Латинский язык может обладать меньшим количеством слов, чем греческий, и корпус латинской литературы также не может достигать пропорций греческого, но латинский словарь стратагем не уступает ему по объему. В латинском языке consilium (план), dolus (хитрость), fraus (обман) и insidiae (уловка, засада) несут подавляющее бремя выражения понятия стратагемы, так же как sophia, techne, mechane, dolos и apate в греческом. Конечно, как уже отмечалось, strategema не появляется в латинском языке до Цицерона, а за исключением Фронтина, она вообще не встречается в латинских военных текстах. Вегеций, составляя свой компендиум римской военной мысли в конце четвертого века, не использует этот термин, хотя понятие стратагемы ему вполне знакомо. С другой стороны, в латинском языке нет недостатка в словах, которые используются для обозначения стратагемы эпизодически (некоторые не чаще, чем редко) и составляют большую часть этого словарного запаса.
С самого начала следует развеять любые предположения о том, что римляне заимствовали все свои идеи о стратагеме у греков или что латинская лексика имеет сильный эллинский привкус. Лишь очень небольшое количество латинских слов являются аналогами основных слов греческого стратагемного словаря; некоторые из них можно привести в качестве латинских эквивалентов греческих терминов, но большинство — просто хорошие латинские слова, обозначающие хитрость или коварство — черты, отнюдь не являющиеся монополией греков. Даже в тех случаях, когда греческие слова имеют латинские эквиваленты, те же идеи/слова не всегда имеют то же значение в латинском словаре, что и в греческом.
Кроме того, у греков не было обширного технического юридического словаря — результат использования народных собраний в качестве законодательных и судебных органов. Резкая линия демаркации не разделяла судебную и моральную сферы, что видно из глагола adikein, означающего как моральный, так и юридический проступок. Однако, несмотря на то, что римляне создали высокотехничную юридическую науку, судебные термины, обозначающие хитрость и мошенничество, не доминируют в латинском стратагемном словаре: за исключением dolus и fraus, большинство из них встречаются очень редко, а некоторые и вовсе отсутствуют. В отличие от этого, были продемонстрированы следы технического греческого военного словаря для стратагем, в то время как в латинских текстах — даже у Фронтина — ничего подобного не встречается. Либо сохранилось слишком мало римских теоретиков, либо римляне не чувствовали необходимости изобретать жаргон.
Однако, возможно, главное различие между греческим и латинским словарями заключается в большем единстве греческих терминов, многие из которых концептуально взаимосвязаны: иногда как отдельные пары (например, techne и mechane, apate и pseudos), а обычно как виды рода metis. Латинская лексика не образует подобной системы: слова выступают скорее как отдельные понятия. Это может быть следствием отсутствия чисто римских мыслителей (в отличие от римлян, обученных греческой философии), которые занимались бы эпистемологическими нюансами слов и толкованиями человеческих умственных способностей.
Кроме того, греческая лексика имела еще один объединяющий элемент в описаниях Одиссея в эпической традиции. Римский Улисс мало повлиял на латинскую лексику стратагем, которая, похоже, в значительной степени не зависит от римских версий Гомера, а благочестивый Эней больше принадлежал к образу этоса Ахилла, неоднократно изображаемого в римской пропаганде. Конечно, противопоставление этоса Ахилла и этоса Одиссея должно было появиться в латинских версиях греческих пьес, таких как Armorum iudicium, в которой Аякс и Улисс состязались за оружие мертвого Ахилла. Пакувий и Акций оба написали пьесы с таким названием, но фрагменты не дают никаких подсказок для решения этой проблемы. Действительно, самые ранние полные повествования о римских национальных героях и основных фигурах их мифологии принадлежат авторам эпохи Августа, таким как Ливий, Вергилий и Овидий, которые, возможно, иногда отражают националистическую пропаганду и пишут слишком поздно, чтобы помочь в развитии словарного запаса, который был сформирован в основном в республиканскую эпоху. Конечно, Ромул, основатель Рима, в изложении Ливия был проницательным и хитрым (что вполне уместно с моей точки зрения в отношении римлян к стратагемам), но, опять же, полные источники о Ромуле относятся в основном к Августу, не ранее. Любое прослеживаемое влияние легенд о Ромуле на создание латинского словаря для обозначения хитрости давно утрачено.
Как и в случае с греческой лексикой, необходимо обратить внимание на моральный тон латинских терминов, тем более что Брицци поднял этот вопрос. Брицци хочет нарисовать черно–белую картину: хитрые греки, у которых не было никаких сомнений по поводу хитрости, против честных, морально чистых римлян, которые презирали любое сутяжничество до того, как Ганнибал научил их стратагемам во время Второй Пунической войны. Утверждается, что ни римская культура, ни латинский язык не были приспособлены для работы с позитивным понятием хитрости, как греческое strategema, и латынь якобы не имела эквивалентов для этого слова: fraus, которую Брицци предпочитает отождествлять со strategema, была негативной по тону, как и другие концептуально родственные слова, такие как dolus, calliditas и perfidia.
Взгляды Брицци наивны. Историю следует отличать от пропаганды: римляне действительно использовали стратагемы задолго до того, как Ганнибал ступил на землю Италии. [1] Более того, очевидно не зная о книге Каркатерры, Брицци не дает никаких указаний на то, что он изучал греческий или латинский словарь стратагем. Он создает впечатление, что стратегема была популярным греческим словом, хотя на самом деле это не так, и она начала принимать свое основное значение как «военная хитрость» только во время Второй Пунической войны, с которой начинается книга Брицци. Таким образом, слово strategema, а не устоявшийся греческий термин, само находилось в процессе развития, когда римляне якобы впервые с ним столкнулись. Конечно, fraus может обозначать стратагему, но предпочтение Брицци приравнивать fraus к strategema не имеет под собой никаких оснований в латинском тексте. Если же приравнивание этих двух слов считать концептуальным, а не буквальным, то его выбор fraus, а не dolus или insidiae не объясняется. Прежде всего, утверждения Брицци, что в латинском языке не было слов для выражения идеи стратагемы, а те, что были, имели негативный оттенок, должны быть тщательно изучены. Это представление латинских терминов, обозначающих стратагему, опровергнет первое утверждение, а последующее обсуждение морального тона как греческого, так и латинского словарей поставит под серьезное сомнение уничижительный смысл подавляющего большинства этих слов.
При обсуждении латинского словаря мы будем придерживаться той же общей схемы, что и при рассмотрении греческого. Можно выделить три категории: во–первых, слова, наиболее часто обозначающие стратагему; во–вторых, слова, используемые лишь иногда; и в-третьих, термины для конкретных стратагем. Разграничение между республиканскими словами и теми, которые впервые встречаются для обозначения стратагем в императорскую эпоху, было бы бессмысленным занятием, поскольку последняя группа незначительна.

1. Самые распространенные слова

Наиболее распространенными словами, обозначающими стратагему, являются consilium, sollertia, ars, dolus, fraus, furtum и calliditas. Все они представляют собой латинские эквиваленты наиболее распространенных греческих слов, обозначающих стратагему, хотя только dolus является непосредственно однокоренным со словом (т. е. с dolos) из греческого словаря. Consilium (обдумывание, цель, план, проницательность) по праву возглавляет список, поскольку Цицерон выбрал это слово для определения strategema в первом латинском определении греческого термина, а Ливий последовал его примеру в своем косвенном уравнении этих двух слов. [2] Аналогично Валерий Максим, хотя и ассоциирует strategema с calliditas (хитростью), описывает четыре из пяти своих примеров римских strategemata с помощью consilium, а Фронтин сначала перечисляет consilium как неотъемлемый компонент стратегий, а затем использует его в названии главы как синоним strategemata. [3] Таким образом, многочисленные свидетельства указывают на то, что именно consilium, а не fraus Брицци или другое слово, следует считать латинским аналогом греческой strategema. Но что означает это слово и каковы его нюансы?
Квинтилиан отличает consilium от iudicium (решение) в составлении речей для судов:
«Я не думаю, что consilium сильно отличается от суждения, за исключением того, что последнее используется для демонстрации фактов, а первое — для их сокрытия или для вопросов, которые либо еще не полностью известны, либо вызывают сомнения. Суждение чаще всего бывает определенным, а consilium — это расчет, к которому стремятся, как правило, тщательно взвешивая и сопоставляя большее количество факторов и состоящий как из изобретений, так и из мнений. Но даже в отношении consilium не следует ожидать общих правил, так как он взят из обстоятельства …..» (Inst. 6.5.3-4).
Для Цицерона, также писавшего как ритор, consilium — это «преднамеренный расчет сделать или не сделать что–то». Определение Цицерона близко к взгляду Василия Кесарийского на phronesis, в то время как consilium Квинтилиана напоминает phronesis Аристотеля: расчеты по неопределенным вопросам, подверженные игре случая.[4]
Если, как отмечалось ранее, фрoнезис может быть связан с метис, то и consilium может быть связан с анxинойей. Два компонента анxинойи Полибия, предвидение (pronoia) и расчет (logismos), перекликаются с мнением Фронтина (Strat. 1 praef. 1) о том, что планирование (consilium) и предвидение (providentia) способствуют изобретению стратагем. Однако отождествление consilium с anchinoia возникло задолго до Фронтина. В своей речи 66 года до н. э., призывающей принять lex Manilia, Цицерон пропагандирует полководческие способности Помпея. Не в последнюю очередь среди его полководческих качеств Цицерон подчеркивает его consilium in providendo (проницательность в предвидении). Благодаря быстроте расчета (consili celeritas) Помпей уже освободил Сицилию от восстания рабов, и ни одна задача не была слишком большой и сложной, чтобы не подчиниться его consilium. Однако соперник Помпея Цезарь также обладал анхинойей, и он не отказывался продемонстрировать свою способность схватывать план действий в нужный момент.[5]
Таким образом, consilium, первое латинское слово, приравненное римскими писателями к strategema, также выражает идеи, связанные с phronesis и anchinoia, но в случае двух последних греческих слов следует предостеречь от римского заимствования из греческого. Анхинойя — греческое слово, но идея анхинойи не ограничивается одной культурой. Приравнивание слов из двух разных языков, особенно если они не являются однокоренными, может привести к ошибочной идентификации без достаточной оценки нюансов и диапазона значений слов в соответствующих языках. Стратагема — это план в одном смысле, и основное значение consilium — это тоже «план». Использование Фронтином consilium в описании его стратагем в целом оставляет двусмысленным значение этого слова как «план» или «стратагема». [6] Греческое mechane также может обозначать «план» (Suda s. v.), и нюансы consilium и mechane, казалось бы, не имеют много общего, но, объясняя своим войскам предложенную стратагему против римлян, Ганнибал перефразирует определение mechane, данное Аристотелем: «многие вещи, которым мешала природа, освобождаются с помощью consilium». [7] Римские писатели приравнивают consilium к strategema, хотя его диапазон значений охватывает многие греческие слова.
Consilium — хамелеон, постоянно меняющий свои оттенки смысла и нюансы в зависимости от обстоятельств — отсюда его уместность для обозначения стратагем. Его темная сторона, намеченная в определении Квинтилиана, проявляется в традиции (Serv. ad Aen. 8.636) о Консе, боге советов (deus consiliorum), чей храм находился под Большим цирком в Риме, чтобы продемонстрировать важность тайны в планировании.
Для Тацита расчет (ratio) и consilium — характерные навыки полководца. Случайность может начать войну, но победа происходит от комбинации ratio–consilium, [8] которая, учитывая связь consilium с предвидением, может быть еще одним латинским перифрастическим выражением понятия anchinoia. Consilium мог использоваться для засад или других тактических стратагем, а также для грандиозных стратегических операций: подражание императора Юлиана в 361 году стратагеме Александра Македонского для стратегического продвижения было consilium, как и махинации Тиберия в 35-36 годах для восстановления Армении и попытки низложения парфянского царя Артабана II.[9]
Осталось упомянуть о последнем, но отнюдь немаловажном использовании consilium. Этосы Ахилла и Одиссея действовали среди римлян, как и среди греков, и нашли свои выражения у латинских писателей. Римлянам не нужно было учиться стратагемам у греков или у Ганнибала. Consilium довольно часто представляет этос Одиссея в контрасте с vis (силой) или virtus (мужественностью, храбростью). Император Тиберий, например, отождествляет себя с этосом Одиссея, когда в 16 году, якобы завидуя победам своего племянника Германика в Германии, он в письме настоятельно требует возвращения Германика в Рим и вспоминает свои собственные германские походы, в которых он добился большего консилиумом, чем силой (Tac. Ann. 2.26.6). Однако не следует думать, что латинские писатели заимствовали этот контраст идей у греков или что consilium имел уничижительный смысл. Контраст, хотя и без consilium, встречается уже в «Анналах» Энния, где римский ум противопоставляется силе Пирра. Августовские писатели, такие как Вергилий, Овидий и Гораций, могут быть ответственны за подчеркивание греческого контекста этого контраста в латыни, связывая его с фигурами Троянской войны.[10]
Кроме того, ничто из того, что мы видели о consilium, не указывает на негативный тон, а скорее указывает на позитивный или, по крайней мере, на нейтральный смысл. Употребление Цицероном consilium (Nat. D. 3.75) подтверждает его нейтральный тон. Если план является изменническим или морально плохим, то есть заговором, то, скорее всего, латинский писатель назовет его заговором (coniuratio) или даже хитростью (insidiae), или нейтральное слово consilium может стать отрицательным с помощью прилагательного. Когда Фабий Максим заманил Ганнибала в ловушку в долине, а тот бежал ночью за стадом скота, к рогам которого были привязаны факелы, он совершил, по мнению Ливия, fallax consilium (обманный план/стратагему). В юлиановом законе об измене римская юридическая формула «с дурным умыслом» (dolo malo) придает consilium негативный смысл. [11] Темная сторона consilium также не является отрицательной, поскольку бог Конс обладал положительными качествами. Если иногда consilium может казаться негативным, как, например, когда стратагемы варваров противопоставляются храбрости римлян, то на самом деле писатель хвалит командирcкую уловку за ее ум и одновременно раскрывает свое собственное лицемерие или умысел. Цезарь, чтобы опорочить изобретательность германского вождя Ариовиста и галлов, использует тот же язык, что и для восхваления своего собственного блестящего полководческого искусства.[12]
Фронтин (Strat. 1 praef. 1, 4) сначала определяет strategemata как «умные дела генералов» (sollertia ducum facta), а затем утверждает, что особая природа strategemata, отличающая их от strategika, происходит от ars (мастерство) и sollertia (ум). Что конкретно означают ars и sollertia? Sollertia (сообразительность, мастерство, изобретательность) и прилагательное sollers (умный, искусный) обозначают врожденный ум и талант, в отличие от заученного навыка (ars). Согласно Цицерону, никакие заученные навыки не могут имитировать природную sollertia, в то время как Цезарь и анонимный автор Bellum Alexandrinum противопоставляют врожденный навык sollertia и ars. [13] Особое значение слова sollertia/sollers для обозначения врожденного ума и сообразительности, вероятно, объясняет его частое использование при описании хитрых варваров, таких как карфагенянин Гамилькар, нумидиец Югурта, галлы, батав Юлий Цивилис, германцы–хатты, а в поздней империи — лeты на Рейне, квады и сарматы на среднем Дунае и гот Фритигерн. [14] Конечно, цивилизованные полководцы, такие как Фемистокл, Александр Великий, Фабий Максим, Сулла и Серторий, обладали им, как и искусные в военном деле императоры Юлиан и Валентиниан I.[15]
Ассоциации sollertia и sollers связаны с sapientia (мудрость), ratio (расчет), animus (ум, воображение), ingenium (врожденный талант) и не в последнюю очередь с consilium. [16] В действительности sollertia обеспечивает основу, из которой берет начало consilium, как показывает Цезарь: «Замечательной храбрости наших солдат противостояли всякого рода уловки галлов; ведь они — народ с высочайшей смышленостью (sollertia) и наиболее приспособленный к подражанию и производству всего, что кто–либо предложит» (BG 7.22.1). Некоторые даже хотят приравнять sollertia, понимаемую как римская практическая мудрость, к греческому metis, несмотря на отсутствие каких–либо текстовых доказательств для такого отождествления. Sollertia, однако, имеет тесную связь с предвидением, и это часто сочетается с быстрыми реакциями, которые требуются при осаде как от защитников, так и от нападающих.[17]
Два заключительных замечания по поводу sollertia. Во–первых, хотя sollertia — это врожденная сообразительность, она может способствовать развитию ars, как и consilium: стратагема может быть описана как ars sollers (Amm. 27.2.5). Точно так же опыт может способствовать развитию sollertia, как в случае Суллы, который в 106 году до н. э. прибыл в Африку для участия в кампании против Югурты, совершенно не зная о войне, но за короткое время научился быть sollertissimus (самым умным: Sall. Jug. 96.1). Во–вторых, sollertia имеет нейтральный смысл: подобно греческой deinotes, римская сообразительность может быть плохой или хорошей в зависимости от точки зрения писателя. Когда римляне извлекают выгоду из случая предательства во время Второй Пунической войны, Ливий (22.22.6) называет это «стратагемой скорее умной, чем честной» (sollerti magis quam fideli consilio). Цицерон, однако, в одном и том же трактате манипулирует этим словом во благо и во вред: софистические интерпретации соглашений — это sollertia, которой следует избегать, тогда как «глубокое понимание истины и sollertia» (perspicientia veri sollertiaque) составляют, по мнению стоиков, один из четырех источников правильного поведения (honestum).[18]
Ars (мастерство, хитрость, мошенничество), аналог sollertia у Фронтина, не требует комментариев. После его появления в Strat. 1 praef. 4 Фронтин больше не использует это слово, но другие подтверждают его значение как stratagem. [19] В цезаревом корпусе предпочтение отдается однокоренному artificium (ремесло, изобретательность). [20] Ars представляет собой латинский эквивалент греческого techne, хотя и не является его однокоренным. Techne, тем не менее, вошло в латынь как techna или techina в основном через римскую комедию второго века до н. э. Techna и techina никогда не становились римскими юридическими терминами и никогда не встречались как стратагема. Значимость techne в греческой стратагемной лексике не перешла в римский контекст.
Подобно sollertia и ars, dolus (хитрость, обман) и fraus (обман, мошенничество, ущерб) заслуживают рассмотрения как пара: эти два понятия часто объединяются в описаниях стратагем, а также иногда в юридических текстах. [21] Однако, несмотря на их кажущуюся взаимозаменяемость в неюридических текстах, dolus и fraus на самом деле представляют собой родственные, но независимые понятия, которые лучше всего видны в их технических юридических нюансах. Они не переходят в значительной степени в военные и исторические тексты, за исключением случаев, когда dolus и fraus появляются в некоторых юридических формулах, таких как dolo malo (со злым умыслом) и sine fraude (без вреда). В императорский период, классическую эпоху римского права, dolus стал наиболее распространенным юридическим термином для обозначения хитрости. В Дигестах Юстиниана dolus встречается 512 раз, в то время как fraus 122 раза. Популярность dolus в императорский период несколько обманчива, поскольку до Цицерона предпочтение отдавалось другим синонимам обмана, в том числе fraus. Рост популярности dolus связан с некоторыми изменениями в римском праве, которые лучше обсудить в другом месте. Аналогичным образом положительные или уничижительные оттенки dolus и fraus, которые являются центральными факторами для вопроса о тоне всего греческого и латинского стратагемного словаря, будут отложены для общего рассмотрения этого вопроса в следующей главе. Непосредственной задачей является изучение того, что означают dolus и fraus.
Древние источники сохранили не мало определений dolus, как общих, так и юридических, хотя только Элий Донат, известный грамматик четвертого века и учитель Святого Иеронима, признает его как однокоренное греческому dolos — но любопытно, что его основное значение как «хитрость» опущено:
«Dolus, как говорят, происходит от dolando, то есть от ранения или ослабления, поскольку ранение по–гречески называется dolos, dolones — боевое оружие, а рабочие тесали дерево, то есть рубили его топором» (Donat. ad Ter. Eun. 515 = 3.3.9).
Только с большой натяжкой можно приравнять греческое dolos к «ранению» (laesio). Основой этой ложной этимологии может быть каламбур из Плавта, в котором глагол dolare (придавать форму топором) используется вместе с dolus для «придумывания хитрости». [22] Более поздние прозаики никогда не связывали эти два слова. Исидор Севильский три века спустя вводит своих читателей в заблуждение следующим определением слова dolosus (хитрый, коварный): «коварный или злой, от того, что вводит в заблуждение, так как для того, чтобы обмануть, он приукрашивает свою скрытую злобу льстивыми словами». Исключительно вербальный подтекст для dolus не может быть доказан в классических источниках, хотя Исидор, возможно, отражает христианские идеи: Святой Августин приравнивает позднелатинское существительное dolositas к словесному обману.[23]
Более полезным является описание dolus из «Риторики к Гереннию», написанной около 86-82 гг. до н. э. В дискуссии о том, как составлять речи для обсуждения целесообразности государства в опасной ситуации, автор отличает применение силы и ее различных форм от dolus, который он определяет следующим образом: «Dolus используется в деньгах, обещаниях, плутовстве, быстроте, лжи и других вещах, о которых мы поговорим подробнее в подходящее время, если когда–нибудь захотим написать руководство по военному делу или государственной политике» (3.3). Позже он добавляет: «Но если мы скажем, что наш расчет безопасен, то воспользуемся разделением на силу и consilium, ибо то, что мы назвали dolus для того, чтобы ясно подчеркнуть дело в обучении, мы назовем consilium в более почетной речи» (3.8). Следовательно, consilium рассматривается как эвфемизм для dolus, и так же, как мы видели, что consilium может обозначать стратагему в контрасте этосов Ахилла и Одиссея, что повторяется здесь, так и dolus также часто служит этой цели, что подтверждает этот анонимный автор. Действительно, поэтический прецедент использования dolus в этом контексте существует с третьего века до нашей эры. Возможно, первым латинским автором, использовавшим dolus для обозначения стратагемы, был Невий.[24]
Более того, в дополнение к общим и нетехническим военным понятиям, связанным со стратагемой, таким как диссимуляция, ложь и быстрые действия, автор включает подкуп, который анналист Клавдий Квадригарий, писавший примерно в то же время, также объединяет с dolus в контексте предложения римлянам убить Пирра. [25] У более поздних авторов dolus может ассоциироваться с засадой, внезапным нападением, подкопом стен осажденного города или использоваться как общий термин для любой стратагемы [26].
Возможно, наибольшее значение, однако, имеет дата «Риторики к Гереннию» и Клавдия Квадригария. Эти источники 80‑х годов до н. э., следовательно, одни из самых ранних латинских прозаических источников, в которых можно обнаружить использование dolus как стратагемы (правильно понятой), и по крайней мере за тридцать лет до того, как греческая strategema впервые вошла в латынь, демонстрируют, что концепция стратагемы не только была хорошо развита, но и включала в себя множество идей, не являющихся технически военными. Автор «Rhetorica ad Herennium» также не обязательно заимствовал свою концепцию dolus из греческого руководства по риторике. Греческие идеи и греческая риторическая теория в изобилии присутствуют в этом латинском трактате, но обсуждения военного дела в единственных полностью сохранившихся греческих руководствах, предшествовавших этому латинскому труду, — Анаксимена и Аристотеля, хотя и знают о противопоставлении целесообразного и благородного, не обсуждают стратагемы. Аналогичным образом, фрагменты Гермагора Темносского (ок. 150 г. до н. э.), который часто считается первоисточником «Риторики к Гереннию», не демонстрируют практически никакой заботы о dolus.
Как юридический термин, dolus относится к самому раннему римскому праву: он появился в Двенадцати таблицах (традиционно 450 г. до н. э.), хотя в каком контексте, неизвестно. [27] Важно подчеркнуть, что до эпохи Августа dolus регулярно встречается в юридических контекстах, как уже в Двенадцати таблицах, с прилагательным malus (плохой), и dolus malus стал юридической формулой, обозначающей действие, совершенное «со злым умыслом», в неопределенное, но предположительно раннее время. О его частоте свидетельствует эпиграфическое сокращение d. m. и предположительно архаичные формулы заключения договоров. Имперские юристы отказались от прилагательного malus и писали только dolus, за исключением, конечно, случаев использования формулы dolus malus. Однако ни формула dolus malus, ни dolus malus в неформальном юридическом употреблении не имеют никакой связи со стратагемой: формула — это юридическая конвенция, касающаяся умственного склада исполнителя действия и никоим образом не указывающая на хитрость, в то время как авторы обеих формул республиканского и императорского периодов, которые обозначают стратагему как dolus, никогда не сочетают ее с malus. Фронтин фактически даже не использует dolus в «Стратегемах».
Хотя dolus malus встречается в Двенадцати таблицах, а конкретные законы рассматривали хитрость или обман в отдельных случаях, никто не потрудился выработать общее определение до второй четверти I века до н. э., когда Г. Аквилий Галл, юрисконсульт, друг и коллега Цицерона по преторству в 66 году до н. э., оказал эту услугу. Галл определил dolus malus как «когда одно притворяется, а другое делается». Определение Галла, если сравнить его с описанием dolus в «Риторике к Гереннию», кажется адекватным для категорий обещания, диссимуляции и лжи, но менее подходящим для подкупа или быстрого действия, и неудовлетворительным для военных действий, таких как засада, внезапное нападение или минирование.
Действительно, римляне также чувствовали необходимость улучшить точность определения Галла, и по крайней мере один юрист в каждом из последующих двух поколений попытался это сделать: в конце Республики Сервий Сульпиций Руф (cos. 51 до н. э. — умер 43 до н. э.) и ведущий юрист эпохи Августа М. Антистий Лабеон (умер в 10 или 11). Юрист третьего века Ульпиан приводит оба их определения:
«Сервий фактически определил dolus malus следующим образом: уловка для обмана другого, когда одно делается притворно, а другое совершается. Лабеон же говорил, что и без притворства можно сделать что–то так, чтобы кого–то обмануть, и что также без преступного мошенничества можно сделать одно и притворно другое, как поступают те, кто с помощью какого–то обмана спасает себя и охраняет либо свое, либо чужое имущество. Поэтому Лабеон дал следующее определение dolus malus: это все хитрости, уловки и ухищрения, используемые для того, чтобы обойти, обмануть и перехитрить другого».
Цитирование Ульпианом этих определений является подлинным, т. е. нет никаких оснований полагать, что текст содержит интерполяции более поздних юристов, что является обычной проблемой в текстуальной традиции римского права. И Сервий, и Лабеон стремились закрыть лазейки в первоначальном определении Галла и сделать определение преступного мошенничества (dolus malus) более точным, а не расширить сферу применения этого понятия. Тем не менее, добавление Сервием machinatio (механизм), похоже, мало что дает, кроме подчеркивания сознательного намерения обмануть, точно так же, как sciens (намеренно, зная) может быть добавлено к формуле dolus malus с той же целью. Более длинное определение Лабеона заслуживает одобрения Ульпиана, но ошибочно пытаться найти в нем замысловатые тонкости.
Эти технико–юридические определения преступного мошенничества в римском гражданском праве на самом деле имеют мало общего со стратагемами, которые обычно относятся к военному и международному праву. Тем не менее эти определения служат для иллюстрации использования терминов, распространенных в латинском стратагемном словаре, и для того, чтобы подчеркнуть некоторые римские нюансы dolus. В целом, dolus malus имеет в римском праве три значения: во–первых, в самом широком смысле он обозначает любое поведение, противоречащее добросовестности; во–вторых, он указывает на намерение или цель в противоположность небрежности или случайности; и в-третьих, в самом узком смысле это просто обман. Использование dolus предполагает, однако, наличие «большой и явной хитрости» (magna et evidens calliditas).
По мнению Ливия (1.53.4), fraus (обман, мошенничество, ущерб) и dolus были наименее римскими искусствами, но с этим вряд ли согласились бы самниты: римская традиция гласила, что после того, как римская армия попала в ловушку в узкой долине под названием Кавдинское ущелье в 321 году до н. э., самниты были лишены военного успеха с помощью римской юридической хитрости в процессе заключения мира. Действительно, самниты могли справедливо жаловаться, что римляне всегда придавали fraus видимость закона. [28] Ни во внешних отношениях, ни в римском гражданском праве слово fraus не было незнакомо латинскому языку. Оно имело долгую историю в Риме.
Fraus — это латинский эквивалент греческого apate. Цицерон прямо приравнивает эти два слова в своей версии «Генеалогии богов» Гесиода, [29] но не следует слишком далеко заходить, поскольку этимологически никакой связи не существует: корни fraus переплетаются с корнями греческих thrauein (ломать) и titroskein (ранить, повреждать). Fraus как «обман» или «мошенничество» возникает только через его более базовое значение как «рана» или «ущерб». В отличие от dolus, древние определения fraus встречаются только косвенно и в юридических контекстах. Изучение fraus уместно начать с римского права.
Fraus встречается в Двенадцати таблицах четыре раза, три из которых показывают его уже в формуле sine fraude (архаичная форма: se fraude), со значением «рана» или «ущерб». [30] Как формула dolus malus не имеет ничего общего с обманом, так и sine fraude не означает «без обмана», а скорее «безнаказанно» или «без ущерба», и часто фигурирует в условиях капитуляции как обещание не причинять вреда сдавшейся стороне. [31] В единственном неформальном употреблении в Двенадцати таблицах (8.21) запрещается причинение вреда (fraus) клиенту его покровителем. Более позднее римское право показывает уравнивание fraus со штрафом (poena): «Fraus — это одно, а штраф — другое, ибо fraus может быть без штрафа, а штраф не может быть без fraus. Штраф — это наказание за нанесенный ущерб. Fraus, как говорят, это и сама травма, и подготовка как бы к какому–то наказанию.
Fraus, однако, может быть правильно понята только в отношении fides — внеправовых, гибких отношений взаимного доверия и обязательств между сторонами, одна из которых часто рассматривается как вышестоящая. Когда покровитель совершает fraus в отношении своего клиента, как это запрещено в XII Tab. 8.21, он злоупотребляет или, возможно, даже нарушает свои fides с клиентом, то есть свое обещанное обязательство защищать клиента и его интересы. Fraus, таким образом, является нарушением правил поведения, при котором первоначальная теоретическая «травма» наносится fides. Впоследствии это «повреждение fides» становится объективной причиной повреждения, а затем следствием нарушения веры, т. е. намеренного нанесения вреда. Fraus, как и fides, с которым она связана, является изменчивым понятием, зависящим от того, каковы обстоятельства fides.
Таким образом, переход fraus от «повреждения» или «ущерба» к «обману» происходит через его значение как «нарушения fides». В праве этот перенос оттенка можно найти в двух понятиях «действовать для обмана закона» (in fraudem legis facere) и «наносить ущерб закону» (fraudem legi facere). Первое обозначает соблюдение буквы, но не духа закона, а второе подразумевает действие, которое запрещено духом закона, но прямо не запрещено законом. В обоих случаях понятие обмана очевидно, хотя смысл fraus как «ущерб» или «обман» неоднозначен для переводчика. Более того, злоупотребление или нарушение fides, подразумеваемое в fraus, не встречается в dolus, более нейтральном термине, и это может объяснить предпочтение, отдаваемое fraus латинскими авторами до определения Галлом dolus malus. Даже когда классические юристы соединяли dolus и fraus, dolus, как правило, относился только к выполнению ограниченного поведения без учета намерения навредить или обмануть, тогда как fraus указывал на намерение причинить вред. Таким образом, приравнивание Донатом dolos/dolus к laesio лучше подходит к fraus. Более того, несмотря на попытки некоторых ученых отрицать разницу между греческим pistis и латинским fides, fraus берет свое значение из fides, в то время как греческие взгляды на apate никогда не упоминают pistis.
Если нарушение правил поведения составляет основу fraus в праве, то его негативный моральный подтекст вытекает из нарушения морали, и это происходит рано: fraus как общий термин для обмана появляется уже у Плавта и Теренция. [32] Также не является особенностью то, что Цицерон отличает Ахилла от этоса Одиссея с точки зрения iniuria (рана, несправедливость), которая рождается либо силой (vis), либо обманом (fraus). Fraus как стратагема может быть объяснена примерно так же, как fraus в праве и морали. Действительно, первоначальное юридическое значение fraus могло быть «невыгодное положение», и, соответственно, fraus как стратагема становится действием, лишающим кого–то преимущества или превосходства — средством слабой стороны компенсировать силу противника. Предупреждение Фабия Максима Сципиону Африканскому в 205 году до н. э. заслуживает цитирования: «fraus подготавливает свою убедительность в незначительных деталях, чтобы потом, когда это будет важно, обмануть с немалой выгодой».[33]
С другой точки зрения, нормальные ожидания противников в конфликте — это форма fides, и, в зависимости от кодекса воина конкретной эпохи, стратагема может казаться нарушающей принятые правила поведения. Засада, обозначаемая как fraus, соответствует этому нарушению стратегического fides в этосе Ахилла, как и убийство. [34] В других случаях, однако, fraus сохраняет свой юридический оттенок, когда стратагема включает в себя нарушение fides соглашения, произнесенного или понятого, например, внезапное нападение во время перемирия, случаи измены, описание которых иногда подкрепляется ссылкой на perfidia (предательство), или сутяжничество с договором. Фронтин использует fraus только два раза, и оба они связаны с предательством: предполагаемое предательство фалерийского школьного учителя, отвергнутое Камиллом, было fraus, а резня произведенная Г. Пинарием в сицилийском городе Энна в 214 г. до н. э., была ответом на fraus греков, т. е. их желание перейти на сторону карфагенян. [35] Конечно, fraus может также встречаться как общий термин для обозначения стратагемы.[36]
Другой юридический термин, furtum (кража, хитрость), не связан с таким количеством формальностей, как fraus. Furtum и его однокоренные слова furari (красть) и furtim (украдкой, тайно) в некотором отношении соответствуют греческому klope и его однокоренным словам, хотя латинское fur (вор), от которого происходит эта группа, связано с греческим phor (вор). Как и klope, furtum ассоциируется с подпольной и ночной деятельностью, что уже засвидетельствовано в Двенадцати таблицах (8.12-13). М. Теренций Варрон, великий ученый поздней республики, ошибочно предположил, что оно происходит от прилагательного furvus (черный), и этой точки зрения придерживался юрист Лабеон и даже энциклопедист Исидор в седьмом веке.[37]
Furtum определяется как «обманное обращение с вещью ради выгоды или ради самой вещи, а также ради ее использования или владения», более лаконично выраженное Исидором как «тайное обращение с чужим имуществом». Как греки различали открытое воровство (harpage) и тайное воровство (klope), так и римляне, хотя furtum подразделялся на категории явного воровства, то есть пойманного на месте преступления или уличенного в хранении краденого, и его противоположности, неявного воровства. Открытое воровство предполагало применение силы (vi bonorum raptorum) или просто называлось «грабежом на дороге» (latrocinium).[38]
В отличие от fraus, однако, юридические тонкости римского права в отношении furtum имеют мало отношения к его использованию в качестве стратагемы. Действительно, furtum занимает уникальное место в латинском стратагемном лексиконе как единственное из общеупотребительных слов, чей синоним стратагемы может быть непосредственно прослежен до стилистического подражания греческому писателю латинским историком: furta для обозначения стратагем впервые появляется у Саллюстия как попытка выразить klemmata Фукидида. [39] Цезарь (BG 6.16.5) по–прежнему использовал furtum только в его строгом юридическом смысле. После Саллюстия furtum стал стандартным термином для обозначения стратагемы как в прозе, так и в поэзии, а Овидий даже вставляет его в уста Аякса как характеристику Улисса. [40]. Однако, несмотря на то, что Саллюстий приравнивает furtum к klemma, который как синоним стратагемы встречается только у Фукидида, ассоциации furtum напоминают klope: он часто встречается как внезапное нападение ночью или скрытное действие, например, похищение заложников. [41] Более того, как и klope, furtum может принимать уничижительный смысл в пропаганде, когда одна сторона хочет облечь себя в этос Ахилла, чтобы принизить успех противника: и римляне, и карфагеняне во время Второй Пунической войны манипулируют этим словом точно так же.[42]
Тем не менее, наиболее удивительной является повторяющаяся ассоциация furtum и его однокоренных слов с варварами, встречающаяся с самого начала у Саллюстия в отношении испанцев, но также засвидетельствованная для бриттов, нумидийцев, батавов, парфян, германцев, сарматов, персов и исавров. [43] В данном случае furtum не только обозначает стратагемы хитрых варваров, но и распространяется на партизанскую войну и набеги, что еще больше подчеркивает его случайное сочетание c latrocinium. Следует также отметить, что в поздней империи синоним furtum как «тайное воровство», subreptia, также использовался для обозначения стратагем (Jord. Get. 192) и снова как действие варваров.
Calliditas (хитрость, мастерство), последний пункт в этой категории наиболее распространенных латинских слов для стратагем, уже встречалась: Валерий Максим (7.4. praef.) определил strategema как «тот аспект calliditas, который прославлен и далек от всякого порицания». Донат повторяет это мнение в определении прилагательного callidus (умный, искусный): «его также называли callidus, который использует хитрости», а в праве dolus предполагает наличие большой и явной calliditas. [44] Это слово, однако, не является общим юридическим термином, поскольку все двадцать три его появления в Дигестах происходят в отрывках из Ульпиана.
Calliditas на самом деле принадлежит не к праву, а к философии и сфере интеллектуальных способностей. Цицерон, цитируя отрывок из Платона, приравнивает calliditas к греческому panourgia: «знание, отделенное от справедливости, должно называться calliditas, а не мудростью» (Cic. Off. 1.63). Конечно, calliditas может иметь уничижительный оттенок, как предполагает Цицерон, хотя и не исключительно, поскольку Валерий Максим старается отделить стратагему от любого негативизма. Определение calliditas, данное Исидором, признавая уничижительный смысл слова, приводит и к более нейтральной оценке слова: «Хитрый (callidus) человек коварен, потому что умеет скрывать, и опытен во зле. Древние, однако, принимали callidus не только за умного, но и за того, кто умно учит» (Isid. Orig. 10.41). Ключевые слова здесь — «опытный» (peritus) и «наученный» (doctus). Calliditas — это хитрость, приобретаемая через опыт. Оно происходит от callere (быть толстокожим) и в конечном итоге от callum (твердая или толстая кожа), как указывает Цицерон: «Я называю хитрыми тех, у кого, как рука от работы, так и ум от опыта стал твердым» (Cic. Nat. D. 3.25). Фронтин объединяет calliditas с peritia (опыт) в описании военных действий Ганнибала, и та же ассоциация встречается у Аммиана. [45] Однако хитрость calliditas подразумевает нечто большее, чем заученный навык, поскольку calliditas встречается в сочетании с быстротой ума, характерной для анxинойи. [46] Таким образом, calliditas может иметь оттенок panourgia, но его основное значение ближе к греческому techne или латинскому ars.[47]
Как и sollertia, calliditas представляет собой интеллектуальную способность, из которой исходит вдохновение для стратагемы, а не сама стратагема. Это свойство хитрости характеризует многих древних полководцев. Кроме Ганнибала, им обладали римляне Тулл Гостилий, Фабий Максим, Сципион Африканский и Эмилий Павел, а также греки Фемистокл, Ясон Ферейский, Эвмен Кардийский, Агафокл и даже испанский вождь Вириат. Сalliditas была признана национальной чертой карфагенян и греков, а также менее цивилизованных варваров, таких как галльские аквитаны и фракийские скордиски. Тацит, однако, выделяет германцев как народ, которому calliditas не хватало. [48] Однако только Цицерон дает конкретное описание того, что значит быть callidus генералом: «Мы слышали, что из пунийских полководцев Ганнибал, а из наших — Квинт Максим были callidus: готовыми скрываться, молчать, притворяться, устраивать засады и заранее улавливать планы врагов. В этой категории греки выше других оценивают Фемистокла и Ясона Ферейского» (Cic. Off. 1.108). [49] Эти полководцы с calliditas получают одобрение Цицерона и должны быть противопоставлены беспринципным обманщикам, таким как Сулла, Марк Красс и спартанец Лисандр (Cic. Off. 1.109).
Однако, кроме определения Цицероном callidus генерала, calliditas отождествляется с очень немногими конкретными стратагемами. Фронтин отмечает притворное отступление Эмилия Павла при Пидне в 168 году до н. э. как calliditas, а Валерий Максим описывает психологическую уловку римлян — бросание хлеба галлам во время осады Капитолия в 390 году до н. э. как «хитрый тип стратагемы». Подобным образом Цицерон осуждает софистическое толкование соглашений как «чрезмерно хитрое, но обманчивое толкование закона». [50] Но это редкость.

2. Случайные слова

Вторая категория, те слова, которые лишь изредка используются для обозначения стратагем, подразделяется на четыре группы: первая — умственные способности; вторая — обман; третья — заимствования из спорта; четвертая — моральные упреки. По большей части слова этих первых двух групп представляют собой лишь синонимы некоторых терминов и понятий, уже обсуждавшихся в первой категории, тогда как третья и четвертая группы, хотя и предлагают некоторые новые идеи, имеют лишь очень низкую частоту.
a) Ментальные способности
Первая группа этой категории включает в себя sapientia, prudentia, ingenium, astus/astutia и vafritia/vaframentum. Группу эту возглавляет соответственно sapientia (мудрость). Когда старые сенаторы Ливия в 171 году до н. э. обличают римскую дипломатическую двуличность, в отрывке, содержащем операциональное определение стратагемы Полибия, они характеризуют это понятие как nova ac nimis callida sapientia, новую и чрезмерно хитрую мудрость. Примерно в то же время современники Полибия Энний и комический поэт Луций Афраний приравнивали sapientia к греческой sophia, как это сделал Цицерон в следующем веке. [51] Sapientia как стратагема представляет собой аномалию не больше, чем sophia, которая первоначально обозначала «мастерство» и «практическую мудрость», прежде чем Платон и другие философы возвели ее в философский идеал с сильным моральным подтекстом. Цицерон ввел этот философский смысл sapientia в латынь (Cic. Lael. 6-7, Fin. 2.24). Однако он признавал (Tusc. 5.7), что sapientia и как понятие и как слово давно предшествовало философии, относительно недавнему изобретению греков: sapientia гомеровских Улисса и Нестора не была связана с философией. Нефилософская sapientia заслуживает места среди древнейших римских добродетелей. Каковы нюансы sapientia, которые вызывают ассоциацию со стратагемой?
Sapientia происходит от sapio sapere, глагола, отдаленно связанного с sophia, но чье значение «иметь вкус» или «иметь хороший вкус» в конечном итоге превратилось в «быть мудрым». Способность различать, подразумеваемая в этом производном, ведет в нескольких направлениях. В римской комедии sapientia не имеет морального подтекста, а скорее обозначает «хитрость», «коварство» и «проницательность», а также быстрое восприятие ситуации. Римские редакторы греческих пьес, очевидно, заменили на sapientia практическую мудрость греческой sophia, а Энний называет свои технические знания sapientia поэта. Плавт, однако, прямо приравнивает sapientia к phronesis, правильному пониманию того, что следует делать. Аналогично, Цицерон перефразирует строку греческого трагического поэта Херемона с помощью sapientia для греческого euboulia, хорошего планирования, которое Аристотель связывает с phronesis, а Плутарх говорит, что sapiens является эквивалентом и sophos, и phronimos. [52] Как мы видели ранее, латинское слово часто имеет не один греческий эквивалент.
В отличие от ars — навыка, которому учат, sapientia — врожденное качество, которое можно развить. В упоминаниях о sapientia генерала часто упоминается его опыт. [53] Sapientia фактически выходит за рамки технических знаний, которым можно обучить по определенным правилам, и дает ту непосредственную проницательность и мгновенный анализ ситуации, которые характерны для anchinoia. Разумный (sapiens) знает, что делать в любой ситуации не путем раздумий или безрассудства, а скорее благодаря своей прозорливости. Таким образом, sapientia воплощает в себе многочисленные стратагемные черты: практическую мудрость софии, проницательность фронезис и мгновенный анализ анхинойи. Это слово правильно относится к этосу Одиссея, как указывает Цицерон, отличая sapientia от fortitudo (храбрость):
«Но поскольку от этого ордена (т. е. сената) требуется не только храбрость, но и разумность — хотя их едва ли можно различить, но все же давайте их различим — храбрость приказывает сражаться, разжигает справедливую ненависть, побуждает вступить в бой, призывает к опасности. Что делает sapientia? Она использует более надежные планы, предвидит будущее и более скрытна в каждом расчете» (Cic. Phil. 13.6).
Энний также утверждает sapieniia для этоса Одиссея, когда он противопоставляет Пирра и его семью как bellipotentes, то есть выразителей этоса Ахилла, римлянам, которые являются sapientipotentes.[54]
Для слова, столь насыщенного оттенками уловки, как sapientia, его редкость в качестве стратагемы вызывает недоумение: оно не разделяет в латинском лексиконе ту известность, которую sophia имеет в греческом. У Валерия Максима уловки хитрости (vafritia) находятся всего в одном шаге от sapientia, а стратагемы — всего в одном шаге от хитрости (Val. Max. 7.3 praef. 4 praef.). Использование sapientia в комедии для обозначения хитростей, конечно, сделало его пригодным для переноса в военный контекст, но это происходит крайне редко. Фронтин вообще не использует sapientia или его однокоренные слова, а Вегеций приводит только один случай, когда полководец sapiens совершает стратагему, хотя sapiens и sapienter (искусный и искуснo соответственно) встречаются несколько раз. [55] Тацит характеризует урегулирование Германиком восточных дел в 19 г. как sapientia в контраст войне, а Цицерон хвалит за sapientia в полководчестве Фабия Максима, которого в других местах называют callidus dux. [56] Но лучший пример мы находим у Витрувия: оборонительные стратагемы Диогнета, архитектора c Родоса, разубеждают Деметрия Полиоркета продолжать осаду города в 305 г. до н. э. Деметрий был обманут в победе благодаря sapienita Диогнета, смысл уловки которого в этом отрывке усиливается ссылками на sollertia и consilia Диогнета (Vitr. De arch. 10.16.7-8).
Возможно, римляне считали, что другие слова лучше, чем sapientia, выражают понятие стратагемы, или, поскольку большинство латинских источников относятся к периоду после Цицерона, возможно, философский подтекст sapientia стал слишком велик. Последнее мнение не следует недооценивать: Улисс, ставший героем стоической философии, ко времени Горация (Ep. 1.2.17) превратит свое первоначальное своеволие в философскую sapientia. Однозначная интерпретация невозможна. Использование таких cognomina, как Sophus, Sapiens, Cato и Corculum, однако все они, по сути, являются синонимами умения и проницательности, встречаются изредка, но исключительно среди выдающихся римских полководцев и магистратов с конца IV до II века до н. э. и не встречаются в дальнейшем, за исключением Катона, который стал наследственным когноменом Порциев. Такие cognomina свидетельствуют о том, что быть хитрым и умным могло быть знаком почета среди римлян — по крайней мере, до второго века до нашей эры.
Другие уловки для обозначения умственных способностей не так проблематичны, как sapientia. Prudentia (благоразумие, знание, проницательность) часто появляется как разговорный синоним sapientia и тесно связано с consilium. Как латинский эквивалент греческого phronesis, некоторые римские авторы определяют его в философском контексте в качестве различения добра и зла. Его компонентами считались память, интеллект, предвидение и опыт. Однако в отличие от phronesis и sapientia, prudentia — это заученный навык (calliditas), отражающий плоды обучения и опыта.
Этимологически prudentia связано с providentia — предусмотрительностью, необходимой государственному деятелю или полководцу, позволяющей ему предсказывать будущее и принимать соответствующие меры предосторожности. [57] Предусмотрительное построение (prudens ordinatio) Сципиона Африканского против слонов Ганнибала при Заме в 202 году до н. э. стало стратагемой, выигравшей битву (Front. Strat. 2.3.16). Однако в качестве слова, обозначающего стратагему, prudentia чаще употребляется в значении «проницательности» или «знания, приобретенного опытом». В 310 году до н. э. Фабий Цезон прозорливо (prudenter) осуществил в Умбрии шпионаж, который склонил Камертy к римскому союзу, а Вегеций записывает стратагему (prudentius consilium) для тонкого отделения потенциальных мятежников от остальной армии. [58] Действительно, сила проницательности, столь часто подчеркиваемая в философских определениях prudentia, также применима к практическим вопросам, поскольку расчет prudentia (prudentiae ratio) определяет, следует ли совершить действие тайно или открыто, силой или убеждением (Cic. Inv. Rhet. 1.27, 41).
Несомненно, тон prudentia позитивен и является знаком похвалы, когда используется в отношении врагов. Авл Гиртий, продолжатель «Bellum Gallicum» Цезаря, хвалит галлов за планы, полные благоразумия (BG 8.8.1). Более того, в то время как Непот хвалит Ганнибала за его превосходство над всеми другими полководцами в благоразумии, Валерий Максим ставит в заслугу римлянам то, что они перехитрили Ганнибала и Гасдрубала в Метаврской кампании в 207 году до н. э.: римское благоразумие победило карфагенскую calliditas.[59]
Другая врожденная способность ума, ingenium (природный талант, гений), не требует особых комментариев. Его можно определить как «природную мудрость» (naturalis sapientia: Non. p. 506 Lindsay). Врожденное качество ingenium, часто ассоциируемое с sollers и sollertia, казалось многим авторам объяснением проницательного полководческого искусства хитрых варваров, таких как Югурта, Арминий и Юлий Цивилис. [60] Однако ingenium требовалось от любого полководца и могло быть важным фактором (Liv. 9.17.3). Как сказал Улисс Аяксу (Ov. Met. 13.362), его сила была полезна на войне, но он нуждался в ingenium, который находил в советах Улисса. Аналогичное мнение встречается у Саллюстия (Cat. 1.7-2.2), который отождествлял ingenium с этосом Одиссея и оценивал его как превосходящий силу в войне. Помимо sollertia, ingenium также ассоциировался с хитростью и анхинойей: Эвмен из Кардии, по словам Непота (Eum. 1.3), превосходил других диадохов и в хитрости, и в быстроте ума (celeritas ingenii).
Вероятно, наиболее частое слово, обозначающее умственную способность во второй категории случайных слов для стратагемы, — это astus (ловкость, хитрость) с родственными ему словами astutia (сообразительность, хитрость) и astutus (проницательность, хитрость). Считалось, что слово аstus происходит от греческого asty (город), поскольку горожане из–за их постоянного общения с другими людьми казались настороженными и остроумными. Христиане приравнивали astutus к греческому phronimos. [61] Это семейство слов появляется уже в римской комедии, и его связь с dolus очевидна, хотя astus и astutia никогда не становились юридическими терминами. Цицерон в качестве консула в 63 г. до н. э. противостоял уловкам (insidiae) Катилины с помощью dolus и astutia. [62] Аstutia также могла выступать как синоним vafritia/vaframentum (уловка, хитрость): эпитоматор Валерия Максима Юлий Парис заменил на De astutia титул Валерия Vafre dicta aut facta (7.3).
Неясно, является ли astus/astutia заученной или врожденной. Ее частая ассоциация с варварами и их уловками подразумевает врожденное качество, как и в аналогичном использовании ingenium и sollertia в этом отношении, хотя утверждение Тацита, что варвары не владеют хитростями осадного искусства (astus oppugnationum), может служить аргументом в пользу ее эмпиричности. [63] Как общий термин для обозначения стратагем, astus/astutia подходит для различных уловок: помимо осады, уловки Ганнибала при Каннах были «ловушками сообразительности» (astutiae … laqueis); внешние сношения императора Тиберия были связаны не только с парфянами, но и с царями–клиентами; Фабий Максим вернул Тарент в 209 г. до н. э. через предательство, в то время как готы в 378 г. использовали поддельных дезертиров в astutum consilium для захвата города. [64] Кроме того, astus предлагала средства либо для избавления армии от потенциально восставших отрядов, либо для посева разладa в армии противника. Последнее произошло во время осады Галлиеном претендента Авреола в 268 году в Милане. Когда Авреол распространил фальшивые письма, в которых утверждалось, что Галлиен приказал казнить своих генералов, Галлиен был убит. [65] Таким образом, неудивительно, что astus подходящим образом обозначает этос Одиссея, поскольку astutus может делать что–то храбро без риска.[66]
Последние два семейства слов, обозначающие хитрые умственные способности, включают в себя прилагательные более часто встречающиеся и более древние, чем родственные им существительные: versutus (умный, лживый) и vafer (хитрый, тонкий). Versutia (сообразительность, уловка) встречается крайне редко, тогда как vaframentum (уловка) и vafritia (хитрость) не встречаются до Валерия Максима. Ни одно из двух семейств слов, хотя и являлось синонимом слова dolus, не стало юридическим термином. Versutus принадлежит к самой ранней латинской литературе: Ливий Андроник перевел polytropos, эпитет Гомера для Одиссея, как versutus, а поздний мифограф неизвестного времени Гигин оправдал ассоциацию Улисса с этим прилагательным своей историей о сизифовом отцовстве героя (Hyg. Fab. 201). Прилагательное происходит от vertere (поворачивать), как признал Исидор, который определил versutus как человека, который «быстро меняет свое мнение», что подразумевает связь с анхинойей. [67] Одиссеева черта versutus заняла достойное место в стратагемном словаре среди других прилагательных, обозначающих сообразительность, таких как callidus, astutus и vafer, а также прилагательных, обозначающих обман, fallax и malitiosus (Cic. Off. 3.57). Versutus характеризует германцев, заманивших Квинтилия Вара на верную гибель в Тевтобургском лесу в 9 году, а хитрейший из спартанцев Лисандр заслужил превосходную степень versutissimus. [68] Ливий (42.47.7), предлагая единственное появление этого существительного до II века, описывает карфагенские стратагемы как versutiae Punicae.
Vafer не появляется до Цицерона, и два производных от него существительных, за одним исключением (Sen. Ep. 49.7), встречаются только у Валерия Максима и при указании на лукавые привычки Ганнибала (vafri mores). [69] Валерий использовал vaframentum для обозначения двух стратагем и одной политической уловки.[70]
b) Обман
Вторая группа слов, которые лишь изредка используются для обозначения хитрости, включает в себя термины для обозначения обмана: fallacia/fallax/fallere, decipere, malitia/malitiosus, error, simulatio, disimulatio и mendacium. Как синонимы dolus и fraus, они требуют лишь краткого описания их значений, нюансов и использования. Согласно Варрону, семейство слов fallere (обманывать, мошенничать), fallacia (обман, хитрость) и fallax (обманчивый) происходит от fari (говорить), и любое использование этих слов для выражения невербального обмана является лишь передачей их собственного значения. [71] Тем не менее формы вербального обмана на самом деле составляют лишь часть проявлений этого семейства слов как стратагем. Можно нарушить верность (fidem fallere), нарушить перемирие (de indutiis fallendo) или софистически истолковать клятву (fallax reditus). [72] В целом, однако, словесный акцент Варрона столь же ложен, как и его этимология.
Появление этой семьи слов в римской комедии свидетельствует о ее древности, и в какой–то степени она позже стала частью римской юридической терминологии, хотя семь из десяти случаев употребления fallacia в Дигестах принадлежат Ульпиану. Действительно, fallacia и fallere появляются в определении dolus malus у Лабеона. Однако любой перенос технического юридического смысла незначителен, поскольку fallacia и ее однокоренные слова встречаются либо как обман, составляющий часть стратагемы, либо как синоним strategema.[73]
Более важным является вопрос о том, имеет ли fallere скорее нейтральный или положительный смысл, чем его очевидный синоним decipere (заманивать, обманывать, обманывать, мошенничать). Элий Донат поднимает этот вопрос в пересказе Лукреция, у которого врачи обманом заставляют больных принять лекарство. [74] Основное значение decipere — «заманивать в ловушку», от которого происходит существительное decipula (ловушка, капкан), [75] но часто оно появляется в стратагемах просто в значении «обманывать». [76] В других случаях, когда акцент делается на результате стратагемы, его значение «обманывать» становится очевидным. Победа путем обмана — это, конечно, идея, тесно связанная с концепцией кражи победы, выраженной klope и его однокоренными словами, а также furtum. [77] Если сравнить различие между falli и decipi у Доната и определением dolus malus у Лабеона, то обнаружится аналогичное различие: decipiendum как последний элемент ряда, включающего circumveniendum и fallendum. Лабеон подразумевает три степени хитрости в порядке возрастания: обход, обман и мошенничество. Таким образом, Лабеон поддерживает различие Доната между falii и decipi, а fallere имеет более нейтральный тон по сравнению с decipere.
В отличие от fallere и decipere, error (блуждание, заблуждение) представляет собой обман совершенно иного тона. Вместо обмана или нарушения клятвы ошибка предлагает более изощренную концепцию введения врага в заблуждение путем создания иллюзии. Вергилий называет троянского коня error, и многие уловки, характеризуемые этим словом, включают в себя обман врага с помощью маскировки [78]. Тем не менее тон этого слова настолько позитивен, что даже Ливий может использовать его для описания римских уловок. Salubre mendacium (полезная ложь) Фабия Максима Руллиана у Тиферна в 297 г. до н. э., подготовившая окружение самнитской армии Сципионом Барбатом, было error utilis (целесообразным заблуждением). Точно так же, когда Клавдий Нерон в 207 г. до н. э. тайно ускользнул от Ганнибала в Лукании во время Метаврской кампании и оставил Ганнибала с впечатлением, что он все еще там, он совершил error. Подобная уловка была излюбленным приемом лигуров, которые оставляли скот, когда покидали лагерь в присутствии врагов. Мычание убедило врага в том, что лигуры все еще на месте.[79]
Историю использования для «обмана» malitia следует в некотором роде сравнить с историей sapientia для «хитрости»; его ранний нюанс уловки был позже затемнен из–за того, что он приобрел сильный моральный подтекст, и римским предпочтением других слов. В поздней республике антонимы malitia и virtus относятся к «злу» и «добродетели» соответственно (Sall. Jug. 22.2), тогда как в более ранние времена, противопоставляя этосы Ахилла и Одиссея, они представляли «хитрость» и «храбрость». Этот ранний смысл уловки появляется в определении malitia, данном Цицероном: «хитрый и обманчивый метод причинения вреда» (Cic. Nat. D. 3.75). Действительно, до определения dolus Аквилием Галлом ораторы, чтобы выразить обман, предпочитали fraus или malitia, а Плавт и Теренций часто использовали malitia как «обман» в своих комедиях. Весьма примечательно, что Цицерон характеризует новый судебный процесс над dolus, связанный с Аквилием Галлом, не с точки зрения dolus, а как malitia: это был «невод всех обманов» (Cic. Nat. D. 3.74). Таким образом, dolis malitiosa у анонимного ритора Карфагена означает «хитрый с уловками», а описание Цицероном софистической интерпретации (nimis callida, sed malitiosa turis interpretatione) — «чрезмерно хитрое, но обманчивое толкование закона» (Cic. Off. 1.33).
Simulatio (притворство, финт, обман) и dissimulatio (сокрытие, маскировка) составляют часть самой сути идеи стратагемы. Что показывать и что скрывать — основные элементы современных теорий обмана. На самом деле simulatio уже встречался дважды: во–первых, в определениях dolus malus Аквилием Галлом и Сульпицием Руфом; и, во–вторых, в косвенном определении strategema Ливия, относящемся к salubre mendacium Тулла Гостилия (1.28.5): consilium et simulatio imperii. Последующее римское предпочтение dolus, вероятно, объясняет редкость simulatio как юридического термина, и то же самое можно сказать о его использовании в качестве стратагемы.
Однако simulatio, и особенно родственный ему глагол simulare, действительно появляются в выражениях вероломного поведения, связанного с процедурами международного права. Вегеций предупреждает, что гарнизонные войска, состоящие из провинциалов, особенно доверчивы к уловкам и лжи врага, и что правдоподобный предлог (simulatio credulis) торговли или мира приносит вред чаще, чем нападение. Договор можно было симулировать (simulatum foedus), например, захват Фаларисом из Агригента некоторых сицилийских городов после того, как договор дал им ложное чувство безопасности. Римляне, находившиеся в осаде в Таренте во время Второй Пунической войны, сначала предложили сдачу цитадели, если их войскам будет предоставлено охранное свидетельство для прохода через карфагенские рубежи, а затем использовали этот предлог (simulatio) для прекращения осады, чтобы начать внезапную вылазку. Цезарь упрекал в предательстве и притворстве германских убиев, напавших во время перемирия, а легат Цезаря Тит Лабиен придумал что–то вроде конференции (simulatio colloquiis) как средство убийства галльского вождя.[80]
Другое частое использование simulatio связано с мнимым выходом после осады, часто в сочетании с засадой или неожиданным возвращением. Фронтин посвятил этим уловкам (De simulatione regressus) главу, которую можно дополнить примерами из других источников. [81] Если мнимое отступление рассматривается как создание иллюзии, тогда различные другие уловки, такие как притворное отступление в битве и стратегический финт, если указать лишь несколько примеров, могут быть отнесены к этой идее.[82]
Dissimulatio, никогда не являющееся юридическим термином, не поддается точной классификации его использования. Фронтин озаглавил главу «О сокрытии переворотов» (De disimulandis adversis), но в остальном стратагемы, описываемые этим словом и родственными ему словами, слишком разнообразны, чтобы позволить идентифицировать конкретный тип стратагемы словом.[83]
Анонимный ритор, пишущий Гереннию (3.3), включает dissimulatio как компонент dolus, под которым он также перечисляет mentitio (ложь, обман). Семейство слов mentitio, mentiri (лгать, обманывать, притворяться), mendacium (ложь) и mendax (лгать, обманывать) — это последняя группа синонимов, обозначающих обман, заслуживающий обсуждения. Mentiri и его родственники представляют латинские эквиваленты греческой псевдосемьи, хотя латинские существительные и прилагательные в отличие от греческих тонкостей псевдосемьи явно обозначают «ложь», то есть «обман» или «ложь», но не обязательно «лгать». Только глагол mentiri, кажется, приближается к греческому употреблению: троянский конь - equo mentito; один генерал симулирует (mentitus) присутствие своей армии для врага; а варвары обманывают (mentiti) римлянина своим бегством. [84] Действительно, simulare, а не mentiri часто принимает в латыни функцию греческого «псевдослова»: например, поддельный дезертир может быть simulatus transfuga на латыни и pseudautomolos на греческом ([Aur. Vict.], De vir. ill. 30.2).
Коварные варвары, такие как карфагеняне, лигуры, германцы и парфяне, конечно, заслужили связь с mendax и mendacium. [85] В остальном, однако, mendacium не часто встречается как уловка. Единственным исключением является полезная ложь, salubre mendactum, используемая для поднятия морального духа, внушения паники врагу и по другим причинам, но даже в этом типе хитрости mendacium просто характеризует концепцию, а само слово обычно опускается в повествованиях этих анекдотов.
Латинский словарный запас, как здесь утверждается, представляет собой специализированный набор слов, взаимодействующих, но не идентичных со всеми юридическими терминами — для мошенничества и обмана. Этот момент проясняется при рассмотрении шести других слов об обмане: fraudatio, fucus, circumscriptio, tergiversatio, machinatio и circumventio. Fraudatio (обман, мошенничество) и correscriptio (обман, обход) имеют лишь очень ограниченное использование в качестве юридических терминов и никогда не появляются как уловки, в то время как fucus (притворство, маскировка, обман) не является ни юридическим, ни стратегическим словом. Machinatio (изобретение, машина, трюк), латинский эквивалент греческого mechane и составная часть определения dolus malus, данного Лабеоном, также не является уловкой. Напротив, tergiversatio (уловка, осечка) действительно встречается однажды в хитрости Фемистокла (Front. Strat. 1.1.10), но не имеет каких–либо юридических нюансов.
Однако из всех этих шести слов только circumventio (обход, обман), или, точнее, его глагол circumvenire, стандартный термин, означающий «обойти с фланга» или «обвести вокруг пальца», имеет реальные основания для включения в стратагемный словарь. Помимо этого военно–технического смысла слова его использование в качестве уловки встречается редко. Как юридический термин он также встречается нечасто, хотя Лабеон включает его в свое определение dolus malus, и Фабий Максим, кажется, использует юридическое выражение, когда предостерегает Сципиона от доверия нумидийцам: его отец и дядя, убитые в Испании, были обойдены обманом (fraude circumvenerunt) прежде чем потерпели поражение в бою. Точно так же Валерий Максим жалуется на римскую храбрость, обойденную (circumventae virtutis) уловками Ганнибала при Каннах.[86]
с) Спорт
Как и в греческом стратагемном словаре, спорт также оказывает небольшое влияние на латынь. Три слова заслуживают некоторого обсуждения: laqueus, praestigiae и ludificari, Laqueus обозначает западню, лассо или охотничью ловушку. В осадном искусстве laqueus представляет собой контруловку тарану и осадному крюку, которые защитники могут поймать в петлю и вывести из строя. [87] Этот термин также может иметь общий смысл как уловка, например, astutiae laquei Ганнибала при Каннах или упоминание Вегецием уязвимости катафрактов перед laquei. [88] Praestigiae (обманы, уловки, иллюзии) буквально означает «уловки жонглера» (praestigiator). Теоретически это слово идеально подходит для обозначения тонкостей стратагем, но оно так и не стало частью стратагемного лексикона. Praestigiae в основном используется для словесных уловок, и его единственная претензия на рассмотрение здесь вообще вытекает из его появления в Валерии Максиме для обозначения софистической интерпретации.[89]
Напротив, сильны аргументы в пользу ludificari (издеваться, расстраивать уловками, обманывать) и его родственных слов, которые символизируют, что одна сторона дразнит другую с помощью превосходного мастерства или хитрости. Успешная стратегия Фабия Максима задержки Ганнибала была ludificatio, и Архимед благодаря своей изобретательности в создании осадных машин выставил на посмешище усилия римлян осадить Сиракузы. Точно так же претор 207 г. до н. э. Порций Лицин препятствовал продвижению Гасдрубала в северной Италии всеми военными искусствами (ludificatus hostem omnibus artibus belli). [90] Тактика, обычная для варваров и партизанской войны, при которой более слабая сила отказывается вступить в генеральную битву с более сильной, постоянно вызывает разочарование противника. [91] Римляне, однако, также могли использовать такую ​​тактику в качестве приманки для ловушки, например, в стратагеме Л. Цецилия Метелла против карфагенских слонов у Панорма в 250 г. до н. э. (Front. Strat. 2.5.4).
d) Моральный упрек
Помимо слов, обозначающих специфические функции или идеи rusé и, по крайней мере поверхностно, имеющих негативный оттенок, facinus (поступок, преступление, злодейство) и scelus (злой поступок, преступление, злодеяние) иногда ассоциируются со стратагемой, хотя означают не что иное, как моральный упрек. То же можно сказать и о facinus и scelus в юридических текстах: эти два слова не обозначают конкретные действия; они только квалифицируют действие как преступление. Фронтин никогда не характеризует стратагему как scelus, в то время как facinus встречается только дважды, в обоих случаях имея в виду попытки убийства генерала — единственные случаи, когда Фронтин выносит моральное суждение о хитрости. [92] Валерий Максим называет вероломную расправу Сервия Гальбы над лузитанами в 150 г. до н. э. словом facinus. [93]Scelus также может применяться для убийства, для вероломства, и для действий, рассматриваемых как нарушения международного права, например, использования отравленного оружия или умерщвления послов.[94]

3. Конкретные стратагемы

Последняя категория латинского словаря включает слова, используемые для определенных уловок. Действительно, одно из них, insidiae, встречается настолько часто, что его можно было бы включить в категорию наиболее употребительных слов. Как и при изучении греческой лексики, главный вопрос заключается в том, в какой степени существовал технический латинский словарь для стратагемы, то есть термины специалистов, не обязательно актуальные в литературе для широкой аудитории. Опять же, выделяются пять групп особых уловок: внезапное нападение, засада, притворное отступление, измена и нарушение или обход соглашений.
В латинском языке внезапное нападение может быть выражено несколькими способами. Как и греческое klope, латинское furtum может означать внезапное нападение ночью, а epidrome как «набег» или «внезапное вторжение» находит свой латинский эквивалент в incursio repentina или subita. Внезапное нападение в смысле обхода или охвата - circumvenire (обходить). [95] Однако чаще всего латинские авторы, как и их греческие коллеги, обозначали понятие внезапного нападения наречием: нападение произошло внезапно (repente) или неожиданно (ex или de improvisо, или inopinatо). [96] Технические особенности осады заставляют Фронтина предложить некоторые словарные различия для понятий, которым он посвящает отдельные главы: repentinus impetus — это общее внезапное нападение на город (coup de main); внезапное нападение на город с неожиданного направления, часто во время осады, называется inruptio (буквально, взлом), а внезапная вылазка защитников против осаждающих - eruptio (прорыв). Цезарь, для сравнения, называет общую внезапную атаку на город repentina oppugnatio. И цезарево, и фронтиново выражения встречаются у Ливия, хотя он также использует repentinus impetus для eruptio. [97] Ни одно из этих слов не кажется техническим термином, а расхождения между Фронтином, Цезарем и Ливием даже говорят против стандартного римского военного словаря для внезапного нападения в позднереспубликанский и раннеимператорский периоды.
Если, как отмечалось ранее, до раннего византийского периода греческий язык не выработал настоящего родового слова для обозначения внезапного нападения, то латынь, можно сказать, предвосхитила это развитие по крайней мере на столетие. В конце I и II веков слово obrepere (подкрадываться, удивлять, обманывать) и его существительное obreptio (неожиданность) пользовались некоторой популярностью как «внезапное нападение»: Фронтин однажды использует obreptio для обозначения тактической внезапной атаки, а Флор упрекает Марка Антония в стратегической внезапности (obrepere) при начале его парфянской кампании в 36 г. до н. э. без объявления войны. [98] Однако это слово полностью отсутствует в цезаревом корпусе, а также у Ливия и Тацита, и более поздние авторы с военной репутацией, такие как Аммиан и Вегеций, игнорируют его. Obreptio — это не то слово, которое мы ищем.
Тем не менее supervenire (обрушиваться) приобрело смысл «удивлять» к третьему веку, если не раньше, а существительное superventus определенно появляется как «внезапное нападение» в четвертом веке. Хотя это развитие глагола, возможно, предвосхищено в конце первого века строкой из Стация (Achil. 1.148), Юстин предлагает первое надежное доказательство в прозе: «Побежденный Неоптолем бежал к Антипатру и Полиперхонту и убедил их форсированным маршем застать врасплох (superveniant) Эвмена, счастливого от победы и избавленного от опасности его бегством» (Just. 13.8.5). В четвертом веке Элий Донат предлагает определение в своем комментарии к Теренцию: «Вмешаться в разгар интриги — это как бы застать врасплох из засады (ex insidiis supervenire) и напасть сразу на тех, кто хотел сохранить дело в тайне» (Donat. ad Ter. Ad. 496 = 3.3.52). Аммиан дважды использует supervenire как «удивлять»: один раз для обозначения внезапного нападения на город, а другой раз в контексте eruptio. Однако у Вегеция superventus и supervenire относятся в основном к внезапным нападениям на полевую армию, хотя в одном отрывке он говорит о внезапных нападениях ночью на город (nocturnos superventus), а в другом — о внезапных морских нападениях. [99] Подобно тому, как другие стратагемные слова могут также обозначать воровство и набеги, в средневековой латыни superventus стало означать «разбойничье нападение» или «внезапный набег».
Более того, появление латинского родового термина для обозначения внезапной атаки отражено в современном практическом развитии. Подразделения под названием superventores появляются в римской армии по крайней мере с середины четвертого века. Они относились как к стационарным пограничным войскам (limitanei), так и к pseudocomitatenses — подразделениям, первоначально принадлежавшим к limitanei, но переведенным в comitatenses, мобильные полевые армии, хотя и сохранившим более низкое жалование и статус. Как и limitanei, superventores служили под началом praefectus и засвидетельствованы в северо–западной Галлии, Британии и на нижнем Дунае, а pseudocomitatenses служили в Галлии под началом magister peditum praesentalis. Статус подразделения в Северной Месопотамии неясен. Предполагается, что superventores получили свое название от своей функции, как и другие подразделения (например, exploratores, vigiles), и в этом случае superventores должны были быть специалистами по внезапным атакам и нестандартным операциям. Аммиан упоминает отряд superventores при осаде Амиды в 359 году, чье предыдущее выступление при осаде Сингары персами в 344 году иллюстрирует один из аспектов их обязанностей. Они совершили ночную вылазку из города и убили многих персов во сне (Amm. 18.9.3).
Засаду в латинском языке выражают два семейства слов: во–первых, subsidere (сидеть, ждать) и производное от него существительное subsessa (засада); во–вторых, чаще встречаются insidiari (подстерегать, замышлять против) и insidiae (засада, ловушка, коварный замысел, заговор), оба из которых происходят от insidere (сидеть, занимать). [100] В обоих семействах слов латинские термины передают ту же идею, что и их греческий аналог enedra, то есть «сидеть в ожидании». Subsidere встречается уже у Плавта, а его использование для обозначения «сидеть в засаде» подтверждают Цицерон и Ливий. Сервий даже утверждает, что subsidere означает «захватывать хитростью (dolo)». [101] В отличие от древнего subsidere, его существительное subsessa относится исключительно к поздним источникам. Вегеций часто объединяет его с insidiae, не позволяя провести различие в значении между этими двумя словами. Subsessа может отождествлznmcz либо с fraus, либо с dolus.[102]
В своем трактате Фронтин посвящает insidiae самую длинную главу, но только двадцать шесть из сорока семи анекдотов связаны с засадой. [103] На самом деле insidiae — это гораздо более общий термин для стратагем, чем часто думают. Хотя древность insidiae засвидетельствована римской комедией, его неопределенность сделала его непригодным для юридических текстов, в которых он лишь изредка появляется для обозначения обмана и мошенничества. Аналогичным образом, утверждается, что insidiari появляется только в постклассических юридических текстах как неопределенное выражение, означающее «подвергать опасности», но ему не хватает конкретики в отношении того, как кто–то подвергается опасности. Действительно, insidiari в исторических текстах часто означает «подстерегать» в смысле «замышлять против», особенно в отношении убийства или покушения. Таким образом, insidiari служит латинским эквивалентом греческого epibouleuein, а insidiae и insidiatores часто относятся соответственно к «убийству» и «убийцам».[104]
Прежде чем перейти к сложностям главы Фронтина «De insidiis», следует рассмотреть разнообразие стратагем, обозначаемых словом insidiae, в других источниках. insidiae как «засада» ассоциируется как с dolus, так и с fraus, [105] но приравнивание к fraus также включает совершенно разные виды деятельности. Помимо убийства, есть еще и подкоп. Для Вегеция подрыв стен города во время осады — это fraus, состоящий из двух insidiae: полководец может выбрать либо убить врага во сне, либо разрушить его стены. [106] Insidiae также можно приравнять к ночным нападениям (furta) или внезапным атакам (supervenire). [107] Нападения пиратов — это piratarum insidiae, так же как морская засада флота в узком месте называется insidiae. Более того, insidiae относятся как к стратагемам против осаждающих, так и к стратагемам против осажденных, и с этой точки зрения обозначение Вергилием троянского коня как insidiae не должно казаться необычным.[108]
Если засада кажется простой идеей, т. е. сидеть в ожидании, чтобы напасть на врага врасплох, то глава Фронтина о засадах разбивает эту иллюзию, поскольку только один анекдот рассказывает о простой засаде и только двадцать шесть из сорока семи связаны с засадой вообще (Strat. 2.5.39). Армии попадают в засаду по собственной воле только из чрезмерной небрежности. Обычно их приходится заманивать. Таким образом, засада часто является лишь частью более сложной стратагемы. Притворное отступление, возможно, является излюбленным приемом заманивания, но того же результата можно достичь, обманывая врага с помощью переодетых солдат, фальшивых дезертиров, ложных слухов, провокационных действий, обманных маневров и приучая врага ожидать определенной модели поведения.[109]
Однако оставшийся двадцать один пример Фронтина в этой главе не является настоящей засадой и не может быть отнесен к одной идее. Некоторые рассказывают о различных видах внезапной атаки; некоторые предполагают создание иллюзий для врага; одни описывают атаки противника в тыл или с неожиданного направления, другие — просто уловки. Большое разнообразие уловок, представленных инсидиями, и отсутствие в этом слове сильного юридического оттенка, вероятно, объясняют, почему Вергилий (Aen. 12.335-36) предпочел изобразить Insidiae (Козни) спутником Марса, а не Долуса или Фраус.
В отличие от superventus и его отпрысков superventores, термины insidiae и insidiatores не были новыми в позднеримский период, но подразделения insidiatores впервые засвидетельствованы в римской армии четвертого века. Они появляются только в западных limitanei на среднем Дунае и в мобильной полевой армии magister equitum Galliarum, предположительно как псевдокомитаты. На основании их размещения под началом magister equitum можно сделать вывод, что insidiatores были кавалерийскими подразделениями, возможно, конными аналогами superventores, известных только как пехота. Если их название происходит от их функции, как ранее утверждалось, внезапно нападать, то остается проблема, следует ли воспринимать insidiatores как «убийц» или «засадников». [110] Хотя у римлян не было особых проблем с устранением неприятных противников, маловероятно, чтобы полевые подразделения открыто назначались для таких задач. Действительно, византийские источники сообщают о кавалерийских подразделениях под названием enedrai, развернутых на флангах боевого строя как для противодействия потенциальным внезапным фланговым атакам, так и для засад на флангах противника. Возможно, enedrai — это не византийские инновации, а скорее продолжение или адаптация позднеримских insidiatores.[111]
Идентификация третьего типа специфической стратагемы, подставного отступления, ясна из его связи с dolus, simulatio и calliditas. [112] Можно было бы ожидать, что такая простая и распространенная идея будет иметь единственный и лаконичный способ выражения, но эта идея, если она отмечена как трюк, а не просто допускается как таковая из повествования, чаще всего встречается как simulata fuga (притворное бегство). Также засвидетельствованы такие варианты, как simulatio fugae (притворство в бегстве) или velut fugiens (как бы убегая). [113] Тем не менее, simulata fuga обозначает не только «притворное отступление», поскольку оно также встречается для «притворного дезертирства». Эта очень распространенная стратагема, также как и притворное отступление, чаще всего встречается без специального термина, четко обозначающего стратагему.[114]
Измена, четвертый класс особых уловок, включает в себя комплекс идей. Однако следует еще раз подчеркнуть, что измена не обязательно является уловкой, хотя она может включать в себя уловки, а изменой другого человека можно манипулировать в целях стратагемы. Perduellio, древнейшее латинское слово, обозначающее измену, по существу означало вести себя как враг города, поскольку враги изначально назывались perduelles; позже термин был заменен на hostis. [115] Двенадцать таблиц определяли измену как подстрекательство врага или передачу гражданина врагу и предписывали смертную казнь. [116] По мере распространения Рима за границу слово maiestas (величие, достоинство) в конечном итоге начало заменять perduellio, т. е. римские союзники и подданные, которые не смогли сохранить должное уважение к Риму, совершили измену. В Поздней республике, когда предательское поведение чаще проявлялось во внутриполитических беспорядках, чем в сотрудничестве с иностранным врагом, maiestas стало преобладающим словом для обозначения измены. Эта интернализация идеи привела к тому, что имперцы делали акцент на любой критике или действии против императора как на измене. Несмотря на то, что maiestas вытеснило perdueilio и включили в него как внешних, так и внутренних врагов, измена как уловка может, по моему определению, относиться только к perduellio в его первоначальном смысле, подчеркивающего сотрудничество с негражданами Рима. И все же ни perduellio, ни maiestas никогда не являются эквивалентом стратагемы.
Юристы имперского периода, комментируя lex Iulia maiestatis, дают более обширные определения измены, чем те, которые содержатся в Двенадцати таблицах. Многие из перечисленных конкретных действий квалифицируются как стратагемы. Для Ульпиана измена состоит из предательства города или участков в нем, мятежа, убийства, ведения войны против римского государства и передачи информации противнику. Цервидий Сцевола перечисляет заведение армии в засаду или предательство армии, помощь врагам избежать плена, создание врагов из друзей и побуждение царя чужого государства не подчиняться Риму, а Гермогениан приводит предательство провинции или города врагу.
Из комплекса представлений, охватываемых изменой, требует изучения только словарь конкретных актов взяточничества, предательства и убийства. Связь взяточничества и государственной измены, отсутствующая в комментариях юристов, установлена ​​анонимным ритором: продажа своей страны — это perduellio, и действительно, он рассматривает взяточничество (pecunia) как форму dolus [117]. Хотя подкуп может быть выражен просто ссылкой на деньги (pecunia, pretium) или вознаграждение (praemiun), концепция более ясна при использовании глагола corrumpere (развращать, подкупать), любимого слова Саллюстия для описания подкупа Югуртой римлян и других, но часто встречающегося у многих авторов. [118] Юристов в определении измены волнует только то, что предательство происходит без учета его причины. Однако полководец знает, что измену можно спровоцировать — отсюда измена/подкуп как стратагема. Фронтин посвятил целую главу способам вызова предательства городов, и подкуп (corrumpere) служит средством в трех из семи анекдотов. Использование этой стратагемы было настолько распространено, что армию можно было побудить сражаться с численно превосходящими силами, если ее командир солгал, что он уже добился сотрудничества враждебного подразделения с помощью подкупа.[119]
Точно так же нельзя утверждать, что proditio (предательство) — латинский эквивалент греческого prodosia. Ни proditio, ни его однокоренное слово proditor (предатель) не имеют технического оттенка. [120] Однако определенный интерес представляет ассоциация proditio с perfidia (предательство), словом, которое будет обсуждаться в следующей группе. Однако следует также отметить, что proditio может использоваться для выражения обманутой победы. В поражении можно обвинить не храбрость противника, а proditio (Tac. Hist. 2.44.3).
Убийство является государственной изменой, когда убийство совершает подчиненный или коллега должностного лица, но убийство в этом случае не является стратагемой, если только оно не совершено по наущению иностранной державы во время войны. Точно так же один генерал может подстроить убийство противостоящего ему генерала или правителя, и это будет квалифицироваться как интрига, но не измена, если только убийца не имел гражданства того же государства, что и его жертва. Латинская лексика, обозначающая убийство, не учитывает этих тонкостей, и нет различий между словами, используемыми для обозначения убийства и убийства вообще. Insidiae, scelus и facinus встречаются для обозначения убийства, причем первое из них может передавать стратагемный оттенок, а два последних означают лишь моральное осуждение этого действия. Caedes, обычное слово для обозначения убийства, иногда встречается для обозначения убийства в контексте стратагемы, но не имеет самостоятельного значения уловки. [121] То же самое верно и для обычных слов для обозначения убийцы: sicarius, homicida, interfector и percussor. Parricidium, однако, заслуживает некоторого внимания. Обычно используемое для обозначения убийства отца или родственника, parricidum patriae является выражением измены. Однако parricidium используется для описания убийства Дария III Персидского в 330 году до н. э. не потому, что был убит царь, а потому, что его убийца, сатрап Бесс, также принадлежал к семье Ахеменидов, и, следовательно, речь шла об убийстве родственника.[122]
Последняя группа слов, обозначающих специфические стратагемы, связана с обходом и нарушением соглашений. Римляне так и не создали специализированного словаря, обозначающего обход международных соглашений, и даже такие слова, как circumscriptio и circumventio, которые могли бы использоваться для обозначения такого поведения между отдельными лицами, редко встречаются в юридических текстах и не существуют в контексте стратагем. Более того, хотя общие стратагемные термины, такие как calliditas, sollertia, consilium и praestigiae, могут характеризовать софистическое толкование соглашений, для греческого horkos sophistikos нет эквивалентного латинского выражения.
Нарушение соглашений подразумевает несколько условий. Примечательно, что помимо dolus, fraus, malitia, fallere и других общих терминов для этого акта, mendacium редко появляется в контексте вероломства в соглашении. Точно так же periurium (лжесвидетельство) также встречается редко: он отсутствует у Фронтина и встречается только один раз у Вегеция (3.3) вместе с dolus, чтобы указать на обман коварных врагов, которые могут воспользоваться легковерностью войск провинциального гарнизона. Действительно, термин periurium вряд ли можно считать юридическим. Поскольку клятвы, которые подтверждали и гарантировали соглашения, составляли религиозный акт, лжесвидетельство считалось наказуемым богами, а не государством. Только ложная присяга именем императора стала государственным преступлением.
Конечно, главное слово, связанное с нарушением веры, — это вероломство (предательство, измена), как видно из определения вероломства Валерием Максимом. Удивительно, но юридические тексты в значительной степени игнорируют этот термин, возможно, по той же причине, что и periurium: это было религиозное, а не гражданское преступление. Но измена — это преступление против государства. Когда гражданин нарушает веру в свое государство, он совершает измену, а вероломство часто ассоциируется с proditio. Точно так же с римской точки зрения предательство союзников (вероломство) также может рассматриваться как измена (proditio).[123]
Однако не все случаи предательства и вероломства — стратагемы. Только три из шести анекдотов Валерия о вероломстве можно квалифицировать как стратагемы; его единственное появление у Вегеция — не стратагема; и только в одном из четырех анекдотов Фронтина, где встречается это слово, вероломство является ключевым компонентом стратагемы. [124] Действительно, perfidia часто может использоваться для риторического эффекта или морального обличения, а не в качестве технического эквивалента стратагемы. В качестве примера можно привести обвинение Ливия против Ганнибала (21.4.9): perfidia plus quam Punica.

---

[1] Первая Пуническая война: например, Plb. 1.40; Front. Strat. 2.5.4 (Л. Цецилий Метелл при Панорме); Plb. 1.57.2-5 (Л. Юний Пулл против Гамилькара Барки при Эриксе); Вторая Иллирийская война: Plb. 3.18.9-19.8 (Л. Эмилий Павел против Деметрия Фарского), ср. Enn. Ann. fr. 524 Vahlen = 544 Warmington = 231 Skutsch.
[2] Cic. Nat. D. 3.15: consilium imperatorium; Liv. 1.28.5: consilium et imperii simulatio.
[3] Val. Max. 7.4.1, 3-5; Front. Strat. 1 praef. 1, 4.7.
[4] Cic. Inv. Rhet. 1.36: Consilium est aliquid faciendi: aut non faciendi excogitata ratio.
[5] Cic. Leg. Man. 29, 30, 59; Caes. BG 7.27, cр. 5.33.1; Liv. 21.4.5 (Ганнибал).
[6] Front. Strat. 1.1.9, 4.14, 9.2; 2.2.5, 7.1-2; 3.6.7, 11.5, 16.3-4. Cр. Cic. Verr. 2.5.25.
[7] Liv. 25.11.16: multa, quae impedila natura sunt, consilio expediuntur.
[8] Tac. Hist. 3.20.2, 60.2.
[9] Quint. Inst. 5.10.37 (= засада); Nep. Dat. 6.8, [phic. 1.2; Vitr. De arch. 10.16. 8; Liv. 10.14.13; Tac. Ger. 6.4, Ann. 6.32 (Тиберий); Amm. 21.8.3 (Юлиан). Следует также отметить, что хотя недавно обнаруженные парфянские остраки из Нисы проливают новый свет на мутную раннюю историю парфянских царей, существование Артабана I в конце III века до н. э. остается спорным, поэтому современника Тиберия лучше считать Артабаном II.
[10] Enn. Ann. fr. 175-76, ср. 271 Warmington (= 197-98 ср. 213 Skutsch); Verg. Aen. 2.390; Ov. Met. 13.360-61; Hor. Carm. 4.6.13-17. Комбс утверждает, что в первом веке до н. э. контраст встречается редко, но мы находим его несколько раз у Цезаря и в других местах.
[11] Liv. 22.15.6, 23.35.4 ср. 22.17.6; Dig. 48.4.1, где единственное появление consilio malo не следует воспринимать как синоним dole malo, встречающегося несколько раз в отрывке, а скорее как ошибку переписчика в пункте: cujusve opera consilio malo consilium initium.
[12] Caes. BG 1.40.8, 7.22.1, BC 1.72.2; Front. Strat. 4.7.1; убеждение Комбса, что consilium имеет негативный оттенок, заставляет его утверждать, что римляне либо заменяли consilium другим словом, когда говорили о себе, либо усиливали его ratia (расчет), sapientia (мудрость) или prudentia (благоразумие). Мы видели, что сочетание consilium и ratio может указывать на anchinoia. Однако этот аргумент представляется несостоятельным по другим причинам. Ratio и consilium используются для внезапного нападения Ариовиста на гельветов в BG 1.40.8, а ассоциация consilium с sollertia (изобретательностью) галлов в BG 7.22.1 предлагает еще один пример варваров. Consilium не был негативным термином, как и другие стратагемные термины, предназначенные исключительно для римлян.
[13] Cic. Nat. D. 1,92; Caes. BC 2.8.3, 15.4; BAlex, 3.1, 13.2, 15.5, 16.5.
[14] Front. Strat. 3.16.2; Sall. Jug. 7.7; Caes. BG 7.22.1; Tac. Hist. 4.13.2, Germ. 30.2; Amm. 16.11.4; 29.6.12; 31.5.4, 16.3. Ср. Curt. 4.13.8.
[15] Front. Strat. 2.2.14, 5.31; 3.6.6, 16.2; Liv. 9.17.15, 22.23.1; Sil. Pun. 7.126; Sall. Jug. 96.1; Amm. 17.2.3, 24.7.2, 30.9.4.
[16] Sapientia: Vitr. De arch. 10.16.7; ratio: Tac. Germ. 30.2; animus: Liv. 7.14.6; ingenium: Sall. Jug. 7.7; Tac. Hist. 4.13.2; consilium: Vitr. De arch. 10.16.8; Amm. 21.8.3.
[17] Предвидение: Veg. 3.6; 4.26, 30; Amm. 31.10.21; осады: Caes. BG 7.22.1; BC 2.8.3, 15.4; Vitr. De arch. 10.16.3-8; Amm. 26.8.8.
[18] Cic. Off. 1.33, ср. 1.15 и определения sollers в Festus, pp. 373, 385 Lindsay и Isid. Orig. 10.243.
[19] Liv, 2.51.4-6; 5.38.3; 7.14.6; 21.54.3; 22.15.5; 25.39.2; 26.4.4; 27.16.10, 17.6; 42.47,.8; Tac. Hist. 3.59.3, 5,23.3; Agr. 27.7; Germ. 43.4; Amm. 24.1.3, 27.2.5.
[20] Caes. BG 7.29. 2, BAfr. 7.
[21] Caes. BC 2.14.1; Liv. 1.53.4, 22.23.4; Tac. Hist. 4.24.2, cp. Cic. Flac. 74; Dig. 32.37.3. Сочетание dolus и fraus, однако, не так часто встречается, как предполагает Огиливи.
[22] Plaut. Mil. 938: hodie nunc dolum dolamus. Ср. Gell. 1.18 о подобных ложных этимологиях латинских слов, связанных с греческими.
[23] Isid. Orig. 10.76: Dolosus, insidiosus vel malignus, ab co quod deludat. Ut enim decipiat, occultam malitiam blandis sermonibus ornat. Cp. Aug. In Psa. 49, 26 (ad 49:19), PL 36, 581: «Dolositas есть обман в словах» (Dolositas est fraus quaedam in verbis).
[24] Consilium: Tac. Ann. 2.26.6; dolus: Naevius, trag. fr. 44 Warmington: Dic quo pacto eum potiti; pugnan an dolis?; Nep. Hann. 10.4; Sall. Cat, 11.2; Caes. BG 1.13.6; BAfr. 73.2; Liv. 42.47.8; Verg. Aen. 2.390; Flor. 1.3.4; Amm. 17.5.6.
[25] Claud. Quad. fr. 41, HRR I? 220 = Gell. 3.8.8..
[26] Засада: Caes. BG 1.13.6; BAfr. 73.2; Liv. 6.24.1; Val. Max. 7.4 ex. 2; Flor. 1.45.8; внезапное нападение: Caes. BG 4.13.1, BC 2.14.1; Val. Max. 7.4.5; добыча: Flor. 1.12.9; другие случаи: Sall. Jug. 46.8.
[27] Donat. ad Ter. Eun. 515 = XII Tab. fr. 4 Warmington. Возможно, контекст касается опеки (tutela): Cic. Off. 3.61.
[28] Liv. 9.11.7: Et semper aliquam fraudi speciem iuris imponitis.
[29] Cic. Nat. D. 3.44; Hes. Theog. 224.
[30] Ibid. 120-21; XII Tab. 8.21 = Serv. ad Aen. 6.609; в формуле: XII Tab. 4.6, 10.7 (= Cic. Leg. 2.60), 9.
[31] Caes. BC 2.22.1; Liv. 24.47.8; 26.12.5, 17.6; 33.20.7; 35.35.8; 38.9.9. У Ливия (33.20.7) fraus сочетается с noxia (вред, ущерб).
[32] Cic. Off. 1.41, cp. Tac. Ann. 2.88.4, 12.45.2; Veg. 3.19.
[33] Liv. 28.42.7: fraus fidem in parvis sibi praestruit ut, cum operae pretium sit, cum mercede magna fallat.
[34] Засада: Cato fr. 83, HRR I2 78 = Gell. 3.7.4; Liv. 9.2.9; Flor. 1.16.7; Tac. Ann. 2.46.6, 13.40.5; убийство: Tac. Ann. 2.88.4; Amm. 30.1.19, ср. 17.5.6.
[35] Внезапное нападение: Caes. BC 2.14.1; вероломство: Liv. 28.42.8, ср. 25.33.1-7; Front. Strat. 4.4.1, 7.22; Tac. Ann. 2.46.6; договор: Liv. 9.11.7.
[36] Flor. 1,45,6; Veg. 3.19.
[37] Gell. 1.18.4-6; Dig. 47.2.1; Isid. Orig. 5.26.18. Юрист Мазурий Сабин, автор книги De furtis, считал, что furtum происходит от fraus, но Юлий Павел, другой юрист, и энциклопедист Авл Геллий усмотрели правильную связь с phor.
[38] Dig. 47,.2.2-3, 8 (явное и неявное); 47.8 (применение силы), ср. Caes. BG 6.16.5. Исидор, писавший в вестготской Испании и, следовательно, после великой волны варварских завоеваний, весьма интересно использует pervasio (вторжение) для обозначения открытого воровства, которое, по его мнению, контрастирует с furtum, включая как движимое, так и недвижимое имущество: Orig. 5.26.18.
[39] Thuc. 5.9.5; Sall. Hist 1.112 Maurenbrecher, ср. Serv. Ad Aen. 11.515;
[40] Verg. Aen. 10.735, 11.515 (засада); Ov. Met. 13.104; Front. Strat. 2.5.31; Аmm. 23.3.8.
[41] Ночное нападение: Liv. 26.39.11, 51.12; Curt. 4.13.4; Sil. Pun. 17.90; Tac. Agr. 34.1; скрытная деятельность: Liv. 9.11.6; Curt. 4.4.16.
[42] Liv. 26.39.11, 51.12.
[43] Испанцы: Sall. Hist. 1.112 Maurenbrecher; Front. Strat. 2.5.31; бритты: Tac. Agr. 34.1; нумидийцы: Tac. Ann. 3.74.1; батавы: Tac. Hist. 4.56.3; парфяне: Tac. Ann. 13.37.2; германцы: Amm. 16.11.4; сарматы: Amm. 19.11.4; персы: Amm. 16.9.1; исавры: Amm. 19.13.1.
[44] Donat. ad Ter. Ad. 417 = 3.3.63: Callidus dictus est etiam qut exercet dolos; Dig. 4.3.7.10; Isid. Orig. 5.26.7.
[45] Front. Strat. 1.8.7; Amm. 16.12.32.
[46] Cic. Nat. D. 3.25, Off. 1.108; Nep. Eum. 1.3; Isid. Orig. 10.41
[47] Ср. Amm. 29.6.12, где римские укрепления отражают нападение квадов и сарматов, варваров, «не очень умных в этих навыках ведения боя», т. е. в осадном деле: parum ad has calliditates dimicandi sollertes.
[48] Ганнибал: Cic. Off. 1.108; Front. Strat. 1.8.7; Тулл Гостилий: Flor. 1.3.7; Фабий Максим: Cic. Off. 1.108; Африкан: Val. Max. 7.3.3; Павел: Front. Strat. 2.3,30; Фемистокл и Ясон: Cic. Off. 1.108; Эвмен: Nep. Eum. 1.3; Агафокл: Val. Max. 7.4 ex. 1: Вириат: Flor. 1.33.15; карфагеняне: Val. Max. 7.4.4; греки: Liv. 42.47.6; аквитаны и скордиски: Flor. 1.39.3, 45.6; германцы: Tac. Germ. 22.3.
[49] Я предполагаю, что под Кв. Максимом Цицерон подразумевает Кв. Фабия Максима Кунктатора из Второй Пунической войны, хотя можно было бы привести доводы в пользу его предка Кв. Фабия Максима Руллиана, знаменитого во Второй и Третьей Самнитских войнах (традиционно 326-290 гг. до н. э.) и известного своими стратагемами, которые неоднократно встречаются у Фронтина.
[50] Front. Strat. 2.3.20; Val. Max. 7.4.3: callido genere consilit; Cic. Off. 1.33: numis callida, sed malitiosa iuris interpretatione.
[51] Liv. 42.47.4—9; Enn. Ann. fr. 218 Vahlen = 229-30 Warmington = 211-12 Skutsch; Afranius in Gell. 13.8.3; Cic. Off. 1.63, 153. У Афрания Sapientia является потомком Usus (опыта) и Memoria (памяти).
[52] Plaut. Truc. 77; Cic. Tusc. 5.25 = Chaeremon fr. 2 Nauck; Arist. EN 6.7.6; Plut. 7. Gracch. 8.5, cр. Cic. Lael. 6.
[53] Nep. Timoth. 3.2; Tac. Ann. 13.8.2.
[54] Enn. Ann. fr. 175-76 Warmington = fr. 197-98 Skutsch, ср. Ann. fr. 186-93 Warmington = 183-90 Skutsch, где Пирр упрекает римлян и, в частности, Г. Фабриция Лусцина за попытку прибегнуть к тому, что он считает бесчестным способом ведения войны.
[55] Veg. 3.10: «Сеять причины раздора среди врагов — дело искусного полководца» (Inter hostes discordiarum serere causas sapientis est ducis) ср. 3.6, 9, 14, 20. Пруденций, C. Symm. 1.36, называет Феодосия Великого dux sapiens, но в данном случае фраза не имеет оттенка уловки.
[56] Tac. Ann. 2.64.2; Cic. Verr. 2.5.25, ср. Off. 1.108.
[57] Non. p. 60 Lindsay, Cic. Rep. 2.45; Veg. 3.9; Isid. Orig. 10.201.
[58] Front. Strat. 1.2.2; Veg. 3.4, cр. Tac. Agr. 9.2, где также связаны prudentia и subtilites.
[59] Nep. Hann. 1.1; Val. Max. 7.4.4.
[60] Sall. Jug. 7.7; Vell. 2.118.2; Tac. Hist. 4.13.2. Cр. BAlex, 3.1.
[61] Festus p. 5 Lindsay; Aug. Ep. 167.6, Contra inl. 4.3, 20, cр. Ev. Matt. 10:16. Cр. Gell. 1.18 для других ложных этимологий латинских слов из греческого языка.
[62] Cic. Off. 3.68; Sall. Cat. 26.1-2, cp. Sen. Phaed. 153.
[63] Варварская черта: Val. Max. 7,4 ex. 2 (Ганнибал); Тас. Аnn. 2.20.1 (германцы), 13.38.3 (Тиридат); Flor. 1.33.13 (кельтибер Олиндик); Аmm. 17.13.27 (лимиганты), 24.1.13 (персы), 27.12.14 (Сапор II), 31.15.7 (готы); siegecraft: Tac. Аnn. 12.45.4.
[64] Ганнибал: Val. Max. 7.4 ex. 2; Тиберий: Тас. Аnn. 2.64.3, 6.32.1 ср. 6,64,2 (sapientia); Фабий: Liv. 27.20.9; готы: Аmm. 31.15.7.
[65] Избежание мятежа: Tac. Hist. 2.28.1; сеяние раздора: Aur. Vict. Caes. 30.20-21. Ср. Veg. 4.27: astus связан с другой уловкой для захвата города.
[66] Liv. 27.20.9, 42.47.5; Sil. Pun. 5.100; Isid. Orig. 10.6.
[67] Isid. Orig. 10.41: versutum, ab eo quod animum cito vertat.
[68] Vell. 2.118.1, cp. 102.1; Cic. Off. 1.109, cp. 108.
[69] Val. Max. 7.3 ex. 8, cp. Front. Strat. 1.8.2.
[70] Stratagems: Val. Max. 7.3 ex. 4, ex. 7; rusé: 7.3 ex. 2.
[71] Varro Ling. 6.55; Isid. Orig. 10.105.
[72] Cic. Off. 1.39; Caes. BG 4.13.5; Liv. 22.61.4.
[73] Обман: Front. Strat. 3.14.1; Val. Max. 7.4 ex. 2; Cato fr. 32, HRR I2 65; Liv. 42.47.7; Sall. Cat, 11.2; Flor. 1.11.7; стратагема: Front. Strat. 3.3.6; Liv. 22.16.7.
[74] Donat. ad Ter. Eun. 515 = 3.3.9: a medentibus falli aegros, non tamen decipi. Cр. Lucr. 4.11-16; CIL VIIl 2297.
[75] Cр. Liv. 22.4.4 о засаде Ганнибала на Тразимене: ab tergo ac super caput deceptae insidiae (сзади и сверху они попали в ловушку из засады) и Front. Strat. 2.5.40.
[76] Например, Val. Max. 7.4.4; Front. Strat. 1.4.10, 2.9.9, 3.2.9.
[77] Vitr. De arch. 10.16.7; Val. Max. 7.4 ex. 2.
[78] Liv. 22.1.3; Front. Strat. 3.2.4, 9, 11.
[79] Римлянe: Liv. 10.14.20 (ср. Front. Strat. 2.4.2), 27.44.3; лигуры: Front. Strat. 1.5.26, cp. Cato fr. 32, HRR I2 65.
[80] Договор: Front. Strat. 3.4.6; правила безопасности: 3.17.3; перемирие: Caes. BG 4.13.4; конференция: Hirt. BG 8.23.3-5, ср. Val. Max. 9.6.3.
[81] Front. Strat. 3.11 (О симулировании выхода из осады), 3.6.4; Veg. 4,26; Val. Max. 7.4.5: та же хитрость, хотя Валерий называет ее dissimulatio, подчеркивая сокрытие реального плана.
[82] Front. Strat. 1.8.12, 2.3.20, 3.8.2; Caes. BG 5,50-51, BC 3.38.1; Curt. 8.13.19; Vell. 2.118.1.
[83] Front. Strat. 2.7; 1.1.5, 9.4; 2.11.4; Veg. 3.11; Val. Max. 7.4.4-5.
[84] Hor. Carm. 4.6.13-14; Val. Max. 7.4.4; Front. Swat. 3.10.7, cр. 3.16.5.
[85] Карфагеняне: Cic. Div. 2.146, Leg. Agr. 2.95; лигуры: Cato fr. 31, HRR I2 64; германцы: Vell. 2.118. 1; парфяне: Hor. Ep. 2.1.112. Cр. Front. Strat, 3.10.7: скордиски.
[86] Liv. 28,42,8; Val. Max. 7.4 ex. 2 ср. 7.3.4, Sall. Jug. 106,6. Каркатерра утверждает, что обход по определению Лабеона означает «использование чужого невежества или error, не созданной второй стороной».
[87] Caes. BG 7.22.2; Veg. 4.23.
[88] Val. Max. 7.4 ex. 2; Veg. 3.23. Использование Вегецием в этом отрывке laqueus неоднозначно: этот термин может также относиться к арканам катафрактов, обычной практике аланов и гуннов: Jos. BJ 7.249-51; Аmm. 31.2.9.
[89] Val. Max. 7.3.4, ср. Jul. Val. Res Gest. Alex. M. 1.50: двусмысленность пророчества.
[90] Фабий: Liv. 22.18.9; Val. Max. 7.3 ex. 8; Архимед: Liv. 24,34,2; Лицин: Liv. 27.46.6.
[91] Sall. Jug. 50,4; Tac. Ann. 3.21.6; Аmm. 17.13.23, 24.1.13.
[92] Front. Strat. 2.5.30, 4.4.2.
[93] Val. Max. 9.6.2, Валерий (9.6 ex. 1) также называет facinus убийство карфагенянами Ксантиппа, их спартанского инструктора по строевой подготовке, но этот акт не является уловкой.
[94] Убийство: Cic. Off. 1,40; Val. Max. 9.6.4; Perfidia: Sall. Jug. 107,2; Liv. 40.39.9, ср. Val. Max. 9.6 praef.; нарушения международного права: Liv. 4.32.5; Plin. HN 11.279.
[95] incursio: Hirt. BG 8.11.2, Liv. 7.15.11, Veg. 3,18; обходной путь: Caes. BG 1.25.6; Liv. 10.26.9; Sall. Jug. 97,5; Veg. 3,6, 18, 20; circumire: Caes. BC 3.93.4; Liv. 36,16,7, 37,42,6; Veg. 3.18. Другие варианты: circumdare (окружать), ctrcumducere (вести вокруг) и circumfundere (окружать).
[96] Repente: Caes. BG 2.33.2, 5.17.2; improviso: Caes. BG 5.22.1, 39.1; 6.3.1; inopinato: Liv. 26.6.9, cp. Front. Strat. 3.1.2.
[97] Front. Strat. 3.1, 9, 17; Caes. BC 3.80.5; Liv. 2.10.3; 4.46.5; 41.14.2, 26.1.
[98] Front. Strat. 2.5.36; Flor. 2.20.2-3.
[99] Аmm. 18.6.8, 19.6.7; Veg. 1,21; 3.6 (четыре случая), 7, 8, 10, 22 (четыре случая); 4.26 (ночные атаки, ср. 1.21, 3.10), 45 (морские атаки). В 3.6 Вегеций ссылается на «внезапную атаку» (superventus impetu), а в 3.22 он пишет «о неожиданности посредством обмана» (supervenire per fraudem).
[100] Ср. Varro Ling. 5.90: «Подобным образом tnsidiae происходит от сидеть в ожидании, поскольку они делали это, чтобы им легче было уничтожить врага (Insidiae item ab insidendo, cum id ideo facerent, quo facilius deminuerent hostis)», и Isid. Orig. 10.151: «строго говоря, сидеть в ожидании — значит вероломно поджидать кого–то, откуда и были названы insidiae (proprie insidere est dolose aliquam expectare. Unde et insidiae nominatae sunt)».
[101] Varro Ling. 5.89; Cic. Mil. 49-51 (невоенная ситуация); Liv. 1.14.7; Serv. ad Aen. 11.268, ср. ad 5.498.
[102] Veg. 3.6 (fraude subsessae и два других случая), 22 (три случая); Serv. ad Aen. 11.268: «…их называют subsessores, которые скрывают, что намереваются кого–то убить (subsessores vocantur, qui occisuri aliquem delitescunt)».
[103] Засада: 2.5.1-2, 5-8, 10, 15-16, 18-20, 22-24, 29, 31-35, 37-40, 42, 44.
[104] Устроить засаду: Aug. in Hept. 6.10 (ad Jo. 8:2), PL 34, 780-81; заговор против/убийство: Valerius Antias fr. 21, HRR I2 247 = Gell. 3.8.3; Nep. Dat. 9.1-5, 10.3; Liv. 3.43.4, 42.47.7; Curt. 7.5.22; 9.6.24, 7.4-5; Front. Strat. 2.5.30; Tac. Hist. 3.68.1; Flor. 1.33.17.
[105] Dolus: Flor. 1.45.8; Caes. BG 1.13.6; BAfr. 73.1-2; fraus: Liv. 9.31.15-16.
[106] Убийство: Curt. 9.6.24; подкоп: Veg. 4.25.
[107] Furta: Serv. ad Aen. 11.515; Front. Strat. 2.5.31 cр. Liv. 42.47.5; supervenire: Just. 13.8.5-6.
[108] Военно–морские insidiae: Dig. 13.6.18; Veg. 4.45; осады: Veg. 4.27-28; Verg. Aen. 2.36.
[109] Притворное отступление: Front. Strat. 2.5.1-2, 5-8, 23-24, 32-35, 37, 40, 44; маскировка: 2.5.10, 15; дезертиры: 2.5.18; ложные слухи: 2.5.19-20; провокация: 2.5.22, 29; маневр: 2.5.38, 42; создание условий: 2.5.16, 31.
[110] Убийцы: Rhet. Her. 4.22; Nep. Dat. 9.4; Amm. 22.9.16, 27.11.2, 29.5.2; устроители засад: Hirt. BG 8.18.4; BAfr. 66.1; Front. Strat. 1.2.8; Veg. 3.6.
[111] См. Ps. — Maur. Strat. 2.5 Dennis; Leo Tact. 12.34, PG 107, 816.
[112] Flor. 1.3.4; Front. Strat. 2.3.20.
[113] Simulata fuga: Liv. 6,24,4, 42,47,5; Front. Strat. 2.5.1, 6, 8, 12, 34, 37; Таc. Аnn. 2.11.3; Flor. 1.3.45 simulatia fugae: Tac. Аnn. 13.40.55, velut fugiens: Front. Strat. 2.5.2.
[114] Simulata fuga: Amm. 31.15.8, ср. Val. Max. 7.4 ex. 2 (simulata transitio: притворное дезертирство), Front. Strat. 3.16.2; [Aur. Vict.] De vir. ill. 30.2 (simulatus transfuga: поддельный дезертир): Front. Strat. 2.5.18 (sub specie perfugarum: под видом дезертиров).
[115] Varro, Ling. 7.49, cp. 5.3; Festus, p. 91 Lindsay.
[116] XII Tab. 9.5 = Dig. 48.4.3.
[117] Rhet. Her. 4.15: perduellionibus venditat patriam, 3.3. Ср. Val. Max. 7.2 ех. 10: Филипп II Македонский как покупатель Греции, а не ее завоеватель (maiore ex parte mercator Graeciae quam victor), и 9.6.4: Сервилий Цепион одержал победу, организовав убийство Вириата.
[118] Деньги /награда: Claud. Quad. fr. 41, HRR I2 220 = Gell. 3.8.8, cp. Rhet. Her. 2.11; corrumpere: Sall. lug. 29.2, 32.3, 34.1, 97.2, cp. Nep. Lys. 3.2, Epam. 4.3-4; Front. Strat. 1.8.8.
[119] Front. Strat. 3.3.1, 5, 7, cp. Liv. 27,32.9; ложь: Front. Strat. 1.8.8 (corrumpere ad proditionem).
[120] Liv. 23.39.7, 44.3; 42.47.6; Front. Strat. 1.1.16, 11.2; 2.2.13, 14 (simulata proditio Фемистокла в Саламине); Dig. 48.4.4, 10.
[121] Liv. 23,39,7; Val. Max. 9.6.4.
[122] Измена: Cic. Off. 3,83; убийство: Curt. 5.13.9, 13.
[123] Rhet. Her. 4.22; Liv. 1.28.4; Val. Max. 9.6.1, 4; Curt. 4.6.4; Front. Strat. 4.4.1.
[124] Val. Max. 9.6.1, 3-4; Veg. 3.6; Front. Strat. 1.1.6. Cр. Tac. Ann. 2.46.6.