4. Рим

Historiae Philippicae Помпея Трога — это история мира от начала империализма до установления господства последней известной автору империи — Римской. История Рима поэтому не является центральной темой этого труда. Как видно из названия, главной темой, несомненно, является история эллинистических царств. Действительно, за исключением предпоследней книги, история Рима рассматривается только в той мере, в какой это абсолютно необходимо для объяснения истории эллинистических государств, с которыми Рим вступил в конфликт. Существует также ряд мимолетных упоминаний, которые мало что говорят нам об отношении Трога к Риму. См., например, XVIII 6. 9, XXXII 1. 1, XXXII 3. 10, XLI 2. 6, XLI 5. 5-6, XLI 5. 8, XLII 3. 4, XLII 3. 3-4, XLIII 5. 2-3, XLIV 2.6, XLIV 2. 7, XLIV 5. 5-8.
В последних четырех книгах Трог переходит к парфянам и римлянам, двум соперничающим державам, которые делят между собой господство над миром, и доводит свою историю Востока до возвращения Фраатом захваченных знамен Августу. Затем Трог рассказывает о происхождении Рима вплоть до Тарквиния Приска. В заключение Трог обратился к истории западных земель, галлов и испанцев, которые целиком попали в сферу римского влияния. Наконец, он продолжает испанскую историю вплоть до умиротворения Августом кантабров.
Некоторые ученые видели в некоторых замечаниях в Historiae Philippicae антиримскую направленность автора и приписывали ее либо личной антипатии, унаследованной от его галльских предков, либо воспроизведению им греческих источников, которые были враждебны Риму. В этой главе мы обсудим основные положения по мере их изложения.
Помимо предисловия к Historiae, в котором Юстин замечает, что римляне писали о римской истории по–гречески, чтобы оправдать свое новшество в написании греческой истории на латыни, первое упоминание о Риме встречается в II 3. 5, где нам просто говорят, что скифы слышали о римском оружии, но не испытали его силы. А в VI 6. 5 год 391‑й отмечен как замечательный не только потому, что по всей Греции внезапно наступил мир, но и потому, что город Рим был захвачен галлами. Рим не вмешивался в историю эллинистического мира до тех пор, пока с ним не вступили в контакт эпирские греки.
Пирр
Когда Александр Эпирский вмешался в дела Италии на стороне тарентинцев, он заключил договор о союзе и дружбе с метапонтцами, педикулами и римлянами. Однако, когда Пирр из Эпира объединился с тарентинцами против римлян, он попросил помощи у Антигона, Антиоха и Птолемея (XVII 2. 13).
Первые две главы восемнадцатой книги повествуют о войне между Пирром и римлянами. Римский консул Валерий Левин поспешил вывести свою армию в поле до того, как соберутся союзники Пирра. Пирр не стал откладывать сражение, несмотря на недостаток в числе. Но когда римляне побеждали, они были поражены появлением слонов, с которыми они никогда прежде не сталкивались и которые так напугали их, что они были изгнаны с поля боя. Нам говорят, что македонские чудища победили римлян, но сам Пирр был тяжело ранен, и большая часть его солдат была убита. Подводя итог успехам Пирра, Historiae отмечают, что он достиг от своей победы больше славы, чем радости. Пирр отправил двести пленных обратно в Рим без выкупа, чтобы римляне, увидев его храбрость (virtus), могли также признать его великодушие (liberalitas). Через несколько дней, когда прибыла его союзная армия, он возобновил битву с римлянами. Исход этой второй встречи был тем же, что и первой (XVIII 1). Тем временем на помощь римлянам прибыл карфагенский полководец Магон с целым флотом. Сенат выразил благодарность (gratiae), но помощь отклонил (XVIII 2.3). По указанию сената Фабриций Лусцин заключил с Пирром мир. Чтобы укрепить его, Пирр послал в Рим с щедрыми подарками Кинея, но тот не нашел ни одного дома, открытого для их приема. Второй пример римской воздержности (continentia) был дан в это время посланными в Египет легатами, отказавшимися от преподнесенных Птолемеем дорогих подарков. Когда через несколько дней им прислали золотые венки, они приняли их, но на следующий день возложили их на статуи царя. Когда Пирр спросил, на что похож Рим, Киней ответил, что на город царей (XVIII 2.10). На протяжении всего повествования о войне с Пирром Трог, по–видимому, относится к Риму вполне благосклонно и безоговорочно одобряет римские continentia и severitas.
В двадцать третьей книге мы находим, что Пирр, занятый войной с римлянами, был приглашен на помощь сицилийцами и получил титул царя Сицилии. Под давлением римлян и карфагенян он решил встретиться сначала с карфагенянами на Сицилии, а затем с римлянами в Италии. Но хотя он победил карфагенян, своим отступлением он потерял Сицилию так же внезапно и легко, как и завоевал ее (XXIII 3. 10). Его удача обеспечила ему господство в Италии и Сицилии и множество побед над римлянами; неудача привела к провалу в Сицилии, уничтожению его флота, унизительному поражению от римлян и позорному уходу из Италии (XXIII 3. 12). Он был примером превратностей судьбы, но нет никакого намека на то, что римляне не заслужили своей победы мудростью и мужеством.
Этолийцы
По просьбе акарнанцев римляне направили к этолийцам посольство, чтобы убедить их вывести свои войска из городов Акарнании и оставить народ свободным, но этолийцы приняли послов с высокомерием (superbe):
«Но этолийцы слушали посольство римлян с надменностью, упрекая их за то, что они так неудачно сражались с карфагенянами и галлами, от которых они жестоко истреблялись в стольких войнах, и говоря, что их ворота, которые закрыл ужас Пунической войны, должны быть открыты карфагенянам, прежде чем их оружие будет принесено в Грецию. Потом они пожелали, чтобы римляне вспомнили, кто они и кому угрожали, ибо римляне не смогли защитить свой город от галлов; и когда он был взят, то возвратили его не мечом, а золотом; но когда этот народ вошел в Грецию в значительно большем количестве, сами они (этолийцы) совершенно уничтожили его, не только без помощи какой–либо иностранной державы, но даже не призвав к действию все свои собственные силы, и сделали для их могил место, которое они предназначили для размещения своих городов и империи, в то время как Италия, с другой стороны, когда римляне все еще дрожали от недавнего сожжения своего города, была почти полностью занята галлами. Поэтому они должны будут изгнать галлов из Италии прежде, чем угрожать этолийцам, и защищать свои собственные владения прежде, чем они искали владения других. А что за люди римляне? простые пастухи, которые занимали территорию, отвоеванную у ее законных владельцев путем грабежа; которые, будучи не в состоянии добыть себе жен по низости своего происхождения захватили их открытой силой, которые, кроме того, основали свой город в братоубийстве и окропили основание своих стен кровью брата своего царя. Но этолийцы всегда были главным народом Греции и, превзойдя других по достоинству, превзошли их также и в храбрости; они были единственным народом, который всегда презирал македонян, даже когда те процветали во владении мировой империей; который не испытывал страха перед царем Филиппом и отвергал эдикты Александра Македонского, после того как тот победил персов и индов и когда все трепетали при его имени. Поэтому они советовали римлянам довольствоваться своим теперешним состоянием и не провоцировать против себя оружие, которым, они знали, галлы были разрублены на куски, а македоняне обречены на неудачу» (XXVIII 2. 1-13).
В этой речи содержится нечто вроде противоречия, которое этолийцы, возможно, действительно включили в свой ответ римлянам, и нет никаких оснований предполагать, что историк разделял или одобрял выраженные чувства.
Филипп
Деметрий, царь Иллирии, который совсем недавно был побежден римским консулом Эмилием Павлом, обратился с горячими мольбами к Филиппу Македонскому.
«Царь Иллирии Деметрий, недавно побежденный римским консулом Эмилием Павлом, обратился к Филиппу с горячими просьбами о помощи и жалобами на несправедливость римлян, которые по его словам не довольствуясь пределами Италии, с самонадеянными надеждами ухватились за овладение всем миром и объявили войну всем царям. Так, стремясь к владычеству над Сицилией, Сардинией и Испанией и, наконец, над всей Африкой, они вступили в войну с карфагенянами и Ганнибалом, и военные действия были направлены и против него самого только потому, что он, по–видимому, находился вблизи Италии, как будто незаконно для любого царя находиться на границах их империи, и что сам Филипп должен остерегаться в своем случае, так как чем ближе и важнее будет его царство, тем более решительными врагами он найдет римлян. Кроме того, он сказал, что он отдаст свое царство, захваченное римлянами, самому Филиппу, так как ему будет приятнее видеть во владении его угодьями своего союзника, а не врагов» (XXIX 2. 2-6).
Поэтому Филипп решил отказаться от войны с этолийцами и вступить в войну с римлянами. Известие о поражении римлян от Ганнибала у Тразименского озера ободрило его в своем замысле (XXIX 2.7). Он настаивал на том, что Греция никогда не была в большей опасности, чем сейчас, так как новые империи Карфагена и Рима только воздерживались от нападения на Грецию, пока они не решат между собой вопрос о превосходстве. Победитель сразу же нападет на Грецию (XXIX 2. 9)
После того как Филипп довел войну с этолийцами до конца, он внимательно следил за борьбой карфагенян и римлян и взвешивал соответствующие силы каждого из них. Римляне, по–видимому, боялись македонцев. Былая храбрость македонян, их слава в завоевании Востока и горячее желание Филиппа подражать Александру — все это вызывало у римлян страх (XXIX 3. 6-8).
Когда Филипп узнал, что римляне потерпели поражение от карфагенян во второй битве, он открыто объявив себя их врагом и начал строить флот для переброски своих войск в Италию. Легат, которого Филипп послал к Ганнибалу искать союза, был взят в плен и доставлен в римский сенат. Сенат, однако, отпустил его невредимым, но не из уважения к царю, а чтобы пока еще потенциальный враг не стал действующим. Позже римляне отправили претора Левина с флотом, чтобы удерживать Филиппа от перехода в Италию (XXIX 4. 1-4)
Филипп заставил ахейцев вступить в войну с римлянами (XXIX 4. 5), а Левин тем временем опустошал Грецию (XXIX 4. 7). Изнемогая от затруднений, Филипп заключил мир с римлянами, которые были согласны отложить македонскую войну на некоторое время (XXLX 4. 11)
Практически вся тридцатая книга посвящена римлянам и «войне с Филиппом». После смерти Птолемея Филопатора жители Александрии попросили римлян взять на себя защиту сына Птолемея и египетское царство, которое, по их словам, Филипп и Антиох уже договорились разделить между собой (XXX 2. 8).
Римляне были удовлетворены этой просьбой, поскольку они искали предлоги (causae) для войны против Филиппа, замышлявшего во время Пунической войны против них заговор, и полагали, что военная мощь Македонии была угрозой для них самих (XXX 3.2). Поэтому они предостерегли Филиппа и Антиоха держаться от Египта подальше (XXX 3. 3) и послали Мания Лепида управлять царством от имени мальчика (XXX 3. 4). Тем временем послы царя Аттала и родосцев прибыли в Рим с жалобами на обиды от Филиппа. Это устранило все сомнения сената по поводу македонской войны (XXX 3. 5). Вскоре против Филиппа вооружились все греческие города, вдохновленные доверием к римлянам (fiducia Romanorum) и желанием восстановить свою древнюю свободу (XXX 3. 7). Ужасное землетрясение и появление острова из бурлящего моря между Ферой и Феразией было истолковано прорицателями как предсказание того, что поднимающаяся держава римлян поглотит древнюю державу греков и македонян (XXX 4. 1-4). Обратившись к своим войскам перед битвой, Филипп приказал им сражаться более храбро, потому что на карту поставлена свобода, а не империя (XXX 4. 7).
Historiae довольно подробно вспоминают речь к своим войскам Фламинина:
«Фламинин, римский консул, также вдохновлял своих людей на битву изображением того, что было недавно достигнуто римлянами, отмечая, что Карфаген и Сицилия с одной стороны, а Италия и Испания с другой, полностью покорены римской доблестью; да и Ганнибала, который не должен считаться ниже Александра Македонского, они изгнали из Италии и стали хозяевами Африки, третьей части света. И македонцев надо оценивать не по их древней славе, но по их нынешней силе, и римляне воюют теперь не с Александром Великим, которого, как слышали, называли непобедимым, не с его армией, покорившей весь восток, но с Филиппом, юношей незрелых лет, который едва мог защитить границы своих владений от своих соседей, и с теми македонцами, которые еще недавно были добычей дарданцев. Македонцы могли рассказать о достижениях своих предков, а он мог рассказать о достижениях своих собственных солдат; Ганнибал, карфагеняне и почти весь запад укрощены не какой–нибудь другой армией, а теми самыми войсками, которые сейчас с ним на поле брани» (XXX 4. 8-14).
В ходе этого повествования римляне действительно обвиняются в стремлении spe improba завоевать весь мир, но это обвинение выдвигается Деметрием Фаросским с целью побудить Филиппа V к войне с ними, и хотя Полибий (V 101. 10) представляет Деметрия как апеллирующего в первую очередь к амбициям Филиппа, а не к его страхам, нет ничего неправдоподобного в сообщении Трога, что Деметрий использовал аргумент, который позже использовал и Филипп, чтобы убедить своих греческих союзников, конкретно что растущая мощь Рима была угрозой для них. Римляне также обвиняются как в своего рода фанатичном антимонархизме, так и в решимости не терпеть никаких сильных государств на своих собственных границах. Ни одно из этих обвинений само по себе не является невероятным, и оба они прекрасно подходят для целей Деметрия. Поэтому вполне вероятно, что они были использованы, но единственный момент, который должен нас здесь касаться, заключается в том, что, насколько мы можем судить из эпитомы, Трог просто сообщил то, что сказал Деметрий, не приведя своего собственного мнения относительно истинности обвинений. Мы не вправе приписывать Трогу критические замечания в адрес Рима, которые, по его словам, были выдвинуты врагами Рима и которые они действительно могли выдвинуть. Именно на этом моменте нам часто приходится настаивать в данной главе.
Сам Трог говорит нам, что римляне были дважды встревожены перспективой войны с Македонией, но нет никаких предположений, что их тревога является результатом трусости, а не благоразумной и рассудительной оценки возможностей могущественного народа, которые было бы глупо для них презирать. В первую очередь они ведут отчаянную борьбу с Карфагеном, и очевидно, что их ресурсы, уже и без того истощенные до предела, вполне могут оказаться недостаточными для того, чтобы противостоять новому врагу, чья мощь считалась по меньшей мере равной силе Карфагена. Во–вторых, они все еще изнурены Карфагенской войной, и всякое проявление робости, если бы она имелась, было бы уничтожено тем фактом, что они действительно провоцируют решительную войну с Филиппом, как только почувствуют себя способными вступить в борьбу.
Правда, Трог показывает, что римляне искали предлогов (причин) для начала военных действий с Филиппом, и позже (XXXIV 1. 3) он сообщает нам, что они также искали предлогов (причин) для нападения на Ахейский Союз. В первом случае, однако, их поведение, по крайней мере, смягчается соображением, что у них были веские основания полагать, что Филипп, «который в Пуническую войну строил козни против римлян» и был их непримиримым врагом, не мог упустить второй возможности, если бы она возникла, напасть на них, когда они были менее всего способны ему сопротивляться. Эта политика может осуждаться как макиавеллизм или превозноситься как мудрая стратегия «превентивной» войны. Примечательно, что Трог (насколько мы можем судить по эпитоме) просто сообщает о том, что, по его мнению, произошло, не комментируя ни морали, ни мудрости этой политики. В случае с Ахейским союзом единственным мотивом, который он упоминает, является вера в то, что ахейцы являются преобладающей силой в Греции (soli adhuc ex Graecia universa Achaei nimis potentes Romanis videbantur). Налицо, конечно, чистый империализм: римляне полны решимости сокрушить единственную державу, способную противостоять их влиянию в Греции. Некоторые ученые видели в этих описаниях римской политики свидетельства предубеждения или враждебности по отношению к Риму.
Антиох
Тридцать первая и тридцать вторая книги Помпея Трога посвящены войне с Антиохом. В этом описании военных действий мы находим, что римский сенат был встревожен маневрами Ганнибала в Карфагене (XXXI 2. 1). Ганнибал, как сообщает нам Трог, был назначен военачальником карфагенян в раннем возрасте, не из–за недостатка старших людей, а из–за ненависти к римлянам, которая, как было известно карфагенянам, была заложена в нем с детства, что было фатально не столько для римлян, сколько для самой Африки (XXIX 17). Римский легат Гней Сервилий, посланный в Карфаген, чтобы наблюдать за ним и, если возможно, предать его смерти с помощью его врагов, вернулся домой после тайного бегства Ганнибала с тревожными новостями (XXXI 2. 8). Ганнибал, знавший римскую храбрость, сказал Антиоху, к которому он бежал, что римляне не могут быть побеждены нигде, кроме как в Италии (XXXI 3. 7). Римляне направили к Антиоху своих представителей, которые под предлогом посольства должны были разведать приготовления царя и либо смягчить Ганнибала по отношению к Риму, либо сделать его подозрительным Антиоху, часто беседуя с ним. Обмениваясь дружескими связями с ничего не подозревающим Ганнибалом, римские послы сумели разрушить доверие Антиоха к нему и сделать его объектом недоверия и ненависти со стороны царя. Великие приготовления к войне, вдохновленные Ганнибалом, были сведены на нет его фактическим отстранением от командования (XXXI 4. 6-9).
Хотя Ганнибал понимал, что отношение царя к нему изменилось, он продолжал настаивать на своих планах продолжения войны.
«Затем, прося снисхождения за ту свободу, с которой он собирался говорить, он сказал, что он не одобряет ни одного из настоящих предложений или процедур; кроме того, ему не нравится Греция как место для войны, когда Италия была гораздо более выгодным театром; ибо римляне не могли быть покорены иначе, как своим собственным оружием, а Италия не могла быть покорена иначе, как ресурсами Италии; ибо италийцы отличаются от других, и способ ведения войны у них другой, чем у других народов. В других войнах было очень важно первым воспользоваться любой базой или возможностью, чтобы опустошить земли или захватить города, но с римлянами, независимо от того, взяли ли вы их города или победили их, вам все равно придется бороться с ними, даже если они побеждены и пали. Поэтому, если бы кто–нибудь напал на них в Италии, он мог бы одержать победу над ними их силами, их ресурсами, их оружием, как это делал он сам; но если бы кто–нибудь оставил им Италию, которая была как бы головою источника их могущества, то он поступил бы так же нелепо, как человек, который должен был бы пытаться истощать реки не в их истоках, но изменять их русла или осушать их, когда в них собирались большие потоки воды. Он считал это, сказал он, своим личным мнением и охотно давал советы на этот счет; и что он повторил их теперь в присутствии своих друзей, чтобы все они могли понять, как идти на войну с римлянами, которые, хотя и непобедимы за границей, могут быть повержены дома; их можно лишить города, но не империи, Италии, но не провинций; так как они потеряли свой город от галлов, и он сам почти раздавил их; он не был ни разу побежден, пока не оставил их страну, но, когда он вернулся в Карфаген, то с переменой места изменился и успешный для него ход войны» (XXXI 5. 3-9).
В то время как Антиох предавался роскошной жизни (XXXI 6 3), римский консул Ацилий, со своей стороны, весьма усердно собирал войска, оружие и все необходимое для похода. Он укрепил союзные города и привлек на свою сторону тех, кто сомневался. Результат войны был соразмерен с подготовкой каждой из сторон (XXXI 6. 4). Азиатские солдаты не могли сравниться ни с римской армией, ни с флотом из шестидесяти кораблей, которым командовал Эмилий, хотя предводительство Ганнибала, запоздало поставленного во главе флота Антиохом, сделало результаты менее катастрофическими (XXXI 6. 9).
В седьмой главе тридцать первой книги выражается уважение как римлян, так и их врагов к реакции Сципиона на мирную инициативу Антиоха и на освобождение царем сына Африкана: Сципион заявил о разнице между личными дарами и общественными обязанностями, между обязательствами отца и правами отечества.
Глава восьмая повествует о взаимных родственных отношениях, возникших между троянцами и римлянами из–за римского происхождения от Энея. Троянцы были в восторге от того, что римляне возвращаются, чтобы объявить Азию своей наследственной землей; римляне страстно желали увидеть свою прародину, место рождения своих предков, храмы и изображения их богов (XXXI 8. 1-4). Далее следует рассказ о борьбе с Антиохом.
«Когда римляне выходили из Трои, царь Эвмен встретил их с вспомогательными войсками, и вскоре после этого произошло сражение с Антиохом, в которой один из римских легионов, находившийся на правом фланге, был отброшен назад и бежал в свой лагерь не столько от опасности, сколько с позором, а Марк Эмилий, военный трибун, оставленный защищать лагерь, приказал своим людям вооружиться и выступать за крепостной вал, чтобы угрожать беглецам обнаженными мечами и говорить, что они будут преданы смерти, если не вернутся на поле боя, иначе они найдут свой собственный лагерь более враждебным для них, чем вражеский. Легион, встревоженный опасностью с обеих сторон, возвратился в битву вместе со своими товарищами–солдатами, которые остановили их бегство, сопровождая их, и произвели большое опустошение среди врагов, став зачинщиками победы. Пятьдесят тысяч врагов были убиты, а одиннадцать тысяч взяты в плен. Антиоху, попросившему мира, ничего не добавили к прежним статьям договора, и Африкан заметил, что дух римлян никогда не был сломлен, если они были побеждены, а если они были победоносны, то не становились тиранами благодаря успеху» (XXXI 8. 5-9).
В приведенном выше рассказе, как мы уже отмечали, Трог приводит много примеров римских добродетелей и похвальных severitas, включая тщательное разграничение Сципионом личной благодарности и общественного долга, а также великодушие, с которым римляне навязали побежденному Антиоху те же условия мира, которые они предлагали до возобновления военных действий, и признание превосходства римлян в описании их окончательной победы как достигнутой flos virtutis recentibus experimentis virens. Наиболее примечательным для наших целей инцидентом, то есть самым унизительным для римлян, является трюк, с помощью которого римские послы посеяли недоверие между Антиохом и Ганнибалом. Это, конечно, можно было бы оправдать как использование хитрости, законной в дипломатии, и прежде всего как позор для Ганнибала, который, хотя и отличался военными уловками, с помощью которых были одержаны многие из его величайших побед, не был достаточно осторожен, чтобы избежать ловушки, поставленной ему римскими послами, и как стыд для Антиоха, который с почти детским легковерием так несправедливо подозревал верность своего великого союзника. Но эта интерпретация, назовем ли мы ее реалистической или циничной, не была бы общепринятой ни сегодня, ни в античности. Ливий в своем рассказе об этом происшествии (XXXV 14.4, 19. 1) соглашаясь с тем, что римские послы действительно вызывали подозрения Антиоха, ведя долгие частные беседы с Ганнибалом, оправдывает их коварную цель: они намеревались, по его словам, просто заверить Ганнибала, что Рим не имеет против него никаких замыслов, и результат этих бесед, столь выгодный для римлян тем, что Антиох не доверил ведение войны величайшему военному полководцу того времени, был совершенно случайным и непреднамеренным со стороны римлян — это произошло sponte, velut consilio petitum. Ливий, очевидно, выбрал ту версию, которая изображает римлян менее проницательными, но освобождает их от моральной ответственности за результат. Трог представляет альтернативную версию, вероятно, потому, что он считал ее более правдоподобной, но это именно единственная версия, на которую Корнелий Непот (Hann. 2.2) счел нужным обратить внимание, и никто, насколько нам известно, не обвинил Непота в склонности против римлян.
Греция, Македония
Когда многие города Греции пожаловались в Рим на нанесенные им обиды, царь Македонии Филипп послал своего сына Димитрия представлять его перед сенатом, но молодой человек лишился дара речи из–за большого числа выдвинутых против него обвинений. Сенат был тронут скромностью молодого принца (verecundia), добродетелью, за которую он был широко почитаем, когда был заложником в Риме, и его скромность (modestia) решала дела в его пользу. Не потому, что действия Филиппа были действительно оправданы, но из уважения к скромности Деметрия (pudor) сенат постановил, что он не будет предпринимать никаких действий против Филиппа (XXXII 2. 3-5). После того как Персей наследовал своему отцу Филиппу, он попытался спровоцировать войну против римлян. Тем временем вспыхнула война между Прусием, у которого Ганнибал нашел убежище, когда римляне даровали мир Антиоху, и Эвменом. Ганнибал бежал на Крит, когда римляне потребовали, чтобы он был выдан в качестве части условий мира (XXXII 4. 1-3). Когда к Прусию и Эвмену были посланы легаты от сената с требованием мира и снова с требованием выдачи Ганнибала, бывший карфагенский вождь расстроил планы римского посольства, приняв яд (XXXII 4. 8). Этот год был знаменателен гибелью трех величайших полководцев того времени — Ганнибала, Филопомена и Сципиона Африканского (XXXII 4. 9).
Война, которую римляне начали против македонян, велась с меньшим напряжением, чем Пуническая, но с гораздо большим триумфом, так как македонцы превосходили карфагенян в знаменитости. Действительно, македонцы были одержимы идеей своей славы на Востоке и пользовались поддержкой всех царей (XXXIII 11).
После своего первого победоносного сражения Персей послал легатов к консулу П. Лицинию, чтобы просить о мире, который римляне даровали его отцу даже после того, как он был побежден. Он даже предложил оплатить военные расходы, словно был побежден. Римский консул, однако, продиктовал условия не менее суровые, чем можно было бы ожидать в случае низвержения врага, но в то время как это происходило, римляне, обеспокоенные масштабами войны, назначили Эмилия Павла консулом и поставили его вести Македонскую войну над головой старшего консула (XXXIII 1. 5-6).
Далее в Historiae Philippicae следует рассказ о затмении луны, которое предвещало падение Македонской империи (XXXIII 1. 7), и рассказ о спасении Марка Катона, сына оратора, который упал с коня во время сражения, когда сражался с большой храбростью (insigniter), но продолжал биться пешим. Остальные римляне, подражая его смелости, одержали победу (XXXIII 2. 1-4).
Когда Македония пала перед римлянами, она была оставлена свободной с магистратами в каждом городе и получила от Павла законы, которые оставались в силе даже во времена Трога, quibus adhuc utitur (XXXIII 2. 7). Но сенаторы каждого этолийского города вместе со своими женами и детьми были отправлены в Рим, где их удерживали долгое время, чтобы они не стали зачинщиками восстаний (XXXIII 2. 8).
После того как карфагеняне и македоняне были побеждены, а македонцы ослаблены пленением своих вождей, единственным народом Греции, который казался римлянам слишком сильным, были ахейцы; их сила происходила от союза, существовавшего между всеми городами (XXXIV 1. 1).
Когда римляне искали повода для войны, спартанцы обратились с жалобой на то, что ахейцы опустошили их земли. Поэтому сенат послал посольство в Грецию под предлогом изучения дел своих союзников и предотвращения дальнейшего ущерба, но на самом деле чтобы распустить конфедерацию ахейцев. Изолировав каждый город, римляне надеялись, что ахейцы будут вынуждены подчиниться без проблем (XXXIV 1. 3-5).
Когда об этом стало известно в Коринфе, горожане пришли в ярость и перебили все иностранное население. Они расправились бы и с римскими легатами, если бы те не бежали, услышав о беспорядках (XXXIV 1. 8-9).
Когда известие об этом достигло Рима, сенат немедленно объявил войну ахейцам и поручил ее ведение Муммию (XXXIV 2. 1). Сам город Коринф был разрушен, а все население продали в рабство, чтобы этим примером внушить страх перед революцией в других городах (XXXIV 2. 6).
Мы уже говорили о римском империализме, проявившемся в успешной попытке спровоцировать войну с ахейским союзом. Остается отметить, что жестокость, с которой был разграблен Коринф, не подлежала сомнению. Некоторое оправдание этому явному варварству можно было найти в резне, с которой коринфяне начали войну, и, возможно, даже в аргументе, что коринфская экзекуция была спасительной в том смысле, что она, по сути, спасла жизни и судьбы греков, которые были ею удержаны от тщетного сопротивления римской гегемонии. Разграбление Коринфа действительно беспокоило римскую совесть, как это видно из смущенных или извиняющихся упоминаний Цицерона, но очевидно, что никто не мог отрицать, что это действительно произошло. Любопытно, что разграбление Коринфа никогда не вызывалось сторонниками этой теории в качестве примера антиримской тенденции Трога.
Антиох и Египет
Когда Антиох, царь Сирии, объявил войну Птолемею Филометору, царю Египта, последний бежал к своему младшему брату Птолемею Фискону. Затем они отправили послов к римскому сенату и попросили о помощи, полагаясь на их союз с Римом. Их просьбы возобладали в сенате (XXXIV 2. 8).
Поэтому к Антиоху был отправлен Попилий, чтобы просить его держаться подальше от Египта или, если он уже вторгся в него, отступить. Когда царь предложил поцеловать своего друга Попилия, тот сказал, что личная дружба должна уступить мандатам его страны. Заметив, что Антиох колеблется и откладывает решение этого вопроса на рассмотрение своих друзей, Попилий посохом очертил вокруг него круг достаточно большой, чтобы включить в него его друзей, и велел ему не выходить оттуда, пока он не ответит, будет ли он иметь мир или войну с Римом. Эта непреклонная позиция (austeritas) настолько сломила дух царя, что он ответил, что будет повиноваться сенату (XXXIV 3. 1-4).
Когда Антиох вернулся в свое царство, он умер, оставив своего сына еще мальчиком, которому народ назначил опекунов. Дядя мальчика, Деметрий, который был заложником в Риме, попросил, чтобы его освободили, чтобы он мог претендовать на трон, так как возраст давал ему право претендовать на него раньше, чем его юный племянник. Когда он понял, что сенат не собирается отпускать его, будучи того мнения, что для римских интересов целесообразнее, если трон останется в руках мальчика, он покинул город под предлогом охоты и спокойно сел на корабль в Остии (XXXIV 3. 5-8).
Иудеи
В тридцать шестой книге кратко излагается история Палестины и иудеев. Единственным упоминанием об отношениях между иудеями и римлянами является замечание о том, что когда иудеи восстали против Деметрия, они искали дружбы с римлянами, и из всех восточных народов они стали первыми, кто получил свободу, когда римлянам было легко даровать то, что им не принадлежало (XXXVI 3. 9). Совершенно очевидно, что римляне не имели законной юрисдикции над территорией независимого государства, и Трог, безусловно, был прав, указывая на этот факт.
Аттал
Аттал в своем завещании назвал римский народ своим наследником (XXXVI 4. 5). Но после смерти Аттала Аристоник, незаконнорожденный сын Эвмена от эфесской любовницы, вторгся в Азию как в свое отцовское царство. После того как он выиграл несколько битв против городов, которые сопротивлялись ему из страха перед римлянами и, казалось, был принят в качестве законного правителя, Азия была передана Лицинию Крассу, консулу, который, будучи более заинтересован в богатствах Аттала, чем в продолжении войны, попытался сразиться без подготовки и заплатил своей кровью за глупую жадность. Его преемник, консул Перпенна, разгромил Аристоника в первом же сражении и увез морем сокровища, завещанные римскому народу. Преемник Перпенны, Mаний Аквилий, попытался захватить Аристоника для демонстрации в своем собственном триумфе. Смерть Перпенны разрешила соперничество консулов (XXXVI 4. 6-11). В результате Азия была превращена в римскую провинцию и вместе с богатством передала Риму свои пороки (XXXVI 4. 12).
Митридат
В отличие от блестящего описания успеха походов Митридата, самому царю в Historiae Philippicae уделяется скудная похвала. Его жестокая бабка Лаодика отравила пятерых из шестерых детей мужского пола, которых она родила от Ариарата, опасаясь, что она не сможет долго наслаждаться управлением царством, когда они достигнут совершеннолетия. Это дает повод заметить, что римский народ был более верен сыновьям своего союзника, чем мать своим собственным детям. Римляне расширили их царство, Лаодика их убила (XXXVII 1)
Когда Митридат, наконец, взял бразды правления в свои руки, он обратил свое внимание не на правление, а на увеличение своего царства, что было тяжким грехом в сознании Трога (XXXVII 3. 1). Мы находим Митридата женатым на своей сестре Лаодике, которая во время его долгой «командировки» в соседних странах была ему неверна (XXXVII 3. 7). Она пытается отравить его, и он мстит виновникам заговора (XXXVII 3. 8). Убийства его родных начинаются с жены и продолжаются предательским умерщвлением шурина, Ариарата, царя Каппадокии, и он решил не оставлять в живых и его сыновей. Но прежде Никомед, царь Вифинии, вторгается в Каппадокию, и Митридат по–родственному (per simulationem pietatis) посылает помощь своей сестре (XXXVIII 1.3). Когда он узнает, что Лаодика намеревалась выйти замуж за Никомеда, он изгоняет войска Никомеда и возвращает царство сыну своей сестры (XXXVIII 1. 4). Это было бы прекрасным поступком, если бы за ним не последовало коварство (XXXVIII 1. 5). Вскоре после этого Митридат отозвал из изгнания Гордия, убившего для него Ариарата, в надежде, что либо сын даст ему повод к войне, если он будет противиться этому шагу, либо его самого тоже убьют. Когда Ариарат собрал большую армию, Митридат испугался исхода вооруженного конфликта и обратился к злоумышлению (insidiae). Пригласив Ариарата на совещание и ловко сбив с толку людей, посланных обыскать его, он убил его на виду обеих армий и посадил на трон Каппадокии своего собственного восьмилетнего сына, назвав его Ариаратом, с Гордием в качестве регента (XXXVIII 1.10). Правители Митридата, назначенные в Каппадокию, были свергнуты из–за своей жестокости и распущенности (crudelitate ac libidine). Митридат послал в Рим лживый и дерзкий (inpudentia) отчет о своих действиях, но сенат понял цели как Митридата, так и Никомеда, которые похищали чужие царства под фальшивыми предлогами (XXXVIII 2. 6). В течение некоторого времени Митридат планировал войну против римлян и с этой целью обхаживал различные народы (XXXVIII 3. 1; XXXVIII 3. 7). Несмотря на все эти тщательные приготовления, Митридат хитро и обманчиво начал свою речь к своим войскам, заверяя их, что его самым заветным желанием является проведение переговоров с римлянами, чей натиск, однако, следует предотвратить (XXXVIII 4. 12).
Митридат убеждает своих воинов обнажить мечи словно против разбойника (XXXVIII 4. 2). Какова их надежда на успех? Они могут быть уверены в победе, основываясь на истории прошлых поражений, которые потерпели римляне. Их можно победить. Об этом могут свидетельствовать те самые воины, которые обратили в бегство Аквилия в Вифинии и Мальтина в Каппадокии (XXXVIII 4. 3-4). Примерами из отдаленного времени являются три победы Пирра, шестнадцатилетняя оккупация Италии Ганнибалом, который, по его словам, был остановлен не римской силой, а домашними интригами, захват Рима галлами, которые никогда не были побеждены и отступили только тогда, когда им заплатили выкуп (XXXVIII 4. 5-8). В качестве современных примеров пусть солдаты вспомнят, что вся Италия поднялась с оружием в руках во время Марсийской войны. Еще более серьезной была междоусобица во время нашествия кимвров. Хотя римляне могли выдержать каждую войну, взятую в отдельности, все же общая тяжесть набегов их сокрушила (XXXVIII 4. 13-16). Сами римляне объявили ему войну, отняв у него Великую Фригию, когда он был еще мальчиком (XXXVIII 5. 3). Они требовали, чтобы он оставил Пафлагонию, его наследственное владение, и Каппадокию, принадлежащую ему по праву победителя (XXXVIII 5. 4-6). Разве он не убил Хреста, царя Вифинии, чтобы оказать им услугу? (XXXVIII 5. 8). Римляне воюют с царями не из–за их проступков, а из–за их величия и могущества (XXXVIII 6. 1), назвать хотя бы его деда Фарнака, Эвмена, Антиоха, азиатских галлов, Персея и самого Митридата (XXXVIII 6. 2-4). Никто так не выслуживался перед ними, как Масинисса, царь Нумидии; однако его племянник был пленен и проведен в триумфе (XXXVIII 6. 4-8). Они фанатичные антимонархисты, потому что у них самих были цари, при имени которых краснеют они сами: туземные пастухи, сабинские прорицатели, коринфские изгнанники, этрусские рабы. Подобно тому, как основатели их государства были вскормлены волками, так и весь народ имеет души ненасытные к крови, хищно жаждущие власти и богатства (XXXVIII 6. 7-8). Сам Митридат по сравнению с этим сборищем черни (conluvies convenarum), гораздо благороднее; его народ не только не уступал Риму, но даже противостоял Македонии (XXXVIII 7.1). Азия настолько нетерпеливо ждет прихода его войск, что можно почти услышать призыв ее жителей: столь великая ненависть к римлянам была возбуждена хищничеством проконсулов, конфискациями сборщиков налогов, махинациями в судебных процессах (XXXVIII 7. 8).
Конечно, в упоминании Митридата о Массиниссе (XXXVIII 6. 4-8) есть очевидная софистика. Римляне обвиняются в том, что они подстроили смерть Югурты, но Митридат не упоминает о том, что сразу же приходит на ум каждому читателю, а именно о том, что война римлян с Югуртой началась для того, чтобы отомстить за убийство им одного из сыновей Масиниссы и защитить наследство другого.
Речь Митридата, конечно, впечатляет в контексте эпитомы, где она занимает большой объем, потому что это единственная речь, которую Юстин приводит из Трога. Это была лишь одна из многих речей, приведенных в оригинале, который, по–видимому, также включал многие речи, в которых римские посланники или военачальники излагали свою сторону дела.
Кирена, Крит, Киликия
Когда Апион, сын Птолемея Филометора, умирал, он назначил своим наследником римский народ. Ибо фортуна Рима, не желая более оставаться в границах Италии, стала подбираться к царствам Востока. Так провинцией римской державы стала Кирена. Крит и Киликия были завоеваны в войне с пиратами и также стали провинциями. В результате Сирия и Египет, которые привыкли расширять свои границы за счет соседей, теперь были стеснены близостью с римлянами. Поэтому они начали нападать друг на друга и в результате настолько ослабли сами, что даже арабы осмелились грабить их территории (XXXIX 5. 2-5).
Сирия
История превращения Сирии в римскую провинцию бегло рассказывается в двух коротких главах:
«Итак, как только Тигран был побежден Лукуллом, Антиох, сын Кизикена, провозглашается царем этим же Лукуллом. Но то, что дал Лукулл, Помпей вскоре забрал, сказав Антиоху, когда тот сделал заявку на трон, что он не отдаст Сирию, даже если та согласна принять его, и тем более без ее согласия, царю, который семнадцать лет, пока Тигран управлял Сирией, прятался в углу Киликии, а теперь, когда Тигран был побежден римлянами, пришел на все готовое. Соответственно, поскольку он не отнял трон у Тиграна, то и он, Помпей, не отдаст Антиоху того, что тот сам уступил Тиграну, да и впредь не сумеет защитить, иначе он снова подвергнет Сирию нападениям иудеев и арабов. Отсюда Помпей превратил Сирию в провинцию, и постепенно Восток стал римским, из–за раздоров между царями одной крови» (XL 2. 2-5).
Парфяне
История парфян рассматривается в Historiae Philippicae довольно подробно; рассказ о ней начинается с того, что Парфия помещается в современный Трогу контекст и соотносится с ее происхождением.
«Парфяне, в руках которых теперь находится восточная империя, разделившая мир, так сказать, с римлянами, были первоначально изгнанниками из Скифии» (XLI 1. 1).
В ходе детализации истории Парфии есть повод для восхваления парфян.
«Хотя римляне трижды атаковали их под предводительством величайших полководцев и в самый расцвет республики, они одни из всех народов не только не уступили им, но и одержали победу; впрочем, возможно, для них было большей славой возвыситься среди ассирийской, мидийской и персидской империй, столь прославленных в древности, и самой могущественной державы Бактрии, населенной тысячью городов, чем одержать победу в войне с народом, пришедшим издалека, особенно когда они постоянно подвергались жестоким войнам со скифами и соседними народами, а также давлению со стороны различных других грозных соперников» (XLI 1. 7-9).
О борьбе между Ородом и Римом говорится в следующих словах:
«После этого он повел войну с римлянами и уничтожил их полководца Красса вместе с его сыном и всей римской армией. Пакор, сын Орода, посланный преследовать остатки римских войск и добившись больших успехов в Сирии, навлек на себя зависть со стороны своего отца и был отозван в Парфию; во время его отсутствия парфянское войско, оставленное в Сирии, было перебито со всеми его военачальниками Кассием, квестором Красса. Вскоре после этих событий началась гражданская война между римлянами, между Цезарем и Помпеем, в которой парфяне приняли сторону Помпея, как из–за дружбы, которую они завязали с ним во время Митридатовой войны, так и из–за смерти Красса, сына которого они считали цезарианцем и полагали, что если Цезарь победит, то тот отомстит за судьбу отца. Когда партия Помпея была разгромлена, они послали помощь Кассию и Бруту против Августа и Антония; а когда война закончилась, они заключили союз с Лабиеном и под предводительством Пакора снова опустошили Сирию и Азию, а затем с огромной силой напали на лагерь Вентидия, который, как и Кассий до него, разгромил парфянскую армию в отсутствие Пакора. Вентидий, притворяясь испуганным, долго оставался в своем лагере и терпел, чтобы парфяне оскорбляли его. Однако в конце концов, когда они расслабились и поддались эйфории, он послал на них часть своих легионов, и парфяне, обращенные в бегство их наступлением, рассеялись в разные стороны. Когда Пакор, полагая, что его беглые войска увлекли за собой все римские войска, преследующие их, напал на лагерь Вентидия, оставшийся по его мнению без защитников. В ответ Вентидий, выведя остаток своих войск, предал мечу все войско парфян вместе с их царем Пакором; ни в одной войне парфяне не испытали более страшного поражения. Когда известие об этом бедствии дошло до Парфии, Ород, отец Пакора, который только что узнал, что Сирия разорена, а Азия занята парфянами, и гордился своим сыном Пакором как победителем римлян, теперь, услышав о смерти сына и уничтожении его армии, сперва был оглушен горем, а затем сошел с ума (XLII 4. 4-11).
Далее следует описание борьбы между Антонием и Фраатом, сыном и преемником Орода.
«Антоний, чтобы наказать парфян за то, что они оказали помощь и против него, и против Цезаря, напал на него с шестнадцатью своими лучшими легионами, но потрепанный в ряде сражений, поспешно отступил. Однако вследствие этого успеха Фраат осквернил себя новыми преступлениями и был изгнан своими подданными. Он долго утомлял просьбами сначала соседние государства, а затем и скифов, и получил от них помощь, которая восстановила его на престоле. Во время его изгнания парфяне избрали своим царем некоего Тиридата, который, узнав о приближении скифов, укрылся со многими друзьями у Цезаря, который тогда воевал в Испании: он отдал ему в заложники младшего из сыновей Фраата, которого из–за небрежности охранников удалось похитить. При этой вести Фраат послал к Цезарю депутатов, требуя, чтобы ему вернули сына и Тиридата как его раба. Цезарь, выслушав по очереди жалобы Фраата и просьбы его соперника (ибо Тиридат тоже требовал восстановления на престоле, обещая подчинить Парфию власти римлян, если он будет обязан своей короной их благодеянию), отказался и доставить Тиридата к парфянам, и оказать против них помощь Тиридату. Однако, для видимости, чтобы никого не обидеть, он отдал Фраату его сына без выкупа и пожелал, чтобы Тиридата содержали с великолепием, покуда ему угодно будет оставаться у римлян. Позже, когда, закончив войну в Испании, он приехал в Сирию, чтобы уладить дела Востока, Фраат стал опасаться, что он нападет на парфян. Поэтому он собрал со всей своей империи пленных из армий Красса и Антония и отослал их к Августу вместе с легионными орлами. Август даже взял в заложники его сыновей и внуков и сделал силой своего имени больше, чем мог бы сделать своим оружием любой другой генерал» (XLII 5. 3-12).
Гутшмид в XLI 1. 1 и в XL 1. 7 увидел заметную пристрастность автора к парфянам в том, что в первом отрывке они представлены как равносильные римлянам, а во втором — как победители над ними. Шнейдер признавал, что в Historiae Philippicae парфяне несколько превозносятся. Зельин твердо убежден, что Historiae Philippicae враждебны парфянам.
Парфяне описываются в Historiae как скифские изгнанники, люди самого темного происхождения (XLI 1-2). Когда–то они были порабощены македонцами (XLI 1 6). Митридат был изгнан за свою жестокость парфянским сенатом (XLII 4. 1) точно так же, как позже Фраат был изгнан народом (XLII 5. 4). Деметрий, хотя и не был парфянином, вскоре стал невыносимым для своих собственных подданных из–за его частых проявлений парфянской жестокости (XXXIX 1. 3). У Трога часто упоминается superbia парфян. Указывая на врожденные склонности и особенности парфян, автор утверждает, что нрав у них гордый, сварливый, коварный и наглый (XLI 3.7). Парфяне повинуются своим царям из страха. Фраат обращается с греческой армией высокомерно и жестоко (XLII 1. 4). Митридат лишен власти из–за своей жестокости (XLII 4. 1). Фраат, преемник Пакора, является самым преступным из всех принцев в окружении царя (XLII 4. 16). Его высокомерие и жестокость, дерзость и грубость привели к его изгнанию (XLII 5. 4). Знаменитый основатель Парфянского царства Арсак, отличавшийся своей доблестью, привык жить грабежом и разбоем, latrocinio et rapto (XLI 4. 7). Свою деятельности он начал с захвата власти с помощью шайки разбойников. Отцеубийства совершаются с завидной частотой (XLII 4. 4, XLII 4. 16). Фатум Парфии состоит в том, что самый преступный из всех, Фраат, стал ее царем. Страх Фраата перед Августом, передача пленных и военных значков, отправка сыновей и внуков Фраата Августу в качестве заложников подчеркиваются в XLII 5.
Следовательно, учитывая общее отношение Трога к парфянам, представляется, что XLI 1. 1 и XL 17 не могут быть истолкованы как свидетельство пропарфянских симпатий со стороны Трога. Нет никаких оснований утверждать, что его фактическое замечание о разделении власти между Парфией и Римом должно указывать на недружественное отношение к Риму. Здесь всего лишь констатация факта.
Конечно, если бы у нас был полный текст Трога, мы могли бы найти в нем тона, которые указывали бы на его позицию по вопросу о том, должен ли Рим победить или завоевать парфян, но в этом отрывке нет ничего, что указывало бы на то, разделял ли он чувства своих более воинственных современников.
Происхождение Рима
Первые три главы сорок третьей книги подробно описывают происхождение римского народа. Хотя история Рима уже была исключена из сферы охвата этой работы, Юстин объясняет ее введение в этот момент следующим образом:
«Рассказав историю парфян и других восточных народов, а также почти всего мира, Трог возвращается домой, как бы после долгого путешествия по чужим краям, чтобы рассказать о возвышении города Рима, считая признаком неблагодарного гражданина, если бы после того, как он изложил деяния других народов, он умолчал бы только о своей родной стране. Поэтому он вкратце останавливается на зарождении римской державы, чтобы не выходить за рамки предложенной им работы и не оставлять незамеченным происхождение города, который теперь владеет миром» (XLIII 1. 1-2).
Затем Historiae начинают в общих чертах очерчивать родословную Рима. Первыми жителями Италии были аборигены, чей царь Сатурн считался настолько справедливым, что во время его правления ни один человек не был рабом, и в то время никто не обладал частной собственностью (XLIII 1. 3-5). Эта история продолжается с Фавном и Эвандром (XLIII 1. 6-10). Латин, Эней и Асканий следуют за ним в коротком порядке (XLIII 1. 9-13). Нумитор и Амулий, Рем и Ромул обсуждаются более подробно (XLIII 2. 1-10; 3. 1). Вопрос об основании Рима и учреждении сената рассматривается без каких–либо комментариев (XLIII 3. 1-2). Были похищены дочери сабинов, затем был установлен контроль над Италией и вскоре над всем миром (XLIII 3. 2). Так вкратце эпитома Юстина описывает возвышение Рима.
Массилия
После описания происхождения Рима Historiae обращаются к происхождению Массилии. Группа фокейцев, как нам говорят, поднялась вверх по Тибру во времена царя Тарквиния и заключила союз с римлянами, после чего они проследовали к Галльскому заливу, где основали Массилию (XLIII 3. 4). Зафиксирована реакция массилийцев на захват и сожжение Рима галлами:
«Когда весть об этом несчастье дошла до массилийцев, они оплакивали его публично и жертвовали золото и серебро, как государственные, так и частные, чтобы возместить сумму, необходимую для уплаты галлам, у которых, как они знали, был куплен мир. За эту услугу им было объявлено об освобождении от налогов, для них были назначены места в театре среди сенаторов и заключен с ними союз на равных условиях» (XLIII 5. 9-10).
Постоянная дружба колонистов с римлянами и верное соблюдение ими договора, заключенного почти при основании их города, уже отмечены в XLIII 5. 3.
***
В Historiae Philippicae мы находим нелицеприятные вещи о римлянах и позорные события их истории. Так, римляне боялись древней славы македонян, завоевавших Восток, и личности самого Филиппа, проникнутого желанием подражать Александру и готового к войне (XXIX 3. 8). Римляне искали предлогов для войны (XXX 3. 6). Сенат поражен страхом перед маневрами Ганнибала в Африке и посылает Гнея Сервилия, чтобы организовать его убийство (XXXI 2. 1). Когда тревожные известия о его бегстве приходят в Рим, ко двору Антиоха отправляются легаты либо для того, чтобы смягчить ненависть Ганнибала к Риму, либо для того, чтобы подорвать доверие к нему Антиоха. Они достигли последнего путем демонстрации дружелюбия к Ганнибалу (XXXI 4. 4-9). Правое крыло римской армии было отброшено Антиохом, и оно бежало обратно в лагерь с позором (XXXI 8. 6). Римский консул Цепион непочтительно поднял из Толозского озера сокровища Дельф (XXXII 3. 10). Публий Лициний после первой победы Персея продиктовал условия мира, которые были более жесткими, чем те, которые обычно предлагались побежденному врагу. Из страха перед опасной войной римляне избрали консулом Эмилия Павла и минуя обычный порядок возложили на него ведение македонской войны (XXXIII 1. 5-6). Римляне искали предлога для войны с ахейцами (XXXIV 1. 3). Суровость (austeritas) Попилия по отношению к своему другу Антиоху сломила дух царя (XXXIV 3. 4). Иудеи были первыми из восточных народов, получивших свою свободу, и римлянам было легко даровать то, что им не принадлежало (XXXVI 3. 9). Лициний Красс больше заботился о богатстве Аттала, чем о ведении войны, и, вступив в битву без подготовки, заплатил за свою неразумную алчность собственной кровью (XXXVI 4. 8). Марк Аквилий был раздосадован успехом своего предшественника и пытался отнять у него Аристоника, как украшение его собственного триумфа. Смерть Перпенны положила конец раздорам между консулами (XXXVI 4. 10-11). Азия вместе со своим богатством передала Риму свои пороки (XXXVI 4. 12). Одни только парфяне, атакованные римлянами под предводительством величайших полководцев и в самый благополучный для Рима период, не только не уступили им, но даже одержали над ними победу (XLI 1. 7).
Враги Рима трижды дают волю своим эмоциям. Деметрий жаловался на несправедливость (iniuria) со стороны римлян и обвинял их в том, что они ведут войны со всеми царями из–за злого стремления к мировому владычеству (XXIX 2. 2). Атака Митридата на Рим была основана на двух основных моментах: прошлые поражения доказали, что Рим не был непобедим, и происхождение римского государства не отличалось блеском. За более подробной информацией обратитесь к XXVIII 4-7. Этолийцы высмеивают Рим за поражения в битвах и низкое происхождение (XXVIII 2. 1-2. 13).
Но о римлянах записаны и похвальные вещи. Так, сенат с благодарностью отклонил предложение Карфагеном помощи против Пирра (XVIII 2. 3). Два примера римской воздержности (continentia) можно увидеть в отказе римлян принять посланные Пирром через Кинея дары и в избавлении от подаренных Птолемеем золотых венков (XVIII 2. 7-9). Киней рассказывает Пирру, что Рим казался городом царей (XVIII 2.10). Вся Греция восстала против Филиппа, доверившись римлянам (XXLX 3. 7). Фламинин рассказывает о римских победах над Карфагеном и Сицилией, Италией и Испанией, поэтому римляне охотно вступают в бой, памятуя о своих недавних подвигах (XXX 4. 8-15). Ганнибал признавал храбрость римлян (XXXI 3. 7). Ганнибал сказал Антиоху, что римлян можно победить только их собственным оружием (XXXI 5. 4) и что с ними нужно бороться даже после того, как они будут побеждены и повержены (XXXI 5. 5). Троянцы были в восторге от того, что их потомки, римляне, завоевав Запад и Африку, прибыли сюда, чтобы претендовать и на Азию; римляне, со своей стороны, хотели увидеть дом и место происхождения своих предков, а также храмы и изображения их богов (XXXI 8. 3-4). Африкан не навязывал Антиоху более тяжелых условий мира, утверждая, что римляне не будут сломлены духом, если потерпят поражение, и не занесутся в успехе, если победят (XXXI. 8. 8). Римляне разделили захваченные города между союзниками, считая, что слава победы должна принадлежать Риму, тогда как богатства Азии можно оставить союзникам (XXXI 8. 9). Сенат был тронут скромностью Деметрия, сына Филиппа, и решил дело в его пользу: его скромность, а не справедливость его дела принесла прощение отцу (XXXII 2. 4). Римляне вели македонскую войну с меньшим напряжением, но с большей славой (XXVIII 1. 1). Албанцы, последовавшие за Геркулесом из Италии, приветствовали солдат Помпея в Митридатовой войне как своих братьев (XLII 3. 4). Ни в одной войне парфяне не понесли большего ущерба (vulnus), чем от стратегии Вентидия (XLII 4 10). Рим является главой всего мира (XLIII 1. 2). Сатурн, царь аборигенов, был человеком великой справедливости (XLIII 1. 2). Фавн милостиво дал землю Эвандру и его небольшой свите (XLIII 1. 6). Фортуна охраняла начало Рима (XLIII. 2. 5).
Похвалу в Historiae Philippicae получают и отдельные римляне. Ацилий готовился к войне против Антиоха с величайшим тщанием (summa industria) в противоположность бездумному и беспутному подходу к делу Антиоха (XXXI 6. 3-4). Побеждать Ганнибала всегда было делом Сципионов, поэтому Луций Сципион и его брат, Африкан, были назначены воевать против Антиоха. Это свидетельствовало о доверии к ним со стороны Рима (XXXI 7. 1-2). Африкан проводил различие между частными и общественными благами, между обязанностями отца и правами отечества (XXXI 6. 5). В один год умерли три величайших полководца своего времени: Ганнибал, Филопемен и Сципион Африканский (XXXII 4. 9). Марк Катон упал с коня, сражаясь с большой храбростью (insigniter), но продолжал битву пешим; остальные римляне подражали его смелости (XXXIII 2. 1-4). Консул Муммий переправил свои войска с большой скоростью (extemplo) и энергично (strenue) снабжал их всем необходимым (XXXIV 2. 1). Ромул был у римлян как Кир у персов, Александр у македонян и Арсак у парфян (XLI 5. 8). Цезарь вернул сына Фраата без выкупа и приказал, чтобы Тиридату было предоставлено щедрое пропитание до тех пор, пока он будет оставаться у римлян (XLII 5. 9). Величием своего имени Цезарь достиг большего, чем другой полководец мог бы достичь своим оружием (XLII 5. 12). Трог не хотел быть неблагодарным гражданином (XLIII 1. 1). Цезарь Август, завоевав мир, поднял свое победоносное оружие против испанцев и с помощью законов обратил этот варварский и дикий народ к более культурному образу жизни, а страну превратил в провинцию (XLIV 5. 8).