9. Историография и причины «справедливой» войны

Работая с имеющимися свидетельствами, можно восстановить основное повествование о том, как началась Тарентская война. Греки и римляне вступили в морское сражение, исход которого привел к изгнанию римского гарнизона из Фурий. Затем в Тарент были посланы сенатские легаты, чтобы пожаловаться на нанесенные им оскорбления и потребовать возвращения всех пленных. Когда их тоже прогнали, римляне объявили войну, а тарентинцы послали за помощью к Пирру. Однако, античная историография интересовалась не только фактами (Cic. de orat. 2.52-3). История, написанная греками или римлянами, была сложным процессом, который требовал анализа причин и следствий.
Любой анализ того, что ускорило первое враждебное действие, наталкивается на ряд препятствий. Мы даже не можем точно определить, сколько авторов описали навмахию или в каких подробностях некоторые известные писатели об этом написали. Не меньшее значение имеет влияние идеологии на историографию. Что бы ни заставляло римлян так часто вступать в войну на протяжении всей своей истории, историки древности неизменно представляли ее причины как справедливые. Фециальная процедура гарантировала, что римляне были безупречны, по крайней мере с того времени, когда жрецы или сенатские легаты совершили первое путешествие на вражескую территорию. Тарентинцев постоянно изображали как неспровоцированных агрессоров, побуждаемых страстью к tryphe, римляне же изображались как образцы праведного поведения.
Тем не менее каждая история имеет две стороны, и римляне, несомненно, были не единственными, кто был убежден, что в то время они поступали правильно. Если мы хотим понять, почему началась Bellum Tarentinum, необходимо попытаться проникнуть в риторику «справедливой» войны. О том, какие обиды могли быть у тарентинцев, свидетельствуют сохранившиеся данные, хотя повествование о событиях, о которых идет речь, не всегда делает эти обиды очевидными.
Примечательно, что наш самый ранний дошедший до нас источник, по–видимому, вообще не сообщал о морском столкновении. Полибий (1.6.5, 8.24) упрекал тарентинцев в процветании и, как следствие, в высокомерии или распущенности, что привело к плохому обращению с римскими представителями и страху. Это более глубокие объяснения истоков конфликта, которые направлены на понимание закономерностей человеческого поведения. В каком–то смысле Полибий почти превозносит греков за то, что они сделали с помощью концепции кругообращения. В конкурентном мире древнего Средиземноморья их падение было неизбежным и послужило предостережением для римлян, которые, с его точки зрения, еще не были избалованы успехом. Тот факт, что Полибий лишь однажды упомянул о жестоком обращении с послами, позволяет предположить, что происшедшее было настолько печально, настолько вопиюще, что больше ничего не требовалось говорить. Напротив. если тарентинцы отказались слушать легатов и изгнали их из своего города, то это событие становится памятным, потому что римляне пытались дать грекам возможность загладить свою вину, а те отказались действовать честно. Теперь вина была ясно установлена, и не было необходимости в оскорблении, подобном тому, что видели на страницах Дионисия. В то же время Полибий намекал, что тарентинцы также виновны в чем–то, что требовало отправки посольства.
Сохранившиеся свидетельства Флора, Аппиана, Кассия Диона, периохи Ливия, Орозия и Зонары говорят нам, что было, хотя большая часть этих свидетельств о том, почему тарентинцы атаковали, окрашена выдумкой. Мы видели, как каждый автор изображал мирную римскую эскадру, которая стала жертвой греческого гнева, предательства, даже пьянства и понесла большие потери. Орозий увеличил число убитых военачальников и утверждал, что более нетрудоспособные были проданы в рабство. Мотивы присутствия римских кораблей в Южной Италии варьировались от инспекционного рейса у Аппиана до неустановленной миссии в Тарент у Диона и Зонары. Флор так и не объяснил, почему римская эскадра гребла к берегу, а Орозий сказал, что корабли просто плыли в неизвестном направлении. Другими словами, ни один из этих авторов, по–видимому, в самом деле не знал, зачем римляне там были. Скорее, они намеревались возложить вину за войну непосредственно на греков. До сих пор большинство ученых следует свидетельству Аппиана, что нападение тарентинцев было вызвано нарушением договора, согласно которому римляне не могли заплывать дальше Лакинийского мыса. Если мои доводы до сих пор верны, то и демагог Филохарид, и предполагаемый договор были вымышлены и должны быть отвергнуты как примеры риторической трескотни. Аппиан ловко использовал сообщения (Just. 12.2.12; Liv. 8.17.9) о договоре Александра Молосского с римлянами, и присочинил пункт, который демагог, вероятно, использовал для манипулирования массами. Однако он приводит более обнадеживающие свидетельства, которые намекают на то, почему греки охотно пошли бы на войну.
Аппиан — единственный источник, упоминающий о присутствии римского гарнизона в Фуриях, который тарентинцы изгнали после битвы на море. Можно легко представить себе, какую угрозу гарнизон представлял бы для гегемона Италийской Лиги, — Тарент видел вступление Неаполя в союз с римлянами в 327/6 году, и, должно быть, опасался неумолимого вторжения римлян в Великую Грецию. Одна из оценок датирует прибытие римлян в Фурии ок. 285 г. на том основании, что Ливий упоминал о походе против луканов в помощь грекам, прежде чем перейти к рассказу о войне с сенонами и морском сражении (Per. 12). Однако в дошедших до нас рукописях речь скорее идет об этрусках (tyrrhenis), а не о фурийцах (Thurinis). Более серьезная проблема возникает, если римляне действительно помогли народу Фурий в 285 году и оставили там часть своих сил. Тарентинцы терпели бы вторжение римской власти в то, что они считали своей сферой влияния, по меньшей мере три года без каких–либо жалоб. Однако, столь вялая реакция не согласуется с сохранившимися свидетельствами, которые изображали их предпринимающими решительные действия. На самом деле, говорят, что они действовали поспешно, страстно и не задумываясь о последствиях. Прибытие римских послов в Тарент в 281 году и Пирра в 280 году придает достоверности этому аспекту повествования. Лидер италийской лиги принял решительные меры, когда почувствовал угрозу.
Вместо того чтобы выбрать 285‑й как год, в котором римляне водворили новый гарнизон в Южной Италии, я бы предложил 282‑й. Фабриций Лусцин завершил свои успешные кампании против самнитов, бруттиев и луканов в пользу Фурий. До настоящего времени это единственное достоверное свидетельство о римской военной интервенции на юге. Фурийцы посвятили Фабрицию статую (Plin. Nat. 34.32)[1]
В целом, римские источники не уточняют, когда различные полисы искали римских защитников, как это ясно видно из нескольких других примеров. Согласно Полибию (1.7.6-7), регийцы попросили к себе римские войска в то время, когда Пирр должен был прибыть в Италию, около 280 г., боясь как и того, что тот может сделать, так и нападения карфагенян с моря. Ливий (Per. 12: 28.2.8.2: 31.31.6) и Диодор (22.1.2—3) согласились с ним в том, когда это произошло. Дионисий (21.1.4.1—2) предложил альтернативное объяснение, которое многие приняли за свидетельство существования гарнизона в 282 году: Регий, как и Фурии, искал защиты у луканов и бруттиев и питал подозрения относительно мотивов тарентинцев. Однако в рассказе галикарнасца есть некоторые хронологические несоответствия.
Согласно Дионисию (20.4.2-3) Фабриций оставил в Регии 1200 сидицинов и кампанцев под командованием некоего Деция. Поскольку Фабриций был консулом в 282 году и участвовал в кампании в современной Калабрии, только тогда Деций и его люди могли там обосноваться. Правильно ли выбрано время — это другой вопрос, и ни один другой дошедший до нас источник не связывает Фабриция с Регием в этот момент, а Дионисий не указывает, читал ли он об этом у другого историка или сделал свой собственный вывод. В его рассказе говорилось, что видные регийцы продемонстрировали свое гостеприимство, пригласив командира гарнизона отобедать с ними. Сначала гость поздравлял их с благополучием, потом завидовал им, как недостойным процветания, и, наконец, замыслил заговор против них, как будто они были врагами. Деций созвал совет из своих солдат и объявил им, что ему стало известно, что некоторые знатные люди Регия прослышали о переходе Пирра в Италию и планируют перебить гарнизон и предать ему город. Прибытие эпирота датирует эти события поздней весной 280 года, в этом случае кампанцы и сидицины присутствовали в Регии уже два года. Можно также заметить, что по этой хронологии Деций очень медленно менял свое отношение к людям, которых нужно было защищать, и это не единственное затруднение. Во время собрания (20.4.5) прибыл гонец с письмом, в котором сообщалось, что Пирр послал отряд своих солдат занять Регий. Согласно одной традиции Деций сам подделал письмо. Другие неназванные источники (20.4.6) утверждают, что отправителем был не кто иной, как консул Фабриций Лусцин. Это важнейшее свидетельство датирует заговор Деция 278 годом (единственная возможность, поскольку Пирра не было в Италии до 281 года), а Фабриций был консулом в 282 году. Если он в качестве консула оставил Деция командовать гарнизоном, то его подчиненному потребовалось четыре года, чтобы составить заговор против регийцев, тогда как горожане, которые, как предполагалось, только что узнали о переходе Пирра, обвинялись в заговоре с целью убийства сидицинов и кампанцев, размещенных в их городе после сражений при Гераклее и Аускуле. Ввиду проблем, с которыми сталкивается текст Дионисия, дату 282 г. следует отвергнуть, так как большинство свидетельств в его собственном повествовании подтверждают наличие гарнизона в Регии после 280 года, а не раньше. Включение луканов и бруттиев (D. H. 20.1) в коалицию, возглавляемую Пирром, дало регийцам достаточно оснований опасаться сил кондотьера и не доверять тарентинцам, как показал опыт Фурий.
По всей вероятности. эта прежняя афинская колония впервые приняла «римские» войска, которые Фабриций в свое консульство 282 г. расквартировал там. Как скоро после этого Локри и Кротон обзавелись собственными гарнизонами, остается загадкой. Аппиан сообщает нам, что тарентинцы немедленно отреагировали на присутствие римлян в Фуриях. Это и стало причиной нападения на римскую эскадру. Это также поднимает интересную возможность о месте схватки. Флор, Дион, Орозий и Зонара поместили навмахию у Тарента, но мы уже видели, что стояло за тем, что следует рассматривать как их выбор места действия. Все они изображали тарентинцев сидящими в своем театре, когда они увидели приближающихся или даже просто проплывающих мимо римлян. Эти подробности не имели ничего общего с пунктом назначения римской эскадры, а больше касались эффективного использования заимствованных у Платона и Феопоипа стереотипов в попытке передать римскую невиновность. Историки должны были принимать во внимание то, что говорили их предшественники, но растущее приукрашивание в рассказах предполагает, что очень мало было написано в течение большей части двух столетий после того, как римский дуумвир был убит. Периоха двенадцатой книги Ливия сообщает, что произошло сражение и что римляне понесли потери, но не приводит места, а тем более причины для того, чтобы римляне были в Южной Италии или чтобы тарентинцы атаковали. Только сохранившийся текст Аппиана дает объяснение, почему греки начали военные действия, и его работа, возможно, поможет нам определить пункт назначения дуумвира, когда он и его эскадра были перехвачены.
Как и периоха, Аппиан не указал точного места. Римские корабли мониторили Великую Грецию, что могло привести их практически в любую точку Тарентинского залива. Некоторые предполагали, что они направлялись в недавно основанные римские колонии на Адриатике или даже планировали поддержать попытку свергнуть демократию в Таренте. Более заманчивое предложение — связать дуумвира и его десять кораблей с консулом. Следовательно, эскадра уже действовала в окрестностях или плыла в направлении Фурий для поддержки Фабриция. Тем временем в Таренте Филохарид подстрекал своих сограждан к нападению, хотя Аппиан не сказал, вызвало ли эту реакцию появление приближающихся римских кораблей. Точно так же нам не говорят, прервал ли демагог спектакль в театре или выступил на агоре или где–то еще. Филохарид просто напомнил своим согражданам, что римляне не должны были проплывать мимо Лакинийского мыса, который они должны были пройти по пути в Фурии на другой стороне Тарентинского залива. Затем он успешно побудил тарентинцев направить войска в Фурии по суше и по морю. Морское сражение вылилось, может быть, даже неожиданно, в изгнание римского гарнизона и первых лиц города. Бывшая афинская колония была разграблена. Это обращение вполне могло побудить проримские элементы в Локрах, Кротоне и Регии искать защиты от насильственной угрозы, которую теперь представляли тарентинцы, в дополнение к их традиционным врагам — луканам и бруттиям. Судьба Фурий убедила бы тех, кто был настроен менее благосклонно, стать попутчиками, особенно когда тарентинцы не ответили на вторжение консула Эмилия Барбулы в 281 году, ожидая прибытия Пирра.
Эта хронология имеет смысл, если Аппиан окажется надежным в отношении этих событий, что, возможно, сомнительно, учитывая степень приукрашивания, обнаруживаемую в его повествовании. Тем не менее один важный фактор подтверждает достоверность его показаний. Неточность Аппиана относительно того, где произошло морское сражение или при каких обстоятельствах тарентинцы решили напасть, типична для писателей, работающих в анналистической традиции, которые «редко дают подробные описания предварительных этапов ранних войн Рима». Там, где эти источники не молчали, упоминались обиды, нанесенные римлянам, хотя не все оскорбления получали одинаковое внимание. Многочисленные авторы сообщали о морском сражении, о потерях римлян в бою и о жестоком обращении с сенатскими легатами. Более разрозненной и нечастой была информация о гарнизонах. Среди дошедших до нас сообщений Юстин (18.1.9) или Помпей Трог зафиксировал предательство локрийцами своих римских защитников при переходе на сторону Пирра. Точно так же Зонара (8.6) и, следовательно, весьма вероятно, Кассий Дион, упоминали об этом мимоходом и сохранили те же сведения о Кротоне.
Хотя римляне должны были знать, что расквартирование солдат в одном или нескольких греческих городах вполне могло быть воспринято как проявление стремления поставить под свой контроль все полисы Великой Греции, сами по себе гарнизоны были не более, чем обычной охраной, несшей караульную службу. Значение приобретали они, например, при восстаниях, которые выводили греческие города из сферы римского влияния, пусть и временно. Что касается Регия, то его гарнизон заслуживал особого внимания из–за жестокого обращения кампанцев и сидицинов, возглавляемых Децием, с его гражданами. Однако, преступники не остались безнаказанными, о чем свидетельствуют некоторые данные. Диодор, Дионисий и Аппиан (D. S. 22.1.2-3; D. H. 20.5; App. Samn. 3.9.2-3) согласны с тем. что Деций был ослеплен врачом.
Далее Дионисий и Аппиан рассказывают, что Фабриций восстановил порядок и приказал доставить заговорщиков в Рим, где они были казнены, а Деций покончил с собой. Итак, вместо того, чтобы служить примером того, как римляне пострадали не по делу, Регий продемонстрировал заботу Рима о добросовестном и справедливом обращении с союзниками. Кроме того, поведение Деция предлагало сюжет, пригодный для драматического повествования, привлекая интерес историков, поскольку гарнизоны Фурий, Локр и Кротона, по–видимому, так не зверствовали.
В конце концов, наши источники действительно делают реконструкцию того, как и почему Bellum Tarentinum стала возможной, включая определение вероятной причины морское сражение. Сообщение Аппиана, что тарентинцы были разгневаны, когда народ Фурий обратился к Риму за помощью против бруттиев и луканов, а не к ним, наводит на мысль о реальной причине войны, даже если один из его источников или он сам высказал это мнение. Гегемон италийской лиги пытался противостоять ослаблению ее власти и краху самой организации. Фурии, несомненно успокоенные успехами римлян на севере против галлов, этрусков, самнитов и луканов, хотел и получил защиту, которая сохранялась до тех пор, пока присутствовала консульская армия. Что касается мотивов римлян, то большинство сохранившихся свидетельств довольствуются понятием «справедливой» войны. Обиженные в двух разных случаях, римляне с течением времени все более и более изображались невинными жертвами, чьи многочисленные и терпеливые попытки добиться возмещения были отвергнуты.
Отчасти эти изображения должны отражать скудость свидетельств того периода, усугубляемую вдобавок фактом, что история часто пишется победителем. Кроме того, действовало убеждение, что Рим вступал в войны справедливо, и это мнение подкреплялось свидетельством Полибия, который упрекал тарентинцев в распущенности, особенно в связи с его упоминанием об обращении с римскими послами. Более поздние историки предпочли приукрасить морское сражение и мытарства Л. Постумия Мегелла. Чего они не делали, вопреки интересу историка к анализу причин, так это не уточняли, какую выгоду получит Рим от конфликта с Тарентом и его союзниками. Напротив, они подчеркивали римские добродетели, которые, в свою очередь, поддерживали идеологию «справедливой» войны. Для современной аналогии можно было бы взглянуть на риторику администрации Буша по поводу войны в Ираке. Резолюция 1441 звучала снова и снова, прежде чем коалиционные силы вошли в страну. Когда же оружие массового уничтожения не обнаружили, благо в виде уничтожения тирана, стало новым оправданием вторжения. Возможно, в римском мире потенциальные выгоды войны были настолько очевидны, что не заслуживали комментариев, особенно для историков, живших после огромных успехов римлян в третьем и втором веках до нашей эры. Любой, кто знаком с «Илиадой», знал, что Ахиллес отправился под Трою для защиты чести Атридов (1.149—60), или, по крайней мере, так он сказал в гневе, но также знают о фантастическом богатстве, которое он и другие греческие герои собирались забрать домой. Поэтому мы должны с подозрением относиться к молчанию относительно преимуществ ведения войны. Однако историки не умалчивали о том, что римляне выиграли, когда Тарент потерпел поражение в 272 году. Государство щедро нажилось, как показывает самый богатый триумф на тогдашний день (Flor. Epit. 1.13.27-8), тогда как почти десятью годами прежде Постумий прославился своей стоической преданностью долгу и не получил наград.

[1] Плиний (Nat. 34.32) утверждал, что первая статуя, посвященная иностранцами в Риме, была от народа Фурий, который благодарил плебейского трибуна Г. Элия за закон против луканов или, точнее, против их вождя. Остается неясным, что должен был исполнить этот закон, хотя Салмон считал, что его следует отнести к консулу 286 года, а не к трибуну 285 года. Единственным свидетельством, связывающим Элия, о котором больше ничего не известно, с трибунатом этого конкретного года, является периоха одиннадцатой книги Ливия с упоминанием о римских кампаниях против луканов до войн с сенонами, описываемых в двенадцатой книге. Гаррис утверждал, что Элий вполне мог вести войну против луканов. Однако он отметил несоответствия в свидетельствах, и ничто, кроме искаженного текста периохи, не поддерживает тезиса о реальных военных кампаний в районе Фурий до консульства Фабриция. Закон Элия мог бы привести к кампании Фабриция, и в этом случае нападения луканов на Фурии, вероятно, произошли в 283 году, в год трибуната, о котором идет речь. Некоторая путаница также существует вокруг личности луканского лидера. Плиний назвал Стенния Сталлия, который дважды атаковал Фурии, прежде чем Фабриций пришел на помощь городу позже. Валерий Максим (1.8.6) отождествил Статия Статилия с луканским военачальником, которого Фабриций захватил в плен в 282 году. Мюнцер датировал Сталлия 285 годом, но отметил, что он вполне мог быть тем же человеком, что и Статилий.