 27 гг. до н. э.) родился в сабинском городке Реате и происходил, по всей вероятности, из всаднического сословия. В юноше рано пробудились интерес и любовь к родной истории и литературе. Занятия у Луция Элия Стилона, ученейшего антиквара и филолога, способствовали развитию и укреплению этого чувства. Закончив учение у Стилона, юноша отправился в Афины и здесь занимался под руководством Антиоха Аскалонского, философа, последователя Платона.
Ученые занятия для каждого римлянина были делом второстепенным, которым можно было отдавать только часы досуга, но никак не все время. Мы видим Варроиа занимающим ряд магистратур: он трибун, курульный эдил, претор; в годы первого триумвирата был членом Комиссии Двадцати, которая занималась раздачей в Кампании земель, назначенных для ветеранов. Во время войны с Серторием он служил прокпсстором у Помпея (76 г.), а 9 лет спустя принимал участие в войне с пиратами и за свои подвиги был удостоен такой высокой военной награды, как "морской венок" (corona navalis). Человек большой личной храбрости, администратором Варрон был очень недалеким: в 49 г., командуя в Испании войсками Помпея (он был сторонником и строгим приверженцем сенатской партии), он так вооружил против себя и население и войско, что его легионы перешли на сторону Цезаря, а города, один за другим, стали открывать цезарианцам ворота. Варрон счел за лучшее не идти против течения: он сдался победителю и был им прощен. На этом и кончилось его активное участие в Гражданской войне; хотя он поехал за Помпеем в Грецию, но держался уже в тени. После битвы при Фарсале он вернулся в Рим, легко получил прощение Цезаря и всецело посвятил время и силы любимым своим занятиям. Цезарь поручил его заботам устройство большой публичной библиотеки, в которой должны были находиться произведения как греческих, так и латинских писателей. По распоряжению Цезаря тогда же ему были возвращены его земли, захваченные Антонием после разгрома помпеянцев. Варрон в благодарность посвятил Цезарю вторую часть своих "Древностей". Когда в 43 г. образовался второй триумвират, Антоний распорядился занести Варрона в проскрипционные списки, его библиотека была разграблена, земли захвачены. Сам он едва спасся: его спрятал некий Фуфий Кален в усадьбе, где Антоний обычно останавливался во время своих разъездов. Варрон уцелел, так как, рассказывает Аппиан, "ни один из рабов Калена не донес, что Варрон скрывался в усадьбе" (в. с. IV.47). Победа Октавиана дала возможность старому ученому дожить в покое свои последние годы, целиком посвятив их научным занятиям.
Квинтилиан (Х.1.95) назвал Варрона "ученейшим римлянином". Не знаешь, чему больше удивляться: его любознательности или его усердию. "Он читал так много, что удивительно, когда оставалось ему время для писания, а написал он так много, что вряд ли найдется человек, который смог бы все это прочесть" (Avgust. de civ. Dei, VI.2). He было, кажется области, которая не привлекла бы его внимания. Он писал о кораблевождении и геометрии, об астрономии и арифметике, о философии и религии, о грамматике и истории. Он сам заявлял на 78-м году жизни, что написал "седмижды семьдесят книг" (Cell, III.10.17); многие из них исчезли во время проскрипций при разгроме его библиотеки. Крупный немецкий филолог XIX в. Ричль считал, основываясь на этом заявлении и на каталоге Иеронима, что число отдельных сочинений Варрона доходило до 74 и включали они в себя около 620 "книг".[1] От всего этого огромного количества до нас дошло, не считая отрывков, 6 "книг" о латинском языке (из 25) и 3 о сельском хозяйстве.
У Варрона была своеобразная манера писать. Каждое большое его произведение представляет собой как бы большое дерево, а вокруг него теснятся кустарниковые побеги: небольшие сочинения, из которых каждое разрабатывает какую-нибудь одну узкую тему, затронутую в данной большой работе. Так, например, большая работа "Древности" (Antiquitatum rerum divinarum humanarum que libri) обросла маленькими трактатами - "О римском народе" (De gente populi Romani), где излагалась история древнейших царей Лация в связи с историей древнейших времен других народов, и "О жизни римского народа" (De vita populi Romani), где речь шла о древнейших временах и о тогдашней жизни в Италии и Риме.
"Древности" были знаменитейшим произведением Варрона. Тут дал он древнейшую историю Рима, рассказал о географии Италии, о римском календаре, о целом ряде установлений и обычаев. Цицерон писал Варрону об этой книге: "...мы были чужеземцами в родном городе... твои книги словно привели нас домой, рассказали нам, кто мы и где живем; ты установил год основания Рима и даты исторических событий; ты обучил нас правилам священнодействий, рассказал о жреческих должностях, об обычаях мирного и военного времени, о местоположении областей и городов, обо всем, что есть в мире людей и богов" (Acad, poster. 1.9). Сочинение это, судя по этим словам и кое-каким уцелевшим фрагментам (Августин широко использовал его для своего "Государства божия"), было настоящей энциклопедией, подробно освещавшей государственный и частный быт древней Италии.
Из остальных произведений Варрона следует еще упомянуть его "Портреты" (Imagines) - 700 биографий знаменитых греков и римлян; каждая биография заканчивалась стихотворным восхвалением и к каждой был приложен портрет данного лица. Большое значение для истории литературы имеют и его "Менипповы Сатиры", составленные в прозе и стихах, в подражание Мениппу, философу-кинику, жившему в III в. до н. э.
"Сельское хозяйство" Варрон начал писать, когда ему было 80 лет и он уже думал о том, как "уложить свои пожитки, прежде чем уйти из жизни". Книга написана им для его жены Фундании и делится на три части: полевое хозяйство, скотоводство и "приусадебное хозяйство", т. е. разведение домашней птицы, дичи, рыбоводство (очень сжато) и пчеловодство. Каждая книга начинается вводной сценкой (начало второй книги было утеряно) и ведется в форме диалога, в котором принимают участие - в каждой книге - новые лица. Имена некоторых по смыслу связаны с темой данной книги: в первой, где речь идет о полевом хозяйстве, выступают Агрий, Агразий (ager - поле), Фунданий (fundus - имение); во второй, трактующей о скотоводстве, - Вакций (vacca - корова), Скрофа (scrofa - свинья), Мурий (напоминает murinus - мышиный", обычная масть осла); в третьей - Мерула ("дрозд"), Павон ("павлин"), Аппий (apis - пчела") и т. д. Стиль диалога шероховатый, необработанный (кажется, что автор очень торопился), синтаксис запутанный и необычный. Все это создает большие трудности для перевода, так как очень близкая к подлиннику передача делает перевод совершенно непонятным, а слишком свободный перевод довольно далеко отступает от подлинника: переводчику приходится лавировать между Сциллой буквального перевода и Харибдой вольного пересказа.

Характер Варронова трактата о сельском хозяйстве

Варрон начинает свою работу с установления ее темы: какими вопросами должен заниматься автор трактата, посвященного земледелию; что должно составлять его содержание. "Я вижу, что те, кто писал о земледелии по-пунийски, по-гречески и но-латыни, забрели дальше, чем следовало", - заявляет он и заканчивает эту главу, которую можно рассматривать как введение, злой и насмешливой критикой латинского сельскохозяйственного трактата (1.2.13).
Судьба сохранила нам первый из этих трактатов - "Земледелие" Катона. Его содержание и композиция, сложная и прихотливая, подсказаны бессознательным, но ярким восприятием сельского хозяйства как некоего живого, целостного организма; разнообразие вопросов, затронутых Катоном, вполне соответствует разнообразию и пестроте явлений, из которых складывается жизнь этого организма. Катон был сам сельским хозяином, любил хозяйство, и в своей книге он нашел форму, которая нам кажется неуклюжей, но которая была вполне адекватна тем не столько мыслям, сколько чувству, в свете которого он воспринимал свое хозяйство. Содержанием книги Катона была богата: Колумелла, превосходный хозяин и знаток хозяйства, в таких областях, как полеводство и разведение плодовых деревьев, почти ничего не прибавил к урокам, которые за два столетия до него дал старый цензор. Такой же богатой и пестрой была и вторая книга о земледелии, автором которой был Сазерна, опытный хороший хозяин, чей авторитет чтили еще в I в. н. э.
Критиковать их сочинения по существу Варрон, черпавший сведения свои но сельскому хозяйству больше из вторых рук, чем из собственного опыта, конечно, не мог. И он обрушился на своих предшественников, возражая им не по существу; критика его была чисто формальной и касалась двух пунктов. Во-первых, самим заглавием "Земледелие" очерчен был круг тем; переступать за черту этого круга и вторгаться в такие области, как домоводство или медицина, было элементарным нарушением требований, которые законно предъявляет каждая наука. Есть ли основание в книге, посвященной земледелию, говорить о том, как печь коржики, или о том, как лечить заболевшего вола? Во-вторых, советы, касающиеся обработки земли и организации полевого хозяйства, должны быть даны в такой форме, чтобы ими было можно пользоваться не в одном определенном месте, а при разных обстоятельствах и условиях. Какую пользу мог извлечь человек из тех списков рабочих, которые Катон составил для своего виноградника и маслинника? Как могли пригодиться нормы выработки, составленные Сазерной для долины По?[2]
Латинская сельскохозяйственная литература была зачеркнута я объявлена негодной по признакам, повторяю, чисто формальным, но имевшим в глазах современников Варрона огромное значение: та верхушка рабовладельческого общества, для которой он писал, требовала научного сельскохозяйственного трактата. Мы можем до известной степени представить себе эту среду и по письмам Цицерона, н по его диалогам, риторическим и философским, и по введениям, которым Варрон снабдил каждую из трех книг своего "Сельского хозяйства". Это люди, причастные к греческой науке и философии; они читали Платона и Аристотеля, Дикеарха и Феофраста; по-гречески они говорят, как по-латыни, и Гомера знают чуть ли не наизусть. Они все в какой-то мере интересуются хозяйством, потому что у них у всех есть своя земля; агрономические трактаты александрийцев, несомненно, побывали в их руках, и стройная логика греческих книг приучила их смотреть свысока на произведения отечественной агрономии. Пусть "Земледелие" Катона было богато содержанием, форма его по сравнению с композиционной целостностью греческих книг, в строгой последовательности развивающих свои мысли, казалась чем-то по-детски беспомощным и варварски грубым. Такое восприятие хозяйства, какое было естественно для Катона и его современников, эти слишком книжные люди целиком утратили, и книга Катона превратилась для них в беспорядочно сваленную груду случайных заметок. Тонкая живая связь, превращавшая эту груду в единое слаженное целое, ускользнула от глаз Варрона и его современников. Для своих предшественников - Сазерны и Катона - у него нашлись только насмешливо-презрительные слова; рекомендательный список сельскохозяйственных писателей, который он предлагает своей жене, состоит сплошь из греческих имен. А между тем развившееся самосознание и чувство народной гордости требовало создания и у себя на родине чего-то, что можно было бы противопоставить блистательным созданиям греческого гения. В области риторики и философии этим занялся Цицерон; историю культуры и лингвистику взял себе в удел Варрон. Обратиться на старости лет к вопросам сельского хозяйства (предмет этот был ему чужд в течение всей жизни) побудили его причины того же порядка: он хотел заменить неуклюжее "Земледелие" своих предшественников стройным агрономическим трактатом.

Литературное оформление диалога

Диалогическая форма Варронова "Сельского хозяйства", так же как и философских и риторических сочинений Цицерона, имеет своим прообразом диалоги Платона: к вопросу, являющемуся основной темой данного произведения, подводит непринужденная беседа собравшегося общества, члены которого, равно как и обстановка, где ведется разговор, характеризуются в этом введении. Обоим латинским писателям было далеко до блеска и художественной ясности Платона; но если сравнивать введения к философским и реторическим произведениям у Цицерона с введениями к "Сельскому хозяйству", то по живости вводных сцен и обрисовке характеров придется признать первенство за последним. Возьмем 2-ю главу первой книги, которая очень естественно, без всяких натяжек, переходит в беседу о сельском хозяйстве. Прекрасно выбраны и место, и время для такой беседы: в праздник Сева в храм Земли, по приглашению его смотрителя, сходятся гости, люди между собой знакомые, а то и близкие. Хозяин отсутствует; его неожиданно вызвал эдил, которому принадлежит верховный надзор над храмом. Он велел просить гостей подождать его, и те пока что занялись рассмотрением карты Италии, нарисованной на стене. "Вы, изъездившие столько стран, скажите, видели ли вы землю, обработанную лучше, чем Италия?" - восклицает один из присутствующих, и разговор, непринужденно скользя от одной темы к другой, подходит к вопросу о целях сельского хозяйства.
Участники диалога (по крайней мере, некоторые) были людьми, реально существовавшими. Фундилий принадлежал к семье, пребывание которой в Реате засвидетельствовано надписями (CIL.IX.4673 и 4691).[3] В диалоге он, впрочем, не появляется: его убивают среди бела дня на римской улице - характерная подробность для тогдашней жизни в столице. Агрий совершенно неизвестен ближе, но облик его более или менее вырисовывается: "римский всадник и поклонник Сократа" сразу ставит вопрос о сущности сельского хозяйства и о его задачах. Он интересуется миром и его устройством, он читал Эратосфена, быстро схватывает сущность отвлеченного вопроса (Варр. 1.2.21). Он не прочь блеснуть своей ученостью, которая иногда уводит его от живой конкретной действительности: "законам об аренде", запрещающим пасти коз среди древесных насаждений, он противопоставляет астрономию, "которая приняла коз на небо"; и Фунданий сводит его с небесных высот, давая реальное объяснение закона. Фунданий, тесть Варрона, вообще удался ему больше всех; может быть, он ближе всех его и знал. Старый человек, "подлинный римлянин", горячо любящий свою страну, которая восхищает его всем своим обликом возделанной, дышащей изобилием земли, он знаком и с ее историей, и с ее литературой: читал "Origines" Катона, вспоминает наизусть стихи Пакувия. Он знает греческий; цитаты из Гомера сыплются у него с языка; конечно, он бывал в Афинах и с тамошними обычаями знаком. У него здравый старинный взгляд на сельское хозяйство, как на нечто органически целостное, и у Варрона хватило понимания не вкладывать в его уста требования раздельной трактовки земледелия и скотоводства. Подробности из его жизни - больные ноги, обязательный сон в летний полдень, его шутливая и образная речь (сон, который, как привой деревцо, "расщепляет" его летний день) - еще более оживляют эту привлекательную фигуру.
Прелестна вводная сценка в третьей книге (во второй она утеряна). Беседа о подгородном хозяйстве ведется во время выборов эдила лицами, или обязанными официально присутствовать при выборах - таков авгур Аппий Клавдий, который сидит в Villa Public а недалеко от места выборов, ожидая, не потребуется ли он магистрату, занятому выборами, - или заинтересованными в исходе выборов, - это друзья и сторонники кандидата. Ожидание оживляется беседой и появлением общего знакомого, принесшего новости с выборов: поймали какого-то проходимца, пытавшегося подсунуть уже по окончании выборов бюллетень в урну. Диалог, настоящий живой диалог, ведется главным образом между Аппием Клавдием и сенатором Аксием. Аксий удался Варрону. Это тяжелодум, хозяин старого закала, который любит свое хозяйство, не жалеет на него трат, но ведет его по старой колее: ему и в голову не приходит самому с этой колеи свернуть. Ему приходится не отставать от века, и в одной из усадеб он завел у себя и фрески, и мозаики и купил себе стол из драгоценного дерева. В глубине души, однако, он считает всю эту роскошь докучной обузой, сбросить которую ему не позволяет его положение: как-никак ведь сенатор! Но с каким удовольствием представляет он себе ту свою усадьбу, где нет и признака Лисиппа или Антифила и где пол затоптан ногами пастухов и рабочих (III.2.5). Аппий, человек тонкий и проницательный, прекрасно видит эту его черту и ядовито подсмеивается, что для него любимым товарищем, с которым он так охотно делит свое деревенское уединение, является дорогой реатинский осел. Здравым смыслом Аксий не обделен, к наживе жаден, и перспективы, открывающиеся перед хозяйством совсем иного типа, чем то, к которому он привык, сначала ошеломляют его, а потом неодолимо увлекают. От его хозяйства и его любимца-осла разговор естественно переходит к тем хозяйственным статьям, которыми выгодно заниматься в подгородных имениях: к разведению птицы, рыбоводству и пчеловодству. Диалог жив и занимателен: веселые и едкие шутки Аппия Аксий парирует тяжеловесно и по существу, не замечая налета иронии. По этой коротенькой вводной сценке можно представить себе, каким мастером веселой, остроумной и едкой шутки был Варрон в своим "Миниппеях".

Источники Варрона
"Сельскохозяйственная библиография" Варрона

В этой "библиографии" Варрон называет пятьдесят двух писателей, из которых до нас дошли только трое: Ксенофонт, Аристотель и Феофраст. Последних двоих Варрон читал прилежно; ряд выписок из обоих писателей, иногда дословный перевод из них подтверждают это. Ссылки на Магона, Диофана и Кассия позволяют думать, что если не в энциклопедию самого тяжеловесного пунийца, то в его греческих переводчиков Варрон заглядывал и выбирал оттуда нужные ему сведения. Что касается остальных авторов, то при необузданной страсти Варрона к чтению (вспомним слова Августина) не было бы ничего невероятного в том, что он перечитал всех этих безнадежно утерянных Евфрониев и Менандров. В книге его, однако, не сохранилось ни малейшего следа от этого чтения: сельскохозяйственная практика, о которой он рассказывает, - это практика италийской деревни; деревенский рабочий быт - это быт Италии. Когда речь заходит о Крите и Гортине или об Афинах и Ликее, то Варрон неизменно ссылается на Феофраста как на свой источник. Будет ли слишком смелым предположение, что вся "библиография" списана им у Кассия? Кассий, переводя Магона, "немало чего добавил из книг тех греческих писателей" (1.1.10), которых назвал Варрон. Слова его непосредственно примыкают к библиографическому перечню, о котором идет речь. Компиляция Кассия избавляла от необходимости заглядывать в источник. Любопытен однако, самый факт появления списка тех авторов, "которых ты можешь пригласить на совет, если захочешь о чем-либо посоветоваться" (1.1.8). Прошло для италийского хозяина то время, когда дедовский опыт вполне удовлетворял его; теперь его недостаточно; хозяин хочет добиться больших урожаев и большего дохода; он создает хозяйственные отрасли, о которых деды и слухом не слыхивали. Не у Катона, конечно, было искать совета о том, как разводить розы и фиалки; не у деревенской ключницы, ведавшей птичьим двором, спрашивать, как организовать промышленное птицеводство. Нужны были другие советчики. Хозяин, современник Варрона, в поисках учителей, естественно, должен был обратиться туда, куда только и можно было идти за советом и знанием в самых разнообразных областях: в философии и скотоводстве, в математике и ветеринарии, - в "побежденную Грецию". Варрон правильно учел эту тягу к знанию и его необходимость; неважно, читал ли он сам этих "больше чем пять десятков авторов, писавших на греческом языке по разным вопросам: один об одном, другой о другом" (1.1.7); важно, во-первых, что он первый провозгласил необходимость агрономического образования и вложил в руки хозяина книгу, а во-вторых, показал своему читателю, кого ему искать, если он пожелает каких-то дополнительных и углубленных сведений.

"Собственый опыт" и "Сведующие хозяева"

Собственный опыт Варрон поставил на первом месте среди своих источников. Опыт этот, однако, у него невелик. Сельское хозяйство не было для него основным или по крайней мере важным жизненным делом, каким оно было для Колумеллы или Катона. Об этом достаточно свидетельствует то обстоятельство, что он занялся сельскохозяйственными вопросами уже в самом конце жизни и ни разу не касался их в работах предшествующих лет. Полным невеждой в сельском хозяйстве он, однако, не был, как не был им (за редкими исключениями) каждый римский землевладелец, который неизменно наезжал в свои имения, держал верховный надзор над виликом и прокуратором, советовался с хозяевами-соседями. Так, конечно, поступал и Варрон. Характерная для него любознательность этнографа, согретая искренним и горячим патриотизмом, заставляла его с интересом присматриваться к деревенскому быту, и он оставил о нем ряд ценнейших заметок. Что же касается самого существа сельского хозяйства, то главным источником Варрона были тут беседы со "сведущими людьми". "Говорят", "рассказывают" - эти бесцветные ссылки, часто встречающиеся у него, подводят итог живым разговорам со знатоками дела, от которых наш писатель и черпал свои сведения по сельскому хозяйству. Мы можем до некоторой степени представить себе те положения, которыми руководствовались эти "сведущие люди" в постановке своего хозяйства. По их мнению, хозяин не должен слепо держаться приемов и обычаев дедовской сельскохозяйственной практики; нельзя слепо и порывать с ней, но надлежит ее совершенствовать и улучшать: пусть хозяин размышляет, пусть он ставит опыты, действуя здесь "не наобум, а по соображениям разумным" (1.18.7 - 8). Эти "разумные соображения" проверяются опытом и охватывают ряд отраслей сельского хозяйства: полеводство (хозяин смотрит, что дает ему двукратное и троекратное мотыженье), виноградарство (какой плантаж принесет больше пользы: более глубокий или более мелкий сравнительно с общепринятым), садоводство (когда лучше прививать смаковницу: весной или летом; стоит отметить, что в саду особый интерес вызывает к себе смоковница - дерево, плоды которого в пищевом режиме италийца уступали по значению только хлебу). У Варрона не хватало специальных знаний, чтобы входить в подробности всех этих новшеств и учесть их результаты, но, исследователь и ученый, он сумел оценить это направление в сельском хозяйстве: своим читателям он указал на него как на единственно правильный и достойный его современников путь.

Календарь сельских работ

В числе источников, которые называл Варрон, имеется один, приведенный им, надо полагать, полностью, только с добавлением этнографических драгоценных сведений и нелепых этимологии. Это календарь сельскохозяйственных работ, который имелся в каждой усадьбе к сведению и руководству вилика (1.36). Где была составлена запись, включенная Варроном в свою книгу? Чтобы ответить на этот вопрос, сравним календарь Варрона и Колумеллы (ΧΙ.2).[4]
Сравнение обоих календарей убеждает нас, что составлены они были для мест разных как по хозяйственному укладу, так и по условиям природным. Календарь Колумеллы - это календарь виноградаря по преимуществу: он написан для округов, где виноградник является важнейшей хозяйственной статьей, а лоза - предметом самой внимательной заботы. Работы в винограднике шли почти круглый год, и календарь Колумеллы служил хозяину надежным справочником и руководством в распределении этих работ. В той области, сельскохозяйственный быт которой дал материал для Варронова календаря, виноградником интересуются гораздо меньше и ухаживают за ним вовсе не с таким тщанием. Молодые лозы не окапывают ежемесячно, как у Колумеллы; молодой виноградник полагается только однажды перепахать или перекопать, а потом трижды переборонить: в старых виноградниках после окапывания (ablaqueatio) дважды проходят с бороной. Мы видим, что самая техника работы иная: у Колумеллы виноградарь действует лопатой, у Варрона бороной. У Колумеллы лозы пасынкуют самое меньшее дважды, у Варрона только раз. Никаких указаний ни относительно "опыливанья", ни относительно унавоживания: мы находимся в среде с хозяйственными интересами иными, чем у Колумеллы.
По-разному обстоит у обоих и дело с пастбищами и кормами: у Варрона скот ходит по лугам до конца марта; у Колумеллы луга закрывают для стада уже с первой половины этого месяца.
Варрон говорит о поливных лугах, которые косят дважды (в мае и в августе или сентябре); у Колумеллы речь идет только об одном укосе; у него уже с 1 июня скотину кормят нарезанной листвой; у Варрона только с августа начинают заготовлять лиственный корм.
И в полеводстве найдем мы разницу: у Колумеллы троекратная вспашка, у Варрона только двукратная; у Колумеллы хлеба мотыжат дважды, у Варрона лишь один раз. И сроки работ не всегда совпадают у обоих авторов. Мы видели уже, что скотину у Варрона перестают пускать в луга двумя неделями позже, чем у Колумеллы; пар у Варрона поднимают только после весеннего равноденствия, когда, по словам Колумеллы, следует производить первую вспашку "сырой и жирной земли" (XT.2.32). "Защищать луга от скота" с конца марта - это, с его же слов, обычай "холодных мест" (XI.2.27). Варрон, очевидно, имел дело с календарем для "холодных мест". Колумелла писал для Лация, где он жил и вел хозяйство. Разница климата объясняет и разницу в других сроках: у Колумеллы лозы окапывают, раскрывая их корни (ablaqueatio) в октябре: нет опасности, что их прихватит морозами; у Варрона это делают только по весне, когда угроза холодов окончательно миновала. Однократное мотыженье (без окучиванья), производимое, "когда зима прошла", было также практикой "холодных и болотистых мест" (Col. II.11.2). Мы получаем, таким образом, ряд фактов, подтверждающих положение, которое само собой напрашивается: Варрон составлял свой календарь, руководствуясь сельскохозяйственной практикой родных сабинских мест. Сведения о хозяйственном облике этого края, которые мы получаем от других писателей, подкрепляют наш вывод. В Сабинии, конечно, сажали виноград, пили собственное вино и торговали им на местных рынках, развели даже два своих местных сорта (Pl. XIV.28 и 38), но не то чтобы знаменитых, а и просто хороших вин здесь никогда не бывало, и сабинское виноградарство славой не пользовалось. Скотоводство в этих местах засвидетельствовано Страбоном (228); мы видели, что Варрон пишет о крае, который богат кормами.
Установив, таким образом, "краевой аспект" Варронова календаря, мы можем пойти дальше: всякий раз, когда сообщения Варрона относительно той или другой сельскохозяйственной практики разнятся от того, что рассказывают о том же другие писатели, например Колумелла, мы имеем право прикрепить факты, приводимые Варроном, к сабинскому округу. Сельское хозяйство древней Италии, таким образом, утрачивает постепенно отвлеченный характер какой-то алгебраической величины и принимает конкретные очертания живого явления, связанного с определенным местом и обусловленного свойствами этого последнего. Именно эта ясно выраженная связь с сабинскими местами и делает драгоценной книгу Варрона, так же как и его заметки о "Сельских древностях", щедро в ней рассеянные. Поэтому "Сельское хозяйство" всегда будет привлекать к себе внимание тех, кто интересуется бытом и хозяйственной жизнью древней Италии, хотя значение этой книги как чисто агрономического трактата и не очень велико.

Общий характер сельского хозяйства у Варрона

И Катон, имевший в виду главным образом Кампанию, и хозяева сабинских поместий у Варрона очень заинтересованы в том, чтобы между их имением и округой, с ее рынками и торговыми центрами, можно было установить легкий и регулярный обмен. Хозяин желает иметь к услугам своим или хорошие дороги, или судоходную реку. Ему есть, что продать, но он и нуждается в ряде предметов. Бывают имения, в которых не хватает хлеба, в других не достает вина. А кроме того, каждое имение в большей или меньшей степени нуждается в ремесленных изделиях.
В имениях, облик которых был Катону привычен, шла деятельность чисто сельскохозяйственная. Даже такие вещи, как лоскутные одеяла, молотильные доски и корзины, Катон рекомендует приобретать в мастерских ремесленников-специалистов (135).[5] И у Варрона жизнь рабовладельческого поместья идет как будто по той же колее: работам в поле, в саду и винограднике отданы все силы и все время. Только в досужие минуты рабы занимаются плетением корзин, веревок и матов, вырезыванием ручек и зубьев для грабель, вделываньем камней в трибулы, причем все это делается для нужд собственного хозяйства, но никак не на продажу, и никакой особой специальной выучки для производства таких работ не требуется: каждый селянин с ними знаком и сумеет с ними справиться. В эту уже знакомую картину врезывается, однако, новая черта: бывают, оказывается, владения, в которых гибель одного мастера "уносит доход целого имения" (1.16.4); иными словами, хозяин превращает свою усадьбу в центр ремесленной деятельности и от нее получает основную прибыль: земли у него, видимо, так мало, что доход с нее является только незначительной добавкой к доходу, который приносит работа хорошо обученного мастера-раба.
Случай этот, однако, представляет собой некое исключение. Правилом будут такие поместья, хозяева которых предпочитают иметь не рабов-специалистов, а мастеров, живущих по соседству. Местопребыванием их может быть город, деревня и "благоустроенные поместья и усадьбы богатых людей" (1.16.3).
Очень хорошо, если продукты ремесленного производства хорошего качества можно приобрести совсем поблизости и очень дешево (1.16.2). Таким образом, центрами ремесленного производства оказываются не только города, как было у Катона, но и деревни, и богатые имения. Можно представить себе, как такой центр организуется. В деревне оседает каменщик, кузнец, столяр, правильно рассчитывая, что услуги его неизменно понадобятся. С теми же мыслями приходят врач и валяльщик. Все они нуждаются в помощниках, товарищах и подручных: образуется маленькое ремесленное ядро, которое в зависимости от обстоятельств может разрастаться или сжиматься. Владельцы окрестных земель, естественно, обращаются со своими нуждами к этим специалистам: нужно выковать лемех, наварить лопату, сделать кровать, настлать крышу, вымыть шерстяные одежды, свалять сукно, полечить заболевшего ребенка. Чтобы обеспечить себе постоянную помощь, с мастерами заключают годовое условие: по первой же надобности, по первому требованию они должны явиться в имение со своим инструментом и выполнить сделанный заказ. Хозяин богатого имения учитывает спрос округи и доход, который он может получить, удовлетворяя этот спор: он организует в своем "благоустроенном имении" ряд мастерских, где трудятся рабы, обучившиеся данной специальности. Он достаточно богат, чтобы не бояться смерти одного какого-нибудь мастера; его заменит другой, может быть, даже ученик покойного; и во всяком случае, доход хозяина обеспечивают не только мастерские, но и земельные угодья. Судя по тому, что мы знаем о Сазерне, в долине По соединение сельского хозяйства и ремесленной деятельности было в богатых имениях явлением обычным. Для Варрона в его родных сабинских местах такие имения Являются скорее исключением, чем правилом: он пишет не для богатых землевладельцев, которые будут вести торг ремесленными изделиями, изготовленными в их имениях, а для тех хозяев, которым выгодно иметь этих богачей по соседству. Хозяевам имений, которых имеет в виду Варрон, не всегда удается устроиться около города: городов в этих местах гораздо меньше, чем в Кампании или Лации; и землевладелец средней руки жмется к деревне или к богатому соседу в расчете на возможность выгодных для себя сделок.

Полевое хозяйство у Варрона

Первая книга "Сельского хозяйства" посвящена организации Хозяйства и затем преимущественно полеводству. Садоводство и виноградарство кое-где в ней мелькают, но именно только мель-Кают (главы 40 - 41-я, в которых идет речь о посадках и прививках, почти целиком списаны с Феофраста). Чувствовал ли себя Варрон в вопросах виноградарства и садоводства совсем неуверенно, не хотел ли он повторять то, что было уже изложено Скрофой, знатоком садовых культур, решить мы не можем. Мы имеем дело с фактом: Варрон лишь полеводством занялся основательно, начав с унавоживанья и окончив устройством амбаров.
Какое же представление о полевом хозяйстве выносим мы из его книги?
Оно находится отнюдь не в упадке; землевладелец весьма занят своим полем. Варрон рассчитывает на аудиторию, которая его полеводческие советы выслушает с интересом и вниманием: не будь ее, для кого стоило бы и писать? Мы видели уже хозяев, которые обдумывали, какие улучшения следует им произвести не только в саду и в винограднике, но и на поле (1.18.7-8). Усадьба обязательно включает в число построек хлебный амбар, который будет тем больше, чем больше сеют хлеба (1.11.2). Есть, правда, такие имения, в которых хлеба не хватает, но рядом с ними названы и те, где не хватает вина (1.16.2): предпочтение одной культуре перед другой обусловлено, по-видимому, местоположением имения и свойствами его почвы. Широкий размах полевого хозяйства засвидетельствован фактом следующим: сбор колосьев после жатвы или отдавали с подряда, или нанимали на эту работу поденщиков (1.53). Трудно представить себе, чтобы хозяин обращался к тому или другому способу при малой площади полевого клина. Если колосьев было мало, а рабочие дороги, то колосьев вообще не подбирали и пускали на жнивье скот. "Расход мог превысить доход", конечно, только тогда, когда требовалось большое число работников (тем более что для такой работы брали, несомненно, подростков и слабосильных пожилых людей: обе категории не принадлежали к числу высокооплачиваемых) .
Мы найдем у Варрона еще ряд и прямых, и косвенных свидетельств, подтверждающих, что полевое хозяйство во времена Варрона процветало. В самом начале диалога Фунданий заявляет, что у кампанской полбы и апулийской пшеницы нет соперников (1.2.6). Из Калабрии и Апулии к морю спускаются караваны осликов, навьюченных маслом, вином и хлебом (II.6.5). Огромные стада овец, крупного рогатого скота и лошадей неизменно получают наряду с другими кормами и зерно. Невозможно представить себе, чтобы тысячи пастухов, пасших зимой скот на апулийских и калабрских пастбищах, и огромное поголовье табунов, стад и отар жили привозным зерном. У Ливия мы прочтем (XL.И.27), что в 171 г. для войска и флота закупали хлеб в Апулии и Калабрии. Плиний рассказывает о знаменитой кампанской полбяной крупе: кампанцы вели ею заморскую торговлю, и крупа эта настолько ценилась, что в Александрии занимались подделкой этой крупы (XVIII.109 - 115). Он же сообщает о кампанском севообороте (XVIII.111 и 191), о тяжеловесной клузинской "полбе" о превосходной италийской пшенице (XVIII.65 и
67). Таким образом, от II в. до н. э. и до второй половины I в. н. э. включительно мы располагаем документальными данными о том, что Италия не прекращала сеять хлеб и что виноградники и масличные сады полевого хозяйства отнюдь не вытеснили.

Рабочая сила в имении

Варрон представляет себе имение, в котором работают и свободные рабочие, π рабы. Свободных приглашают на такие работы, как сенокос, жатва, съемка винограда. Нанимаются ли они целой артелью, как мы видели это у Катона (144 - 150), или приходят и договариваются каждый сам по себе? Можно не сомневаться, что некоторые работы производились "аккордно" и артелью: хозяин "продавал" иногда таким образом мотыженье посевов (Νοn. 8.1) или сбор колосьев, оставшихся на ниве после жатвы (Варр. 1.53). Работала ли в таких случаях артель, собранная подрядчиком, как это было у Катона, или ее составляли равноправные работники, образовавшие собственное рабочее товарищество, мы сказать не можем.
О рабах Варрон говорит подробно, причем приводит выписку из Кассия относительно того, каких рабов приобретать и как с ними обращаться. Ужели опыта, который должны были завещать италийскому рабовладельцу I в. до н. э. его предки, в течение долгих веков распоряжавшиеся рабами, оказывалось мало? Или хозяину приходилось для ориентации в новой хозяйственной обстановке, когда в его ведении оказались уже не сотни, а тысячи югеров, искать совета и поддержки у карфагенских "соседей врагов"? Варрон говорит об обширных владениях - lati fundi (1.16.4), но обычная величина владений, указанная им в цифрах, это 200 югеров (III.2.15).[6] По сравнению с крестьянским клочком в югер это были, конечно, "латифундии", но для обработки такой "латифундии", по вычислениям Сазерны, хозяина опытного и не обольщавшего себя надеждой на высокую продуктивность рабского труда, требовалось всего 6-9 человек (Col. II. 12.7). До сотен, как видим, далеко, да и ни один разумный хозяин, даже в большом имении, не стал бы держать сотни людей, которых надобно кормить, поить и одевать круглый год, но которые будут полностью заняты работой только во время рабочей страды, при уборке хлеба или сена пли при съемке маслин. Почему же тогда по вопросу о рабах Варрон обратился за советом к Кассию?
Мы встретим у Варрона ссылки на него еще два раза: у него списал он классификацию навоза, где разные удобрения были размещены в зависимости от их силы (1.38), и на него сослался как на автора книги, по которой Сей учился промышленному птицеводству (III.2.13). Кассий был призываем па совет в тех случаях, когда италийский хозяин чувствовал себя или вовсе неосведомленным (организация крупной птицефермы), или жадно искал подтверждения своего опыта и его обогащения (вопросы удобрения). Смелостью ли будет предположить, что в данном случае греку пришлось дать рабовладельцам-римлянам урок некоторой человечности в обращении с рабом?
Катон, как известно, весьма заботился о том, чтобы его рабы были сыты и одеты; в еще большей мере был он озабочен и хорошим содержанием своих рабочих волов. Люди, однако, задавали хозяину задачи гораздо сложнее тех, которые надо было решать, чтобы обеспечить благосостояние волов: волам было достаточно теплого помещения и корма вдоволь, людям этого мало. Самозабвенной и преданной работы одним этим не удавалось достичь; разжиганье взаимной вражды и система доносов и слежки не приносила благих результатов; Катон вынужден был признать это сам. Первый урок "угождения" рабу был дан этим жестоким хозяином: "пахарям до известной степени угождай, чтобы они охотнее ходили за волами" (5.6). Если не собственные размышления и наблюдения, то рабские восстания учили хозяина необходимости "угождать" рабам. Греки могли оказаться тут полезными советчиками; над уроками, которые Исхомах давал своей молодой жене, стоило призадуматься.
Советы Кассия сводились по существу к двум простым, но очень эффективным положениям. Для рабовладельца раб продолжал оставаться "вещью" и теоретически он мог не делать разницы между пастухом, мулом и собакой (см. II.8.1), но практически, должен был признать в рабе человека и в собственных своих выгодах создать рабу жизнь, которая хоть в какой-то степени создавала видимость сносной жизни: пусть обзаведется семьей, хотя бы и не признаваемой юридически; пусть получит овцу или свинью, которую сможет считать своей собственностью: пусть у него будет хоть некоторое подобие своего угла, своего очага. Во-вторых, пусть он хоть немного распрямится нравственно, пусть почувствует себя человеком, к которому хозяин относится с некоторой долей внимания и уважения. Нужно, чтобы у раба была "охота к работе и благожелательность к хозяину" (1.17.7). Вспомним тот уклад, который описан у Плутарха в его биографии Катона. За то столетие, которое прошло со времени Катона, италийский рабовладелец многому выучился и о многом подумал. Учителями были не только Эвн и Спартак: учила заморенная скотина, учили виноградники, усыхающие от небрежного ухода. Уроки были жестоки н вразумительны.
Следует остановиться еще на одном совете Кассия, который он повторил вслед за Платоном (Законы, 777С) и Аристотелем (Политика, VII.9): не приобретать много рабов одной и той же народности. Совет был, бесспорно, разумен и предусмотрителен, и его почтительно повторяли и переписывали, упуская из виду, что практически и в сельском хозяйстве, и в любой мастерской он и неприменим, и бессмыслен. Представим себе, что четырнадцать рабов Катона (11.1) не понимают ни слова по-латыни и принадлежат хотя бы к пяти разным племенам, из которых каждое говорит на своем языке. Что будет делать с ними вилик? Знакомство с иностранными языками отнюдь не входило в круг знаний, которые от него требовались; объяснять жестами каждому рабу, что от него требуется, - такая сценка была бы хороша для комедии, но немыслима в обстановке делового дня. Кроме того, разноязычные рабы, живя в италийской усадьбе, слыша вокруг латинский язык, общаясь с людьми, говорившими по-латыни, очень скоро должны были усвоить запас слов, вполне достаточный для сговора о бегстве или убийстве хозяина. Показательно, что Колумелла, посвятивший не одну страницу характеристике рабов, и словом но обмолвился об их составе в смысле национальности: хозяину-практику было ясно, что мир и порядок в усадьбе поддерживается рядом разумных мер, принятых хозяином, а никак не разноплеменностью рабской фамилии. Варрон, списав Кассия, тут же опроверг его совет фактом, который знал по своему знакомству с Эпиром: эпирские рабы жили семьями, и ценились они особенно дорого именно в силу того, что родственные связи делали их более верными и привязанными к одному месту. Члены семьи были между собой связаны, конечно, крепче, чем единоплеменники, и если уж думать об опасности заговора, то многочисленная, кровно связанная семья была страшнее, чем несколько человек, объединенных единством племенного происхождения.
Варрон чрезвычайно любил всякий предмет и всякое явление, с которым ему приходилось иметь дело, разбивать на части и рубрики. Когда ему пришлось говорить о "предметах, которыми обрабатывают поля", то он разделил их на три вида: орудия говорящие (vocalia) - рабы; орудия, издающие нечленораздельные звуки (semivocalia), - волы; орудия немые (muta) - телеги (1.17.1). Деление это дало повод утверждать, что Варрон относился к рабу с глубочайшим презрением и ставил его в один ряд с домашней скотиной и сельскохозяйственным инвентарем. Если бы это было так, то Варрона можно было бы упрекнуть в полном отсутствии сознательного отношения к вопросам, которые им трактуются: на следующей странице он преподает хозяину урок человеческого обращения с рабом и рассматривает Этого последнего именно как личность с определенными душевными запросами. Недавно молодая чешская ученая Юлия Новакова дала новое и правильное объяснение этого места. Она считает, что деление "предметов, которыми обрабатывают поля", приведенное Варроном, "является лишь классификаторской игрой слов, построенной по образцу подразделения гласных на vocales, seraivocales, rnutae. Далее, анализируя термин "instrumentum", она останавливается на его техническом, агрономическом и юридическом содержании и указывает, что этот термин не является презрительным, как это следует из выражения "instrunientum litis", которое у юристов обозначает доказательный материал, включая и свидетелей, а таковыми могли быть и сенаторы" (Listy filologicke, 1953, f. 2, стр. 229-235).

Значение "Сельского хозяйства" Варрона

Мы говорили, что книга Варрона, как сельскохозяйственный трактат стоит гораздо ниже сочинений и Катона, и Колумеллы, хозяев-практиков, писавших о хозяйстве не с чужого голоса, а по собственному опыту. И тем не менее "Сельское хозяйство" Варрона имеет право на то, чтобы стоять рядом с ними: так велико значение этой книги для истории сельского хозяйства Италии. Достаточно перечислить те вопросы, которые остались бы без ответа, не будь у нас книги Варрона: без нее мы ничего бы не знали о такой важной хозяйственной отрасли, как кочевое скотоводство; характер подгородного хозяйства с его ориентировкой на римский рынок стал для нас ясным только благодаря Варрону; он же познакомил нас с возникновением подгородного птицеводства и птицефермами. Благодаря ему мы получили более правильное представление о полевом хозяйстве того времени.
Если мы знаем что-нибудь о технике полевых работ в древней Италии, то мы обязаны этим главным образом Варрону, который часто оказывается нашим единственным источником. Он разглядывал сельскохозяйственные орудия и внимательно наблюдал за сельскими работами. Его интерес к деревенским занятиям вытекал из его общего интереса к повседневной обыденной жизни своего народа. Рассказ о том, "что, где п когда делают" селяне, был естественным продолжением того отдела "Древностей римского народа", который был посвящен "людским делам" н трактовал о том, "кто, где и когда и что делает". Варрон был первым, кто описал ряд полевых орудий и кто собрал н объяснил по существу (его фантастические этимологии не идут, конечно, в счет) многие сельскохозяйственные термины. Он первый и единственный рассказал о технике италийской пахоты и объяснил термины, которыми называли разные вспашки. Его страницы донесли до нас голос деревенской трудовой Италии, ее крестьян, пастухов, всех, кто свободным или рабом трудился на ее полях н бродил по ее пастбищам. И это сделало книгу, сухую и написанную часто небрежно и рассеянно, сокровищем, цена которого не умалится, пока жив будет интерес к человеку и его труду.

Рукописи и издания Варрона

Удивительно, что из всего написанного Варроном уцелело только его "Сельское хозяйство" и шесть книг "Латинского языка", дошедших в ужасном состоянии. Все остальное погибло, кроме разрозненных отрывков, приводимых Дионисием, Плинием, Геллием, Макробием и христианскими писателями. Нечего было бы удивляться, если бы сочинения эти малого стоили, но вся античность единодушно говорит об их высоких качествах; во многих областях они в течение столетий после смерти Варрона оставались верховным авторитетом. Его учителя, Элин Стилон и Нигидий Фигул, казались пигмеями сравнительно с ним уже при его жизни; после его смерти репутация его все возрастала. На пороге Возрождения Петрарка помещает его между Цицероном и Вергилием, как "третий великий светоч Рима" - "Varrone il terzo gran lume Romano". Ere значительнейшее произведение "Antiquitates rerum divinarum et liumanarum" имел у себя еще Петрарка. Он одолжил их своему старому учителю, а тот заложил их и умер, не успев выкупить. Рукопись погибла безвозвратно.
Текст "Сельского хозяйства" Варрона восходит к единственной рукописи, давным-давно утерянной. В 1794 г. И. Шнейдер указывал, что все существующие рукописи восходят так или иначе к ней, и работы Г. Кейля полностью это мнение подтвердили. Эта рукопись - Marcianus, которую Пиетро Витторио называет "liber antiquissimus et fidelissimus", находилась в свое время в библиотеке Св. Марка, и Витторио, подготовляя свое издание Катона и Варрона, вышедшее в 1541 г., усердно ее использовал. Наиболее важные ее разночтения сравнительно с печатными изданиями и другими рукописями, которыми он смог пользоваться, были им собраны и обсуждены в "Explicationes suarum in Catonem, Varronem, Columellam castigationum" (1542). До Витторио в 1482 г. Анжело Полициано сравнил эту рукопись с editio princeps 1472 г. и внес в свой экземпляр все чтения М., отличные от editio princeps. Шнейдер и Кейль доказали, что все имеющиеся рукописи Катона и Варрона восходят к М.
Из уцелевших рукописей наиболее важные:
Codex Parisinus (нач. XIII в.) хороший список с хорошей копии Μ. (Витторио его не упоминает);
Mediceus (XIV в.); Витторио называет "semivetus" или "gallicanus".
С помощью колляции Полициано, издания Витторио 1541 г. и его "Explicationes" удалось установить архетип, освободив его от многочисленных поправок, которыми ученые Возрождения испещрили его. Поправки эти были часто остроумны, но не имели никакого значения, так как особенности Варронова стиля не учитывались и никаких прочных правил, которыми надлежало руководствоваться при исправлении текста, не было. Восстановленный таким образом архетип очень испорчен, и ни Полициано, ни Витторио ничего не говорят о его дате и шрифте. Вероятно, это была рукопись, написанная ранним каролингским минускулом, потому что 1) Витторио говорит, что она была значительно старше других рукописей, бывших в его распоряжении; 2) сокращения, насколько можно заключить по его "Explicationes", были просты и было их мало - характерная черта именно для раннего минускула, а не для позднего; 3) ошибки как раз те, которые обычны для переписчиков IX - X вв., например "а" и "и" постоянно путаются: 21 раз в трех книгах. В меровингском и ломбардском письме эти буквы по большей части просто неразличимы. Опять-таки первые слова первой книги у Полициано: "Р. otium" вм. "si otium", подтверждают это предположение: "si" в очень раннем каролингском минускуле имеет вид "Р". Все это заставляет думать, что архетип относился к IX - X вв.
Из старых изданий Варрона наиболее ценным является издание Шнейдера: I. G. Schneider. Scriptores Rei rusticae. Leipzig, 1794-1796. Первое научное издание текста с критическим аппаратом и комментарием, преимущественно филологическим, принадлежит Кейлю: Н. Keil. Μ. Terenti Varronis Rerum rusticarum libri tres. Leipzig, 1884 - 1894. После смерти Кейля издание его подверг тщательной ревизии Г. Гетц, постаравшийся приблизить текст, насколько это было возможно, к чтению архетипа: G. Goetz. Μ. Terenti Varronis Rerum rusticarum libri tres. Leipzig, 1929.
Переводы: L. Storr-Best. Varro on Farming. London, 1912; W. D. Hooper. Μ. T. Varro. On agriculture. London, 1936 (с текстом en regard).
Настоящий перевод сделан с издания Гетца 1929 г.
М. Е. Сергеенко


[1] Под «книгой» в древности разумелся один небольшой папирусный свиток. Наша «книга» представляет собой нечто более громоздкое. Семь «книг» Плиния, например, умещаются у нас в одном томике средней величины.
[2] Наиболее значительным представителем старой сельскохозяйственной литературы был, конечно, Катон, но направить удары прямо против него, .этого идеального римлянина доброго старого времени, каким рисовался он поклонникам старины, Варрону, верному стороннику сенатской партии, было неловко, и мишенью для своих насмешек поставил он Сазерну, тщательно, однако, выбрав из него такие места, которые представляли точную параллель к наиболее недопустимым с точки зрения Варрона главам Катона: Сазернов рецепт, как выводить клопов, мог, конечно, стать рядом с рецептом Катона от моли (Варр. 1.2.25, Cat. 98); заговор от болей в ногах у Сазерны (Варр. 1.2.27) и от вывиха у Катона (160) стоили один другого. Удары, наносимые Сазерне, попадали и в Катона, тем более что Варрон все-таки не удержался от прямого, хотя и вскользь брошенного замечания, которым все «домоводство» Катона осуждалось за свою неуместность в сочинении о земледелии.
[3] Фундилий был, следовательно, земляком Варрона, и это обстоятельство объясняет, почему он позволил себе пригласить его в гости. Хотя смотритель храма всегда принадлежал к числу весьма почтенных граждан, но от человека такого высокого звания, как Варрон (сенатор, личный друг Помпея), его отделяла пропасть; и если в данном случае ее словно и нет, то это свидетельствует о том, как дорог был Варрону родной край и как неизменно милы были ему люди этого края (см.: С. Сiсhоrius. Romische Studien. Leipzig — Berlin 1922, стр. 154).
[4] Календарь Плиния (XVIII.220 — 365) почти совпадает с календарем Колумеллы.
[5] У Варрона корзины всякого вида, молотильные доски и всякие плетения из конопли, ситника, льна и т. п. изготовляются дома, если имеется необходимый для этого материал: видимо, это выгодно и, во всяком случае, проще, чем искать все это на стороне.
[6] Подгородное имение всадника Габерия (II.3.10; в тысячу югеров принадлежало именно к таким исключениям. Мы не знаем, где именно оно находилось, но то обстоятельство, что Габерий, видимо, ломал голову, как сделать его доходным, и нашел решение в приобретении тысячного козьего стада, заставляет думать, что это была пустошь, где росли кустарники и которую только и можно было использовать как пастбище.