Наиболее важным писателем из группы авторов, которые, как говорят, сочинили «Персики», является Ктесий Книдский (floruit 400 -390 до н. э.). Из всех авторов, рассмотренных в этой книге, врач Ктесий единственный, о ком у нас есть относительно надежная информация, касающаяся его жизни и работы, хотя вся она, по–видимому, в конечном счете происходит из его собственных писаний, хотя некоторые вопросы все еще неясны. В отличие от других научных трактовок использования Плутархом Ктесия, мы разделим здесь обсуждение на две части: первая — это группа отрывков, в которых имя Ктесия прямо указано Плутархом в качестве источника, а вторая — класс разделов, которые могут быть отнесены к Ктесию с высокой степенью вероятности. В этой главе, после анализа отрывков из работы Плутарха, мы объединим наши наблюдения с тем, что известно о Ктесии из других источников, чтобы сделать вывод о методе работы Плутарха и его цели использования Ктесия в «Артаксерксе» и упоминания этого источника.

Плутарх и Ктесий

За исключением одного случая, все прямые ссылки на Ктесия в корпусе Плутарха происходят из «Артаксеркса». Этот факт приводит к наиболее вероятному выводу, что работа Ктесия была прочитана и использована Плутархом только для этой биографии, хотя отрывки из его «Персики», возможно, встречались биографу в других работах и сборниках, о которых у нас нет возможности узнать. Первый отрывок относится к началу «Артаксеркса» и, по–видимому, подразумевает, что предполагаемые читатели знакомы с именем и репутацией Ктесия (Art. 1.4):

Начало биографии Плутарха включает в себя многие темы, которые появятся в ней позже. Одна из этих тем — это определенная двойственность в характере Артаксеркса, как видно из контраста между дедом героя, Артаксерксом I (ὁ πρῶτος Ἀρτοξέρξης), который упоминается в первых словах Жизни, и сыновьями главного героя (παῖδας), в том числе его будущим преемником, позже Артаксерксом III Охом (см. Art. 30.9). Изобретательный Плутарх размещает Артаксеркса II между двумя крайностями его тезок: мягким характером Артаксеркса I (1.1: τῶν ἐν Πέρσαις βασιλέων πραότητι καὶ μεγαλοψυχίᾳ πρωτεύσας) и жестокой природой его сына (30.9: ὠμότητι καὶ μιαιφονίᾳ). Эта двойственность проявляется через ряд противоположностей в Art. 1, и все они призваны пролить свет на сложную психику царя: есть два Артаксеркса, есть два брата, Артаксеркс II и Кир, есть два Кира (младший и Кир Великий) и две версии первоначального имени Артаксеркса (Арсик/Оарс) соответственно в двух источниках (Ктесий и Динон). Различие между Ктесием и Диноном, которое иллюстрирует этот внутренний конфликт характеров, повторяется в биографии (Art. 6.9, 10-11, 19.2–6) и рассматривается ниже.
В чем преимущество версии Ктесия перед другими? Вариант первоначального имени Артаксеркса, предложенный Диноном (о котором мы еще поговорим), забракован Плутархом, поскольку автор Динон не присутствовал при царском дворе, в то время как информация, предоставленная Ктесием, принимается на том основании, что он там был, хотя он якобы склонен к фальсификациям. Как акцентирование на присутствии Ктесия при дворе, так и вопрос о правдивости повествования, по–видимому, являются шутливой аналогией между писателем Ктесием и персидским царем и намечают главный сюжет «Жизни». Как мы увидим ниже, в рассказе Ктесия Артаксеркс был ранен и уведен со сцены; Кир погиб, но не от руки монарха. Тем не менее после столкновения Артаксеркс стремился присвоить славу убийства своего брата и распространить свою ложную версию как истинную, хотя он не присутствовал (Art. 14.5, 16.2). Напротив, Плутарх говорит нам, что Ктесий был там при персидском дворе и поэтому ему можно доверять.
Или все–таки нельзя? Вся аргументация Плутарха — это явная непоследовательность. Если Ктесий вообще лжет, он мог бы также сфабриковать тот факт, что он присутствовал при дворе, не говоря уже об имени царя. Действительно, Марко Дорати сомневается в самом присутствии Ктесия в Персии. Но даже присутствие Ктесия не гарантирует истинности того, что он говорит. Атмосфера, передаваемая в Art. 1, как представляется, отражает мир, закрытый для внешнего взгляда. Это мир, в котором только Ктесий или человек, который там находится, может получить доступ к царским секретам и узнать настоящее имя царя. Следовательно, это мир, в котором истина является сложным делом, поскольку утверждения не могут быть подтверждены отдаленными читателями. Поэтому само пребывание Ктесия в Персии может быть причиной того, что его работа характеризуется как ненадежная. В этом случае Ктесий мог солгать, потому что он присутствовал «на месте» и не мог свободно выражать свои мысли, находясь при дворе; и он был способен на это, потому что его слова никогда не могли быть тщательно изучены другими лицами за пределами двора.
Исцеление персидского царя в битве при Кунаксе (401 год до н. э.) может быть первым реальным событием, в котором Ктесий упоминает себя в своей работе в качестве действующего лица. Тем не менее, когда речь заходит о Ктесии, связь между исторической реальностью и деятельностью при дворе, с одной стороны, и историописанием, с другой, оказывается весьма скользкой. Например, существует поразительное сходство между жизнью и карьерой Ктесия и приключениями Демокеда, включая его бегство в Кротон (Herod. 3.129–37). Поэтому мы не уверены, отражало ли сообщение Ктесия историческую реальность или подражало искусству Геродота.
Арсик и Кир Младший борются за персидский престол и стремятся стать преемниками своего отца Дария II (Art. 2.3–5). Решение Плутарха в пользу версии Ктесия похоже на то, что Дарий выбрал Арсика вместо Кира. Вариант Ктесия является более давним, в то время как сообщение Динона явно «моложе». Можно заметить, что Динон был привлечен как человек, который бросает вызов версии Плутарха. Более того, Ктесий был там, как и Арсикас, о чем наверняка помнят читатели Анабасиса Ксенофонта (Anab. 1.1.2: μὲν οὖν ὁ πρεσβύτερος παρὼν ἐτύγχανε, «старший оказался там», т. е. на смертном одре Дария); следовательно, Динона там не было — как и Кира. Версия Ктесия была выбрана не из–за качеств автора или его работы — ибо его рассказ, по общему признанию, ошибочен и ненадежен, — а просто потому, что врач присутствовал и, значит, был уже интегрирован в придворную жизнь. То же самое можно сказать и об Арсике, который не производит впечатления царя, когда выступает против Кира, который с самого начала имеет царское имя и якобы царские добродетели.
Следующий отрывок из «Артаксеркса», в котором упоминается греческий врач, затрагивает те же самые мотивы и еще раз подчеркивает контраст между Ктесием и Диноном (Art. 6.9):

Плутарх указывает на убийство царицы Статиры царицей–матерью Парисатидой. Если Ктесий и Динон расходились в мнениях относительно времени этого события, то позиция первого, очевидно, представляется более вероятной, и ставить смерть царицы Статиры прежде смерти Кира Младшего, несомненно, ошибочно. Кроме того, Ктесий был там, поэтому немыслимо, чтобы он не знал хронологию. Тем не менее, ядро сюжета у обоих авторов, по–видимому, было одинаковым, за исключением незначительных различий. Эти двое сходным образом описывали антагонизм Парисатиды и Статиры и убийство последней путем отравления; эти двое изображали одно и то же блюдо (определенную птицу) и даже идентичный метод. Однако между этими двумя авторами есть некоторые расхождения, главным из которых является размещение подробностей. Обещание Плутарха размещать события как у Ктесия, а не как у Динона, выглядит иронично: самим актом своего обещания Плутарх нарушает его, поскольку он уже упоминает об убийстве не на своем месте. Итак, Плутарх, по–видимому, следует Ктесию, но на самом деле впускает в свое изложение описание Динона. Этим он, по–видимому, подражает Парисатиде, которая якобы лояльна Артаксерксу и живет при дворе, но тайно поддерживает Кира.
Шестая глава целиком построена на вариантности присутствия и отсутствия с подчеркиванием их чередования. Так, Кир рассчитывает на своих приверженцев в сердце империи (Art. 6.2: τοῖς ἄνω πιστεύων) не меньше, чем на людей в ближайшем окружении, и призывает на помощь далеких спартанцев (Art. 6.3). Мятежный Клеарх удален от Спарты и доступен только посыльным (Art. 6.5). И Кир (Art. 6.5: ἀνέβαινεν ἐπὶ βασιλέα, 'идущий к царю'), и Тиссаферн движутся навстречу царю: только сатрап для того, чтобы предупредить его (Art. 6.7).
Можно отметить насмешку Статиры над Парисатидой (Art. 6.7: «где теперь твои обещания?’, ποῦ νῦν αἱ πίστεις ἐκεῖναι) и игру Плутарха с порядком слов в тексте, чтобы передать эту особенность места: сначала Статира злится на Парисатиду (Art. 6.7: ἠνία τὴν Παρύσατιν ἡ Στάτειρα), а затем наоборот, Парисатида, как говорят, ненавидит Статиру (μισοῦσα τὴν Στάτειραν ἡ Παρύσατις). Эта тема проявляется в описании Киром неспособности Артаксеркса ездить на коне (Art. 6.4). Поскольку эта картина имеет отношение к некоторым сценам из Ктесия, представленным Плутархом, она может быть рассмотрена здесь, даже если приписывание этого отрывка Ктесию не совсем точно:

Разве Кир лучше своего брата? Кажется, что в одном отношении между ними нет большой разницы. В письме Кира к спартанцам содержится удивительное послание о том, что не оседлость является ключом к большему успеху. Кир обещает предоставить спартанцам лучшие угодья (Art. 6.3: ἐὰν δ’ ἀγροὺς ἔχωσι, κώμας· ἐὰν δὲ κώμας, πόλεις, если у них были фермы, он дал бы им деревни; если бы у них были деревни, дал бы города»). Плутарх вскоре подражает Киру, только Кир обещает деревни и города, а Плутарх гарантирует, правда, не сейчас, захватывающий рассказ. Кир полагается на отдаленную пятую колонну, у Плутарха где–то неблизко маячит убийство Статиры (Art. 6.8–9).
И снова Ктесий предпочтительнее Динона, потому что он присутствовал при дворе во время событий. И снова весь этот аргумент не имеет никакого смысла, и по той же самой причине: Ктесий легко мог бы уклониться от истины в отношении своего фактического присутствия при дворе. Используя пространственную образность, Плутарх снова играет на отличительной черте работы Ктесия, а именно на его отступлениях или отклонениях от канвы повествования, а также на его дурной славе ненадежности (как и в «отвлечении от истины»), чтобы предвосхитить поведение и его присвоение ложной версии, несмотря на то, что он не присутствовал.
В художественном плане Плутарх и Динон напоминают Артаксеркса и Кира. С одной стороны, Динон хочет включить убийство Статиры здесь и сейчас; он выглядит импульсивным, почти как Кир (ср. Art. 2.1: σφοδρὸν). Ктесий же, напротив, кажется осторожным или нерешительным, предпочитая ждать следующего момента в будущем; в этом он напоминает царя в изображении Кира, а именно решившего не давать сражение сразу, а скорее выжидать в Персии, пока все его силы не соберутся со всех частей империи (ср. Art. 7.1). С другой стороны, Динон, по–видимому, предпочитает обсуждать смерть Статиры в том самом месте, где возникает вопрос об отношениях Статиры и Парисатиды; здесь он, по–видимому, похож на царя, пытаясь сохранить трон и власть, которую он уже имеет. Перенося убийство Статиры в будущее, Плутарх заставляет Ктесия казаться, напротив, ставящим перед собой далекую цель, стремящимся к чему–то, чем он не обладает сейчас; в этом Ктесий, конечно, очень похож на Кира на его пути к достижению власти, которой он никогда не обладал. То, что каждый автор принужден подражать обоим братьям, является признаком очевидных изменений, которым те вскоре подверглись, например, Артаксеркс неожиданно идет на Кира с нехарактерной для него быстротой и решимостью (Art. 7.4–5).
Строго говоря, следующий отрывок, приписываемый Ктесию, касается лишь незначительной подробности, но он входит в раздел, который, скорее всего, взят из него целиком (Art. 9.1):

В персидских царских и аристократических контекстах конь был весьма значимой фигурой. Искусство верховой езды было частью царской идеологии и, как отражающее физическую силу и храбрость на войне, рассматривалось как надлежащее подтверждение для удержания короны. Кличка жеребца, Пасак, может напомнить читателю о лошади, благодаря которой Дарий I стал царем. Геродот рассказывает (3.84), что метод семи заговорщиков при избрании нового царя основывался на искусстве верховой езды: они договорились, что тот, чья лошадь заржала бы первой в тот день, должен был занять трон. Геродот упоминает (3.88), что при восшествии на престол Дария I был воздвигнут памятник человеку на коне, «с упоминанием клички» коня (τὸ οὔνομα λέγων). Кличку Геродот не указывает. Возможно, что Плутарх, опираясь на знакомство своих читателей с Геродотом, представляет Ктесия как человека, желающего превзойти своего предшественника указанием клички жеребца Кира. В историографической сфере это желание может подражать политическим амбициям Кира: и историк, и принц используют коня в своих собственных целях.
В конце Art. 9, сразу после того, как Артагерс, командир царской кавалерии, был убит от рук Кира, Плутарх заявляет, что он предоставит две различные версии смерти Кира, отходя от того же момента (Art. 9.4):

В этом отрывке рассказ Ксенофонта считается недостоверным и потому непригодным для использования; поскольку афинский историк не присутствовал рядом с царем во время битвы, Плутарх предпочитает версии Ктесия и Динона. Ирония этого утверждения усиливается на фоне более раннего утверждения, что Динон вообще не присутствовал при этих исторических событиях. Теперь же он неявно изображается тем, кто был свидетелем этих событий (чего, скорее всего, не было, если следовать логике Art. 1.4), в то время как Ксенофонт низведен до того, чтобы быть кем–то, кто не присутствовал (но, конечно, он был там). Кроме того, афинский историк, как говорят, представляет настолько яркую историю, что читатель почти становится очевидцем этих событий (Art. 8.1). Однако, с другой стороны, в следующем разделе (Art. 9.4) мы видим утверждение Плутарха, что он не будет использовать Ксенофонта на том основании, что афинский историк отсутствовал. Совокупное ироническое воздействие этих двух мнений о Ксенофонте отражается на приговоре Плутарха Ктесию: именно погоня за славой заставила Ксенофонта попытаться дать живую картину (за счет некоторых существенных подробностей вроде названия места битвы), хотя он и не присутствовал в нескольких моментах. Это игривое представление имеет отношение к более поздней версии Артаксеркса о смерти его брата и о том, что его там не было, как было сказано выше.
В следующих двух разделах рассказы Ктесия и Динона идут параллельно друг с другом (Art. 10-11). Эти два варианта изображаются в виде развилки, от которой расходятся два направления. Этот образ дороги (κακὴν ὁδόν, «путь зла»: Art. 9.2), изображающий два альтернативных маршрута, перекликается с историей морального выбора Геракла между добродетелью и пороком, приписываемой Продику (ср. Xen. Mem. 2.1.21–33). В третий раз в биографии Плутарх, по–видимому, верит Ктесию (или следует его рассказу), потому что по его словам он был там. Тонкий намек на будущее поведение царя связан с тем фактом, что «почти все» (предположительно, особенно Ксенофонт и Динон) приняли описание Ктесия, очевидно, не отдав ему должного уважения, точно так же, как Артаксеркс поступил в отношении убийства Кира.
Второй вариант, вытекающий из этой ситуации, относится к Ктесию (Art. 11.1-3):

Как и во вступлении к «Александру» Плутарх просит прощения у читателя за сокращение материала (ἐπιτέμνοντες τὰ πλεῖστα). Как в «Александре», так и в Art. 11 это утверждение представляется ироничным, поскольку на самом деле Плутарх останавливается на многих подробностях и, похоже, не сокращает материал, как это можно видеть в конце Art. 11 (ср. Alex. 77.1). Ктесий не способен вместить в свой текст историческую реальность и как бы стирает для себя границы между историей и действительностью: во–первых, спасая жизнь царя, он становится фигурантом событий, а затем Плутарх с сардоническим сарказмом делает его тем, кто на самом деле «убил» Кира. В конечном счете, это развитие перекликается с прогрессом, замеченным у царя, который, утверждая, что убил Кира, поглощен созданной им фикцией, принимая на себя роль действующего лица, которую он фактически не играл в реальном времени.
Плутарх предоставляет врачу Ктесию двойственную, почти противоречивую роль: как врач он спасает жизнь царя; как историк разрушает героический образ царя. Если Джоан Бигвуд права, говоря, что царский врач Ктесий был заинтересован в преувеличении вреда Артаксерксу, то греческий автор Ктесий, по иронии судьбы, также «нанес рану» персидскому царю, только в своем изображении.
Мы вернемся к этому описанию чуть позже, в контексте сравнения Art. 11 и текста Ксенофонта, но пока важно отметить картину смерти Кира, нарисованную Плутархом (Art. 11.5-11):

Стремление Кира к царству открыто изображается как бредовое, вытекающее из его физического состояния после полученного удара. Подобно Киру, который думает, что он способен правильно оценивать реальность, но на самом деле имеет ложные убеждения и тонко высмеивается за это, так и историк Ктесий, который утверждает в своем собственном рассказе, что он был исторической фигурой, сардонически высмеивается Плутархом. Утверждение Ктесия, что он действовал в реальном мире, поскольку он там присутствовал, кажется, высмеивается Плутархом как почти своего рода литературный металепсис, нарушение повествовательных уровней, когда автор Ктесий иронически представлен как «убивающий» Кира. Вмешательство Ктесия в эту сцену теперь считается практически невозможным и соответствует заблуждению Кира. Это можно видеть также из того, что Ктесий «словно тупым кинжалом» убивает Кира (Art. 11.11: μόλις … ἀνῄρηκεν) и что Кир был не в силах сесть на коня (Art. 11.7: ἀναφέροντα χαλεπῶς καὶ μόλις …).
Ктесий представил фигуру карийца, который, как говорят, нес ответственность за смерть Кира. Так как Ктесий сам был карийцем, то у него была связь с человеком, который в конце концов убил Кира; действительно, Ктесий «убивает» Кира через него. Его конечная роль как автора, описывающего событие, заключается в окончательном устранении принца в письменной форме, независимо от того, кто совершил это деяние на самом деле. Поэтому смерть Кира имеет двоякий аспект: как реальное событие и как литературное изображение. Плутарх, по–видимому, дублирует реальность так же, как и Ктесий. Касательно двух лиц, которые в рассказе Ктесия были совместно виновны в смерти Кира (т. е. Митридат и кариец), Плутарх приводит варианты как Динона (Art. 10), так и Ктесия (Art. 11). Кроме того, как Ктесий использовал карийца, дав ему копье (ἀκοντίῳ), чтобы убить Кира, так и Плутарх использует Ктесия, давая ему «кинжал» (ξιφιδίῳ), чтобы «убить» Кира.
Еще одним моментом для рассмотрения может быть определенная интертекстуальная игра Ктесия с введением Митридата. Это имя человека, который, согласно Геродоту (1.110: τῷ οὔνομα ἦν Μιτραδάτης), спасает жизнь Кира Великого и становится его приемным отцом (1.112–15). Заставив Митридата убить Кира Младшего, Ктесий заключает с Геродотом литературный контакт, намекая как на свой долг перед предшественником — его собственным литературным отцом, так и на то, как он может перевернуть свою историю вверх дном.
Следовательно, конец Art. 11 знаменует собой определенный разрыв с предыдущими появлениями Ктесия в Жизни Плутарха. Его присутствие в Персии уже не просто принимается за чистую монету, но скорее представляется логически проблематичным, как включающее в себя металепсис. Основываясь на отсутствии Ктесия на месте сражения (вместе с царем) и на месте смерти Кира, Плутарх делает так, что врач фактически отсутствует в других аспектах войны и ее последствий, хотя это не обязательно было правдой. В следующих изображениях Плутарха сомнение относительно притязаний Ктесия на роль исторического деятеля выходит на первый план. Если утверждение в Art. 11.10, согласно которому Ктесий автор вмешивается в сюжетный уровень, чтобы «убить» Кира, звучит абсурдно, то следующее указание на историографическую дискуссию о силе царской армии (Art. 13.3) также является насмешкой. Сообщается, что по утверждению Ктесия Артаксеркс вывел на бой 400,000 человек, но ему противоречат «Динон и Ксенофонт» (οἱ δὲ καὶ περὶ Δείνωνα Ξενοφῶντα), которые утверждают, что их число было больше. Историографический аргумент аналогичен историческому столкновению между царем и его братом: подобно людям, колеблющимся между сторонами (Art. 13.2 ἀμφιδοξοῦσιν), расходятся в мнениях и историки (Art. 13.4: διαμφισβήτησιν). Политический или военный язык окрашивает историографические дебаты, как будто принимая заявление Ктесия, что он присутствовал на сцене битвы, ad absurdum. Как и Кир Младший, Ктесий превзойден по числу солдат Ксенофонтом и Диноном. Одним из результатов нехватки войск, так сказать, является то, что претензии Ктесия дискредитируются по сравнению с рассказом Ксенофонта — включая само утверждение, что он занимался дипломатической деятельностью. Так, по иронии судьбы, утверждение Ктесия о присутствии, которое было принято за чистую монету и превратило автора в настоящего бойца, в конечном счете делает это самое утверждение ложным.
Абсурдность притязаний Ктесия на присутствие находит свое отражение в параллели с царем. В Art. 13.1, царя обнадеживает тот факт, что многие вернулись в его лагерь (πλήθει συντρεχόντων τῶν πρὸς αὐτὸν καὶ πάλιν συνισταμένων ἐθάρρει) после его победы. Следовательно, Артаксеркс описывает ситуацию так, как если бы он был историком, и является своего рода зеркальным отражением Ктесия историка, которого «превосходят числом» Ксенофонт и Динон, как если бы он был историческим агентом.
Плутарх высказывает свое недоверие к утверждениям Ктесия, что он был дипломатическим послом (Art. 13.5-7):

На основании хорошо известного раздела в работе Ксенофонта (Anab. 2.1.7-23) Плутарх ставит под сомнение заявление Ктесия о его участии в делегации, возглавляемой Фауллом (Фалином?) и отправленной на переговоры с греческими наемниками утром после битвы при Кунаксе. Это был второй крупный акт Ктесия в качестве деятеля, и он, по–видимому, представлял себя важной частью этой делегации.
Ксенофонт ничего не говорит о том, что Ктесий был вовлечен в какую–либо деятельность, хотя он признает, что была делегация греков и, возможно, что он был свидетелем дипломатической миссии греческих полководцев. Читатели, вероятно, были знакомы с ксенофонтовым описанием последствий войны (Anab. 2.1.7). Утром прибыли вестники от царя и Тиссаферна, и все они были варварами, за исключением одного грека по имени Фалин. Последний представлен как тот, кто фактически потребовал от наемников сдать свое оружие. После того, как он передал просьбу царя, между греческими военачальниками начались дебаты, которые закончились отказом (см. Xen. Anab. 2.1.10–14 и Diod. 14.25.4–6).
Изобретательно, что рассказ Ксенофонта и знакомство читателей с ним используются Плутархом, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. В этой версии Ксенофонт вообще не упоминает Ктесия, и этот факт используется Плутархом для вывода, что Ктесий лжет (Art. 13.6). Это сравнение делает присвоение Ктесием центральной роли в его собственных рассказах похожим на «очевидную ложь», тем самым предвещая ложь Артаксеркса, который присваивает себе честь убийства Кира. Зыбкость между истиной и ложью становится очевидной, поскольку Ксенофонт, который был исключен ранее (Art. 9.4) как не присутствовавший, теперь предпочтен Ктесию, чья версия событий была ранее одобрена, потому что он был описан как там находящийся.
Представление Плутарха было настолько весомым, что некоторые ученые согласны с этим утверждением. Однако этот вывод совершенно излишен. Ксенофонт, возможно, решил убрать Ктесия из своего описания посольства по своим собственным причинам или ради литературного оформления. Тот факт, что Ксенофонт во многих подробностях полагался на Персику Ктесия, на что указывает ссылка Плутарха на его знакомство с работой Ктесия, показывает, что Ксенофонт действительно считал Ктесия достоверным. Это заставило бы Ксенофонта преуменьшать причастность Ктесия к действию, и при этом подчеркивать свою собственную роль в деле филотимии.
Любовь Ктесия к почету, по–видимому, была известна еще в древности. Этот образ, вероятно, возник в его собственных сочинениях, как вскоре очень ясно дает понять Плутарх (Art. 14.1):

Однако, присвоение Ктесию качества филотимии (Art. 13.7), или стремления к почестям, по–видимому, приписывает писателю свойство, связанное со сферой политики (Art. 6.1: τὸ τῆς μέγεθος ἡγεμονίας βασιλέως δεῖσθαι φρόνημα καὶ φιλοτιμίαν ἔχοντος, ‘масштабы империи требовали царя, который обладал бы царственным духом и амбициями’), следуя его собственному представлению о ролях и историка и исторического деятеля. Оно служит для того, чтобы уподобить его царю. Это можно увидеть и в упоминании о почестях, оказанных безымянному сыну Артагерса, само существование которого вызывает удивление. Почести сыну Артагерса связаны с вопросом о несправедливых наградах. Описание предвосхищает несправедливую награду, присужденную царю за убийство Кира, которого он не совершал, но все же считал своей заслугой.
Следующее появление Ктесия в «Артаксерксе» связано с его третьей заявленной деятельностью в реальном мире, в разделе, который разделен между Ктесием как историческим агентом и Ктесием как писателем (Art. 18.1-4):

Эпизод, в котором Ктесий помогает Клеарху, должно быть, был важной сценой в «Персике» и связывал композицию его работы с деятельностью реального Ктесия. Если врач действительно участвовал в посольстве Фаулла/Фалина, то, возможно, это был первый случай, когда он встретился с Клеархом. Если это правда, то участие врача в этой делегации имело решающее значение для остальной части истории, в которой связь между ними продолжалась во время плена спартанского военачальника.
Образ кариатид является значимым и связан с их двойным представлением о движении и застывшем состоянии. С одной стороны, они были известны как танцовщицы. Каждый год они танцевали для Артемиды в пелопоннесском городе Карий, на границе Лаконии и Аркадии, который в свое время находился под властью спартанцев. С другой стороны, они дали свое имя статическим колоннам в виде женщин. Самые известные из них — афинский Эрехтейон. Присутствие изображения танцующих девушек на кольце опять же связано с напряжением между движением и неподвижностью, и вполне может относиться к двум ролям Ктесия как историка и исторического деятеля.
Призыв спрятать в блюде нож по просьбе (или с ведома) Парисатиды, несомненно предвосхищает яд, введенный через нож в еду Статиры. Ктесий (как деятель), по–видимому, не хочет предоставлять Клеарху средства для самоубийства, так же как и Ктесий (как автор) не хочет создавать негативный образ Клеарха. Однако в своем описании Ктесий (как автор) предоставит нож Парисатиде, чтобы впоследствии убить Статиру за ее участие в убийстве Клеарха (Art. 18.5-8):

Плутарх создает картину, в которой правда и ложь/вымысел смешаны вместе. В первой половине Art. 18 Клеарх (как реальная фигура) боится жестокого образа царя, который создал Ктесий в качестве автора (Art. 18.4), и поэтому лучше убил бы себя; образ настолько силен, что даже Ктесий (как деятель) верит в него и не стал проносить нож в предназначенной для Клеарха пище. Точно так же во второй половине царь влюбляется в образ Клеарха как любимого богами, еще один вымысел, созданный автором Ктесием (Art. 18.8), и поэтому сожалеет, что убил его. Можно заметить, что в то время как Ктесий не желает прятать (ἀποκρύψαντα: 18.4) кинжал из страха перед царем, боги скрывают (ἐπικρύψαι: 18.7) тело Клеарха и спасают его от судьбы, уготованной ему царем. Описание тела Клеарха очень близко к гомеровскому сообщению о сохранении трупа Гектора: выражение θεοῖς φίλον («дорогой богам») здесь близко к Ил. 24.66-67: Ἕκτωρ φίλτατος … θεοῖσι ('Гектор самый дорогой для богов'). Тело Гектора спасено от собак (Ил. 23.184-6), и Аполлон позволяет черной туче покрыть его (Ил. 23.188-191; ср. 24.18-21 о золотой эгиде). Боязнь царя этого божественного вмешательства заставила бы его понять греческое значение этого образа, как если бы он был читателем (греческого) текста Ктесия.
Подобно лжи официальной версии (утверждающей, что Артаксеркс убил самого Кира), которая предполагает свою собственную жизнь и становится реальной, вымышленные истории Ктесия становятся фактическими. Литературным приемом, используемым Плутархом для демонстрации этих идей, является употребление косвенной речи, в которой написана большая часть Art. 18. Этот прием удачно фиксирует сложную связь между застывшим историческим текстом и исторической подвижностью, как и в изображении танцующих девушек на кольце выше; он олицетворяет связь между Ктесием–автором и Ктесием–деятелем. Неудивительно, что биограф также вставляет подробности, касающиеся тенистой пальмовой рощи, по–видимому, намекая на вымышленность этой сцены. Точно так же два якобы внешних знака, связанных с Клеархом, а именно кольцо как знак дружбы (Art. 18.2: φιλίας) и пальмы как знак того, что он любим богами (Art. 18.8: θεοῖς φίλον), присутствуют только в тексте.
Упомянув об убийстве Статиры дважды до его фактического совершения, Плутарх обращается к убийству (Art. 19.1–10). Повторение подчеркивает, что он принимает временной порядок Ктесия, но не мотив, приписываемый врачом Парисатиде.

Между этими двумя авторами имеется ряд подробных расхождений, также упомянутых в Art. 6, 18 и 19. В рассказе Ктесия человек, который принес яд, называется Белитаром; Динон же дает ему греческое имя Мелант (Art. 19.2) и заставляет его резать птицу отравленным ножом (Art. 19.6). Ктесий, однако, утверждает, что птицу режет Парисатида. Ктесий, по–видимому, обвиняет царицу–мать в убийстве, а Динон, похоже, освобождает ее от обвинений.
Повторяющейся темой в Art. 19 является двойственность, проявляющаяся через парность характеров (Парисатида/Статира, Парисатида/Гигис, Парисатида/Мелант). Фигура отравителя называется двумя разными именами, как бы представляя двух лиц (Art. 19.2). Наиболее очевидным примером является разрезание на две части используемой для отравления птицы (Art. 19.4). Это дублирование создает некоторые проблемы для понимания, так как разница между человеком, который дает яд, и тем, кто подает блюдо, неясна. В этом споре Плутарх больше не предпочитает один вариант, поскольку его автор присутствовал при событии. Складывается впечатление, что Плутарх воздерживается от принятия одной версии как правильной, но скорее оставляет обе без комментариев относительно действительности любой из них. Это противоречит его обычной практике, в которой версия Ктесия принимается или отклоняется. Фактически, Плутарх берет эту тему двойственности и переносит ее в историографическую плоскость, заставляя различия между Ктесием и Диноном выглядеть так, как будто раздел также фактически разорван на части в нескольких моментах.
Последнее упоминание о Ктесии в «Артаксерксе» Плутарха относится к его последней дипломатической миссии на службе у царя (Art. 21.2-4):

Афинский полководец Конон, живший на Кипре после катастрофы в морской битве при Эгоспотамах (405 г. до н. э.), отправил царю послание с просьбой о помощи в разгроме спартанцев. Плутарх начинает Art. 21 с того, что царь нанял Конона для изгнания Спарты из Эгейского моря, и во второй половине (Art. 21.5–6) говорит об использовании Артаксерксом спартанца Анталкида для восстановления контроля над греческими городами в Малой Азии. Повторяющаяся идея состоит в том, что внутреннее разделение среди греков работало на великого царя. Как Артаксеркс использовал посредников, так поступал и сам Конон. Персидский царь изображается как пользующий успехами других, Конона и Анталкида (Art. 21.1, 21.3, 21.6). Даже единственное действие, которое Артаксеркс, как видно, спровоцировал в одной версии, а именно, попросив Ктесия присоединиться к Конону, происходит в косвенной речи, цитируемой Ктесием.
Сопоставление Царского мира и изменений, внесенных Ктесием в письме, адресованном царю, не случайно. Подобно Ктесию, который включил в послание просьбу о том, чтобы его послали с дипломатической миссией и сделал вид, что она исходит от Конона, царь продиктовал Греции мирное соглашение, которое выглядело так, как будто оно исходило от самих греков. Ктесий повторяет поведение царя, в том, что передача ответственности другим, кажется, объясняет его успех.
Плутарх включает в себя два рассказа о возможном освобождении Ктесия от его службы царю. В первом случае сам врач берет письмо от Конона и вставляет в него просьбу отослать его; во втором он изображает это как идею царя. Здесь мы видим две стороны Артаксеркса: либо пассивную, либо проявляющую инициативу. На первый план выдвигаются два аспекта царя: пассивный человек, полагающийся на других, чтобы сделали работу за него, или добропорядочный монарх, стремящийся сохранить свой трон. Когда царь активен, Ктесий пассивен, и наоборот. Напряженность между историком Ктесием и деятелем Ктесием уступает теперь место определенной смеси этих двух факторов. В очень умном изложении Ктесий как историк утверждает, что он просто действовал по приказу царя; как деятель Ктесий принужден вставить элементы в письменный текст.
Единственное упоминание о Ктесии за пределами «Артаксеркса» содержится в работе De sollertia animalium («О разумности животных»), диалоге на тему о том, какие животные умнее — сухопутные или морские. Несколько искусственное деление на эти две группы, а также отсутствие умозаключений могут указывать на то, что помимо цели дискредитировать отказ стоиков признавать разум у всех животных (ср. De soll. anim. 1-8. 959b-965e), Плутарх шутливо излагает аргументы этой работы, их порядок и использование анекдотических примеров. Ближе к концу доводов в пользу земных животных подключается этот отрывок в рамках аргументации собеседника Аристотима (De soll. anim. 21.974 e):

Сразу же после этого раздела Плутарх утверждает, что ливийцы смеются (καταγελῶσι) над египтянами за то, что они рассказывают удивительную историю о сернобыке: что он испускает крик, когда поднимается собачья звезда (Сириус). Это сопоставление может намекнуть на то, что эти истории не следует воспринимать всерьез. Эти примеры могут быть приведены в шутку, словно для показа, что аргумент в пользу рассмотрения животных как рациональных существ включает противоположную мысль о том, что иррациональными (или легковерными) существами являются и некоторые люди. В самом деле, когда мы доходим до второй части дебатов, оратор Федим обещает (De soll. anim. 22.975 D) не использовать египетские басни или непроверенные сказки об индах или ливийцах (οὔτ 'Αἰγυπτίων μύθους οὔτ' ἀμαρτύρον … ἢ Λιβύων διηγήσεις); в конце своей аргументации (De soll. аnim. 36.985 c), однако, Федим извиняется за использование примеров из области мифов (μῦθον), выходя «за пределы вероятности» (πορρωτέρω τοῦ πιθανοῦ). Поэтому контекст делает ссылку на Ктесия не совсем искренней, так что говорящий может даже не поверить в это сам.

Ктесий у других авторов

Давайте теперь рассмотрим, что мы знаем о Ктесии и его сочинениях из других источников.
В древности Ктесий был известен главным образом двумя вещами: своими писаниями и пребыванием при дворе Артаксеркса II в качестве врача (Suda, s. v. Κτησίας, κ 2521 Adler ~ Tzetz. Chil. 1.82–6). Его «Персика» (персидские дела) была очень амбициозным проектом, охватывающим период от легендарного ассирийского царя Нина (FGrH 688 F 1 = Diod. 2.1.4-2.7.1) до Артаксеркса II в двадцати трех книгах. 398/7 год до н. э. был последним годом, упомянутым в его работе (Diod. 14.46.6), завершаясь рассказом об отъезде самого Ктесия из Персии.
Работа разделялась на несколько частей. Книги 1-6, посвященные доперсидской истории и иногда называемые ассирийскими (Страбон 14.2.15), в основном известны нам через Диодора (1.56.5–6, 2.1–28, 2.31.10–2.34.6) и из фрагментов Николая Дамасского (Exc. de Insid. p. 3.24 de Boor = FGrH 90 F1, Exc. de Virt. p. 329.16 Büttner–Wobst = FGrH 90 F2, Exc. de Insid. p. 4.23 de Boor = FGrH 90 F3, Exc. de Virt. p. 330.5 Büttner–Wobst = FGrH 90 F4, Exc. de Virt. p. 335.20 Büttner–Wobst = FGrH 90 F5, Exc. de Insid. p.23.23 de Boor = FGrH 90 F66). Они в свою очередь были разделены на три тома ассирийской истории (книги 1-3) и три тома мидийской истории (книги 4-6).
Мы знаем содержание книг 7-23 из резюме византийского патриарха и ученого Фотия (810 — ок.893 г. н. э.). В своем сочинении Βιβλιοθήκη (Библиотека) Фотий кратко изложил «Персику», а также книгу Ктесия «Индика» («Индийские вопросы», и включил обе эпитомы в 72‑й кодекс своей работы. Вот что говорит Фотий о работе Ктесия (Bibl. cod. 72, p. 35b35–36a6):

Фотий, по–видимому, предполагает, что работа разделялась на гексады. Первые шесть книг («Ассириака») касались дел, предшествовавших персам. Следующие шесть книг были посвящены истории Персии вплоть до смерти Дария. Казалось бы, воцарение Ксеркса обозначило книгу 13 (FGrH 688 F 13.24), и эта гексада продолжалась до смерти Дария II в книге 18 (см. FGrH 688 F 15.56). Последний раздел (книги 19-23), повествующий о событиях правления Артаксеркса II, не образует гексаду. Это может означать, что проект не был завершен Ктесием.
Лечение царя, по–видимому, не было главной причиной присутствия Ктесия при дворе: Фотий (Bibl. 72 p. 44 a 31= FGrH 688 F 27.69) утверждает, что Ктесий был врачом Парисатиды (ἰατρὸς ὢν Παρυσάτιδος). Поскольку мы слышим, как правило, о греческих врачах, лечивших персидских цариц (Демокед и Атосса: Hdt. 3.133-4; Аполлонид Косский и Амитида: FGrH 688 F 14.44), можно не ошибиться, предположив, что Ктесий был в значительной степени задействован для ухода за Парисатидой. Все греческие врачи в Персии, о которых мы знаем, пользовали знатных мужей (Демокед лечит Дария I: Hdt. 3.132, и Аполлонид Косский спасает Мегабиза: FGrH 688 F 14.34) и используются на службе у женщин. О роли врача при дворе Ахеменидов см. Xen. Cyr. 8.2.24. Другими врачами были египтяне (ср. Hdt. 3.129). Ктесий оказал помощь царю тогда, когда он случайно оказался на месте сражения, вероятно сопровождая царскую свиту (Ср. Curt. Ruf. 3.3.22–5, Plut. Alex. 43.2).
Плутарх, по–видимому, не знает, что Ктесий был пленником в Персии. Диодор (2.32.4) — единственный источник, который упоминает обстоятельства, приведшие Ктесия на службу к великому царю, и единственный, кто упоминает о плене:

Вряд ли Ктесий был взят в плен в битве при Кунаксе. Трусделл Браун предполагает, что Ктесий был захвачен во время восстания Писсуфна (414 г. до н. э.). Ян Стронк, Ллевеллин–Джонс и Робсон предполагают, что это произошло во время восстания Аморга (началось около 413 года до н. э.). Все эти объяснения носят умозрительный характер и предполагают слишком длительный перерыв между предполагаемым пленением Ктесия и службой при дворе царя (по одной из версий, в основном на службе у сатрапа Тиссаферна). В самом деле, возможно, что Ктесий никогда не утверждал, что был захвачен в плен: можно было бы предположить, что этого рода история была обнаружена в какой–то форме в эпитоме Фотия, если врач остановился на этих обстоятельствах.
Словарь, употребляемый Диодором, полностью его собственный: фраза γενόμενος αἰχμάλωτος (‘взятый в плен') и ее варианты появляются в других местах его работы (2.44.2, 9.2.3, 9.33.4, 12.p.1.64, 12.57.1, 12.72.6, 17.68.5). Можно с уверенностью предположить, что при отсутствии каких–либо других сведений, касающихся попадания Ктесия в плен, и учитывая интерес Диодора к военнопленным, наблюдаемый в других местах, эта картина Ктесия–военнопленного была результатом его собственной интерпретации. Если это так, то Диодор не располагал более достоверной информацией, чем мы, об обстоятельствах, приведших Ктесия в Персию. Предположение Диодора, однако, может показаться основанным на некотором сходстве между рассказом Ктесия и Геродота о Демокеде Кротонском, как отмечалось выше. Пьер Бриан, вероятно, прав, предполагая, что Ктесий был нанят по контракту и приглашен ко двору царя из–за своих медицинских навыков. Ктесий был не только современником Гиппократа Косского (floruit в 420 до н. э.), но также был связан с ним как Асклепиад (FGrH 688 T4 = F 67 и Plat. Phaedr. 270c; Prot. 311b).
Рукописи Диодора читают «семнадцать лет» (ἑπτακαίαδεκα) о сроке, который Ктесий провел в Персии. Эта цифра фигурирует также у Цеца (Chil. 1.85–9 = 1.82–6), который, как известно, читал Диодора. Возможно, что это число является выдумкой, исходящей от врача, якобы для показа своего превосходства над любым другим предшественником в его пребывании в Персии. Однако, возможно, что ни Ктесий, ни Диодор не пользовались этой цифрой. Поправка к тексту «семь лет» (ἑπτὰ ἔτη), предложенная Карлом Мюллером и принятая Робертом Дрюсом и Бигвуд, может быть поддержана и нами. Это означало бы, что Ктесий начал свое пребывание с приходом к власти Артаксеркса (405/4 до н. э.). Возможно даже, что другой древний читатель — Диодор или источник, который он использовал, — предположил, что пребывание Ктесия в Персии было более продолжительным и началось в царствование Дария II. Поэтому он ошибочно изменил цифру на «семнадцать».
Ктесий, несомненно, покинул Персию в седьмой год правления Артаксеркса (398/7 до н. э.), и эта подробность, возможно, присутствовала в самой работе. Читатель, возможно, неправильно понял, что это означает, что он провел семь лет при дворе. Однако все события, описанные Ктесием в связи с его личным присутствием в Персии и описанные в рассказе Плутарха, относятся к периоду между 401 и 398/7 годами до н. э., т. е. по–видимому, Диодор и древние не были уверены в продолжительности пребывания Ктесия в Персии.

Ненадежность Ктесия

Как мы видим из рассказа Плутарха, Ктесий, по–видимому, имел очень дурную репутацию в древности с точки зрения надежности его сообщений. Однако большая часть критики была направлена именно на его «Индику».
Как мы узнаем из наших источников и из резюме Фотия в частности, «Индика» имела уникальный характер описания, более соответствующий парадоксографической литературе, описывающей этнографические, географический, ботанический и зоологический аспекты Индии (FGrH 688 F 45-52). Она включала некоторые вымышленные истории об экзотических людях и существах, вроде племени собакоголовых людей (Κυνοκέφαλοι: FGrH 688 F 45.37) или единорогов (FGrH 688 F 45.45, ср. F 45q) помимо описания реальных животных вроде слона (FGrH 688 F 45.7, 15) или попугая (FGrH 688 F 45.8). Ктесий, возможно, включил в «Индику» больше подлинного этнографического материала, но он был менее интересен Фотию или любому другому эпитоматору.
В другом месте я рассматривал возможность того, что изначально «Индика» была частью Персики. Интересный отрывок, упомянутый Диодором (2.16.2-4), кажется введением в Индию, в контексте доклада об этой области Семирамиде и людей, которые убедили ее напасть на страну. Если Диодор действительно приводит здесь сокращенную версию Ктесия, то можно сделать два возможных вывода: «Персика» в этом месте намеренно ссылается на другую работу Ктесия. Кроме того, «Индика» на самом деле была именно этим отступлением, самостоятельной книгой по образцу второй книги Геродота. Кроме того, если раздел об Индии, который позднее был отделен от остальной части работы, был написан еще до «Персики», чтобы создать единую самостоятельную работу, он вскоре был включен в «Персику». Тем не менее, он все еще сохранял свое особое место в этой работе, предположительно в виде экскурса, опять как вторая книга Геродота.
Как увлекательная и замкнутая единица сама по себе, «Индика» вскоре должна была достичь популярности, которая затмила остальную часть ктесиевой «Персики». Изображения в этом томе должны были стать самыми известными сценами Ктесия, о чем свидетельствует ряд древних ссылок на них. К несчастью, эта популярность выставила Ктесия в негативном свете как автора, что, вероятно, привело к исчезновению «Персики» и к дурной репутации ее автора.
Аристотель (HA 8. 606a8) — самый ранний писатель, который утверждает, что Ктесий не очень надежен (οὐκ ὢν ἀξιόπιστος). Аристотель ссылается на «Индику» Ктесия, указывая на его заведомо неверное утверждение, что в Индии нет свиней. Однако, как и Плутарх, Аристотель, ставя под сомнение изображения Ктесия, тем не менее неоднократно ссылается на труд своего предшественника (Cм. также Arist. HA 2.1.501a о мартихоре, и HA 3.523a, GA 2.736a о неверных выводах Ктесия о сперме слонов). Точно так же в имперский период оспаривание Лукианом претензии Ктесия на аутопсию (VH 1.3) относится к «Индике». В одной из следующих сцен своей собственной работы (VH 2.31) Лукиан высмеивает как рассказы путешественников, так и мифические повествования и изображает Геродота и Ктесия как вечно наказываемых за их ложь (Lenfant T 11hß. Лукиан озабочен мифической ложью Ктесия и Геродота также в Philops. 2 = Lenfant T 11hy). Авл Геллий (NA 9.4.1–12) включает Ктесия в свое описание «полных чудес и рассказов, неслыханных, невероятных историй’ (miraculorum fabularumque pleni, res inauditae) греческих книг, которые он видел в Брундизии; после первоначального энтузиазма Геллий вскоре признает их никчемными писаниями, которые не вносят в жизнь ничего полезного. Очевидно, что Ктесий отождествлялся в древности с парадоксографической литературой.
Аристотель (Polit. 5.8.14.1312a) ссылается на сцену, известную из Персики Ктесия, касающуюся женственности последнего ассирийского царя Сарданапала, и не верит и ей (εἰ ἀληθῆ ταῦτα οἱ μυθολογοῦντες λέγουσιν, «если вещи, рассказанные мифографами, являются правдой»). Лукиан (Quom. Hist. conscr. 39), распространяет свое недоверие к Ктесию и на «Персику». По его мнению, на Ктесия оказывало давление его положение при дворе Великого царя, и, якобы он был вынужден льстить из страха, нарушая свой долг историка сообщать правду (ср. Tac. Hist. 1.1.1, An. 1.1.2). Хотя Лукиан не упоминает конкретно Ктесия, очевидно, что он является тем, о ком упоминается:

Из краткого изложения Фотия в книгах 7-23 следует, что «Персика» была честным и беспристрастным произведением, которое не изображало Артаксеркса II (или какого–либо персидского царя) в совершенно благоприятном свете. Следуя логике Лукиана, «Персика», вероятно, была написана в греческой стране, вне досягаемости и контроля монарха. Трудно точно установить дату ее публикации, но она должна была предшествовать использованию ее Ксенофонтом в его Анабасисе, то есть в конце 380‑х или начале 370‑х годов до н. э. С другой стороны, «Индика» с ее инсинуациями и двусмысленностями, облаченными в экзотику и фантастику, возможно, была составлена в Персии — если мы продолжим следовать логике Лукиана. Действительно, некоторые современные сцены при дворе, включенные в более поздние книги «Персики», упоминаются во фрагментах «Индики» в качестве намека. Например, в Art. 19.4, взятом из «Персики», говорится о небольшой птице, называемой rhyntakes, размером с яйцо, не выделяющей экскрементов (γίνεται μικρὸν δὲ ἐν Πέρσαις ὀρνίθιον, ᾧ περιττώματος οὐδέν ἐστιν) и используемой в качестве орудия убийства Статиры. Это описание соответствует элементам, содержащимся в одном эпизоде «Индики» (F 45.34), где описывается маленькая птичка под названием dikairon, размером с яйцо куропатки, которая закапывает свои экскременты, чтобы их не нашли (καὶ ὄρνεόν φησιν ἐπικαλούμενον δίκαιρον … τὸ μέγεθος ὅσον πέρδικος ᾠόν. τοῦτο τὸν ἀπόπατον κατορύσσει, ἵνα μὴ εὑρεθῇ). Ср. Авл Геллий NA 4.41. Аналогичным образом, описание напитка, используемого царем на допросах (F 45.31), напоминает использование вина в Art. 15.4. Ср. Diogenianus, 7.28: Οἶνος καὶ ἀλήθεια: Εὔανδρος παρὰ τοῖς Πέρσαις φησὶν οὐ βασάνοις ἐξετάζεσθαι, ἀλλὰ μεθυσκομένους, «Вино и правда: Эвандр говорит, что у персов допрашивают не пытая, а опьяняя».
«Индика», возможно, была написана во время пребывания Ктесия в Вавилоне (400-398 гг. до н. э.). Есть несколько аргументов в его пользу: описание мартихоры (FGrH 688 F 45daßy) напоминает дракона Мардука на воротах Иштар в Вавилоне. Ктесий утверждает, что видел, как слон сместил финиковую пальму в Вавилоне (FGrH 688 F 45ba); существует разница между индийскими пальмами и вавилонскими (FGrH 688 F 45.29).
Высказывания Плутарха и Лукиана во многом подействовали на негативную оценку работы Ктесия современной наукой. Хор задает Якоби (gleich Null, «равен нулю»). С другой стороны, другой современный взгляд пытается иначе оценить исторические писания Ктесия и восстановить его репутацию историка.

Многословный стиль Ктесия

Плутарх указывает на склонность Ктесия к пространным сообщениям (особенно в отношении смерти Кира). Известность о ктесиевом многословии упоминается в нескольких древних суждениях. Пс.-Деметрий (De eloc. 209–212) утверждает, что некоторые «упрекают Ктесия в болтливости из–за его повторов (διλογία)»; он допускает, что иногда, хотя и не всегда, эти цензоры обвиняют его справедливо. В качестве примера он приводит сцену сообщения о смерти Кира Младшего Парисатиде (216). Этот краткий пример показывает, что диалоги Ктесия были продолжительными в соответствии с методом медленной передачи информации (Plut. Art. 15.4). Диалоги Ктесия не имели сократовской цели откровения. Еще раз в фрагментах Ктесия это проявляется в FGrH 688 F 13.13 (Фотий): Камбиз спрашивает евнуха Таниоксара о самозванце/маге, и ему дается уклончивый ответ («а кто он по–нашему еще?» ), что не раскрывает ни истину, ни личность мага. По данным Пс.-Деметрия, посланник не говорит о трагической судьбе Кира прямо, а скорее держит внутреннюю аудиторию (Парисатиду), а также внешнюю аудиторию (читателя или слушателя, τὸν ἀκούοντα) в подвешенном состоянии, с целью создания драматического эффекта. На читателя воздействует ἐναργεία, или «живое изложение», поскольку раскрытие произошедшего должно быть построено на боли и страдании Парисатиды. Представление Ктесия воспринималось как словесный понос.

Поэтические мифы или личные наблюдения?

Осуждение Плутархом «мифического» (τὸ μυθῶδες) элемента в сочинении Ктесия находит параллель и в других источниках. Фотий отчитывает Ктесия (Bibl. Cod. 72 p. 45a5) за то, что он не держится в стороне от «мифических историй» (τῶν … μύθων … οὐδ ἀφίσταται οὗτος), особенно в «Индике». Он также упоминает его «характер, близкий к мифическим прикрасам» (τὸ ἐγγὺς τοῦ μυθώδους). Страбон (2.1.35) называет творчество Ктесия (и других) «преднамеренным плетением мифов … посредством умышленного изобретения невозможного» (μύθους παραπλέκουσιν ἑκόντες … πλάσει τῶν ἀδυνάτων). В другом месте рассказ Феопомпа (FGrH 115 F 267) о воронах предпочтительнее аналогичной истории Ктесия (688 F 36). Несмотря на настойчивое утверждение Тимоти Питера Уайзмена, что Ктесий демонстрировал категорию лжи, связанную с рассказами путешественников, ясно, что Ктесий также связан с ложью физической невозможности, отображаемой в мифах.
Применяя этот элемент к рассказу Ктесия, мы рассматриваем его как своего рода поэта. Именно так относится к нему Пс.-Деметрий (De eloc. 215): «этот поэт — а поэтом его можно назвать с полным основанием» (Καὶ ὅλως δὲ ὁ ποιητὴς οὗτος – ποιητὴν γὰρ <ἂν> αὐτὸν καλοίη τις εἰκότως). Страбон делает творчество Ктесия похожим на поэзию (11.6.3) или на мифы под видом истории (2.1.35); можно вспомнить, что знаменитая сцена индийских «догхедов» была частью поэтической традиции. По словам Страбона, они появляются как Κυνοκεφάλους у Эсхила и как Ἡμίκυνες у Гесиода. (См. FGrH 688 F 45.37–43, F 45oβ; F 45pα; F 45pβ; ср Aul. Gell. NA 9.4.9). Геродот использует тот же образ (4.191).
Страбон (11.6.2–3) критикует авторов, которые писали о древних делах Персии, Мидии и Сирии из–за их любви к басням (φιλομυθίαν). Этот ярлык подходит Ктесию, как и деление на персидский, мидийский и сирийский (т. е. ассирийский) логосы. Важно отметить, что Страбон утверждает, что эти авторы, подобно мифографам, стремились развлекать людей:

Описание Страбона перекликается с лукиановой критикой Ктесия в VH 1.3, что он писал о землях Индии и ее населении и о вещах, которых он не видел сам и не слышал от правдивых лиц (συνέγραψεν περὶ τῆς ᾽Ινδῶν χώρας καὶ τῶν παρ᾽ αὐτοῖς ἃ μήτε αὐτὸς εἶδεν μήτε ἄλλου ἀληθεύοντος ἤκουσεν). Эти утверждения настолько похожи друг на друга, что в обоих случаях, скорее всего, подразумевается отмена первоначального заявления о ктесиевой аутопсии.
Фотий в приведенном выше отрывке проводит различие между Ктесием–очевидцем и Ктесием–слушателем. Это различие может восходить к геродотовскому разделению надежности ушей и глаз (Hdt. 1.8). Однако можно заподозрить, является ли эта формулировка строго той, которую использовал Ктесий. Большая часть «Персики» (книга 1 — середина книги 18) рассказывает истории, которые Ктесий не мог видеть сам. Следовательно, утверждение, что врач был свидетелем всего того, о чем он сообщал (τῶν πλειόνων ἃ ἱστορεῖ αὐτόπτην) не является точным, и более уместна для историка, описывающего свой собственный период. Это может быть собственное добавление и Фотия.
Это акцентирование на аутопсии в работе Ктесия перекликается с тем значением, которое придавал ему Плутарх (Art. 1.4), и с фактом присутствия врача. Однако, согласно одному отрывку, Ктесий, по–видимому, также упоминал об опоре на письменные документы. Диодор (2.32.4) утверждает, что Ктесий утверждал, что исследовал царские архивы, в которых персы размещали свои древние записи в соответствии с определенным обычаем, и, изучив их, он передал информацию грекам (οὗτος οὖν φησιν ἐκ τῶν βασιλικῶν διφθερῶν, οἱ ἐν αἷς Πέρσαι παλαιὰς τὰς πράξεις κατά τινα νόμον εἶχον συντεταγμένας, πολυπραγμονῆσαι τὰ καθ ἕκαστον, συνταξάμενος ἱστορίαν καὶ τὴν εἰς τοὺς Ελληνας ἐξενεγκεῖν). Трудно себе представить, чтобы Ктесий дважды написал одно и то же общее утверждение, один раз описав свой метод как основанный на аутопсии и слухах, а другой как опирающийся на письменные свидетельства. Поэтому кажется, что Диодор и Фотий ссылаются на один и тот же оригинальный отрывок, но каждый передает его по–разному. Он, вероятно, был взят из начала «Персики» и повторен в издании Фотия. Казалось бы, с изображением Диодора что–то пошло не так. Кроме того, критика Лукиана, что ложь Ктесия была неизбежным результатом его положения при дворе великого царя, по–видимому, не согласуется с утверждением Ктесия, что он консультировался с письменными трудами. В BNJ 696 я написал о потенциально двух соответствующих отрывках в Diod. 2.22.5 (вероятно, искаженная передача Hdt. 2.106) и Agathias 2.26 (вероятно, взятого из Diod. 2.32.4). Можно отметить, что сасанидская практика ведения записей (и указов) в архивах была обусловлена иностранными обычаями, а не местными традициями, о чем свидетельствует происхождение daftar, «книга», от греческого διφθέρα, «кожа». Кроме того, существование этих царских архивов с документами вызывает недоверие, и поэтому некоторые ученые сомневаются в существовании зависимости Ктесия от них.
Итак, Ктесий подчеркивает значение аутопсии, и то же впечатление производит на нас и Плутарх. Конечно, Ктесий как в «Персике», так и в «Индике» (FGrH 688 F 8, 15.51, 45.24,45g), настаивает на аутопсии даже в отношении фантастических существ (FGrH 688 F 45.15, 45dß, 45dy: мартихора как зверь–людоед). Большинство его фактов, по–видимому, были получены от солдат, купцов, чиновников, придворных. Главным информатором Ктесия была Парисатида, врачом при которой он, вероятно, состоял. Фотий заявляет (FGrH 688 F 15.51): «автор утверждает, что узнал об этом от самой Парисатиды» (φησιν ὁ συγγραφεὺς αὐτὸς παρ᾽ αὐτῆς ἐκείνης τῆς Παρυσάτιδος ταῦτα ἀκοῦσαι).

Пристрастность, филотимия и преувеличение собственной роли

Склонность Ктесия к Спарте можно увидеть в своеобразном порядке, который помещал сцены сражений при Платеях и Саламине в обратной последовательности (FGrH 688 F 13.28–30), что якобы давало спартанцам больше заслуг в изгнании персов. Книд, его родина, был дорийским городом и членом дорийского пентаполиса в Малой Азии (Hdt. 1.144). Жители города считали себя апойкоями Спарты (Hdt. 1.174), а с конца V века до н. э. Книд служил для спартанцев морской базой. После ухода из Персии Ктесий, как говорят, вернулся в Книд и Спарту (FGrH 688 F 30.74).
По–видимому, преувеличение Ктесием своей роли в спасении жизни царя отражена в рассказе о смертельном ранении Кира Великого (FGrH 688 F 9.7), который также был унесен с поля боя. Ктесий, возможно, придумал эту историю, чтобы подчеркнуть тот факт, что именно врач теперь спас жизнь Артаксеркса, а не люди Кира, которые его не спасли. Следуя предположению Бигвуд, награда Ктесию от царя за это деяние могла включать дар меча, упомянутого в «Индике» (FGrH 688 F 45.9), наряду с мечом от Парисатиды. Если это так, то Ктесий упоминал об этих почестях дважды: в разделе «Индика» и в самой «Персике». Так Ктесий включил указание на самого себя (а также на Артаксеркса и Парисатиду) в относительно раннюю часть работы и в экскурс (если предположение, что «Индика» была частью Персики, верно), задолго до фактического момента, когда это событие имело место в повествовании. Аналогично Геродот упоминает о своем пребывании в Египте (2.13, 28-9) еще до того, как он рассказывает о походе Камбиза.

Сокращение Ктесия

Необходимость Плутарха сжимать описание Ктесия совпадает с судьбой его работы. Помимо его распространения в трех книгах, Страбон также свидетельствует о разделении на две части (14.2.15), что означало бы, что «Индика» ходила отдельно. Например, мы знаем (Suda, s.v. Παμφίλη, π 139 Adler), что Памфила из Эпидавра (floruit в середине первого века н. э.) составила эпитому Ктесия в трех книгах (Επιτομὴν Κτησίου τῶν ἐν βιβλίοις γ’). Можно было бы предположить, что они соответствовали Ассириаке, Персике и Индике. Если какая–либо из этих эпитом (либо составленная Памфилой, либо подобная ей) дошла до Фотия, то более вероятно, что это была эпитома «Индики». Метод эпитомизации Памфилы оказал воздействие на Фотия, который упоминает его в cod. 175 «Библиотеки». Вот почему фон Крист предполагает, что эта эпитома была использована Фотием также в его резюме «Персики». Ср. FGrH 688 F 14a = Steph. Byz. s. v. κυρταία (упоминание об изгнании Мегабиза в книге 3 (sic!) «Персики»: γ Περσικῶν).
Стронк полагает, что патриарх не читал эпитому «Персики», потому что он сказал бы об этом, и потому что он использовал оригинальный текст Ктесия для своего Лексикона. Однако оба предположения не являются необходимыми. Если правда, что Фотий имел версию, над которой работал другой читатель, это могло бы объяснить его тревогу по поводу резкого изменения правил и его комментарий о непоследовательном использовании ионийских форм. Кроме того, Фотий сообщает, что удовольствие от истории Ктесия заключается в разработке сюжетов, в которых есть «неожиданный» элемент (ἀπροσδόκητος). Вполне возможно, что этот компонент непредвиденных поворотов событий выглядел еще более драматичным в скелетном сокращении «Персики». Стронк допускает, что Фотий действительно использовал полную, но кем–то переданную и поэтому возможно измененную копию работы Ктесия.
Кроме того, Фотий продолжает утверждать (Bibl. Cod. 72 p. 45a20) что в «Индике» Ктесий склонен часто использовать ионийский диалект (ἐν οἷς μᾶλλον ἰωνίζει). Справедливость этого утверждения может быть доказана тем фактом, что, подражая своему книдийскому предшественнику, Арриан написал свою собственную «Индику» на ионийском диалекте, даже назвав Ктесия формой Κτησίης (3.6), тогда как в Анабасисе у него стоит Κτησίας (5.4.2). Утверждение, что Ктесий чаще использовал ионизмы в «Индике», вероятно, усиливает предположение, что эта работа циркулировала независимо, как только была отделена. Поэтому копия «Индики» Фотия имела иную традицию передачи, которая сохранила многие из первоначальных ионизмов, в отличие от его «Персики», которая была переработана, когда достигла Фотия. Если это верно, то вполне возможно, что Персика, имевшаяся в его распоряжении, была эпитомой или сокращенной формой оригинала. Папирус Oxy XXII 2330 (II век н. э. = F 8b*), содержащий письмо Стриангея к Заринее, рассматривается как отражение ipsissima verba врача, базируясь на фразе у Пс.-Деметрий (De eloc. 213). Если это подлинный фрагмент, то Ктесий, по–видимому, писал на аттическом диалекте или на менее строгом ионийском.

Ктесий и его повествовательный мир

Игривое использование Плутархом некоторых образов Ктесия как метапоэтических явно не встречается в наших других источниках, касающихся работы врача. Однако один пассаж потенциально уместен. Это изображение Ктесия, пишущего письма к Эвагору и Конону (FGrH 688 F 30.72-3). В версии Плутарха (ст. 21.2-4) Ктесий появляется как изменяющий письмо Конона. Его соприкосновение с реальными историческими фигурами через письмо соответствует его взаимодействию с историческими фигурами через его сочинение. Если в начале своей работы он утверждал, что в своем сочинении он передаст «грекам» (Диодор) то, что он слышал «от персов» (Фотий), то здесь его посредническая роль становится очевидной: он передает письма от двора посланникам, а письмо от царя Конону.
Кроме того, актуальность его письменного исторического труда для его собственного поколения можно увидеть в другой особенности его «Персики». Подобно Геродоту, Ктесий использовал исторические сцены, чтобы воспроизвести будущие события в своей собственной жизни. Ктесий сделал это, дублируя имена исторических современных деятелей и передавая их лицам далекого прошлого. У него также ранняя сцена намекает на более позднюю. Например, в своем восстании против Афин (FGrH 688 F 14.45) кавнийцы готовы отдать себя персу Зопиру, но отказываются сдаться афинянам. Один из жителей города, Алкид, убивает Зопира камнем, брошенным ему в голову, и распят матерью царя (и бабкой Зопира). Существование большого сходства между этим эпизодом и эпизодом с участием Кира Младшего (кавниец, смертоносный камень и наказание царицей–матерью, см. выше и Art. 14.9-10) приводит к неизбежному выводу, что Ктесий хотел, чтобы они перекликались друг с другом.

Чтение текста Ктесия у других авторов

Постоянное сравнение Ктесия с другими авторами неоднократно встречается в античности. Об этом свидетельствует контраст у Фотия (FGrH 688 F 16.62) между Ктесием и Геродотом относительно обращения персов с трупами; этому утверждению соответствует Диодор (2.15.1–2).
Если Ктесий не включил явную ссылку на Геродота, то эти упоминания его предшественника являются примером реакции читателя на его текст, вставленный в качестве способа понять его описания. Знакомство читателя с Ксенофонтом можно также увидеть в приеме древними Ктесия, как мы уже отмечали выше в случае Плутарха. Во–первых, дата «акмэ» Ктесия установлена Евсевием (Chron.: Olymp. 95.1) и Фотием (Bibl. cod. 72 p. 36a6) через Ксенофонта. Фотий утверждает, что Ктесий процветал «во времена Кира, сына Дария и Парисатиды, который был братом Артаксеркса и которому было передано Персидское царство» (ἤκμασε δὲ ἐν τοῖς χρόνοις Κύρου καὶ ἐκ τοῦ Δαρείου Παρυσάτιδος, ὃς ἀδελφὸς Αρτοξέρξου, εἰς ὃν Περσικὴ ἡ βασιλεία κατῆλθεν, ἐτύγχανεν). Приведенное здесь описание отношений Кира с его родителями перекликается с рассказом Анабасиса 1.1.1 (Δαρείου καὶ Παρυσάτιδος γίγνονται παῖδες …) и изображение βασιλεία, переданного Артаксерксу, напоминает описание в Анабасисе 1.3.1. Факт, что Кир Младший умер в 401 году до н. э., а Артаксеркс правил очень долго, делает первый хронологический показатель более определенным. Во–вторых, Дионисий Галикарнасский (De comp. verb. 10) объединяет двух авторов не только в плане хронологии, но и в эстетической оценке: стиль обоих приятен, но лишен красоты (ἡδέως . . . οὐ μὴν καλῶς).
В следующем разделе будет более подробно рассмотрена коррекция Плутархом доклада Ктесия, основанная на сравнении с другими текстами.