ГЛАВА ПЕРВАЯ. Территория.– Население.

I
Нейман и Партш в своей «физической географии Греции, уделяющей особое внимание древности», указывают на различные особенности климата, почвы и рельефа древней Греции, отразившиеся на культурной истории ее. Прежде всего Греция вдоль и поперек изрезана горами. Имеется, в сущности, одна лишь долина – Фессалийская. Все остальные минимальных размеров, не более 2–2? миль в длину и 1–1? миль в ширину. Прочая поверхность покрыта горами. Отсюда разорванность и рассеянность греческого народа в политическом отношении, склонность каждого племени к самостоятельности и отделенное от всех других, многочисленность отдельных государств, слабая связь между ними, трудность совместных военных действий и ранняя гибель их независимости. Но отсюда и интенсивная жизнь этих греческих общин, разбросанных среди гор, стремление каждой опередить всех других, приложение всех усилий к использованию тех небольших пространств, которые оставляли им горные хребты, высокая культура разбросанных среди последних долин, которой не достигли самые благословенные уголки земного шара.
Другая характерная особенность-господство моря и глубокое внедрение его в континент. Эта роль моря выражается в выравнивающей температуре, в однообразном климате. Контрасты исчезают и на протяжении 35–41° сев. широты на берегах и островах создается почти одинаковая теплота; при средней температуре Эллады в 17?0, даже в отдаленных частях Эгейского моря отклонения составляют не более 1?-2 ?°, в Ионическом еще меньше. Благодаря этому, на всем протяжении Греции и омывающих ее морей эллин себя чувствовал одинаково хорошо, везде была его родина, колонизация могла быстро подвигаться вперед, распространение греков, их культуры, их влияния могло совершаться в широких размерах, охватывая все берега и острова Эллады.
Но оно могло пойти и дальше. Усеянное островами и островками, море давало греку ряд промежуточных пунктов, станций. Переходя от одной к другой и не оставляя нигде из виду родины, он подвигался к Малой Азии, так же, как, возвращаясь из Черного моря и проходя через Геллеспонт, мореплаватель уже видел перед собой возвышающийся на горизонте Афон – он был уже вблизи родины.
Ни один пункт Пелопонеса не отдален более 7 миль от моря, ни один пункт Средней Греции-более 8 миль, ни один пункт Эпира и Фессалии – более 14 миль. Это богатство бухт, глубоко врезывающихся в континент, и обилие островов, разбросанных среди морей, должно было рано вызвать, хотя бы из любопытства, стремление попасть в близлежащие местности, перебраться на соседние острова. Они находились тут же рядом, га пространстве 5 миль от любого острова, – ведь имелись другие острова или берега - цель лежала перед глазами. А острова к тому же гористые, так что они ясно видны на этом расстоянии, в особенности при прозрачном воздухе. Мореплаватель нигде не оказывался в безбрежном море, везде его манили к себе берега, и в несколько часов он мог их достигнуть.
В этом сближении соседних племен, в этой возможности узнать у рядом живущих то или другое, что Самому неизвестно, подражать, заимствовать, упомянутые авторы усматривают нечто гораздо более важное в смысле культурного развития, чем в сношениях греков с египтянами или финикиянами при гораздо большей отдаленности этих народов как географически, так и в отношении техники и культуры, а следовательно, при малой доступности их грекам, сложности и непонятности для них египетских и финикийских произведений.
Но в то же время Нейман и Партш подчеркивают и те огромные затруднения, которые представлялись мореплавателям, в виду сильных ветров и подводных рифов, отсутствия прикрытых бухт и удобных гаваней. Таков весь запад и юг Греции, за исключением лишь Коринфийского и Тафийского заливов. И в северной части, и у мыса Хаймериона, как и у западного побережья Пелопонеса, в Мессенском и Лаконском заливах-везде сильные течения юго-западные опасные для мореплавателя ветры, бедность в защищенных местах для стоянки кораблей; особенно опасным, в виду бурь, считался мыс Малея, при входе в Эгейское море. Но и последнее не отличалось особенной гостеприимностью. Восточные берега Фессалии, Эвбеи, Лаконии, Арголиса изобиловали подводными скалами и мелями и грозили гибелью отважному пловцу, и только Саронский и отчасти Эвбейский заливы – в сущности одно юго-восточное побережье Эллады поощряло судоходство.
Таким образом, с одной стороны, близкие цели манили к себе грека, заставляли его переплывать на соседние острова и берега, а, с другой стороны, море пугало его, удерживало от плаванья. Ему приходилось ограничиваться тихими бухтами, не удаляясь за пределы их, и только после продолжительного опыта, знакомства с морем он мог решиться на более крупные задачи. Быть может, – прибавим от себя – этим объясняется тот факт, что колонизация Греции и Малой Азии совершилась сравнительно очень рано, тогда как морская торговля - как мы увидим ниже - значительного развития не достигла во всю эпоху независимости Греции. На отдельные не многократные плавания с целью создания новых поселений греки могли решиться, частые же сношения между различными берегами, как этого требует торговый обмен, встречали слишком много естественных препятствий. Море им всегда казалось чем-то страшным и опасным.
Наконец, характерную черту Греции составляет ее сухой климат, летняя жара, отсутствие дождей в это время, наиболее резко чувствующееся в Афинах и в Аттике вообще, как и во всей восточной части Греции, тогда как в западных областях большая лесистость и большое количество выпадающих осадков смягчали летний зной. Испарения так велики, что речки и ручьи высыхают, и даже то небольшое количество влаги, которое искусственно создано, исчезает. Весна и осень гораздо богаче водяными осадками, но и в эти времена года они не распределяются сколько-нибудь равномерно, а выражаются в проливных дождях, смывающих на горах верхний наиболее плодородный почвенный слой и обнажающих горы. Не орошая землю, вода на несколько часов наполняет пересохшие русла ручьев или просачивается через скалы, как сквозь сито, и теряется для почвы.
Этот недостаток воды вызвал особенно любовное отношение греков к «священной влаге». Мертвецу дается пожелание на дорогу иметь свежую воду и ставится в гробницу кувшин с водой. Источники высоко ценятся, ирригация широко производится. Последующее обеднение некогда плодородной страны -результат прекращения забот о распределении и сохранении влаги, иссякания прежних водоемов.
Климатические условия отражались не только на фауне и флоре, на преобладании растительности и видов животных, мирящихся с сухой почвой и недостатком влаги, но и на крайней ограниченности потребностей населения. Высокая температура вызывала умеренность в пище - бедный афинянин довольствовался похлебкой из ячменной муки, немногими оливками, фигами или луковицами, тогда как мясо редко появлялось на его столе.

II
Сколько насчитывалось населения в Греции в различные эпохи? В таком виде на этот вопрос обыкновенно вообще не дается ответа. Пытаются исчислить население одной только Аттики приблизительно в IV ст. (в эпоху расцвета). Бек определяет его в 500 тысяч, из них 135 тыс. свободных и 365 тыс. рабов. Исходят из сообщений древних авторов о количестве полноправных граждан; оно колеблется между 20 и 30 тыс. Так, при распределении хлеба в 445 г., по Филокору, оказалось 14.240 афинян и 4.760 неправильно себя показавших таковыми. Во время Пелопонесской войны число их, очевидно, увеличилось, ибо по Фукидиду, имелось 13 тыс. гоплитов и сверх того в запасе 16 тыс. граждан и неполноправных. В первой речи против Аристогитона, приписываемой Демосфену, также указано около 20 тыс. граждан. При делении имущества Дифила, равнявшегося 160 талантам, на долю каждого гражданина пришлось 50 драхм, так что получается 19.200 граждан. Наконец, в 309 году при Дмитрии Фалернском был произведен подсчет населения и оказалось, по словам Ктесикла, приводимым в сборнике Афинея (других сведений об этом нет), 21 тыс. граждан, 10 тыс. неполноправных и 400 тыс. рабов. Считая число взрослых граждан и неполноправных за четвертую часть населения, получаем 84 тыс. граждан обоего пола и всех возрастов и 40 тысяч неполноправных. Что же касается рабов, то при таком подсчете оказалось бы их целых 1? миллиона. Этого чересчур много даже для тех, кто считает Аттику не менее населённой, чем современные западноевропейские страны. Но так как какую-нибудь цифру все же надо взять, то исходят из того ни на чем не основанного предположения, что здесь указано общее их количество, а не только число отцов семейств. Таким образом, получается общая цифра населения Аттики в 524 тыс. (Валлон ее определяет в 580 тыс., Сен-Кроа в 640 тыс.), Бек считает достаточным и 500 тысяч человек. Из этих 500 тыс. 240 тыс. Бек относит на город Афины и 260 тыс. на прочие местности Аттики. Но мыслима ли такая цифра?
Если считать в городе 10 тыс. домов, то при 240 тыс. на дом придется в среднем 24 человека. Эти 10 тыс. взяты из указания Ксенофонта, что в Афинах больше 10 тыс. домов. Однако, оно ровно ничего не доказывает. Он просто хотел сказать, что их много – целая мириада, но вовсе не думал определять числа. Мало того, согласно тому же Ксенофонту, семья в 14 человек (в доме проживала обыкновенно одна семья) считалась весьма большой, выше средней. Так что и 140 тысяч было бы много, у Бека же взято целых 240 тысяч. Он ссылается, правда, на то, что были «фабрики» с большим числом рабов, а в районе, где проживали рабы, работавшие в рудниках, население было весьма густое. Между тем - как мы увидим ниже – все эти разговоры о крупных предприятиях в Афинах и о сотнях работавших в них рабов ни на чем не основаны. Что же касается рабов в рудниках, то большое количество их выводится из того, что неизвестный современник Ксенофонта советует афинскому государству покупать рабов для эксплуатации рудников за собственный счет, указывая на то, что при 10 тысячах рабов казна выручит 100 талантов. К этому он прибавляет, что их могло бы работать в рудниках еще гораздо больше; это может подтвердить всякий, кто помнит, сколько доставил сбор с рабов до событий при Декелее. Фукидид же сообщает, что при Декелее бежало 20 тыс. рабов. Бек находит, что это указание относительно казенных рабов в рудниках странно и весьма неясно, почему он признает невозможным с ним считаться. Но одно, во всяком случае, вытекает из рассуждений этого автора-то, что для него и 10 тысяч рабов составляют огромную цифру. Самое сокращение их во время Декелейской войны составляло, как мы видим, всего 20 тысяч. А у Бека и других авторов речь идет о 400 тысячах. Очевидно, эта последняя цифра до крайности преувеличена, и ни о каких 500 тыс. (а тем более 600) населения в Аттике говорить не приходится.
Насколько бездоказательны и произвольны все такого рода вычисления, можно видеть из подсчетов того же Бека относительно хлеба, производимого в Аттике, и хлеба, привозимого туда. Они должны в то же время служить поверкой предположенной им цифры населения. Бек принимает за исходную точку указанных 400 (365) тысяч рабов и одну сорок восьмую медимна (медимн = ок. 100 ф.) ячменя в день для каждого, для свободных же, в виду лучшей пищи, потребляемой ими, несколько больше. Все это, конечно, ничем не доказанные цифры. Получается круглой цифрой 3.400.000 медимн, необходимых населению, кроме семян для посева. Демосфен же сообщает, что привозимые из Понта 400 тыс. мед. равны всему прочему привозу, так что всего импорт равняется 800 тыс. мед. Но Бек, ссылаясь на неточность указаний Демосфена, считает возможным - без каких бы то ни было к тому оснований - увеличить эту цифру до 1 мил. Следовательно, Аттика должна была производить остальные 2.400.000 мед. Такой урожай он считает вполне возможным, хотя и признает, что в Аттике были нередки голые скалы. Но он находит что там, где каменистая почва была смешана с землей, мог возделываться ячмень; остальное уже добавляло человеческое умение. Принимая урожай в сам – семь, он получает площадь в миллион плетрон; они дают 2.800.000 медимн, из коих 400 тыс. мед. идет на посев, а остальное, именно необходимые 2.400.000 мед., на потребление.
Казалось бы, все обстоит прекрасно; счет вполне сходится. Сомнение у Бека вызывает, однако, другая речь Демосфена – против Фениппа. Там оказывается, что в имении последнего, принимаемом в 3.200 плетр. (плетр. = 1/9 десят.), урожай не превышал 1.000 медимн ячменя, так что на плетр. приходится всего 1/3 медимн а, а не свыше 2? мед., как в приведенном расчете, т.е. почти в восемь раз меньше, чем принимает Бек. Если даже иметь в виду, что в этом имении имелись виноградники и лес, то все же во столько раз повышать цифру урожайности едва ли допустимо. В результате Бек считает свой вывод не невозможным, но в то же время допускает, что весь расчет может оказаться и ошибочным.
Во всяком случае нельзя не отметить, что - как видно из всего изложенного - Аттика не могла производить 2.400.000 мед., а тем более 2.600.000, если взять привоз, согласно Демосфену, в 800 тыс. мед. Следовательно, цифра населения в 500 тыс. чрезмерно велика – именно этим расчетом подтверждается полная ее неправильность. Если считать даже в три раза больший урожай, чем в имении Фениппа, т.е. по 1 мед. на плетр., то получится на 1 милл. плетр. 1 милл. мед., а за вычетом седьмой части на посев, 850 тыс. мед., т.е. втрое меньше того, что имеется у Бека; а вместе с привозом в 800 тыс. мед. всего окажется 1.550.000 мед. вместо 3.400.000; стало быть, и население получим не в 500 тыс., а в два раза меньше, т.е. в 250 тыс. человек. Конечно, и этот вывод совершенно не обоснован, и мы менее всего настаиваем на нем, но он свидетельствует о том, как резко меняются цифры, если изменить то или другое из произвольно взятых предположений.
Подобные же попытки исчислить цифру населения для Аттики делали и другие авторы – Валлон, Летроннь,. Гуссе, Белох, Франкотт, Эдуард Мейер. Они исходили из той же цифры привоза в 800 тыс. медимн, получающейся на основании речи Демосфена против Лептина, брали 7 мед. на душу населения и седьмую часть урожая на посев, но самый урожай уже определяли на основании одной надписи 329 г. до Р. X. (найденной Фукаром). Из последней видно, что урожай Аттики в этом году составил 363 тыс. мед. ржи и 41? тыс. мед. пшеницы. Считая 7 мед. на душу населения и вычтя известную долю на обсеменение полей, получаем вместе с привозом пропитание для 175 тысяч жителей (а не для 500 тыс., как у Бека и других авторов). Если принять численность свободного населения в 100 тыс., то получится 75 тыс. рабов (а не 400 тыс.). Таковы вычисления Белоха для середины IV ст., а для эпохи Александра Македонского 116 тыс. граждан, 58 тыс. метеков и 100 тыс. рабов, так что в обоих случаях рабов оказывается меньше, чем свободных (у Летронна 100–120 тыс. рабов, у Валлона 201 тыс. рабов, у Франкотта 75–150 тыс. рабов, но низшую цифру он считает более правильной). Эд. Мейер насчитывает в 431 г. 170 тысяч свободного населения и 100–150 тыс. рабов. При этом у Белоха на долю Афин и Пирея приходится 100 тыс. жителей, т.е. 170 человек на гектар или столько же, сколько, насчитывалось в Берлине с его многоэтажными домами в конце XIX ст., а между тем в Афинах почти каждый гражданин имел собственный (одноэтажный) дом, причем имелось много незастроенного пространства и даже сносились дома в целях разбивки садов.
Очевидно, даже цифра населения в 175–200 тыс. для Аттики слишком велика, но она хоть, по крайней мере, находится в соответствии с сообщением Демосфена о привозе хлеба и с надписью, открытой Фукаром, и только оказывается чрезмерно высокой по сравнению с площадью Аттики. Но совершенно не допустим образ действия новейшего исследователя Жерне, который вновь возвращается к цифре Ктесикла в 400 тыс. рабов и, следовательно, к 550–600 тыс. всего населения Аттики. Так как, согласно упомянутой надписи, урожай Аттики составлял 400 тыс. медимнов, то привоз должен был быть не менее 3 милл. медимн. вместо 800 тыс., указанных у Демосфена. Получается, казалось бы, резкое несоответствие. Но автора это нисколько не смущает. Пора покончить – говорит он – с этой фразой Демосфена, которую сотни раз повторяют.
Не по Демосфену надо определять потребность Афин в хлебе, а на основании этой потребности (которой мы не знаем!) надо проверять Демосфена. Столь же легко и просто Жерне обходит и другое затруднение. Получается 200–230 жителей на кв. км., т.е. густота Бельгии в начале XX ст., страны наиболее густо населенной во всей Европе. Такая цифра, возможная лишь при развитии крупной промышленности, при высокой технике и т.д., его – по его словам – «нисколько не пугает». Однако, не только эта цифра, но и гораздо более умеренная в 175–200 тыс., невидимому, сильно преувеличена; насчитывали же прежде по 50–100 тыс. жителей в средневековых городах, тогда как после нахождения действительных данных о населении (переписей) они свелись до 4–5, в лучшем случае до 8–10 тысяч.
Абсурдности вывода относительно населения Аттики не приходится удивляться, когда все предположения построены на песке- неизвестно, сколько производила Аттика (урожай 309 г. может быть случайным), неизвестно, сколько потреблялось в те времена хлеба на душу населения, неизвестно, сколько нужно было для посева.
От приводимого Афинеем сообщения Ктесикла о наличности в Аттике 400 тыс. рабов все эти авторы (Белох, Мейер, Летроннь, Валлон), как и до них ряд других (Клинтон, Джон) – в отличие от Бека, Бюксеншютца и Жерне – уже отказались, признав эту цифру недостоверной. Но и цитируемые тем же Афинеем слова Тимея, согласно которым в Коринфе насчитывалось 40 мириад (т.е. 400 тысяч) рабов, и слова Аристотеля, что в Эгине имелось 47 мириад (т.е. 470 тысяч) рабов – отвергаются всеми упомянутыми исследователями. Однако, нисколько не большей правдоподобностью отличаются и обычно выводимые цифры рабов (илотов) в Лакедемонии. Геродот рассказывает, что в битве при Платее на каждого (свободного) спартанца приходилось 7 илотов, и у него же читаем, что количество способных носить оружие спартанцев равно было 8 тыс. Соединив и то и другое, получили 56 тыс. взрослых илотов. Но для этого необходимо было исходить из предположения, что соотношение между спартанцами и илотами, вообще, было именно такое же, как в войске, т.е. как 1:7; между тем, именно это совершенно не установлено. Обойдя же это затруднение, уже нетрудно было на основании соотношения между взрослым населением и населением вообще получить общую цифру илотов: Клинтон ее принимает в 170 тыс., Валлон в 220 тыс., Мюллер в 224 тыс., но Бюксеншютц справедливо признает все эти вычисления фантастическими.
Если перейдем от рабов к свободным, к полноправным афинянам, то столкнемся с вычислениями, исходящими из различных сообщений Фукидида, Ксенофонта, Полибия. Но и их цифры далеко не всегда достоверны, а главное не содержат общего числа населения, а ограничиваются перечислением воинов различных категорий. Но что нам может дать указание Фукидида на то, что в начале Пелопонесской войны Афины выставили 13 тыс. гоплитов и еще 16 тыс. имелось запасных или утверждение Аристотеля, что 20 тыс. человек питалось в Афинах на казенной службе в качестве войска, судей, стражи и т.д.? Вилламовиц-Меллендорф считает бесцельным оперировать «статистическими вероятными расчетами» и указывает на то, что определить на основании таких цифр долю стариков, нетрудоспособных, детей, женщин «никакими учеными приемами немыслимо». Но количество взрослого мужского населения он все же считает возможным исчислить, находя, что оно было при Перикле не менее 60 тыс. (полноправных граждан). По его мнению, этому соответствует приведенное выше (из Афинея) указание на 21 тысячу афинских граждан при Дмитрии Фалернском (в 312 году), так что число их сократилось бы за эти 120 лет на две трети; свои владения Афины ведь успели потерять, много населения эмигрировало, для доступа в число полноправных граждан нужно было удовлетворять различным стеснительным условиям. Наконец, по словам того же Вилламовица, указанным 60 тысячам граждан времен Перикла не противоречит также упомянутое уже указание на то, что приблизительно в то же время (445–44 г.) 14.240 афинянам выдавался хлеб от государства, а 4.760 проданы были в рабство, хотя он сам и сознает, что получается весьма подозрительная круглая цифра в 19 тыс. Кроме того, говорит он, нельзя получателей хлеба отождествлять с гражданами – Клеон и Софокл и ареопагиты едва ли побежали в Одеон с мешками, получатели составили, вероятно, не более четверти взрослых граждан.
В противоположность готовности Вилламовица ограничиться вычислением одних лишь полноправных афинских граждан, Бел ох, напротив, совершил покушение на выяснение численности всего населения на протяжении не одной только Аттики, а всей древней Греции. Для Греции в начале Пелопонесской войны (431 г.), за исключением Эпира, Македонии и острова Крита, у него получилось 2.250.000 жителей, в том числе 850 тыс. рабов (Эдуард Мейер повышает эту цифру до 3 милл.). Но что послужило основанием для этого вывода? Всего только сообщения Фукидида и Ксенофонта (цифры Геродота признаны недостаточно достоверными) о численности войск, участвовавших в Пелопонесской войне. Насколько произвольны полученные при таких условиях выводы- ясно само собой.
Если для средневековых городов имеются первичные записи относительно переписанного в определенном году населения (хотя бы известных кварталов города или только совершеннолетнего населения), если для различных территорий этой эпохи мы находим, по крайней. мере, подсчеты числа домов или очагов – то для древнего мира и таких сведений не сохранилось. Весьма возможно, что, напр., в Афинах существовали списки мужского населения, подлежавшего военной службе, как и плательщиков податей; быть может, при Александре Македонском, который велел измерить дороги в Азии и определить высоту гор, были произведены и переписи в 'подвластных ему областях. Но во всяком случае от всего этого до нас ничего не дошло. Мы знаем лишь одно – что мы не знаем цифры населения ни Греции в целом, ни отдельных частей ее. Как бы то ни было - как видно из предыдущего -наличность большого количества рабов ничем не доказана, как и не установлено совершенно превышение рабского населения над свободным. Напротив, многие из приведенных авторов признают, что рабов было меньше, чем свободных. Это обстоятельство весьма существенно – мы к нему еще вернемся.