Эта и следующая речи (XXVI) обращены против сикофанта Аристогитона.

Содержание Либания

(1) Пифангел и Скафон, увидев Гиерокла, несущего священные гиматии, на которых были сделанные золотом надписи, указывающие на посвятителей, отводят его к пританам как святотатца, а те на следующий день приводят его в народное собрание. Гиерокл говорит, что он взял гиматии, будучи посланным жрицей, дабы доставить их для священной охоты. Тогда Аристогитон предлагает постановление, не получившее одобрение Совета, затем другое, весьма искусное, такого содержания: "если Гиерокл признает, что он вынес гиматии, он должен быть тотчас казнен, если же станет отрицать, то подлежит суду". (2) Из этого для него выходило, что если он признает истинность обвинения, то тотчас будет казнен, а если будет отрицать, то смерть постигнет его немного спустя.
Отец находящегося в опасности Гиерокла, Фаностат, с помощью Демосфена объявив постановление незаконным, выигрывает дело, и суд приговаривает Аристогитона к штрафу в пять талантов. Это был первый штраф Аристогитона. Затем он, обвинив Гегемона и устроив тяжбу, был оштрафован на тысячу драхм.
(3) После того как Аристогитон не уплатил деньги в назначенный срок, штраф, согласно закону, удвоился и стал составлять десять талантов и две тысячи драхм. В счет этой суммы Аристогитон отписывает в казну свой участок, и этот участок откупает его брат Евном. Он добился распределения штрафа с таким расчетом, чтобы выплатить эту сумму полностью в течение десяти лет, внося каждый год причитающуюся часть. Евном внес два взноса в два таланта и четыреста драхм. При этом он остался должен восемь талантов и две тысячи шестьсот драхм.
(4) Итак, создается впечатление, что Аристогитон имеет право выступать с речами и больше не должен казне, поскольку предоставил государству вместо себя должника. Он начал выставлять многочисленные обвинения и выступать перед народом, хотя законы делают задолжавшего казне неполноправным, пока он не выплатит долга. Поэтому Ликург обвинил Аристогитона на основании того, что тот был лишен права выступать перед народом. Итак, поскольку Аристогитон не был вычеркнут из списков должников, а кроме того, был назначен еще один штраф и должником стал купивший участок, то встает вопрос, возлагается ли долг только на купившего участок или же и на первого присужденного к штрафу до тех пор, пока деньги не будут выплачены. (5) Этот вопрос ставится по поводу двух штрафов; обвинители со своей стороны заявляют, что Аристогитон должен казне еще третий штраф. Возражая на это, Аристогитон говорит, что он несправедливо внесен в список должников, и на этом основании начинает тяжбу с обвинившим его Аристоном. Демосфен и Ликург ничего не говорят о том, справедливым или нет явилось данное внесение в списки должников, но заявляют, что в случае, если Аристон будет осужден, тогда Аристогитон будет вычеркнут из списков, а имя Аристона, согласно закону, будет вписано. Пока дело не рассмотрено в суде, Аристогитону, который справедливо внесен в списки должников, не подобает выступать с речами и ложно обвинять Аристона. (6) Таковы вопросы этого судебного процесса. В тяжбе принял участие Ликург. Он выступает первым. Речь Демосфена, поскольку вопросы этого дела были рассмотрены прежде, была весьма краткой. Вся речь его представляет собой обвинения образа жизни Аристогитона.
(7) Дионисий Галикарнасский, принимая во внимание манеру речей, отрицает принадлежность этих речей Демосфену. Некоторые говорят, что оратор нарочно пользуется такой манерой, подражая популярному среди афинян Ликургу; поскольку Ликург благодаря своему возрасту получил право выступать первым и использовал все главные аргументы, то Демосфен был вынужден излагать остальное в более философском плане и периодически. Другие принимают Первую речь за демосфеновскую, а Вторую отвергают как совершенно недостойную этого оратора.

Речь

(1) Уже давно, сидя здесь, граждане судьи, и слушая, подобно вам, обвинительное выступление Ликурга, я думал о том, что вещи он изложил хорошо, однако, видя его старания, об одном я недоумевал: знает ли он, что не от сказанных им слов и не от тех слов, которые я намереваюсь произнести, зависит справедливость в этом судебном деле, но что она зависит от того, расположен ли каждый из вас осудить порок или одобрить его. (2) Я со своей стороны полагаю, что многословную обвинительную речь мне нужно произносить только ради обычая и вашего слуха, само же дело давно решено каждым из вас у себя дома по своему разумению, и если ныне большинство из вас способны любить и спасать дурных людей, то тщетно мы будем произносить наши речи, а если вы способны их ненавидеть, то Аристогитон, если будет угодно богам, понесет наказание.
(3) После того как было произнесено много удачных слов, я не замедлю сказать вам то, что мне кажется. Ибо я думаю, что эта тяжба нисколько не похожа на другие. Судите сами: во все суды судьи идут, дабы исследовать со стороны обвинителя и ответчика дело, по которому им предстоит подать голос, а каждый из противников - дабы показать, что справедливость законов на его стороне. (4) А как обстоит дело в данном случае? Вы, кому предстоит судить, знаете лучше нас, что ответчик является должником государственной казны и что он внесен в списки должников на акрополе, и что ему не позволено выступать с речами; таким образом, каждый из вас занимает положение обвинителя, знает суть дела, и ему нет нужды его изучать. (5) Подсудимый же не имеет ничего из средств, ведущих к спасению: ни оправдательных слов по своему делу, ни подобающей человеку жизни, ни какого-либо другого блага. При таких обстоятельствах испугался бы даже человек, не совершивший никакого беззакония, Аристогитон же думает спастись, ибо и в избытке подлости он имеет надежду на спасение. (6) Поскольку дело обстоит таким образом, то кажется мне, что никто не ошибется, сказав, что, хотя подсудимый ныне Аристогитон, именно вы проходите проверку и рискуете своим добрым именем. Ведь если окажется, что вы разгневаны и караете за эти большие и явные преступления, то люди будут считать, что вы, как оно и есть на самом деле, пришли сюда и находитесь здесь в качестве судей и стражей законов. (7) Если же в результате окажется иначе (в чем никто сам не признается, но что обнаружится при голосовании), то я боюсь, как бы не показалось некоторым, что вы воспитываете таких из жителей города, кто постоянно желает быть дурным. Ибо любой дурной человек сам по себе слаб, но тот, кому вы содействуете, становится сильным. Оборачивается это для получившего от вас помощью и силой, а для давших позором.
(8) Мне хотелось бы, граждане афинские, чтобы вместо моих речей по поводу частных дел Аристогитона вы постарались кратко исследовать, в какой позор и бесславие ввергли публично город все эти бестии, из которых этот и средний, и последний, и первый.
(9) Прочее я опущу, но в народное собрание, где вы предлагаете говорящим излагать свое мнение, они приходят, приготовив наглость, крики, ложные обвинения, клевету и прочие вещи такого рода, которые совершенно противоположны представлению о совещании, и, клянусь богами, нет ничего их постыднее. И благодаря этим позорным вещам они оказываются сильнее всего хорошего в городе: законов, проедров, приказов, порядка. (10) Так вот если вы хотите этого и эти люди действуют с вашего одобрения, то пусть все так и идет. Если же еще и ныне считаете, что дело надо исправить и улучшить то, что из-за них уже давно запущено, опозорено и осквернено, то следует вам сегодня, пренебрегая всеми нравами такого рода, (11) рассудить правильно, ставя превыше всего любящую справедливость Евномию, которая хранит все города и земли. И нужно, чтобы каждый считал, что на него взирает неумолимая и священная Дика, которая, как говорит научивший нас священным мистериям Орфей, сидя у трона Зевса, смотрит на все дела человеческие, и подавал свой голос, опасаясь и заботясь, как бы не осквернить эту богиню, чьим эпонимом является каждый гражданин, получающий судейский жребий. Он должен сохранить в городе все хорошие, справедливые и приличествующие начала, как если бы получил под клятвой от законов, государства и отечества этот день на хранение.
(12) Если же вы не станете держаться этого образа действий, а придя в суд будете сидеть в привычном благодушии, то я опасаюсь, как бы не получилось все наоборот. Тогда окажется, что мы, полагая, что обвиняем Аристогитона, обвиним вас. Ибо чем менее вы примите во внимание наше обвинение его подлости, тем большим станет ваш позор. Но об этом сказано довольно.
(13) Со своей откровенностью, граждане афинские, я скажу вам всю правду. Ибо я, видя, как вы в народном собрании назначаете и предуготовляете меня для обвинения Аристогитона, был недоволен и, клянусь Зевсом и всеми богами, не хотел этим заниматься. Ведь я хорошо знал, что исполнивший у вас подобное поручение уходит, испытывая дурное чувство. Пусть это ощущение не столь сильно, чтобы человек его почувствовал сразу. Но если часто он выполняет такие поручения, то неизбежно испытывает его.
Однако же я счел необходимым подчиниться вашему желанию. (14) Так вот, я полагал, что Ликург скажет об обвинении и о статьях закона. Он так и поступил, и я видел, как он призывает свидетелей мерзостей Аристогитона. Я же решил сказать, о чем подобает думать и размышлять людям, заботящимся о городе и законах, и теперь перейду к этому. Дайте же мне, граждане афинские, дайте и разрешите мне, ради Зевса, вести с вами разговор об этих вещах так, как я склонен от природы и как я решил, ведь иначе я, пожалуй, не смогу.
(15) Вся жизнь людей, граждане афинские, живут ли они в большом городе или в маленьком, определяется природой и законами. Из этих вещей природа является началом неупорядоченным и соответствует индивидуальности владельца, законы являются общими и устанавливаются для всех одинаково. Так вот природа, если она подлая, часто стремится к дурным вещам. Именно поэтому вы находите такого рода людей совершающими преступления. (16) Законы же хотят справедливого, хорошего и приличествующего и изыскивают это. Когда же находят, то назначают в качестве общего приказания, равного и одинакового для всех. Это-то и есть закон. По многим причинам подобает, чтобы все подчинялись закону, и в особенности потому, что закон есть находка и дар богов, постановление мудрых людей, исправление ошибок, как намеренных, так и невольных, общее установление государства, согласно которому все должны жить в полисе.
(17) А то, что ныне Аристогитон уличен всеми обстоятельствами обвинения и никакого оправдания у него нет, легко можно доказать. Ибо существуют два обстоятельства, ради которых устанавливаются все законы: ради того, чтобы никто не совершал ничего несправедливого и чтобы преступившие, подвергаясь наказанию, делали своим примером других лучше. Стало быть, Аристогитона следует наказать, исходя из обоих этих обстоятельств. Ведь из-за того, что он с самого начала преступил законы, на него был наложен штраф, а из-за того, что он не соблюдает эти условия, ныне его подвергают вашему суду, так что не остается никакого предлога для его оправдания. (18) Ибо нельзя отрицать, что такие люди вредят государству. Ведь поскольку все долги уничтожатся в случае, если вы примите его софистические уловки, то если действительно нужно оправдать некоторых из оштрафованных, справедливо будет оправдать наиболее приличных и хороших, осужденных за незначительные преступления, а вовсе не самого подлого, более всех нагрешившего и справедливейшим образом осужденного за тягчайшие преступления. (19) Ибо что может оказаться страшнее сикофантии и противозакония, на основании которых Аристогитон подвергается осуждению? То, что не подобает уступать всем прочим и уж тем более насильнику (ибо совершенное им по крайней мере дерзость), я опущу. Но что всякий порядок государства и законы колеблются и уничтожаются из-за этого человека, я намерен доказать вам.
(20) Я не скажу вам ничего нового, ничего излишнего, ничего особенного, но лишь то, что вы знаете не хуже меня. Ведь если кто-либо из вас желает уточнить, что является причиной и стимулом того, что собирается государственный Совет, что народ поднимается в народное собрание, судьи наполняют суды, прошлогодние власти добровольно уступают место новым, что происходит все то, благодаря чему полис является обитаемым и сохранным, то обнаружит, что это законы, и что им все подчиняются. Ведь если уничтожить законы, не только погибнет государственное устройство, но и сама наша жизнь перестанет сколько-нибудь отличаться от жизни зверей.
(21) Ибо что, как вы думаете, станет делать Аристогитон в случае уничтожения законов, если он и при господстве законов - таков? Итак, поскольку все считают, что одни только законы, после богов, спасают полис, то надо, чтобы вы, так же как сборщики взносов, почитали и хвалили людей, подчиняющихся законам (поскольку они вносят полный взнос для спасения отечества), а неподчиняющихся наказывали. (22) Общим же политическим взносом является все то, что делает каждый из нас по установлению законов. Неплатящий его, граждане афинские, отнимает у вас и уничтожает, насколько это от него зависит, многое прекрасное, значимое и великое. (23) Из этих вещей я назову ради примера одну или две - наиболее важные. Совет 500 благодаря хрупкой ограде является хозяином всех тайных решений, и частные лица не могут туда войти. Совет Ареопага, всякий раз заседая в Царском портике, ограждает себя веревкой и пребывает в полной тишине, и все посторонние уходят прочь. Все городские власти, которые, будучи выбранными по жребию, управляют вами, в тот момент, когда служитель говорит остальным "отойдите прочь", получают право принимать решения в соответствии с теми законами, на основании которых они были допущены в Совет, и люди нечестивые не причиняют насилия. Есть и много других примеров. (24) Наконец, все то прекрасное и значимое, благодаря чему полис укрепляется и сохраняется, а именно: благоразумие, стыдливость юношества по отношению к родителям и старшим, дисциплина, при помощи законов одерживают верх над позорными вещами: бесстыдством, дерзостью, наглостью. Ведь подлость храбра, способна на отчаянные поступки, яростна и своекорыстна, а благородство, наоборот, тихо, медлительно, робко и склонно терпеть поражения. Так вот, нужно соблюдать законы, дабы они делали сильными тех из вас, которые исполняют обязанности судей. Ведь благодаря законам люди добропорядочные оказываются сильнее людей дурных. (25) Если же законы не соблюдаются, то все уничтожается, профанируется, смешивается, а государство делается уделом людей негоднейших и бесстыднейших. Ибо, клянусь богами, что будет, если каждый из граждан, переняв дерзость и бесстыдство Аристогитона и рассудив таким же образом, что и он, решит, что при демократическом устройстве ему позволено сколь угодно долго говорить и делать все, что угодно, не заботясь, каким он будет при этом казаться, и что ни за какие преступления никто тотчас его не казнит? (26) Что, если рассудив таким образом, не получивший должности будет стремиться быть равным с получившими, а не избранный голосованием - быть равным с избранными и принимать участие в тех же делах; и если вообще ни молодой, ни старый не будут поступать подобающим образом, но каждый, изгнав из жизни законное установление, будет считать собственное желание законом, властью, всем; если мы будем поступать так, возможно ли, чтобы государство продолжало существовать? Что же? Разве будут в таком случае законы иметь авторитет? Сколь много, как вы полагаете, насилия, надменности, противозакония и поношения будет каждый день во всяком государстве вместо нынешнего благоречия и порядка? (27) И зачем мне нужно говорить вам, что все украшается законами и повиновением им? Вам одним из всех недавно баллотировавшихся афинян, которые, как я хорошо знаю, желали получить этот жребий судейства, выпало творить суд над нами. Почему? Потому что вы получили это по жребию, потому что так предписывает закон. И неужели после этого вы сами, придя в суд и уличив в соответствии с законами человека, стремящегося говорить или поступать противозаконно, оправдаете его? И никто из вас не проявит ни злости, ни гнева, которые бы привели к порядку этого мерзавца и бесстыдника? (28) О ты, отвратительнейший из всех, раз у тебя отнята свобода произносить речь не оградами и дверями, через которые кто-нибудь, пожалуй, и сумел проникнуть, а столь большими штрафами, лежащими притом у богини Афины, ты врываешься сюда и приступаешь к таким вещам, от которых тебя отрешают законы. Лишенный гражданских прав всеми законодательными актами города: решением трех дикастериев, внесением тебя фесмофетами в списки должников, вторым внесением тебя в списки должников сборщиками штрафов, внесением в списки государственных должников (которое сам ты оспариваешь), отделенный от сограждан только что не железной целью - ты проскальзываешь мимо этого, разрываешь обвинение, и выдумываешь предлоги, и, выставляя ложные причины, полагаешь отвратить новые обвинения.
(29) Я приведу вам очень убедительный пример того, что вовсе не подобает закрывать глаза на такие вещи. Ведь если кто-нибудь сейчас скажет, что нужно выступать с речами только представителям молодежи или только кому-нибудь из числа богачей либо из тех, кто прежде исполнял или сейчас исполняет литургии, либо выберет для этого какую-либо другую часть граждан, то вы, очевидно, казните его как человека, ниспровергающего демократию и, пожалуй, будете в этом правы. (30) Действительно, что может быть хуже, чем утверждение человека, подобного Аристогитону, о том, что позволено выступать с речами насильникам или заключенным в тюрьму или тем, у кого народ казнил отца, или что позволено управлять государством людям, получившим по жребию должность, но лишенным гражданского статуса, или оштрафованным в пользу государственной казны, или вообще исключенным из числа граждан, или даже негодяям, и кажущимся и настоящим? А все это есть у Аристогитона, и свойственно людям, подобным ему по своей природе.
Я ведь полагаю, граждане афинские, что справедливо казнить Аристогитона даже на основании того, что он делает теперь, однако сделать это еще более справедливо на основании того, что он вознамерится сделать, если только получит от вас возможность и удобный случай, чего да не случится. (31) Неужели среди вас есть кто-либо, кому неизвестно, что Аристогитон нисколько не пригоден для хорошего, полезного и достойного для государства дела (ибо, о Зевс и боги, да не случится столь большого недостатка мужей в нашем городе, чтобы какое-либо из хороших дед, совершалось бы Аристогитоном).
А в случае, если кому-нибудь захотелось бы воспользоваться в своих делах этих чудовищем, то следовало бы молить богов, дабы этого не случилось. Если бы это все же произошло, то лучше для государства, чтобы желающие совершить преступление не нашли человека, с чьей помощью им удалось бы это сделать, чем чтобы он был предоставлен им в готовом виде. (32) Ибо зачем, граждане афинские, будет мешкать в делах страшных и ужасных этот отвратительный человек, исполненный отцовской ненависти к народу?[1] Кто другой скорее ниспровергнет государство (чего да не случится!), если получит такую возможность? Разве вы не видите, что его природой управляет не разум и не стыд, но отчаяние? Скорее даже его поведение и есть само отчаяние. Отчаяние - величайшее зло для того, кто его испытывает, ужасная тяжесть для всех других, а для государства оно прямо-таки невыносимо. Ведь всякий отчаявшийся предает себя самого и делает невозможным исходящее из трезвого расчета спасение; если же он все же спасется, то странным образом, когда он уж не имеет надежды на то, что ему удастся спастись. (33) Так вот, кто, будучи в здравом уме, поручит такому человеку самого себя или выгоды государства? Кто не будет избегать его, насколько это возможно. Кто не будет удалять прочь впавшего в отчаяние, дабы не впасть в него самому? Людям, от чьих решений зависит спасение отечества, не подобает искать общения с человеком, безумие которого может распространиться и на них. Им нужен человек, обладающий хорошим умом и большой предусмотрительностью, так как эти качества ведут всех людей к счастью, а безумие ведет туда, куда следует уйти Аристогитону.
(34) Рассмотрите же этот тезис не только на основании моих слов, но и принимая во внимание все обычаи людей. Во всех государствах есть алтари и храмы богов, и в их числе святилище Афины Пронойи,[2] прекраснейшей и великой богини. И у Аполлона в Дельфах, сразу как входишь в святилище, имеется большой красивый жертвенник. Аполлон - бог и прорицатель - знает то, что является наилучшим благом. Но нет храма Безумия и Бесстыдства. (35) У всех людей имеются жертвенники Справедливости, Благозакония и Стыда. Одни из них, прекраснейшие и священнейшие из всех, находятся в душе и сердце каждого человека, а другие сделаны для того, чтобы их почитали, но нет алтаря Бесстыдства, Сикофантии, Клятвопреступления и Неблагодарности - всего того, что свойственно Аристогитону.
(36) Итак, я думаю, что Аристогитон станет избегать прямого и справедливого пути защиты, но следуя обходными путями, будет бранить, клеветать и обещать обвинения, вызовы в суд, предания в руки властей и прочее такого рода. Все это у него, если вы верно слышите, не выдержит испытания. Что из этих вещей не было уличено прежде и не уличается теперь на виду у всех? (37) Прочее я опущу. Но ты, Аристогитон, семь раз обвинил меня, продавшись сторонникам Филиппа, и дважды обвинил меня, когда я давал отчет. И я, будучи смертным человеком, поклоняюсь Немезиде и благодарю богов и всех вас, граждане афинские, спасших меня. Никогда, Аристогитон, ты не сказал ничего правдивого, но всегда тебя уличают как доносчика. Так вот, если сегодня судьи, усыпив законы, оправдают тебя, осмелишься ли ты тотчас обвинить меня? И в чем? (38) Рассмотрите дело следующим образом. Уже два года у Аристогитона отнято право выступать с речами в собрании. Ему не позволено делать это, но он, однако, произносит речи. При этом он усмотрел, что и несчастный фокидянин, и кузнец из Пирея, и кожевенник, и многие другие, которых он обвинял и сейчас продолжает обвинять перед вами, совершают преступления перед государством, а в моем лице он не увидел оратора, с которым он сражался, не увидел он оратора и в лице Ликурга и в других людях, о которых он сейчас будет много говорить. И действительно, по двум причинам Аристогитон достоин казни: с одной стороны, потому, что, имея против нас обвинение, он отпустил нас с миром, а вместо этого напал на частных лиц, а с другой стороны, потому, что он, хотя и не имеет причины вас обманывать и дурачить, тем не менее делает это.
(39) Так вот, если в государстве есть такой человек, который всеми способами ищет обвинителя дел других, он, пожалуй, не найдет для этого никого более бесполезного, чем Аристогитон. Почему? Потому что намеревающийся обвинять других и судить всех сам должен быть безупречным, дабы из-за его мерзости обвиненные не оказались бы оправданными. А в государстве нет человека, обремененного более, чем Аристогитон, большими и малыми преступлениями.
(40) Итак, что же такое этот Аристогитон? Клянусь Зевсом, собака демоса,[3] как говорят некоторые. Какого же рода? А такого, что он не кусает тех, кого называет волками, а пожирает овец, которых, как он сам заявляет, он стережет. Ибо кому из ораторов-профессионалов Аристогитон причинил такое большое зло, какое причинил людям из народа, выступал повсюду против них, на чем и был пойман. Кого же из ораторов он обвинил с тех пор, как снова начал выступать? Никого. Но он обвиняет многих частных лиц, которых обманывает как сикофант. Говорят, что нужно убивать собак, испробовавших мясо скота, значит, не следует медлить с казнью Аристогитона.
(41) Ведь ничто, граждане афинские, из того, что он говорит, не является полезным. Но всегда он высматривает для себя дела грязные и позорные. Бранясь в народных собраниях и поспешно всех обвиняя, он будет обманывать в этом деле всех вас, здесь собравшихся, и за это же, сойдя вниз, будет взимать с каждого из вас пеню, клевеща, обвиняя, вымогая деньги. Клянусь Зевсом, конечно, не у ораторов (ибо эти умеют дать ему отпор), но у частных и неопытных людей.
(42) Это знают те, кто уже от него пострадал. Вы согласитесь, клянусь Зевсом, что дело обстоит именно таким образом, но скажите при этом, что для государства полезен человек, умеющий обвинять, так что нужно, закрыв на все глаза, сохранить Аристогитона. Но раз вы на деле имеете в этом опыт, граждане афинские, то вам нет необходимости в моих словах. Аристогитон не выступал перед вами в течение пяти лет, с тех пор как у него было отнято право произносить речи. Так вот, кому в это время не доставало Аристогитона? Какое из государственных дел оказалось заброшенным из-за его отсутствия? И разве от того, что он ныне выступает в собрании, что-нибудь изменилось к лучшему? По-моему, наоборот. За то время, пока Аристогитон не выступал, государство отдохнуло от бед, которые он доставлял всем. А с тех пор как он снова стал выступать, государство словно в осаде. Постоянно во всех собраниях произносит он мятежные и бунтарские слова.
(43) Итак, я поведу теперь рискованную речь и буду говорить с теми, которые любят Аристогитона за это. Какими людьми следует их считать - судите сами, а я ничего не скажу; кроме того, что они неразумны, раз присоединились к нему. Я полагаю, что из присутствующих ныне в суде нет никого из людей такого сорта. Мне представляется справедливым, прекрасным и полезным именно так говорить и думать о вас, граждане афинские.
(44) А из других граждан (дабы мне направить свою хулу на самых худших) я считаю, что только один является таким. Это ученик, а если угодно, учитель Аристогитона - Филократ из Элевсина. Это не значит, что у Аристогитона нет и других многочисленных приверженцев (о, если бы Аристогитон не доставлял никому радости!), но я медлю говорить вам бранчливые слова, да и несправедливо, чтобы я публично обвинял других граждан. Кроме того, той же цели достигает и речь, сказанная против одного.
(45) Так вот, я опущу точное описание того, каким по своей природе должен быть почитатель Аристогитона, дабы мне не было нужды употреблять много бранных слов. Скажу, однако, следующее. Если Аристогитон просто подлец, негодяй и сикофант и если он таков, как он сам о себе заявляет, тогда я думаю, я уступаю тебе, Филократ, раз и ты такой же, право спасать подобного тебе. Поскольку все прочие граждане радеют о том, что нужно для государства, и охраняют законы, то, как я полагаю, ничего не произойдет вследствие моей уступки тебе.
(46) Аристогитон - торговец подлостью, продавец и меняла совести, пусть даже у него в руках нет ни весов, ни гирь. Ведь все, что он некогда сделал, он и продал. Так зачем, о суетный человек, ты его подстрекаешь? Ибо несомненно, что как для повара нет никакой пользы в ноже, который не режет, так и для человека, желающего причинять всем беды и неприятности, бесполезен сикофант, способный торговать всем, чем угодно.
(47) Но что Аристогитон таков, я скажу тебе, Филократ, как человеку сведущему. Вспомни, как он устроил обвинение против Гегемона и как он прекратил обвинение против Демада, вспомни, как он обвинил торговца оливами Агафона (это ведь дело недавнее), как он вопил и кричал: "о, горе, горе!", как делал все в народном собрании, чтобы доказать, что Агафона необходимо-де подвергнуть пытке Но, получив взятку, молчал, когда того оправдали в его присутствии. Он потрясал жалобой против Демоклея, а что он сделал потом? Много есть и других примеров, которые мне трудно все припомнить. А ты, как я знаю, даже получил копии этих документов, помогая Аристогитону за деньги.
(48) Итак, тот, кто намеревается спасать подобного человека, сам хороший или дурной? Почему? Да потому, что он предатель подобных себе и по своей природе и происхождению враг всех хороших людей. Разве только кто-нибудь полагает, что нужно в государстве сохранить, как земледелец, семя и корень сикофантии. Я считаю, граждане афинские, что это нехорошо и, клянусь богами, святотатственно. Ведь как я понимаю, предки учредили для нас эти суды не для того, чтобы в них вы взращивали людей, подобных Аристогитону, но, напротив, дабы вы давали им отпор, карали их и отбивали у других охоту соревноваться с ними в подлости.
(49) Подлость, по-видимому, вещь неуемная. Ведь поскольку Аристогитона обвиняют в явных преступлениях, а до сих пор еще не казнили - что здесь сказать или сделать? Он дошел до такой степени подлости, что, уже будучи обвиненным, не переставал кричать, доносить, угрожать. Он говорил стратегам, которым вы вручили верховную власть, что он не выбрал бы их и надзирателями за навозными ямами.
(50) Он издевался над ними, ведь у них была возможность избавиться от рассматривания подобных вещей, дав ему немного денег. Нет, Аристогитон поносил вашу процедуру голосования и, выставляя на показ свою наглость, терзал людей, избранных на государственные должности. Он угрожал им, требовал денег, и вообще какое только зло не причинял им! Наконец, он стремился ввергнуть всех в смуты и мятежи, используя ложные письма. В целом же он рожден на горе всем, и всей своей жизнью доказывает, что он именно такой.
(51) Посмотрите! Всего афинян двадцать тысяч. Из них каждый занят, клянусь Гераклом, по крайней мере одним из общественных или частных дел. Аристогитон же, пожалуй, не сможет представить на обозрение никакого умеренного и хорошего занятия, в котором он проводил бы свою жизнь. Его душа не занята никакими заботами об общественном благе. Он не занят ни ремеслом, ни земледелием, ни какой-либо другой полезной деятельностью, его не соединяет ни с кем ни общение, ни человеколюбие.
(52) Он проходит через рыночную площадь подобно змее или скорпиону, подняв жало, озираясь по сторонам и выбирая, кого бы оклеветать, кому бы причинить горе или какое-либо другое зло, кого ввергнуть в страх, у кого выманить деньги. Он необщителен, неудачлив, у него нет друзей. Ему не свойственны ни благодарность, ни любовь, ни что-либо другое из того, что присуще уравновешенным людям. С какими атрибутами живописцы изображают нечестивцев в Аиде, с такими же - с проклятиями, хулой, завистью, мятежностью и бранью - проходит Аристогитон по городу.
(53) Неужели вы не только не накажете этого человека, совершающего беззакония, того, к которому даже богам в Аиде не пристало быть милостивыми, но, наоборот, следует в наказание за подлость их жизни низвергать к нечестивцам, но, напротив, оправдаете его, сочтя достойным больших наград, нежели благодетели? Разве было когда-нибудь, чтобы вы позволили должнику государственной казны, не уплатившему долга, пользоваться равными правами со всеми? Не было. Стало быть, не давайте и ныне этого права Аристогитону. Накажите его, чтобы другим было не повадно.
(54) Справедливо, граждане афинские, послушать и остальное. Ведь без преувеличения можно сказать: ужасно то, что вы услышали от Ликурга. Прочие вещи похожи на эти и заложены в самой природе Аристогитона. Ибо мало того, что он уехал из Эретрии, покинув, как вы уже слышали от Федра, своего отца в тюрьме. Когда отец умер, этот нечестивец даже не похоронил его и не только не заплатил денег тем, кто взял на себя заботы о похоронах, но даже начал против них тяжбу.[4]
(55) Кроме того, он не воздержался и от того, чтобы поднять руку на мать, как вы только что слышали от свидетелей, на свою сестру, хотя и не по отцу, но как бы то ни было на дочь, родившуюся от его матери. Я опускаю эти обстоятельства, но сестру он продал за границу, как гласит обвинение против него, сделанное по этому поводу добрым братцем, который теперь намерен совместно с другими защищать Аристогитона.[5] (56) Вдобавок ко всему этому вы услышите другую, о Земля и боги, ужасную историю. Ведь когда Аристогитон, сделав подкоп, убежал из тюрьмы, он пришел к некой женщине по имени Зобия, с которой он, по-видимому, еще прежде состоял в любовной связи. Та прячет и спасает его в течение первых дней, пока его ищет коллегия двенадцати, а затем, дав восемь драхм на дорогу, хитон и гиматии, переправляет его в Мегары. (57) Так вот, когда он начал пользоваться у вас успехом и получил известность, эту женщину, столь много его облагодетельствовавшую и теперь упрекающую его, напоминающую ему о своих благодеяниях и требующую благодарности, он выгнал из дома, избив и запугав. Поскольку она не унималась, но, как и поступают обычно женщины, пошла жаловаться к родственникам, он самолично схватил ее и отвел к полетам, и если бы у нее не был уплачен налог на метеков, она была бы продана в рабство, и это благодаря тому человеку, причиной спасения которого она явилась.
(58) И чтобы было ясно, что я говорю правду, вызови мне человека, не получившего платы за погребение отца Аристогитона, и посредника той тяжбы, которую вменил Аристогитону вот этот братец по делу своей сестры, и давай сюда само обвинение. Пригласи в первую очередь защитника Зобии, которая приютила Аристогитона, и полетов, к которым тот отвел ее. Вы только негодовали по поводу того, что он обвинял людей, оказавших услуги для его спасения. Отвратительная, отвратительная и бесчеловечная тварь, граждане афинские, этот Аристогитон. Прочти свидетельства.
(Свидетельства)
(59) Так вот, какое же наказание будет назначено против человека, совершившего столь тяжкие преступления? Какое найдется достойное отмщение? Мне по крайней мере смерть кажется слишком мягким для него наказанием.
(60) Итак, я назову еще одно из его частных преступлений, а все прочее опущу. Прежде чем Аристогитон вышел из тюрьмы, туда попал некий житель Танагры.[6] У него был документ для поручительства. Аристогитон, подойдя к нему и что-то болтая, похищает у него записку. Когда тот начинает обвинять его и говорить в гневе, что лишь Аристогитон мог украсть у него этот документ, Аристогитон доходит до такой мерзости, что пытается избить его.
(61) Танагриец, молодой и свежий, побеждает его, вялого и слабосильного. Оказавшись в таком положении, Аристогитон откусывает противнику нос. Когда танагрийца постигло такое несчастье, он перестал доискиваться пропажи. Позднее этот документ был найден в неком ларце, ключ от которого принадлежал Аристогитону. И после этого те, кто находился вместе с ним в тюрьме, принимают в его адрес решение, дабы никто не имел с ним общими ни огня, ни светильника, ни питья, ни пищи.[7]
(62) И в доказательство того, что я говорю правду, вызови мне человека, у которого этот нечестивец сожрал нос.
(Свидетельство)
Стало быть, творцом хороших дел оказался у вас этот оратор! Справедливо по крайней мере услышать речь или совет из уст, сделавших столь много преступлений. Зачитай же и это прекрасное постановление о нем.
(Постановление)
(63) И вам не стыдно после этого, граждане афинские, что даже люди, из-за коварства и страшнейших преступлений попавшие в тюрьму, сочли Аристогитона настолько отвратительным, что отстранились от него, а вы принимаете его в свои ряды после того, как законы изгнали его из числа граждан. При этом, что из его деяний, или из его образа жизни вы можете одобрить, или на что из всего, что с ним связано, вы не будете негодовать? Разве он не нечестивец? Разве не мерзавец? Разве не доносчик?
(64) Однако делая это и являясь таковым, Аристогитон постоянно вопит во всех народных собраниях: "Только я за вас, а все остальные составляют против вас заговор! Вас предали! Только я радею о вас!" Я хочу испытать эту его сильную и большую любовь и узнать, откуда и из чего она произошла, дабы, если действительно она такова, вы пользовались ею и полагались на нее, а если же нет, то остерегались ее.
(65) Разве из-за того, что отца его вы присудили к смерти, а мать его, виновную в нарушении обязанностей рабыни-отпущенницы, продали в рабство, вы считаете его благорасположенным к вам? Но такое ваше отношение к нему, клянусь Зевсом и богами по крайней мере неуместно. Ибо если Аристогитон - человек благомыслящий и сохраняет закон природы, общий для всех - и для людей и для животных, - любить своих родителей, (66) то ясно, что он злонамерен по отношению к людям, погубившим его родителей, и к их законам, и к их государственным устройствам. А если он ничего из этого не принимает в расчет, то я хотел бы знать: кто, видя, что Аристогитон утратил все благомыслие по отношению к своим родителям, имеет его теперь, как он уверяет, по отношению к народу? Ибо я считаю, что человек, не заботящийся о родителях, является врагом богов, а не только людей.
(67) Или, клянусь Зевсом, потому вы считаете его благомысленным, что вы подвергли осуждению его доносы и дважды посадили в тюрьму и его самого, и его брата? Или потому, что вы отняли у него государственную должность, которую он получил по жребию? Или потому, что вы обвинили его в противозаконных действиях? (68) Или потому, что вы сверх того оштрафовали его на 5 талантов? Или потому, что на него вы указываете пальцем, когда хотите покарать бесчестнейшего из всех человека? Или потому, что при условии сохранения законов и государства он не может освободиться от этих пороков? Из-за чего же тогда Аристогитон считается у вас благонамеренным? Из-за того, что выступает с речами? Наглец! А отчего наглец получает свое имя, как не от того, что всякий раз отваживается благодаря наглости говорить о несуществующих вещах? Именно это и делает Аристогитон.
(69) Мне кажется, что хорошо коснуться перед вами и того пункта обвинения, который Ликург, по-видимому, пропустил. Ибо я полагаю, что вам необходимо расследовать дело Аристогитона точно так же, как вы рассматривали бы собственную задолженность. Так вот если - бы кто-нибудь заявил, что некто задолжал ему деньги, а тот отрицал бы это, и если бы были представлены договоры и закладные таблички, на основании которых был сделан заем, то вы, конечно, сочли бы отрицающего свой долг негодяем, а если бы обвинение было взято назад - сочли бы негодяем обвинителя. Так обычно и бывает с делами подобного рода.
(70) Что касается того, что Аристогитон - государственный должник, то имеются договоры и законы, согласно которым вносятся в списки все задолжавшие, и долговые таблицы, лежащие у богини Афины. Так вот, если эти долги уничтожаются, а штраф вымарывается с доски, то мы говорим вздор, скорее даже лжем. А если они существуют и будут существовать до тех пор," пока штраф не будет выплачен, то лжет Аристогитон. Более того, он, стремясь уничтожить общие для всех правовые нормы, совершает беззаконие и преступление.
(71) Ведь речь сейчас идет не о том, всю ли сумму, на которую он был оштрафован, должен выплатить Аристогитон, а о том, является ли он сейчас должником. Действительно, скверно приходится тем, кто внесен в списки, задолжав всего лишь одну драхму. Хотя они совершили незначительное преступление или даже не совершили ничего преступного, над ними все равно тяготеет долг. А если кто совершит крупное нарушение закона, то, внеся одну-две платы, он вновь станет полноправным. Итак, Аристогитону были инкриминированы три внесенных в списки долга. Два из них упомянуты в доносе, один не упомянут. Аристогитон же преследует Аристона из Алопеки за преднамеренное внесение его в списки должников.
(72) "Поистине, - говорит Аристогитон, - он несправедливо пытался внести меня в списки. Тебя, Аристон, как я полагаю, следует наказать. Итак, неизбежно, чтобы ты сначала понес наказание, а то, что ты уже претерпел, следует считать законным.
Впрочем, за что ты собираешься взыскивать пеню? Ведь если тебе позволено делать все то, что и другим, то чем же тебя обидели?" Подумайте же, ради богов, и об этом.
(73) Что произойдет, если он добьется осуждения Аристона за якобы противозаконное внесение его в списки должников? Сам он, клянусь Зевсом, будет вычеркнут, а Аристон будет внесен на его место. Ведь так гласят законы. Хорошо. Будет ли должным в казну тот, кто вычеркнут, a внесенный в списки станет ли полноправным гражданином? Так должно получиться ныне на основании требований Аристогитона. Ведь ясно, что если внесенный в списки не будет плательщиком, то останется должником тот, кто вычеркнут. Но совсем не так обстоит дело, поскольку вычеркнутый из списка должников уже не должен платить казне.
(74) Итак, Аристогитон ныне является должником. Что же? Если Аристон избегнет обвинения со стороны Аристогитона, то от кого будет получать государство то зло, которое ныне делает Аристогитон, и это в то время, когда ему не позволено этого делать? Каким образом те люди, для которых Аристогитон повсюду требует смерти и тюремного заключения, одни обретут жизнь, а другие получат избавление от страданий. Ведь тот, кому законы не дают участия в общих и равных правах, становится для других причиной бедствий. Это неприемлемо, неприлично и не подобает.
(75) Что до меня, то я удивляюсь, видя это. Что, как вам кажется, вы станете думать, если все перевернется с ног на голову? Если земля будет вверху, а звезды внизу? Это невозможно, и пусть такое не произойдет. Но всякий раз, когда вы позволяете по вашему желанию выступать тем, кому это не позволено по законам, всякий раз, когда подлость в почете, а добродетели отвергаются, когда справедливость и польза побеждаются ненавистью, то неизбежно приходится думать, что все перевернулось вверх ногами.
(76) Мне приходилось видеть обвиняемых, которые, будучи уличены в проступках и не имея возможности доказать свою невиновность, один прибегал к ссылкам на умеренность и разумность своего образа жизни, другие говорили о добрых делах и литургиях своих предков, третьи - о других вещах подобного рода. Этим они вызывали у судей сочувствие и человеколюбие. Для Аристогитона же я не вижу никакой возможности прибегнуть к этим вещам. Его окружают одни обрывы, ущелья и пропасти.
(77) Ведь что правдивого он может сказать? Станет ли он говорить о том, что делал его отец? Ведь вы в этом самом суде вынесли смертный договор его отцу как человеку подлому и достойному смерти. Но, клянусь Зевсом, раз таковы его несчастья, связанные с отцом, он будет искать спасения в общественной жизни - разумной и умеренной. В какой? Где он провел свою жизнь и где проводит теперь? В той жизни, которую вы все видели и видите, он не таков.
(78) Стало быть, ему остается лишь прибегнуть к литургиям. Когда и где они были совершены? Аристогитон, конечно, прибегнет к литургиям отца? Но их нет. К своим собственным? Вы найдете доносы, прошения об аресте, обвинения, но только не литургии. Но, клянусь Зевсом, может быть, его освобождения будут требовать стоящие кругом родственники, являющиеся добропорядочными гражданами? Но их нет и никогда не было.
(79) Ведь как они могут быть у него, когда он даже не является свободным добропорядочным гражданином. Разве что, клянусь Зевсом, у него есть еще брат, стоящий здесь и некогда выдвинувший против него прекрасное обвинение. К чему говорить о нем прочие вещи? Брат происходит от матери и отца Аристогитона, и, кроме других дурных качеств, он еще и его близнец.[8] Об остальном я молчу. Вы предали смертной казни колдунью Теориду с Лемноса[9] и ее родственников (80) за то, что они изготовляли магические снадобья. Так вот, этот братец взял снадобья и заклинания от служанки Теориды, которая и донесла на свою госпожу. От нее-то этот доносчик до сих пор производит на свет детей. Теперь он занимается обманом и заявляет, что он может исцелять людей, страдающих падучей болезнью, а сам между тем впадает во всякую мерзость. И неужели же этот изверг, эта чума, человек, об избавлении от которого скорее будут молить, нежели захотят приветствовать его при встрече, который сам себя осудил на смерть, когда он предпринял такую тяжбу, неужели он будет спасать Аристогитона?
(81) Что же еще остается назвать, граждане афинские? Конечно, ту помощь, которую получают подсудимые благодаря вашей природе. Никто из тяжущихся не имеет ее при себе, приходя в суд. Но каждый из вас приносит эту помощь с собой из дому - сострадание, снисходительность, человеколюбие. Но ни по божеским, ни по человеческим законам не следует, чтобы это распространялось на мерзавца Аристогитона. Почему? Да потому, что то отношение, которое каждый от природы имеет к людям, он по справедливости должен терпеть и от других.
(82) Так вот, как относится ко всем Аристогитон и какие, как вам кажется, он имеет намерения? Хочет ли он видеть вас счастливыми и проводящими жизнь в доброй славе? И чем будет он заниматься в дальнейшем? Ведь его кормят беды других. Поэтому он желает, чтобы все пребывали в спорах и тяжбах и занимались отвратительными обвинениями. Это он делает сам, в этом он изощряется. Кого по справедливости именуют трижды проклятым? Кто общий враг, ненавистный для всех, которому да не принесет плода земля и которого да не примет она после смерти? Разве не он?
(83) Я считаю, что он. Какого снисхождения, какой жалости удостоились от него оклеветанные, которым он назначил смерть в этом суде, и это прежде, чем проходило первое голосование. И тех, против кого этот клеветник действовал столь безжалостно, спасали, блюдя справедливость, назначенные из вас по жребию, граждане афинские, так что Аристогитону не досталась и пятая часть голосов. (84) Но его кровожадность и жестокость были по крайней мере налицо и служили объектом наблюдения. Ни к присутствующим здесь детям обвиняемых, ни к их старухам матерям Аристогитон не испытывал жалости. Тебе ли просить теперь о снисхождении? Откуда и у кого? Тебе ли умолять о жалости к твоим детям? Ты не достоин такого снисхождения. Ты, Аристогитон, предал сострадание, скорее даже вовсе уничтожил его. Так не причаливай же к тем гаваням, которые ты сам засыпал камнями, ибо у тебя нет на это права.
(85) Если вы послушаете ту брань, которую Аристогитон говорит в ваш адрес, расхаживая по рыночной площади, вы его еще больше возненавидите, и поделом. Ибо он говорит, что многие, подобно ему самому, задолжали государственной казне. Я согласен, что есть много несчастных, даже если их только двое. Во всяком случае их больше, чем надо, и нет нужды, чтобы появлялись еще новые должники. Однако, клянусь богами, я не думаю, что есть подобные Аристогитону. Дело обстоит не так, и даже совсем наоборот.
(86) Поразмыслите следующим образом, но только не думайте при этом, граждане афинские, что я разговариваю с вами как с государственными должниками: ведь это не так, и да не будет так, и я вовсе так не считаю. Но если у кого-нибудь из вас есть друг или родственник из числа этих людей, то из-за Аристогитона, как мне представляется, следовало бы возненавидеть и его. Прежде всего приличными людьми, которые дают ручательства за других и, побуждаемые человеколюбием, берут в долг у частных лиц, не совершая при этом преступлений против государства, случались и случаются теперь несчастья. Аристогитон же ставит их в один ряд с собой и покрывает хулой. Это несправедливо и непристойно.
(87) Ведь и без длинных речей ты, Аристогитон, должен понять, что пользы сравнивать случай, когда ты потребовал смертной казни для трех неосужденных граждан, был уличен в противозаконном деянии, и на этом основании тебя следовало предать казни, с тем случаем, когда взявший поручительство за друга не может выплатить взятого долга. Нет, Аристогитон, это вовсе не одно и то же. Далее, он уничтожает и растлевает присущее всем человеколюбие, которое вы имеете от природы друг к другу. Ведь вы, граждане афинские, пользуетесь этим природным человеколюбием, и, подобно родственникам, живущим вместе в одном доме, вы сообща населяете наш город. Каким же образом живут родственники?
(88) Где есть отец и взрослые сыновья, а возможно, и их дети, там неизбежно существует много совершенно несходных интересов. Ведь молодости свойственны совсем не те слова и желания, что старости. Но однако молодые люди поступают таким образом, чтобы остаться незаметными для старших, а если это и не удается, то видно по крайней мере их старание быть незаметными. И пожилые люди, если замечают или расточительство, или попойки, или забавы сверх меры, смотрят на это так, что кажется, будто они ничего не заметили.
(89) Итак, получается, что желания людей осуществляются хорошо. Вот таким образом, граждане афинские, вы управляете нашим городом родственно и человеколюбиво, и когда видите дела людей, попавших в несчастье, то, согласно поговорке, видя не видите, а слыша не слышите. Те же, когда совершают свои дела, совершенно явно остерегаются и стыдятся. В этом общая причина всех благ и согласия в государстве.
(90) Эти вещи, так прочно укоренившиеся в природе и правах ваших граждан, Аристогитон приводит в смущение, уничтожает и опрокидывает, и то, что любой другой неудачник делает без шума, он совершает только что не привесив к себе колокола. Ни пританы, ни глашатай, ни эпистат, ни председательствующая фила не в силах обуздать Аристогитона.
(91) Так вот, когда кто-нибудь из вас, возмущенный его распутством, скажет, что он ведет себя так, будучи должником государственной казны, он отвечает: "Что же, а разве есть кто-нибудь, кто не является должником казны?" И каждый называет Аристогитона своим врагом. Его подлость является причиной злословия, которое падает на людей, совершенно на него не похожих.
(92) Тем, кто желает освободиться от Аристогитона, следует, граждане афинские, поскольку на основании законов они имеют явное и несомненное доказательство его преступлений, как можно скорей осудить его на казнь, а если нет, то наложить на него столь большой денежный штраф, что он не сможет его вынести. Ибо, будьте уверены, другой возможности освободиться от Аристогитона нет.
(93) Граждане афинские, на примере прочих людей можно видеть, что наилучшие и умереннейшие по самой природе люди добровольно делают то, что необходимо, а те, кто хуже них, (я далек от того, чтобы с чрезмерным преувеличением называть их негодными), остерегаются совершать проступки из страха перед вами и из боязни подвергнуться позору и брани. А про наихудших из них, про тех, кого называют отпетыми, говорят, что их вразумляют несчастья.
(94) Аристогитон же настолько превзошел всех людей в коварстве, что, даже претерпев несчастья, не был ими вразумлен, но попадается на тех же самых преступлениях и обманах, что и раньше. Ныне он достоин гораздо большего гнева, чем прежде, поскольку он считал, что нужно только сочинять противозаконные акты, а теперь полагает, что нужно делать все: обвинять, выступать с речами, клеветать, хулить, требовать смертной казни, обвинять в государственных преступлениях, злословить в адрес полноправных граждан. И все это он совершает будучи должником государственной казны.
(95) И ведь нет ничего страшнее, чем это. Пытаться вразумлять Аристогитона - безумие. Тот, кто никогда не уступал тому возмущению, которым народ обычно вразумляет надоевших ему людей, кто никогда не смущался, разве послушается чьего-нибудь слова? Неисцелим, неисцелим, граждане афинские, этот человек.
Подобно тому как врач отсекает часть тела, пораженную раковой опухолью, злокачественным нарывом или какой-нибудь другой неизлечимой болезнью, так и вам всем следует отсечь от себя эту бестию, выбросить его за пределы государства, уничтожить совсем, дабы она не причиняла зла ни в частной, ни в государственной жизни.
(96) Таким вот образом, как видите, обстоит это дело. Думаю, что никто из вас не получал укусов змеи или фаланги. Пусть он никогда не получит их впредь. Однако если вы видите этих тварей, то убиваете. Точно так же, граждане афинские, когда вы видите сикофанта - человека по своей природе сходного с ядовитой змеей, не ждите, пока он набросится на вас, но первый же, кто окажется рядом, пусть отомстит ему.
(97) Итак, Ликург призвал в свидетели Афину и Мать богов и хорошо сделал. Я же призову в свидетели ваших предков и их доблести, память о которых* естественно, не смогло уничтожить время. Ибо они управляли государством, не давая возможности подлецам и сикофантам принимать в этом участие, не обостряя внутри городских стен зависти людей друг к другу. Наоборот, они наказывали наглых и подлых людей. Благодаря этому-то и появились все борцы за добрые дела.
(98) Скажу еще одно и на этом закончу. Сейчас вы выйдете из суда, и на вас будут смотреть стоящие вокруг чужестранцы и граждане. Они будут рассматривать каждого проходящего мимо мужа и догадываться по выражению лиц, кто же подал свой голос в оправдание Аристогитона. Что же скажете вы, граждане афинские, если выйдете отсюда, пренебрегши законами? С каким лицом и какими глазами вы будете смотреть на каждого из них? (99) Как вы войдете в храм Матери богов, если будете иметь в этом необходимость? Ведь никто не обратится к вам как к хранителям законов, если вы сейчас, все вместе, не укрепите их авторитет. Как вы, взойдя на Акрополь в первый день месяца, будете молить богов о даровании блага государству и каждому из вас, если несмотря на то, что Аристогитон и его любезный батюшка находятся в списках должников, хранящихся там, вы примете решение, противное этим спискам и принесенным вами клятвам. (100) Что вы ответите, граждане афинские, что вы отметите, если кто-нибудь, заметив, что должники вымараны из списков, спросит вас об этом? Что вы скажете? Неужели вы ответите, что вам нравится Аристогитон? И кто из вас осмелится сказать это? Кто пожелает унаследовать его подлость вместе с проклятьем и дурной славой? Нет, всякий человек скорее станет отрицать, что он подал голос в оправдание Аристогитона. Итак, каждый из вас предаст проклятью всех, оправдывающих Аристогитона, и это будет залогом того, что он сам не таков. (101) И зачем нужно оправдывать негодяя, когда всем позволено быть благоречивыми и молить о благе для всех: и вам - самим для себя и всем прочим афинянам молить об этом для вас? Добавлю сюда и чужестранцев, и детей, и женщин. Ибо настигла, всех настигла злоба Аристогитона, и все желают освободиться от его коварства и увидеть его уже понесшим наказание.

* * *

Принадлежность этих речей Демосфену уже в древности признавалась некоторыми критиками сомнительной. Так, лексикограф Поллукс полностью отвергал авторство Демосфена. Авторитетный знаток греческой литературы классического периода Дионисий Галикарнасский (О красноречии Демосфена. 57) признавал демосфеновской только Первую речь.
Не было, однако, недостатка и в защитниках авторства Демосфена. Византийский патриарх Фотий (IX в.) приводит название речи Аристогитона "Апология против обвинения со стороны Ликурга и Демосфена". Свидетельство Фотия не может, конечно, служить решающим доказательством, поскольку нельзя исключить, что цитированная им речь могла быть обычным риторическим упражнением, каких поздняя античность знала немало.
Гораздо убедительнее здесь свидетельство Плутарха, Псевдо-Лонгина и Плиния Младшего. Плутарх и биографии Демосфена (XV. 3) сообщает, что Демосфен сам произнес речь против Аристогитона. Это место может служить хорошим доказательством авторства великого афинского оратора, но, к сожалению, Плутарх говорит только об одной из речей, скорее всего о Первой, что совпадает с мнением Дионисия Галикарнасского. В пользу принадлежности Первой речи против Аристогитона Демосфену свидетельствует также Плиний Младший. В письме к Луперку (IX. 26) он наряду с прочими местами из Демосфена шесть раз приводит цитаты из Первой речи против Аристогитона.
Спор, начатый античными филологами, продолжали ученые нового времени. Большинство исследователей, идя по стопам Дионисия Галикарнасского, Плиния Младшего и Плутарха, с некоторыми оговорками признают принадлежность Первой из двух речей Демосфену. Оговорки сводятся к тому, что Первая речь, якобы, не выдерживает сравнения с другими речами прославленного оратора, что ей де-не хватает "силы и обилия", свойственных Демосфену, что автор речи только "порицает, но не поражает противника". Однако из содержания Либания явствует, что положение Демосфена на этом процессе было очень невыгодным, поскольку всю аргументацию использовал выступавший первым Ликург. На долю Демосфена, таким образом, осталась только моральная сторона поступков Аристогитона. Этим, возможно, и объясняется тот недостойный Демосфена "холод", который ряд филологов признают за речами против Аристогитона.
Обе речи против Аристогитона (если считать вторую речь подлинной) могли быть произнесены в ближайшее время после битвы при Херонее (338 г. до н. э.).
О противнике Демосфена - Аристогитоне известно крайне мало. Кроме двух направленных против него речей Демосфена сохранилась речь Динарха с таким же названием, произнесенная в связи с событиями по делу Гарпала - казначея Александра Македонского, бежавшего в 324 г. до н. э. в Афины. Кроме того, две краткие биографии Аристогитона приводит лексикограф Сеида. Дадим их текст полностью.
"Аристогитон, сын Кидимаха или Лисимаха, афинянин, оратор. Мать его вольноотпущенница. За бесстыдство Аристогитона прозвали "собакой". Он был казнен афинянами. Аристогитону принадлежат речи: "Апология против Демосфена - стратега", "Апология против Ликурга", "Против Тимофея", "Против Ти-марха", "Против Гиперида", "Против Фрасила", "О сиротстве"".
Вторая биография: "Аристогитон, сын Кидимаха, сикофант. Его отец, оштрафованный в пользу государственной казны, скончался в тюрьме. Сам Аристогитон, когда унаследовал отцовский долг, был заключен в тюрьму. Мать его была продана в рабство. Похитив в тюрьме документ, Аристогитон навлек на себя подозрение других узников. Он откусил нос человеку, у которого похитил документ. Зобию, которая укрыла его после побега и теперь требовала за это благодарности, Аристогитон, став влиятельным человеком, отвел к магистратам, занимающимся делами метеков, а сестру продал в рабство. Он обвинил Гиперида в противозаконном деянии на основании предложения, сделанного Гиперидом после битвы при Херонее. Процесс Аристогитон проиграл."
Ряд сведений об Аристогитоне анекдотического характера приводит Плутарх в биографии Фокиона (X. 3): "Доносчик Аристогитон, постоянно враждебно настроенный и подстрекавший народ в собраниях к действию, во время воинского набора явился с перевязанными ногами, опираясь на палку. Фокион, увидев его издали с ораторского возвышения, крикнул: "Запиши и хромого негодяя Аристогитона""; (X. 9 = Моралии. 188в): "Когда доносчик Аристогитон после вынесения ему обвинительного приговора послал за Фокионом и просил прийти к нему, тот, вняв просьбе, направился в тюрьму. Когда друзья попытались его удержать, Фокион сказал им: "Пустите меня, глупцы, ибо где еще можно охотнее встретить Аристогитона?".
Точная хронология процессов, а также их результаты не известны. На основании сообщения Свиды о казни Аристогитона можно предположить, что смертный приговор был результатом процесса, в котором обвинителем Аристогитона выступал Динарх.
Время рождения Аристогитона Ф. Бласс относит к 370 г. до н. э.

Содержание Либания

§ 2 (Динарх. II. 12): "Разве не Аристогитон, граждане афинские, измыслил и выдвинул такие обвинения против жрицы Артемиды Бравронии и ее родственников, так что вы, когда узнали об этом правду от обвинителя, присудили его к штрафу в пять талантов?" О процессе подробнее не известно.
§ 4 (Динарх. II. 2): "Ибо Аристогитон и прежде совершил много других достойных смерти деяний и провел больше времени в тюрьме, чем вне ее и, будучи должником государственной казны, обвинял и сейчас обвиняет свободных граждан, хотя у него нет на это права".
§ 5 (Динарх. II. 8): "Но ведь этот обвиняемый (Аристогитон), клянусь Зевсом, человек умеренного образа жизни, сын добропорядочных родителей, сделавший для вас много хорошего и в частной и в общественной жизни, так что по этой причине его следует помиловать" (Динарх. II. 3): "Поэтому мне кажется, граждане афинские, что Аристогитон, считая этот процесс безопасным для себя, пришел, чтобы испытать ваше мнение; ведь с ним часто происходили все ужасные вещи за исключением смертной казни. Но ныне, если богу будет угодно, а вы сохраните благоразумие, смерть постигнет этого человека".
§ 6 (Динарх. II. 19): "Так что следует повторить часто произносимую истину, что вам предстоит подать свой голос по поводу этого человека, а стоящим вокруг и всем прочим по поводу вас самих".

[2] Афина Пронойа («Стоящая у входа») упоминается Геродотом (VIII. 37, 39), Павсанием (X. 8, 6) и Плутархом (Наставления об управлении государством. 36 = Моралии. 825).

[3] Собака демоса — это выражение, кроме нашего места, встречается в Характерах» Феофраста (XXXIX. 5 / Изд. Г. Дильса): «Он говорит, что он — собака народа, поскольку подстерегает совершающих преступления».

[4] Ср.: Динарх. II. 18: «Ведь вместо того, чтобы чтить отца своего, Аристогитон причинил ему зло; когда же все вы выступили в поход, Аристогитон находился в тюрьме. У него настолько недостает проявления памяти о своем отце, что, когда тот скончался в Эретрии, Аристогитон не сделал там для него необходимого». Динарх. II. 8: «Однако кому из вас не приходилось часто слышать, что Аристогитон, этот благородный сын, когда отец его Кидимах был приговорен к смерти и бежал из города, оставил в пренебрежении отца, и при жизни нуждавшегося в необходимом, и после смерти не получившего полагающегося, за что Аристогитон часто подвергался обвинениям».

[5] Об этих обстоятельствах Динарх не упоминает.

[6] Танагра — крупный город в Беотии. Был известен своей ремесленной продукцией, художественными изделиями, а также виноделием.

[7] Ср.: Динарх. II. 9: «Сам же Аристогитон, когда впервые попал в тюрьму, — вам ведь известно, что это случалось неоднократно, — осмелился совершить там такое, что бывшие с ним узники постановили, чтобы никто не давал Аристогитону огня, не преломлял с ним хлеба, не участвовал с ним в совместных жертвоприношениях».

[8] Помимо этого места об упоминаемом лице ничего не известно.

[9] Словарь Гарпократиона (под словом «Теорида»): ««Демосфен в речи против Аристогитона, если только считать ее подлинной. Теорида была жрицей. Осужденная за святотатство, она была казнена, как пишет Филохор в шестой книге своей «Истории»». Ср.: Плутарх. Демосфен. 14: «Он (Демосфен) выдвинул обвинение против жрицы Теориды, утверждая, что она, помимо прочих проступков, учила рабов обманывать своих хозяев, потребовал смертного приговора и добился казни».