II. ЧЕТЫРЕ ТИПА СТИЛЯ. ВЕЛИЧЕСТВЕННЫЙ СТИЛЬ

36. Существует четыре основных стиля (haploi charactēres): простой (ischnos). величественный (megaloprepēs), изящный (glaphyros) и мощный (deinos) и сверх того различные их сочетания[1]. Но не всякий стиль может вступать в сочетания с любым другим. Так, изящный стиль сочетается с простым и величественным, мощный с ними обоими. И только стиль величественный не сочетается с простым, напротив, эти два стиля противоположны друг другу, несовместимы и как бы исключают один другой. Поэтому некоторые полагают, что и существуют только эти два стиля речи, которые достойны считаться самостоятельными, прочие же - промежуточные между ними. Изящный стиль в таком случае сближают с простым, а мощный с величественным, ибо изящному стилю присуща некая легкость (microtēs) и изысканность (compseia), а мощному - пышность (oncon) и величие (megethos).
37. Такая точка зрения нелепа. Ведь мы видим, что, за исключением двух противоположных друг другу стилей, прочие могут вступать в любое сочетание друг с другом. Так, например, в стихах Гомера и в повествовании Ксенофонта, Геродота, да и многих других величавость соединяется с мощностью и вместе с изяществом выражения. Таким образом, число стилей речи, очевидно, таково, какое указано нами. А воплощение их должно соответствовать случаю и иметь определенную форму.
38. Обращусь прежде всего к величественному стилю, который теперь называют стилем красноречия. Величественность проявляется в трех отношениях: в смысле (dianoia), в словах (lexis) и в том, чтобы соединение (synthesis) было подходящим (prosphoros). По Аристотелю, величественным является соединение пеоническое[2].
Существует два типа пеонов: первый - пеон начальный, он начинается долгим слогом и заканчивается тремя краткими, как, например, "начались же" (erxato de). Другой тип пеона заключительный - противоположный первому; он начинается тремя краткими слогами и оканчивается долгим, например, "Аравия" (Arabia)[3].
39. В величественном стиле речи начальный пеон должен открывать колон, а заключительный - заканчивать его. Примером такого построения может служить место из Фукидида: "Зло началось с Эфиопии, вот откуда пришло"[4] (erxato de to cacon ēx Aithiopias). Почему же Аристотель советует расставлять слоги таким образом? Да потому, что колон, начинающий речь величественного характера, должен и в начале, и в конце производить это впечатление величественного, что и будет достигнуто, если, начав речь долгим слогом, мы долгим же и закончим. Ведь долгий слог сам по себе порождает впечатление чего-то величественного. И будучи поставлен в начале речи, сразу же как бы поражает слушателя, а при постановке на конце закрепляет в слушающем ощущение величественного. И действительно, мы все особенно запоминаем самые первые и самые последние слова; они-то и производят на нас наибольшее впечатление, тогда как слова, стоящие между ними, много меньшее - они как бы спрятаны и затеряны.
40. Особенно ясным это становится на примере [стиля] Фукидида. Ведь всю величественность ему создают именно слоги, образующие ритм его повествования. И хотя повествование этого автора величественно во всех отношениях, все же сохраняет ему эту величественность исключительно или, по крайней мере, по преимуществу соединение |слов].
41. Следует, однако, иметь в виду, что если мы и не можем точно снабдить колоны пеонами обоих видов с той и другой стороны, мы, по крайней мере, можем создать впечатление пеонического построения, начав с долгого слога и закончив им же. Как раз так, по-видимому, и предписывает поступать Аристотель, хотя для того, чтобы быть совершенно точным, он представил подробное описание пеона обоих видов[5]. Феофраст приводит как образец величественного стиля колон, построенный таким образом: "Философствуют же они все по поводу тех материй, достоинство которых ни в чем"[6] (ton men peri ta medenos axia philosophoynton). Строго говоря, здесь нет пеона, но есть нечто пеоническое. Причиной использования пеонов в прозаической речи является то, что пеон - метр смешанный и весьма надежный: длинный слог придает ему величественность, а короткие делают пригодным для прозаического повествования (logicos).
42. Среди прочих стоп, стопа героическая - торжественна и годится для прозы (logicos). Она также шумна - и в то- же время не ритмична, а напротив, лишена ритма. Обратимся к такому примеру: "И я пришел в нашу страну..." (hecon hemon eis ten choran). Плотность долгих слогов здесь выходит за пределы прозаического метра[7].
43. Что же касается ямба - то он прост и напоминает обычную речь. Многие ведь употребляют в разговоре ямбический размер и не подозревая этого. Пеон же занимает как раз серединное место - он и соблюдает надлежащую меру, и в то же время является как бы смешанным метром. Что же касается пеонического соединения, то его можно использовать в величественном стиле речи по образцу, нами указанному.
44. Длина колонов также способствует впечатлению величественности речи, как, например, здесь: "Фукидид Афинский описал войну, что вели пелопоннесцы с афинянами"[8] или "Что же касается Геродота Галикарнасского, то его изложение истории таково"[9]. Ведь, действительно, частые паузы, следующие после коротких колонов, умаляют величественность речи, пусть даже будут высоки содержащаяся в ней мысль и выражающие ее слова.
45. Речь приобретает величественность и от закругленного построения, как, например, у Фукидида:
"Дело в том, что река Ахелой, вытекающая из горы Пинда, проходит по Долопии, и по земле агреев, амфилохов и по Акарнанской равнине в глубине материка мимо города Страта и изливается в море подле Эниад, образуя озера в окрестностях города; обилие воды в зимнюю пору делает поход затруднительным"[10]. Все величественное здесь проистекает из кругового построения, а также из того, что и сам автор, и его читатель, и слушатель едва имеют возможность передохнуть.
46. Можно нарушить такое закругленное построение и, разбив высказывание на ряд отдельных фраз, представить его в следующем виде: "Река Ахелой начинает свое течение с горы Пинда. Она изливается в море близ Эниад. Разлив реки превращает долину города в стоячее болото. Так что при трудности подступов в зимнее время вода становится для жителей опорой и прикрытием от врагов". В самом деле, если, излагая это содержание, произвести подобное изменение в [построении пауз], то в речи добавятся передышки, но величественность ее исчезнет.
47. Подобно тому как частые остановки в дорожных гостиницах сокращают даже и большой путь, а пустынность места заставляет казаться длинным и маленький путь, точно такое же происходит с колонами в речи.
48. Во многих случаях впечатление величественности создает труднопроизносимость (dysphonia) сочетания слов; как, например, здесь: "Aias d'ho megas aien eph'Hectori chalcocorystei"[11].
И хотя обычно нагромождение звуков неприятно для уха, здесь избыток лишь подчеркивает величие героя. Ведь, действительно, гладкость и благозвучие завершений не совсем приняты в величественном стиле и встречаются разве только в немногих случаях. И Фукидид почти всюду избегает гладкого (leion) и ровного (homales) соединения; и почти везде производит это такое впечатление, будто он спотыкается, как спотыкаются люди, идущие по неровной дороге. Так, к примеру, он говорит: "И свободен оказался, как согласятся все, год этот от болезней других"[12]. Конечно, было бы проще и приятнее для слуха сказать так: "Как согласятся все, этот год оказался свободен от других болезней". Но тогда фраза утратила бы величие.
49. Как [отдельные] резкие слова придают речи величественность, так и соединение [слов]. Резкие слова - это "кричащий" вместо "зовущий" или "сокрушенный" вместо "отягощенный". Всем этим пользуется Фукидид, подбирая слова, пригодные для соединения, и соединения, подходящие для [этих] слов.
50. Расставлять же слова надо следующим образом: пусть первыми идут слова не слишком заметные, а на втором и на последнем месте - все более и более выразительные. При таком расположении и первое слово, которое мы услышим, покажется нам выразительным, а последующие за ним еще более сильными. В противном же случае будет казаться, что силы наши иссякли и речь ослабевает.
51. Примером может послужить следующее место из Платона: "Если кто-то позволяет музыке звучать флейтой и вливаться в него через слух...". Второе выражение намного живее первого. И опять далее: "И когда этот поток, не иссякая, [продолжает] чаровать, то он уже размягчает и расплавляет..."[13]. Слово "расплавляет" выразительнее, чем "размягчает", и оно ближе к поэзии. А ведь, если бы слово "расплавляет" было вынесено на первое место, то слово "размягчает", стоящее за ним, показалось бы более слабым.
52. И Гомер в описании киклопа увеличивает силу гиперболы тем, что она как бы нарастает, например: "... не сходен был с человеком, вкушающим хлеб, и казался вершиной лесом поросшей горы"[14]. Кроме того, что здесь вводится сравнение с вершиной горы, эта гора далее изображена возвышающейся над всеми другими. И действительно, как бы ни было само по себе значительно стоящее впереди, оно всегда покажется меньшим, если то, что за ним последует, будет более значительным.
53. Связующие слова, такие, как (men) "насколько" и (de) "настолько", не должны слишком точно соответствовать друг другу. Подобная точность граничит с мелочностью. Напротив, расставляя их, следует несколько нарушать порядок. Так, в одном месте у Антифонта сказано: "Что же касается острова, которым мы владеем, то и на расстоянии он кажется настолько же скалист и малодоступен, и настолько же малопригоден для возделывания и использования, насколько много там при всей его малости невозделанного"[15]. Двум союзным словам "настолько" здесь только однажды соответствует "насколько".
54. Впрочем, часто союзы, поставленные один в, а другим, заставляют и незначительное казаться значительным. Так., у Гомера названия беотийских городов, которые сами по себе малы и незначащи, приобретают некую весомость и величественность именно из-за стоящих подряд союзных слов:

И на лесистых холмах Этеона, и в Схене, и в Сколе[16].

55. Дополняющие союзные слова следует употреблять не в качестве пустых добавлений или, если можно так выразиться, приращений и растяжений в речи, как это делают некоторые со словами (de) "и вот", (ny) "итак" или (proteron) "прежде чем", употребляя их без всякой нужды, в то время как ставить их надо лишь в том случае, когда они придают речи величественность.
56. Так, например, мы читаем у Платона: "Вот (men de) великий предводитель на небе - Зевс"[17] или у Гомера: "Но лишь (de) приехали к броду реки, водовертью богатой"[18]. Здесь частица, поставленная в начале и оттеняющая последующие слова от первых, придает речи нечто величественное, ведь замедленное вступление создает торжественность. А если бы у Гомера было сказано так: "Лишь приехали к реке...", то казалось бы, что поэт обыденными словами говорит о каком-то определенном событии.
57. Такой союз выбирают часто и при изображении чувства, как, например, встречается он в обращении Калипсо к Одиссею:

Благорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!
Значит, теперь же, сейчас, ты желаешь домой возвратиться[19].

А если союз здесь убрать, то исчезнет и сила изображенного чувства. Вообще же, как говорит Праксифан[20], подобного рода слова вводят вместо вздохов и стонов, например, "ай, ай", "увы" или "ах" и пр. Так, говорит он, уместно употребление повторяющихся союзов "и", "ну и" при слове "плачущих"[21], так как в них самих есть что-то вызывающее представление о плаче.
58. Тех же, кто употребляет вводные слова без нужды, Праксифан уподобляет актерам, наугад ставящим восклицания при совершенно не соответствующих словах. Так, например, кто-нибудь из них мог бы, пожалуй, прочесть и так:

... вот Калидон, земля Пелопса (увы!).
Среди проливов лежат ее счастливые равнины (ай, ай!)[22].

Так обстоит дело здесь, где некстати притянуты "ай, ай" и "увы", так же будет и повсюду, где только союзное слово введено без всякого на то основания.
59. Итак, как уже говорилось, союзы придают величественность соединению. Что же касается словесных фигур (schemata tes lexeos), то они по самой своей сущности являются видом соединения (eidos syntheseos). И действительно, что же иное, как не способ распределения и расположения, обозначает возможность выразить одну и ту же мысль путем употребления различного вида фигур: или повторения, или единоначатия, или замены выражения. При этом для каждого стиля речи предназначены свои фигуры. Так, для величественного стиля, о котором у нас идет речь, предназначается, например, замена грамматической формы слова (anthypallage).
60. Вот, к примеру, употребление этой фигуры у Гомера:

Два есть утеса, один достигает широкого неба[23].

Стих выглядел бы гораздо менее величественным, не будь здесь фигуры с измененным повторением падежной формы, а будь сказано так: "Из двух утесов один - до широкого неба". Таков ведь обычный строй речи, а все обычное мелко и потому не вызывает восхищения.
61. А путем употребления в смешанном виде двух словесных фигур - начального повтора и расчленения - Гомер изобразил Нирея, фигуру в [действительности] незначительную, величественным, а его весьма скудное снаряжение, в три корабля и несколько человек, внушительным и включающим не малое, а большое число предметов. Так, поэт говорит:

Три корабля... Нирей предоставил...
этот Нирей был Аглаей рожден...;
этот Нирей...
... был человеком... красивейшим...[24]
Повторение в речи самого имени Нирея выделяет героя, а расчленение способствует впечатлению множества средств, тогда как в действительности здесь два или три предмета.
62. И Нирея, едва ли ни однажды названного в действии поэмы, мы запоминаем ничуть не меньше, чем Ахилла и Одиссея, упоминаемых почти на каждом шагу. И причиной тому - сила (dynamis) этой фигуры. Ведь если бы сказать просто: "Нирей, сын Аглаи привел из Симы три корабля" - это равнялось бы умолчанию о Нирее. Потому что в речи, как и в угощении: малое [количество блюд] может показаться большим, [если их умело расположить.]
63. Но часто и противоположный расчлененному связующий способ построения может оказаться причиной большей величественности изображаемого, как, например, здесь: "Сражались и эллины, и карий-цы, и ликийцы, и памфилийцы, и фригийцы"[25]. Введением повторяющегося союза подчеркивается как бы неисчислимость множества.
64. Но в таком предложении, как "волн... горбатых, пятнистых [от пены]"[26], отсутствием союза "создается впечатление более величественное, чем если бы сказать: "волн горбатых и пятнистых [от пены]".
65. Впечатления величественности в построении фразы можно достичь иногда и путем введения фигуры с изменением падежных форм, как это делает, например, Фукидид: "Он, первый поднявшийся, потерял сознание, и у него, упавшего, [щит вывалился в море]"[27]. Это звучит гораздо весомее, чем если бы оставить построение с неизменными падежными формами: "Он упал на палубу, и он уронил щит".
66. Но и [двукратное] повторение одного и того же слова способствует величавости речи, как, например, в следующем месте из Геродота, где он говорит о змеях: "И были они на Кавказе огромны, огромны и в великом множестве"[28]. Дважды повторенное здесь слово "огромны" как раз и придает фразе значительность.
67. Однако не следует и злоупотреблять речевыми фигурами. Такая речь перенасыщена и указывает на отсутствие чувства меры. Во всяком случае, писатели древние, хотя и часто пользовались многими приемами, стоят ближе к естественной речи, чем авторы, совсем не употреблявшие фигур, так как древние делали это искусно.
68. Что касается столкновения гласных звуков в речи, то об этом существуют разные мнения. Исократ, например, избегает зияния (sygcroysis)[29], как и его последователи. Иным же случается допускать зияние и притом постоянно. Конечно, не следует делать речь шумной, как получается, если позволить гласным встречаться произвольно и случайно. Такая речь будет производить впечатление беспорядочно разбросанной. Но и зияния нужно избегать не во всех случаях.
Конечно, в речи, построенной таким образом, прибавится гладкости, но зато убавится искусства и выразительности, так как она лишится многозвучия, производимого зиянием.
69. Прежде всего также следует принять во внимание, что зияние внутри слова допускается даже в обыденной речи, хотя именно здесь особенно заботятся о гладкости. Примером могут служить такие слова, как Aiacos[30] и chion[31]. Встречаются, кроме того, и слова, составленные только из гласных, как, например, Aiaie и Eyios[32], и они не только не лишены благозвучия прочих, но даже музыкальнее их.
70. Более того, в поэзии форма ēelios[33] с неслитным произношением и сохранением зияния по благозвучию предпочтительнее формы helios, как форма oreon[34] формы oron. Ведь неслитная форма произношения гласных и зияние содержат в себе нечто близкое песне. И есть множество примеров, когда слитное произношение гласных - синалефа - делало речь неприятной для слуха, а при неслитном произношении и сохранении зияния те же слова звучат более приятно. Так, если во фразе Panta men tan ea cai cala estin[35] устранить зияние между словами и употребить слитную форму cala'stin, строй речи станет менее музыкальным и более обыденным.
71. А, например, у египтян в гимне, который поют жрецы, прославляя богов, следуют друг за другом семь гласных звуков[36]. И звучание этих гласных в результате создаваемого ими благозвучия воспринимается, как звучание флейты или кифары. Поэтому уничтожающий зияние совершенно уничтожает не что иное, как саму музыку и поэзию речи. Но сейчас не время продолжать рассуждение об этом.
72. Что же касается величественного стиля речи, то здесь более всего уместным будет столкновение (sygcroysis) долгих звуков, например: "laan ano othesce"[37]. Зияние увеличивает длину стиха, а также воссоздает образ поднимаемого камня и прилагаемой при этом силы. То же мы наблюдаем и в следующем месте из Фукидида: "me epeiros einai"[38]. Встречается и зияние, образуемое дифтонгами: "tayten catoicesan men Cercyraioi; oicistes de egeneto"[39].
73. Итак, с одной стороны, величественности слога способствует столкновение одинаковых гласных и одинаковых дифтонгов, но, с другой стороны, при столкновении звуков разного качества, в силу их многозвучия, к величественности присоединяется еще и разнообразие (poicilia), как, например, в слове eos[40]. Действительно, в таком слове, как hoien[41], звуки различаются не только по качеству, но и по высоте звучания - один низкий, другой высокий, так что [звуки] несхожи во многом.
74. И в пении один и тот же протянутый звук создает напевность, что и делает песню песней, так что стечение (sygcroysis) одинаковых [гласных] будет как бы малой частью пения, напевом. Итак, о зиянии гласных и о способах соединения в величественном стиле речи сказано достаточно.
75. Величие бывает и в самом [излагаемом] предмете (pragma), к примеру, великое и славное сражение на суше или на море, либо [когда] речь [идет] о небе или земле. Ведь слушающий речь о великом тут же решает, что и оратор говорит величественно, но он ошибается, ведь, [чтобы судить о величии стиля], нужно смотреть не на то, что говорится, а на то, как это говорится. Ведь случается, что, говоря низменным слогом о высоком, умаляют и принижают достоинство самого предмета. Поэтому и говорят о некоторых, писавших в мощном стиле, например, о Феопомпе, что они о мощном говорили немощно.
76. Справедливо говорил и живописец Никий[42], что немалая часть искусства живописца проявляется в том, чтобы выбрать предмет высокого характера и не разменяться на изображение столь незначительных явлений, как птицы или цветы. Советовал же он выбирать сюжеты с конными или морскими сражениями, где можно показать множество положений с лошадью - с одной стороны, лошади нападающие, лошади встающие на дыбы, лошади приседающие, а с другой - возможны также изображения всадников, мечущих копья или же, наоборот, падающих с лошади. Таким образом, по мнению Никия, сама по себе тема изображения уже является частью искусства живописи, точно так же как древние предания были частью искусства поэзии. И потому неудивительно, что и прозаическая речь при обращении к высокому предмету становится величественной.
77. Слова (lexis) в этом стиле должны быть высокие, особенные и возможно менее обыденные. Тогда в нем будет пышность (oncon). Правда, слова общепринятые (cyrios) и обыденные отмечены ясностью (saphes), но они незначительны и мелки.
78. Прежде всего, следует пользоваться метафорами, ведь они [как раз] больше всего и делают речь приятной и величавой. Однако они не должны быть слишком частыми, иначе вместо речи напишем дифирамб. Метафоры не должны быть взятыми [слишком] издалека, но отсюда же (aytothen) и основанными на подобии (ec homoioy). Так, сходны друг с другом [понятия] - вождь, кормчий, возница. Все эти слова обозначают людей чем-то управляющих, и всегда будет понятной речь, где вождя назовут кормчим государства, а кормчего - вождем корабля.
79. Но не все сходные между собой понятия так взаимозаменяемы, как упомянутые выше. Поэт, например, мог называть подножие горы Иды подошвой[43], но тем не менее не мог бы назвать подошву человека подножием.
80. Если же метафора кажется слишком опасной, то ее легко превратить в сравнение. Ведь сравнение, будучи по существу своему развернутой метафорой, кажется более привычным. Так, если во фразу "Тогда ритору Питону, обрушившемуся на нас"[44] вставить "как бы": "Тогда ритору Питону, как бы обрушившемуся на нас" - то речь станет более спокойной. Прежнее выражение без этого "как бы" было метафорой и [казалось] более рискованным. Так и стиль Платона производит впечатление чего-то рискованного - он больше пользуется метафорами, чем сравнениями, а Ксенофонт, напротив, предпочитает сравнения.
81. Аристотель считает лучшей метафорой так называемую метафору действия (cata energeian)когда неодушевленные предметы представляются как одушевленные[45]. Так, например, о стреле говорится:

Понеслася острая, в гущу врагов до намеченной жадная жертвы[46].

Или такой пример:

... волн... горбатых, пятнистых [от пены][47].

Оба эти слова - и "жадная" и "пятнистые" - напоминают о живых существах.
82. В некоторых случаях метафорическое употребление слова больше способствует ясности и определенности (cyrios) выражения, чем употребление его в точном собственном смысле, как, например, в фразе: "Бой ощетинился"[48].
Ведь если бы переменить здесь метафорическое выражение на буквальное, то к изображению не прибавилось бы ни правды, ни ясности. Поэт обозначил выражением "ощетинился бой" и столкновение копий, и производимый ими медленно нарастающий звук. Вместе с тем он обращается здесь к метафоре действия, о которой шла речь ранее: о бое сказано, что он "ощетинился", как это могло бы быть с живым существом.
83. Мы, однако, не должны терять из виду и того, что иные метафоры больше способствуют незначительности, чем величию [стиля], хотя обращаются к ним для того, чтобы создать впечатление пышности (pros oncon). Так, например, в стихе

Небо великое звуком трубы зазвучало повсюду[49].

Конечно, не следовало уподоблять весь небесный свод звуку трубы, разве только какой-нибудь ревнитель Гомера скажет в его защиту, что, мол, так зазвучало великое небо, как если бы оно само затрубило.
84. Обратим внимание и на другой вид метафоры, способствующий впечатлению скорее незначительности, чем величественности стиля. Дело в том, что лучше употреблять метафоры, где значение переносится с большего на меньший предмет, а не наоборот. Так, например, мы читаем у Ксенофонта: "Во время похода часть фаланги несколько выплеснулась"[50]. Ксенофонт, таким образом, уподобил выход из границ воинского строя выходу моря из берегов и так обозначил действие. Если бы кто-нибудь, перевернув [это], сказал, что "море вышло из строя", то эта метафора не только не получилась бы удачной, но была бы в высшей степени убогой.
85. Некоторые [авторы] подкрепляют метафоры, кажущиеся им [слишком] смелыми, добавлением эпитетов. Так, Феогнид, говоря о стрелке из лука, употребляет [метафору] "бесструнная лира"[51], [имея в виду] лук. Ведь в самом деле, слово "лира", рискованное применительно к луку, с помощью эпитета "бесструнный" становится более безопасным.
86. Как во всем остальном, так особенно в употреблении метафор наставницей служит обиходная речь. Ведь переносное значение почти всех ее выражений скрыто благодаря устоявшимся метафорам. Так, и "чистый звук", и "горячий человек", и "крутой нрав", и "большой оратор", и другое в этом роде - столь искусные метафоры, что кажутся почти буквальными выражениями.
87. За правила употребления метафор в прозаической речи я принимаю те, которые, будучи приобретенными или природными, существуют в обиходной речи (synetheia). Обиходная речь так удачно использует некоторые метафоры, что пропадает нужда в словах в прямом смысле, и метафора, занимая их место, так и остается [в языке], например, "глазок виноградной лозы" и пр. в таком роде.
88. Что же касается частей тела, то позвоночник, ключицы, ребра получили свои наименования не от метафор, а вследствие уподобления сходным предметам соответственно оси, на которой вращается веретено, ключам и гребню. ·
89. Ну, а если мы превращаем метафору в сравнение (eicasia) по способу, рассказанному выше, то здесь следует позаботиться о краткости и кроме союза "как" более ничего не вставлять, иначе вместо сравнения у нас получится поэтическая парабола[52], как, например, в следующем месте у Ксенофонта: "подобно тому, как породистая гончая, не раздумывая бросается на кабана..."[53] или здесь: "подобно тому, как горделиво скачет по равнине освобожденная от пут лошадь..."[54].
Такое [выражение] уже походит на поэтическую параболу, а не на сравнение.
90. Подобного рода параболу (parabole) нельзя употребить в прозаической речи необдуманно и без величайшей предосторожности. Итак, основное, что касалось метафоры, я изложил.
91. Следует употреблять сложные слова, но только составленные не как в дифирамбической поэзии: "богодивные планеты" или "звезд огнемечущее войско"[55], а подобно сложным словам в обиходной речи, ведь мерилом вообще всякого поименования (onomasia) выставляю обиходную речь, употребляющую слова "законодатель", "градостроитель" и много других надежно составленных слов такого же рода.
92. Сложное слово именно потому, что оно сложное, будет казаться каким-то богатым (poicilia) и большим и вместе с тем сжатым. Действительно, ведь [это одно] слово может заменить целое предложение, например, подвозы зерна можно назвать "зерноподвозами". И это будет намного значительнее. Однако возможны случаи, когда усиление может произойти и от противоположного способа выражения, если, например, распустить слово в предложение и вместо "зерноподвозы" сказать "подвозы зерна".
93. Пример слова, заменяющего целое предложение, есть у Ксенофонта; в том месте, где он говорит, что дикого осла "не было никакой возможности настигнуть, разве только в том случае, если всадники становились в разных местах и охотились поочередно"[56]. Одним словом "поочередно" как бы обозначено, что одни охотники преследовали осла сзади, другие же шли ему навстречу, так чтобы осел оказался окруженным. Вместе с тем, должно остерегаться соединять слова, уже соединенные. Такие удвоенные сложные слова не соответствуют прозаической речи.
94. В число новообразованных (ta pepoiemena) слов входят и те, что созданы в подражание аффекту или действию, как, например, слова "зашипел"[57] или "лакающий"[58].
95. [Гомер] достигает особого величия тем, что [с помощью таких слов] добивается сходства со звуками, [существующими в природе] (psogos), и особенно с [наиболее] чуждыми (xenos) [человеческой речи]. Ведь он произносит слова, которые, не существуя раньше, рождаются в этот момент, и рождение [этих] новых слов представляется таким же мудрым, как и [употребление слов] в обычной речи, и таким образом, [Гомер]-словотворец подобен тем, кто первым дал названия вещам.
96. Первое, о чем следует позаботиться при образовании новых слов - это ясность и естественность, затем идет соответствие уже существующим словам, чтобы не создавалось впечатления, будто посреди греческих слов автор вставил фригийские или скифские.
97. Создавать новые имена нужно или для вещей, еще не названных, так, [некий автор] называет тимпаны и другие музыкальные инструменты женоподобных "орудием кинедии"[59]; Аристотель рассказывал о некоем "слонопасе"[60]; или же можно образовывать новые слова вне зависимости от уже существующих, как, например, кто-то из авторов[61] называет перевозчика на лодке "челночник", а Аристотель говорит о человеке, живущем в одиночестве, Что он "одиночничал"[62].
98. Ксенофонт же говорит о войске, что оно "за-аляля-ло"[63], передавая этим словом непрерывный клик "а-ля-ля", издаваемый воинами. Однако, как я уже говорил, это прием небезопасный даже для самих поэтов. Кроме того, можно сказать, что сложное слово является как бы разновидностью придуманных слов, ведь всякое составное составляется из чего-то уже существующего.
99. Иносказательному способу выражения (he allegoria) также свойственна особая выразительность, в особенности это относится к высказываниям угрожающего характера, как, например, угроза Дионисия: "Цикады запоют у вас с земли"[64].
100. Если бы Дионисий прямо сказал, что намерен опустошить Локриду, то он показался бы человеком легко впадающим в гнев и довольно ничтожным. Однако здесь он, воспользовавшись иносказанием, как бы одел покровом свои слова. А все слова, о смысле которых лишь догадываются, производят впечатление особенно сильное, и каждый толкует их по-своему. И, наоборот, все ясное и открытое обыкновенно не вызывает уважения, [например], раздетые люди.
101. Недаром и в мистериях пользуются иносказательными выражениями, чтобы поразить и привести в трепет, какой бывает в темноте и ночью. Иносказание как раз и напоминает темноту и ночь.
102. Однако и здесь следует остерегаться излишества, так чтобы наша речь не становилась загадкой, как это произошло в [знаменитой] надписи на склянке врача.

Мужа видела я, что медь припаял к человеку[65].

И лаконцы, когда желали внушить страх, часто прибегали к иносказательному способу выражения, например, слова, обращенные к Филиппу: "Дионисий в Коринфе"[66], и немало других подобных высказываний.
103. В одних случаях краткость (he syntomia) и особенно умолчание (he aposiopesis) способствуют величавости (megaloprepes) речи, ведь порой не высказанная, но подразумеваемая мысль кажется более значительной, в других случаях это приводит к обратному. В самом деле, ведь и повторение (dilogia) бывает величаво, как у Ксенофонта: "Колесницы понеслись - одни сквозь ряды самих же неприятелей, а другие сквозь ряды своих"[67].
Мысль, сказанная таким образом, производит много более сильное впечатление, чем если бы высказать ее так: "сквозь ряды неприятелей и своих".
104. Часто косвенное построение действует сильнее, чем прямое; так, "План [персов] состоял в том, чтобы вклиниться в ряды эллинов и расколоть их на части"[68] лучше, чем "Они хотели вклиниться в ряды эллинов и расколоть их на части".
105. [Величавости] содействует как сходство [звучания] слов, так и явная трудность произнесения слова. Ведь произносимое с трудом часто [производит впечатление] значительности (onceron), как здесь: "Aias d'ho megas aien eph'Hectori"[69].
Столкновение двух [сходно звучащих слов] Aias - aien здесь выражает величие Аякса [гораздо ярче], чем его семикожный щит.
106. Так называемая эпифонема[70], определяемая как украшающий словесный оборот (lexis), в высшей степени способствует величавости, ведь одни словесные обороты служат [выражению мысли], а другие [употребляются] для украшения. [Приводимая фраза] служит для [выражения мысли]: "... Как гиацинт на полях, что в горах пастухи попирают ногами", а заключение служит для украшения: "и - помятый к земле цветок пурпурный никнет"[71], ведь оно явно придает стройность (cosmos) и красоту (callos) предшествующим стихам.
107. Этими приемами изобилует поэзия Гомера, например:

Я их от дыма унес. Не такие они уж, какими
Здесь Одиссей, отправляясь в поход, их когда то оставил:
Обезображены все, до темна от огня закоптели.
Соображенье еще поважнее вложил мне Кронион:
Как бы вы меж собой во хмелю не затеяли ссоры
И безобразной резней сватовства и прекрасного пира
Не опозорили...

Затем он заключает:

Тянет к себе человека железо[72].

108. В целом же можно сказать, что эпифонема подобна тем вещам, которые служат приметами богатства, то есть карнизам, триглифам, порфирной кайме на одежде[73], - точно так же и эпифонема является признаком богатства речи.
109. Может показаться, что энтимема - некая разновидность эпифонемы, но это неверно, ведь энтимема употребляется не для красоты, а для доказательства, и разве что заключительные [энтимемы] [выглядят] эпифонематично.
110. Точно так же и гнома подобна эпифонеме, которая есть некое заключение к вышесказанному, но все-таки гнома не является эпифонемой, ведь она часто стоит в начале высказывания, хотя порой и занимает то же место, что эпифонема.
111. Так не будет эпифонемой стих:

Глупый! Совсем уже близко ждала его жалкая гибель[74],

ибо он не завершает высказывания и не имеет украшательной цели. Да и вообще он больше напоминает не концовку (epiphonema), а задиристое обращение или издевку.
112. Поэтические обороты в прозе также усиливают впечатление величавости - это, как говорится, видно и слепому, за исключением тех случаев, когда пользуются неприкрытым подражанием поэтам, и [порой] не [просто] подражают, а прямо переписывают их, как, например, Геродот[75].
113. А вот Фукидид даже если и берет что-то у поэта, использует взятое по-своему и делает своей собственностью. К примеру, Гомер говорит о Крите так:

Крит - такая страна посреди винноцветного моря, -
он и красив, и богат, и омыт отовсюду волнами[76].

Поэт пользуется выражением "омыт отовсюду волнами", чтобы указать на величину острова. Фукидид же имеет в виду, что греческим поселенцам в Сицилии должно было бы объединиться, ибо они происходят из одной земли, и земля эта омыта волнами отовсюду. И хотя Фукидид так же, как и Гомер, называет остров землей и говорит, что она "омыта волнами отовсюду"[77], кажется, будто он выражается иначе. А происходит это оттого, что эти слова употреблены не для того, чтобы обозначить величину, а для того, чтобы призвать к единству.
Итак, о величественном стиле мы сказали достаточно.
114. Подобно тому как хорошее (asteios) очень тесно граничит с дурным, как смелость с дерзостью, скромность с [чрезмерной] застенчивостью, точно таким же образом каждый вид стиля соседствует со [своим] искаженным соответствием. Сначала мы обратимся к типу речи, соседствующему с величественным. Его называют выспренним (psychros), а, по определению Феофраста, выспренним считается способ высказывания, превышающий свой предмет, например, когда говорят: "Да не поставится на стол чаша без днища", вместо "чаши без дна на стол лучше не ставить"[78]. Столь незначительное содержание совсем не требует возвышенного слога.
115. Выспренность выражения так же, [как и величественность], проявляется в трех отношениях - и прежде всего в самом содержании, как, например, в одном описании киклопа, бросающего камень вслед кораблю Одиссея: "И пока камень летел, козы паслись на нем"[79]. Невероятное преувеличение в содержании рождает выспренность в стиле.
116. Аристотель говорит[80], что существует четыре источника выспренности: [первый - необычные слова, второй - эпитеты]..., когда, например, Алкидамант говорит: "мокрый пот", третий - сложные слова, если они образованы по способу, принятому в дифирамбах, подобно придуманному кем-то выражению "пустынноблуждающий" и другим сверхпышным выражениям в том же роде; четвертый источник выспренности- метафоры, например, "дела дрожащие и бледные"[81]. Итак, выспренность в выражении может возникнуть в четырех случаях.
117. Выспренним будет соединение [слов], в котором в должной мере нет ритма (me eyrhythmos) или нет его вовсе (arhythmos) и в котором идут подряд долгие слоги. Например: "hecon hemon eis ten choran, pases hemon orthes oyses"[82]. [Ритм этого предложения] не имеет ничего прозаического, а также является очень неустойчивым из-за непрерывности долгих слогов.
118. Выспренним будет и встречающееся у некоторых писателей употребление [целого] стиха (to metron) в [прозаическом тексте], который бросается в глаза именно из-за такой последовательности, ведь неуместное сочинение стиха так же безвкусно (psychron), как и несоблюдение размера в стихе.
119. Вообще же [можно сказать], что выспренность [в стиле] по ходит на хвастовство. Ведь хвастун уверяет, что ему принадлежит то, что на самом деле ему не принадлежит, так и писатель, сообщающий величавый вид ничтожному, сам уподобляется человеку, раздувающему что-то ничтожное. Высокий слог при ничтожном содержании напоминает тот самый украшенный пестик, о котором говорит пословица.
120. Некоторые, правда, полагают, что и о незначительном следует говорить возвышенно, считая такой способ выражения признаком особенной силы. Что касается меня, то я готов простить это ритору Поликрату, когда он восхваляет...[83] словно Агамемнона, прибегая к антитезам, метафорам и всем прочим уловкам восхваления - ведь он шутит, а не говорит серьезно - и сама возвышенность его сочинения - шутка. Как я уже сказал, шутить можно, но во всем следует блюсти уместность (to prepon), то есть стиль должен быть подходящим предмету: для низкого - низким, для высокого - высоким.
121. Именно этому правилу следует Ксенофонт, когда говорит о небольшой и красивой речке Телебое: "она не была велика, но красива- весьма"[84]. Сжатостью фразы и постановкой слова "весьма" на конце он почти наглядно явил нам эту маленькую речку. А вот другой писатель о реке вроде Телебоя сказал так: "С Лаврикийских холмов несется она в море"[85] - можно подумать, что это сказано о низвержении вод Нила или впадающем в море Истре[86]. Выражения такого рода и называются выспренними.
122. Однако в некоторых случаях незначительный предмет можно возвысить иным путем, и это не только не станет неуместным, но, [напротив], будет необходимым, когда, например, мы хотим возвеличить небольшую победу полководца, изобразив ее как победу великую, или если утверждаем правоту спартанского эфора, который подверг наказанию человека, играющего в мяч с излишними ухищрениями, не так, как подобает уроженцу Спарты. Сначала наше ухо воспринимает сказанное как ничтожное, но постепенно мы проникаемся важностью той мысли, что маленькие проступки открывают дорогу большим преступлениям, и поэтому за малые прегрешения следует наказывать не меньше, чем за большие. Мы могли бы привести здесь пословицу: "Начало - половина дела"[87]. Она как раз говорит об этом малом зле, вернее, о том, что зло малым не бывает.
123. Итак, можно возвысить небольшую победу, не прибегая при этом ни к каким недостойным приемам, ведь если можно, а часто и с пользой, снизить нечто высокое, то возможно и возвысить незначительное.
124. Более всего способствует выспренности гипербола. Сама гипербола может быть трех видов: или это гипербола по схожести (например, в выражении "быстротою ветру подобны"), или гипербола по превосходству ("снега белее"), или гипербола по невероятности изображаемого ("головою в небо уходит")[88].
125. На самом деле, всякая гипербола указывает на то, чего не бывает в действительности - правда, разве может быть что-нибудь белее снега или быстрее ветра?! Однако есть особые гиперболы (мы о них только что говорили), преимущественно носящие название "невероятных" гипербол. Именно потому гиперболы и придают стилю более всего выспренности, что они имеют дело с чем-то невероятным в действительности.
126. Потому-то гиперболу особенно любят употреблять комические поэты, - невероятное они представляют смешным. Например, кто-то (из них) так выразился о прожорливости персов: "они опустошили все равнины" или "они таскали быков в челюстях"[89].
127. Такой же характер носят выражения "яснее ясного неба" и "круглее тыквы"[90]. Что касается выражения Сафо "более золотое, чем золото"[91], то хотя это гипербола и она указывает на невероятное в действительности, однако невероятность здесь делает речь не выспренней, а изящной, и нельзя надивиться божественной Сафо, умеющей наполнить очарованием такие опасные и с трудом поддающиеся предметы.
Итак, о выспреннем стиле и гиперболе я сказал достаточно. Теперь перейдем к описанию изящного стиля.


[1] О стилях ср; Аристотель. Риторика III; Дионисий Галикарнасский. О соединении слов, 145-1/89 (типы соединений: «строгий»; «гладкий, или цветистый»; «общий, или средний»). — 244.
[2] Аристотель. Риторика, III 8, 1409 а 12-21. — 244.
[3] О четырех видах пеона см.: Дионисий Галикарнасский. О соединении слов, прим. 101. — 244.
[4] Фукидид, II 48, 1 («болезнь появилась в Эфиопии»). — 244.
[5] Аристотель. Риторика, III 8. — 245.
[6] О Феофрасте см.: Дионисий Галикарнасский. О соединении слов, прим. 82; здесь фр. 93 (Theophrasti- opera, ex rec. F. Wimmer, t. III. Lipsiae, 1862). — 245.
[7] Имеется в виду героический гексаметр, где может происходить замена дактилической стопы (- V V) спондем (- -). — 245.
[8] Фукидид, I 1. — 245.
[9] Геродот, I 1. — 245.
[10] Фукидид, II 102. 2 (перевод С. Жебелева). — 246.
[11] «Больший Аякс Теламоний все время старался ударить Гектора медною пикой» ч («Илиада», XVI 358) — 246.
[12] Фукидид, 11 49 1. С. Жебелев переводит именно так: «Все были согласны в том, что год этот в отношении прочих болезней был самый здоровый». — 246.
[13] Платон. Государство, III 411 а Ь. — 247.
[14] «Одиссея», IX 190. — 247
[15] Об Антифонте см.: Дионисий Галикарнасский. О соединении слов, прим. 56; здесь фр. 50. — 247.
[16] «Илиада», II 497 (перевод О. В. Смыки). — 247. Ср. Дионисий Галикарнасский. О соединении слов, 102-103.
[17] Платон. Федр, 246 е. — 247.
[18] «Илиада», XIV 433. — 247.
[19] «Одиссея», V 203 (слова нимфы Калипсо, расстающейся с Одиссеем). — 248.
[20] Праксифан (IV-III ее. до н.э.) с Родоса (или Лесбоса) — философ-перипатетик, ученик Феофраста, занимался теорией, грамматикой, писал-трактаты «О поэтах» и «О стихах». — 248.
[21] См. «Одиссея», XXI 226, «Илиада», XXIII 154. — 248.
[22] Еврипид, фр. 515, из недошедшей трагедии «Мелеагр». — 248.
[23] «Одиссея», XII 73 — об утесах Сциллы и Харибды (перевод О. В. Смыки). — 248.
[24] «Илиада», II 671-674. Нирей из Симы — сын Аглаи и Харопа. — 249.
[25] Автор неизвестен. — 249.
[26] «Илиада», XIII 799 (перевод О. В. Смыки). — 249.
[27] Фукидид, IV 12, 1 (о спартанском полководце Брасиде). — 249.
[28] Эмиль Орт, первый переводчик Деметрия на немецкий язык (Deme trios Vom Stil. Saarbruecken, 1923). в своей статье в журнале «Philologische Woe henschrift» (1925, XXVII, S. 778-783) полагает, что здесь имеется в виду историк Геродор Гераклейский (VI-V ее. до н.э.), из «Аргонавтики» которого взята данная цитата. Однако в своем переводе Э. Орт буквально следует Деметрию и переводит «Геродот».
У Геродота (I 203 сл.) есть описание Кавказа вблизи Каспийского моря, но о змеях там ничего не говорится. — 249.
[29] О зиянии см.: Дионисий Галикарнасский. Письмо к Помпею, прим. 37. — 249.
[30] «Эак» — сын Зевса и нимфы Эгины, судит мертвых в Аиде. — 250.
[31] «Снег». — 250.
[32] «Ээа» — жительница острова Эя, волшебница Кирка; «Эвий» — эпитет Вакха -Диониса. — 250.
[33] «Солнце». Неслитная, т.е. гомеровскаяэ форма. — 250.
[34] «Гора». Неслитная эпическая форма в родительном падеже множественного числа. — 250.
[35] «Все молодое — прекрасно». Автор неизвестен. — 250.
[36] Еще немецкий поэт Геснер в XVIII в. издал похвалу семи греческим гласным, имея в виду Деметрия (Gesner J. М. Theologoymena de laude Dei per VII Vocales ad Dernetrium Phalereum. Gottingen, 1746). — 250.
[37] «Одиссея», XI 595 (о Сизифе, который в Аиде «в гору камень толкал»). — 250.
[38] Фукидид, VI I (речь идет о Сицилии, которая «разъединена от материка»). — 250.
[39] Фукидид, I 24. Речь идет об основании Эпидамна:
«Город основали керкиряне, вождем же колоний был...» Имеется в виду Фалий коринфянин, потомок Геракла. — 250.
[40] «Заря». — 250.
[41] Винительный падеж от местоимения «какая». — 250.
[42] Никий (IV в. до н.э.) -художник из Афин, писал энкаустикой, главным образом, батальные сцены. Известно его изображение загробного мира по одиннадцатой песне Гомера. — 251.
[43] «Илиада», II 824, XX 59 и мн. др. — 251.
[44] Демосфен. О венке (XVIII), 136. — 251.
[45] Аристотель. Риторика, III 11, 1411b 25-1412 а 4. — 252.
[46] «Илиада», IV 126. — 252.
[47] «Илиада», XIII 799 (перевод О. В. Смыки). — 252.
[48] Там же, 339, — 252.
[49] «Илиада», XXI 388 (перевод О. В. Смыки).
Ср. у Гесиода: «широкое ахнуло небо» («Теогония», 679), «страшно земля зазвучала и небо широкое сверху» (там же, 840). — 252.
[50] Ксенофонт. Анабасис, I 8, 18 (описание битвы при Кунаксе, где был убит Кир Младший). — 252.
[51] Феогнид, фр. 1 N. — Sn. из недошедшей трагедии. Ср. Аристотель. Риторика, III 11, 1413 а 1. — 253.
[52] Парабола — развернутое уподобление. — 253.
[53] Ксенофонт. Киропедия, I 4, 21. — 253.
[54] Автор неизвестен. — 253.
[55] Фр. неизвестного автора, 128 Bergk = 962 Page (Роетае melici Graeci ed. L. Page. Oxford, 1962) у Диля отсутствует. — 253.
[56] Ксенофонт. Анабасис, I 5, 2. — 254.
[57] «Одиссея», IX 394: «Так зашипел его глаз вкруг оливковой этой дубины> (о выжженном Одиссеем глазе киклопа). — 254.
[58] «Илиада», XVI 161 (о волках, которые «узкими там языками лакают с поверхности воду»). — 254.
[59] Кинедия — сексуальное извращение. — 254.
[60] Аристотель. История животных, II 1, 497 b 28; X 1, 610 а 21. — 254.
[61] Предполагают, что под этим автором имеется в виду историк Страбон (I в. до н.э. — 1 в. н.э.), который однажды употребляет редкое слово scaphites (XVII 1, 48), образованное от греч. scaphe «челнок», «нечто выдолбленное». — 254.
[62] «Одинокий» (avtites), фр. 618, 1582 b, 11 Rose. — 254.
[63] Ксенофонт. Анабасис, v Z, 14. -
[64] Ср. подобный пример у Аристотеля («Риторика», II 21, 1395 а 2, III 11, 1412а 23), где эти слова приписываются поэту Стесихору. См.: Аристотель. Риторика, кн. II, прим. 58. — 254.
[65] Клеобулина, фр. 1; ср.: Аристотель. Риторика, III 2, 1405 а 35. — 255.
[66] См. выше, прим. 13. — 255.
[67] Ксенофонт. Анабасис, I 8, 20. — 255.
[68] Там же, 10. — 255.
[69] «Илиада», XVI 358; см. выше, 48. — 255.
[70] Заключительное высказывание, концовка, как бы подводящая итог предшествующим строкам. — 255.
[71] Сафо, фр. 117 (из свадебных песен, эпиталамиев; перевод В. Вересаева). — 256.
[72] «Одиссея», XVI 288-294 (разговор Одиссея и Телемаха о спрятанных оружии и доспехах). — 256.
[73] Так называемая латиклава у римских сенаторов. — 256.
[74] «Илиада», XII 113 (о троянском герое Асии, сыне Гиртака). — 256.
[75] Возможно, Деметрий имеет здесь в виду Геродота, который приводит речь грека Демарата к персидскому царю Ксерксу. В этой речи, прославляющей храбрость спартанцев, есть слова о том, что, будучи свободны, они свободны, однако не во всех отношениях: «Над ними есть владыка закон» (VII 104). Эти слова созвучны знаменитой строке Пиндара о законе-царе (nomos basileys), см. «Олимпийские оды», VII 33. — 256.
[76] «Одиссея», XIX172 (перевод О. В. Смыки). — 256.
[77] Фукидид, IV 64, 3. — 257.
[78] Софокл, фр. 554, из недошедшей трагедии «Триптолем». — 257.
[79] Автор неизвестен. — 257.
[80] См.: Аристотель. Риторика, III 3. — 257.
[81] Возможно, это слова Горгия, который, по Аристотелю («Риторика», III 3, 1406 b 9), говорил о делах «бледных и кровавых». — 257.
[82] «Я прихожу в эту нашу землю, которая вся по справедливости наша». Автор фрагмента неизвестен. — 257.
[83] О Поликрате см.: Аристотель. Риторика, кн. II, прим. 114. В греческом тексте пропущено имя, возможно, какого-нибудь традиционного отрицательного персонажа. — 258.
[84] См. выше, прим. 9. — 258.
[85] Автор неизвестен. — 258.
[86] Истр — современный Дунай. — 258.
[87] Ср. Платон. Законы: «Начало — половина дела, и мы всегда воздаем прекрасному началу хвалу» (VI 753 е). — 258.
[88] «Илиада», X 437, IV 443. — 258.
[89] Автор неизвестен. — 259.
[90] Софрон, фр. 108, 34 Kaibel. — 259.
[91] Сафо, фр. 138. — 259.