О воспитании детей

Περὶ παίδων ἀγωγῆς

Переводчик: 
Источник текста: 
(Оттиск из журн. „Вопросы Педагогики“). ВАРШАВА. Типография Варшавского Учебного Округа. Краковское Предместье, No 3. 1913.

В виду отсутствия на современном русском языке перевода этого сочинения я в 1910 г. предложил на денежную премию студентам перевести его. За перевод взялся Е. К. Семеновский, уже получивший перед тем премию за сочинение по педагогике на мою же тему: „Сравнение педагогики Локка с педагогиками Аристотеля и Руссо“. Перевод Е. К. Семеновского, по моему представлению, был удостоен от Историко–Филологического Факультета Императорского Варшавского университета премии.
При печатании этого перевода труд по сличению его с греческим текстом и редактирование его любезно взял на себя А. А. Яворский, за что и переводчик, и редакция приносят ему искреннюю благодарность.
Проф. Е. А. Бобров.

1. Предметом нашего исследования будет то, что можно сказать о воспитании детей хорошего происхождения и о способах, пользование которыми сделает их благонравными.
2. По–моему, однако, следует начать с самого происхождения ребенка. И вот я бы предложил тем, которые желают быть отцами детей славных, не сожительствовать с порочными женщинами: я имею в виду, например, гетер и наложниц; ведь детей, рожденных от порочной связи со стороны отца или матери, всю жизнь гнетёт неизгладимый позор низкого происхождения, и они всегда, т. ск., под рукою для всякого желающего их бесчестить и поносить. Мудр был тот поэт, который сказал: „когда основание рода заложено неудачно, то потомство, по необходимости, должно быть несчастным“[1]. Действительно, благородное происхождение является прекрасным хранилищем возвышенных качеств, и на это более всего должны обратить внимание те, которые имеют желание законного деторождения. Бесчестное и запятнанное происхождение подавляет и убивает высокие стремления, и поэт совершенно прав, когда говорит: „И смелый, кто бы он ни был, чувствует робость, когда знает грехи за своим отцом или матерью“[2]. С другой стороны, дети знатных родителей бывают насквозь пропитаны хвастовством и заносчивостью. В самом деле, передают, что Диофант, сын Фемистокла, часто и притом многим лицам говорил, будто бы афинский народ живет его желаниями. Ведь, дескать, чего он сам желает, того желает и его мать, чего мать его — того и Фемистокл, чего Фемистокл, того и все афиняне. Очень похвально выдающееся благоразумие лакедемонян, которые наказали денежным штрафом своего царя Архидама за то, что он осмелился жениться на женщине низкого роста, и. как на основание этого наказания, указывали на то, что он–де собирается народить им не царей, а царьков.
3. Затем следует коснуться того вопроса, который еще раньше нас был затронут другими. А именно: те, которые сходятся с женами ради деторождения, должны перед этим или не пить вина совершенно, или, по крайней мере, в умеренном количестве. В противном случае дети, которых отцы произвели в опьянении, являются любителями вина и даже пьяницами. Об этом сказал и Диоген, заметив исступленого и безумствующего молодого человека: „твой отец, молодчик, зачал тебя в нетрезвом виде“. Вот это относительно зарождения детей.
4. Теперь о воспитании. По вопросу о хороших духовных качествах следует сказать, вообще, то же самое, что мы обыкновенно говорим относительно наук и знаний, а именно: для достижения добропорядочности должны направляться к одной цели три условия: природа, обучение и привычка. Под словом „обучение“ я разумею образование, а под „привычкою“ — упражнение. Начальные задатки принадлежат природе, успешное развитие их зависит от обучения, полезные результаты–от упражнения, а завершение — ото всего этого в совокупности. И потому, если чего–нибудь из этого не будет доставать, то и „добродетель“, по необходимости, будет в этом отношении несовершенна. Ведь природа без учения слепа, учение без природы (природных способностей) недостаточно, а упражнение без обоих–несовершенно. Как при земледелии прежде всего нужна плодородная земля, а затем опытный хлебопашец и хорошие семена, точно так же и здесь: природа соответствует земле, воспитатель — земледельцу, правила и наставления–семени. Смею думать, что указанные условия соединились и действовали согласно в душах прославленных всеми людей, каковы Пифагор, Сократ, Платон и, вообще, все, достигшие бессмертной славы. Счастлив, конечно, и является любимцем богов тот, кому то или иное божество предоставило все это. Однако, если кто–нибудь думает, что родившиеся без природного дарования и получившие должное наставление и упражнение в добродетели совсем не могли бы устранить этого природного недостатка, тот пусть знает, что он впадает в немалое или, скорее, величайшее заблуждение. Ведь если бездействие губит природные дарования, то учение исправляет их недостатки; и если легкое ускользает от нас, благодаря нашей небрежности, то трудное достигается старанием. Внимательное наблюдение над многими явлениями дает нам возможность заметить, какое значение имеют старание и труд. Водяные капли выдалбливают скалы; железо и медь стираются от частого прикосновения рук; с большим усилием стянутые колеса в колесницах, что бы с ними ни делали, не могут принять прежнего, прямого направления; в самом деле, ведь никакая сила не может выпрямить кривые палки актеров. Так, что сделало искусство (вопреки природе), то становится, благодаря труду, сильнее самой способности природы. Но это ли только доказывает силу старания? — Нет, кроме этого, существует бесчисленное количество других примеров. Поле, которое по природе так плодородно, делается бесплодным от нерадения, и чем лучше оно бывает по своей природе, тем бесплоднее оно становится, когда остаётся невозделанным вследствие беззаботности. Напротив того, иная твердая и даже очень каменистая почва, при известном уходе за нею, скоро приносит прекрасные плоды. Не становятся ли деревья кривыми и неплодоносными вследствие пренебрежения, и не делаются ли они плодоносными и притом плодовитыми при правильном за ними уходе? Какая телесная сила не ослабляется и не гибнет от бездействия, изнеженности и худого сложения? Какая, напротив, природа столь слаба, чтобы, благодаря упражнениям в гимнастике и борьбе, не получила большой силы? Какие хорошо выдрессированные смолоду лошади не повинуются всадникам? и сколько, напротив, найдётся таких, во–время не обученных, которые не остались дикими и неукротимыми? И зачем нам удивляться чему–нибудь другому, когда мы видим уже множество самых диких животных, делающихся кроткими и ручными, благодаря стараниям?
Прекрасно высказался также один фессалиец, когда на водрос: какие из фессалийцев самые кроткие, ответил: „те, которые окончили военную службу“. Да и надо ли об этом много говорить? Ведь и „характер” [3] есть не иное что, как долговременная привычка, и кто нравственные качества назовёт добродетельными привычками, тот ни чуть не ошибётся. Воспользовавшись еще одним примером в доказательство этого, я и прекращу исследование данного вопроса. Ликург, лакедемонский законодатель, взяв двух щенков от одних и тех же производителей, выростил их совсем непохожими друг на друга; одного он сделал прожорливым и необузданным псом, а другого–способным к охоте и выслеживанию зверя. Затем, когда лакедемоняне однажды собрались вместе, он сказал: „привычки, воспитание, наука и наставления, господа лакедемоняне, оказывают громадное влияние на приобретение добродетели, и я сейчас докажу вам это наглядным примером“. Потом он привел двух собак и, поставив посередке, прямо против них, кушанье и пустив зайца, предоставил им свободу. И один пёс устремился на зайца, а другой поспешил к корму. Но, так как лакедемоняне все еще не догадывались, в чем тут дело и с какой целью он показывал им собак, Ликург сказал: „оба эти пса произошли от одних и тех же родителей, но, благодаря различному воспитанию, которое они получили, один вышел прожорливым, а другой — охотничьей собакой“. О приучении и наставлении жизни сказано нами вполне достаточно.
5. Теперь мы перейдем к вопросу о кормлении. По моему мнению, матери сами должны питать своих детей и кормить их грудью; они будут делать это с большим расположением и с большим старанием, ибо из утробы и, как говорит пословица, от нежных ногтей они возлюбили своих детей. Между тем кормилицы и няньки, как любящие за вознаграждение, проявляют к детям вынужденное и обманчивое благорасположение. Да и сама природа ясно указывает матерям на их обязанность кормить грудью и подкреплять тех, которых сами они произвели на свет; именно потому всякое рождающее животное природа снабдила пищею, состоящей из молока. Мудро, конечно, и Провидение, которое дало женщине две груди, чтобы в случае рождения двойней, близнецы могли иметь двойной источник для кормления. Но и независимо от этого, любовь и расположение к детям[4] будут значительно сильнее. И, клянусь Зевсом, не без основания: постоянное общение есть как бы напряжение благосклонности. Ведь известно, что и звери тоскуют при разлуке с теми, вместе с которыми они питались. Таким образом, особенно, как я сказал, нужно заботиться о том, чтобы матери сами вскармливали своих детей, Если же им невозможно будет делать это либо вследствие телесного недуга (ведь может случиться что–нибудь и в таком роде), либо потому, что они спешат опять родить, то необходимо, по крайней мере, брать в кормилицы и няньки не первых попавшихся женщин, но, на сколько это возможно, наиболее пригодных для этой цели и прежде всего с добрыми нравами гречанки. Ибо, как членам детского тела нужно тотчас после рождения давать известное направление, чтобы они выростали нормальными и твердыми, точно так же с самого начала следует упорядочивать и нравы детей. Детская душа пластична и гибка, и науки в нежных еще душах детей глубоко запечатлеваются; напротив, все твердое с большим трудом размягчается. И равно, как печати производят оттиски на мягком воске, так и науки запечатлеваются в детских еще душах. Божественный Платон даёт кормилицам отличное, как мне кажется, предостережение: не рассказывать детям нелепых сказок, чтобы с самого начала души их не заражались глупостями и вредными заблуждениями. Да и поэт Фокилид дает прекрасный совет в следующих словах: "В детском еще возрасте надо учиться прекрасному“.
6. Не следует упускать и того, что ровесники, которые будут прислуживать питомцам и вместе с ними рости, должны быть прежде всего благонравными, далее, говорить чисто по–гречески, дабы, находясь в общении с людьми грубыми и нравственно испорченными, дети не переняли от них чего–либо дурного и, по общеупотребительной складной пословице, не стали бы прихрамывать, живя с хромым.
7. Когда дети достигли того возраста, что должны вступить под надзор педагогов, тогда необходимо особенное внимание уделять выбору последних, чтобы не вверить своих сыновей невольникам, грубиянам или негодным лицам. Поведение большинства в данном случае в высшей степени смешно. Лучшие из рабов получают надзор за земледелием, судоходством, торговлею, хозяйством, вексельным делом, а если окажется кто–нибудь из невольников--пьяница и обжора, неспособный ни к какой работе, то ему без малейших сомнений вручают своих сыновей. Между тем хороший воспитатель должен быть с такими природными качествами, какими обладал Фойникс, воспитатель Ахиллеса. Теперь я скажу о том, что считаю самым главным и наиболее существенным насчет вышесказанного. Необходимо подыскивать своим детям учителей безукоризненного образа жизни и нравственности, притом обладающих громадною опытностью. Ведь нравственно–совершенное воспитание является источником и основанием добродетельной жизни и честности. И как садовники ставят тычинки подле растущего деревца, так и хорошие учители поддерживают юношей полезными советами и наставлениями, чтобы у них вырабатывались добрые нравы. При таком положении дела следует, скажут иные, заплевывать тех отцов, которые прежде, чем испытать будущих наставников, по своему невежеству, а иногда и по неопытности, вверяют детей людям дурным и пользующимся плохой репутацией. Это еще не так смешно, если случилось по незнанию: но вот что крайне нелепо. Что же именно? То, что родители иногда, несмотря на предупреждения более следующих лиц и зная насчет неопытности и негодности тех или иных воспитателей, все–таки вручают им своих детей, одни–уступая угодливым льстецам, а другие — удовлетворяя просьбам друзей; происходит то же самое, как если бы какой–нибудь больной пренебрег опытным в своем деле врачем и, угождая другу, предпочёл бы того, который уморит его в силу своей неопытности, или как если бы кто–нибудь удалил самого искусного шкипера и, но просьбе друга, принял очень плохого. Зевс и все боги! может ли называться отцем тот, кто обращает больше внимания на удовольствие просящих, чем на воспитание детей? Или разве не основательно говорил часто известный муж Кратес, что, если бы это было возможно, он поднялся бы на самое высокое место в городе и громко закричал бы: „люди, куда вы стремитесь, все старание прилагая на приобретение богатства, но мало заботясь о сыновьях, которым его завещаете?“ К этому я добавлю, что подобные отцы поступают точно так, как если бы кто–нибудь заботился об обуви и пренебрегал ногами. Многие отцы в скупости и пренебрежении к своим детям идут так далеко, что для того, чтобы не давать большего вознаграждения, отыскивают дешевое невежество и самых недостойных лиц делают воспитателями своих детей. Вот почему и Аристипп во время беседы дал одному такому бестолковому отцу тонкий, но язвительный ответ. Когда кто–то спросил Аристиппа, какую плату он взял бы за воспитание ребенка, Аристипп ответил: „тысячу драхм”. Когда же тот сказал: „ты, право, чересчур много просишь: ведь я могу купить за эти деньги невольника”, Аристипп ответил: „в таком случае, ты будешь иметь двух рабов: сына и того, что купишь”. И, вообще, в высшей степени нелепо, приучая, напр., детей есть правою рукой и наказывая, если они протянут левую руку, в то же время ничуть не заботиться о том, чтобы дети выслушивали „правые“ и честные речи. Я покажу теперь, каких результатов достигают эти отменные отцы, хорошо вскормившие, но плохо воспитавшие своих сыновей. Когда такие сыновья достигают мужественного возраста и, пренебрегая всяким хорошим и благоразумным образом жизни, предаются неумеренным и гнусным наслаждениям, тогда родители, при виде печальных последствий их бесчестных поступков, жалеют и скорбят о том, что пренебрегли детским воспитанием. Ибо сыновья, возмужав, одни — держат льстецов и паразитов, низких и презренных людей, обольстителей юношества, другие–достают себе наложниц и распутных женщин, которые переборчиво требуют больших расходов на удовлетворение своих прихотей, третьи–проматывают имущество, четвертые–предаются игре в кости и веселым пирушкам, некоторые же бесчестят себя и более дурными пороками, любодействуют, развратничают и за миг удовольствия готовы рисковать своей жизнью. Если бы они были в общении с каким–нибудь философом, они не предавались бы таким порокам—и во всяком случае знали бы наставление Диогена, который в резких, но безусловно основательных словах даёт такой совет: „посети когда–нибудь вертеп, чтобы узнать, что нет никакой разницы между ценным и дешёвым”.
8. Одним словом, я утверждаю (хотя я — потому что повторяю одно и то же–могу показаться скорее сумашедшим, чем серьёзно рассуждающим), что хорошее воспитание и должное обучение являются единственно важным, или вернее — первым, средним и заключительным делом в данном случае, и, говорю, что это, именно, направляет к добродетели, и следовательно, ко счастью. Ведь другие человеческие блага и, ничтожны, и недостойны пламенного к ним стремления. Знатное происхождение, конечно, благо, но оно — наследие предков. Богатство ценно, но оно зависит от судьбы, которая сплошь и рядом у одних отнимает его и неожиданно передает другим; громадное богатство составляет цель жизни для тех, которые обыкновенно „стреляют“ по чужим карманам, примерно, непотребных рабов, а также доносчиков, — и, что самое главное, — даже самые негодные люди могут, быть богаты. Слава, конечно, достойна уважения, но не постоянна. Красота очень желательна, но непрочна. Здоровье ценно, но изменчиво. Сила достойна стремления, но, вследствие болезни и старости, легко утрачивается. При том крайне заблуждаются те, которые кичатся своей телесной силою. Ведь, что представляет собою сила людей в сравнении с силою других тварей? Я имею в виду, например, слонов, быков и львов. Изо всех наших благ одна лишь наука, как нечто божественное, бессмертна. Ведь два начала изо всех: разум и речь — самые важные в человеческой природе. Разум управляет речью, а речь повинуется разуму, который не поддаётся случаю, не может быть уничтожен ни клеветой, ни болезнью и с возрастом не ослабевает. Один только разум, стареясь, снова молодеет, и всеистребляющее время награждает старость большею рассудительностью. Даже война, которая, подобно бурному потоку, все уносит с собою, не может уничтожить одного лишь–образования. Мне очень нравится ответ мегарского Философа Стильпона Деметрию. Когда Деметрий, покорив и разрушив город, спросил Стильпона: не лишился ли он чего–нибудь, последний сказал; „конечно, нет! ведь добродетель на войне добычею быть не может”! Подобный ответ дал также и Сократ. Когда Горгий, как мне помнится, спросил Сократа, какого он мнения о могучем царе (персидском) и считает ли его счастливым, то Сократ сказал: „я не знаю, насколько он силен в добродетели и образован”, потому что счастье заключается в этих двух, а не в случайных дарах судьбы.
9. Советуя придавать особенное значение воспитанию детей, я снова настаиваю на том, что необходимо придерживаться правильного и разумного воспитания. Как можно старательнее следует отвлекать своих сыновей от тех вздорных речей, какими кичатся народные ораторы. Ведь нравиться толпе–значит не нравиться мудрым. Мои слова подтверждаются свидетельством и Эврипида, который сказал так: „К народу говорить я не столько искусен, за то более находчив в небольшом обществе равных себе людей. В этом есть своего рода преимущество: люди, умеющие увлекать толпу, низко стоят в глазах мудрецов”. Я заметил также, что те, которые любезными и приятными речами стараются угождать толпе, сами живут обыкновенно безнравственно, предаваясь чувственным удовольствиям. И, клянусь Зевсом, это вполне естественно. Если такие люди стараются служить удовольствиям других, при отсутствии какого бы то ни было стремления к прекрасному, то едва ли они истинную добродетель и благоразумие будут ставить выше своей веселой и роскошной жизни, или стремиться к честному вместо удовольствия. Если это так, то чему же мы будем наставлять своих детей и каких благ держаться мы их заставим? Прекрасно было бы, конечно, ничего не говорить и ничего не делать необдуманно, хотя, по пословице, „прекрасное трудно”. Ведь импровизированные речи,, в которых неизвестно, где начало и где конец, отличаются пустотою и бессодержательностью. Кроме других недостатков такие проворные ораторы впадают также в крайнюю запутанность речи и болтовню. Подготовка, напротив, дает речи надлежащую соразмерность. Перикл, но слухам, будучи часто приглашаем народом, отказывался выступать, ссылаясь на свою неподготовленность. И Демосфен, подражатель его в государственном управлении, когда афиняне приглашали его на совещание, отказывался. таким же образом, употребляя выражение: „я не приготовился“. Может быть, это–непроверенный и вымышленный слух, но в речи против Мидия он ясно доказывает пользу подготовки в следующих словах: „я признаюсь, господа афиняне, что подготовился, и при этом утверждаю, что постарался сделать это возможно лучше. Ведь я был бы глупым человеком, если бы, столько претерпев, даже и теперь еще претерпевая, не обдумал, как следует, того, о чем собираюсь говорить“. Однако, я совсем не хочу сказать, что вообще не следует, будто бы, одобрять способности говорить без приготовления, или что не надо применять ее к предметам достойным, — я только утверждаю, что нужно пользоваться ею, как лекарством. Впрочем, до возмужалого возраста совсем не следует, по моему мнению, говорить экспромптом, а когда дар слова укоренится, тогда, при удобном случае, можно будет говорить без подготовки. Ибо как те, которые долгое время находились в оковах, хотя бы впоследствии и получили свободу, не могут идти вследствие долговременного пребывания в цепях, но шатаются, — так же точно и те, которые в течение долгого времени не развивали своего красноречия, если когда–нибудь явится им необходимость сказать экспромптом, ничуть не меньше сохраняют тот же образ изложения. Позволять детям говорить без подготовки–это значит развивать у них крайнее пустословие. Какой то жалкий живописец, как говорят, показав Апеллесу картину, сказал: „я написал ее в миг”. Апеллес же ответил: „Если бы даже ты не говорил, я прекрасно вижу, что она написана поспешно; удивляюсь только, что ты не написал больше”. Итак, я советую [я возвращаюсь к своему предмету] остерегаться и избегать как высокого и напыщенного изложения, так же точно, в свою очередь, низкого и простого слога. Речь чрезмерно надутая неуместна для произнесения в народных собраниях, а сухая не производит совершенно никакого впечатления. Подобно тому, как тело не только должно быть здоровым, но и крепкого сложения, точно так же и речь не только должна быть свободною от недостатков, но также и сильною. Ведь то, что безопасно, только похвально, но что соединено с риском, достойно также удивления. Такого же мнения я держусь и относительно душевного настроения. Не следует быть ни дерзким, ни робким и застенчивым, потому что первое переходит в бесстыдство, а второе в подобострастие. Конечно, точно держаться во всех делах середины зависит от опытности. Между прочим, я желаю, покамест еще касаюсь данного вопроса, высказать об этом свое мнение. Я считаю, что однообразная речь ясно свидетельствует, прежде всего, об отсутствии тонкого образования, а затем и в смысле чтения, думаю я, она надоедлива и, вообще, нравиться не может, но разнообразие приятно как в этом, так и во всем другом, подлежащем нашему слуху и зрению.
10. Итак, мальчик из хорошей фамилии не должен быть несведущим ни в одной из всех образующих так называемый „круг“ наук, но изучить их бегло, как будто бы отведывая каждой, предназначенной к усвоению, [ибо невозможно быть совершенным во всем], предпочтительно же посвящать себя философии. Я могу пояснить свое мнение следующим сравнением: приятно, конечно, объехать многие города, поселиться же на жительство полезно в лучшем из них. Довольно остроумно говорит также философ Бион, именно: как женихи Пенелопы, когда не достигали своей дели, вступали в связь с её служанками, так изнуряют себя предметами, не имеющими никакой ценности, и те, которым философия тяжела в сравнении с другими науками. Словом, необходимо делать философию как бы исходным пунктом всего воспитания. Для сохранения тела люди придумали две науки: медицину и гимнастику; из них одна доставляет здоровье, а другая–крепость. Для болезней же и страданий души единственным лекарством является философия. Благодаря ей и с помощью её учатся постигать, что прекрасно, постыдно, справедливо и несправедливо, чего, вообще, нужно желать и чего избегать, как следует держать себя в рассуждении богов, по отношению к родителям, старшим, законам, иноземцам, государственным сановникам, друзьям, женам, детям и рабам. Философия учит, что нужно чтить богов, почитать родителей, уважать старших, повиноваться законам, подчиняться начальникам, любить друзей, быть благоразумными по отношению к женам, быть ласковыми с детьми и не обходиться жестоко с рабами; самое же главное—в счастьи не предаваться чрезмерной радости, в несчастьи не печалиться, в удовольствиях не быть неумеренным, в гневе пылкими и звероподобными. Это я считаю наиболее заслуживающим внимания и полезным изо всего, что преподносит нам философия. Быть благородным в несчастьи–это признак мужественного человека, не возбуждать зависти в несчастьи — это свойство скромного человека, благоразумием преодолевать удовольствия — мудрого, владеть гневом — незаурядного человека. Наконец, достигшими полного совершенства я признаю тех людей, которые с Философиею могут соединить и ею разбавить искусство приличной гражданину жизни; они достигают, по моему мнению, двух существенных и великих благ: полезной для общества жизни, пока занимаются политической деятельностью, и жизни спокойной и тихой, пока занимаются Философиею. При существовании трех родов жизни, из которых один деятельный, другой созерцательный, третий сибаритский, последний является необузданным, подчиненным удовольствиям, скотским и мерзким; созерцательный без деятельного — бесполезным, деятельный без философии — неискусным и скользким. Поэтому изо всех сил необходимо стараться — и служить государству, и, насколько позволит время, отдаваться философии. Так поступал Перикл, Архит из Тарента, Дион из Сиракуз, Эпаминонд из Фив; оба последние были дружны с Платоном. Я не знаю, что еще следовало бы сказать о надлежащем образовании. Кроме того, что я сказал, может быть очень полезным, если не необходимым, не пренебрегать также и приобретением, древних сочинений, но собирать и пользоваться ими, как хороший хозяин пользуется своими земледельческими принадлежностями. Средством познания является не обладание, а пользование книгами, из которых извлекать нужно знания, как бы из источника.
11. Не следует также пренебрегать телесными упражнениями, но, посылая мальчиков к учителю гимнастики, надо заставить их научиться всему относящемуся сюда как для телесной стройности, так и для телесной силы. Прекрасное телосложение в юности является основанием здоровой старости. И как в хорошую погоду следует заготовлять все, что необходимо бывает во время бури, так и в юности нужно вырабатывать умеренность и воздержность в качестве сбережения на старость. Однако, необходимо так регулировать напряжение, чтобы мальчики от чрезмерного упражнения не теряли сил и не становились неспособными к учению, потому что сон и изнурение, по Платону, суть враги учения. Но что это значит? Я спешу сказать о том, что является, по моему мнению, самым существенным. Нужно упражнять юношей в военных делах, особенно в бросании пик, метании стрел и травле зверей. Ведь „имущество побежденных“ в битвах „достаётся, как награда, победителям“. Война не терпит нежного телосложения; сухощавый же солдат, закаленный на войне и в борьбе с атлетами, пробивается через целые фаланги неприятелей. Меня, пожалуй, упрекнут в том, что я пообещал дать наставления относительно воспитания детей благородного происхождения и, упуская из виду воспитание бедных и простых граждан, решил делать предписания, которые годятся только для богатых. Но ответить им не трудно. Я очень хотел бы, чтобы это руководство всем, вообще, было полезным; но кто, испытывая нужду, не в состоянии будет воспользоваться моими наставлениями, те пусть винят в этом свою судьбу, а не того, кто хочет помогать им советом. Однако, бедные также должны, по силе, стараться давать своим детям наилучшее воспитание; если же это не удается, то следует пользоваться возможным. Я отметил это раз навсегда, чтобы потом по порядку излагать и все остальное, что касается правильного воспитания детей.
12. Я утверждаю также, что необходимо побуждать мальчиков к благородным занятиям ободрениями и увещаниями, но, клянусь Зевсом, не побоями и ругательствами. Последние, по моему, годятся скорее для рабов, чем для благородных. Испытывание болей от ударов, а равно также оскорбительные обращения делают детей неподвижными и внушают отвращение к работе. Похвалы и порицания для благородных более полезны, чем всевозможные оскорбления, так как первые поощряют к прекрасному, а вторые удерживают от постыдного. Должно, однако, пользоваться похвалами и порицаниями попеременно и осмотрительно. Когда дети выходят из пределов дозволенного, следует пристыживать их выговорами и потом, когда они приходят в уныние, ободрять похвалами, подражая кормилицам, которые, вызвав у детей плач, в утешение снова подставляют им грудь. Следует только беречься, чтобы похвалами не делать детей надменными и высокомерными, потому что, благодаря чрезмерным похвалам, они становятся гордыми и чванными.
13. Я знаю и таких родителей, которые, желая проявить к своим детям сильную любовь, поступают как бы из чувства скорее противоположного характера. Я хочу на примере выяснить, что это значит. Желая, чтобы дети скорее во всем усовершенствовались, родители возлагают на них столько излишней работы, что дети падают под бременем усиленных трудов; кроме того, недовольные испытываемыми страданиями, они исполняют свое дело, вверив своих сыновей педагогам и учителям, и совершенно не заботятся о том, чтобы самим видеть или слышать, чему учат их детей. Это — непростительная ошибка.
Они должны сами от времени до времени проверять успехи своих детей, не полагаясь на добрую волю наёмника. Да и воспитатели будут больше прилагать старания, если будут знать, что им часто придется давать отчет. Сюда относится довольно остроумное замечание одного конюха, что ни от чего лошадь не бывает такою сытой, как от хозяйского глаза. А изо всего наиболее необходимо упражнять и развивать память детей, потому что это, так сказать, кладовая наших знаний; по этой же причине древние распространили миф о том, что Мнемозина является матерью Муз, давая этим понять, что только память может производить и „выводить“ знания. Поэтому упражнение памяти должно иметь место в обоих случаях, будут ли дети иметь от природы хорошую память, или, напротив, слабую. В одном случае мы укрепим избыток природы, в другом пополним недостаток её и, таким образом, одни превзойдут прочих, а те–будут лучше, чем были. Гезиод совершенно справедливо замечает: „если бы ты к малому прибавлял помалу и беспрестанно так поступал, то вскоре это малое сделалось бы великим“. Сверх того, отцы должны также знать, что та сторона образования, которая изощряется памятью, полезна не только в качестве известного знания, но является также важным вспомогательным средством в житейских делах. Ведь памятование прошлого служит уроком благоразумия относительно будущего.
14. Кроме того, необходимо беречь своих сыновей от сквернословия, „потому что речь“, — как говорит Демокрит, — „это тень действия”. При всем этом, нужно, конечно, приучать детей быть общительными и обходительными, потому что ничто не заслуживает отвращения в такой степени, как характер людей недоступных. Далее, дети не будут неприятными во время разговоров, если не будут стараться всегда одерживать верх в рассуждениях; хорошо — не только уметь побеждать, но также и быть побежденным, где вредно одерживать верх. Ведь, бывает, действительно, также Кадмейская победа. В данном случае я могу сослаться на свидетельство мудрого Эврипида, у которого читаем: „когда двое разговаривают и один из них выходит из себя, то умнее поступает тот, кто не противоречив“. Теперь я должен еще сказать о некоторых вещах, в которых молодым людям нужно упражняться так же много, если даже не больше, как и в вышеупомянутых, Это суть следующие: жить скромно, сдерживать язык, преодолевать гнев и не давать воли рукам. Должно рассмотреть, как важно каждое из этого; понятнее будет на примерах. Начну с последнего: некоторые, простирая свои хищные руки к деньгам, помрачили славу прежней жизни. Так, лакедемонянин Гилипп был изгнан из Спарты за то, что „освободил“ мешки с казенными деньгами. Обуздание гнева — свойство мудрого человека. Когда один очень наглый и бесстыдный юноша толкнул ногой Сократа, то последний, видя, что окружающие от негодования шумят и имеют сильное желания „проучить“ оскорбителя, сказал: „а если бы меня лягнул осел, то пожелали бы вы ответить ему тем же?“ Все–таки юноше не прошло это даром: напротив, так как все бранили его и называли лягающимся, то он повесился. Далее, когда Аристофан ставил „Облака“ и наносил Сократу всевозможные оскорбления, один из присутствующих сказал: „будучи столь осмеянным в комедии, не испытываешь ли ты, Сократ, негодования?“ — „Клянусь Зевсом, нет! ответил Сократ, „потому что насмешки комедианта в театре все равно, что выходки шута на большой пирушке“[5]. С этим совершенно согласно поведение Архита из Тарента и Платона. Когда Архит, по возвращении с войны (где он был стратегом), нашел поле в запустении, то призвал своего управителя и сказал: „ты бы не остался безнаказанным, если бы я не был в настоящее время раздражен до крайности“. Платон же, разгневанный сластолюбивым и распутным рабом, призвал своего племянника Спевзипа и сказал: „пойди, накажи его, а то я страшно теперь рассердился“. Трудно подражать им в этом, скажет кто–нибудь. Я с этим согласен. Однако, имея в виду эти примеры, необходимо всеми силами стараться подавлять вспышки гнева, не знающего удержа. Ведь мы, хотя не можем сравняться с этими мужами и в остальном, как–то в знаниях, и в добродетели, однако, являемся перед ними, словно пред богами, в роде священнослужителей и свещеносцев [6] мудрости, стараемся, по возможности, подражать и следовать им. Далее, если кто считает маловажным и ничтожным обуздание языка (об этом остается мне еще сказать), тот жестоко погрешает против истины. Молчать, когда следует, мудро; такое молчание лучше всякого слова. По этой же причине, мне кажется, древние ввели мистерии, чтобы, наученные на них держать в тайне виденное и слышанное, мы также благоговейно и верно сохраняли порученные нам человеческие тайны. Ведь никто не пожалел о том, что помолчал. Напротив, очень многие раскаялись в том, что не удержали языка; надо иметь в виду, что выпустить тайну — совсем не трудно, но сказанное сделать несказанным уже никаким образом нельзя. Я слыхал, как припоминаю, массу рассказов о людях, которые, благодаря невоздержному языку, подверглись величайшим бедствиям. Оставив в стороне других, я напомню для доказательства об одном или двух. Когда Филадельф сочетался браком с своей сестрою Арсиноей, Зотал сказал: „ты вкладываешь ключ, куда не следует“, и вследствие этого долгое время гнил в тюрьме, получив за свою неуместную болтливость наказание не незаслуженное, и вот, чтобы потешить других, ему пришлось потом самому долго плакать. В этом же роде невоздержным на язык был и софист Феокрит, только пострадал он уж гораздо сильнее. Когда Александр приказал грекам приготовить порфировые одежды, имея в виду, по возвращении с похода, принести богам жертву в знак одержанной над врагами победы, и когда все поголовно вносили нужную сумму, то Феокрит сказал: „раньше я не знал, а теперь вполне понимаю, что значит „порфировая смерть“ Гомера“. Таким образом, в лице Александра он нажил себе врага. Он же царю македонскому Антигону, который на один глаз был кривой, язвительно напомнил об этом недостатке и тем привел его в неистовый гнев. Антигон, посылая к Феокриту своего главного повара Эвтропиона, который тогда исправлял эту должность, приглашал его для собеседований. Так как Эвтропион, исполняя приказание, не раз обращался по этому поводу к Феокриту, последний сказал: „я вполне уверен, что ты хочешь преподнести меня Циклону, — не варя не жаря“ - одного задевая тем, что он одноглазый, а другого тем, что он повар. Эвтропион ответил: „это тебе не пройдет даром: ответишь головою за свое безрассудство и дерзкий язык“; затем донес об этом царю, а тот приказал покончить с Феокритом.
Помимо всего этого, должно еще (это чрезвычайно важно) приучать молодых людей говорить правду. Ложь низка, а потому должна быть ненавистна всем людям и непозволительна даже рабам маломальски порядочным.
15. При изложении всех этих правил относительно благопристойности и благоразумия молодых людей мне ни разу не пришлось в чем–либо усумниться, или быть нерешительным. Относительно же того, о чем я имею в виду сказать, мои мнения как бы раздваиваются; и словно на весах, опускаются то на ту, то на другую сторону и не могу высказаться решительно; большое сомнение удерживает меня–как советовать, так и отговаривать. Но, все–таки, я должен отважиться на то, чтобы поговорить об этом.
Спрашивается, именно: должно ли разрешать любовные сношения с мальчиком, или, напротив, следует удерживать от этого и запрещать? Когда я вижу строгих, сурового нрава, с тяжелою рукой отцов, которые такие сношения считают за бесчестие своим детям, я воздерживаюсь советовать и одобрять педерастию. Когда же с другой стороны мне приходят на ум Сократ, Платон, Ксенофонт, Эсхин, Кебет и вообще те, которые одобряли педерастию и через нее способствовали развитию у молодых людей образованности, тонкого обращения и честных нравов, то я снова меняю свое мнение и чувствую, что готов подражать этим людям. К тому же вспоминаются и слова Эврипида, который говорил: „ведь есть еще между смертными иная любовь — это любовь справедливой, непорочной души“. Я не могу обойти молчанием также изречение Платона не то серьезное, не то в шутку: мужчинам–неблагородного состояния, говорит он, можно разрешать „любить“ всякого красавца, какого они захотят. Итак, педерастию следует запрещать тем, которые преследуют лишь плотское удовольствие, педерастия же духовная должна быть поощряема. Соответственно этому, не может быть рекомендуем тот род „любви“, который практикуется в Фивах и Элиде, равным образом и так называемое Критское похищение; любовные же отношения в том духе, как они существуют в Афинах и Лакедемоне, возражений не вызывают.
16. Вообще но данному вопросу каждый пусть поступает, согласно своему убеждению. А я, сказав по вопросу о воспитании добрых и благородных нравов в детском возрасте, перейду теперь к юношескому; предварительно скажу нечто в общих чертах. Часто я упрекал родителей и к ним относил начало дурного поведения детей, в виду того, что они приставляют к детскому возрасту педагогов и учителей, когда же дети достигнут юношеского возраста, распускают возжи, давая простор их страстям, тогда как, напротив, юношеский возраст требует гораздо больше присмотра и наблюдения, чем детство. Кто не знает, что детские проступки, в роде неуважения воспитателей, непослушания учителям, в сущности не серьезны и легко исправимы; напротив, проступки юношей, как распущенность, воровство отцовского имущества, игра в кости, ночные пирушки, попойки, любовные похождения с девицами и распутство с замужними, часто переходят всякую меру и преступны. По этой причине следует желаниям юношей искусно ставить преграды и сдерживать их. Ведь возраст этот дает волю страстям, не знает удержу и потому нуждается в узде, так что те, которые сильной рукою не сдерживают этого возраста, своим неразумием способствуют порочности юношей. Итак, благоразумные отцы должны особенно в это время, неусыпно заботиться о своих сыновьях, охранять и направлять их путем наставлений, угроз и обещаний, просьб, советов и увещаний, примерами как тех, которые в погоне за наслаждениями подверглись несчастиям, так и тех, которые своей воздержностью снискали себе похвалу и добрую славу. Существует два, так сказать, основные начала добродетели: надежда на отличие и боязнь наказания; первое побуждает к прекраснейшим делам, второе предотвращает от порока.
17. Вообще, следует удерживать юношей от дурных компаний, чтобы, вследствие знакомства с людьми испорченными, чего–нибудь от них не „пристало”. Это Пифагор изложил в загадочных изречениях, которые я здесь передам и объясню, как способствующие развитию добродетели. Например: „не ешь мелянур (чернохвостых)“, т. е. избегай людей, почерневших от пороков. „Не перепускай безмена“, т. е. наблюдай справедливость и за пределы её не выступай. „Не сиди на хойнике“ — не предавайся праздности и прилагай старание о хлебе насущном. „Не всякому подавай правую руку“—т. е. выбирай друзей осмотрительно. „Кольцо, которое жмет (палец), не носи” — добивайся свободной жизни, не надевай на себя добровольно цепей. „Не разгребай огня мечем“ — не раздражай гневного (это не годится): удобнее уступить. „Не ешь сердца“ — не терзай свою душу снедающими заботами. „Воздерживайся
от бобов“, т. е. воздерживайся от участия в государственных делах, потому что бобы раньше употреблялись при подаче голосов при избрании должностных лиц. „Не клади кушанья в урыльник“ — не обращайся с учением о прекрасном к людям негодным, потому что учение есть пища для души, которую низость людская загрязняет. „Дойдя до границ, не возвращайся обратно“, т. е. когда настанет час смертный и увидишь уже предел жизни, спокойно отнесись к этому и не предавайся печали.
Но возвращусь к тому вопросу, от которого я сделал отступление. Должно удалять юношей, о чем я говорил и выше, ото всех порочных людей, более же всего от „прихвостней“. Что я часто и многим отцам говорил, то и теперь скажу, именно: нет пагубнее этого сорта людей; никто так сильно и скоро не развращает юношество, как льстецы, которые и отцов, и детей губят в конец; одним они отравляют старость, а другим юность, так как всех их обольщают, как неотразимою приманкой, давая советы наслаждаться. Богатые отцы побуждают своих сыновей к трезвости, целомудрию, бережливости и трудолюбию; льстецы, напротив, внушают им опьянение, распутство, расточительность и леность. „Наша жизнь, говорят они, очень мала: пользоваться надо ею, а не пропускать случая“. Что нам бояться угроз отца? Он ведь уже из ума выжил и одной ногою уже в гробу. Не нынче–завтра мы его поднимем к „выносу“. Затем, иные доставляют им распутных женщин, или сводничают с замужними и учат грабить и расхищать у родителей все то, что те сберегли для себя на старость. Это–мерзкая порода людей, лицемеры в дружбе, не имеющие никакого понятия о благородстве (которое есть признак истинного друга), прислужники богачей, высокомерные по отношению к бедным; благодаря своему как бы музыкальному искусству, они умеют вкрадываться в доверие юношества, скалят зубы, когда их благодетели смеются; это как бы подложные и незаконнорожденые члены человеческого общества, подделывающиеся к богатым, по положению собственно свободные, но по роду жизни раболепствующие; если над ними не издеваются они считают это за обиду, потому что в таком случае их даром кормят. По этой причине отцы, если только желают видеть своих сыновей прекрасно воспитанными, должны вышвыривать эту негодную скотину. Не меньше должны они также охранять своих детей от пороков школьных товарищей, потому что и эти способны растлевать мальчиков самых прекрасных по природе.
18. Все это хорошо и полезно. Прибавлю кое что, что вытекает из чувства человеколюбия. Я, именно, настаиваю на том, чтобы отцы не были черезчур строгими и непреклонными, по отношению к детям; нередко не лишне на некоторые проступки юношества смотреть сквозь пальцы, припоминая свою молодость. Подобно тому, как врачи, смешивая горькие лекарства с сладкими соками, имеют в виду оказать пользу с помощью приятного, так и отцы должны суровые выговоры растворять мягкостью обращения и, попустительствуя слабостям сыновей то опускать вожжи, то снова их натягивать, особенно же следует относиться снисходительно к промахам молодежи или по крайней мере. стараться сокращать гнев свой. Во всяком случае (если уже выбирать, то) лучше, если отец вспыльчив, но скоро отходчив, чем, если вечно сердитый, потому что постоянное раздражение и непримиримое отношение служит немалым доказательством, того, что отец не любит своих детей. Хорошо также иногда представляется, чтобы того или другого проступка совсем не заметить и, так как под старость обыкновенно зрение и слух становятся хуже, то эту слабость чувств и применять к тому, чтобы иное, видя, не видеть и, слыша, не слышать. Если мы снисходительны к недостаткам друзей, то что удивительного в таком же отношении к детям, когда мы более, чем часто, смотрим сквозь пальцы на рабов, когда они выпивши или с похмелья. Ты был когда то бережливым, теперь невредно тебе и раскошелиться! Ты некогда был неумолимым, умей же ныне быть и снисходительным. Твой сын, с помощью раба, „выпас” у тебя кое что из стада, уведя с поля пару волов–удержи свой гнев! Пришел он домой, и от него сильно пахнет после попойки–изобрази, что не замечаешь. Отдает от него „духами“ известного сорта — помолчи! Такими приемами обуздывается своенравная юность.
19. Тех же юношей, которые слишком предаются чувственным удовольствиям и не поддаются никаким уговорам, нужно постараться оженить: брак — это самые надежные „путы“ для молодого человека. Следует, однако, для сыновей выбирать таких жен, которые не очень превосходили бы их знатностью рода или богатством; ведь мудро изречение: „гони подходящим тебе путем“. Кто женится на неровне, тот незаметно для себя становится не мужем жены, а рабом её приданого.
20. Прибавив еще немного, я закончу свои наставления. Прежде всего сами отцы неукоснительным исполнением своих обязанностей должны являть прекрасный пример для детей, чтобы последние, всматриваясь, как в зеркало, в их образ жизни, отвращались от постыдных поступков и слов. Те отцы, которые, набрасываясь с упреками на сыновей, сами впадают в те же пороки, — обвиняют в лице детей в сущности самих себя. Вообще говоря, люди порочной жизни лишены смелости наказывать даже рабов, не говоря уже о сыновьях. Подобные отцы могут быть для своих детей наставниками и учителями всяких безобразий. Если бесстыдны старики, то юноши, неизбежно, бывают наибесстыднейшими. Поэтому нужно приложить особенное старание ко всему тому, что имеет целью разумное воспитание детей, подражая той Эвридике, которая, не смотря на то, что происходила из Иллирии и была женщина совершенно необразованная, для того, чтобы иметь возможность обучить своих детей, в преклонных уже летах принялась изучать науки. Следующая надпись, посвященная ею Музам, служит достаточным подтверждением столь сильной любви её к детям: „Эвридика из Гиерополиса, страстно охваченная похвальным стремлением к знанию, посвятила это Музам. Ведь она, будучи матерью сыновей уже на возрасте, постаралась изучить науки–сокровище мудрости”.
Относительно всех этих наставлений, которые я изложил здесь, правильнее, конечно, лишь пожелать, чем требовать, чтобы они были осуществлены целиком. Проведение же в жизнь большинства из них вполне возможно, хотя это требует благоприятных обстоятельств и большого старания.


[1] Enrip. Herc. f. 1261.
[2] Eurip. Hipp. 424.
[3] на греческом языке.
[4] При кормлении грудью.
[5] на которые не сердятся.
[6] Факелоносцев.