5. Цицерон как исследователь

В дополнение ко многим изолированным историческим заявлениям, работы Цицерона также содержат некоторые связные исторические изложения, вроде истории римской политии во второй книге De re publica (2.4-64) или изображение последних дней Л. Лициния Красса, консула 95 г., в третьей книге De oratore (3.1-8). Разработка этих глав требует соответствующих исторических исследований, но они уже не могут быть подробно реконструированы из–за редкого упоминания противоречий в историографической литературе или источниках, используемых Цицероном для подготавливаемых к публикации сочинений вроде De oratore и De re publica.
Цицерон, например, в истории политии в De re publica ссылался на Катона и Полибия, но насколько далеко простирается их влияние на его изложение, из–за отсутствия более точных указаний остается в тумане. В третьей книге De oratore в качестве источника последних дней Л. Лициния Красса упоминается лишь одно senatus auctoritas, которое, однако, вряд ли может быть единственным свидетельством, использованным здесь Цицероном (De orat. 3.5).
Поскольку в философских трудах Цицерон обычно представляет только его результаты, но не способ решения исторических проблем, эти работы, не говоря уже о выступлениях, на самом деле не обнаруживают его подход к прояснению подобных проблем. С другой стороны, письма к Аттику позволяют заглянуть в деятельность Цицерона–исследователя, поскольку в них он упоминает некоторые из исторических проблем, с которыми ему приходилось сталкиваться при составлении или подготовке собственных произведений.
Особого внимания заслуживает переписка Цицерона с Аттиком о десяти послах, отправленных сенатом в Коринф в 146 году к Л. Муммию, и письмо Цицерона об идентичности двух Гаев Фанниев, сыновей Марка и Гая. В обоих случаях, в отличие от большинства других, источники, используемые Цицероном, и трудности, возникшие в ходе расследования, и их решение, могут быть определены, по крайней мере частично, с некоторой надежностью.

1) Десять легатов к Муммию

Совершенно уникальное представление о работе Цицерона над историческими вопросами дает нам его переписка с Аттиком, относящаяся к периоду с конца мая по начало июня. В то время Цицерон планировал создать диалог по примеру Дикеарха, в котором члены сенатской комиссии, посланной в Коринф к Муммию в 146 году, должны были обсудить политико–философскую тему, возможно, в связи с завоеванием и разрушением Коринфа (Attic. 13.30.2).
С этой целью Цицерон сначала должен был идентифицировать членов этой комиссии. Он сам знал о трех из десяти посланников, но так как он находился в Тускуле, где условия для детального исторического расследования были довольно неблагоприятными, он обратился к Аттику с просьбой узнать имена других послов.
Сам Цицерон уже консультировался с сочинением Полибия, которое, по–видимому, он имел в Тускуле в наличии, но должно быть заметил, что тот не назвал имен «десяти легатов».
Из других источников Цицерону было известно, что консуляр Постумий Альбин и Сп. Муммий, брат Л. Муммия, завоевателя Коринфа, входили в число десяти легатов, и он подразумевал, что слышал от умершего в 50 году Гортензия, что в посольстве участвовал некий Г. Семпроний Тудитан.
Из десяти членов сенатского посольства 146 г. до н. э. Цицерон в начале переписки с Аттиком, как полагают, знал только троих, а именно консуляра Постумия Альбина, Сп. Муммия и Г. Семпрония Тудитана.
Помимо семи имен, которых ему еще не хватало, Цицерон хотел, чтобы Аттик проверил свои уже имеющиеся сведения и, в частности, получил информацию по вопросу, который стоял перед ним с тех пор, как он обнаружил в Liber annalis Скрибония Либона, что Г. Семпроний Тудитан, консул 129 до н. э., был в 132 г. претором. Предполагая, что Тудитан достиг претуры в установленном законом минимальном возрасте в сорок лет, он, как сразу увидел Цицерон, в 146 г., когда ему еще не было тридцати, был слишком молод, чтобы быть даже членом сената, но это было обязательным условием для участия в сенатском посольстве.
С другой стороны, Цицерон отмечает, что маловероятно, что Тудитан. который, согласно своим утверждениям, не испытывал в своей карьере неудач и в соответствии с установленном правилами возрасте легко достиг всех курульных магистратур, после квесторства не позднее, чем в 147 году (в качестве условия для участия в делегации сената в следующем году) достигнет претуры только через пятнадцать лет, хотя по закону это было бы возможно и раньше (Attic. 13.32.3).
Аттик смог передать Цицерону первую дополнительную информацию. Он вспоминал, что видел статую Авла Постумия Альбина на Истме у Коринфа. Поэтому ему и Цицерону было ясно, что консул 151 г. и историк должен был быть консуляром Постумием Альбином; Цицерон знал с самого начала о его участии в сенатском посольстве 146 г. и был рад дать этому грамотному человеку выступить в запланированном им сочинении.
После того, как личность Постумия Альбина, которого Цицерон с самого начала считал одним из десяти легатов, была теперь выяснена, оставалось решить вопрос о семи недостающих легатах и проверить информацию Цицерона о Сп. Муммии и Г. Семпронии Тудитане.
Но поскольку Аттик, по–видимому, решил ограничиться информацией об А. Постумии Альбине, да и то кроме его отождествления с консулом 151 г. Цицерону больше ничего не сообщил, тот в другом письме повторил свой вопрос о Г. Семпронии Тудитане (Attic. 13.32.3), и когда он, видимо, не сразу получает нужную информацию в ответ на этот вопрос, он посылает Аттику третье письмо, в котором он указывает, что будет уместно прояснить весь вопрос о десяти сенатских послах 146 г., просмотрев сборник резолюций сената соответствующего года (Attic. 13.33.3); это собрание должно было также включать в себя senatus consultum, которым они были назначены.
В том же письме Цицерон называет правдоподобным высказанное Аттиком предположение, что Г. Семпроний Тудитан, консул 129 г., значился в 146 г. не как сенатский посол — для чего, как сразу же признал Цицерон, он был, вероятно, слишком молод, — но как квестор или военный трибун Л. Муммия в войске у Коринфа. Но он просит Аттика внимательно изучить этот вопрос и определить, в какие годы Г. Семпроний Тудитан, консул 129 г., на самом деле был квестором или военным трибуном; в случае же, если в 146 г. он не занимал ни одной из этих должностей, следует рассмотреть, участвовал ли он в походе против Коринфа как praefectus или contubernalis Л. Муммия. На основании сведений Гортензия о том, что один Семпроний Тудитан был в числе десяти легатов, Цицерон, во всяком случае, считает, что консул 129 года, должно быть, пребывал в 146 г. перед Коринфом, хотя, возможно, и не был сенатским послом.
Что касается Сп. Муммия, то Цицерон, сообщив Аттику, что тот не входил в число десяти сенатских посланников, сделал вывод, что он был легатом в войске своего брата, и кратко и без дальнейших объяснений сообщил Аттику об этом прозрении (Attic. 13.5.1). В другом письме он поясняет (Attic. 13.6.4), что не может быть сомнений, что Сп. Муммий был у Коринфа, ибо есть еще письма, которые Сп. Муммий посылал из Коринфа своим знакомым и о которых он сам знал через недавно умершего потомка Сп. Муммия. Но так как исключено, что Сп. Муммий был одним из десяти сенатских посланников, тем более что сенат в свое время принципиально не включал в подобные посольства родственников соответствующих полководцев, скорее всего, он находился в качестве легата в войске своего брата перед Коринфом. После быстрой идентификации А. Постумия Альбина в качестве одного из легатов, функции Сп. Муммия в 146 г. для Цицерона были окончательно уточнены.
Даже неясности с Г. Семпронием Тудитаном, о котором Цицерон знал через Гортензия, что он был в числе десяти сенатских посланников, были устранены Аттиком (Attic. 13.6.4). Он подтвердил предположение Цицерона, что претор 132 г. и консул 129 г. не совпадают с сенатским посланником 146 г. Скорее всего, это был отец этого Г. Семпрония Тудитана, которого сенат в 146 г. отправил в Коринф к Л. Муммию, и это к нему, по–видимому, относятся сведения Гортензия.
Поэтому правдоподобное в глазах Цицерона предположение Аттика, который считал, Что Г. Семпроний Тудитан, консул 129 года, был в 146 г. под Коринфом, но не как сенатский посланник, а как quaestor или tribunus militum, было сделано посредством инициированнй Цицероном проверки.
С отождествлением сенатского посланника 146 г. с отцом консула 129 г. Цицерон прямо соглашается в шестом и последнем письме этой переписки (Attic. 13.4.1). Претор 132 г., добавляет он, стал квестором только в 145 г., то есть только через год после консульства Л. Муммия 146 г., и поэтому он окончательно выпадает из десятки послов.
Более того, Аттик составил список наиболее важных просопографических сведений о десятке 146 г. и направил Цицерону, так что теперь тому были известны и послы, о которых он неделей ранее, при начале переписки с Аттиком, еще ничего не знал.
В этой переписке о сенатских послах 146 г. примечательна прежде всего дотошность, с которой Цицерон стремится установить просопографические сведения о лицах, которых он не рассматривает в историческом произведении, а хочет, чтобы они выступали в качестве участников беседы в философском диалоге. Тем не менее Цицерон не хотел бы полагаться на непроверенные догадки и на свою память.
По этой причине он выступил с очень последовательной критикой своих источников. Его первоначальное представление об участии Г. Семпрония Тудитана, консула 129 г., и Сп. Муммия в посольстве основывалось на информации, полученной им от потомков этих двух лиц, а именно от Гортензия, происходившего по материнской линии от Семпрониев Тудитанов, и от недавно умершего Сп. Муммия.
Поскольку и Гортензий, и Сп. Муммий к моменту его переписки с Аттиком уже умерли, Цицерон для проверки и дополнения их сведений привлек авторитетное историческое произведение, а именно Историю Полибия (Attic. 13.30.2).
Однако, поскольку Полибий не назвал легатов, Цицерон заглянул в Liber annalis Либона, который, по всей видимости, поместил претуру Семпрония Тудитана в 132 г., что уже почти исключило его участие в сенатском посольстве 146 г.; однако, поскольку Liber annalis Либона описывала карьеру Тудитана лишь начиная с эдилитета и вполне очевидно ничего не содержала о сенатских послах 146 г., Цицерон не мог с помощью одного только этого произведения окончательно прояснить возникшие вопросы.
Соответствующая второстепенная литература не подтверждала устных сведений Цицерона; информация в Liber annalis Либона о карьере Г. Семпрония Тудитана также говорила против их достоверности. Указание Гортензия, что Семпроний Тудитан участвовал в сенатском посольстве 146 г., все же показалось Цицерону настолько весомым, что, несмотря на пробужденные Liber annalis Либона сомнения, он не хотел просто отвергать его (Attic. 13.33.3).
Внимательно изучив ход деятельности Тудитана, Цицерон счел единственно возможное объяснение, посредством которого, возможно, были бы согласованы противоречивые на первый взгляд сведения Гортензия и Либона, настолько маловероятным, что он попросил Аттика прояснить проблему с помощью официальных документов и с этой целью ознакомиться с собранием сенатских постановлений за 146 год.
Кроме того, по мнению Цицерона, необходимо было полностью изучить ход жизни консула 129 г. Семпрония Тудитана и определить, был ли он quaestor или tribunus militum в 146 г.; если же нет, то следовало проверить, был ли он в то время praefectus или contubernalis Л. Муммия.
Во всех этих случаях относимое Цицероном к консулу 129 г. заявление Гортензия, что Г. Семпроний Тудитан пребывал у Коринфа, могло согласоваться с фактом, что он еще не мог быть сенатором.
Инициированная Цицероном проверка в конце концов показала, что не консул 129 г., а его одноименный отец был сенатским посланником 146 года (Attic. 13.6.4).
Также из senatus consultum 146 г. Аттик определил, что и Сп. Муммий не входил в десятку посланников (Attic. 13.5.1).
Цицерон же, зная наверняка, что Сп. Муммий участвовал в походе против Коринфа и, по–видимому, не сомневаясь в его роли легата (Attic. 13.6.4), согласовал свои знания и результаты исследования первоисточников единственно возможным способом, заключив, что Сп. Муммий был не легатом сената, а легатом своего брата. Эта переписка с конца мая по июнь 45 года в одном отдельном случае показывает, насколько серьезно относился сам Цицерон к своему принципиальному требованию познания истории и к утверждению истины, связанному с этим требованием. Кроме того, она свидетельствует о том, что Цицерон был вполне способен раскрыть исторические подробности, которые не могли быть выяснены простым путем консультирования с одним или несколькими соответствующими историографическими работами. Но с одними работами Полибия и Либона возникшие вопросы не могли быть решены. Кроме того, необходимо было устранить неясности относительно функций Сп. Муммия и идентичности Г. Семпрония Тудитана. В целом, его исследования о сенатском посольстве 146 г. позволяют сделать вывод, что как при составлении дошедших до нас произведений, так и при подготовке запланированного, но неосуществленного диалога о десятке Цицерон не игнорировал и понимал исторические проблемы и достоверные факты.

2) Гаи Фаннии, сыновья Гая и Марка

Еще один пример взаимодействия Цицерона с историческими вопросами — его комментарии о двух современниках Гракхов, двух Гаев Фанниев, сынвей Гая и Марка. Впервые Цицерон прокомментировал обоих в 46 г. (Brut. 99-101). Только к Г. Фаннию сыну Марка после этого он возвращается несколько раз, сначала в следующем 45 году в ответ на просьбу Аттика (Attic. 12.5b), и снова в 44 г. в своем сочинении De amicitia (3) и в другом письме к Аттику (16.13a.2).
Когда в 46 г. Цицерон обсуждает в «Бруте», двух Гаев Фанниев, он указывает, что Г. Фанний сын Гая был консулом в 122 году и оставил знаменитую речь «De sociis et nomine Latino» против федерального закона Гая Гракха; этот Г. Фанний сын Гая выступал еще как народный трибун и представлял на этом посту политику Сципиона Эмилиана.
Его тезка Г. Фанний, однако, не оставил никаких речей, зато написал историческое произведение, и он был одним из двух зятьев Г. Лелия (Brut. 99). Короче говоря, тезис Цицерона в «Бруте» гласит: Г. Фанний сын Гая был консулом 122 г. и ранее народным трибуном; Г. Фанний сын Марка был историком и зятем Г. Лелия.
Очень скоро изложение Цицерона стало оспариваться, поскольку, как видно из письма Цицерона к Аттику в следующем 45 году, незадолго до этого Аттик отрицал часть этого тезиса, а именно утверждаемую Цицероном идентичность историка Г. Фанния с зятем Г. Лелия.
Цицерон ответил ему, что он находит свое мнение в «Бруте» подтвержденным в составленной М. Брутом эпитоме Истории именно этого Фанния, и кроме того, он может вспомнить высказывание Гортензия, которое также говорит в пользу его мнения о том, что историк с Фанний был зятем Г. Лелия.
Но поскольку Аттик, видимо, несмотря на данные в Эпитоме М. Брута и замечание Гортензия, видел повод усомниться в изображении в «Бруте», то в своем упомянутом письме 45 года он попросил его разрешить противоречия и прояснить вопросы, связанные с тождеством двух Гаев Фанниев (Attic. 12.5b).
Поскольку же ответных писем Аттика до нас не дошло и поскольку Цицерон — в отличие от случая сенатского посольства к Л. Муммию в 146 г. — в дальнейших письмах не возвращается к вопросу о двух Фанниях, то результат исследований Аттика нам неизвестен.
Однако Цицерон в своем позднейшем сочинении De amicitia, датированном 44 годом, вновь обращается к Г. Фаннию сыну Марка и называет его там, как и за два года до этого в «Бруте», зятем Г. Лелия. Совершенно очевидно, что исследования 45 года подтвердили это указание из «Брута».
Истинность этой части тезиса Цицерона из «Брута» отсюда может считаться надежной: Г. Фанний сын Марка был зятем Г. Лелия.
Его утверждение из «Брута», что этот Г. Фанний сын Марка был идентичен автору исторического произведения, циркулировавшего под именем Г. Фанния, не повторяется в De amicitia, но не отменяется. Почему он не вернулся к этому моменту в De amicitia, не совсем понятно. Возможно, инициированные им исследования Аттика между тем показали, что — в отличие от того, что он утверждал в «Бруте», и со ссылкой на Эпитому труда Фанния, на самый труд Фанния и на Гортензия повторил в письме к Аттику — историком был не Г. Фанний сын Марка, а его тезка Г. Фанний сын Гая. Но, похоже, Цицерон в контексте своей работы De amicitia, не указывал на это хобби зятя Лелия; действительно, из прямого заявления Цицерона, повторенного в De amicitia, можно определенно сделать вывод, что Фанний сын Марка был зятем Лелия, однако из его молчания о его деятельности как историка, разумеется, отнюдь не следует, что вопреки тому, что он сказал в «Бруте», историком был не Г. Фанний сын Марка, а его тезка Г. Фанний сын Гая, консул 122 г.
В «Бруте» Цицерон упомянул, что консул 122 года Г. Фанний сын Гая исполнял трибунат вместе со Сципионом Эмилианом. О каком–либо Г. Фаннии сыне Марка, облеченном магистратурой, он, напротив, не проронил ни слова. Только в ноябре 44 года он осведомляется у Аттика, при каких консулах Г. Фанний сын Марка был народным трибуном, добавив, что по его мнению Г. Фанний сын Марка исполнял эту должность в цензорство Сципиона Эмилиана (Attic. 16.13 a.2).
Ввиду того что в «Бруте» Цицерон связал трибунат будущего консула Г. Фанния сына Гая со Сципионом Эмилианом (Brut. 100), этот запрос Цицерона о трибунском годе Г. Фанния сына Марка и датирование этого трибуната с цензорством Сципиона Эмилиана привели к закавыке, что Цицерон теперь, в ноябре 44 г., считает народным трибуном не Г. Фанния сына Гая, как в «Бруте», а его тезку Г. Фанния сына Марка, который исполнял должность совместно со Сципионом Эмилианом.
Однако, трудно понять, насколько высказанное в ноябре 44 года предположение Цицерона, что Г. Фанний сын Марка был народным трибуном в цензорство Сципиона Эмилиана, может опровергнуть или даже поставить под сомнение его изображение в «Бруте», согласно которому его тезка, Г. Фанний сын Гая, будущий консул, исполнял трибунат вместе со Сципионом Эмилианом. Замечание Цицерона от ноября 44 г. никоим образом не противоречит его более ранним высказываниям в «Бруте», но добавляет нам сведений о том, что не только Г. Фанний сын Гая занимал пост трибуна в неизвестном году до смерти Сципиона Эмилиана в 129 г., но и Фанний сын Марка был народным трибуном вероятно в 142/141 г. в цензорство Сципиона Эмилиана.
Описание Цицерона в «Бруте», что было два Гая Фанния, сын Марка и сын Гая, примерно одинакового возраста, и что Г. Фанний сын Гая был консулом в 122 году, в то время как Г. Фанний сын Марка был зятем Лелия и историком, следовательно, не поколеблено его заявлениями в других местах, а отчество «сын Марка» для зятя Лелия даже подтверждается.
Эту удивительно недвусмысленную ситуацию смущает только не поддающаяся датировке посвятительная надпись, в которой — в прямом контрасте с заявлением Цицерона в «Бруте», что Г. Фанний сын Гая был консулом в 122 году — консулом называется Г. Фанний сын Марка: C(aius) Fanni(us) M(arci) f(ilius) co(n)s(ul) de sena(tus) sen(tentia) dedit (CIL I2 658). Поскольку коллега Г. Фанния сына Марка в надписи не упоминается, в ней отсутствует точное указание на ее идентификацию и датировку. Так как кроме консула 122 года известен только один Г. Фанний, достигший консульства (а именно в 161 году), который, однако, засвидетельствован в фастах как Г. Фанний сын Гая, то надпись консула Г. Фанния сына Марка можно отнести к консулу 122 года, чье отчество не передано в письменном виде.
Однако это решение назначить надпись консула Г. Фанния сына Марка консулу 122 г. оказалось сомнительным, учитывая, что оно прямо противоречит часто упоминаемому свидетельству Цицерона в «Бруте», согласно которому консул 122 года не Г. Фанний сын Марка, а Г. Фанний сын Гая.
Итак, сформулирована центральная проблема «вопроса Фанния»: если отнести надпись консула Г. Фанния сына Марка к одному из двух засвидетельствованных консулов по имени Г. Фанний, то расхождение с другими источниками неизбежно: либо эта надпись противоречит другому эпиграфическому свидетельству, если ее отнести к консулу 161 года, который был засвидетельствован в фастах как Г. Фанний сын Гая, либо она конфликтует с прямым свидетельством Цицерона, если ее отнести к консулу 122 года, также известному как Г. Фанний сын Гая.
Что касается этой проблемной надписи консула Г. Фанния сына Марка, то мы не знаем, современна ли она, была ли она установлена при жизни названного Г. Фанния сына Марка, или нет. Ненадежность надписей, установленных впоследствии, общеизвестна: действительно, возможно, что столь выдающаяся личность, как консул 138 г. Сципион Назика, убивший Тиберия Гракха, в надписи, установленной ему еще одним из его собственных потомков, назван цензором, хотя, как доказано, он никогда не занимал эту должность. Отсюда предположение, что надпись консула Г. Фанния сына Марка опровергает утверждение Цицерона о консуле 122 года как о «сыне Гая», по этой причине не допускается, хотя и широко распространено.
Более важным, чем принципиальное возражение против достоверности надписей в целом и отсутствие положительных указаний в надписи консула Г. Фанния для датировки его консульства 122 годом, является в данном случае другая точка зрения Разве Аттик в 45 году, сообщая Цицерону свои возражения против изложения в «Бруте» о Г. Фаннии сыне Марка, историке и зяте Лелия, не указал бы ему, что именно он — а не Г. Фанний сын Гая, как писал Цицерон в том же месте у Брута, — был консулом 122 года? Однако в ответном письме Цицерона на критику Аттика нет и следа от указания, какого можно было бы ожидать от составителя Liber annalis. Аттик, по–видимому, не обратил никакого внимания на указание Цицерона о консуле 122 г. как о «сыне Марка».
Наконец, в «Бруте» Цицерон не только хвалит Liber annalis Аттика, но и прямо использует их для этого своего сочинения. Так как в Liber annalis с большой долей вероятности содержались отчества консулов, то Цицерону было легко извлечь из этого произведения точное отчество Г. Фанния, консула 122 г., когда он в «Бруте» обсуждал обоих Гаев Фанниев. Коллегу Г. Фанния сына Гая, консула 122 г., кстати, Цицерон указывает правильно; если бы он не знал его имени наизусть и не отыскал его — например, как это видно в «Бруте», в Liber annalis Аттика, — то в том же месте у него было бы и верное отчество Г. Фанния, консула 122 г.
Учитывая, что априори ничего не говорит о том, что указание надписи предпочтительнее литературного свидетельства, что, кроме того, Аттик, похоже, не возражал против указания Цицерона на отчество «сын Гая» для консула 122 года, что Цицерон без труда смог определить верное отчество этого консула и что он, наконец, никогда не считал консула 122 года «сыном Марка», следует вместе с Цицероном в держаться отчества «сын Гая» для Фанния, консула 122 г.
Во всяком случае, надпись консула Г. Фанния сына Марка не может быть отнесена к консулу 122 г. Она либо ошибочна — из–за промаха каменщика или по незнанию заказчика — либо Г. Фанний сын Марка действительно был консулом, как указывает надпись, но, конечно, не в 122 году, о чем свидетельствует нам для Г. Фанния сына Гая Цицерон, а в год вроде 118 или 111, когда один из консулов скончался, так что Г. Фанний сын Марка был бы хорошим кандидатом на должность консула–суффекта (Gellius 13.20.9f.; Brut. 128).