Глава вторая. Место в композиции и внутреннее строение экскурсов

Экскурсы, которые предстоит нам рассмотреть, как по своей тематике, так и тем отрезкам времени, которые они фиксируют, могут быть разделены на две группы, которые мы условно назовем большими экскурсами и малыми экскурсами.
К первой группе относятся так называемые «Археология» (I, 1-21), «Пентаконтаэтия» (I, 89-118, 2) и экскурс в древнейшую историю Аттики с сообщением об аттическом синойкизме. Они содержат повествования о целом ряде событий, относящихся к различному времени, причем ни одно из этих событий не занимает в экскурсе центрального или доминирующего положения. Таким образом, каждый очерк посвящен большому периоду времени в целом.
Во вторую группу входят экскурсы о Килоне и тираноубийцах, которые наоборот посвящаются одному, выделенному особо событию. Их хронологическая протяженность весьма мала.
Предмет настоящей главы заключается в анализе места экскурсов первой группы в труде Фукидида, то есть тех целей, которым служит их включение в повествование а следовательно, непосредственных причин его и тех приемов, которые использовал для этого Фукидид, и их внутреннего строения, то есть характера каждого экскурса, его самостоятельного исторического значения и жанровых особенностей.
§ 1. Археология
Настоящий экскурс следует непосредственно за кратким вступлением и вводится Фукидидом для обоснования того факта, что война, историю которой он излагает, является μέγαν τε… καὶ ὰξιολογώτατον τῶν πϱογεγενημενών, то есть значительной и самой достойной описания (I, 1, 1), а также того, что до этой войны «не случалось ничего значительного ни в отношении войн, ни в отношении чего–либо другого» (I, 1, 2). Эти положения мы назовем предваряющим тезисом «Археологии». Экскурс посвящен истории Эллады с древнейших времен, как полагает Фукидид[1], вплоть до событий так называемой Пентаконтаэтии, то есть до создания Афинами единого флота и учреждения фороса (I, 19), сообщением о чем заканчивается основная часть экскурса. Следующие две главы представляют собой по сути дела источниковедческие замечания к тексту, так как они посвящены критике и обоснованию свидетельств, положенных в основу изложения. Цель этих замечаний — подчеркнуть источниковедческую концепцию Фукидида (в какой степени он следует этой концепции, мы увидим в ходе изложения), заключающуюся, во–первых, в констатации недостоверности устной традиции, а во–вторых, в указании на нецелесообразность использования при реконструкции древнейшей истории произведений поэтов и рассказов тех авторов, которых Фукидид называет Λογογϱάϕοι (I, 21, 1), так как они преувеличивают и приукрашивают события и заботятся не об истине, а о впечатлении, благоприятном для слуха.
Этому Фукидид противопоставляет свое изложение событий, восстановленное ἐκ τῶν ἐπιϕανέστάτων σημείων на (основании наиболее очевидных источников; I, 21, 1), которые кладутся им в основу изложения[2]. Однако эта источниковедческая концепция полностью укладывается в известное замечание Гекатея: τάδε γϱάϕω, ὥς μοι δοκεῖ ἀληθέα εἰναι· οί γὰϱ Ἑλλήνων λόγοι πολλοὶ τε καὶ γελοῖοι, καὶ ἐμοί ϕαίνονται εἰσίν (я пишу это, как мне кажется, есть в действительности, поскольку рассказы эллинов многочисленны и смешны, как мне это представляется; FHG, 332). ἡ ζήτησις τῆς ἀλήθειας (I, 20, 5) у Фукидида, как это убедительно доказано у В. Нестле[3], обусловлен его софистической образованностью[4], ею же, безусловно, объясняется отрицательное отношение к своим предшественникам и потенциальным источникам, весьма похожее на релятивизм софистов[5]. Вместе с тем, как убедительно показал А. Ф. Лосев, сущность этого релятивизма заключается в стремлении «к максимально разностороннему переживанию жизни и к максимально разностороннему ее использованию»[6]. По мнению А. Ф. Лосева, софистическая философия заключается не столько в отмене старых схем, сколько в заполнении их разнообразным новым материалом[7]. Именно это происходит с Фукидидом: он заимствует источниковедческую концепцию у Гекатея и насыщает ее содержанием, обусловленным его софистической культурой[8].
Экскурс у Фукидида составлен в значительной степени на основании мифологического материала и эпических поэм[9], вследствие чего он носит ряд черт, присущих «генеалогиям» у логографов. Так, например, следуя Гекатею, Акусилаю и Гелланику, Фукидид начинает свое повествование, в сущности, с Девкалиона (Thuc. I, 3, 2 и FHG 334, 10). Значительное место занимает история талассократии Миноса (1,4; 8, 2), Троянская война (I, 8, 4-9; 9, 3—12, 1) и события архаической истории Эллады. Черты «генеалогий» ярко проявляются в том, что события, которые восстанавливает Фукидид, он, прежде всего, разделяет на предыдущие и последующие. В изложении этих событий он постоянно опирается на генеалогии мифических героев. Как сообщает Суда (s. v. Φεϱεκύδης), среди названий, которые носило сочинение Ферекида, была ἠ Ἀττικὴ ἀϱχαιολογία ἐν βιβλίοις δέκα. Это название вполне могло быть использовано схолиастом Фукидида при комментировании соответствующей части его труда. Вторым свидетельством относительно происхождения методов Фукидида может служить пассаж у Страбона, который сообщает следующее: «Ксанф Лидийский говорит, что при Артаксерксе была большая засуха, в результате чего высохли реки, озера и колодцы, так как он сам видел во многих местах далеко от моря камни, похожие на раковины и гребни, отпечатки больших раковин, а кроме того соленые озера в Армении, в области Маттиэнов и в Нижней Фригии, отчего он полагает, что эти равнины были морем». Аналогичен сообщению Ксанфа фрагмент Гелланика о вторжении Амазонок в Аттику, в котором он сообщает, что свидетельством того, что Амазонки занимали Акрополь, являются «названия многих мест и могил убитых» (Jacoby. 167; Plut. Thes. 21, 1-3). Посылка, из которой исходит Ксанф, явно ошибочна, в ней повинна какая–то местная традиция, усвоенная этим логографом, вместе с тем к выводу он пришел правильному и, в устах Ксанфа, замечательному. В обоих приведенных нами случаях налицо использование географических и исторических реалий при реконструкции прошлого — метода, характерного для Фукидида[10].
Несколько иной смысл имеет следующий фрагмент Гекатея: «относительно Пелопоннеса… ибо до Эллинов на нем жили варвары. Да и почти вся Еллада в древности имела первоначальное население варваров» (356 из VII. P. 494, ἡ σύμπασα Ἑλλάς κατοικία βαϱβάϱων ύπὴϱξε τὸ παλαιόν), — который можно сопоставить с сообщениями Фукидида о том, что сначала не было разделения на эллинов и варваров (I, 3, 3), а эллинский образ жизни в древности походил на современный варварский (I, 6, 6: τὸ παλαιὸν Ἑλληνικὸν ὁμοιότϱοπα τῶι νῦν βαϱβαϱικῶι διαιτώμενον). Кроме того, что между этими пассажами Гекатея и Фукидида можно допустить непосредственную связь, ясен тот факт, что во фрагменте Гекатея наличествует сравнительно–исторический метод. Реализация мифа, на которую обычно указывают применительно к Гекатею (сравн. FHG. 341, 346) — метод, от которого, как известно, отказался Фукидид [11], — у самих логографов принимает форму, развитую Фукидидом. Ксанф сообщает, что обычай класть камешки на дороге у Гермеона появился после убийства Аргоса, ввиду того, что боги клали камешки в знак его оправдания (fr. 24, Etym. Magn.). В основе своей этот текст является комментарием к мифу, с другой стороны — это объяснение ритуала при помощи мифа, что в сочетании двух этих компонентов становится объяснением мифа из ритуала. Последнее вытекает из текста Ксанфа и его структуры, но, конечно, не могло быть сформулировано им. Это уже софистический этап развития этого метода, сформировавшегося тем не менее в генеалогической литературе. Другим, более ярким, примером является текст Гелланика, который использует мифы об Арее и Галлиротие, Кефале, Дедале и Оресте для восстановления норм, согласно которым проходил суд ареопага (FHG. 69, 82)[12]. У Фукидида примерами этого метода, наличествующего, безусловно, в более развитой форме, являются заключение о том, что в древности все эллины носили оружие, на основании того, что в его время так делали локры, этолийцы и акарианы (I, 5, 3), сообщение о строительстве городов вдали от берега моря (I, 7) и о карийских погребениях на Делосе (1,8, 1 ). Последнее является прямой параллелью с сообщениями Гелланика о могилах на Акрополе и амазонках, цитированное выше.
Наконец, небезынтересно сопоставить некоторые особенности повествования у Фукидида с текстами Акусилая, большинство свидетельств о котором говорят о широком использовании им материала, заимствованного у Гесиода (fr. 1, Plato. Symp. 178b; fr. 3. Schol. Hesiod. Theogon. 870, p. 269a; fr. 4, Schol. Nicandri Theriac. V, II pb). Вследствие этого Климент Александрийский заметил однажды, что Акусилай попросту переложил в прозу Гесиода (Clem. Alex. Stom. VI, 629a), с чем, однако, не вполне согласуется мнение Иосифа Флавия, сообщающего, что Акусилай исправлял Гесиода (Jn. Ap. 1034). Эти свидетельства интересны в той связи, что целый ряд пассажей «Археологии» у Фукидида насыщен эпическим материалом, в нескольких случаях дословно заимствованным из Гомера (см. гл.4, § 2). Обращает на себя внимание то, что эти заимствования Фукидид не считает нужным скрывать.
Приведем некоторые примеры из Акусилая: Νιόβης καὶ Διός… παῖς Ἄϱγος ἐγένετο, ὡς δὲ Ἀκουσίλαός ϕησι, καὶ Πελασγός, άϕ᾿ οὑ κληθήναι τοὺς τὴν Πελοπόννησον οἰκοῦντας Πελασγούς, Ἡσίοδος δὲ τὸν Πελασγὸν αὐτόχθονά ϕησιν εἴναι (12: от Ниобы и Зевса… родился мальчик Аргос, как сообщает Акусилай, и Пеласг, по которому жители Пелопоннеса называются пеласгами. Гесиод же сообщает, что Пеласг был автохтоном), или же: Ἡσίοδός τε καὶ… Ἀκουσίλαος… ἱστοϱοῦσι τούς αϱχαίους ζήσαντας ἔτη χίλια (Joseph Ant. Jud. I 108.: Гесиод и Акусилай рассказывают, что древние люди жили тысячу лет). Именно таким образом Фукидид повествует о численности и размерах кораблей беотийцев и Филоктета (I, 10, 4), что, как он сам указывает, повествуется ἐν νεῶν καταλόγωι (ср. Нот. Il. II, 509-510; 717-720). Из эпоса Фукидидом заимствуются многие другие как исторические и мифографические данные, как, например, сообщение о киклопах и лестригонах (VI, 2, 1). Надо упомянуть, что среди фрагментов Акусилая (Harpocr. Fr. 31) имеется сообщение о Гомеридах как о роде на Хиосе (γένος ἐν χίωι), которое легко сопоставляется с цитатой из гимна Аполлону у Фукидида (III, 104, 5) и его обращению к гомеровской теме. В целом отношение Фукидида к Гомеру может быть охарактеризовано теми же двумя замечаниями, которые сделали применительно к Акусилаю и Гесиоду Климент и Иосиф Флавий. Фукидид передает, более или менее точно, гомеровский материал, вместе с тем он нередко исправляет Гомера (cp.: I, 10, 4). Древние критики также в какой–то мере находили возможным сопоставлять Акусилая и Фукидида: по сообщению Суды Сабин прокомментировал сочинения Фукидида и Акусилая в одном труде.
Приведенные нами свидетельства позволяют утверждать, что историческая методика Фукидида в большой степени связана с методами повествования о прошлом, характерными для перечисленных нами логографов, у которых в той или иной степени наличествует большинство черт, отличающих исследовательский метод Фукидида. С другой стороны, литературный стиль[13], который придал труду Фукидида «архаическую догеродотовскую внешность», по выражению С. Я. Лурье [14]. Его краткость и насыщенность вытекают непосредственно из повествовательного стиля логографов. Как и последние, Фукидид, согласно известной формулировке Цицерона, полагал «unam dicendi laudem… esse brevitatem» (Cic. De Or. 11, 53). Этот стиль прямо противоположен стилю Геродота, его предшественника Харона из Лампсака и в какой–то мере Ксанфа, повествование у которых, во–первых, развивалось по тематическому принципу, в то время как и Фукидид, и Гекатей, Ферекид, Акусилай и Гелланик строго следовали хронологическому принципу, а во–вторых, состояло из так называемых логосов и новелл, заимствованных из устной традиции[15], то есть из опять–таки тематически соединенных элементов, тогда как Фукидид и названные вместе с ним логографы строили повествование на основе последовательности событий и придерживались временного членения[16]. Таким образом, как исторический метод, так и литературный стиль Фукидида в «Археологии» и его композиционные принципы дают возможность говорить о том, что Фукидид не является изолированной или неожиданной фигурой в греческой историографии. Мы видим, что он строго следовал уже сложившимся и применявшимся до него методам и литературным прототипам[17].
§ 2. Пентаконтаэтия
Экскурс помещается после изложения причин и поводов Пелопоннесской войны (I, 23-58) для того, чтобы уяснить причины усиления (в первую очередь морского) Афин, как сообщает Фукидид в начале экскурса. Это положение можно рассматривать как предваряющий тезис «Пентаконтаэтии». Экскурс посвящается истории Афин и Спарты.
Ἐν ἔτεσι πεντήκοντα μαλιστα μεταξὺ τῆς τε Ξέϱξου ἀναχωϱήσεως καὶ τῆς ἀϱχῆς τοῦδε τοῦ πολέμου (I, 118, 2; примерно за пятьдесят лет в промежутке между уходом Ксеркса и началом этой войны). Выражение ἐν ἔτεσι πεντήκοντα было избрано схолиастом для обозначения всего экскурса. Эти годы характеризуются у Фукидида тем, что за этот срок Ἀθηναῖοι τήν τε ἀϱχὴν ἐγκϱατεστέϱαν κατεστήσαντο καὶ αὐτοὶ ἐπὶ μέγα ἐχώϱησαν δυνάμεως (ibidem), то есть установили самую сильную власть и сами весьма продвинулись в силе… В связи с такой постановкой вопроса в целом «Пентаконтаэтия» не представляет собой систематической истории этого периода, как, например, изложенная согласно Эфору[18] история Пятидесятилетия у Диодора (Diod. Sic. XI, 37 - XII, 28), а является кратким очерком (всего 29 глав), касающимся нарастания конфликта между Афинами и Спартой и усилением морского могущества Афин как основной причины этого, то есть по существу всего одной темы.
Экскурс делится на три части: собственно очерк событий Пятидесятилетия (I, 98-118, 2), рассказ о строительстве длинных стен в Афинах и Фемистокле (I, 89, 3—93), помещенный после краткого вступления, и рассказ о Павсании (I, 94-95), который связывается с предыдущим при помощи замечания о включении экскурса в историю войны и причинах этого и сообщения о создании Делосского союза (I, 96-97). Очерки о Фемистокле и Павсании включаются в композицию экскурса для постановки вопроса об антагонизме Афин и Спарты. От сопоставления афинской и спартанской личностей Фукидид переходит к сопоставлению самих полисов; вместе с тем рассказы об этих двух политических деятелях не исчерпываются границами настоящего экскурса, в котором помещены только первые части очерков о них. Несколько позднее помещено завершение рассказа о Павсании (I, 128, 3-134) и о Фемистокле (I, 135—138). При рассмотрении приемов, при помощи которых эти рассказы всякий раз включаются в повествование, обращает на себя внимание тот факт, что к тексту они присоединяются механически, а их стиль и подробность изложения с ярко видным биографическим интересом[19] указывает на то, что они являются своего рода неорганичным элементом в экскурсе. Л. Квиклинский указывал, что первая половина экскурса с этими биографическими очерками (I, 89—97) написана в самом начале работы Фукидида, а I, 98—118, 2 — в конце его работы [20]. На позднее происхождение этих глав указывал в специальной статье У. Виламовиц[21]. Немецкий историк Зеек[22] полагал, что вся «Пентаконтаэтия» написана Фукидидом в его юности. Наконец, А. У. Гомм[23] противопоставлял точке зрения последнего концепцию разновременного происхождения очерка (I, 89—118, 2), весьма убедительно обоснованную Л. Квиклинским и У. Виламовицем. Вместе с тем раннее происхождение биографических частей экскурса, на котором настаивал Зеек, сомнению не подлежит.
Рассматривая биографические части экскурса, мы приходим к следующим выводам: при соединении первых и вторых частей этих рассказов (I, 89, 3—93 и 135-138; I, 94-95 и 128, 3-134) образуются два приблизительно одинаковых по размерам биографических очерка, отличающихся всеми типичными чертами жизнеописания (последняя фраза, находящаяся в очерке о Фемистокле, при этом автоматически перемещается в конец обоих рассказов).
Ф. Лео[24], А. фон Месс[25], а вслед за ними — большинство исследователей вплоть до настоящего времени рассматривают биографию как эллинистический жанр, развитие которого обусловил интерес к личности, наметившийся в греческой культуре с Исократа. Эллинизм обусловил расцвет биографии в противовес другим жанрам; вместе с тем ее зарождение произошло гораздо раньше. Диоген Лаэртский сообщает о биографии Эмпедокла, написанной Ксанфом (Diog. Laert. Vit. Emped. VIII, 63) Ξάνθος ἐν τοῖς πεϱὶ ἀυτοῦ λέγει, а ряд фрагментов из Гелланика (см. приложение, фр. 29), что он интересовался биографией Андокида и написал ее либо как отдельное произведение, либо включил в один из больших своих трудов. Этой написанной Геллаником биографией пользовался Плутарх при написании биографии Андокида (Plut. Vita Xor. 834b). Вряд ли, таким образом, можно сомневаться в существовании биографии как формы литературного или исторического повествования в V веке. Кроме того, у Плутарха содержится свидетельство, имеющее непосредственное отношение к анализируемым очеркам, в котором сообщается, что παϱαλλήλους βίους… καὶ ἄνδϱας παϱαλλήλους изображал (ἰστοϱεῖ) и Гелланик, вместе с тем, в отличие от Плутарха он сопоставлял в них κατ᾿ ἄλληλα, то есть ἔϱγα, а не κατ᾿ ἀλλήλους, то есть ἄνδϱας или βίους, как это делал Плутарх. (In Zex. Plut, apud Wittenbach. Bd. 1. S. XLIII.) Это сообщение, принадлежащее Плутарху или его комментатору, дает возможность с полным основанием рассматривать рассказы о Фемистокле и Павсании как своего рода параллельные жизнеописания, созданные, возможно, под влиянием аналогичных сочинений Гелланика[26]. Первые части этих очерков (I, 89-95), представляющие собой большую часть того, что обычно называется экскурсом о Пятидесятилетии, как по стилю, так и по принципам отбора материала, резко отличаются от последующей и, по сути дела, основной части экскурса (I, 98-118, 2), выдержанной в сухом, документальном и необычайно кратком стиле. С другой стороны, вторые части биографических рассказов (I, 128, 2—138) включены в повествование почти вне логической связи с предшествующим и последующим материалом, то есть с рассказом о взаимных обвинениях афинян и лакедемонян в кощунствах (I, 126-128, 1) и о переговорах между ними по этому поводу (I, 139). Логическая связь здесь носит сугубо внешний характер. Вопрос об Алкмеонидовой скверне мог быть поднят не раньше 462 года, то есть в то время, когда Перикл сделался реальной политической фигурой (на самом деле этот вопрос был поднят гораздо позднее). Вместе с тем Павсаний был мертв уже в 470 году, и таким образом вопрос о его смерти был давно исчерпан. Наконец, даже если принять внешнюю логику Фукидида, то включение в повествование большого рассказа о жизни Павсания в изгнании и о Фемистокле остается неоправданным; в связи с обсуждаемым им вопросом его должна была интересовать только смерть Павсания. Таким образом, есть все основания предположить, что эти материалы были включены Фукидидом в свой труд только в силу того, что они имелись у него под руками, то есть были написаны раньше в качестве отдельного произведения — парной биографии Фемистокла и Павсания, поскольку невероятно, что «История войны» была литературным дебютом Фукидида[27].
Каково было начало биографии Фемистокла, неясно: оно не вошло в окончательный текст, начинающийся с рассказа о постройке длинных стен. Начало биографии Павсания характерно для биографического жанра: Παυσανίας δὲ ὁ Κλεομβϱότου ἐκ Λακεδαίμονος στϱατηγὸς τῶν Ἐλλήνων ἐξεπέμϕθη μετὰ εἴκοσι νεῶν ἀπὸ Πελοποννήσου (Павсаний, сын Клеомброта, из Лакедемона, полководец эллинов, был послан с восьмью кораблями из Пелопоннеса, I, 94, 1). Фемистокл в первой части биографии обрисован самыми положительными чертами. Его дипломатическая предприимчивость направлена исключительно на пользу Афин, а сам он τῆς… δὴ θαλάσσης πϱῶτος ἐτόλμησεν εἰπεῖν ὡς ἀνθεκτέα ἐστί καὶ τὴν ἀϱχὴν εὺθὺς ξυγκατεσκεὺαζεν (το есть первый отважился сказать, что необходимо заняться морем и тогда же положил начало этому, I, 93, 4). Павсаний, наоборот, в первой части наделен сугубо отрицательными чертами. Он несправедлив (ему присуща ἀδικία πολλή, I, 94, 1) и его στϱατηγία… τυϱαννίδος μᾶλλον ἐϕαίνετο μίμησις (командование казалось в большей степени похожим на тиранию, ibidem), что было, конечно, традиционным обвинением для афинского читателя; кроме того, он обладает μηδισμός (I, 94, 3), то есть наделен симпатиями к персам. Во вторых частях биографий и Фемистокл и Павсаний оказываются в одинаковых положениях: они вступают в отношения с персами и непосредственно с Ксерксом, преследуются своими государствами и, наконец, погибают. В обеих биографиях фигурируют письма (Павсаний пишет Ксерксу, I, 126, 7; Фемистокл, уже после смерти последнего, — Артаксерксу, I, 137, 4); оба они неравнодушны к персидским обычаям (Павсаний ζηλώσει. τῶν βαϱβάϱων, то есть подражал варварам, I, 132, 2, а Фемистокл τῆς τε Πεϱσίδος γλώσσης ὅσα ἐδύνατο κατενόησε καὶ τῶν ἐπιτηδευμάτων τὴς χώϱας, то есть изучил язык, насколько он смог, и обычаи страны, I, 138, 1). Наконец, обе биографии заканчиваются описанием смерти героев (I, 134, 2—3 и I, 138, 4) и сообщениями о полученных ими посмертных почестях (I, 134, 4 и 138, 5—6), а также имеют общее заключение: τὰ μὲν κατὰ Παυσανίαν τὸν Λακεδαιμόνιον καὶ Θεμιστοκλέα τὸν Ἀθηναῖον Λαμπϱοτάτους γενομένους τῶν καθ΄ ἑαυτοὺς Ἑλλήνων οὕτως ἐτελεύτησεν (так закончилась жизнь Павсания Лакедемонянина и Фемистокла Афинянина, сделавшихся в свое время самыми знаменитыми из эллинов I, 138, 6). Таким образом, противопоставлявшиеся в первых частях Фемистокл и Павсаний во вторых частях сопоставляются во всех аспектах их биографий. Каждый момент биографии одного имеет параллель в биографии другого; вероятно, именно о таком типе биографических произведений говорил Плутарх применительно к Гелланику (сопоставление κατ᾿ ἀλλήλους). Сопоставление касается ряда событий, упоминаемых в очерках, вместе с тем целостная картина жизни героев отсутствует, что дает возможность некоторым исследователям[28] не относить эти очерки к биографическому жанру. Это нам представляется неубедительным по следующим причинам: очерки посвящены не событиям, ограниченным временем, местом или обстоятельствами, а событиями жизни героев, таким образом, Фемистокл или Павсаний оказываются центральными и по сути дела единственными героями повествования, что придает ему, безусловно, биографический характер[29].
Вторая часть экскурса о Пятидесятилетии (I, 96-118, 2) представляет собой краткое изложение внешнеполитической истории Афин. Введением к ней и своего рода кульминационной точкой всего экскурса является описание создания Делосского союза и учреждение фороса (I, 96)[30], таким образом, к ней по содержанию примыкает экскурс о Делосе (I, 111, 104). Следует обратить особое внимание на композицию этой части экскурса. Начинается она со слова Πϱώτον (I, 98, 1), далее следует сообщение о взятии Эйона Кимоном, сыном Мильтиада. Следующее сообщение начинается со слова έπειτα (1,98, 2) и повествует о выведении клерухий на Скирос и т. д. Представляется целесообразным представить членение этого экскурса в виде следующей таблицы.

 

 

Сообщение вводится

Сообщение содержит

1

Πϱῶτον (I, 98,1 )

Взятие Эйона Кимоном

2

ἕπειτα (I, 98, 2)

Выведение клерухий на Скирос

3

Χϱόνιοι (I, 98, 3)

Соглашение с каристянами

4

Μετά ταῦτα (I, 98, 4)

Война с Наксосом (экскурс о недоимках в уплате фороса)

5

Μετά ταῦτα (I,100, 1)

Сражение при Эвримедонте

6

Χϱόνωι δὲ ὕστεϱον (I,100, 2)

Отделение Фасоса

7

ὑπὸ τοὺς αὺτοὺς χϱόνους (I,100, 3)

Посылка колонистов на Стримон

8

ἐν ὧι (I,101,1)

Землетрясение в Спарте и восстание илотов

9

Δεκάτωι ἔτει (I,103,1)

Конец истмийского восстания

10

δὲ

Инар и восстание в Египте

11

δὲ (I,105,1)

Битва при Галиях

12

ὕστεϱον (ibidem)

Битва при Кекрифалеи и экскурс об Эгине и событиях в Мегариде

13

κατὰ τοὺς χϱόνους (I,107, 1)

Начало возведения длинных стен, сражение при Танагре и Энофитах и завершение строительства длинных стен

14

Μετὰ ταῦτα (I,108, 4)

Капитуляция эгинцев и экспедиция Толмида

15

δὲ (I,109-110)

Продолжение рассказа о событиях в Египте

16

Μετὰ δὲ ταῦτα οὺ πολλῶι ὕστεϱον (I, 111, 2)

Экспедиция Перикла в Сикион

17

εὺθὺς (I,111, 3)

Осада Эниад совместно с ахейцами

18

ὕστεϱον δὲ διαλιπόντων ἐτῶν τϱιῶν (I,112,1)

Договор с лакедемонянами и экспедиция Кимона на Кипр

19

δὲ μετὰ ταῦτα (I,112, 5)

Священная война в Дельфах

20

ὕστεϱον (ibidem)

Возвращение Дельф Фокиде

21

Καὶ χϱόνου ἐγγενομὲνου μετὰ ταῦτα (I,113,1)

Действия афинян в Беотии

22

Μετὰ δὲ ταῦτα οὺ πολλῶι ὕστεϱον (I,114,1)

Отделение Эвбеи и восстание в Мегарах

23

Καὶ μετὰ τοῦτο (I,114, 2)

Вторжение Плистоанакта в Аттику и покорение Эвбеи афинянами

24

Οὐ πολλῶι ὕστεϱον (I,115,1)

Заключение тридцатилетнего мира

25

Ἕκτῳ δὲ ἔτει (I,115, 2)

Самосское восстание

26

Μετὰ ταῦτα δὲ ἤδη γίγνεται οὺ πολλοῖς ἔτεσιν ὕστεϱον (I,118,1)

События, послужившие поводом к войне

 

Эта структура ясно обнаруживает черты, присущие хронике. Каждое сообщение вводится в повествование однотипным указанием на его временное соотношение с предыдущим и в большинстве случаев представляет собой одну или две фразы, кратко сообщающее о событии. Аналогичен по структуре фрагмент Гелланика об истории ареопага (приложение, фр. 21), в котором каждое новое сообщение вводится словом ὕστεϱον. Это наречие было одним из самых типичных терминов, употреблявшихся в хронографической прозе (ср.: Филохор у Strabo. IX. P. 609 и др.).
В анализируемом тексте у Фукидида наличествует, в сущности, только одно сообщение, которому не предшествует указание на время. Это разделенный на две части очерк о событиях в Египте (I, 104; I, 109—110). Его вторая часть, включенная в текст после сообщения об экспедиции Толмида, начинается без какого бы то ни было введения и как будто продолжает непрерывный рассказ (С. А. Жебелёв погрешил против текста ради понятности изложения и перевел эту фразу: «Между тем афиняне и их союзники все еще оставались в Египте», в то время как она говорит всего лишь: «Афиняне же и союзники оставались в Египте»). Этот очерк содержит ряд интересных подробностей. Так, например, в нем сообщается, что Мемфис делится на три части (μέϱος 1, 104), одна из которых называлась Λευκὸν τεῖχος (ibidem), о ней сообщает и Геродот (Herod. III, 91; ἐν τῶι Λευκῷ τείχεϊ τῶι ἐν Μέμϕι); о государстве ἐν τοῖς ἕλεσι (I, 110, 2; в болотах) и том, что его жители, которых Фукидид называл ἕλειοι, были наиболее воинственными из египтян (ibidem; καὶ ἅμα μαχιμώτατοι εἰσι τῶν Αὶγυπτίων οί ἕλειοι) и т. д. Заканчивается рассказ о событиях в Египте заключением, аналогичным концовке повествования о Фемистокле и Павсании (I, 138, 6): τὰ μὲν κατὰ τὴν μεγάλην στϱατείαν Ἀθηναίων καὶ τῶν ξυμμάχων ἐς Αἴγυπτον οὕτως ἐτελεύτησεν (I, 110, 5; так закончился большой поход Афинян и союзников в Египет). Это заключение (τὰ μὲν κατὰ… ἐτελεύτησεν) можно, как нам представляется, считать такой же заключительной формулой рассказа, какой является обязательная формула окончания года καὶ… ἔτος τῶι πολέμωι ἐτελεύτα τῶιδε ὅν Θουκυδίδης ξυνέϕϱαψεν (II, 70; III, 88, 116; V, 116, 135 и т. д.).
Таким образом, как начало второго очерка, так и стиль обеих его частей, единая форма и непрерывающийся в сущности рассказ с общим заключением говорят о его внутреннем единстве, а аналогичные черты с рассказами о Фемистокле и Павсании дают возможность предположить, что он, как и последние, первоначально был написан как отдельное произведение еще до начала Пелопоннесской войны и потом уже включен в раздел, посвященный «Пентаконтаэтии», в качестве оригинального материала Фукидида[31]. Во всяком случае, ясно, что при написании очерка о событиях в Египте Фукидид пользовался более новыми и близкими материалами, чем при составлении хроники событий Пятидесятилетия, так как остальные события он был вынужден перечислять без комментария, в то время как рассказ о походе в Египет снабжен подробностями и представляет собой законченное целое, что может быть вторым самостоятельным аргументом в пользу раннего происхождения этого небольшого очерка.
Таким образом, все изложение истории Пятидесятилетия у Фукидида распадается на следующие элементы.

 

I,89, 1-2

Переход от событий Персидских войн к истории Пятидесятилетия

I,89, 3-1, 95, 9

Рассказы о Фемистокле и Павсании (первые части биографий)

1,95, 9-1, 97

Замечания методического характера, содержащие сообщение о создании Делосского союза, то есть кульминационная точка <i>всего</i> экскурса

I,98-103; I, 105-108; I, 111-117

Хроника событий Пятидесятилетия

I, 104 I, 109-110

Рассказ о событиях в Египте

I,118, 1-2

Заключение с определением хронологических рамок и выводами об усилении морского могущества

 

Выделенные нами элементы экскурса принадлежат как к различным жанрам, так и различаются по времени их написания, наконец, именно в силу этого они восходят к разным источникам[32].
Части, имеющие связующий характер (I, 89, 1-2; I, 95, 9-97; I, 118, 1-2), выдержаны в стиле, типичном для историософских рассуждений Фукидида, содержащихся в его рассуждениях, имеющих общий характер. Они, безусловно, написаны в ходе оформления книги в качестве философского завершения и комментария истории. Именно поэтому о создании Делосского союза говорится только здесь, ибо как раз оно по существу завершает экскурс в целом, но не имеет прямого отношения к его конкретным разделам.
Экскурсы о Фемистокле, Павсании и походе в Египет предстают в качестве примера художественно–исторической прозы начинающего литературную деятельность Фукидида, который, бесспорно, не приступил еще к созданию истории войны, а сама война, возможно, еще не началась.
Хроника событий «Пентаконтаэтии» представляет собой реконструкцию исторических событий в виде достаточно сухого перечня фактов с весьма неопределенной хронологической системой и без каких бы то ни было комментариев. Подробно Фукидид здесь говорит только о Самосском восстании (1,115,2—117), взрослым свидетелем, то есть современником которого был он сам. Хронологическую неточность Фукидида, возможно, правильно объясняет Ф. Эдкок, который полагает, что при написании этой части Фукидид не имел под руками списка архонтов, в силу чего он отказался от традиционного счисления времени[33], во всяком случае, ни о какой новой хронологической системе на этом материале говорить не приходится.
Таким образом, в настоящем экскурсе мы имеем образцы историософской прозы зрелого Фукидида, художественно–исторического повествования, сложившегося под влиянием софистики и исторической хроники, характерной для логографов.
§ 3. Экскурс в древнейшую историю Аттики (II, 15-16,1)
Фукидид говорит о том, что Перикл советовал афинянам готовиться к войне, а поэтому перевезти имущество с полей и запереться в городе, чтобы защищать его (II, 13, 2). Решиться на это для афинян было трудно, так как τοὺς πολλοὺς ἐν τοῖς ἀγϱοῖς διαιτᾶσθαι (II, 14, 2, большинство жило в полях). Объяснение причин этих трудностей послужило причиной для включения экскурса в труд Фукидида.
Экскурс представляет собой нерасчлененное повествование, в ходе которого трижды повторяется мысль о том, насколько было трудно жителям Афин оставлять места, где они жили (I, 14, 2; I, 16, 1—2). Таким образом, основным тезисом очерка является мысль о том, что общественное устройство Афин было унаследовано без изменений от древнейшего времени, то есть утверждение исконности общественной жизни в Афинах (ср.: Plato. Menex. 238с).
Экскурс разделяется на две части: собственно историческое повествование о Кекропе, войне между Эврифсеем и Эвмолпом и о тесе (II, 15, 1—3) и топографический комментарий к нему (II, 15, 6), цель которого указать на то, что древнейшие святыни находились на Акрополе или же примыкали к нему с юга. Такой же характер имеет сообщение об источнике Эннеакруне, материал для которого заимствуется из обыденной традиции[34].
Первая часть экскурса не выходит за рамки «Аттиды» и передает весьма распространенные в этом жанре сюжеты; вторая — своего рода Πεϱιήγησιζ, написанная на основании оригинальных наблюдений Фукидида.
§ 4. Основная проблематика экскурсов
Положения, которые мы назвали предваряющими тезисами, показывают, что основным мотивом, по которому тот или иной экскурс включался в труд, было совсем не стремление нарисовать определенную историческую картину, во что в результате выливался каждый экскурс, а намерение высказать политическую идею, причем достаточно распространенную и представляющую собой своеобразное общее место в политической мысли эпохи Пелопоннесской войны.
1. «Археология» представляет собой необычайно лаконичную реконструкцию прошлого Эллады. Написанная в стиле генеалогической литературы, она более всего замечательна своей схемой исторического процесса [35], в которой история рассматривается как развитие[36], а каждое явление (первоначальное состояние человечества 1, 2; ношение оружия 5, 3; колонизация 12, 4; царская власть и тирания 13, 1 и т. д.) рассматривается как закономерное, а любое событие, таким образом, представляется проявлением этой закономерности. Так, например, тиранию Фукидид представляет себе как закономерный этап, связанный с активизацией общественной жизни («в связи с тем, что Эллада делалась более сильной и приобретала в себе еще больше богатства, чем раньше, по большей части в городах возникали тирании по причине того, что доходы делались больше», 1,13, 1). Наконец, тирания — явление не локальное, а характерное для всей Эллады (I, 17—18). Отсутствовала она только в Спарте, что Фукидид объясняет особенностями ее развития (I, 18, 1). С этих позиций Фукидид подходит к рассмотрению причин Пелопоннесской войны, а в целом эти взгляды дают возможность говорить о родственности взглядов Фукидида и Гиппократа. Вместе с тем предваряющий тезис этого экскурса заключается только в констатации исключительности Пелопоннесской войны, что в разных формах неоднократно высказывалось Еврипидом и, вероятно, красноречивее всего было высказано Аристофаном в «Мире»: ἐξεϕύσησεν τοσοῦτον πόλεμον ὥστε τῶι καπνῶι πάντας Ἕλληνας δακϱῦσαι (Aristoph. Pax. 611—612).
2. Идея усиления морского могущества Афин и установление их гегемонии в Делосском союзе, представляющая собой предваряющий тезис «Пентаконтаэтии», развивается Фукидидом только в авторском комментарии, составлявшемся, когда экскурс соединялся им воедино (I, 96-97, 1), в то время как содержание экскурса гораздо шире. Идея, составляющая предваряющий тезис «Пентаконтаэтии», была достаточно ярко выражена Бакхилидом в дифирамбе «Тесей, или Юноши» (ὴἰθεοι, Bacch. 13 dith. 3), где изображается торжество Тесея и афинских юношей над сломленным морским могуществом Миноса. Дифирамб заканчивается обращением афинян к Аполлону Делосскому[37]. Такой же смысл имеет пэан, содержащийся в «Аянте» у Софокла (Soph. Aj. 693-705), заканчивающийся обращением к Аполлону Делосскому, смысл которого заостряет тот факт, что в следующей песне хора содержится своеобразный гимн Афинам (1219-1222).
3. Переселение жителей Аттики с полей в город, вызвавшее написание экскурса о древнейшей истории Аттики, также нашло отражение у Аристофана, который говорит: ὲκ τῶν ἀγϱῶν ξυνῆλθεν οὑϱγάτης λεώς (Aristoph. Pax. 633). Небольшой размер этого экскурса не дал возможности Фукидиду уйти далеко от предваряющего тезиса, однако и в данном случае историческое изложение гораздо глубже, чем простое доказательство этого тезиса. Наконец, тиранические предчувствия, составляющие предмет следующей главы, вызвали ряд размышлений не только у Аристофана (Vespae. 510-520, 522; Zys. 619-636), но и замечательный стасим у Софокла (Soph, Oed. Tyr. 863-910).
Все это говорит о том, что Фукидид, несмотря на стремление к тому, что сам он называл κτήμα τε ές αίεί (I, 22, 5), пытался сделать свой труд политически актуальным, хотя те вопросы, которые он затрагивал в этой связи, всякий раз оказывались более широкими, чем вызвавший их разработку тезис. Таким образом, Фукидид–историк всякий раз оттеснял на задний план Фукидида–политика, то есть предваряющий тезис экскурса оказывался гораздо беднее и ограниченнее, чем его реальное содержание, которому он не только не соответствует, но в некоторых случаях противоречит. Предваряющий тезис, таким образом, позволяет обнаружить, во–первых, те политические идеи, которым в каждом случае следовал Фукидид, а во–вторых, исходя из этого, установить, как он выбирал и в какой степени трансформировал свои источники.


[1] Вопрос о том, что понимает Фукидид под древнейшей эпохой, то есть до какого времени простирается вглубь его реконструкция прошлого, разрешается различно. См. исторический анализ «Археологии» в следующих работах: Gomme A. W. A historical Commentary on Thucydides. Vol. 1. Oxford, 1945; Täubler E. Die Arhaeologie des Thukydides. Leipzig, 1927; Erbse H. Über das Prooimion (I, 1—23) des Thukydideischen Geschichtswerkes // Rheinisches Museum für Philologie. Bd. 113. 1970. S. 43-69. См. также: Chernick S. Historical manipulation in Thucydides //Historia. Bd. 19. 1970. S. 126-130.
Фукидид восстанавливает историческое прошлое на основе манипулирования различными свидетельствами (τεκμήϱιον, μαϱτύϱιον, ϕαίνεται), имеющими самое разное по времени происхождение; он располагает их в том порядке, в котором подсказывает ему это сделать здравый смысл и практика генеалогических сочинений, что делает риторический элемент преобладающим в композиции экскурса. В результате свидетельства, относящиеся к более ранним эпохам, в хронологии Фукидида помещаются позднее, чем свидетельства, имеющие позднейшее происхождение. По справедливому замечанию А. К. Бергера, в некоторых случаях Фукидид переносит в реконструируемое им прошлое социальную практику второй половины V века (см.: Бергер А. К. Политическая мысль древнегреческой демократии. М., 1966. С. 266—267). Таков, например, рассказ о морском могуществе Миноса и его власти над другими городами, доходах и т. д. Поэтому при использовании этого экскурса в качестве исторического источника необходимо прежде всего установить, каково происхождение того или иного свидетельства, а вслед за этим датировать ту основу, на базе которой оно сделано. В этой связи, бесспорно, неправ Дж. Томсон, который заявляет, что в «Археологии» Фукидид показал себя первоклассным историком–материалистом, и в параграфе, характеризующем первобытнообщинный строй в Греции в эпоху его разложения, без всякого комментария помещает выдержки из Фукидида, которые он считает абсолютной истиной (Томсон Дж. Исследования по истории древнегреческого общества: Доисторический эгейский мир. М., 1958. С. 349-351).
Исторические реалии позволяют Фукидиду восстановить некоторые черты эпохи не раньше дорийского переселения; в этом отношении, безусловно, прав Э. Тойблер. Вместе с тем материалы, заимствованные из эпических произведений и мифографической литературы, представляют свидетельства более ранние. В целом «Археология» — произведение не столько историческое, сколько историософское; здесь можно отметить некоторые общие черты с экскурсами в древнейшее прошлое у Платона, например, с рассуждением о άναζήτησίς τε τῶν παλαιῶν в «Критии» (110а). «Археология» написана по единой схеме, которая направляет все ее содержание, поэтому в ней проявляется известный педантизм Фукидида, который, например, заявляет, что Минос был παλαίτατος из тех, кто θαλάσσης ὲκϱάτησε (1, 4), в то время как Геродот, не стремящийся к созданию какой–либо исторической схемы, замечает, с гораздо большими на то основаниями, τις ἄλλος πϱότεϱος τούτου ήϱξε τής θαλάσσης (III, 112). По мнению У. Виламовица, у Геродота картина древнейшей истории нарисована вернее, чем у Фукидида ( Wilamowitz–Möllendorff U. Panionion. Sitzungsberichte der Königlich Preussischen Akademie der Wissenschaften zu Berlin, Sitzung 18. Januar 1906. S. 38—59, cm.: S. 49. Geschichte der Griechische Literatur. Herodotos). А. У. Гомм указывал по этому поводу на недооценку Фукидида у Виламовица, но вместе с тем в другом месте (НС. Vol. I. P. 135—136) дал блестящее объяснение по поводу возможного сопоставления Фукидида и Геродота: Фукидид не занимался собиранием новых свидетельств, он использовал те, которые были в наличии, а сам экскурс должен был служить лишь пояснением к истории Пелопоннесской войны и не рассматриваться как самостоятельное сочинение о древнейшем прошлом. Геродот же писал историю вообще и собирал самый разнообразный материал, в силу чего его труд в разных местах и без системы содержит разнообразный материал по этому поводу.
[2] А. О. Угянский обратил внимание на тот факт, что Фукидид всякий раз указывает на то, что он пользуется самыми достоверными источниками, которые вместе с тем никому кроме него неизвестны: «Тайные источники, найденные в Пелопоннесе, о которых больше никто не знал ни прежде, ни после Фукидида, да и он сам поименно никак не мог их назвать в своей истории» (Угянский А. О. Цит. соч. С. 54). Угянский приходит к выводу, что ссылка на такие источники есть не проявление тщательного их отбора, а своеобразный риторический прием.
[3] Nestle W. Thukydides und die Sophistik // Neue Jahrbücher für das klassische Altertum. Bd. 33. 1914.
[4] Так, например, сочинение Антифонта называлось «Истины», то есть Αληθείαι.
[5] Ср. так называемые «Ниспровергающие речи» Протагора.
[6] Лосев А. Ф. История античной эстетики. Т. 2: Софисты, Сократ, Платон. М., 1969. С. 25.
[7] См. там же о мифологических штудиях софистов (с. 27—29).
[8] В этой связи имеет смысл отметить блестящую характеристику софистики как греческого Просвещения, которую дает там же А. Ф. Лосев (с. 13).
[9] Gomme А. IV. The Greek attitude to poetry and history. Berkeley; Los–Angeles, 1954, а также комментарии Н. И. Новосадского в его лекциях.
[10] В. П. Бузескул понимает этот метод как открытие Фукидида — Бузескул В. П. Введение в историю Греции. Пг., 1915. С. 90—91.
[11] См. об этом: Лурье С. Я. Очерки по истории античной науки. М.; Л., 1947. С. 52.
[12] В сущности, метод рационализации мифа нельзя считать основным методом логографов. Гекатей и другие писатели его времени в большей степени стремились выделить из мифа исторический факт, то есть вычленить его исторический смысл, в то время как методика рационализации мифа в большей степени характерна для Диодора, который, не понимая сущности многих мифов, как человек, принадлежавший к принципиально другой эпохе, пытался объяснить их, рационализуя саму ситуацию мифа.
[13] См.: Finley J. H. The Origins of Thucydides’ Style // Harvard Studies in Classical Philology. N 50. 1939. P. 35—84, а также: Жебелёв С. А. Творчество Фукидида // Фукидид. История. Т. 2. М., 1915. С. 71—77.
[14] Лурье С. Я. Цит. соч. С. 300.
[15] Впервые этот вопрос был затронут в небольшом исследовании В. П. Клингера «Сказочные мотивы в истории Геродота» (Киев, 1903); блестящая его разработка представлена в цитированной книге А. И. Доватура.
[16] Представляет несомненный интерес сопоставление стилей Геродота и Фукидида, содержащееся у Квинтилиана (X, 1, 73); Densus et brevis et semper instans sibi Thucydides, dulcis et candidus et fusus Herodotus; IIIe concitatis hic remissis affectibus melior, IIIe concionibus hic sermonibus, IIIe vi hic voluptate. Эта характеристика представляет интерес и в том смысле, что новая наука, в сущности, не вышла за ее рамки в определении стилей этих писателей, вместе с тем вряд ли можно сопоставить их точнее и лаконичнее.
[17] Мы ограничиваем наш анализ «Археологии», в сущности, последней проблемой. Общий анализ этого экскурса см. у А. У. Гомма, в цитируемых работах О. Тейблера, Х. Эрбзе идр.
[18] Об этом см.: Barber G. L. The historian Ephorus. Cambridge, 1935. P. 115 sqq. and notes. Мы не стремимся восстановить историю Пентаконтаэтии, руководствуясь Фукидидом. Это весьма успешно проделано А. У. Гоммом в первом томе его исследования; непревзойденное до сих пор изложение истории Пятидесятилетия в целом см. у Г. Бузольта (Busolt G. Bd. 1. Teil 2: Pentakontaetia). Детальное сопоставление текстов Диодора и Фукидида проведено в исследовании М. И. Мандеса «Опыт историко–критического комментария к греческой истории Диодора. Отношение Диодора к Геродоту и Фукидиду» (Одесса, 1901). Мандес указывает на то, что в рассказе о Фемистокле Диодор следует непосредственно и исключительно Фукидиду (с. 119—122). Он анализирует тексты Плутарха (с. 120), Юстина (11, 15, 1—2; с. 121), Корнелия Непота (с. 122) и приходит к выводу, что все они следовали Фукидиду. «Пентаконтаэтия» у Фукидида породила спорный вопрос о величине первоначального фороса, см.: Kirchhoff A. Der delische Bund im ersten Dezennium seines Bestehens // Hermes. Bd. 11. 1876. S. 1 sqq.; Busolt G. II, 352. Так как этот вопрос в сущности палеографический, книга Меритта в данном случае полезной быть не может.
[19] Биографический интерес у Фукидида анализируется в книге: Westlake H. D. Individuals in Thucydides. Cambridge, 1968. По мнению Вестлейка, Фукидид постоянно стремится к сопоставлению афинских политических деятелей со спартанскими, а также тех и других в отдельности между собой, и подбирает биографические факты с точки зрения их параллельности. См. также рецензию на эту книгу: EOS, LX, 1972, 1; R. Turasiewicz. Обращают на себя внимание также биографические очерки об Антифонте и Ферамене (VIII, 68).
[20] Cwiklitiski L. Quaestiones de tempore quo Thucydides priorem historiae suae partem composuerit. B., 1873. P. 29.
[21] Wilamowitz–Möllendorff U. Hermes. Bd. 20.
[22] Seeck O. Quellenstudien zu des Aristoteles Verfassungsgeschichte Athens // Klio. 1904. Bd. 4. S. 294.
[23] Gomme A. W. Vol. 1. P. 294 sqq.; на c. 361—413 автор восстанавливает историю Пятидесятилетия и хронологию этого периода.
[24] Leo F. Die griechicsh–römische Biographie nach ihrer literarischen Form. Leipzig, 1901.
[25] Mess A. Die Anfänge der Biographie und der psychologischen Geschichtsschreibung in der griechischen Literatur // Rheinisches Museum für Philologie. Bd. 70. 1915. S. 337-357; Bd. 71. 1916. S. 79-101.
[26] Параллелизму, наблюдающемуся в двух этих очерках, посвящена небольшая работа В. Эренберга «Pausanias und Thucydides» в сборнике Menschen die Geschichte machten: Viertausend Jahre Weltgeschichte in Zeitund Lebensbildern. Wien, 1931. Bd. 1. S. 51 sqq. (автор здесь, однако, ограничивается общими замечаниями об особенностях структуры экскурса) и новая работа Rhodes P. J. Thucydides on Pausanias and Themistocles // Historia. Bd. 19. 1970. S. 387—400, в которой этот параллелизм рассматривается как своеобразное введение в историю параллелизма Афин и Спарты. Эта точка зрения интересна в том отношении, что она дает возможность рассматривать эти очерки на фоне всего труда, но вместе с тем отличается некоторой надуманностью, поэтому мы будем говорить об этом явлении более осторожно и рассматривать параллельность как характеристику данного очерка, но не всего труда Фукидида. Наконец, для того чтобы рассматривать этот очерк как «эпиграф к параллельной истории Афин и Спарты», надо знать время включения его в труд, что П. Родес упускает из виду, и объяснить, почему в таком случае Фукидид решил разделить его на две помещенные в разные места части, что затрудняет его понимание, в особенности такое, о каком говорит Родес.
[27] Cwiklinski L. Op. cit. S. 18.
[28] Такова точка зрения А. фон Месса (op. cit. S. 318—319).
[29] Биографический характер очерков логографов того времени, бесспорно, не является чем–то неожиданным: например, Стесимброт не скрывает своего биографического интереса даже в заглавии своего сочинения «О Фемистокле, Фукидиде и Перикле»; вместе с тем Стесимброт писал, во всяком случае, не позже Фукидида.
[30] См.: Kirchhoff A. Derdelische Bund…
[31] Рассказ о египетском походе Фукидид, таким образом, мог заимствовать у кого–либо из его участников, сообщивших ему ряд подробностей топографического и этнографического характера. Кроме того, можно предположить, что в начале второй половины V века уже было принято писать записки вроде тех, которые принадлежали Иону Хиосскому. Одной из основных фигур, о которых рассказывал сам Ион, был Кимон (Plut. Cim. 5, 9, 16), следовательно, египетский материал, может быть, можно возводить к нему или к его кругу.
[32] О временном соотношении разных частей «Пентаконтаэтии» см. у Гранди (Р. 414-434), который суммирует здесь штудии Л. Квиклинского и У. Виламовица; вместе с тем в свете жанрового анализа экскурса их выводы можно значительно дополнить. Жанровая природа труда Фукидида вообще может быть очень полезна при анализе его композиции. Стилистический анализ труда Фукидида был применен Гольцапфелем при анализе 8 книги, которую, по его мнению, можно было расчленить на отдельные компоненты ввиду ее необработанности (Holzapfel L. Doppelte Relationen im VIII Buche des Thukydides // Hermes. Bd. 28. 1893. S. 435-464); в результате этого были установлены один афинский и два спартанских источника Фукидида. Вместе с тем жанровый анализ текста Фукидида возможен во всех частях его произведения и, если применительно к современной Фукидиду истории его проводить согласно методике Гольцапфеля, то, вероятно, можно прийти к определенным источниковедческим выводам.
[33] C. A.H., T. V, р. 480.
[34] То, что здесь сообщает Фукидид об источнике в Эннеакрунах, помогает прокомментировать неясные стихи Феогнида 261—266, комментирование которых было значительно продвинуто Н. В. Шебалиным в статье «Феогнид, 261 — 266» (Античность и современность. М., 1972. С. 229—235). Сопоставляя эти стихи с сообщением о свадебной церемонии у Фукидида, можно полностью вникнуть в ситуацию, в них отображенную: становится понятно, что Феогнид иронизирует над древним ритуалом.
[35] Гегель в «Философии истории» в главе «Элементы греческого духа» (Гегель Г. В. Ф. Собрание сочинений в 14 томах. Т. 8. М.; Л., 1935. С. 215—221) оказался в полной зависимости от исторической схемы «Археологии»; философия истории древнейшей Греции свелась к простому пересказу Фукидида, что, бесспорно, говорит не о философско–осмысляющей беспомощности Гегеля, а о том воздействии, которое оказывал Фукидид, способный полностью подчинить своей мысли создателя современной диалектики.
[36] См.: Lichtenthaeler Ch. Thucydide et Hippocrate vus par un historien–médecin. Genève, 1965; Weidauer K. Thukydides und die Hippokratischen Schriflen. Heidelberg, 1954; см. также работу С. В. Меликовой–Толстой «Горгий и Гиппократ» (Журнал Министерства народного просвещения. 1915. Февраль. Отдел V. C. 92—103).
[37] На политический смысл этого дифирамба первым указал в своем специальном исследовании о Бакхилиде У. Виламовиц (Wilamowilz–Möllendorff U. Bakchylides. B., 1898. S. 53). Это замечание повторил И. М. Тройский в своей «Истории античной литературы» (Л., 1946. С. 93). Последние строки этого дифирамба звучат так:
Ибо Тесея
В зелени моря зрит он, как чудо,
С даром бессмертных, ярко блиставшем
В кудрях героя.
Юные девы вместе с своими
Братьями воздух Радостным криком
Вмиг огласили. Море ж гремело
Громким пэаном.
Юноши пели
Славу Делосцу хором: Кеосцев
Сердце исполни
И одари нас светлой судьбою.
(Стих Ί21—133; перевод Г. П. Чистякова)