Книга VII

Отправка послов для закупки хлеба на Сицилию, к тирренам и на так называемую Помптинскую равнину - Краткая история прихода к власти тирана Аристодема и его управления делами государства - Возвращение послов и отправка поселения в Велитры - Выступление Спурия Сициния и Брута против сената и разжигание ими неприязни плебеев к патрициям - Многочисленные споры плебейских трибунов с консулами. Враждебные позиции друг к другу - Набор войска для набегов и грабежей - Назначение консулами Марка Минуция Авгурина и Авла Семпрония Атратина - Спор среди патрициев по поводу продажи прибывшего хлеба из Сицилии - Призыв Марция выступить патрициям против плебса - Противодействие плебейских трибунов Марцию и его сторонникам - Выступление Минуция в защиту правомерных действий сената - Обвинительная речь плебейского трибуна Сициния против Марция - Объявление суда над Марцием - Выступление Деция - Доводы Аппия Клавдия - Речь Мания Валерия, самого ярого сторонника плебеев - Созыв, впервые у римлян, трибутного народного собрания, голосующего по поводу отдельного человека - Открытие судебного процесса. Первое слово берет Минуций - Обвинение Марция в тирании - Определение наказания Марция - Избрание консулами Квинта Сульпиция Камерина и Спурия Ларция Флава - Ниспосланные божеством знамения и явления необычайных видений - Обряды, совершаемые в каждом полисе при установленном предками почитании богов и божеств

I. Когда же консульскую власть приняли Тит Геганий Мацерин и Публий Минуций[1], Рим стал испытывать сильную нехватку хлеба, явившуюся следствием отпадения плебеев[2]. Ведь плебс отложился от патрициев после осеннего равноденствия, как раз около самого начала сева, и одновременно с восстанием покинули свои поля земледельцы: те, кто побогаче, присоединились к патрициям, а батраки - к плебеям. И с этого времени они постоянно пребывали отдельно друг от друга, пока граждане не успокоились и не воссоединились, примирившись незадолго до зимнего солнцестояния. 2. А этот срок, в который всякий посев совершается в надлежащую пору, земля была лишена тех, кто позаботился бы о ней, и оставалась так в течение длительного времени. Поэтому и возвратившимся земледельцам было уже нелегко восстановить хозяйства, пострадавшие как из-за бегства рабов, так и из-за гибели домашнего скота, необходимых для обработки земли. Да и у немногих имелись запасы семян и продовольствия на предстоящий год. 3. Увидев это, сенат стал отправлять послов к тирренам, кампанцам и на так называемую Помптинскую равнину[3], чтобы они Закупил" столько зерна, сколько смогут. А Публий Валерий и Луций Геганий были посланы на Сицилию: Валерий был сыном Попликолы, Геганий же - братом одного из консулов. 4. Тогда в городах Сициіии правили тираны, но самым знаменитым был Гелен, сын Дейномена, недавно унаследовавший власть от Гиппократа[4], а не Дионисий Сиракузский[5], как написали Лициний[6], Геллий[7] и многие другие из римских историков, не проведя никакого тщательного исследования касательно дат, что доказывает сам этот факт, а наобум сообщая первое попавшееся. 5. Ведь посольство, назначенное на Сицилию, отплыло во второй год семьдесят второй Олимпиады, когда в Афинах архонтом был Гибрилид, через семнадцать лет после изгнания царей[8], в чем согласны и эти, и почти все остальные историки, в то время как Дионисий Старший, подняв восстание против сиракузян на восемьдесят пятый год после этих событий, захватил единоличную власть в третий год девяносто третьей Олимпиады, когда в Афинах архонтом после Антигена был Каллий[9]. 6. Конечно, историкам, пишущим о древних и весьма давних делах, может быть, и позволительно ошибиться в датах на несколько лет, но недопустимо отклониться от истины на целых два или три поколения. Впрочем, вероятнее всего, что первый поместивший в летописях данное сообщение, - а ему последовали все остальные историки, - найдя в старинных записях только то, что при этих консулах были отправлены на Сицилию послы купить хлеб и что оттуда они явились, везя дар, который преподнес тиран, далее не стал выяснять ни у кого из греческих писателей, кто тогда был тираном на Сицилии, но без какой-либо проверки и наобум вписал Дионисия.
II. Итак, послы, что плыли на Сицилию, были застигнуты в море бурей и, вынужденные огибать остров, не скоро прибыли к тирану. Проведя там зимнее время, они летом[10] вернулись в Италию, увозя большое количество продовольствия. 2. Отправленные же на Помптинскую равнину едва не были казнены вольсками[11] как лазутчики, будучи оклеветаны изгнанниками из Рима. С весьма большим трудом сумев спасти саму свою жизнь благодаря усилиям частных гостеприимцев, они без денег вернулась в Рим, ничего не добившись. 3. Но подобное этому довелось пережить и тем, кто пришел в италийские Кумы[12]. Ведь и проживавшие здесь многочисленные римские изгнанники, спасшиеся бегством с царем Тарквинием из последнего сражения[13], сначала попытались выпросить у тирана послов, чтобы казнить их, но, потерпев неудачу в этом, стали требовать задержания указанных лиц в качестве заложников со стороны отправившего их города, пока не получат обратно свое имущество, которое, как они говорили, римлянами несправедливо конфисковано. Они также полагали необходимым, чтобы тиран стал судьей у них в этой тяжбе. 4. А тираном Кум был тогда Аристодем, сын Аристократа[14], человек родом не из простых, который от горожан имел прозвище "Малак" ("Кроткий")[15] и со временем стад более известен по прозвищу, чем по имени, - то ли потому, как сообщают некоторые, что ребенком он оказался женоподобным и переносил то, что подобает женщинам, то ли, как пишут другие, поскольку был кротким по природе и ласковым по нраву. 5. И мне кажется что не будет неуместным, немного прервав римскую историю, в основных чертах изложить, какими средствами он воспользовался для достижения тирании и какими путями пришел к ней, как управлял государственным делами и каков был его конец.
III. В шестьдесят четвертую Олимпиаду, когда архонтом в Афинах был Мильтиад[16], Кумы, эллинский городу опиков, который основали эретрийцы и халкидяне, попытались уничтожить те из тирренов, что проживали около Ионического залива[17] и впоследствии были изгнаны оттуда кельтами, и вместе с ними умбры, давны[18] и многие другие варвары, причем они не могли назвать никакого справедливого предлога для ненависти, разве только процветание города. 2. Ведь в те времена Кумы были знамениты по всей Италии благодаря своему богатству, мощи и прочим благам, так как владели плодороднейшей землей на Кампанской равнине и господствовали над удобнейшими гаванями близ Мизен. Покусившись на эти блага, варвары предпринимают поход против Кути: пехоты у них было не менее пятисот тысяч, а всадников восемнадцать тысяч. Когда же они расположились лагерем недалеко от города, им явилось удивительное знамение, которое не упоминается где-либо когда-либо имевшим место - ни в эллинской, ни в варварской земле. 3. А именно, протекавшие мимо их лагерей реки - имя одной Вольтурн, а другой Гланис[19], - изменив естественное течение, повернули свои потоки вспять и долго продолжали течь от устьев к истокам. 4. Узнав об этом, куманцы решились тогда вступить в бой с варварами, полагая, что божество сделает высокое положение тех низким, а кажущееся низким их собственное положение - высоким. И они разделили все боеспособное войско на три части - одна сторожила город, другая несла охрану кораблей, а третья, построившись перед стеной, ожидала нападение врагов. Было у них шестьсот всадников и четыре тысячи пятьсот пехотинцев, но, будучи столь малы числом, они выдержали натиск стольких мириад.
IV. Когда же варвары увидали, что куманцы приготовились сражаться, то, издав боевой клич, они вступили в бой на варварский манер - без порядка, всадники и пехота вперемешку, - чтобы всех до единого уничтожить. А местность перед городом, где они сражались друг с другом, представляла собой узкую долину, окруженную горами и болотами, являясь союзником доблести куманцев, но врагом многочисленности варваров. 2. Ведь опрокидывая и топча друг друга во многих местах, а более всего у илистой кромки болота, большинство варваров погибло по собственной вине, даже не сойдясь врукопашную с фалангой эллинов. В итоге, их многочисленное пешее войско, погубив само себя, но не совершив никакого достойного деяния, рассеялось и разбежалось в разные стороны. Всадники все же вступили в бой и притом причинили эллинам большой урон. Но, не имея возможности из-за тесноты окружить своих врагов, а в какой-то мере и потому, что божество помогло эллинам молниями, ливнем и громом, варвары, испугавшись, обращаются в бегство. 3. В этом сражении все куманские всадники сражались блестяще, и было признано, что именно они явились основной причиной победы, но более всех остальных - Аристодем, по прозвищу Малак: ведь он, в одиночку выдержав натиск, убил и предводителя врагов, и многих других доблестных воинов. Но по окончании войны куманцы, принеся богам благодарственные жертвы и устроив пышные похороны погибших в сражении, ввязались в ожесточенные споры из-за награды - кому следует вручить первый венок. 4. Дело в том, что беспристрастные наблюдатели хотели оказать эту честь Аристодему, и весь народ был за него, а влиятельные граждане - начальнику конницы Гиппомедонту, и его поддерживал весь городской совет. А в то время у куманцев была аристократическая форма правления, и народ распоряжался лишь некоторыми немногими делами. Когда же из-за этого спора стали раздаваться подстрекательства к мятежу, старейшие граждане, испугавшись, как бы соперничество не привело к оружию и резне, убедили обе стороны согласиться, чтобы каждый из названных мужей получил равные почести. 5. Таким путем Аристодем оказался вождем народа и, развив силу своего политического красноречия, стал склонять толпу на свою сторону - привлекая к себе угодными ей политическими мерами, обличая тех из власть имущих, кто присваивал общественное достояние, и оказывая благодеяния многим беднякам на свои собственные средства. И был он из-за всего этого ненавистен и страшен вождем аристократии.
V. А на двадцатый год после сражения с варварами к куманцам пришли послы арицийцев[20] с оливковыми ветвями[21], прося куманцев помочь им, ибо с ними ведут войну тиррены. Ведь, как я сообщил в своем сочинении ранее[22], царь тирренов Порсена после заключенного с римским полисом мирного договора, отпустил своего сына Аррунта, желавшего обрести собственное царство, и предоставил ему половину войска. В то время он осаждал арицийцев, укрывшихся за городской стеной, и рассчитывал вскоре захватить город с помощью голода. 2. Когда прибыло это посольство, вожди аристократии, ненавидевшие Аристодема и опасавшиеся, как бы он не нанес какого-нибудь вреда государственному строю, сочли, что получили прекраснейшую возможность устранить его под благовидным предлогом. Итак, убедив народ послать арицийцам на помощь две тысячи человек и назначив командующим Аристодема, как человека безусловно прославленного в ратных делах, они затем предприняли такие меры, вследствие которых, как они полагали, тот или будет убит в сражении тирренами, или погибнет на море. 3. Ведь уполномоченные советом произвести набор тех, кто отправится на помощь, они не записали никого из людей известных и достойных упоминания, но выбрали самых бедных и бесчестных из простого народа, от кого они всегда предполагали какие-нибудь мятежи, и из них составили морскую экспедицию. И при том на воду спустили десять старых судов, самых негодных для плавания, которыми командовали беднейшие из куманцев: на эти суда и посадили воинов, пригрозив смертью тому, кто уклонится от похода.
VI. Но Аристодем, заявив только то, что замыслы врагов не остались для него тайной, а именно, что на словах его отправляют на помощь, а на деле - на явную гибель, все же принял командование. Поспешно отплыв вместе с послами арицийцев и проделав трудный и опасный путь по морю, он стал на якорь у ближайшей к Ариции части побережья. Затем, оставив на кораблях достаточную охрану, в первую же ночь Аристодем совершил от моря переход, который был непродолжительным, и на рассвете неожиданно появился перед арицийцами. 2. Разбив рядом с ними лагерь и убедив укрывшихся за стенами выйти в открытое поле, он тотчас стал вызывать тирренов на бой. Но когда завязалось ожесточенное сражение в боевом строю, арицийцы, продержавшись весьма короткое время, все вместе подались назад и побежали обратно в крепость. Аристодем же, выдержав со своими отборными куманцами, коих было немного, всю тяжесть сражения и убив собственной рукой предводителя тирренов, остальных обратил в бегство и одержал победу, самую блестящую из всех. 3. Свершив это и будучи удостоен от арицийцев многих даров, он вскоре отплыл, желая сам стать для куманцев вестником своей же победы. А за ним следовало очень много грузовых судов арицийцев, везущих добычу и пленных тирренов. 4. Когда же они оказались вблизи Кум, Аристодем, причалив корабли, созывает войсковое собрание, на котором, с одной стороны, выдвинул много обвинений в адрес предводителей города, а с другой - высказал много похвал тем, кто показал себя мужественным в сражении. Затем он роздал им всем поголовно деньги и передал в общее всем пользование дары от арицийцев, после чего попросил их помнить об этих благодеяниях, когда они вернутся на родину, и, если когда-нибудь ему будет грозить какая-либо опасность от олигархии, - прийти на помощь, насколько это будет по силам каждому. 5. После того как все признали, что очень ему благодарны и за неожиданное спасение, которым они обязаны ему, и за возвращение домой не с пустыми руками, и обещали, что скорее свою жизнь отдадут врагам, чем его, Аристодем, похвалив их, распустил собрание. И вслед за этим, пригласив в свою палатку самых бесчестных из них, наиболее склонных к насильственным действиям, и подкупив их дарами, обходительными речами и надеждами, обманывающими всех людей, он обрел сторонников, готовых вместе с ним уничтожить существующий государственный строй.
VII. Заполучив их в свои помощники и союзники и указав каждому, что следует делать в будущем, а также безвозмездно предоставив свободу привезенным с собой пленникам, чтобы приобрести еще и их расположение, Аристодем затем на украшенных кораблях причалил к пристаням Кум. Сходящих на берег воинов встречали их отцы и матери и вся прочая родня, дети и жены, обнимая со слезами и крепко целуя и называя каждого самыми ласковыми именами. 2. И также вся остальная масса граждан, с восторгом и рукоплесканиями приветствуя командующего, провожала его по пути домой. Ввиду этого руководители города, а в особенности те, кто предоставил ему командование и подстроил прочее для его гибели, были опечалены и имели мрачные мысли насчет будущего. 3. Аристодем же выждал несколько дней, в течение которых он исполнял обеты богам и поджидал запаздывавшие суда. Когда настал подходящий момент, он сказал, что хочет доложить совету о свершенном в ходе сражения и предъявить военную добычу. Но как только представители власти в большом количестве собрались в здании совета, и он, выступив вперед, начал произносить речь и рассказывать обо всем случившемся в битве, подготовленные им соучастники заговора, имея под гиматиями[23] мечи, во множестве ворвались в помещение и начали убивать всех сторонников аристократии. 4. А за этим последовало бегство и суматоха среди тех, кто находился на площади: одни бежали по домам, другие из города, кроме посвященных в заговор - они же тем временем захватывали крепость, верфи и укрепленные места города. С наступлением ночи, освободив из тюрем приговоренных к смерти, коих было много, и вооружив их вместе с остальными друзьями, среди которых находились и пленные тиррены, Аристодем создает из них свою личную охрану. 5. А когда наступил день, он созвал народ на собрание и, выдвинув многочисленные обвинения против убитых им граждан, заявил, что наказал их справедливо, ибо они неоднократно злоумышляли против него, прочим же гражданам он несет свободу, равноправие[24] и многие иные блага.
VIII. Сказав это и преисполнив весь простой народ нелепыми надеждами, Аристодем предпринимает два худших из имеющихся у людей политических мероприятий, которыми вначале пользуется всякая тирания, - передел земли и отмена долгов. А также он обещает, что возьмет на себя заботу об обоих этих делах, если его назначат главнокомандующим с неограниченными полномочиями до тех пор, пока общество не окажется в безопасности и не установят демократический строй. 2. Когда же подлое простонародье охотно одобрило грабеж чужого имущества, Аристодем, получив сам от себя неограниченную власть, вносит другое постановление, посредством которого он обманул их и лишил всех свободы. А именно, сославшись на возможные волнения и восстания со стороны богатых против простого народа вследствие передела земли и отмены долгов, он сказал, что видит только одно средство, пока дело не дошло до чего-нибудь ужасного, предотвратить междоусобную войну и резню граждан: если все, принеся из своих домов оружие, посвятят его богам, чтобы пользоваться им только против нападений внешних врагов, когда случится какая-нибудь необходимость, но не против друг друга, и пусть оно лежит до тех пор в удобном месте под присмотром богов. 3. Когда же они и на это согласились, Аристодем немедленно у всех куманцев отнял оружие, а в следующие дни провел обыски в домах, где он казнил многих достойных граждан под тем предлогом, что они якобы не все оружие посвятили богам. После этого он укрепляет свою тиранию тремя стражами: из них одна была из самых грязных и дурных граждан, с помощью которых он ниспроверг аристократический строй, вторая - из нечестивейших рабов, которых он сам отпустил на волю за убийство собственных господ, а третья - наемная из самых диких варваров (их насчитывалось не менее двух тысяч, и в военном деле они были гораздо лучше остальных). 4. Изображения тех людей, кого он казнил, Аристодем убрал из всех священных и несвященных мест, вместо них устанавливая в этих же местах свои собственные. А конфисковав их дома, землю и остальное достояние, себе он отобрал золото, серебро и другое имущество, какое только было достойно тирана, подарив оставшееся тем, кто помог ему достичь власти. Но самые многочисленные и крупные дары он предоставлял тем рабам, кто убил собственных господ - а они требовали еще и брака с женами и дочерьми бывших хозяев.
IX. Сначала оставив без внимания мужское потомство убитых, позднее Аристодем решил (или по указанию какого-то оракула, или также вследствие вполне естественных собственных соображений), что незаметно подрастает немалая угроза для него, и задумал всех их уничтожить за один день. 2. Но, поскольку все, у кого в тот момент воспитывались эти мальчики и жили их матери, обратились к нему с настойчивой просьбой, он, желая предоставить им хотя бы этот дар, вопреки своему намерению освобождает детей от смерти. Однако, принимая меры предосторожности в отношении них, чтобы как-нибудь не объединились друг с другом и не замыслили что-либо против тирании, Аристодем приказал всем им уйти из города в разные стороны и жить в сельской местности, не получая никакого занятия или знания из тех, что подобает детям свободных людей, но занимаясь выпасом скота и выполняя прочие сельские работы: при этом он пригрозил смертью тому из них, кто придет в город и будет там обнаружен. 3. Итак, покинув родные очаги, они, как рабы, обретались в полях, служа убийцам своих отцов. А чтобы вообще ни у кого из остальных граждан не появился благородный и мужественный образ мыслей, тиран решил изнежить посредством воспитания всю подрастающую молодежь города, упразднив гимнасии[25] и тренировки с оружием, а также изменив образ жизни, который мальчики вели прежде. 4. А именно, он приказал юношам носить длинные волосы, подобно девушкам, украшая их цветами, завивая и покрывая кудри головными сетками, надевать разноцветные и доходящие до пят хитоны[26], закутываться в тонкие и мягкие накидки и досуг свой проводить в тенистых местах. В школы плясунов, флейтистов и тому подобных служителей Муз их сопровождали шедшие рядом няньки, которые несли зонты и вееры. И мыли их те же самые женщины, принося в бани гребни, алебастровые сосуды с благовониями и зеркала. 5. Такими вот воспитанием Аристодем губил мальчиков, пока они не достигали двадцатилетнего возраста, с которого он позволял им считаться мужчинами. И также во многом другом оскорбив и обидев куманцев, не воздержавшись ни от какого бесчинства и жестокости, он, как раз когда полагал, будто его власть тирана незыблема, все-таки уже в старости понес наказание, за которое нельзя упрекнуть ни богов, ни людей, и погиб со всем своим родом.
X. Теми же, кто поднял против него восстание и освободил государство от тирании, были дети убитых им граждан, которых первоначально Аристодем намеревался казнить всех в один день, но, как я говорил, воздержался, уступив просьбам телохранителей, за кого он отдал их матерей, и приказал им жить в сельской местности. 2. Однако несколько лет спустя, когда он, обходя деревни, увидел эту молодежь, многочисленную и доблестную, то испугался, что они объединятся и восстанут против него, и захотел опередить, умертвив всех, прежде чем кто-нибудь догадается о его намерениях. Поэтому, пригласив друзей, тиран стал с ними обсуждать, каким образом легче и быстрее всего тайно уничтожить этих юношей. 3. Узнав об этом, - то ли предупрежденные кем-то из посвященных в замыслы тирана, то ли сами в силу вполне естественных соображений заподозрив неладное, - юноши бегут в горы, захватив земледельческие железные орудия. А вскоре к ним на помощь пришли проживавшие в Капуе куманские изгнанники, среди которых самыми знатными и обладавшими наибольшим числом друзей среди кампанцев были дети Гиппомедонта, командовавшего конницей во время войны с тирренами. Они и сами вооружились, и этим юношам привезли оружие, а также набрали немалый отряд из кампанских наемников и своих друзей. 4. Когда же все объединились, то, совершая разбойничьи набеги, стали разорять поля врагов, склонять рабов к измене господам и вооружать тех, кого освобождали из тюрем, а что не могли унести и увести, это или сжигали, или резали. 5. И в то время как тиран находился в затруднительном положении, не зная, каким способом следует вести борьбу с изгнанниками, поскольку те совершали нападения скрытно и не задерживались в одних и тех же местах, выбирая время для набегов или ночью до утра, или днем до наступления ночи, так что часто тиран напрасно посылал воинов на защиту сельской округи, - в этот момент один из изгнанников, отправленный ими под видом перебежчика, является к нему, изуродован свое тело бичами, и, попросив для себя гарантии неприкосновенности, пообещал тирану, что, взяв войско, которое тот отправит с ним, приведет его на то место, где изгнанники намеревались провести ближайшую ночь. 6. Решившись довериться ему, ибо он ничего не просил и самого себя предлагал в заложники, тиран отправляет с ним самых преданных командиров во главе многочисленных всадников и наемного войска, которым он велел всех без исключения изгнанников (а если не удастся, то как можно больше из них) привести к нему в оковах. Итак, мнимый перебежчик вел отряд всю ночь напролет по нехоженым дорогам и через дикие леса, где они терпели много бедствий, в наиболее удаленный от города район.
XI. А мятежники и изгнанники, сидевшие в засаде на горе около Авернского озера[27], расположенной близ Кум, как только проведали, что войско тирана ушло из города, о чем сигналами сообщили им лазутчики, посылают из своих рядов около шестидесяти самых отважных воинов, одетых в шкуры и с вязанками хвороста. 2. Они с наступлением ночи под видом поденщиков незаметно проникли в город через разные ворота. А когда оказались внутри стен, то, вытащив мечи из вязанок, где их прятали, собрались все в одном месте. Затем, сообща бросившись оттуда к воротам, ведущим к Авернскому озеру, они убивают их спящих стражей и впускают в открытые ворота всех своих, находившихся уже вблизи стены: и это они проделали, оставшись незамеченными. 3. Ведь как раз в ту ночь случился какой-то общественный праздник, вследствие чего все городское население пило вино и предавалось другим удовольствиям. Это позволило мятежникам совершенно беспрепятственно пройти по всем улицам, ведущим к долгу тирана, причем даже у дверей они не нашли сколько-нибудь значительной бодрствующей стражи, но и здесь либо уже спящих, либо пьяных, которых без труда зарезали и толпой кинулись в дом, где, как овец, закололи всех остальных, из-за вина уже не владевших ни телом, ни разумом. Схватив же Аристодема, его детей и прочих родственников, повстанцы до глубокой ночи истязали их, пытали и бесчестили всякими, так сказать, оскорблениями, а затем убили. 4. Уничтожив с корнем род тирана, так что не оставили ни детей, ни женщин, ни каких-либо их родственников, и в течение всей ночи разыскав всех соучастников власти тирана, они с началом дня отправились на городскую площадь. Затем, созвав народ на собрание, изгнанники слагают оружие и восстанавливают отеческий политический строй[28].
XII. Итак, именно у этого Аристодема, который уже почти что четырнадцатый год был тираном Кум, изгнанные с Тарквинием римляне хотели решить свою тяжбу против родины. Римские же послы некоторое время возражали, что, мол, явились они не для такого рода спора и не имеют полномочий, которых сенат им просто не предоставил, защищаться от имени государства в суде. 2. Однако, поскольку ничего у них не получалось, напротив, они видели, что тиран, благодаря хлопотам и просьбам изгнанников, склонился к другой стороне, то, попросив время для защиты и оставив за себя в залог деньги, послы тайно бежали из Кум во время судебного процесса, так как никто их уже не сторожил. А их слуг, вьючных животных и привезенные для закупки хлеба деньги захватил тиран. 3. Итак, названным посольствам, испытавшим такие невзгоды, пришлось вернуться безрезультатно, но в городах Тиррении послы закупили просо и полбу и доставили в Рим на речных судах. Это продовольствие на какое-то краткое время прокормило римлян. Когда же оно закончилось, римляне попали в прежнее тяжелое положение. Ведь не осталось такого рода пищи, которого поневоле они еще не пробовали, вследствие чего немало их - как из-за скудности, так и из-за особенностей непривычной еды - либо испытывало телесные недуги, либо из-за бедности было оставлено без внимания и совершенно беспомощно. 4. Когда же об этом узнали вольски, недавно побежденные в войне, они стали, тайно обмениваясь посольствами, поднимать друг друга на новую войну против римлян, поскольку, мол, те будут не в состоянии сопротивляться, если кто-нибудь нападет на них, уже измученных войной и голодом. Все же некое благоволение богов, которые всегда старались не допустить, чтобы римляне попали под власть врагов, явило и тогда самым очевидным образом свою силу. Ведь неожиданно на города вольсков обрушилась какая-то эпидемия чумы, причем столь значительная, что такого случая не упоминается ни для какого другого места ни на эллинской, ни на варварской земле: она без различия губила и сильных, и слабых людей любого возраста, положения и пола. 5. Но высшую степень несчастья явил известный город вольсков, так называемые Велитры[29], бывший до тех пор крупным и многолюдным, в котором эпидемия оставила одну часть жителей из десяти, а прочих схватила и унесла. Поэтому те, кто в конце концов остался в живых после бедствия, отправив послов, сообщили римлянам об опустошении и передали им город. Ведь и раньше как-то раз они уже получили поселенцев из Рима, по этой причине и второй раз стали просить у римлян колонистов[30].
XIII. Римлян, узнавших про это, охватило сочувствие к несчастью, и они полагали, что при таких обстоятельствах никоим образом не следует мстить врагам, ибо те уже сами по себе понесли достаточное наказание от богов за то, что намеревались сделать. С другой стороны, им представлялось целесообразным принять Велитры, отправив туда немалое количество колонистов, ввиду значительных выгод от этого мероприятия. 2. Ведь данное место, будучи занято достаточным гарнизоном, казалось пригодным стать серьезным препятствием и помехой тем, кто захочет поднять восстание или вызвать какие-нибудь беспорядки. Кроме того, предполагали, что нехватка продовольствия, угнетавшая город, будет намного умеренное, если сколько-нибудь значительная часть народа переселится из него. Но более всего раздор, вновь разжигаемый прежде, чем благополучно закончился еще предыдущий, побуждал их проголосовать за отправку колонии. 3. Ведь опять, как и раньше, плебс начал возмущаться и гневаться на патрициев, и произносили много суровых речей против них: одни обвиняли патрициев в нерадивости и беспечности, поскольку те не сумели заранее предусмотреть грядущую нехватку хлеба и не предприняли мер по спасению от несчастья, а другие заявляли, что недостаток хлеба случился вследствие их злого умысла из-за злобы и желания навредить плебеям в память об их восстании. 4. Именно по этим причинам отправка колонистов происходила быстро. Руководителями сенат назначил трех человек. Плебсу же первоначально было приятно распределять между собой по жребию колонистов, ибо ему предстояло избавиться от голода и заселить изобильную землю. Затем, когда он начал задумываться об эпидемии, которая, окрепнув в том городе, что должен был принять плебеев, погубила его жителей и внушала страх, что и с поселенцами произойдет то же самое, мнение у него стало понемногу меняться на противоположное. Так что немного нашлось желающих участвовать в переселении, гораздо меньше того числа, что определи.! сенат, да и эти уже корили сами себя за плохое решение и незаметно старались уклониться от выселения. 5. Все же их заставили, как и остальных, принявших участие в переселении против воли, ибо сенат постановил набрать каюнию из всех римлян по жребию, а против выбранных жребием, если они не отправятся, назначил суровые и неотвратимые наказания. Итак, это поселение в Велитры, состоявшееся в силу благовидной необходимости, было отправлено, а потом, несколькими днями позже, - другое, в город Норба[31], который небезвестен ныне у латинского племени.
XIV. Однако ничего не вышло у патрициев из их расчетов, по крайней мере что касается надежды успокоить раздор; напротив, оставшиеся еще сильнее негодовали и громогласно обвиняли сенаторов и на сходках, и в дружеских группах, собираясь сначала в малом числе, затем все вместе, так как недостаток хлеба становился все строе. Наконец, сбежавшись на площадь, они стали выкрикивать плебейских трибунов. 2. Когда же теми было созвано общее собрание, выступил Спурий Сициний[32], который в то время возглавлял коллегию трибунов: он и сам яростно нападал на сенат, раздувая как можно больше неприязнь к нему, и от остальных требовал говорить открыто, кто что думает, а в особенности от Сициния и Брута, бывших тогда эдилами[33], вызывая каждого из них но имени. Они были у плебса зачинщиками прошлого восстания и, учредив трибунскую власть, первыми ее получили[34]. 3. Давно уже подготовив злонравнейшие речи, они выступили и изложили то, что угодно было слышать большинству: будто бы нехватка хлеба возникла преднамеренно и умышленно по вине богатых, поскольку народ против их воли приобрел для себя свободу в результате восстания. 4. Кроме того, они доказывай!, что богачи отнюдь не имеют с бедняками равной доли в несчастье: ведь у первых, мол, было и продовольствие, тайно хранящееся, и деньги, на которые покупали привозные съестные припасы, вследствие чего они с глубоким презрением относились к беде, а у плебеев и то, и другое имелось в скудном количестве. А отправку колонистов, которых выслали в нездоровую местность, трибуны называли изгнанием на явную и гораздо худшую гибель, преувеличивая в речах ужасы, как только могли, и желали узнать, какое завершение будет бедам. Также они напоминали плебеям о старых обидах, которые пришлось вытерпеть от богачей, и прочее, подобное этому, рассказывали совершенно беспрепятственно. 5. А заканчивая, Брут заключил свою речь некоей угрозой такого рода, что, мол, если они пожелают слушаться его, он быстро заставит тех, кто разжег несчастье, также и погасить его. Итак, собрание было распущено.
XV. Консулы, со своей стороны, на следующий день созвали сенат, будучи весьма испуганы затеваемыми новшествами и опасаясь, что заискивание Брута перед народом закончится какой-нибудь большой бедой. Много, в итоге, разного рода речей прозвучало в сенате со стороны как их самих, так и остальных старших сенаторов. При этом одни полагали, что следует всячески угождать плебсу приветливыми словами и деловыми обещаниями и настраивать его предводителей на более умеренный лад, ведя общественные дела открыто и приглашая их совместно рассматривать проблемы, касающиеся общей пользы. 2. Другие же советовали не проявлять никакой слабости в отношении как толпы, своевольной и невежественной, так и наглого и нетерпимого безумия лиц, заискивающих перед народом, но приводить в свое оправдание, что в случившемся нет никакой вины со стороны патрициев, и обещать, что они окажут все возможное внимание несчастью, а тех, кто мутит плебс, порицать и предупредить, что если они не прекратят вновь разжигать раздор, то понесут заслуженное наказание. 3. Главным поборником этого мнения был Аппий, и именно оно возобладало после весьма жаркого спора, вспыхнувшего среди сенаторов, так что даже народ, встревоженный их криком, слышным на большом расстоянии, сбежался к сенату, и весь город замер в напряженном ожидании. 4. После этого консулы вышли и созвали народ на собрание, хотя оставалось уже немного светлого времени суток. Выступив, они пытались рассказать о своих решениях в сенате. Однако им противодействовали плебейские трибуны, и разразившиеся словопрения с обеих сторон велись беспорядочно и без соблюдения приличий. Ибо они кричали все вместе одновременно и мешали друг другу, так что присутствующим нелегко было понять их мысли.
XVI. Ведь консулы считали правомерным, что они, имея высшую власть, управляют всеми делами в государстве, а плебейские трибуны - что народное собрание является их собственной вотчиной, как у консулов сенат, и сколько бы ни было у плебеев полномочий судить и решать, всей полнотой власти над этим обладают они. Трибунам помогал простой народ, одобрявший их криком и готовый напасть, если понадобится, на тех, кто мешает, а в поддержку консулов сплотились патриции. 2. И завязалось ожесточенное препирательство, в котором одна сторона стремилась не уступить другой, как будто одно поражение в тот момент означало уступку требованиям другой стороны на будущее время. Солнце уже клонилось к закату, и остальной народ сбегался на площадь из своих домов, намереваясь, если ночь прервет спор, перейти к рукоприкладству и швырянию камней. 3. Тогда, чтобы этого не случилось, вперед вышел Брут и попросил консулов дать ему слово, обещая прекратить распрю. Те разрешают ему говорить, посчитав, что им была сделана уступка, ибо, хотя плебейские трибуны присутствовали, не от них вождь народа добивался благосклонности. Когда же установилось тишина, единственное, что произнес Брут, был заданный консулам примерно вот такой вопрос: 4. "Помните ли вы, - спросил он. - по крайней мере то, что при окончании раздора вами было уступлено нам следующее право: когда плебейские трибуны собирают народ по какому бы то ни было поводу, патриции на собрании неѵприсутствуют и не беспокоят?" "Помним". - сказал Геганий. Тогда Брут заявляет: "Почему же тогда вы мешаете нам и не позволяете плебейским трибунам говорить то, что они хотят?" На это Геганий отвечает: "Потому что не они созвали народ на собрание, а мы, консулы. Конечно, если бы сходка Выла собрана ими, то мы не считали бы возможным в чем-либо препятствовать или вмешиваться. Но поскольку собрание созвали мы, то мы не мешаем им выступать, а лишь не признаем справедливым, что они нам мешают". 5. Но Брут, прервав его, казал: "Мы побеждаем, плебеи, и нам уступлено врагами столько, сколько мы желали. Поэтому сейчас уходите и прекратите спор - завтра же обещаю вам показать, какой большой силой вы обладаете. И вы, плебейские трибуны, уступите им площадь в данный момент, ибо в конечном итоге вы ее не уступите. Когда же вы узнаете, сколь великую власть имеет ваша должность (а узнаете вы скоро - я это вам берусь разъяснить), вы умерите их заносчивость. Но если окажется, что я обманываю вас, то делайте со мной, что хотите".
XVII. А так как против этого никто не стал возражать, то обе стороны покинули собрание, имея неодинаковые впечатления. Бедняки полагали, что Брут наше.! нечто особенное и столь большое дело пообещал не наобум, а патриции презирали легкомыслие этого человека и думали, что дерзость его обещаний ограничится словами, ведь сенат не сделал плебейским трибунам никакой другой уступки, кроме права оказывать помощь тем плебеям, с кем поступают несправедливо[35]. Однако не все отнеслись к делу пренебрежительно и прежде всего старшие сенаторы, которые прилагали старания к тому, чтобы безумие этого человека не причинило какого-нибудь непоправимого вреда. 2. Этой же ночью Брут познакомил плебейских трибунов со своим замыслом и подготовил немалую группу поддержки из плебеев. С ними он спустился на площадь, и, прежде чем рассвело, они заняли священный участок Вулкана[36], где у них обычно устраивались народные собрания, и стали созывать народ на собрание. Когда же площадь наполнилась - а пришла такая толпа, как никогда раньше, - выступил плебейский трибун Сициний[37] и произнес длинную речь против патрициев, припомнив все, что было теми содеяно против плебеев. Затем он стал разъяснять насчет прошедшего дня, как они воспрепятствовали ему получить слово и он был лишен полномочий своей должности. 3. "Чем же еще другим мы сможем распоряжаться, - говорил он, - если не будем иметь даже права слова? А каким образом мы сможем помогать кому-либо из вас в случае несправедливости с их стороны, если лишимся права собирать вас? Ведь в начале любого дела, без сомнения, лежат слова, и очевидно, что тем, кому нельзя сказать, что думают, нельзя будет и сделать, что хотят. Поэтому, - продолжал он, - или забирайте обратно власть, которую вы нам дали, если не намерены обеспечить ей неприкосновенность, или изданием закона запретите впредь нам мешать". 4. Высказав такое мнение, Сицинии, когда народ громким криком побуди.! его внести закон, зачитал его, ибо тот был уже написан, и предложил плебсу немедленно проголосовать по поводу этого закона. Ведь дело, полагал он, не допускает ни отсрочки, ни промедления, чтобы не возникло еще какое-нибудь препятствие со стороны консулов. 5. А закон был таков: "Когда плебейский трибун высказывает свое мнение перед народом, пусть никто ничего не возражает и не прерывает речь. Если же кто-либо поступит вопреки этому, пусть он предоставит плебейским трибунам в случае необходимости поручителей для уплаты штрафа, который ему назначат. А не предоставивший поручителя пусть наказывается смертью, и имущество его пусть будет священным. Для несогласных же с этими штрафами суд пусть происходит перед народом". 6. Утвердив голосованием этот закон, трибуны распустили собрание, и плебс ушел, преисполнившись большой радости, а к Бруту испытывая глубокую признательность, ибо полагал, что ему принадлежит мысль насчет закона.
XVIII. После этого происходило много споров у плебейских трибунов с консулами и по многим вопросам, и как народ не считал обязательным для себя все, что бы ни постановил сенат, так и сенату не было угодно никакое решение из тех, что принимал народ. Итак, они продолжали занимать враждебные позиции и с подозрением относиться друг к другу. Однако их ненависть не привела к какому-либо непоправимому деянию, как обычно происходит при такого рода потрясениях. 2. Ведь, с одной стороны, бедняки не напали на дома богачей, где думали найти какие-нибудь припасенные продукты, и не принялись грабить общественные запасы продовольствия, но терпели, продолжая покупать понемногу за большую цену и питаясь выкопанными из земли корнями и травами, когда не хватало денег. С другой стороны, богатые не пожелали, одолев менее состоятельных граждан своими личными силами и силами своих многочисленных клиентов[38], самим господствовать в государстве, одних из него изгнав, а других убив, но продолжали, подобно тем отцам, кто самым благоразумным образом относится к сыновьям, благожелательно и заботливо выражать неудовольствие по поводу их ошибок. 3. И когда в Риме было такое вот положение, соседние общины стали приглашать желающих римлян поселиться у них, прельщая предоставлением прав гражданства и надеждами на другие милости. Одни это сделали из наилучших побуждений вследствие доброжелательности и сострадания к несчастью, а большинство из зависти к прежнему процветанию Рима. И было весьма много таких, кто выселился со всем своим семейством и изменил местожительство на другое: одни из них потом вернулись обратно, когда дела на родине уладились, другие же так и остались.
XIX. Консулы же, видя все это, решили с одобрения сената произвести набор войска и вывести его за пределы города. И подобающий повод для этого предприятия они уже нашли - набеги и грабежи, ведь страна часто терпела ущерб от врагов. Учитывали и прочие выгоды от этого дела, сколько их было, а именно - когда войско отправлено на чужую территорию, те, кто остался дома, оказавшись в меньшем числе, смогут пользоваться более значительным количеством продовольствия, а те, кто в армии, также будут жить при большем изобилии съестных припасов, добывая их себе у врагов, и раздор прекратится на все то время, пока будет продолжаться поход. Но более всего они надеялись, что если патриции и плебеи совместно отправятся в поход, то рождающееся среди опасностей равное соучастие в плохом и хорошем на деле укрепит их примирение. 2. Однако плебс не был послушен им и добровольно, как раньше, не являлся на запись. Но применять к нежелающим силу законов консулы не считали нужным. Все же некоторые добровольцы из патрициев вместе с клиентами записались, и, когда они уходили, к ним присоединилось небольшое число плебеев. 3. А командиром выступивших в поход воинов был Гай Марций, тот, что захватил город кориоланцев и отличился в сражении с анциатами[39]. И большинство из взявшихся за оружие плебеев, видя, что он идет в поход, приободрились - одни из расположения к Марцию, другие же в надежде на успех: ведь этот человек был уже широко известен, и сильный страх перед ним сразу овладел врагами. 4. Это войско, пройдя до города Анций, без труда захватило много зерна, найденного на полях, много рабов и скота и вскоре явилось обратно, лучше обеспечив себя необходимым для жизни, так что теми, кто остался дома, овладело глубокое уныние, и они стали упрекать своих вождей, из-за которых, как им казалось, они лишились подобного счастья. 5. Итак, Геганий и Минуций, консулы этого года, оказавшись среди серьезных и разнообразных бурь и часто подвергаясь опасности гибели государства, ничего страшного не сотворили, напротив, спасли его, поступив в этих обстоятельствах скорее благоразумно, чем удачно.
XX. Назначенные после них консулы Марк Минуций Авгурин и Авл Семнроний Атратин, получившие эту должность второй раз[40], мужи не без опыта и в военном деле, и в речах, проявили большую заботу о том, чтобы наполнить город хлебом и прочим продовольствием, полагая, что согласие жителей зависит от благополучия в этом вопросе. Однако им не удалось одновременно добиться обеих этих целей, но вместе с пресыщенностью от благ явилась разнузданность тех, кто ими воспользовался. 2. И тогда-то Рим подвергся величайшей опасности с той стороны, откуда меньше всего можно было ожидать. Ведь и послы, отправленные консулами для хлебных закупок, приобрели на общественные средства много хлеба на приморских и внутренних рынках, привезя его в Рим, и изо всех мест сошлись те, кто обычно торговал продовольствием, чей груз город также скупил на общественные деньги и держал его под охраной. 3. Кроме того, прибыли и отправленные ранее на Сицилию послы Геганий и Валерий, ведя много грузовых судов. На них они везли пятьдесят тысяч сицилийских медимнов пшеницы[41], половина которой была куплена за весьма малую цену, а остальные послал тиран, передав безвозмездно и доставив на собственные средства. 4. Но, когда жителям города стало известно о прибытии судов с хлебом из Сицилии, среди патрициев разгорелся жаркий спор по поводу его продажи. А именно, самые снисходительные из них и наиболее расположенные к плебсу, принимая во внимание угнетающие общество беды, убеждали весь дар тирана разделить среди плебеев, а купленный на общественные деньги хлеб продать им за небольшую цену. Они доказывали, что вследствие этих благодеяний скорее всего может смягчиться раздражение бедняков против богатых. А более самонадеянные и олигархически настроенные патриции полагали, что следует рьяно и всячески вредить плебеям, и советовали сделать продовольствие для них как можно дороже, чтобы из-за нужды они стали благоразумнее и относительно остальных гражданских обязанностей более законопослушными.
XXI. Из таких вот сторонников олигархии был и этот Марций, прозванный Кориоланом[42], высказывавший свое мнение не как остальные, тайно и осторожно, но открыто и смело, так что его услышало и много плебеев. Дело в том, что он имел помимо общих для патрициев обид и некоторые собственные поводы, появившиеся недавно, в силу которых, казалось, он справедливо ненавидит плебеев. 2. А именно, когда он добивался консульства на последних выборах при поддержке патрициев, народ выступил против и не позволил отдать должность ему, остерегаясь, ввиду блестящей славы и отваги Марция, как бы он в силу этого не предпринял что-нибудь для ниспровержения власти плебейских трибунов, и особенно опасаясь его из-за того, что ему, как никому прежде, с большим рвением помогало множество патрициев. 3. Поэтому Марций, движимый гневом на такое оскорбление и в то же время стремясь вернуть к первоначальному порядку изменившийся политический строй, и сам, как и раньше я говорил, добивался свержения власти народа, и остальных побуждал. А вокруг него сплотилось значительное товарищество из знатных юношей, которые имели наибольший имущественный ценз, и многочисленные клиенты, присоединившиеся из-за военной добычи. Поощряемый этим он вел себя надменно, стал знаменит и достиг вершины известности. 4. Однако по этой же причине ему не достался счастливый исход. Ведь, когда по данному поводу собрали сенат и старшие сенаторы, каков был у них обычай, первыми изложили свои мнения, среди них нашлось немного таких, кто бы открыто выступил против плебса. Как только слово перешло к более молодым, Марций, испросив у консулов разрешения сказать, что хочет, и удостоившись всеобщего одобрения и внимания, произнес против плебса речь следующего содержания:
XXII. "То, что плебс отделился, не нуждой и бедностью угнетаемый, отцы-сенаторы, а движимый дурной надеждой уничтожить ваш аристократический строй и самому распоряжаться всеми общественными делами, думаю, почти все вы поняли это, видя его выгоды от примирения. Ведь ему оказалось недостаточно, погубив доверие к договорам и отменив обеспечивавшие его законы[43], ни во что иное уже не соваться; так нет, введя новую должность для ниспровержения власти консулов, он сделал ее посредством закона священной и неприкосновенной[44] и теперь втайне от вас, о сенат, недавно утвержденным законом присвоил себе тираническую власть. 2. В самом деле, когда в соответствии со своей большой властью его вожди, выставляя в качестве благовидного предлога именно помощь обиженным плебеям, уводят и уносят благодаря этой власти все, что им угодно, и никто, ни частное лицо, ни должностное, не воспрепятствует их беззакониям в страхе перед законом, который лишает нас вместе со свободой деятельности и свободы слова, назначая смерть наказанием для произносящих вольные речи, то каким другим именем следовало людям, имеющим разум, назвать такое самовластие, кроме как тем, что одно лишь является истинным и с которым все вы, пожалуй, согласитесь, то есть, тиранией? И если над нами властвует как тиран не один человек, а весь плебс, то чем это отличается? Несомненно, дела у обоих одни и те же. 3. Поэтому лучше всего было вообще не допустить появления этой власти в зародыше, но все тогда выдержать, как предлагал благороднейший Аппий, задолго предвидя беды, а если не вышло, то, по крайней мере, теперь всем единодушно вырвать ее с корнем и выкинуть из города, пока она слабая и с ней легко сразиться. 4. И не нам первым, о сенат, и не нам единственным довелось это испытать, но уже многие и много раз, попав в нежелательное положение и ошибившись в выборе наилучшего предложения по важнейшим вопросам, после того как не воспрепятствовали зарождению зла, пытались затем подавить его рост. Хотя раскаяние тех, кто поздно начинает становиться благоразумным, бесполезнее предусмотрительности, но, с другой стороны, оказывается не хуже, если, препятствуя последствиям, искупает допущенную вначале ошибку.
XXIII. Если же некоторым из вас хотя и кажутся деяния плебса возмутительными, и они полагают, что следует помешать ему впредь совершать проступки, но при этом у них возникает опасение, как бы не показалось, что они первыми упраздняют соглашение и нарушают клятвы, то пусть поймут, что они не нападают, а защищаются, и не расторгают соглашение, а наказывают расторгнувших его, а потому они будут невиновны перед богами и ради собственной же выгоды поступят справедливо. 2. Пусть же появится у вас веское доказательство того, что не вы являетесь зачинщиками расторжения соглашения и нарушения договора, но плебейская сторона, не желающая соблюдать условия, на которых они вернулись. Ведь не для того, чтобы навредить сенату, но чтобы не терпеть от него зла, плебс потребовал учредить власть трибунов. Однако он ею пользуется уже не для того, что следует, и не в соответствии с теми условиями, на которых он ее получил, но для разрушения и уничтожения отеческого политического строя. 3. Ведь вы, конечно, помните недавно состоявшееся народное собрание и произнесенные на нем вождями плебса речи, какую они явили тогда самоуверенность и бесчинство, и какую гордость испытывают теперь эти неспособные здраво рассуждать люди, когда они поняли, что вся власть над государством заключается в голосовании, где они будут господствовать, поскольку многочисленнее нас. 4. Так что же нам остается делать, когда они начали нарушать договор и законы, как не давать отпор зачинщикам, по праву лишить их того, чем они до сих пор владеют вопреки справедливости, и на будущее остановить тех, кто домогается большего? Благодарение богам, что те не позволили плебеям, вначале получившим больше положенного, в дальнейшем оставаться благоразумными, но внушили им такую наглость и назойливость, которая заставила вас пытаться и утраченное вернуть, и оставшееся взять под надлежащую охрану.
XXIV. Именно настоящий момент благоприятен, как никакой другой, если только все же вы намерены начинать действовать благоразумно, ибо сейчас большинство их изнурено голодом, и остальные уже не смогут из-за нехватки денег оказать длительное сопротивление, если продовольствие у них будет скудным и дорогим. Поэтому одни, самые дурные и вообще никогда не сочувствовавшие аристократическому правлению, будут вынуждены покинуть город, а другие, более умеренные, - стать добропорядочными гражданами, ничем более вам не досаждая. 2. Поэтому продовольствие держите под охраной и никаких цен на товары не снижайте, но сколько более всего когда-либо стоил товар, постановите и теперь по этой цене его продавать. У вас есть для этого законные основания и благовидные мотивы: неблагодарные шумные обвинения со стороны плебса - якобы нами была устроена нехватка хлеба, которая в действительности возникла вследствие их мятежа и разорения земли, что они сотворили, грабя ее, как вражескую, - а также сделанные из казны расходы на отправленных для закупки хлеба послов и многое другое, чем вы были обижены ими. Пусть уж и мы узнаем, что же это за ужас, который они нам устроят, если не будем делать все в угоду плебсу, как говорили их вожди, запугивая нас. 3. Но если упустите из рук и этот удобный случай, вы будете часто молить еще раз получить такой же. И если плебс узнает то, что вы, захотев сокрушить его могущество, отказались, он будет гораздо сильнее досаждать вам, полагая ваше желание враждебным, а неспособность его осуществить - трусливой".
XXV. Когда Марций высказался в таком духе, мнения сенаторов разделились, и среди них поднялся большой шум и крик. Ибо те, кто изначально был враждебен плебеям и против воли подчинился соглашению, а к ним относились вся молодежь за малым исключением и самые богатые и честолюбивые из старших сенаторов, один негодовавшие из-за потерь от долговых обязательств, другие же из-за поражения при соискании должностей, - все они восхваляли Марция как человека благородного и любящего свою родину, дающего обществу наилучшие советы. 2. Но те, кто придерживался проплебейского образа мыслей и ценил богатство не больше, чем нужно, а также полагал, что нет ничего важнее мира, они были огорчены его словами и не одобряли его мнение. Они считали достойным превосходить более низких по положению не в насилии, а в великодушии, и умеренность признавать не постыдной, но необходимой, в особенности ту, что возникает из расположения к согражданам, и заявляли, что его совет является безумием, а не проявлением свободы слова или политических прав. Все же эту группу, бывшую немногочисленной и слабой, подавляла другая, более склонная к насильственным действиям. 3. Видя это, плебейские трибуны - они ведь присутствовали в сенате по приглашению консулов - начали кричать, волноваться и называть Марция несчастьем и пагубой отечества за его возмутительные речи против плебса. Они заявляли, что если патриции не помешают ему разжигать в государстве междоусобную войну, наказав смертью или изгнанием, то они сделают это сами. 4. Когда же от слов плебейских трибунов шум стал еще больше, и особенно со стороны молодых сенаторов, с трудом переносивших угрозы, вдохновленный этим Марций уже более самоуверенно и дерзко стал нападать на трибунов, угрожая им: "А если вы не прекратите сотрясать государство и совращать лестью бедняков, то я уже не словом буду спорить с вами, но делом".
XXVI. А пока сенат неистовствовал, плебейские трибуны, поняв, что тех, кто хочет отнять предоставленную плебсу власть, больше, чем тех, кто предлагает сохранять верность соглашениям, выбежали из здания сената, крича и взывая к богам-клятвоблюстителям. И после этого, созвав народ на собрание, они сообщит ему о речах, произнесенных Марцием в сенате, и вызвали его для оправданий. 2. Когда же тот не стал обращать на них внимания, но даже отогнал со словесными оскорблениями служителей, через которых его вызывали, плебейские трибуны возмутились еще больше и, взяв с собой эдилов и множество прочих граждан, бросились к нему. А он как раз все еще находился перед сенатом вместе с большим числом патрициев и с остальным своим товариществом. 3. Когда же плебейские трибуны увидели его, они приказали эдилам арестовать Марция, а если не захочет добровольно следовать за ними, вести его силой. Полномочия эдилов имели тогда Тит Юний Брут и Гай Визеллий Рута[45]. Итак, они приблизились с целью схватить его, но патриции, посчитав дело неслыханным, чтобы плебейские трибуны насильно уводили кого-либо из них до суда, встали перед Марцием и, нанося удары тем, кто подходил вплотную, прогнали их. 4. Когда же о случившемся разнесли весть по всему городу, все стали выскакивать из своих домов: люди уважаемые и состоятельные чтобы вместе с патрициями защитить Марция и вернуть исконный политический строй, а граждане скромного Положения и стесненные в материальных средствах - готовые помогать плебейским трибунам и делать то, что они прикажут. И уважение, удерживаемые которым до тех пор они не осмеливались совершать какие-либо противозаконные действия по отношению друг к другу, было тогда ими отринуто. Все же в тот день они не сотворили ничего ужасного, но отложили на следующий, уступив советам и увещеваниям консулов.
XXVII. А на следующий день, первыми спустившись на площадь, плебейские трибуны созвали народ на собрание и, выступая друг за другом, много обвиняли патрициев в том, что они, дескать, нарушили договор и преступили клятвы, которые дали плебсу о забвении прошлого. В качестве доказательств того, что патриции неискренне примирились с плебеями, трибуны приводили и нехватку хлеба, которую те устроили, и отправку обеих колоний, и остальное, что патриции придумали для уменьшения численности простого народа. 2. И также они сильно нападали на Марция, рассказывая о произнесенных им в сенате речах и о том, что, вызываемый народом для оправданий, он не только не соизволил прийти, но даже прогнал ударами явившихся за ним эдилов. В свидетели же случившегося в сенате трибуны призывали самых уважаемых его членов, а дерзости по отношению к эдилам - всех присутствовавших тогда на площади плебеев. 3. Сказав это, они предоставляли патрициям, если бы тем было угодно, возможность для защиты, удерживая народ на собрании, пока не закончится заседание сената. Ведь как раз в тот момент патриции совещались по этому самому вопросу, сомневаясь, следует ли им оправдываться перед плебсом по поводу того, в чем они оклеветаны, или лучше оставаться в покое. Когда же в большинстве выступлений более гуманное предложение было предпочтено слишком самоуверенному, консулы, распустив собрание, прошли на площадь, чтобы и опровергнуть обвинения, касающиеся всех патрициев, и попросить народ не принимать никаких непоправимых решений в отношении Марция. И более старший из них, Минуций, выступив, (Сказал следующее:
XXVIII. "По поводу нехватки хлеба объяснение совсем короткое, плебеи, и мы не приведем каких-либо иных свидетелей того, что скажем, кроме вас самих. Ведь вы и сами, конечно, прекрасно знаете, что недород хлебных злаков случился вследствие пренебрежения посевом. И в остальном о погибели страны вам не нужно выяснять у других, по какой причине это произошло и каким образом, в конце концов, самая обширная и лучшая земля стала испытывать нехватку всех плодов, а также рабов и скота частично, поскольку подвергалась разорению со стороны врагов, частично же, поскольку не могла обеспечивать вас, столь многочисленных и не имеющих никакой другой поддержки. 2. Так что голод появился не из-за того, о чем клевещут ваши вожди, а от чего - вы и сами знаете, находя это правильным. И прекратите приписывать несчастье нашему коварству и гневаться на нас, не причинивших вам никакого вреда. 3. Отправка же колонистов произошла по необходимости, поскольку всеми вами сообща было решено держать под охраной места, нужные для войны. Состоявшись в очень своевременный момент, она принесла большую пользу и тем из вас, кто переселился, и тем, кто остался. Ведь одни имеют там продукты питания в большем изобилии, а другие, оставшиеся здесь, меньше ощущают нехватку продовольствия. А равенство в судьбе, которую мы, патриции, разделили вместе с вами, плебеями, выбрав поселенцев по жребию, не порицается.
XXIX. Итак, по какой причине ваши вожди упрекают нас за то, в чем мы имеем общие убеждения и судьбы, - поскольку есть опасность, как говорят они, или поскольку это им выгодно, как полагаем мы? 2. Ибо то, в чем на недавно состоявшемся заседании сената мы были оклеветаны ими, - дескать, что мы не желаем проявить умеренность в отношении цен на продовольствие, что замышляем лишить плебейских трибунов власти, что таим злобу на вас за мятежный уход из города и любым способом стараемся навредить плебсу, - эти и все такого же рода обвинения мы вскоре опровергнем делами, не только не причинив вам никакого зла, но гарантируя и ныне власть плебейских трибунов на тех условиях, на которых тогда уступили ее вам, а распродажу хлеба осуществив так, как вы все решите. Поэтому лишь дождавшись, если что-нибудь из этого не исполнится, тогда только обвиняйте нас. 3. Но если бы вы захотели тщательно рассмотреть наши разногласия, то увидели бы, что мы, патриции, могли бы с большим правом упрекать плебс, чем вы обвинять сенат. Ибо вы, плебеи, несправедливо поступаете с нами - и, слушая меня, ни на что не обижайтесь, - если не дождавшись даже сведений об итогах нашего обмена мнениями, уже считаете нужным его порицать. 4. Впрочем, кто не знает, что всякому! желающему, пожалуй, легче всего нарушить и уничтожить согласие в государстве, обвиняя именно в том, доказательство чего, предполагающееся в будущем и пока еще неявное, служит не защитой против причинения какого-либо зла, но предлогом для несправедливости? 5. И не только ваших руководителей стоит порицать за то, что они возводят напраслину и клевещут на сенат, но и вас не меньше за то, что верите им и возмущаетесь, прежде чем убедиться самим. Ведь вам следовало, если вы боялись будущих несправедливостей, и негодовать по их поводу в будущем. Ныне же вы явно судите скорее слишком поспешно, чем благоразумно, и большую безопасность полагаете в большем злодеянии.
XXX. Итак, я полагаю, что о преступлениях всего сословия, в которых плебейские трибуны ложно обвинили сенат, сказано достаточно. Но поскольку и по отдельности каждого из нас они порочат за все, что бы мы ни сказали в сенате, и считают виновниками раздоров в государстве, а ныне требуют казнить или изгнать из отечества Гая Марция, человека, любящего свою отчизну, который высказался независимо при обсуждении общественных дел, то я хочу насчет этого также рассказать вам об истинном положении - и следите, надлежащие ли и правдивые ли молвлю я слова. 2. Вы, плебеи, когда договаривались с сенатом о примирении, полагали, что вам достаточно освободиться от долгов, и попросили ради защиты притесняемых бедняков разрешения назначать должностных лиц из вашей среды. И вы получили оба эти дара, будучи тогда весьма признательны нам. Но упразднить власть консулов или лишить сенат права руководства общественными делами и ниспровергнуть порядок исконной формы правления - этого вы не просили и не собирались просить. 3. Что же такое случилось, что ныне вы пытаетесь все это разрушить? И на какое право полагаясь, вы стремитесь отнять у нас должности? Ведь если вы сделаете страшным для членов сената откровенно говорить так, как они думают, то что дельного смогут сказать ваши руководители? Или каким законом воспользовавшись, они будут требовать наказания смертью или изгнанием кого-либо из патрициев? Ведь ни старинные законы не дают вам такой власти, ни недавно заключенные соглашения с сенатом. 4. А нарушать установленные законом границы и ставить силу выше права присуще уже не демократии, но, если хотите слышать правду, - тирании. Так вот, я бы посоветовал вам не отказываться ни от одного из тех благодеяний, что вы нашли со стороны сената, но на то, чего не потребовали дать вам тогда, когда прекращали вражду, и теперь не притязать.
XXXI. А чтобы вам стадо яснее, что ваши вожди не желают ничего умеренного или справедливого, но добиваются противозаконного и невозможного, то примерьте ситуацию на самих себя и взгляните следующим образом: представьте, как члены сената обвиняют ваших политических деятелей в том, что те публично произносят перед вами предосудительные речи против сената, ниспровергают отеческий аристократический строй и разжигают мятеж в государстве - все это, кстати, утверждая справедливо, ибо они делают это, - и страшнее всего то, что они присваивают себе власть большую, чем была им уступлена, пытаясь казнить без суда любого из нас, кого бы ни пожелали, и при этом сенаторы заявляли бы, что поступающих так следует умертвить безнаказанно. 2. Как вы стерпели бы высокомерие сената? И что сказали бы? Разве не станете возмущаться и говорить, что подвергаетесь ужасному беззаконию, если кто-либо лишит вас свободы слова и независимости, сделав крайне опасным свободное высказывание в пользу плебса? А по-иному и не сможете сказать. 3. Следовательно, вы считаете справедливым, чтобы другие терпеливо сносили то, что сами вы не смогли бы стерпеть? И это, плебеи, ваши гражданственные и умеренные намерения? Требуя этого, не подтверждаете ли вы сами, что обвинения в ваш адрес верны, и не показываете ли, что те, кто советует не допускать роста противозаконной вашей власти, помышляют о справедливости для всего общества? Мне-то именно так кажется. 4. Но если же вы хотите поступать обратно тому, в чем вас обвинили, то, последовав моим советам, успокойтесь и отнеситесь к словам, которые вас возмущают, как подобает гражданам и без раздражения. Ведь в итоге, если вы так сделаете, получится, что вы будете считаться добрыми гражданами, а те, кто настроен ныне враждебно к вам, изменят свое мнение.
XXXII. Предлагая вам именно эти важные, как, по крайней мере, в самом деле мы считаем, мысли о справедливости, мы убеждаем вас не совершать никаких ошибок. А наши хорошие и добрые дела, которые мы упомянем не из желания попрекнуть вас, но сделать более снисходительными, - помимо давних, и те, что недавно имела место в связи с вашим возвращением, - мы хотим забыть, но вы обязаны помнить. 2. Все же ныне мы вынуждены напоминать о них, желая за много великих благодеяний, что мы охотно предоставили вам по вашей просьбе", получить от вас взамен эту милость - не казнить и не изгонять из числа граждан человека, любящего свое отечество и лучшего из всех в ратных делах. Ведь мы причиним немалый вред себе, как вы, плебеи, прекрасно знаете, лишив государство такой доблести. Потому вы должны, главным образом, из-за него самого, смягчить свой гнев, вспомнив, скольких из вас он спас в войнах, и не держать зла на обидные слова, но помнить его славные дела. 3. Ибо речь этого человека не причинила вам никакого вреда, а его действия принесли большую пользу. Если же вы настроены по отношению к нему нетерпимо, то пощадите его хотя бы из уважения к нам и к сенату в ответ на наши просьбы и, в конце-то концов, твердо замиритесь с нами и сделайте государство единым, как было изначально. Но если вы не согласитесь на наши уговоры, то уясните себе, что и мы не уступим вашему насилию, а эта нынешняя затея плебса или станет для всех основой искренней дружбы и еще больших благодеяний, или послужит началом новой междоусобной войны и непоправимых бед".
XXXIII. Когда Минуций высказался в таком духе, плебейские трибуны, видя, что массу привлекают умеренность его слов и человечность обещаний, досадовали и злились, а в особенности Гай Сицинии Беллут, склонивший бедняков отпасть от патрициев и назначенный ими командующим, когда они были в строю[46]. Злейший враг аристократии, почитаемый за это толпой и уже второй раз получивший полномочия трибуна, он менее всех вождей плебса полагал выгодным для себя установление согласия в обществе и возврат к исконным порядкам. 2. Ведь он понимал, что при аристократическом правлении он не только уже не будет иметь такие же, как сейчас, почести и могущество, будучи низкого происхождения и простого воспитания и ничем не отличившись ни на войне, ни в мирной жизни, но и подвергнется крайней опасности, поскольку разжигал мятеж в государстве и повинен во многих его бедах. 3. Итак, обдумав, что нужно говорить и делать, и посовещавшись с коллегами по должности, Сициний, после того как и с их стороны получил одобрение, встал и, коротко выразив сочувствие по поводу преследующего плебс несчастья, похвалил консулов за то, что они сочли достойным отчитаться перед плебеями, не погнушавшись их скромным положением. Кроме того, он сказал, что признателен патрициям, если наконец-то у них появляется хоть какая-то забота о спасении бедняков, и добавил, что еще охотнее он вместе со всеми выступит свидетелем, если они предъявят дела, соответствующие их словам.
XXXIV. Однако, сказав это и произведя впечатление нрава умеренного и миролюбивого, он обращается к Марцию, стоявшему возле консулов, и говорит: "А ты, почему ты, о благородный, не оправдываешься перед собственными гражданами по поводу того, что сказал в сенате? Вернее же, почему не умоляешь и не стараешься смягчить их гнев, чтобы тебе назначили более мягкое наказание? Конечно, я не предложил бы тебе отрицать свои слова, когда столько людей их знают, или обращаться к позорным оправданиям - ведь ты Марций и обладаешь гордостью большей, чем свойственно частному лицу, - разве что консулам и патрициям удобно упрашивать плебс за тебя, а тебе, значит, будет неудобно сделать то же самое за самого себя". 2. И говорил он это, не будучи в неведении, что столь высокомерный человек не сможет, став собственным обличителем, как виновный просить освобождения от наказания и не прибегнет вопреки собственному нраву к жалобам и просьбам, но либо даже вообще с презрением откажется от защиты, либо, сохраняя врожденную самоуверенность, ничуть не будет угождать плебсу сдержанностью в словах. Так и случилось. 3. А именно, когда установилась тишина и почти всеми плебеями овладею сильное желание оправдать его, если он воспользуется данным благоприятным моментом, он обнаружил такую надменность в словах и такое презрение к плебеям, что в своем выступлении вообще ничего не отрицал из сказанного в сенате против плебса и не стал, как раскаивающийся в содеянном, взывать к жалости и молить о прощении. Ведь Марций даже видеть не желал плебеев своими судьями в любом деле, как не имеющих никаких законных полномочий: но если, мол, кто-либо захочет обвинять его перед консулами, требуя отчета или за дела, или за слова, когда есть закон, он готов подвергнуться суду. 4. А перед плебеями, по его словам, он выступает потому, что они сами приглашают, и с той целью, чтобы, с одной стороны, укорить их за беззакония и непомерные притязания, какие они явили в связи с мятежным уходом и после возвращения, а с другой стороны, чтобы посоветовать им, в конце-то концов, сдержать уж и обуздать свои несправедливые желания. 5. И после этого он начал весьма активно и дерзко на них на всех нападать и особенно на плебейских трибунов. И не было в его словах ни продуманного уважения, как у политического деятеля, поучающего народ, ни благоразумной осторожности перед гневом стоящего у власти, как у частного лица, ненавистного многим, но были, как у врага, безбоязненно оскорбляющего подвластных ему, какое-то неумеренное раздражение и невыносимое презрение к своей жертве.
XXXV. Потому-то еще во время его речи начал зарождаться сильный шум среди тех, кто часто склонялся попеременно то в одну, то в другую сторону, как бывает в толпе несхожих людей с несовпадающими интересами, поскольку одни были довольны словами Марция, а другие, наоборот, рассержены. И после того как он закончил выступать, поднялся еще больший крик и переполох. 2. Ибо патриции, именуя Марция наилучшим из людей, восхваляли его за откровенную речь и заявляли, что он единственный свободный человек из всех них, поскольку не испугался толпы нападавших врагов и не стал льстить своевольным и противозаконным стремлениям граждан. Плебеи же, раздраженные упреками, называли его невыносимым, тягостным и злейшим из всех врагов. 3. И уже некоторые из них, кому было свойственно большое легкомыслие, возымели сильное желание расправиться с ним по кулачному праву. А в этом им содействовали и оказывали поддержку плебейские трибуны, и в особенности Сициний потакал их желаниям. В конце концов, после того как он произнес длинную речь против Марция и воспламенил души плебеев, Сициний, весьма распаленный своим обвинением, объявил окончательное решение, что коллегия трибунов приговаривает Марция к смертной казни за дерзость в отношении эдилов, которых тот накануне прогнал ударами, хотя они получили приказ трибунов привести его: ведь оскорбление, нанесенное их собственным помощникам, касается именно тех, кто отдал приказ. 4. Заявив это, Сициний приказал вести его на холм, возвышающийся над площадью: а место это - страшный утес, откуда, по их обычаю, сбрасывали приговоренных к смерти[47]. Итак, эдилы стали подходить, чтобы арестовать Марция, но патриции, подняв громкий крик, бросились все вместе против них, затем плебс против патрициев, и много было бесчинства в их действиях, и много грубости в словах с обеих сторон, когда они толкали и хватали друг друга руками. 5. Однако волнения были прекращены, и все вынуждены образумиться благодаря вмешательству консулов, которые силой ворвались в середину и приказали ликторам сдерживать толпу: столь велико, в самом деле, было тогда у людей почтение к этой должности и настолько уважаемой эта видимость царской власти. Вследствие этого Сициний, обеспокоенный и растерянный, был преисполнен опасения, как бы не вынудить врагов отразить силу силой. Считая недостойным отказаться от затеи, после того как однажды взялся, и в то же время не имея возможности оставаться верным тем решениям, которые принял, он находился в глубокой задумчивости по поводу того, что следует делать.
XXXVI. Увидев его в растерянности, Луций Юний Брут - тот самый вождь народа, который придумал, на каких условиях состоится примирение, человек способный помимо прочего и найти выход в безвыходных положениях, - он подходит к Сицинию и наедине советует не упорствовать, ратуя за даю безрассудное и противозаконное: ведь он видит, что все патриции раздражены и готовы, если будут призваны консулами, взяться за оружие, а самая мужественная часть плебса колеблется и с неохотой одобряет выдачу на казнь известнейшего среди граждан человека, и к тому же без суда. 2. Рекомендовал же он ему пока пойти на уступки и не вступать в схватку с консулами, чтобы не сотворить какого-нибудь большего зла, но назначить Марцию судебное разбирательство, установив любой, какой нужно, срок, и поставить вопрос о нем на голосование граждан по трибам[48]., а что большинством голосов присудят, то и выполнять. Ведь то, чего ныне он пытается добиться, является делом деспотическим и насильственным, когда один и тот же человек выступает и обвинителем, и судьей и властен устанавливать меру наказания, в то время как гражданскому правлению свойственно, чтобы виновный, получив возможность защиты в соответствии с законами, понес то наказание, какое назначит большинство судей. 3. Не видя никакого лучшего решения, Сициний соглашается с этими словами и, выступив, сказал: "Смотрите, плебеи, на рвение патрициев в действиях, связанных с убийством и насилием, так что они все ваше множество ставят ниже одного своенравного человека, который оскорбляет всех граждан. Тем не менее все же не следует уподобляться им и бросаться очертя голову - ни начиная войну, ни защищаясь. Но поскольку некоторые выставляют в качестве благовидного предлога закон, с помощью которого они избавляют его от наказания - этот закон не разрешает никого из граждан казнить без суда - давайте уступим им это право, хотя сами не видим от них ни законного, ни справедливого обхождения, и покажем, что мы предпочитаем превосходить обижающих нас сограждан скорее благоразумием, чем насилием. 4. Итак, вы уходите и ожидайте надлежащего благоприятного момента, который вскоре наступит, а мы, подготовив самое необходимое, установим этому человеку срок для защиты и осуществим суд перед вами. Когда же вы по закону получите возможность голосовать, назначьте ему то наказание, какого, сочтете, он заслуживает. И хватит об этом. А о распродаже и распределении хлеба, чтобы это произошло самым справедливым образом, если они и сенат не проявят никакой заботы, мы возьмем попечение на себя". Сказав так, он распустил народное собрание.
XXXVII. После этого консулы, собрав сенат, стали спокойно обсуждать, каким образом можно прекратить данные беспорядки. И решили они, во-первых, оказать услугу плебеям, сделав для них продовольствие совсем дешевым и выгодным, затем - уговаривать их руководителей из уважения к сенату остановиться и не преследовать Марция, в противном случае откладывать суд как можно дольше, пока не утихнет гнев толпы. 2. Проголосовав за это, они внесли постановление о продовольствии на народное собрание и утвердили его при всеобщем одобрении. А было оно следующего содержания: чтобы цены на товары для повседневного пропитания были на уровне самых низких цен до междоусобного раздора. Но от плебейских трибунов, несмотря на многочисленные настойчивые просьбы, они не добились полного прощения Марция, хотя и получили отсрочку на то время, какое просили. Да и сами они устроили еще одну задержку, воспользовавшись следующим поводом. 3. Когда отправленные тираном из Сицилии послы, доставив народу хлебный дар, плыли обратно домой, анциаты, послав отряд пиратов, захватили их в то время, как они стояли на якоре недалеко от гаваней Анция, их имущество, как взятое у врагов, обратили в добычу, а самих, заперев, держали под стражей. 4. Узнав об этом, консулы провели голосованием решение о походе против анциатов, поскольку те не хотели исполнять ни одного из справедливых требований римских послов. Произведя набор тех, кто был в полном расцвете сил, оба консула выступили в поход, утвердив предварительно постановление[49] об отсрочке частных и общественных судебных процессов на то время, что они будут воевать. 5. Однако оно оказалось не столь длительным, как полагали, но гораздо короче. Ибо анциаты, услышав, что" римляне отправились в поход всеми своими силами, даже малейшее время не стали сопротивляться, но. прося и умоляя, выдали и самих захваченных сицилийцев, и их имущество, так что римляне были вынуждены возвратиться в город.
XXXVIII. А когда войско было распущено, плебейский трибун Сицинии, созвав плебс на собрание, объявил день, в который он намеревался совершить суд над Марцием, и призвал как жителей города явиться всем вместе для участия в судебном решении, так и проживающих в сельской округе, оставив труды, прибыть в тот же самый день, чтобы отдать свой голос за свободу и безопасность государства. В то же время он приглашал и Марция присутствовать ради собственной защиты, чтобы тот не лишился ни одного из установленных законом прав, относящихся к судебным разбирательствам. 2. Но консулы, посовещавшись с сенатом, решили не допускать, чтобы народ стал распоряжаться столь большой властью. К тому же у них нашлось справедливое и законное основание воспрепятствовать этому, используя которое они рассчитывали расстроить все замыслы своих противников. И после этого они пригласили предводителей плебса вступить в переговоры, на которых вместе с ними присутствовали их сторонники. Тогда Минуций сказал следующее: 3. "По нашему мнению, трибуны, всеми силами следует изгонять раздор из государства и не спорить с народом ни по какому вопросу, в особенности же теперь, когда мы видим, что вы от насилия обратились к уважению законов и переговорам. За это решение, конечно, одобряя вас, мы все же считаем, что начало должен положить сенат, приняв предварительное постановление: таков у нас обычай, унаследованный от отцов. Ведь вы и сами могли бы засвидетельствовать то, (4.) что с тех пор как наши предки основали вот этот город, сенат всегда имел названную привилегию, и народ никогда ничего не решал и не ставил на голосование, о чем сенат не принял бы предварительного постановления, и так не только ныне, но даже при царях, - что сенат постановил, это цари и вносили для утверждения на народное собрание. Так что не лишайте нас этого права и не уничтожайте старинный и прекрасный обычай, но, доказав сенату, что вы желаете дела справедливого и разумного, предоставьте народу власть над тем, что решит сенат".
XXXIX. Во время этой речи консулов Сициний был вне себя от их слов и не желал давать сенату власть над чем-либо вообще, но его коллеги, имеющие равные с ним полномочия, по совету Деция[50] соглашались на то, чтобы предварительное постановление состоялось, и сами выдвинули одно справедливое предложение, которое консулам нельзя было не принять. 2. А именно, трибуны предлагали, чтобы сенаторы, предоставив слово и им, кто действует в интересах народа, и тем, кто хочет высказаться за или против, после того как выслушают всех желающих заявить то, что тем кажется справедливым и полезным для общества, тогда только все они подавали бы свои мнения, как в суде, принеся установленную законом клятву: а какой приговор большинством мнений вынесут, это и будет иметь законную сагу. 3. Когда же плебейские трибуны согласились, как и требовали консулы[51], чтобы состоялось предварительное постановление, тогда совещание было закрыто. А на следующий день в своем Здании собрался сенат, и консулы, сообщив ему условия соглашения, вызвали трибунов и велели изложить то, ради чего они явились. Выступил же Деций[52], тот, что согласился, чтобы состоялось предварительное постановление, и произнес следующее:
XL. "Не тайна для нас, сенаторы, то, что произойдет, а именно, что нас обвинят перед плебсом за наш приход к вам и обвинителем за согласие на предварительное постановление мы будем иметь человека, обладающего равной с нами властью, который считал ненужным просить у вас то, что нам дает закон, и получать в виде благодеяния то, что наше по праву. И мы подвергнемся не самой малой опасности, если нас привлекут к суду, но будем осуждены как перебежчики и предатели и понесем величайшее[53] наказание. 2. Однако, даже зная это, мы все-таки решились явиться к вам, полагаясь на свою правоту и доверившись клятвам, принеся которые, вы выскажете ваши мнения. Так вот, мы, конечно, люди ничтожные, чтобы говорить о столь великих и столь важных предметах, и гораздо ниже требуемого уровня, но вопросы, о которых будем вести речь, не ничтожные. Поэтому обратите на них внимание и, если вам покажется что-либо справедливым и полезным для общества, а я добавлю, что и необходимым, - добровольно уступите нам получить это.
XLI. Но сначала скажу о справедливости. Именно вы, сенат, когда с нашей помощью изгнали царей и установили политический строй, при котором мы сейчас живем и который мы не порицаем; вы, видя, что плебеи всегда уступают в тяжбах, когда бы ни случился у них с патрициями какой-либо спор, - а их много было, вы тогда но предложению Публия Валерия, одного из консулов, утвердим закон, разрешающий плебеям, если их одолевают патриции, требовать судебного разбирательства перед народом[54]. И ничем другим, но именно посредством этого закона вы сохранили согласие в обществе и отразили нападения царей. 2. Ссылаясь как раз на данный закон, поскольку, о чем мы говорили, этот самый Гай Марций всех нас обижает и притесняет, мы вызываем его на народное собрание и требуем защищать свои права там. И предварительного постановления здесь не нужно. Ибо, касательно чего нет законов, в отношении этого вы властны вынести предварительное постановление, а народ - поставить его на голосование, но так как закон неизменен, то даже если вы не примите никакого предварительного решения, он, конечно, должен применяться. 3. Ведь, несомненно, едва ли кто станет утверждать, по крайней мере то, что обращение к народу частных лиц, если кому случается уступать в тяжбах, должно иметь законную силу, а у нас, плебейских трибунов, - нет. Так вот, прочно полагаясь именно на это разрешение закона и потому рискнув подвергнуться вашему суду, мы и пришли. 4. Но по неписаному и не установленному законом естественному праву мы желаем именно того, сенаторы, чтобы иметь не больше, чем вы, и не меньше, - по крайней мере, что касается правосудия, - поскольку много серьезных войн мы выдержали вместе с вами, проявили величайшее рвение в деле избавления от тиранов[55] и внесли не самый маленький вклад в то, что наше государство не исполняет ничьи приказания, но само предписывает правила другим. 5. И вы, отцы-сенаторы, сможете таким образом предоставить нам обладание не меньшими, чем у вас, правами, если будете препятствовать тем, кто пытается совершать беззаконные покушения на нас самих и нашу свободу, внушая им страх перед судом. Конечно, должности, отличия и почести, полагаем мы, следует даровать тем, кто превосходит нас доблестью и судьбой. Но не подвергаться никакому беззаконию и получать подобающий суд за страдания, которые кто-либо испытал, - мы считаем справедливым, чтобы это было одинаковым и общим для сограждан. 6. Следовательно, как мы уступаем вам все блистательное и великое, так же мы не отказываемся от равного и общего. Да будет этого достаточно сказать о справедливости, хотя может быть сказано и много другого.
XLII. Потерпите еще, пока я вкратце расскажу, каким же образом те события, которых желает народ, принесут обществу даже пользу. Ведь, скажем, если бы вас кто-нибудь спросил, что вы считаете величайшим из тех зол, что обрушиваются на государства, и причиной их скорейшей гибели, разве не раздор назвали бы вы? Мне, по крайней мере, кажется именно так. 2. Разве кто из вас столь глуп или бестолков, или сверх меры ненавидит равноправие, что не знает: если народу предоставлена власть вершить суд в тех делах, которые ему разрешены по закону, мы будем жить в согласии, но если вы решите иначе и отнимите у нас свободу - именно свободу вы отнимите, отнимая правосудие и закон, - то опять вынудите нас начинать с вами раздор и войну? Ибо из какого государства изгнаны правосудие и закон, в него обычно входят раздор и война. 3. И ничего удивительного, если те, кто не испытал междоусобных бед, из-за незнания этих зол не печалятся по поводу прошлых несчастий и не препятствуют заблаговременно будущим. Но те, кто, подобно вам, подвергшись крайним опасностям, с радостью избавился от них, выбрав такое освобождение от зол, коего требовал момент, какое благопристойное или разумное оправдание остается им, если они вновь столкнутся с теми же самыми бедами? 4. Кто же не обвинил бы вас в большой глупости и безумии, зная, что немного раньше вы ради того, чтобы плебеи не бунтовали, многое стерпели вопреки собственному желанию, хотя кое-что из этого не было, пожалуй, ни очень почетно, ни очень выгодно, а теперь, когда никому не грозит ущерб ни в отношении имущества, ни в отношении доброго имени, ни в отношении даже какого бы то ни было другого из общих интересов, вы, чтобы угодить злейшим врагам плебса, будете снова подстрекать плебеев к войне? Нет, если только вы будете благоразумны. 5. Но я хотел бы спросить вас, в силу какого побуждения вы согласились тогда на наше возвращение на тех условиях, которые мы требовали, - сознательно ли вы приняли наилучшие меры или уступили необходимости? Ведь если вы действительно считали их очень полезными для общества, почему и ныне не придерживаетесь этого? А если, напротив, они вынуждены и неприемлемы, то почему вы сердитесь на свершившееся? Ибо следовало, пожалуй, с самого начала не уступать, если у вас была такая возможность, но, уступив, более уже не порицать содеянное.
XLIII. Мне же представляется, сенат, что вы воспользовались наилучшей идеей касательно примирения... этому необходимо подчиняться...[56] и прочно соблюдать условия. Ведь в поручители договоренностей вы предоставили нам богов, призвав много страшных проклятий на нарушителей соглашения - и на них самих, и на потомков их на вечные времена. Но я не понимаю, о чем следует еще говорить и надоедать, когда все знают, что мы выдвигаем безусловно справедливые и полезные требования, которые и вам, помня о клятвах, обязательно нужно выполнять. 2. О том же, что для нас немалое значение имеет не сдаться в этом споре, уступив силе или поддавшись обману, но что мы начали его ввиду крайней необходимости, претерпев от этого человека страшные и хуже чем страшные обиды, - услышьте, отцы-сенаторы, а вернее, вспомните: ведь ничего я не скажу такого, чего все вы не знаете. И в то же время ваше собственное решение по поводу моих слов примите, лишь поразмыслив, какое в конце концов чувство охватило бы вас по отношению к этому человеку, если бы кто-нибудь из нас попытался говорить перед плебсом или делать против вас то, что Марций осмелился здесь сказать.
XLIV. Ведь именно этот Марций первым из вас попытался уничтожить договор о согласии с сенатом, неприкосновенный и скрепленный разве что не стальными узами, который ни вам, поклявшимся, ни потомкам вашим не дозволено отменять, пока город этот обитаем; договор, которому еще не исполнился четвертый год с тех пор, как он был заключен[57]. И не украдкой осуществлял он его уничтожение, и не спрятавшись где-нибудь в тайном убежище, но открыто вот на этом самом месте в присутствии всех вас высказал мнение, что следует более не уступать нам власть плебейских трибунов, но упразднить этот первый и единственный оплот свободы, доверившись которому, мы заключили мир. 2. И здесь он не остановился в своей заносчивости, но, называя свободу бедняков своеволием и равноправие тиранией, советовал вам отнять их у нас. Вспомните, отцы-сенаторы, каково же было тогда самое нечестивое из всех его предложений, когда он заявлял, что данный момент благоприятен, чтобы припомнить плебсу весь ваш гнев на прежние обиды, и уговаривал сейчас, пока плебс измучен недостатком средств и уже длительное время нуждается в необходимых продуктах питания, его всего извести, сохранив на рынке ту же самую нехватку продовольствия. 3. Ведь мы, мол, бедные люди, не продержимся долгое время, покупая мало хлеба за большие деньги, но уйдем, покинув город, а те, кто останется, погибнут самой жалкой смертью. И, следовательно, он настолько был безрассуден и безумен, убеждая вас в этом, что не смог понять даже того, что помимо прочих зол, которые он навлекал, предлагая расторгнуть заключенный сенатом договор, столь многочисленные бедные люди, лишаемые необходимых средств пропитания, будут вынуждены нападать на виновников несчастья, ничто уже не считая дружественным. 4. Так что, если бы вы, обезумев, одобрили его предложения, то не было бы никакого среднего выхода, но или погибла бы вся плебейская масса, или даже не уцелел бы род патрициев. Ведь мы бы не позволили в отношении себя столь рабски одних изгнать, а других убить, но, призвав богов и божества в свидетели наших страданий, мы бы наполнили, будьте уверены, площади и улицы множеством трупов и, поставив большую чашу с кровью сограждан, так приняли бы назначенную нам участь. Таких вот нечестивых дел у вас, отцы-сенаторы, он стал зачинщиком, и именно о них он считал нужным разглагольствовать.
XLV. И не бывало такого, чтобы Марций взялся лишь говорить, - а это уже грозит расколом общества, - и при этом не стремился осуществлять сказанное; напротив, имея вокруг себя отряд людей, готовых на всякое дело, он не является по вызову к представителям нашей должности, наносит удары нашим помощникам, когда они, получив приказ, пытались привести его, и, наконец, не воздерживается от насилия даже по отношению к нашим личностям[58]. 2. В итоге нам остается, по крайней мере, что касается его, иметь красивое название неприкосновенной власти, данное в насмешку, но не выполнять ни одной функции из числа предоставленных этой должности. Ибо как мы сможем помочь другим, жалующимся, что их обижают, когда даже для нас самих нет безопасности? Однако, поскольку мы, бедняки, терпим такие оскорбления от одного человека, пока еще не тирана, но все же намеревающегося им стать, и одни страшные обиды мы уже, о сенат, испытали, а другие, если бы большая часть вас не воспрепятствовала, нам едва не пришлось испытать, - разве не справедливо мы возмущаемся и считаем, что нам нужно получить некоторую помощь, не без вашего сочувствия нашему гневу, вызывая его, о сенат, на суд беспристрастный и законный, на котором весь плебс, разделенный по трибам, проголосует под клятвой после того, как желающим будет предоставлено слово? 3. Иди туда, Марций, и то, что намерен сказать здесь, скажи в свое оправдание перед всеми гражданами в совокупности - или что ты из наилучших побуждений давал сенаторам самые правильные советы и их осуществление принесло бы пользу государству, или что не обязаны те, кто высказывает мнения здесь, в сенате, держать отчет за свои слова, или что не преднамеренно и не со злым умыслом, но поддавшись гневу, ты был побужден давать эти нечестивые советы, или можешь привести какое-нибудь другое оправдание. 4. Спустись от этой высокомерной и тиранической гордыни к более демократическому поведению, скверный ты человек, и сделайся, наконец-то, таким же, как прочие люди. Прими смиренный и вызывающий сострадание облик человека провинившегося и просящего о прощении, такой, как требуют твои обстоятельства. Ищи спасения, не применяя насилие к тем, кто пострадал, но угождая им. 5. Пусть станут для тебя образцом терпимости, руководствуясь которой ты был бы свободен от упреков со стороны сограждан, деяния вот этих достойных мужей. Столь многочисленные, как ты сам ныне видишь, и явившие столько доблестей и военных, и гражданских, которые нелегко перечислить даже за очень длительное время, эти почтенные и великие мужи не только не приняли ни одного сурового или надменного решения против нас, людей простых и скромных, но и сами первыми начали вести речь о соглашении, предлагая примирение, когда судьба разделила нас друг с другом, и притом согласились, чтобы договор состоялся не на тех условиях, которые они считали наилучшими для себя, а на каких мы хотели. И, наконец, они приложили много усилий, чтобы оправдаться в тех столкновениях недавнего времени касательно раздачи хлеба, по поводу которых мы их обвиняли.
XLVI. Пропускаю остальное, но с какими только просьбами из-за тебя самого и твоего безумия они не обращались ко всем плебеям - и вместе, и порознь - заступаясь за тебя? Значит, консулам и сенату, управляющему столь великим государством, было удобно, Марций, подчиняться народу как судье в том, в чем их обвиняли, а тебе разве неудобно? 2. И что же, все они не считают чем-то постыдным просить плебеев о твоем прощении, а ты то же самое воспринимаешь как позор? II тебе этого недостаточно, о благородный, но ты, как будто совершив нечто прекрасное, расхаживаешь с гордо поднятой головой, хвастаясь и отказываясь хоть в чем-то умерить свою гордыню? А ведь я обхожу молчанием, что ты и ругаешь плебс, и обвиняешь, и грозишь ему. 3. Затем, вас не возмущает его заносчивость, отцы-сенаторы, когда он один считает себя достойным столь многого, чего даже все вы себя не считаете? Ему следовало - даже если все вы обещали проголосовать за войну ради него - довольствоваться вашей доброжелательностью и благосклонностью и не получать милость для себя за счет вреда для всех, но решиться предстать перед судом ради собственной защиты и вытерпеть все, если потребуется. 4. Ведь таков был долг хорошего гражданина, стремящегося к добродетели на деле, не на словах. А те насилия, что он творит ныне, - это свидетельства какого образа жизни? Указанием на какие намерения является преступать клятвы, нарушать обязательства, расторгать соглашения, вести войну с народом, наносить оскорбления личности должностных лиц и даже не признавать себя ответственным ни за одно из этих деяний, но безбоязненно расхаживать - не подчиняясь никакому суду, ни в чем не оправдываясь, никого не упрашивая, никого не опасаясь, став выше любого из стольких граждан? Разве не тиранического нрава это свидетельства? Я-то считаю именно так. 5. И тем не менее среди вас самих есть некоторые, кто ему потворствует и рукоплещет, в ком глубоко укоренилась непримиримая ненависть к плебеям, и они не могут заметить, что растет это зло во вред неблагородной части граждан ничуть не более, чем высокопоставленной. Напротив, они полагают, что их собственное положение только тогда окажется незыблемым, когда их[59] противник будет порабощен. 6. Но не так обстоит в действительности, о люди, заблуждающиеся в своих наилучших предположениях. Взяв же в качестве наставника опыт, который преподносит нам Марций, и прошлое, образумившись одновременно на чужих и собственных примерах, вы поняли бы, что тирания, взращиваемая против простого народа, взращивается против всего общества, и что ныне она начинается с нас, но, окрепнув, не пощадит и вас".
XLVII. После того как Деций высказался в таком духе, остальные же плебейские трибуны поддержали его, добавив то, что, на их взгляд, он пропустил, наступила очередь излагать свои мнения сенаторам, первыми начали подниматься старейшие и самые уважаемые из числа консуляров[60], вызываемые консулами в соответствии с обычным порядком, затем - стоящие ниже их в обоих этих отношениях, а последними - самые молодые, которые уже не произносили никаких речей (ведь тогда это было еще у римлян постыдно, и никакой молодой человек не считал себя умнее старца), но одобряли те или иные мнения, предложенные консулярами. 2. И всем выступающим[61] предписывалось подавать голоса под клятвой, совсем как в суде. Конечно, Аппий Клавдий, о котором я и раньше рассказывал, что среди патрициев он больше всех ненавидел народ и ему никогда не нравился договор с плебсом, отговаривал принимать предварительное постановление, используя следующие доводы:
XLVIII. "Лично я желал и часто молил богов, чтобы сам я ошибся в своем мнении, которое имел относительно примирения с плебсом, считая, что возвращение беглецов не будет ни достойным и справедливым, ни выгодным для нас, и всегда, сколько раз этот вопрос ставился на обсуждение, я первым из всех и, в конце концов, после того как остальные уклонились, единственный выступал против. Что же касается вас, сенаторы, кто надеялся на лучшее и с готовностью предоставлял плебсу все - и справедливое, и несправедливое, - я желал, чтобы вы оказались разумнее меня. 2. Поскольку, однако, дела у вас пошли не так, как я желал и молил богов, но как предполагал, и ваши благодеяния привели к зависти и ненависти, я воздержусь порицать совершенные вами ошибки и понапрасну вас терзать, что легче всего и, как правило, свойственно делать всем: вижу, что сейчас это будет неуместно. Но о том, каким образом мы исправим те прошлые ошибки, которые не совсем уж непоправимы, и будем разумнее в отношении настоящего положения, я попытаюсь сказать. 3. Впрочем, для меня не тайна, что свободно высказывая свое мнение об этом, я покажусь некоторым из вас безумцем, жаждущим смерти, - для тех, кто сознает, сколь великие опасности влечет откровенная речь, и размышляет о несчастьях Марция, который именно из-за этого ведет ныне борьбу за свою жизнь. 4. Но я не считаю, что о собственной безопасности следует заботиться больше, чем об общественной пользе. Ведь жизнь моя, о сенат, уже ввергнута в опасности ради вас и посвящена боям за отечество. А потому, что бы ни было угодно божеству, я мужественно это выдержу - как вместе со всеми, так и с немногими, а если необходимо, то и один, - ибо, пока я жив, никакой страх не помешает мне говорить то, что думаю.
XLIX. Во-первых, конечно, я хочу, чтобы теперь, наконец-то, вы твердо поняли то, что перед вами недоброжелательная и враждебная существующему строю плебейская толпа, и все, что вы, смалодушничав, ей уступили, потеряно вами напрасно и даже стало причиной презрения, поскольку уступки вами сделаны поневоле, а не из расположения и не по собственному почину. 2. Ведь посмотрите на это следующим образом. Когда плебс с оружием в руках отложился от вас и осмелился открыто стать вашим врагом, будучи ничем не обижен, но ссылаясь на невозможность выплатить долги заимодавцам, и заявил, что, если вы проголосуете за отмену долгов и освобождение от наказания за проступки, которые он совершил во время раскола, то больше ничего просить не будет, тогда большинство из вас (хотя, конечно же, не все), введенное в заблуждение советчиками, приняло решение - о, если бы этого никогда не случилось! - отменить установленные в отношении кредита законы и не мстить ни за одно из содеянных тогда преступлений. 3. Плебс не удовольствовался получением такой милости, о которой он говорил, что, помышлял о ней одной, отложился от патрициев, но тут же стал требовать другой дар, еще больше этого и беззаконное, - предоставить ему право ежегодно назначать трибунов из своей среды, - выставляя предлогом наше могущество, чтобы, мол, имелась какая-нибудь помощь и убежище для обижаемых и притесняемых бедняков, а на самом деле злоумышляя против существующего политического строя и желая переменить порядки на демократические. 4. И ведь убедили нас советчики позволить, чтобы эта должность появилась в государстве, служа общественному злу и, в особенности, неприязни по отношению к сенату, хотя (если только вы помните) я громко протестовал и призывал в свидетели богов и людей, что вы ввергнете общество в бесконечную междоусобную войну, и предсказывал все, что у вас произошло.
L. Что же сделал добрый наш плебс после того, как вы уступили ему и эту должность? Он распорядился столь великой милостью и принял ее не с уважением и благоразумием, но, как будто бы мы испугались его силы и струсили, нам...[62] сказал затем, что следует объявить эту должность священной и неприкосновенной, укрепив ее клятвами, требуя, таким образом, почести больше той, которую вы дали консулам. Вы стерпели и это и, став над принесенными в жертву животными, поклялись погибелью своей и своих потомков. 2. Что же сделал плебс, получив и это? Вместо того чтобы быть признательным вам и поддерживать исконную форму правления, он, начав с этих выгод и воспользовавшись этими беззакониями как основой для следующих, вносит законы без предварительного постановления сената и ставит их на голосование без вашего согласия, не обращает внимания на решения, которые вы принимаете, и обвиняет консулов в плохом управлении государством. А то, что случается вопреки вашему с ним договору, - ведь много есть такого, чего не в состоянии предусмотреть человеческий разум, - он приписывает не стечению обстоятельств, как следовало, но вашему намерению. Ссылаясь на то, что вы строите козни против него и он опасается, как бы вы не отняли у него свободу или не изгнали из отечества, он сам постоянно это же замышляет против вас и от тех бедствий, которых, как говорит, он боится, ограждает себя явно не иначе, как поступая так же первым. 3. Ведь плебс много раз демонстрировал это и раньше и по многим поводам, о которых в данный момент я вынужден не напоминать, но особенно, когда вот этого Марция, - человека, преданного родине[63], происходящего не от безвестных предков и не уступающего никому из нас в доблести, - он попытался казнить без суда, обвинив в том, что тот злоумышляет против плебса и высказывает здесь предосудительные мысли. 4. И если бы консулы и более здравомыслящие среди вас, ужаснувшись этому дату, не объединились и не сдержали их беззаконие, то за один тогда день вы лишились бы всего: и что отцы, приобретя ценою многих тягот, оставили вам, и что сами вы имеете, выдержав баталии не менее тяжкие, чем они, - вашего авторитета, главенства, свободы. Вы же, - кто благороднее и кого не удовлетворило бы только существовать, - если бы вам не суждено было жить вместе с этими благами, скорее лишились бы жизни, нежели их: одни сразу, а другие немного позже. 5. Ведь если бы вот этот Марций был столь позорно и подло уничтожен, словно он в безлюдной пустыне, что могло бы помешать вслед за ним погибнуть и мне, растерзанному врагами, и всем тем, кто когда-либо оказал противодействие и впредь намеревался противодействовать беззаконным поползновениям плебса? Ведь плебс не был бы удовлетворен, устранив только нас двоих, и не воздержался бы, дойдя до этого предела, от дальнейшего беззакония (если следует о будущем судить на основании прошлого), но, начав с нас, смыл бы и снес, обрушившись словно бурный поток в половодье, всех, кто против и не подчиняется, не щадя ни благородного происхождения, ни доблести, ни возраста.
LI. Таким вот прекрасным вознаграждением, сенат, плебс либо уже отплатил вам за многочисленные великие благодеяния, что он получил, либо собирался отплатить, если бы не возникло препятствие в вашем лице. Ну, а теперь, в свою очередь, обратите внимание и на то, что совершил он после этого вашего благородного и благоразумного деяния, чтобы вы поняли, каким же образом следует к нему относиться. 2. Итак, когда плебс увидел, что вы больше не намерены сносить его бесчинства, но готовы вступить в бой, он испугался и немного пришел в себя, словно после пьянства или приступа безумия, прекратил насильственные действия и обратился к суду. И он назначил определенный день, в который вызывал Марция предстать пред судом, где сам плебс должен был стать и обвинителем, и свидетелем, и судьей и установить величину наказания. 3. Когда же вы и этому воспротивились, посчитав, что Марция вызывают не на суд, а для расправы, плебс, видя, что ни в каком вопросе он не обладает самостоятельной властью, но лишь имеет право поставить на голосование ваши предварительные постановления, ныне умерил свою самоуверенность, чем весьма тогда был преисполнен, и явился просить вас уступить ему и эту милость. 4. Так вот, обдумывая это, поймите уж. наконец-то, и усвойте: всё, что вы даровали плебсу, приняв решение скорее более простодушно, чем разумно, принесло вам одни несчастья и вред, а в чем вы оказали сопротивление, смело выступив против его беззаконий и насилие, это для вас сложилось как надо. 5. Итак, что же вам (хотя вы прекрасно знаете это) я советую делать и какое предложение относительно нынешнего положения я высказываю? Все, что вы, прекращая вражду, так или иначе предоставили и уступили плебсу, - все это соблюдать как имеющее законную силу и ничего не отменять из сделанных тогда уступок, не потому, что они прекрасны и достойны нашего государства (каким, же это образом?!), но поскольку они вынужденны и уже не подлежат исправлению. Д что помимо этого он попытается насильно и противозаконно получить вопреки вашей воли, - не уступать ему и не предоставлять, но противодействовать словами и делами, всем вместе и каждому по отдельности. 6. Ведь не обязательно, если кто-либо однажды в силу обмана или принуждения совершит ошибку, ему следует и впредь поступать точно так же; наоборот, помня о ней, в остальном следует быть осторожным, чтобы подобное не повторилось. Итак, вот то мнение, которого, полагаю, всем вам нужно вместе держаться, и я советую вам быть готовыми к несправедливому своекорыстию плебса.
LII. А что и это даю, по поводу которого сегодня назначено обсуждение, подобно прочим несправедливым и беззаконным действиям плебса, а не праведное и разумное, как пытался, обманывая вас, доказывать плебейский трибун, - услышьте об этом, кто еще точно не знает. Так вот, закон о плебейских судах[64], на который Деций опирался более всего, издан был не против вас, патрициев, но ради защиты притесняемых плебеев, как и сам закон показывает в недвусмысленных выражениях, и все вы, прекрасно зная его, постоянно это говорите. 2. Веским же доказательством этого служит время, - что и для всякого спорного вопроса права представляется наилучшим критерием, - ибо прошло уже девятнадцать лет с тех пор", как данный закон был принят: для всего этого срока Деций не сможет, пожалуй, указать ни одного судебного процесса, ни общественного, ни частного, против кого-либо из патрициев, состоявшегося по этому закону. Если же он заявит, то пусть укажет, и нам уже не надо слов. 3. А недавно заключенные договоренности, на основании которых вы примирились с плебеями, - ведь необходимо, чтобы вы и о них услышали, поскольку плебейский трибун оказался дурным толкователем их, - содержат следующие две уступки: освободить плебеев от долгов и каждый год назначать вот эту власть ради помощи притесняемым и предотвращения несправедливости, но, кроме этого, ничего иного. 4. Однако самым важным свидетельством, что ни закон, ни договор не дают плебсу права вершить суд над патрицием, пусть станет для вас то, как поступает ныне сам плебс. Ибо сегодня он добивается этого права у вас, как раньше все же его не имевший: ведь никто не стал бы требовать от других получения того, чем распоряжается по закону. 5. И как это, сенат, может быть неписаным естественным правом (ведь Деций полагал, что вы должны и его учитывать), что у плебеев в тех судебных процессах, где их обвиняют патриции, и в тех, где они преследуют по суду патрициев, судьей станет плебс, а у патрициев, - и когда они привлекают к ответственности кого-либо из плебеев, и когда сами подвергаются опасности, - патриции в спорах посредничать не будут, то есть плебеям можно иметь преимущество и в том, и в другом, у нас же нет доли ни в одном из обоих прав?! 6. Если же Марций или же кто-нибудь другой из патрициев в чем-либо причиняет народу вред и заслуживает смерти или изгнания из государства, пусть он понесет наказание, но осужденный не ими, а здесь, как и предписано законом. Разве что, Деций, плебс будет беспристрастным судьей и ничуть, пожалуй, не станет угождать себе при голосовании по поводу ненавистного человека, а вот эти сенаторы, если получат право решения, поставят преступника выше пострадавшего от него общества, неизбежно навлекая на себя вследствие своего приговора проклятие, обвинение в клятвопреступлении, ненависть со стороны людей, гнев со стороны богов и продолжая жить с тягостными ожиданиями! 7. Недостойно для вас, плебеи, подозревать такое в отношении сената, кому, как признаёте сами, вы уступаете за его доблесть почести, должности и важнейшие в государстве права, и кому вы, как утверждаете, весьма благодарны за то рвение, которое он проявил в деле вашего возвращения. Эти взгляды противоречат друг другу, и не имеет смысла бояться тех, кого вы восхваляете, и одновременно одним и тем же людям в более значимых вопросах доверять, а в остальных - нет. 8. Что же вы не придерживаетесь одного мнения, или во всем доверяя им, или во всем не доверяя? Однако, вы считаете, что они полномочны принять предварительное постановление по вопросам права, но вынести приговор насчет тех же самых вопросов, о которых постановляют, неполномочны. Я мог много другого сказать о праве, сенат, но и этого достаточно.
LIII. Но поскольку и насчет выгоды пытался говорить Деций, мол, что согласие - благо, а раздор - страшное зло, и что угождая плебсу, мы будем жить в согласии, а помешав изгонять или убивать тех из патрициев, кого они хотят, мы вовлечем себя в междоусобную склоку, - хотя могу многое сказать об этом, обойдусь весьма немногим. 2. Итак, во-первых, я могу только удивиться лицемерию Деция, - ведь не глупости же, - если он полагает, что лучше судит об интересах общества, хотя совсем недавно занялся государственными делами, чем мы, состарившиеся в них и сделавшие город из малого великим. Затем - если он вообразил, что убедит вас в необходимости выдать кого-либо врагам для наказания, да к тому же гражданина из вашей среды, и не из безвестных какого-нибудь или простых, но кого вы лично считаете и самым блестящим в ратных делах, и человеком самого непорочного образа жизни, кто никого не хуже и в общественной деятельности. 3. И он осмелился сказать это, прекрасно зная, что наибольшее милосердие вы оказываете молящим о помощи, и даже врагам, ищущим здесь убежища, вы не отказываете в этой милости. Но если бы, Деций, ты считал, что мы ведем себя иначе, - о богах думаем нечестиво, а с людьми поступаем несправедливо, - то какое деяние ужаснее этого ты советовал бы нам совершить, из-за которого мы будем под корень и полностью уничтожены, ненавистные богам и людям?! 4. Не нужен ты нам в советчики, Деций, ни насчет выдачи граждан, ни по любому другому вопросу из тех, которыми нам придется заниматься. И мы не считаем, что о собственных интересах следует судить чужим умом молодых людей, мы, достигшие своих лет, много испытав и плохого и хорошего. А угрозы войны, с помощью которых вы запугиваете нас, не сегодня впервые использованные вами, но высказанные уже многократно и многими, мы перенесем невозмутимо, предоставив их обычной нашей сдержанности. 5. И если вы действительно сделаете подобное тому, о чем говорите, мы будем защищаться, имея помощь богов, которые гневаются на зачинщиков несправедливой войны, и среди людей получим немалое число союзников. Ведь и все латины, которым мы недавно предоставили равные гражданские права, будут на нашей стороне, сражаясь за этот город уже как за отчий, и заселенные отсюда, из Рима, многочисленные славные города, считая превыше всего спасение родины, заступятся за нее. 6. А если поставите нас перед необходимостью желать помощи отовсюду, то мы решимся, Деций, вступить с вами в бой, призывая и рабов к свободе, и врагов к дружбе, и всех людей - к соучастию в надеждах, связанных с победой. Но пусть ничего из этого не понадобится, о Юпитер и все боги, хранящие город римлян, а этим страхам пусть случится дойти лишь до слов, никакое же тягостное деяние из-за них да не произойдет!"
LIV. Вот что сказал Аппий. А Маний Валерий, из членов сената самый ярый сторонник плебеев, показавший наибольшее рвение в деле примирения, в этот раз также открыто поддерживал плебс и произнес речь, составленную с большим старанием. В ней он порицал тех, кто не дает государству оставаться) единым, но раскалывает плебс и патрициев и по ничтожным поводам вновь разжигает междоусобные свары, и восхвалял тех, кто признает только одну пользу, а именно, общую для всех и считает согласие превыше всего. Он поучал, что если плебеи обретут право суда, как они того требуют, и эту милость получат с согласия сената, то, возможно, они и не станут доводить судебное преследование до конца, но, удовлетворившись самим получением власти над этим человеком, обойдутся с ним скорее снисходительно, чем строго. 2. И раз уж плебейские трибуны полагают, что любым способом следует довести судебный процесс до законного завершения, то если в итоге плебс получит право решения, он освободит этого человека от обвинения - и уважая саму подвергающуюся опасности личность, чьи многочисленные славные деяния плебс может вспомнить, и воздавая таким образом благодарность сенату, предоставившему ему это право и не оказавшему противодействия ни в чем из разумного. 3. Все же он советовал, чтобы и консулы, и все члены сената, и остальные патриции, явившись в большом числе, присутствовали на суде и помогали Марцию защищаться, прося народ не принимать никакого сурового решения в отношении него, - ведь и они принесут немало пользы в деле спасения тому, кто подвергается опасности. И чтобы не только они сами таким образом выразили собственное мнение, но и пусть каждый призывает своих клиентов и собирает друзей, а если полагают, что кто-либо из плебеев расположен к ним дружественно в силу оказанного благодеяния, то пусть и у них требуют теперь возврата при голосовании услуги, которую задолжали ранее. 4. И он показал, что немалую долю среди плебса составят те, кто любит добро и ненавидит порок, и еще более значительную - те, кто умеет испытывать некое сострадание к человеческим судьбам и сочувствовать уважаемым людям, когда их упасть меняется к худшему. 5. Но большая часть речи у него была обращена к Марцию, содержа увещевания, смешанные с наставлениями, и просьбы вместе с принуждением. А именно, он просил Марция - поскольку того обвиняют, что он сеет рознь между плебсом и сенатом, и упрекают, из-за своенравия его характера, что он ведет себя как тиран, и поскольку он внушил всем страх, как бы из-за него не было положено начало смутам и ужасным бедам, что приносят междоусобные войны, - не делать обвинения против себя истинными и обоснованными, упорствуя в вызывающем ненависть образе жизни, но принять взамен смиренный вид и предоставить власть над собой тем, кто жалуется на обиды, и не избегать возможности законно оправдаться речами от несправедливого обвинения. 6. Ведь это является для него и самым надежным с точки зрения спасения, и в отношении доброй славы, к которой он стремится, самым блестящим, и соответствует его прежним деяниям. Но если он будет скорее самонадеян, чем сдержан, и сочтет, что сенат из-за него лично решится на любую опасность, то, доказывал Валерий, Марций принесет тем, кто послушался его, либо бесславное поражение, либо позорную победу. И тут он стал горько сетовать и перечислять самые крупные и очевидные из тех бедствий, что происходят в государствах при раздорах.
LV. Так вот, рассказывая об этом с обильными слезами - не притворными и лживыми, но искренними, - сей муж, выдающийся достоинством и возраста, и доблести, увидел, что сенат взволнован его словами, и уже с уверенностью стал излагать окончание своей речи: "Но если некоторые из вас, сенаторы, - говорил он, - тревожатся, полагая, что вы внесете дурной обычай в государство, если позволите плебсу голосовать против патрициев, и считают, что власть плебейских трибунов, забрав большую силу, ни к чему хорошему не приведет, то пусть они поймут, что их мнение ошибочно и они предположили обратное тому, что следует. 2. Ведь если даже окажется у нашего государства что-нибудь иное причиной его безопасности и того, что оно никогда не лишится свободы и могущества, но сохранит навсегда согласие и единодушие во всем, все же важнейшей причиной будет плебс, приобщенный к государственным делам. И ни одна чистая форма правления, ведающая общественными делами, ни монархия[65], ни олигархия, ни демократия, но лишь смешанное из всех них устройство, - вот что более всего принесет нам пользу. 3. Ведь каждая из этих форм, изменяясь сама по себе, очень легко скатывается к бесчинствам и беззакониям. Когда же все должным образом смешано, та часть, которая постоянно возмущается и выходит за пределы обычного порядка, сдерживается той, что остается здравомыслящей и неизменной в своих нравах. Так, монархия, ставшая жестокой и своевольной и начавшая преследовать тиранические цели, ниспровергается немногими доблестными мужами. 4. Олигархия же, состоящая из наилучших людей, которой и вы ныне пользуетесь, свергается благоразумным народом, когда она, возгордясь богатством и отрядами сторонников, не обращает никакого внимания на справедливость и прочие добродетели. А народ, сдержанный и правящий по законам, когда начнет своевольничать и поступать противозаконно, получает по заслугам, будучи насильственно подчинен сильной личностью. 5. И вами, сенат, для монархической власти, чтобы она не превратилась в тиранию, найдены все возможные средства: ведь вы - и назначив двух правителей государства вместо одного, и предоставив им занимать эту должность не бессрочное время, но лишь год, - тем не менее, выбираете из патрициев их же стражами триста человек, самых лучших и старших, из которых состоит этот сенат. Но над собой, чтобы самим оставаться в надлежащих рамках, вы, кажется, никакого надзора до сих пор не учредили. 6. И что касается вас, я ни в коей мере не испугался, что вы изменитесь к худшему в своих взглядах под влиянием величины и обилия своих богатств, поскольку и от многолетней тирании вы недавно освободили государство, и к тому же еще не имели из-за непрерывных и длительных войн свободного времени, чтобы стать надменными и своенравными. Но относительно тех, кто будет после вас-., я, сознавая, сколь большие перемены несет долгий век, опасаюсь, как бы влиятельные члены сената, внеся какие-нибудь изменения, не преобразовали тайком общественный строй в тираническое единовластие.
LVI. Следовательно, если даже вы разделите с плебсом управление государством, то для вас здесь не будет никакого зла. Но тот, кто стремится превосходить остальных и объединится в сенате с желающими участвовать в его страстях[66] и преступлениях, - ведь, обсуждая вопросы, касающиеся государства, нужно предвидеть все вероятные случаи, - этот важный и величавый человек, вызванный трибунами к плебсу, даст отчет народу, простому и скромному, и в том, что делает, и в том, что замышляет, и если окажется виновен, то подвергнется наказанию, которого заслуживает. 2. А за самим народом, чтобы не своевольничал, получив в свое распоряжение столь большую власть, и не боролся с лучшими гражданами, соблазненный демагогией худших, - ведь именно среди черни обычно рождается тирания, - будет надзирать и не допустит никаких противозаконных деяний человек, отличающийся умом, избранный вами диктатором. Он, пользуясь неограниченной и неподотчетной властью, изгонит нездоровую часть граждан и не позволит причинить вред той, что еще не испорчена, исправит наилучшим образом привычки, обычаи и жизненные стремления сограждан и назначит тех должностных лиц, которые, по его мнению, будут наиболее разумно управлять общественными делами. И осуществив это в пределах шести месяцев, он снова станет частным лицом, получив за все одно лишь уважение и ничего другого. 3. Итак, обдумав это и признав данную форму правления наилучшей, ни от чего не устраняйте плебс, но так же, как вы уступили ему право назначать должностных лиц, ежегодно руководящих государством, утверждать либо отменять законы и решать вопросы войны и мира, что является самым значимым и важным из общественных дел, и ни в чем из этого не наделили сенат безраздельной властью, - таким же образом дайте плебсу участие и в суде, и особенно над теми, кто обвиняется в преступлениях против государства, то есть над теми, кто вносит смуту, стремится к тирании, ведет переговоры с врагами об измене или пытается совершить какое-нибудь другое злодеяние такого же рода. 4. Ведь чем страшнее вы сделаете для дерзких и алчных преступать законы и нарушать обычаи, назначив для надзора за ними много глаз и стражей, тем в лучшем положении будут у вас общественные дела".
LVII. Высказав это и тому подобное, Валерий закончил речь. Остальные же сенаторы, выступавшие после него, за исключением немногих, присоединились к его мнению. И когда следовало уже записывать предварительное постановление, Марций, попросив слова, сказал: "Все вы, сенаторы, знаете, каким я оказался для общества, и что из расположения к вам я очутился в такой опасности, и что я встретил не соответствующее моим ожиданиям отношение к себе с вашей стороны, - и еще лучше узнаете, когда действия против меня получат завершение. 2. Но, поскольку одерживает верх мнение Валерия, пусть это принесет вам пользу, и я окажусь плохим предсказателем будущего. А чтобы и вы, составляя предварительное постановление, знали, из-за чего вы должны выдать меня народу, и я не был в неведении, по какому поводу буду защищаться, прикажите-ка плебейским трибунам сказать в вашем присутствии, что это за преступление, в котором они собираются меня обвинять, и какое название они определят судебному процессу".
LVIII. Несомненно, он говорил так, полагая, что будет привлечен к ответственности за речи, которые произнес в сенате, и желая, чтобы плебейские трибуны признали, что они намерены предъявить ему именно это обвинение. Однако трибуны, посовещавшись между собой, обвинили его в тайном стремлении к тирании и велели явиться, чтобы оправдаться в этом: они не хотели свести обвинение к одному пункту, и притом ненадежному и неприемлемому для сената, но добивались для себя возможности обвинять в чем угодно и рассчитывали, кроме того, лишить Марция поддержки со стороны сенаторов. Тогда Марций сказал: "Ну что же, если лишь по этому поводу меня станут судить, я сам себя отдаю на суд плебеям, и пусть ничто не будет препятствовать записи предварительного постановления". 2. Но и большинству сенаторов пришлось по душе, что суд состоится по этому обвинению, - в силу двух причин: и поскольку не будет поставлено в вину говорить перед сенаторами, что думаешь, и поскольку Марций, живший скромной и безупречной жизнью, легко защитится от клеветы. 3. После этого записывают предварительное постановление по поводу суда, и Марцию устанавливается срок до третьего рыночного дня[67] для подготовки защиты. А рыночные дни у римлян, как и вплоть до наших времен, приходились на каждые девятые сутки[68]. Именно в эти дни плебеи, сходясь из деревень в город, обменивались товарами, улаживали в суде тяжбы друг с другом, решали голосованием общественные дела, над которыми они имели власть согласно законам, и те, которые поручал им сенат. Семь же дней между рыночными они проводили в полях, поскольку многие были бедняками и жили собственным трудом. 4. А как только плебейские трибуны получили предварительное постановление, они, выйдя на Форум, созвали народ на собрание, где, отозвавшись с большой похвалой о сенате, огласили его решения и назначили день, когда они намеревались устроить суд, на который просили явиться всех граждан, чтобы вынести решение по важнейшим вопросам.
LIX. Когда же это стало общеизвестным, плебеи и патриции начали с большим усердием готовиться: одни - чтобы наказать самого своенравного согражданина, а другие - чтобы борец за аристократию не попал в руки врагов. И обеим сторонам казалось, что в том споре подвергаются опасности все их притязания на жизнь и свободу. Когда же третий рыночный день настал, толпа из деревень, какой до того еще не бывало, собравшись в городе, уже на рассвете начала занимать Форум, а плебейские трибуны стали созывать плебс на трибутное собрание, отгородив веревкой те участки на площади, на которых должны были порознь расположиться трибы. 2. И вот тогда впервые у римлян состоялось народное собрание по трибам, голосующее по поводу отдельного человека, хотя патриции, конечно, упорно сопротивлялись, дабы этого не случилось, и требовали созвать собрание по центуриям, как у них было установлено предками. Ведь в прежние времена, когда народ должен был голосовать по тому или иному вопросу из тех, что поручал сенат, консулы созывали центуриатное собрание, предварительно исполнив священнодействия[69], которые предписывает им обычай, и вплоть до нашего времени некоторые из них еще совершаются. 3. А собирался народ на Марсовом поле перед городом, построенный под командованием центурионов[70] и под боевыми значками, как на войне, и подавали граждане голоса, получив разрешение, не все вместе, но каждый со своей центурией, когда консулы приглашали ее. Всего же имелось сто девяносто три центурии, и они были разделены на шесть разрядов. Первым приглашался и голосовал разряд, который состоял из лиц, имевших наибольший имущественный ценз и в сражениях занимавших передний ряд. У них было восемнадцать центурий всадников и восемьдесят - пехотинцев. 4. Вторым голосовал разряд из тех, кто уступал первым по своим жизненным средствам и в бою занимал следующий ряд, и вооружение имел не такое же, как у передовых воинов, но худшее. Эта толпа была организована в двадцать центурий, к ним же добавлялись две центурии плотников и кузнецов и другие, сколько их было, ремесленники военных специальностей[71]. Приглашаемые для голосования в третьем разряде составляли также двадцать центурий, но ценз имели меньше вторых и место в строю - вслед за ними, и оружие носили не равное оружию тех, кто впереди них. 5. А приглашаемые после них имели еще меньший имущественный ценз и место в бою занимали более безопасное, и вооружением обладали более легким. Были и они разделены на двадцать центурий, и к ним же присоединялись две центурии горнистов и трубачей[72]. Пятым приглашали разряд, состоявший из тех, чье имущество было оценено совсем низко, а оружием их были дротики и пращи. Они не имели места в фаланге, но, легковооруженные и подвижные, придавались тяжеловооруженным воинам, будучи разделены на тридцать центурий. 6. А самые неимущие из граждан, которых было не меньше всех остальных, голосовали последними, составляя только одну центурию. Они были свободны и от военной обязанности, и от налогов, вносимых согласно цензу, и в силу обоих этих обстоятельств пользовались наименьшим уважением при голосовании. 7. Так вот, если среди первых центурий, куда входили всадники и те из пехоты, кто занимал в сражениях передний ряд, девяносто семь центурий были одного и того же мнения, то голосование прекращалось, и остальным девяносто шести центуриям голосовать уже не предлагали[73]. Если же этого не случалось, то приглашался второй разряд из двадцати двух центурий и третий, и так происходило до тех пор, пока одинаковое мнение не выскажут девяносто семь центурий. 8. И многие спорные вопросы получали решение при голосовании первых разрядов, так что в последних уже не было никакой нужды. Редко ведь встречался какой-нибудь вопрос настолько неясный, чтобы дело дошло до последнего голоса беднейших граждан - и это было вроде знамения, чтобы причиной перевеса в ту или иную сторону, когда первые сто девяносто две центурии разделились поровну, стал добавленный к ним последний голос[74]. 9. Поэтому сторонники Марция требовали созвать именно такое собрание на основе ценза, полагая, что он, возможно, будет оправдан при голосовании первого разряда девяносто восемью центуриями, а если все же нет, - то второго или третьего. Однако плебейские трибуны, подозревая это и сами, считали, что созвать следует трибутное собрание и его наделить властью в судебном процессе, чтобы и бедные не были в худших условиях по сравнению с богатыми, и легковооруженные не занимали положение менее почетное, чем тяжеловооруженные, и плебейской массе, оттесненной в конец голосования, не был тем самым закрыт доступ к равенству, но чтобы все они, став равными друг другу в праве голоса и в почете, проголосовали по трибам одновременно[75]. 10. И они, полагая, что суд народа должен быть именно общенародным, а не олигархическим, и решение по поводу преступлений против общества - быть общим для всех, выглядели более справедливыми в своих требованиях, чем другая сторона.
LX. Когда же патриции и это с трудом уступили им, и нужно было начинать судебный процесс, первым поднялся Минуций, один из двух консулов, и сделал заявление, которое поручил ему сенат. Во-первых, он стал напоминать о всех благодеяниях, которые плебс получил от патрициев, затем просить, чтобы взамен многих прекрасных дел была оказана по их просьбе одна нужная от плебса милость ради общего блага граждан. 2. А кроме того, он прославлял согласие и мир, отмечая при этом, источником сколь большого счастья для государств является каждое из них, и порицал распри и междоусобные войны, из-за которых, указывал он, уничтожены многие города вместе со всеми жителями и погибли целые народы. И он призывал не предпочитать худшее лучшему, поддавшись гневу, но смотреть на будущее со здравым расчетом и при обсуждении важнейших вопросов не использовать в качестве советников самых негодных из граждан, но лишь тех, кто кажется им наилучшими, от кого, как они знали, и во время мира, и во время войн родина получила много пользы, кому несправедливо было бы не доверять, словно они изменили свои нравы. 3. Однако сутью всех его слов было одно - чтобы они не подали ни единого голоса против Марция, но в особенности, чтобы от наказания его освободили ради него самого, помня, каким он оказался по отношению к общественным делам и сколько войн за общую свободу и первенство благополучно завершил, и что они поступят и неблагочестиво, и несправедливо, и недостойно самих себя, питая к нему злобу за неугодные слова, а за прекрасные деяния благодарности не испытывая. 4. И к тому же, мол, данный момент удачен для прощения, ибо все же Марций сам явился, предоставляя себя в распоряжение противников и соглашаясь терпеливо перенести то, что они решат насчет него. Если же они не могут примириться с ним, но настроены сурово и непреклонно, тогда, обратив внимание, что просить за него пришел сенат - триста человек, лучших в отечестве, - пусть плебеи стерпят как-нибудь и смягчат свое отношение, и ради наказания одного врага не отвергнут просьбу стольких друзей, а, напротив, из расположения ко многим хорошим людям пренебрегут судом над одним человеком. 5. Сказав это и тому подобное, в конце он прибавил мысль о том, что, если они оправдают Марция, проведя голосование, то будет казаться, будто его освободили, поскольку он никакого вреда народу не причинил, а если воспрепятствуют суду состояться, то предстанут благодетелями тех, кто просил за него.
LXI. Когда же Минуций умолк, плебейский трибун Сициний, выступив, заявил, что ни он сам не предаст свободу плебеев, ни другим сознательно не позволит предать ее, однако, если действительно патриции предоставляют этого человека на суд плебеям, то голосование по поводу него он проведет, но ничего иного, кроме этого, не сделает. 2. Вслед за тем выступил Минуций и сказал: "Поскольку вы, плебейские трибуны, добиваетесь, чтобы голосование по поводу Марция непременно состоялось, то ни в чем, помимо предъявленного обвинения, его не обвиняйте, но, так как вы привлекли его к ответственности за то, что он стремится к тирании, показывайте именно это и насчет этого приводите доказательства. Слова же, что он сказал перед сенатом против народа, которые вы ставите ему в вину, не вспоминайте и за них не упрекайте. Ведь сенат постановил освободить его от этого обвинения и счел справедливым, чтобы он предстал перед народом на определенных условиях". И после этого Минуций огласил предварительное постановление. 3. Итак, высказавшись и призвав всех в свидетели, он сошел с возвышения. Первым же из плебейских трибунов обвинение очень тщательно и продуманно изложил Сициний, приписывая подготовке тирании все, что Марций постоянно делал или говорил против народа. Вслед за ним высказались самые влиятельные из плебейских трибунов.
LXII. Когда же слово получил Марций[76], он, начав издалека, с ранней юности, перечислил, в скольких походах участвовал во имя отечества и скольких победных венков[77] удостоился от полководцев, а также перечислил взятых им в плен врагов и спасенных в сражениях соотечественников. И для каждого сообщаемого случая он предъявлял награды, приводил в свидетели военачальников и называл по именам спасенных им граждан. 2. Они также выступали, плача и умоляя сограждан не погубить как врага того, кто их спас, прося одну жизнь взамен многих и предлагая самих себя вместо него подвергнуть тому, что тем угодно. А большинство среди них были плебейского происхождения и весьма полезные обществу. Народ, воспринимая со стыдом их внешний вид и просьбы, тоже принялся сетовать и плакать. 3. С другой стороны, и Марций, разорвав на себе одежду, показал грудь, покрытую ранами, и все другие части тела, также испещренные шрамами, и спросил, считают ли они, что спасать граждан во время войн и губить их, спасенных, в мирное время - это действия одних и тех же лиц, и изгоняет ли кто-нибудь, подготавливая тиранию, из отечества простой народ, благодаря которому тирания более всего взращивается и вскармливается. Но еще когда он говорил, все, сколько было среди плебейской части населения честных и порядочных людей, стали кричать, чтобы Марция оправдали, воспринимая как позор, что вообще был привлечен к суду по такому обвинению человек, столько раз пренебрегавший собственной жизнью ради всеобщей безопасности. 4. Те же, кто по природе был злобен, непорядочен и склонен ко всякому мятежу, досадовали из-за необходимости оправдать его, но не знали, как бы им поступить иначе, поскольку не находили никакого явного подтверждения попытки установления тирании, по поводу чего взялись голосовать.
LXIII. Увидев это, Деций, тот самый, кто и речь произнес в сенате, и обеспечил запись предварительного постановления по поводу суда, поднялся и, повелев замолчать, сказал: "Поскольку, плебеи, за слова, сказанные Марцием в сенате, и за насильственные и надменные дела, явившиеся их следствием, патриции оправдывают его и нам также не позволяют обвинять, то послушайте, какое у вас другое деяние, помимо слов, благородный этот человек, оказывается, совершил, сколь своевольное и тираническое, и узнайте, какой ваш закон он упразднил, сам будучи частным лицом. 2. Все вы, конечно, знаете, что военная добыча, которую нам удается захватить благодаря доблести, является, как предписывает закон, общественной и право распоряжаться ею не получает не только какое-нибудь частное лицо, но даже сам военачальник[78]. Квестор[79] же, приняв ее, продает и деньги вносит в казну. И данный закон, с тех пор, как мы живем в этом городе, не только никто не нарушил, но даже не упрекнул, что он не хорош. Однако этот вот Марций, первый и единственный, пренебрег им, хотя он существовал и сохранял свою силу, и счел справедливым присвоить себе нашу, плебеи, общую добычу - в прошлом году, совсем недавно[80]. 3. Ведь когда вы совершили набег на землю анциатов и захватили много пленных, скота, зерна и много другого имущества, он ни квестору это не предъявил, ни сам не продал и не внес деньги в казну, но всю добычу разделил и подарил своим друзьям. Я утверждаю, что это деяние, несомненно, есть доказательство подготовки тирании. Как же иначе?! Он из общественных средств оказывает благодеяния своим льстецам, телохранителям и соучастникам замышляемой тирании. И я считаю, что это явное нарушение закона. 4. Так вот, пусть Марций, выступив, заявит одно из двух: или что он не разделил среди своих друзей добычу, которую захватил в неприятельской стране, или что, поступая так, он не нарушает закон. Ни то, ни другое он не сможет сказать в вашем присутствии. Ведь вы сами знаете оба обстоятельства - и закон, и случившееся, - и невозможно в случае его оправдания считать ваше решение справедливым и соответствующим клятвам. Итак, оставив венки, награды за доблесть, раны и прочие россказни, насчет этого поведай, о Марций: я же немедленно передаю тебе слово".
LXIV. Это обвинение произвело большую перемену настроения в обратную сторону. Ведь те, кто был нечестнее и прилагал старания для оправдания Марция, услышав это, стали уступчивое, а все злонравные, что составляли преобладающую часть плебса, всячески, конечно, старавшиеся погубить Марция, еще больше ободрились в этом стремлении, получив важное и явное основание для обвинения. 2. Ибо действительно имела место раздача добычи, случившаяся, однако, не по злой воле и не с целью подготовки тирании, как обвинял Деций, но исключительно из наилучших побуждений и ради исправления угнетавших общество зол. А именно, когда плебс еще бунтовал и был врозь с патрициями, в ту пору враги, исполнившись презрения, начали совершать набеги на римские земли и беспрерывно разорять их. И всякий раз как сенат принимал решение отправить войско, чтобы воспрепятствовать этому, никто из плебеев не шел в поход, напротив, они радовались и не обращали внимания на происходящее, сил же патрициев самих по себе было недостаточно для сражения. 3. Увидев это, Марций пообещал консулам, что, если они предоставят ему командование, он поведет на врагов войско из добровольцев и быстро тех накажет. А получив полномочия, он стал созывать клиентов, друзей и из прочих граждан тех, кому хотелось приобщиться к военному счастью полководца и его доблести. Когда же Марций решил, что собрался достаточный отряд, он повел его против врагов, находившихся в полном неведении. 4. Итак, вторгшись на их территорию, где было много всякого добра, и завладев богатой добычей, он позволил воинам все захваченное разделить между собой, чтобы принявшие участие в предприятии, получив плоды своих трудов, охотно являлись в последующие походы, а воздержавшиеся, поразмыслив, сколько благ они упустили из-за мятежа, хотя у них имелась возможность получить долю, стали разумнее в отношении будущих походов. 5. Вот каким было намерение Марция в этой истории, но из-за болезненной злобы и зависти недоброжелателей, рассматриваемый сам по себе, поступок выглядел некоего рода заискиванием перед народом и подкупом, ведущим к тирании. Так что вся площадь была наполнена криком и шумом, и ни Марций не знал, что по этому поводу привести в свое оправдание, ни консул, и никто другой, поскольку, без сомнения, им было предъявлено невероятное и неожиданное обвинение. 6. А так как никто более не стал выступать в его защиту, плебейские трибуны предложили трибам голосовать, определив в качестве наказания в судебном деле пожизненное изгнание, как я полагаю, из опасения, что к смерти он вряд ли будет приговорен. Когда же все проголосовали, то при подсчете голосов разница оказалась небольшой. Ведь из имевшихся тогда двадцати одной трибы, которым и было предложено голосовать, за свое оправдание Марций получил голоса девяти триб, так что если бы две трибы присоединились к нему, то вследствие равенства голосов он был бы оправдан, как требовал закон[81].
LXV. Это был первый в отношении патриция вызов на суд к народу. И с того времени у получавших впоследствии руководство плебсом установился обычай вызывать тех из граждан, кого считали нужным, чтобы подвергнуть их суду перед плебсом. И начав с этого, народ сильно возвысился, тогда как аристократия лишилась многого из старинного авторитета, предоставляя плебеям членство в сенате, разрешая добиваться должностей, не препятствуя получать руководство священнодействиями и остальное сделав общим для всех из того, что было самым почетным и исключительным правом только патрициев[82], - одно в силу необходимости и поневоле, а другое вследствие предусмотрительности и мудрости, о чем я расскажу в подходящее время. 2. Конечно, этот обычай - вызывать власть имущих в государстве на суд, распорядителем которого становился народ, - может дать много поводов для высказываний желающим его хвалить или хулить. Ведь уже много прекрасных и добрых людей испытали недостойную своей доблести судьбу, позорно и бесславно лишившись жизни по вине плебейских трибунов. Но многие своевольные граждане, поведением подобные тиранам, вынужденные дать отчет за свой образ жизни и нравы, понесли подобающие наказания. 3. Поэтому, когда решения принимались из наилучших побуждений и по праву укрощалась гордыня людей могущественных, тогда учреждение это выглядело чем-то великим и замечательным и всеми одобрялось, но когда доблесть человека, хорошо управлявшего общественными делами, став предметом зависти, несправедливо каралась, то остальным становилось ясно, что это нечто ужасное, и те, кто положил начало обычаю, порицались. И римляне, много раз обсуждая, следует ли упразднить этот обычай или сохранять таким, каким унаследовали от предков, не приходили ни к какому окончательному решению. 4. Если же нужно и мне самому высказать свое мнение по поводу столь важных вопросов, то мне кажется, что рассматриваемый сам по себе обычай полезен и совершенно необходим римскому государству, а лучше и хуже он становится соответственно нравам плебейских трибунов. Ведь когда эту власть получали мужи праведные и благоразумные, полагающие общественные интересы важнее собственных, тогда совершивший преступление против общества нес наказание, какое следовало, и внушал своим примером большой страх тем, кто был готов поступать точно так же, а добропорядочный гражданин, с наилучшими намерениями приступавший к общественным делам, не привлекался к постыдному суду и не подвергался обвинениям, несоответствующим его образу жизни. 5. Когда же дурные, разнузданные и алчные люди получают столь большую власть, тогда происходит обратное этому. Так что не обычай следовало исправлять как ошибочный, но следить, чтобы мужи прекрасные и достойные становились предводителями плебса и величайшие права не предоставлялись наобум случайным людям.
LXVI. Итак, первая распря, обрушившаяся на римлян после изгнания царей, имела такие вот причины и завершилась таким результатом. Затянул же я рассказ об этом для того, чтобы кто-нибудь не удивился, как патриции решились сделать плебс главой столь большой власти, хотя не было ни резни лучших граждан, ни изгнания, что, например, имело место во многих других государствах. Ведь при необычных сообщениях каждый стремится узнать причину и полагает доказательство достоверности в ней одной. 2. Соответственно, рассуждал я, моему повествованию будет значительно и даже полностью не хватать этой достоверности, если я скажу только, что патриции отдали плебеям собственную власть и, хотя они могли жить при аристократии, позволили народу распоряжаться величайшими делами, а по каким причинам эти уступки были сделаны, - обойду молчанием. Поэтому я подробно изложил все побуждения. 3. И поскольку они совершили преобразования, не оружием заставив и вынудив друг друга, но убедив словами, то я подумал, что более всего необходимо передать их речи, которые тогда произнесли вожди обеих сторон. Я ведь могу лишь удивиться, что некоторые полагают необходимым тщательно излагать только военные события и, случается, тратят много слов по поводу одного сражения, описывая характер местности, особенности вооружения, способы построения, обращения полководцев и прочее, что явилось причиной победы для тех или других, а рассказывая о гражданских волнениях и мятежах, не считают нужным сообщать речи, благодаря которым свершились необычайные и удивительные дела. 4. Ведь если и есть в римском государстве что-нибудь весьма похвальное и достойное подражания всеми людьми, вернее же, самое блестящее, превосходящее все многочисленные имевшие место замечательные деяния, им, по моему мнению, стало то обстоятельство, что и плебеи не напали на патрициев, исполнившись к ним презрения, и не забрали после нещадной резни лучших граждан все их имущество, и, с другой стороны, уважаемые люди, собственными ли силами или воспользовавшись чужеземной помощью, не погубили весь плебс, чтобы затем безбоязненно жить в городе. 5. Напротив, обсуждая вопросы равенства и справедливости как братья с братьями или дети с родителями в благоразумноіі семье, свои споры они улаживали уговорами и доводами, но никакого непоправимого или нечестивого поступка друг против друга не осмелились содеять, что, например, совершили и керкиряне во время смуты, и аргивяне, и милетцы, и вся Сицилия, и многие другие государства[83]. Именно поэтому я предпочел сделать свой рассказ скорее более тщательным, чем кратким, а каждый пусть судит, как хочет.
LXVII. Ну а тогда, после того как судебный процесс получил такой исход, плебс расходился с собрания, воспылав безрассудной гордостью и полагая, что сокрушил аристократию, патриции же - понурые и удрученные, обвиняя Валерия, послушавшись которого, они предоставили плебсу право суда. И раздавались рыдания и слезы у тех, кто жалел Марция и провожал его до дома. 2. Но не заметили, чтобы сам Марций стал жаловаться на свою судьбу и оплакивать ее, либо сказал или сделал что-нибудь иное недостойное величия его души - вообще ничего. А "еще большее благородство и твердость духа он проявил, когда пришел домой и увидел, как жена и мать раздирают от горя свои одежды, бьют себя в грудь и выкрикивают то, что естественно произносить в таких случаях женщинам, раздуваемым смертью или изгнанием с самыми близкими им родственниками. 3. Ибо он совсем не был тронут слезами и стенаниями женщин, но, лишь поприветствовав их и призвав стойко переносить горести, поручил им сыновей (старший ведь из детей был десяти лет от роду, а младший еще младенцем). Никакой же другой ласки не оказав и не распорядившись насчет того, что ему потребуется в изгнании, он поспешно отправился к воротам, никому не сообщив, куда намерен уйти.
LXVIII. А немногими днями позже наступило время избрания должностных лиц, и народ назначил консулами Квинта Сульпиция Камерина и во второй раз Спурия Ларция Флава[84]. Но какие-то постоянные тревоги охватывали граждан вследствие ниспосылаемых божеством знамений. Ведь многим являлись необычные видения и слышались голоса, хотя никакого источника звука не было; сообщали о рождениях людей и скота, заметно выходивших за пределы, соответствующие природе, вплоть до невероятного и диковинного; во многих местах оглашались оракулы и одержимые прорицаниями женщины предсказывали городу горестные и ужасные судьбы. 2. Население к тому же поразила какая-то заразная болезнь и погубила много скота, смертность людей, однако, оказалось небольшой, а беда ограничилась болезнями. Так вот, одним казалось - это случилось по воле бога, негодующего, что лучшего гражданина изгнали из отечества, а другим - что из происходящего ничто не является делом божества, но случайны и эти, и все остальные человеческие несчастья. 3. Позже на заседание сената прибыл некий больной, доставленный на носилках, по имени Тит Латиний[85], человек пожилой и владелец достаточного состояния, но живший собственным трудом и большую часть жизни проводивший в деревне. Внесенный в сенат, он сообщил, что ему показалось, будто Юпитер Капитолийский[86] явился во сне и сказал ему: "Иди, Латиний, и поведай согражданам, что они предоставили мне негодного ведущего плясуна недавней процессии, - пусть они вновь посвятят мне праздник и повторят его с самого начала, ибо этот я не принял". 4. И он рассказал, что, пробудившись, не придал никакого значения видению, но посчитал его одним из многочисленных ложных снов. Затем, вновь явившись ему во сне, тот же самый призрак бога сердился и негодовал из-за того, что он не доложил приказания сенату, и угрожал, что если он быстро этого не сделает, то познает большую беду, чтобы не пренебрегал божественными повелениями. Однако, увидев и второй сон, сказал Латиний, насчет него он пришел к тому же самому мнению, и вместе с тем он, старый человек, живущий собственным трудом, со стыдом отнесся к поручению излагать перед сенатом сны, полные предсказаний и страхов, чтобы помимо прочего не навлечь на себя насмешек. 5. А несколько дней спустя его сын, молодой и красивый, внезапно умер, унесенный не болезнями и не какой-нибудь другой видимой причиной. И опять явившись во сне, призрак бога сообщил, что за пренебрежение и презрение к его словам он уже понес одно наказание, лишившись сына, а другим подвергнется немного позже. 6. Но, рассказывал Латиний, услышав это, он принял известие с радостью, если к нему, уже равнодушному к жизни, должна прийти смерть. Однако бог возложил на него не это наказание, но наслал на все члены тела невыносимые, ужасные страдания, так что ни одной своей частью он не мог пошевелить без крайнего напряжения. Тогда-то он сообщил о случившемся друзьям и по их совету прибыл в сенат. Так вот, во время рассказа об этом ему стало казаться, что он понемногу избавляется от болей, и когда он все изложил, то, встав с носилок и громко призвав бога, ушел домой через город здоровым на собственных ногах.
LXIX. Сенат же преисполнился страха, и все остолбенели, будучи не в состоянии объяснить, что было сказано богом и, в конце концов, что за плясун, шедший впереди процессии, показался ему негодным. Затем кто-то из них, вспомнив один случай, рассказывает его, и все засвидетельствовали его истинность. А было вот что. Римский гражданин, не безвестный, передав своего раба сотоварищам по рабству увести для наказания смертью, чтобы наказание раба стало непременно видно всем, повелел тащить его, бичуя, через Форум и все другие известные места города, предшествуя процессии, которую в тот момент город устраивал в честь бога. 2. Те же, кто вел раба на казнь, вытянув обе его руки и привязав их к колодке, тянувшейся вдоль груди и плечей вплоть до запястьев, следовали за ним, хлеща бичами по голому телу. А он, одолеваемый такой мукой, издавал зловещие вопли, которые порождала боль, и под ударами совершал безобразные движения. Все признали, что именно он и есть указываемый богом негодный танцор[87].
LXX. Поскольку же я дошел до этой части своего повествования, то полагаю, что не следует обойти вниманием обряды, исполняемые римлянами по поводу данного праздника, - не для того, чтобы рассказ у меня стал привлекательнее, обретя театральные дополнения и поцветистее описания, но чтобы доказать одно из важных утверждений, а именно, что народы, совместно основавшие город римлян, были эллинами, переселившимися из самых известных мест, а не варварами и бродягами, как считают некоторые. 2. Ведь я обещал в конце первой книги[88], которую я написал об их происхождении и издал, подтвердить многочисленными свидетельствами это утверждение, приводя в доказательство их старинные обычаи, законы и нравы, которые они сохраняют вплоть до моего времени такими, какими получили от предков. Я не считаю, что тем, кто записывает древние местные истории, достаточно изложить их в заслуживающей доверия манере в том виде, как они узнали их от местных жителей, но думаю, что и этим историям требуются многочисленные неоспоримые подтверждения, если они должны выглядеть достоверными. 3. Среди них, убежден я, первыми и наиглавнейшими из всех доказательств являются обряды, совершаемые в каждом городе при установленном предками почитании богов и божеств. Ведь именно их в течение самого длительного времени сохраняют и Эллада, и варварский мир и считают недопустимым вносить сюда какие-либо новшества, удерживаемые страхом перед божественным гневом. 4. Особенно же это изведали варвары по многим причинам, излагать которые в настоящий момент незачем, и никакой ход времени до сих пор не склонил их забыть или нарушить что-нибудь касающееся священнодействий богов, - ни египтян, ни ливийцев, ни галлов, ни скифов, ни индийцев и никакой другой варварский народ вообще, разве только некоторые, оказавшись когда-то под чужой властью, были вынуждены перенять обычаи завоевателей. Однако римскому государству ни разу не пришлось испытать такого рода судьбу, напротив, оно само устанавливает всегда законы для других. 5. Итак, если бы их происхождение было варварским, то сами они были бы весьма далеки от забвения отеческих священнодействий и своих традиций, благодаря которым достигли столь великого процветания, что даже у всех прочих народов, которыми они правили, успешно ввели почитание богов по их собственным, римским, обычаям. И ничто не помешало бы варваризации римлянами всего эллинского мира, который уже седьмое поколение[89] находится под их властью, если бы они действительно были варварами.
LXXI. Конечно, другой бы решил, что и сами совершаемые ныне в городе обряды дают достаточно немаловажных указаний на древние нравы. Но чтобы кто-нибудь не счел это обоснование слабым в силу того неправдоподобного предположения, что, захватив весь эллинский мир, римляне охотно переняли бы лучшие обычаи, отвернувшись от своих собственных, я приведу свидетельство из того времени, когда они еще не имели верховенства над Элладой и даже господства над какой-либо другой заморской территорией, используя авторитет Квинта Фабия[90] и ни в каком ином ручательстве более не нуждаясь, - ведь он самый древний автор из написавших о римской истории и приводит доказательства не только из числа того, что услышал от кого-то, но также из того, что сам знал.
2. Так вот, этот праздник римский сенат постановил проводить, как и раньше я говорил, в соответствии с обетами, принесенными диктатором Авлом Постумием, когда он собирался вступить в сражение с отпавшими латинскими городами, пытавшимися вернуть к власти Тарквиния[91]. А тратить ежегодно на жертвоприношения и состязания сенат назначил пятьсот мин серебра[92], и столько расходовали на праздник вплоть до Пунической войны. 3. Итак, в эти священные дни много иного происходило по эллинским обычаям - и относительно всенародных празднеств, и приема чужеземцев, и прекращения военных действий, рассказывать о чем было бы долгим делом, - но также и то, что касается торжественного шествия и жертвоприношения, и то, что относится к соревнованиям (достаточно ведь перечислить из этого хотя бы неупомянутое), а именно вот что:
LXXII. Прежде чем начать состязания, те, кто имел высшую власть, устраивали богам процессию, ведя ее от Капитолия и через Форум к Великому цирку[93]. А во главе процессии первыми шли сыновья римлян, близкие к возмужалости и имеющие возраст, позволяющий участвовать в шествии, - на конях те, чьи отцы обладали цензом всадников, и пешими, кому надлежало служить в пехоте, одни по турмам[94] и центуриям, а другие по имущественным разрядам и группам, словно отправляясь в школу, - чтобы чужеземцам стал виден цвет государства, что должен возмужать, каков он был, его численность и красота. 2. За ними следовали возницы, погонявшие четырехконные и двуконные колесницы, а также незапряженных лошадей. После них - участники состязаний в легкой и тяжелой атлетике, обнажив все тело, но закрыв чресла. Этот обычай продолжал сохраняться в Риме и до моего времени, подобно тому как первоначально происходило у эллинов, но в Элладе он был упразднен, и упразднили его лакедемоняне. 3. Ведь первым, кто решился обнажить тело и голым пробежал на Олимпийских играх, был лакедемонянин Аканф на пятнадцатой Олимпиаде[95]. А до этого все эллины стыдились показывать на состязаниях полностью обнаженные тела, как указывает Гомер, являясь самым надежным и древнейшим из свидетелей, изображая героев опоясывающимися. По крайней мере, описывая схватку Аякса и Одиссея, состоявшуюся при погребении. Патрокла, он говорит:
Так опоясавшись оба, выходят бойцы на средину[96].
4. И еще более явно он показывает это в "Одиссее" по поводу кулачного боя Ира и Одиссея, в следующих стихах:
Так он сказал. Женихи согласились. Тогда сын Лаэртов
Рубище снял и себя им, пристойность храня, опоясал.
Тут обнаружились крепкие ляжки, широкие плечи,
Твердая грудь, жиловатые руки[97].
А изображая нищего, уже не желающего биться и робеющего, поэт сказал следующее:
Так говорили они. Обуяла великая трусость
Ира. Ею, опоясав, женихи[98] притащили насильно[99].
Итак, очевидно, что римляне, соблюдающие до сих пор этот древний обычай, имевшийся у эллинов, не у нас позже познакомились с ним, но даже не изменили его со временем, подобно нам. 5. А за участниками состязаний следовали многочисленные группы плясунов, разделенные на три части: первые - из мужчин, вторые - из юношей, последние же - из мальчиков. Их сопровождали флейтисты, играющие на старинных флейтах, коротких и маленьких, как и вплоть до настоящего времени происходит, и кифаристы, играющие на семиструнных лирах, отделанных слоновой костью, и на так называемых барбитонах[100]. У эллинов их употребление, будучи исконным, прекратилось при мне, у римлян же сохраняется при всех древних жертвоприношениях. 6. Снаряжением танцоров были пурпурные туники, стянутые бронзовыми воинскими поясами, мечи, привешенные сбоку, копья, короче средних, а у взрослых мужчин, кроме того, бронзовые шлемы, украшенные замечательными гребнями и перьями. Во главе же каждой группы шествовал один человек, который задавал остальным фигуры танца, первым изображая воинственные и стремительные движения, обычно в прокедевматических ритмах[101]. 7. Но, в действительности, эллинским был и этот в особенности очень древний обычай, - а именно: пляска с оружием, называемая "пиррихой", - ведь либо Афина первой начала по поводу истребления титанов[102] водить хороводы и танцевать от радости с оружием в честь победы, либо ее еще раньше ввели куреты[103], когда, нянча Зевса, хотели развлечь его звоном оружия и ритмическим движением тел, как сообщает предание. 8. Гомер также показывает древность и этого обычая как собственно эллинского, - во многих разных местах, но прежде всего при описании изготовления щита, который, говорит он, Ахиллу подарил Гефест. Ведь, представив на нем два города, один украшаемый благами мира, а другой страдающий от войны, в том, которому назначает лучшую участь, изображает, естественно, праздники, свадьбы, пиры и, в частности, сообщает:
Юноши хорами в плясках кружатся; меж них раздаются
Лир и свирелей веселые звуки; почтенные жены
Смотрят на них и дивуются, стоя на крыльцах воротных[104].
9. И, рассказывая затем, что на щите изображен еще один, критский, хоровод из неженатых юношей и девушек, поэт высказался таким образом:
Там же Гефест знаменитый извил хоровод разновидный,
Оному равный, как древле в широкоустроенном Кноссе
Выделал хитрый Дедал Ариадне прекрасноволосой.
Юноши тут и цветущие девы, желанные многим,
Пляшут, в хор круговидный любезно сплетяся руками[105].
И, повествуя об украшениях участников хоровода, чтобы показать нам, что мужчины танцевали с оружием, он говорит следующее:
Тех - венки из цветов прелестные всех украшают;
Сих - золотые ножи на ремнях чрез плечо серебристых[106].
А изображая руководителей их пляски, которые начинают первыми и задают ритм остальным, поэт пишет вот что:
Купа селян окружает пленительный хор и сердечно
Им восхищается; два среди круга их акробата[107],
Пение в лад начиная, чудесно вертятся в средине[108].
10. Однако не только в воинственной и серьезной пляске этих групп, которой римляне пользовались при жертвоприношениях и шествиях, каждый может увидеть их родство с эллинами, но также в пляске насмешливой и шуточной. Ведь после танцоров с оружием в процессии шествовали группы, изображающие сатиров[109], которые показывали эллинский танец сикиннида[110]. А одеянием у них было: у одних, похожих на силенов[111], ворсистые туники (некоторые называют их хортаями[112]) и накидки из всевозможных цветов, у других же, похожих на сатиров, пояса и козлиные шкуры, на голове - стоящие дыбом гривы волос, и прочее тому подобное. Они высмеивали и передразнивали серьезные движения танца, обращая их в смех. 11. Также и триумфальные въезды показывают, что язвительные шутки на манер сатиров издревле свойственны римлянам. Ведь воинам-победителям было разрешено осмеивать в стихах и вышучивать известнейших людей вместе с самими полководцами, как и участникам торжественной процессии на повозках в Афинах[113]. Причем раньше они отпускали шутки в прозе, ныне же поют импровизированные стихотворения[114]. 12. И также при погребении выдающихся людей я видел идущих перед погребальными носилками (наряду с прочими сопровождающими) танцоров, которые изображали сатиров и плясали танец сикиннида, в особенности же при похоронах людей богатых. А по поводу того, что шутки и танец на манер сатиров не были изобретением ни лигуров[115], ни умбров, ни каких-либо других варваров, живущих в Италии, но именно эллинов, я боюсь показаться кому-нибудь даже докучливым, желая более многословно доказывать общепризнанный факт. 13. После же этих плясунов[116] проходили толпой кифаристы и много флейтистов, а после них те, кто нес кадильницы, в которых всю дорогу курились благовония и ладан, и те, кто проносил утварь для торжественных процессий, сделанную из серебра и золота, как посвященную богам, так и общественную. А в конце всего в процессии участвовали кумиры богов, переносимые мужчинами на своих плечах, являющие и облик, подобный изображениям, создаваемым у эллинов, и одеяния, и символы, и дары, создателями которых и подателями людям они считаются. Несли статуи не только Юпитера, Юноны, Минервы, Нептуна и прочих, кого эллины причисляют к двенадцати богам[117], но и более древних, от которых, как сообщают мифы, произошли эти двенадцать богов, а именно: Сатурна, Опс, Фемиды, Латоны, Парк, Мнемосины[118] и всех остальных, чьи храмы и святилища имеются у эллинов, а также тех, кто, согласно мифам, родился позднее, после того как Юпитер получил власть, то есть Прозерпины, Луцины, Нимф, Муз, Гор, Граций, Либера[119], и тех, кто были полубогами и чьи души, покинув смертные тела, как рассказывают, взошли на небо и удостоились тех же почестей, что и боги, - Геркулеса, Эскулапа, Диоскуров, Елены[120], Пана[121] и бесчисленных других. 14. Однако, если те, кто основал Рим и учредил этот праздник, были варварами, то почему им следовало чтить всех эллинских богов и божеств, а унаследованными от предков пренебрегать? Или пусть кто-нибудь укажет нам другое племя помимо эллинского, для которого названные священнодействия являются отеческими, и тогда пусть отвергает это доказательство как неправильное. 15. А после завершения шествия консулы и те из жрецов, коим дозволено священным законом, тотчас приносили в жертву быков, и способ жертвоприношений был такой же, как у нас. Ведь и сами омыв руки, и жертвы окропив чистой водой и посыпав плоды Деметры[122] на их головы, а затем помолясь, они тогда лишь приказывали помощникам совершить эти жертвоприношения. И одни из помощников, когда жертва еще стояла, били ей в висок дубиной, а другие, когда она падала, подставляли жертвенные ножи. И после этого, ободрав и разрубив туши, они брали первинки от внутренностей каждой жертвы и от всякой другой части туш и, обсыпав их мукой из полбы, подносили в корзинах совершающим жертвоприношение жрецам. Те же, возложив первинки на алтари, разводили под ними огонь и возливали вино на оснащаемые жертвы. 16. А то, что каждый обряд совершался по правилам, установленным для церемонии жертвоприношения эллинами, легко узнать из поэзии Гомера. Ведь он выводит героев и руки омывающих, и жертвенный ячмень[123] использующих - там, где говорит:
Руки водой омывают и соль и ячмень подымают.[124]
И срезающих волосы с головы жертвы, и возлагающих их на огонь, описывая таким образом:
Шерсти щепотку сорвав с головы у свиньи светлозубой,
Бросил ее он в огонь.[125]
И бьющих дубинами в лоб жертвенных животных, и закапывающих в жертву упавших, как изображает при описании жертвоприношения Евмея:
Тут он ударил свинью сбереженным от рубки поленом;
Замертво пала она, и ее опалили, дорезав[126].
17. И берущих первинки от внутренностей и от прочих частей туши, и обсыпающих их ячменной мукой, и обжигающих на алтарях, как показывает при том же самом жертвоприношении:
... м первый из каждой
Части кусок, отложенный на жир для богов, был Евмеем
Брошен в огонь, пересыпанный ячной мукой[127].
18. Я знаю из собственных наблюдений, что еще и в мое время римляне именно так поступают при жертвоприношениях. И довольствуясь вот этим одним доказательством, я убежден, что оеноватаіи Рима были не варварами, а эллинами, которые сошлись из многих мест. Конечно, возможно, что немногие обычаи, касающиеся жертвоприношений и праздников, и некоторые варвары соблюдают подобно эллинам, но, чтобы они делали все одинаково, - это невероятно.
LXXIII. Остается же мне еще немного рассказать и о состязаниях, которые устраивали после торжественного шествия. Первыми проходили соревнования в беге четырехконных и двуконных колесниц, а также незапряженных лошадей, как у эллинов и в древности на Олимпийских играх, и вплоть до настоящего времени. 2. И в конных состязаниях два обычая из очень древних продолжают соблюдаться римлянами вплоть до моего времени в том же виде, как было установлено изначально. Один - касательно колесниц с тремя лошадьми, который у эллинов вышел из употребления, хотя был старинным обычаем героической эпохи, которым, как изображает Гомер, эллины пользовались в сражениях. А именно, двух лошадей, запряженных тем способом, каким запрягается парная упряжка, сопровождала третья дополнительная лошадь, привязываемая постромками, которую древние называли пристяжной, поскольку она была пристегнута сбоку, а не запряжена вместе с другими. Другой же обычай, еще сохраняющийся в немногих эллинских городах при некоторых древних священнодействиях, - это бег тех, кто сопровождал колесницы. 3. А именно, когда конные состязания подходят к концу, те, кто ехал на колесницах вместе с возницами и кого поэты называют парабатами, афиняне же апобатами[128], соскакивают с колесниц и сами соревнуются друг с другом в беге на один стадий[129]. Когда же конные скачки завершались, тогда выступали те, кто состязался в силе собственного тела, - бегуны, кулачные бойцы и борцы. Ведь именно эти три вида атлетических соревнований были у эллинов в старину, как показывает Гомер при описании погребения Патрокла[130]. 4. А в промежутках между атлетическими соревнованиями римляне показывали типично эллинский обычай, самый лучший из всех, награждая венками и публично объявляя о почестях, коими они чтили своих благодетелей, как происходило в Афинах во время дионисовых празднеств[131], и показывая собравшимся на зрелище добычу, которую они захватили на войне. 5. Однако же, как нехорошо было вообще не сделать никакого упоминания об этих обычаях, когда тема требовала, так и не подобало затягивать рассказ больше, чем нужно. Ведь пора возвращаться к прерванному повествованию.
Итак, когда от того, кто вспомнил происшествие, сенат узнал обстоятельства касательно раба, отведенного на наказание по приказу господина и оказавшегося впереди торжественной процессии, то понял, что именно его бог называл негодным руководителем танцоров, о чем я говорил. Разыскав владельца, подвергшего раба мучениям, и наложив наказание, коего тот заслуживал, сенат постановил устроить в честь бога с самого начала повторную процессию и повторные состязания на вдвое большие средства, чем было раньше.
И таково было свершенное при этих консулах.


[1] 492 г. до н.э. О событиях этого года см.: Ливий. II. 34. 1–6.
[2] Речь идет о первой сецессии («оде из Рима) плебеев в 494 г. до н.э., закончившейся учреждением должности плебейских трибунов.
[3] Помптинская равнина – болотистая местность на побережье Лация в 80 км к юго-востоку от Рима между городами Цирцеи и Таррацина.
[4] Гелон стал тираном сицилийского города Гелы в 491 г. до н.э., захватив власть после гибели прежнего тирана Гиппократа, чьим сподвижником он являлся, а с 485 г. до н.э. до своей смерти в 478 г. до н.э. был тираном Сиракуз. Прославился крупной победой над карфагенянами при Гимере в 480 г. до н.э., отдавшей в его руки почти всю Сицилию.
[5] Дионисий Сиракузский, самый известный сицилийский тиран, правил Сиракузами с 405 по 367 г. до н.э., создав крупную державу в Сицилии и Южной Италии. Вел активную борьбу с карфагенянами.
[6] Гай Лициний Макр (первая половина I в. до н.э.) – автор римской истории «Анналы», представитель так называемой «младшей анналистики», отличавшейся склонностью к вымыслам и фальсификациям, стремлением придать историческому повествованию занимательный характер.
[7] Гней Геллий (вторая половина II в. до н.э.) – автор римской истории «Анналы», представитель так называемой «средней анналистики». Первый перешел от сжатого рассказа к широкому повествованию об исторических событиях.
[8] 491/490 г. до н.э. Хронология Дионисия на два года отличается от общепринятой (ср. примеч. 1).
[9] 406/405 г. до н.э.
[10] «Конъектура Геления (Gelenius). В рукописях: «после лета».
[11] Вольски – италийское племя, в конце VI в. до н.э. спустившееся с Апеннинских гор и поселившееся на юге Лация. Окончательно покорены римлянами в 338 г. до н.э.
[12] Италийские Кумы, самая северная греческая колония в Италии, были основаны в Кампании около 750 г. до н.э. переселенцами из эвбейских городов Халкида и Эретрия. Возможно, названы в честь городка Кумы, вошедшего в состав Халкиды. В 338 г. до н.э. жители Кум получили римское гражданство без права голосования, затем Кумы стали римской колонией.
[13] Битва римлян с латинами (499 или 496 г. до н.э.) около Регилльского озера во время первой Латинской войны, закончившейся заключением в 493 г. до н.э. союзного договора, который действовал до 340 г. до н.э. См.: Дионисий. VI. 3–13; Ливии. И. 19–20.
[14] Аристодем был тираном Кум примерно с 505/504 по 491/490 г. до н.э.
[15] Прозвище переводится по-разному: «Тихий», «Изнеженный» и т.д., – чаще принят перевод «Кроткий».
[16] 524/523 г. до н.э.
[17] Речь идет об Адриатическом море. См.: Дионисий. I. 10. 1; 18. 3.
[18] Тиррены – этруски; умбры – италийское племя, жившее на северо-востоке Апеннинского полуострова; дивны – жители северной Апулии (средняя Италия).
[19] Как правило, эту реку называли Кланий (Clanius).
[20] Ариция – латинский город в 25 км к юго-востоку от Рима.
[21] Символ просьбы и мольбы, знак мирных намерений.
[22] Дионисий. V. 36. 1–2.
[23] Гиматий – широкий кусок шерстяной или льняной ткани продолговатой формы. Использовался в Древней Греции в виде плаща как мужская и женская верхняя одежда. В V в. до н.э. его размеры достигали 2,9x1,8 м. Нередко гиматий раскрашивались и украшались.
[24] Здесь употреблен термин «исегория» (равное право голоса), понимаемое широко как «равноправие».
[25] Гимнасий – помещение для занятий физическими упражнениями.
[26] Хитон – основное древнегреческое одеяние мужчин и женщин в виде рубашки из шерстяных или льняных тканей. Состоял из одного или двух кусков ткани, скрепленных на плечах застежками (фибулами). Доходил до колен или до пят и подпоясывался. Длинный хитон обычно носили женщины.
[27] Озеро с вредными испарениями близ Кум, пользовавшееся дурной славой: считалось, что здесь находится вход в царство мертвых.
[28] Это случилось в 491/490 г. до н.э.
[29] Велитры – изначально латинский город в 35 км к юго-востоку от Рима, неоднократно захватывавшийся вольсками.
[30] Здесь употреблены два греческих термина – «эпойки» (поселенцы) и «клерухи» (колонисты). В классическую эпоху клерухами называли переселенцев, сохранявших, в отличие от эпойков, гражданство того полиса, который выводил колонию. В эллинистическую эпоху так называли в основном военных поселенцев. Но строгого различия между терминами все же не было.
[31] В 50 км к юго-востоку от Рима. Принадлежал вольскам.
[32] Имя Сицинии здесь, вероятно, употреблено ошибочно вместо Ицилий, как предположил Силбург (Sylburg).
[33] Эдилы (от лат. aedes: «здание») – низшие должностные лица республиканского Рима. Они появились вместе с плебейскими трибунами в 494 г. до н.э., будучи их помощниками, и отвечали за плебейский архив, а также выполняли иные поручения трибунов. Ежегодно выбирались два эдила. В 367 г. до н.э. была учреждена патрицианская должность двух так называемых курульных эдилов. В дальнейшем эдилы отвечали за общественный порядок и благоустройство в городе Риме, за рынки и снабжение продовольствием, а также за устройство общественных игр. Обладали они и некоторыми судебными функциями.
[34] Дионисий. VI. 45; 70.
[35] «Право помощи» (ius auxilii), предоставленное плебейским трибунам при учреждении их должности, означало возможность наложения запрета (veto) на решение сената или патрицианского магистрата.
[36] В греческом тексте – «Гефест». Римский Вулкан – бог огня, что сближало его с греческим богом. Имел в Риме своего отдельного жреца из числа так называемых младших фламинов. Священный участок Вулкана, упомянутый как храм в том же контексте и ранее (Дионисий. VI. 67. 2), находился выше Комиции, места народных собраний, у подножия Капитолийского холма.
[37] См. примеч. 32.
[38] Зависимые от глав отдельных патрицианских родов или семейств люди. Получая от своих покровителей (патронов) землю и поддержку в суде, как и по другим поводам, клиенты были обязаны служить в военном отряде патрона, поддерживать его в политической деятельности, иногда помогать материально. Клиенты входили в род патрона. Отношения клиента и патрона рассматривались как основанные на взаимных обязательствах.
[39] См.: Дионисий. VI. 92–94. Анций – главный город вольсков на побережье Лация в 45 км к югу от Рима. Первоначально принадлежал латинам.
[40] О событиях этого года см. также: Ливий. П. 34. 7 и след.
[41] Ок. двух тысяч тонн.
[42] О событиях, связанных с судом над Кориоланом, см.: Ливий. II. 34. 9–35. 6; Плутарх. Гай Марций. 16–21. У Плутарха Кориолану посвящена отдельная биография.
[43] Имеются в виду кредитные и арендные договоры: именно массовая задолженность, приводившая к долговой кабале, и разорение плебса послужили причиной первой сецессии.
[44] Речь идет о должности плебейских трибунов, учрежденной во время первой сецессии плебеев в 494 г. до н.э. Специальным священным законом личность трибунов была объявлена неприкосновенной. Человек, оскорбивший их словом или делом, становился «проклятым» и любой мог его безнаказанно убить. Имущество такого преступника посвящалось какому-нибудь божеству и подвергалось конфискации.
[45] Рукописи дают имя Суцеллий. Имя Гай Визеллий предложил Кисслинг (Kiessling-). a Портус (Portus) – Гай Ицилий
[46] Речь идет о первой сецессии плебеев в 494 г. до н.э.
[47] Тарпейская скала – крутой обрыв на Капитолийском холме. Трупы преступников волокли затем крючьями к Тибру и сбрасывали в реку.
[48] Триба – территориальное подразделение римского государства.
[49] Имеется в виду постановление сената.
[50] Имя Деций предложено Селением, во всех рукописях: Луций.
[51]
[52] См. примеч. 49.
[53] В некоторых рукописях: «позорнейшее».
[54] Закон 509 г. до н.э. давал гражданину право апеллировать к народному собранию в случае его осуждения магистратом на казнь или телесное наказание.
[55] Конъектура Кобе (Cobet). Во всех рукописях: «от войн».
[56] Здесь пропущено несколько слов. На лакуну указал Синтенис (Sintenis).
[57] Речь идет о договоре, которым завершилась первая сецессия плебеев в 494 г. до н.э. По современному счету, это был третий год после сецессии (древние считали временные интервалы включительно).
[58] Т.е. плебейских трибунов, чья личность считалась священной и неприкосновенной.
[59] Конъектура Кисслинга. Во всех рукописях: «по природе».
[60] Бывшие консулы.
[61] Конъектура Синтениса. Во всех рукописях: «присутствующим».
[62] В рукописях пропущено одно или несколько слов.
[63] Конъектура Силбурга. Во всех рукописях: «воинственного».
[64] Речь идет о законе Валерия 509 г. до н.э. (см. примеч. 54).
[65] В рукописях отсутствует упоминание монархии, хотя ниже говорится и о ней. Здесь и далее излагается известная теория о круговороте форм правления и преимуществах смешанного строя. Эта теория была разработана в трудах, главным образом Аристотеля, Полибия и Цицерона.
[66] Конъектура Райске (Reiske). Во всех рукописях: «замыслах».
[67] Это было обычной римской практикой: между объявлением о каком-либо общественном деле и голосованием по его поводу на народном собрании должно было пройти три рыночных дня (trinundinum). Учитывая римскую практику считать временные интервалы включительно, этот период должен был охватывать две римские недели по восемь дней, но, возможно, и три.
[68] У римлян – нундины («девятые дни»), т.е. последние дни их восьмидневных недель, считая включительно.
[69] Перед началом центуриатного собрания сознавший его магистрат осуществлял ауспиции (гадание по птицам, в данном случае по их полету). Кроме того, совершались жертвоприношения и возносились молитвы в присутствии понтификов, авгуров и других жрецов.
[70] Центурион – командир центурии (сотни), назначался из опытных солдат.
[71] Ливии (I. 43. 3) отнес две центурии ремесленников к первому разряду, как и Цицерон (О государстве. II. 39), но у последнего одна центурия ремесленников.
[72] Линий (I. 43. 7) относит их к пятому разряду и добавляет третью центурию легковооруженных запасных (так называемых акцензов).
[73] Каждая центурия имела один голос, который определялся голосованием внутри нее.
[74] Эта центуриатная система, согласно античной традиции, была установлена реформами шестого римского царя Сервия Туллия. Более подробно Дионисий пишет о ней в рассказе об этом царе (ГѴ. 16–21). Ср.: Ливии. I. 43; Цицерон. О государстве. II. 38–40.
[75] На трибутном народном собрании граждане голосовали по территориальным подразделениям (трибам), где каждая триба имела один голос. Никаких иных различий между гражданами здесь не устанавливалось.
[76] Ливии утверждает, что Кориолан не присутствовал на суде. См.: Ливии. II. 35. 6.
[77] В римской армии сложилась развитая система поощрений, включавшая наградные венки за доблесть: тому, кто взойдет первым на вал вражеского лагеря, стену города или корабль противника, вручался венок из золота; спасшему согражданина – дубовый венок, весьма высоко ценившийся. Чрезвычайно редким был венок из травы – тому, кто спас целое войско.
[78] Это утверждение не вполне верно. В республиканском Риме главнокомандующий имел весьма значительные права в отношении своей воинской добычи (manubiae). Он мог сдать ее в казну, а мог всю иди часть разделить среди воинов: имело место и недовольство воинов скупым полководцем. Часть добычи он оставлял себе, правда, эта доля в основном шла на общественные нужды – строительство храмов, иных сооружений, устройство игр и т.п. Ситуация регулировалась обычаем и общественным мнением, но не законом.
[79] Квесторы – первоначально их было двое, но постепенно число достигло сорока (при Цезаре). Их задачей было проведение расследований по уголовным делам, но вскоре они приобрели функции государственных казначеев.
[80] См.: Дионисий. VII. 19.
[81] Неясно, о каком равенстве говорит Дионисий при нечетном числе триб. Ту же самую цифру в 21 трибу дает и Ливии (II. 21. 7; ср. VI. 5. 8).
[82] Речь идет о политических правах, завоеванных плебеями в ходе сословной борьбы, продолжавшейся до 287 г. до н.э.
[83] Ожесточенные гражданские столкновения на острове Керкира у западного побережья Балканской Греции имели место в 427–425 гг. до н.э. в ходе Пелопоннесской войны (431–404 гг. до н.э.), самого мощного внутригреческого конфликта. См. их описание у Фукидида (III. 70–85; IV. 46–48). В 371 г. до н.э. в Аргосе (полуостров Пелопоннесе) толпа забила палками 1200 или 1500 состоятельных граждан по обвинению в антидемократическом заговоре. В Милете на западном побережье Малой Азии внутренние распри сопровождали становление гражданской общины в VI в. до н.э. Многочисленные столкновения внутри сицилийских городов не позволяют точно определить, что имел в виду Дионисий.
[84] 490 г. до н.э. В рукописях ошибочно «Сергий» вместо «Спурий». Его первое консульство было шестнадцать лет назад (Дионисий. V. 36).
[85] Во всех рукописях: «Латин».
[86] Юпитер Капитолийский – бог-покровитель римского государства, чей храм находился на Капитолии и считался главным римским храмом (освящен в 509 г. до н.э.).
[87] Историю Тита Латания см.: Ливии. II. 36; Плутарх. Гай Марций. 24–25; Августин. О граде Божьем. IV. 26.
[88] Дионисий. I. 90. 2.
[89] Ср.: Дионисий. I. 3. 5; III. 69. 6.
[90] Квинт Фабий Пиктор (вторая половина III в. до н.э.) – сенатор, первый римский историк-анналист, изложивший прозой историю Рима с мифических времен по годам правления магистратов. Писал на греческом языке. Его труд пользовался широкой популярностью у последующих историков.
[91] Дионисий. VI. 17. 2. Но об осуществлении обетных игр Дионисий не сообщал.
[92] Мина – денежная и счетно-весовая единица древней Греции. Афинская мина составляла 436,6 грамма серебра.
[93] Великий цирк – место для конных ристаний в долине между Палатинским и Авентинским холмами. Построен, согласно традиции, царем Тарквинием Древним. См.: Дионисий. III. 68.
[94] Турма (греч. ϊλη) – отряд из 30 всадников.
[95] 720 г. до н.э.
[96] «Илиада» здесь и далее дана в переводе И. Гнедича. См.: Гомер. Илиада. XXIII. 685. Но эта строчка относится к схватке Эпея и Эвриала. Описание начала схватки Аякса и Одиссея находится ниже (XXIII. 710) и несколько отличается от приведенного Дионисием.
[97] «Одиссея» здесь и далее дана в переводе В. Жуковского. См.: Гомер. Одиссея. XVIII. 66–69.
[98] Рукописи Гомера дают: «слуги».
[99] Гомер. Одиссея. XVIII. 75–76.
[100] Барбитон – струнный инструмент, подобный лире.
[101] Прокелевматический размер составлял четыре кратких слога.
[102] Титаны – в греческой мифологии боги второго поколения, порожденные Землей-Геей и Небом-Ураном. Младший из титанов, Кронос, сверг своего отца и стал верховным богом. В свою очередь, он был лишен власти своим сыном Зевсом. Зевсу и его братьям и сестрам (олимпийским богам) пришлось выдержать сражение с титанами, которое длилось, по преданию, десять лет (титаномахии).
[103] Куреты – в греческой мифологии демонические существа, составлявшие окружение Великой матери богов Реи-Кибелы. Кронос, опасаясь за свою власть, проглатывал своих детей, и лишь Зевса Рея, его мать, сумела спрятать на острове Крит. Куреты нянчили Зевса, заглушая плач младенца ударами мечей по щитам.
[104] Гомер. Илиада. XVIII. 494–496.
[105] Там же. XVIII. 590–594.
[106] Там же. XVIII. 597–598.
[107] В переводе Н. Гнедича – «головохода».
[108] Гомер. Илиада. XVIII. 603–605.
[109] Сатиры – в греческой мифологии демоны плодородия, входившие в свиту бога виноградарства Диониса. Изображались с человеческим телом, но с копытами, лошадиными хвостами и ушами или козьими рожками.
[110] Сикиннида – фригийский танец, исполнявшийся в культе малоазиатского божества Сабазия, отождествленного с Дионисом.
[111] Силены – примерно то же самое, что и сатиры, от которых их зачастую трудно отличить (см. примеч. 109).
[112] В переводе употреблено римское название «туника» для обозначения одежды, подобной греческому хитону (см. примеч. 25). «χορταιος» – дословно «относящийся к скотному двору».
[113] Это было частью зимнего праздника в честь Диониса, проходившего в священной местности Леней (отсюда и название праздника – Ленеи).
[114] Известна непристойная песенка о Цезаре, которую пели солдаты во время его триумфа. См.: Светоний. Божественный Юлий. 49.
[115] Лигуры – древнейшие племена, в I тыс. до н.э. жившие на северо-западе Апеннинского полуострова. Во II тыс. до н.э. населяли обширную территорию от Пиренеев до Альп, западную часть северной Италии и остров Корсику.
[116] Дионисий опять возвращается к рассказу о римском празднике.
[117] У Дионисия названы следующие греческие боги: Зевс (верховный бог неба), Гера (его жена и сестра, покровительница брака), Афина (богиня мудрости и справедливой войны), Посейдон (бог морей и покровитель коневодства). Это третье поколение богов в греческой мифологии (олимпийские боги).
[118] У Дионисия названы следующие греческие боги: Кронос (один из титанов, чье правление ассоциировалось с «золотым веком»), Рея (его жена, отождествленная с ней римская Опс считалась богиней плодородия и урожая), Фемида (богиня правосудия), Лето (мать Аполлона и Артемиды), Мойры (богини судьбы), Мнемосина (богиня памяти, мать муз).
[119] У Дионисия названы следующие греческие боги: Персефона (владычица царства мертвых и олицетворение земного плодородия), Илифия (богиня деторождения), Нимфы (божества природы, олицетворявшие различные ее силы и явления), Музы (богини поэзии, искусства и наук). Горы (богини времен года, охранительницы порядка и законности), Хариты (богини плодородия, красоты, радости), Дионис (бог плодоносящих сил природы, покровитель виноградарства и виноделия).
[120] Упоминание Елены выглядит странным, хотя она получала божественные почести в разных частях греческого мира. Кисслинг предложил Силена, Якоби – Селену.
[121] У Дионисия названы: Геракл (сын Зевса и смертной женщины Алкмены, прославился своими двенадцатью подвигами), Асклепий (сын Аполлона, покровитель врачевания), Диоскуры (братья-близнецы Кастор и Полидевк, покровители всадников), Елена (их сестра, виновница Троянской войны, древнейшее божество растительности), Пан (бог лесов и полей, покровитель пастухов и охотников, входил в свиту Диониса).
[122] Имеется в виду крупного помола мука из поджаренной полбы с солью (mola salsa), употреблявшаяся римлянами при жертвоприношениях. Ее изготовляли жрицы-весталки в течение восьми дней в мае.
[123] Употреблялся греками при жертвоприношениях, поджаренный и смешанный с солью (цельный или крупного помола). Им посыпали голову жертвы и алтарь.
[124] Гомер. Илиада. I. 449.
[125] Гомер. Одиссея. XIV. 422.
[126] Там же. XIV. 425–426.
[127] Там же. XIV. 427–429.
[128] Парабат – досл.: «тот, кто движется (идет или скачет) рядом». Апобат – досл.: «тот, кто соскакивает (с лошади или колесницы)». Последний термин соответствует латинскому desultor (наездник-вольтижер), который перепрыгивал во время скачки с лошади на лошадь.
[129] Олимпийский стадий составлял 192,2 8 метра, греко-римский – 176, 6 метра.
[130] Гомер. Илиада. XXIII. 651–797.
[131] Великие Дионисии – ежегодно справлялись шесть дней в марте-апреле в честь бога Диониса. Центральной частью праздника была торжественная процессия, в которой несли древнюю деревянную статую бога. В течение трех дней ставились драматические представления.