Переходя к причинам Сицилийского похода, Диодор начинает так же, как и Фукидид, с просьбы Сегесты о помощи — на самом деле он, как мы сейчас увидим, вовсе не считает этой просьбы наиболее существенным фактом.
Фукидид начинает (VI. 6. 2): μάλιστα αὐτοὺς (sc. τοὺς Ἀθηναίους) ἐξώρμησαν Ἐγεσταίων πρέσβεις…. ὅμοροι γὰρ ὄντες τοῖς Σελινουντίους ἐς πόλεμον ϰαθεστασαν… περὶ γῆς ἀμφισβητήτου [особенно подстрекали их (афинян) послы эгестян … ибо являясь соседями селинунтцев, они начали с ними войну … из–за спорной земли]. Точно так же начинает Диодор: Ἐγεσιαῖοι πρὸς Σελινουντίους ἐπολέμησαν περὶ χώρας ἀμφισβητησίμου [эгестяне воевали с селинунтцами за спорные территории]. Но здесь он не останавливается. О борьбе Сегесты с другим городом из–за спорной земли он рассказывает уже раньше (XI. 86. 2), о войне Сегесты с Селинунтом он будет рассказывать еще позже (XIII. 43. 2); и там война происходит из–за χώρας ἀμφισβητησίμου [спорной территории], и там Селинунтяне χωρὶς τῆς ἀμφισβητησίμου πολλήν τῆς παραϰειμένης ἀπετέμοντο [кроме спорной земли забрали много прилегающей]; точно также, как и здесь, они сначала заняли эту спорную землю, а затем и τῆς προσϰειμένης χώρας πολλὴν ἀποτεμόμενοι ϰατεφρόνησαν τῶν ἠδιϰημένων [забрав много соседней земли, презирали обиженных]. Не может быть сомнения, что мы имеем дело с однородным источником, если не прямо с дублетом; источник этот тот же, которым руководился Диодор в истории второго Карфагенского нашествия. Поэтому и здесь Сегеста поставлена в связь с Карфагеном.
Сегестяне просят помощи в Акраганте, Сиракузах (у Фукидида Сиракузяне помогают Селинунтянам), Карфагене; когда же это им не удается, они ищут τινὰ διαπόντιον συμμαχίαν. οἶς σονήργησεν ταὐτόματον [союза за морем, и тут им подвернулся удачный случай]. Мы знаем, что это значит. Когда Диодору нужно связать два факта, идущих к одной цели, на выручку является ταὐτόματον [удачный случай] — случайности тут не должно быть[1]. Для той же связи служат и поиски заморской державы — слова эти самой своей формой уже странны. Ведь Карфаген же есть такая заморская держава — после посольства туда можно бы искать только ἄλλην τινα διαπόντιον ξομμαχίαν [второго союза за морем]. Они только и служат для перехода к дальнейшему — к роли Леонтинцев.
У Диодора, собственно говоря, инициаторами являются Леонтинцы — и их просьба открывает войну. Леонтинцы потеряли свой город — здесь Диодор возвращается к своему предшествующему изложению (XII. 54. 2), и рисует положение так, как рисовал его Фукидид; — решившись опять обратиться к помощи Афинян, они ϰοινολογησάμενοι τοῖς ἔθνεσι οἶς συνεφρόνησαν, ϰοινῇ πρέσβεις ἐξέπεμψαν [посовещавшись с народами, которые приняли их дело, сообща отправили послов] в Афины.
В этом факте желали видеть крупное отличие от Фукидида. Holm[2] указал на то, что совершенно безразлично, говорит ли Диодор (и Плутарх Nic. XII)[3] πρέσβεις или φογάδες, как говорит Фукидид. Это безусловно верно — дело не в слове; Диодор никогда точно о нем не заботится; если φογάδες, находящиеся в Сицилии, посылают в Афины людей с определенною целью, то они πρέσβεις, как посланные, φογάδες по общему положению[4]. Существенно не это, а то, что Леонтинцы именно и являются инициаторами дела, что они выступают с самого начала рядом с Сегестянами, что им влагаются в уста известные заявления.
Тем не менее, здесь мы имеем дело с Фукидидом, сведения которого перетасованы Диодором. Леонтинцы упоминаются у Фукидида с самого начала — главное, на что ссылаются Сегестяне, эта обида, нанесенная Леонтинцам. Фукидид (VI. 6. 1) говорит о том, что Афиняне пошли в Сицилию βοηθεῖν εὐπρεπῶς βουλόμενοι τοῖς ἑαυτῶν ξυγγενεσι ϰαὶ τοῖς προγεγενημένοις ξομμαχοις [на словах желая помочь своим сородичам и прежним союзникам];
Что касается родства, то оно относиться к Сегесте не может — Никий позволяет себе называть Сегестян варварами (VI. 11. 7), и Фукидид вполне разделяет его мнение (VI. 11. 7, VII. 57. 11); что касается прежнего союза, то у Фукидида мы находим фразу, толкование которой очень спорно — τὴν γενομένην ἐπὶ Λάχητος ϰαὶ τοῦ προτέρου πολέμου Λεοντίνων ϰαὶ Ἐγεσταίων ξυμμαχίαν ἀναμιμνήσϰοντες ϰτλ [напоминая о союзе леонтинян и эгестян в прежнюю войну при Ламахе и т. д.][5]. Слово Λεοντινων [леонтинян] одинаковым образом может быть отнесено и к πολέμου [войне] и к συμμαχιαν [союзу]; толкователи относят и к тому и другому; что Сегестяне были союзниками Афинян, это из Фукидида безусловно ясно (VI. 10. 5); но следует ли из этого, что они на свои союзные права ссылаются? Конечно, это всего естественней, но дальнейшая повторная ссылка на союзников позволяет в этом сомневаться. Для меня важно только то, что можно понимать место, как ссылку на союз с Леонтинцами — Диодор так и понял. Таким образом указание на родство и старый союз всецело подходит к Леонтинцам, и нет ничего удивительного, если Диодор эту ссылку влагает в уста послам Леонтинских изгнанников.
Представление Диодора нисколько не противоречит тому, которое мы имеем у Фукидида — и здесь Сегестяне говорят одни, но говорят они не от одного своего имени; о помощи Леонтинцам, о защите остальных союзников от притязаний Сиракузян взывают они к Афинянам — такой же союз стоит за их спиной, какой стоит у Диодора за Леонтинцами. Диодор, выдвинув на первый план Леонтинцев, быть может и имел основание в источнике: но что он непосредственно примыкает к Фукидиду, видно из его непоследовательности. Сегестянам грозят Селинунтяне, Леонтинцам Сиракузяне. Сегеста с Сиракузами не находится в враждебных отношениях — на столько, что Сегестяне могут решиться обратиться к Сиракузянам с просьбой о союзе. Сиракузы в нем отказывают, Сегестяне ищут другого союза — это еще не повод к вражде против Сиракуз. Они могут идти рука об руку с Леонтинцами против Сиракуз, если того требуют их политические выгоды, но целью их стремлений должна быть борьба против Селинунта, который и один справился с ними; между тем у Диодора они требуют войны против Сиракузян — о Селинунте они не говорят и слова. У Фукидида это понятно: там Селинунтяне Συραϰοσίους ἐπαγαγόμενοι ξυμμάχους εἴργον αὐτοὺς τῷ πολέμῳ ϰαὶ ϰατὰ γῆν ϰαὶ ϰατὰ θάλασσαν [привлекши сиракузян, сделали их союзниками в войне на суше и на море]. У Диодора это является противоречием, объяснимым только тем, что он списывал в одном случае Фукидида, в другом другой источник — , но и в этом втором случае он руководился данной ему Фукидидом рамкою.
Рассказавши так подробно о Сицилийских делах, Диодор слишком поспешно относится к тому, что совершается в Афинах. Предварительное принципиальное решение Афинян помочь Сицилийцам он пропускает и сразу переходит к народному собранию, в котором говорят Никий и Алкивиад. Этой поспешностью мы и должны объяснить, что именно это собрание решает у него поход — у Фукидида оно только оставляет в силе прежнее решение[6].
Что касается характеристик и речей, то и те и другие могут бы даны свободно Диодором; в общем — а характеристика Никия, как и характеристика Алкивиада даны в самых общих выражениях — они совпадают с Фукидидовскими. Речь Никия в существенных чертах также согласна с речью, как она дана у Фукидида (VI. 9 — 14). Два главных пункта речи Никия — ὡς δὲ οὔτε ἐν χαιρῷ σπεύδετε οὔτε ῥᾴδιά ἐστι ϰατεχεῖν ἐφ᾿ ἃ ὥρμησθε, ταῦτο διδάξω [но я постараюсь доказать, что рвение ваше несвоевременно и что нелегко добиться того, к чему вы стремитесь] — повторяются и у Диодора. Но есть одна черта в этой речи, которая понятней, если считать речь Никия незаимствованной. Никий, желая указать на несоответствие сил Афинян с задачей, которую они берут на себя, говорит им: вы хотите сделать то, чего не могли сделать Карфагеняне — а ведь вы гораздо слабее Карфагенян. Чтение Фукидида не могло навести его на эту мысль, — Алкивиад, против которого направлена речь Никия, только и мечтает, что о завоевании Карфагена (VI. 15. 2), да и вообще представление о Карфагене совсем другое; Гермократ уверяет сограждан, что Карфагеняне ἀεὶ διὰ φόβου εἰσὶ μή ποτέ Ἀθηναῖοι αὐτοῖς ἐπὶ τὴν πόλιν ἔλθωσιν [всегда боятся, что афиняне когда–нибудь придут к ним в город] (VI. 34. 2). То же соображение говорит об отличии источника Диодора от Плутарха[7] (Nic. XII. Alcib. XVII), который дает то же представление, какое мы встречаем у Фукидида — Диодор ни словом не упоминает о Карфагенских мечтаниях Афинян; конечно, это касается только этого пункта и речи Никия. Если Fricke (1. 1.) желает видеть источник Плутарха в Тимее, то это, как показано Holm’ом, только произвол. Возможно поэтому, что Диодор пользовался им — вторичная, в течение небольшого промежутка времени, ссылка на Карфагенян говорит в пользу того источника Карфагенских сведений, на который мы только что указывали,[8]
В том же собрании, в котором говорят Никий и Алкивиад, постановляется решение; сейчас же происходят приготовления — народ берет у союзников 30 кораблей, сам снаряжает 100, набирает 5000 гоплитов и выбираете трех полководцев. Сходство чисел ясно показывает, что Диодор немедленно привел в исполнение то, что только что предлагал Никий[9]. Причина этой поспешности вполне понятная: если Диодор желает каждый годовой рассказ довести по возможности до известного завершения, то еще более естественно у него желание таким же образом закончить и книгу — не останавливаться же ему на решении, чтобы следующую книгу начать с исполнения.
Новую, тринадцатую, книгу он начинает с подготовлелений к войне, после того как они уже были закончены в предыдущей книге; более резкого доказательства композиционного принципа в работе Диодора искать нельзя; конфликт с хронологией нисколько его не смущает, не смущает, что два года подряд одни и те же лица для одного и того же дела выбираются стратегами, — выбор стратегов тоже относится к подготовлениям. Фукидида он все же не оставляет; именно слова о выборе стратегов основаны на том же месте Фукидида: ᾑρημένοι δὲ τρεῖς στρατηγους [выбрав трех стратегов] (perfectum для того, чтобы связать с предыдущей книгой: для этого же деление: тогда выбрали стратегами, теперь дали неограниченную власть) αὐτοϰράτορας αὐτοὺς ϰατέστησαν ἁτάντων τῶν ϰατὰ πόλεμον [дали им полную власть по всем вопросам, связанным с войной] = Thuc. VI. 26. 1. οἱ Ἀθηναῖοι ἐψηφίσαντο εὐθὸς αὐτοϰράτορας εἶναι ϰαὶ περὶ στρατιᾶς πλοῦ ϰτλ [афиняне тотчас постановили назначить автократоров в морском походе и т. д.].[10] В общем отрывок не может не начаться с рекапитуляции. Такой рекапитуляцией являются слова Ἀθηναῖοι, ψηφισάμενοι τὸν πρὸς Συραϰοσίους πόλεμον [афиняне, постановив вести войну с сиракузянами]. Этим именем он вполне разумно называет всю войну, к описанию которой он приступает (ср. XIII. 12 τὰς ἀπὸ τῶν Τρωιϰῶν πράξεις ἕως εἰς τὸν ὑπὸ τῶν Ἀθηναίων ψηφισθέντα πόλεμον ἐπὶ Συραϰοσίους [события от Троянской войны до войны, которую афиняне народным постановлением объявили сиракузянам]). Если Фукидид прямо не называет ни VI. 6. 2 ни VI. 8. 2. 3[11] войны войной против Сиракузян, то это ровно ничего не значит. Диодор не переписчик, и Фукидид вполне ясно говорит то же, что Диодор. В первом из указанных мест только о Сиракузянах и говорится, во втором, правда, стратегам указано, что они βοηθοὶ Ἐγεσταίοις πρὸς Σελινουντίους [должны были подать помощь эгестянам против селинунтян], но вместе с тем им в дипломатически неясной форме приказано ξυγϰατοιϰίσαι ϰαὶ Λεοντίνους, ἢν τι περιγίγνηται αὐτοῖς τοῦ πολέμου [помочь опять водвориться у себя и леонтинянам, если те будут иметь успех в войне] — без борьбы с Сиракузянами невозможно ни первое ни второе: Селинунт в союзе с Сиракузами, Леонтины во власти Сиракуз; наконец, в 3-их, стратегам в силу их широких полномочий приказано τἀλλα τὰ ἐν τῇ Σιϰελίᾳ πρᾶξαι, ὅπη ἄν γιγνώσϰωσι ἄριστα Ἀθηναίοι [вообще устраивать дела в Сицилии так, как они признают наиболее выгодным для афинян]? — все это звучит тоном неофициальной инструкции, но оно вполне ясно для всякого. И Никий, и Алкивиад, и Фукидид от себя говорят везде о войне против Сиракуз.
Самое описание приготовлений тесно примыкает к Фукидидовскому, хотя гораздо подробней данного им; некоторые черты прямо противоречат ему — так уверение, что в ряды солдат спешили записываться не только δημοτιϰοί πολῖται [полноправные граждане], но и ξένοι (очевидно метэки) не соответствует Фукидиду, отличающему между ἀστοί [горожане] и ξένοι[12] (VI. 30. 2. 31. 1). Имеет ли здесь Диодор определенный источник, или он свободно развивает находящиеся у Фукидида черты, я не могу судить; откуда W. Stern (1. 1.) заключает, что сведения эти основаны (должны быть основаны) на надписном материале, я не могу понять. Именно то, что касается снаряжения флота, отлично может быть заимствовано из Фукидида.
В противоположность своему прежнему утверждению о числе собранных военных сил Диодор дает теперь новые; но как прежние были даны по одному месту Фукидиду, так и нынешние даются по другому — цифра πλείους τῶν ἑπταϰισχιλιων [более семи тысяч] соответствует выводу, получаемому из данных Фукидида (6430) — мы видели, что πλείους [более] означает только круглое число[13], как округлено число кораблей.
Описание отъезда представляет собой слабую копию великолепной картины Фукидида. Существенно новым является у Диодора сведение о совещании стратегов и афинской буле относительно того, πῶς χρὴ διοιϰῆσαι τὰ ϰατὰ τὴν Σιϰελίαν [как должно управлять делами Сицилии][14], и решения Селинунтян и Сиракузян продать в рабство, на остальных Сицилийцев наложить подати. У Фукидида об этом нет ничего. Этого одного факта вполне достаточно, чтобы опровергнуть теорию Holzapfel’а[15] об особой склонности к Афинянам, которую будто бы проявляет Диодор в первых главах тринадцатой книги; к особой славе Афинян это не служит — и не как славное дело поминается это решение и в речи Гилиппа (XIII. 30, 3), ставящего это решение в параллель с решением относительно Митилены — и там мы имеем не Фукидида; наоборот, представление о Гилиппе резко идет в разрез с тем, которое дает нам о Спартанском полководце Фукидид (VII. 86) — впрочем об этой речи Гилиппа будет сказано необходимое в свое время. Уже в третий раз мы находим у нашего писателя сходство и параллели из источников, которыми он несомненно пользовался впоследствии[16].
В рассказе о военных событиях первого года столько отклонений от Фукидида, что мы опять должны будем принять источник кроме него, но, я думаю, целый ряд черт покажет нам, что все таки в основе изложения лежал Фукидид.
Прежде всего значительно подробней, чем у Фукидида, рассказано о плавании у берегов Италии[17]. Здесь нужно однако отличать между указаниями маршрута и указаниями пунктов, где пристают Афиняне. Фукидид говорит о том, что Афиняне шли мимо городов Италии — Диодор мог почувствовать желание указать, мимо каких именно. Фукидид говорит, что они кое где приставали (VI. 44. 2) — Диодор говорит это, кроме указанных Фукидидом Тарента и Кротона, только в одном случае. Остальные указанные им города только пункты побережья, мимо которого они плыли. Исторический источник знал бы что нибудь об отношениях этих городов к Афинянам. Все вероятия в пользу того, что Диодор имел в виду чисто географическое определение — причем пользовался либо собственными знаниями, либо географическим сочинением. Прибавляет он из числа пунктов, им указанных, кое что о Фуриях — именно потому, что он знал или думал, что знает, как Фурийцы приняли Афинян — ему кажется естественным, что приняли хорошо. Несомненно, что он много раз забегал здесь вперед, брал сведения из дальнейшего — сведения о Фурийцах встречаются не раз, в конце концов Фурийцы все же оказываются союзниками Афинян (VII. 35. VII. 33. указывает несколько из отмеченных Диодором пунктов), еще раньте они во всяком случае не хотят склониться на сторону Гилиппа (VI. 104. 2). Совершенно противоположное тому, что сказал Фукидид, утверждается у Диодора относительно Кротона. Здесь Диодор не мог сделать вывода из другого места Фукидида; мы имеем дело либо с поспешностью, либо с особым источником[18].
Рядом с этим мы в упоминании Регия имеем почти дословное сходство с Фукидидом (VI. 44. 3), но еще более важно выражение ἐγγὺς ἔπειθον Ῥηγίνους συμμαχεῖν [склоняли к союзу регийцев], ясно указывающее на слова Фукидида (VI. 46. 2) — οὕς πρότερον ἤρξαντο πείθειν ϰαὶ εἰϰος ἧν μάλιστα [которых прежде начали убеждать и на которых наиболее могли рассчитывать][19].
Сейчас же после прибытия в Регий Фукидид рассказывает о мерах, принимаемых Сиракузянами, — тогда они узнают о планах Афинян (VI. 46). Точно также поступает и Диодор. По своему обычаю он соединяет по возможности все, что может; рядом с известиями о посольстве, он сообщает о выборе стратегов — раз начинается война, они должны быть. Рассказывая о нем в начале войны, он, естественно, лишен возможности следовать Фукидиду в рассказе о реформе в коллегии стратегов и сразу рассказывает результат — выбор трех стратегов (VI. 73. 1).
Стратеги, согласно Фукидиду, посылают к Селинунтянам и Сикелам с просьбой о союзе — мотивировки в данном месте у Фукидида нет, но Диодор пользуется двумя другими местами Фукидида, чтобы, видоизменив их сообразно своим целям, употребить их в данном месте. VI. 76. 2, уже. после того, как Афиняне напали на Сиракузы, когда, следовательно, не может быть сомнения в их планах, Сиракузяне посылают в Камарину посла, который и заявляет: ἥϰουσι γὰρ ἐς Σιϰελίαν προφάσει μὲν πονθάνεσθε, διανοίᾳ δὲ ἣν πάντες ὑπονοοῦμεν [под каким предлогом афиняне явились в Сицилию, вы знаете, а о планах их мы догадываемся все]. Диодор это место дополняет местом из речи Гермократа (VI. 33), где то же сказано ясней — и перетолковывает так, как это ему удобно, подставляя вместо Сегестян и Леонтинцев Сиракузян[20].
Далее следует перечень союзников, которого у Фукидида нет[21], но он мог быть составлен и им самим на основании данных Фукидида[22], причем он не раз точно также забегает вперед, как он сделал это, говоря о выборе стратегов; не историческую картину последовательного развития отношений дает он, а общую характеристику их. Но как бы то ни было, место это вставка — и именно она показывает нам, что Фукидид был основным источником Диодора.
Сиракузяне посылают послов — они и должны получить ответ. Диодор выражается не особенно удачно, иные из данных ответов не особенно подходят к ситуации, но это только будет доказывать, что Диодор взял свои сведения не из связного источника. Все таки мы можем понять, что Акрагантинцы ответили Сиракузянам, что они за Афинян, Катанейцы, что они за них, Сикелы ничего им не ответили — но каким образом мы поймем τῶν δ᾿ Αἰγεσταίων οὐχ ὁμολογουμένων δώσειν πλέον τῶν τριάϰοντα ταλάντων, οἱ στρατηγοὶ τῶν Ἀθηναίων ϰτλ [когда эгестяне отказались выдать более тридцати талантов, афинские стратеги и т. д.]? Грамматическая связь заставила бы нас понять и это, как ответ на запрос Сиракузям. Конечно, этого нет. Диодор здесь делает то, что мы выражаем новой главой или красной строкой; он только забывает, что его вставка может изменять смысл, и спокойно продолжает по Фукидиду — Фукидид непосредственно после известия о мерах Сицилийцев переходит к рассказу о Сегесте.
И с другой стороны ясна связь с Фукидидом. Всякий, читающий одного Диодора и уже немного смущенный указанным грамматическим недоразумением, еще раз придет в недоумение. Афиняне находятся в Регии — откуда вдруг являются Сегестяне и каким образом они могут отказаться дать деньги? это недоразумение легко разрешится при взгляде на изложение Фукидида; Диодор выпустил все то, что рассказывает Фукидид о посылке кораблей еще из Керкиры (VI. 42. 2) и о том, что. они ждали их в Регии (VI. 44. 3) — и в то же время оперирует с этими данными: как могли иначе Афиняне, ἐγϰαλέσαντες αὐτοῖς (sc. τοῖς Ἀίγεσταίος) [обвинив их (эгестян)] уехать из Регия? Диодор представляет себе, что прибывшие в Регий корабли привезли и представителей Сегестян — если он себе вообще ясно представляет дело.
Рассказ о взятии Гиккар, о завладении Катаной и нападении на Сиракузы представляет столько пунктов сходства, даже в отдельных выражениях, с Фукидидом[23], что не может быть сомнения в том, что именно Фукидид лежал в основе изложения. Отличие в цифре от Фукидида — 100 вместо 120‑я объяснил бы стремлением к округлению, но большее затруднение представит замена цифры 260 павших Сиракузян цифрой 400‑я готов допустить, что Диодор воспользовался другим источником, — хотя, повторяю, не особенно доверяю цифрам[24].
Существенней отличие в описании маршрута Афинян, шедших против Сиракуз. Если Диодор указывает, что Афиняне пристали к большой гавани, чего Фукидид не указывает, то это вполне отвечает маршруту Фукидида: именно там они и должны были пристать[25]; дополнение свидетельствует о знании местности, но для объяснения его достаточно вспомнить, что Диодор — Сицилиец, который, вероятно, лично видел знаменитый храм Олимпиейон. Но Диодор заявляет, что Афиняне завладели храмом — по Фукидиду, они им не завладели. Я охотно объяснил бы это поспешностью Диодора, плохим пониманием нескольких мест Фукидида, особенно VI. 64. 1 ἐδίδασϰον δ᾿ αὐτοὺς περὶ τοῦ πρὸς τῷ Ὀλυμπιέιῳ χωρίου, ὅπερ ϰαὶ ϰατέλαβον, Συραϰοσίων φυγάδες, οἳ ξυνείποντο [Сведения о местности подле святилища Зевса Олимпийского, которую афинские стратеги действительно заняли, они получили от следовавших за ними сиракузских изгнанников][26]. К тому же нужно принять во внимание, что именем Ὀλυμπιείον назывался не только самый храм, но и храмовая, довольно обширная территория. Все это возможно само по себе, но дело в том, что существовала традиция, по которой Афиняне взяли святилище, и именно самый храм, причем не тронули в нем ничего (Paus. X. 28. 3). Возможно, что Диодор эту традицию имел под рукой. Если это так, то мы имеем уже во второй раз аргумент против предполагаемого Holzapfel’ем афинофильства источника Диодора. Диодор–то во всяком случае не упустил бы возможности указать на столь выдающийся случай εὐσέβεια чьей бы то ни было — ясно, что источник его не имел случая, столь очевидно клонящегося к прославлению Афинян.
Я довел до конца анализ описания первого года войны, чтобы затем в связи изучить Диодоровские известия о процессе гермокопидов. К нему я и перехожу. Полная зависимость Диодора от Фукидида (VI. 27 sqq. 60 sqq.), доходящая до заимствования целых выражений, настолько несомненна, что было бы излишней тратой времени доказывать ее.
Единственное, что прибавляет Диодор, это анекдот о доносчике, уверявшем в том, что он при лунном свете видел преступников в то время, когда луны не было. Анекдот этот — именно анекдотичность прельстила Диодора — сам по себе характеризуется, как вставка, вырванная из какой то связи. Что собственно означает донос, нельзя и понять. Доносчик видел несколько человек, входивших в дом какого то метэка — но какое же отношение имеет это к осквернению герм? Нам казалось бы, что это всего скорее могло бы иметь отношение к обвинению в участии в мистериях — в доме какого то метэка они и могли происходить. Во всяком случае, из Диодора это неясно, между тем как рассказ носит очень определенные черты. Плутарх (Alcib. 20), правда, рассказывает тот же анекдот, относя его к доносу относительно разрушения герм, но у него рассказ передан в такой сжатой, очевидно, сильно совращенной форме, что слово τοὺς ἑρμοϰοπίδας [гермокопиды] могло быть им вставлено для пояснения. У Диодора оно, строго говоря, тоже непременно должно было бы к ним относиться, так как он говорит о первом решении буле, которым объявлялись награды для того, кто донесет об осквернителях герм, но это объясняется простым пропуском. Во всяком случае рассказ не может относиться к доносу Диоклейда[27]. Во первых, Диоклейд видел указанных им не в частном доме, а в театре Диониса (Antloc. de myst. 37 sqq); 2) насколько нам известно, он не назвал Алкивиада, и в 3) его донос кончился для него удачно. Если это так, то теряет всякий смысл спор о том, прав ли Диоклейд, говоря, что в ночь, когда пострадали гермы, было полнолуние. Алкивиад его не опровергает, свидетельство Диодора и Плутарха ему не противоречит. Я отнес бы факт — если это только факт — к первым доносам, касавшимся кощунственного отправления мистерий — к одному из тех, о которых говорит Исократ (περὶ τοῦ ζεύγους [Об упряжке] 7), доносов, которые окончились полным посрамлением доносчиков. Насколько историчны эти сведения, вопрос другой — относительно доноса Питоника мы можем с уверенностью утверждать, что они не верны, но достаточно того, что о них можно было говорить ко времена Исократа, чтобы они могли попасть к позднейшему писателю именно в такой форме.
Близость к Плутарху — далеко не совершенная — могла бы указывать нам на источник, если бы мы только знали, какому источнику следовал Плутарх. Fricke[28] желал сводить показание его к Эфору, но доводы его опровергнуты уже Holm’ом[29], а Krech[30] очевидно доказал, что Плутарх между прочим пользовался и Кратером, что, значит, в основе его изложения лежит не один источник, не один Эфор.
Вставивши свой анекдот и, сообразно Фукидиду, только несколько в усиленном виде, заключивши словами τῶν δ᾿ ἀλλων οὐδ᾿ ἴχνος οὐδείς τῆς πραξεως εὐρεῖν ἠδυνήθη [больше ничего нельзя было узнать] (Thuc. τὸ δὲ σαφὲς οὐδεὶς οὔτε τότε οὔτε ὕστερον ἔχει εἰπεῖν περὶ τῶν δρασάντων τὸ ἔρψον [но как тогда, так и впоследствии никто не мог сказать ничего достоверного о виновниках преступления]), Диодор не может сейчас же начать рассказ о процессе против Алкивиада — поэтому он все, что говорится у Фукидида о возведенном сейчас же против Алкивиада обвинении, о предложении его сейчас же подвергнуться суду, выпускает, чтобы вернуться к рассказу об Алкивиаде как раз в том пункте, когда к нему возвращается Фукидид — во время пребывания Алкивиада в Катане, и продолжает его. строго следуя Фукидиду. Весь эпизод передан крайне сжато — пропуски изложенного у Фукидида иной раз ведут к кажущимся противоречиям и неясностям, но все они выясняются при сверке с текстом Фукидида. Так, в рассказе о смутах в Аргосе мы останавливаемся в недоумении, какое значение для обвинения Алкивиада могло иметь то, что его ἰδιόξενοι [гостеприимцы] в Аргосе были убиты. Но дело объясняется только неловко построенной фразой: суть не в том, что они были убиты, а в том, что они ὑπωπτεύθησαν τῷ δήμῳ ἐπιτίθεσθαι [подозревались в покушении на демократию] (Thuc. VI. 61. 3). Диодор это запрятал в придаточное предложение; Фукидид собственно не говорит об убийстве этих ἰδιόξενοι, но Диодор очень легко мог сделать вывод; для него это было удобней, чем говорить об убийстве Аргивских заложников, τῶν ἐν τῇ νήσῳ ϰειμένων [на близлежащем острове], о которых он раньше не говорил (Thuc. V. 84. 1). Точно также читатель в недоумении остановится, прочтя, что Алкивиад взял с собой τοὺς συνδιαβεβλημένους [подельников] — раньше было сказано только о том, что обвинен был Алкивиад, что потребовали привлечения к суду и призвания в Афины Алкивиада. Фукидид этого недоразумения не возбуждает — Афиняне πέμπουσι… τὴν Σαλαμινίαν ναῦν… ἐπί τε ἐϰεῖνον ϰαὶ ὧν περὶ ἄλλων ἐμεμήνυτο [посылают … корабль Саламинию … за ним и за другими лицами, названными в доносе].
415 год Диодор закончил посылкой в Афины письма с просьбой о присылке денег и всадников. Желая закончить рассказ, Диодор присоединяет о решении послать и то и другое. У Фукидида (VI. 93 43) здесь не приведены цифры, Диодор для денег цифру взял у него из следующей главы, для всадников ее не определил — он сейчас же в начале следующего года приводит то же сведение, и опять из Фукидида. Это двукратное упоминание равно такому же повторению у Фукидида (VІ . 93. 4. 94. 4) и показывает, как близко он держался его.
Раньше, чем я перейду к операциям следующих лет, позволю себе еще два замечания относительно требования Никия.
Диодор говорит, что Никий послал в Афины письмо. Holm[31] замечает, что этого пока не случилось — по Фукидиду (VI. 74. и VII. 11(?)), Но Диодор не мог этого считать существенным; для него всего естественней было бы видеть в сообщении, которое стратег посылает домой, письмо. В данном случае он мог опереться на заявление самого Никия во втором его письме: τὰ μὲν πρότερον πραχθέντα, ὧ Ἀθηναῖοι, ἐν ἄλλαις πολλαῖς ἐπιστολαῖς ἴστε [что произошло ранее, афиняне, вы знаете из многих других писем] (VII. 11. 1).
Другое дело мотивировка требования. Диодор, рассказывая раньше о возвращении в Катану, правильно по Фукидиду, мотивирует его тем, что стратеги θεωροῦντες τοὺς πολεμίους ἱπποϰρατούντας [видя, что неприятель превосходит их в кавалерии], но здесь он не останавливается — ϰαὶ βουλόμενοι βέλτιον τὰ πρὸς τὴν πολιορϰίαν ϰατασϰευάσθαι [и желая подготовиться к осаде города] — и здесь он оставляет Фукидида. У последнего Афиняне находят невозможным τὸν πόλεμον ποιεῖσθαι, πρὶν ἄν ἱππέας τε μεταπέμψωσιν ἐϰ τῶν Ἀθηνών…, ὅπως μὴ παντάπασιν ἱπποϰρατῶνται, ϰαὶ χρήματα… ἔλθη, τῶν τε πόλεων τινας προσαγάγωνται… τά τε ἄλλα ϰαὶ σῖτον ϰαὶ ὅσων δέοι παρασϰευάσωνται, ιὁς ἐς τὸ ἔαρ ἐπιχειρήσοντες τοῖς Συραϰοσίοις [вести войну, прежде чем они не получат из Афин конницу … чтобы их не подавляли кавалерией, и не придут … деньги, не привлекут некоторые из городов … и вообще не подготовят продовольствие и все необходимое, чтобы весной атаковать Сиракузы] (VI. 71. 2). Мы видим, что Диодор подставил вместо πόλεμον [войны] и ἐπιχείρησις [атаки] осаду — это совершенно невинная замена слова другим, невинная с его точки зрения. Фактически Афиняне еще не могли знать, будет ли осада. Но Диодор, раз написавши «осада», остается при этом — и затем, мотивируя требование Никия, прибегает к ней опять: πολυχρόνιον γὰρ ἔσεσθαι τὴν πολιορϰίαν ὑπελάμβανον [ибо считали, что осада будет продолжительной]. У Фукидида никакой мотивировки нет. Для требования всадников он дал ее раньше, требование денег само собой понятно, так как война затягивается по всяком случае до будущего лета. Диодор мог объяснить себе первое, для второго он искал объяснения и, раз сказавши об осаде, зная, что она довольно продолжительна, ссылается на эту продолжительность — забывая при этом, что всадники одинаково нужны, или не нужны, при продолжительной и кратковременной осаде. Несомненно, мотивировка принадлежит ему лично — мы видели, как она постепенно появилась.
Я специально остановился на этом случае больше, чем он этого заслуживает, чтобы показать, как осторожно следует поступать в анализе Диодора, как не легко сказать, явилось ли отступление от Фукидида следствием заимствования из другого источника, потому что слишком часто оно является результатом почти незаметного и для писателя едва ли сознательного постепенного изменения одних слов и понятий своего источника другими.
Именно теперь мы переходим к отделу, где отступлений встречается очень много, где некоторые исследователи не желают видеть ничего общего с Фукидидом. Мне кажется, что, кроме отдельных частных случаев, тщательный анализ покажет, что в основе все таки лежит Фукидид — но для этого нам придется сразу разобрать весь отрывок об осаде Сиракуз. Благодаря очень осторожной и добросовестной работе Holm'а, уже много раз нами цитированной, мы сможем быть сравнительно краткими, хотя в общих выводах мы с Holm’ом все таки согласиться не можем; Holm обратил слишком много внимания на частности и не попытался должным образом установить взаимоотношение между ними. Начну с одного из наиболее резких пунктов противоречия между Фукидидом и Диодором. Афиняне, говорит последний, τὸν ὑπερϰείμενον τοῦ λιμένος τόπον ϰατέλαβοντο, ϰαὶ τήν ϰαλουμέην Πολίχνην τειχίσαντες τό τε τοῦ Διὸς ἱερὸν περιεβαλοντο ϰαὶ ἐξ ἀμφοτερων τῶν μερῶν τὰς Συραϰούσας ἐπολιορϰουν [заняли прилегающее к гавани место и, укрепив так называемую Полихну, окружили и храм Зевса и тем самым осадили Сиракузы с двух сторон] (XIII. 7, 5). Holm[32] вполне справедливо замечает, что этого не только нет у Фукидида, но и быть не может, так как по Фукидиду Ὀλυμπιείον и Πολίχνη находятся в руках Сиракузян (VII. 4. и 37) — и таким образом Диодор находится в неразрешимом противоречии с Фукидидом.
Во первых, это противоречие, если не разрешимо, то во всяком случае объяснимо — Диодор находится под влиянием своего же рассказа о борьбе Карфагенян с Сиракузами[33]. Диодор полагает, что лагерь Гимилькона находился на том же месте, где и лагерь Афинян — ϰαὶ γὰρ Ἀθηναῖοι πρότερον τὴν αὐτὴν ἔχοντες παρειιβολὴν πολλοὶ δὲ ἐφθάρησαν ὑπο τῇς νήσου, ἑλώδους ὄντος τόπου [ибо и афиняне, разбившие на этом самом месте лагерь, в больших количествах страдали от чумы, так как местность была болотистой] (XIV. 70. 5 ср. XII. 12. 1). Имеется в виду не местность вообще, а специально окруженный стеной лагерь — и рядом с этим лагерем, находящимся ἐν τῷ παραϰειμένῳ [находившимся по соседству] (sc. τῷ τοῦ Διος νεῴ [с храмом Зевса], в котором разбил свой шатер сам Гимилькон) τόπῳ [месте] он строит три φρούρια: ᾠϰοδόμησε δὲ ϰαὶ τρία φρούρια παρὰ θάλατταν, τὸ μὲν ἐπὶ τοῦ Πλημμυρίου, τὸ δὲ ἐπὶ μέσου τοῦ λιμένος, τὸ δὲ ϰατὰ τὸν νεὼν τοῦ Διός [он возвел три укрепления вдоль моря: одно на Племмирии, другое посреди гавани, а третье около храма Зевса] (XIV. 63. 3). Из дальнейшей судьбы этих φρούρια ясно, что третье из них = Πολίχνη (XIV. 72. 3). Отсюда с несомненной ясностью следуем, что Πολίχνη, по мнению Диодора, и находилась при море, что, следовательно она не совпадает с указанной у Фукидида Полихной — , у него она не собственное имя города, а имя нарицательное, какой то форт в области храма. Оно и не совпадает с храмом — Πολίχνη находится при море, ϰατά τὸν τοῦ Διὸς νεών [около храма Зевса].
Самая παρεμβολή от φρούρια отличается — ὁ δὲ Διονύσιος ἅμα τήν τε παρεμβολὴν ϰαὶ τά φρούρια πολιορϰείν ἐπεχείρησε [Дионисий предпринял осадить одновременно и лагерь, и укрепления]. И точно также παρεμβολή следует отличать от φρούρια в рассказе об Афинской осаде — это мы сейчас же увидим. Афиняне заняли 1) ὑπερϰείμενον τοῦ λιμένος τόπον [прилегающее к гавани место], 2) Πολίχνην [Полихну], 3) τὸ τοῦ Διὸς ἱερόν [храм Зевса]. Полихну Диодор вставил, потому, что считал ее находящейся именно там, где действительно были Афиняне, и не заметил своего противоречия с Фукидидом — если действительно ἡ ἐν Ὀλυμπιείῳ Πολίχνη [Полихна в Олимпиейоне] и есть позднейшая Πολίχνη, то Диодор этого мог и не знать; храм Зевса он вставил под влиянием ему уже известной версии.

---

[1] Ср. Freeman, History of Sicily II. 64. 2.
[2] Geschichte Siciliens II. 346 и 357.
[3] Место Плутарха до того сжато, что основываться на отдельном выражении решительно нельзя.
[4] Неправ, поэтому W. Stern в своем возражении против Holm’а, Philologus 42. pg. 440.
[5] Ср. Classen a. 1. и Freeman о. 1. III. 644.
[6] W. Stern, Phil. 42 pg. 463. Holzapfel о. 1, pg. 76 sq.
[7] Cp. Holm o. 1. II. 346 и 355. Fricke o. 1. pg. 34. 56. 7.
[8] W. Stern, Philologus 42, 461.
[9] 30 союзных кораблей выросли на основании окончательного расчета Фукидида и поспешного толкования слов Фукидида (VI. 25. 2) ϰαὶ ἄλλας (sc. ναῦς), ἐϰ τῶν ξυμμάχων μεταπεμπτέας εἴναι [и другие (корабли) следует потребовать от союзников].
[10] Cp. Holm o. 1. II. 357. CoUmann. De Diodori Siculi fontibus 31.7
[11] W. Stern Phil. 42. 447.
[12] Если только Диодор понял Фукидида. Место Фукидида — ξνγϰατέβη δὲ ϰαὶ ὁ ἄλλος ὅμίλος ἅπας… ὁ ἐν τῇ πόλει ϰαὶ ἀστῶν ϰαὶ ξενων, οἱ μὲν ἐπιχώριοι τοὺς αφετέρους αὐτῶν ἕϰαστον προπέμποντες οἱ μὲν ἑταίρους οἱ δὲ ὑιεῖς… οἱ δὲ ξένοι,… ϰατὰ θέαν ἦϰον [собралось здесь все прочее население, какое было в городе, горожане и чужеземцы; местные жители явились проводить своих близких, одни друзей, другие сыновей … иностранцы … явились на зрелище] — передано Диодором — συναϰολουθεί πᾶς ὁ ϰατὰ τὴν πόλιν ὄχλος, ἐϰαστου τοὺς ἰδίους συγγενεῖς τε ϰαὶ φίλους προπέμποντος [все население города, как граждане, так и иностранцы, столпились, сопровождая их, чтобы пожелать счастливого пути своим родственникам и друзьям#] (XIII. 3. 1). Сходство поразительное, но и тут Диодор не отличает между ἀστοί и ξένοι.
[13] К тому же текст Диодора несомненно заключает пропуск, ср. Vogel, а, 1.
[14] Cp. Hertzberg о. 1. 204 Holm o. 1. II. 357; почему Holm думает, что Diodors Fassung selbst die Sache als blosses Gerücht charakterisirt [сама версия Диодора характеризует дело как простой слух], я не знаю.·
[15] o. 1. 34.
[16] Описывая настроение Афинян, Диодор (XIII. 22) пишет, что они μεμετεωρισμένοι. ταῖς ἐλϰίσιν, ἐξ ἑτοίμου ϰαταϰληρουχεῖν ἤλπιζον τὴν Σιϰελίαν [питали надежды и с нетерпением желали получить наделы земли на Сицилии]. Это столь характерное выражение мы находим и в речи Гилиппа — Σιϰελίαν ἐπεθύμησαν ϰαταϰληρουχῆσαι [они очень хотели выслать колонистов на Сицилию]. Связь очевидна.
[17] Freeman o. 1. III. 135 пр. весьма остроумно указывает на то, что Фукидид строго отличает между Япигией и Италией и Тарент считает к ней не относящимся; Диодор employs the geography of his own age, по которой Тарент давно уже относится к Италии. Для этого он впрочем не должен следовать географии своего времени, а может следовать источнику, хотя бы и Тимею. Дело однако в том, что определение границ Италии колеблется уже во времена Фукидида — да и вообще этот вопрос о границах Италии далеко не прост и не решен. Cp. Nissen, Italische Landeskunde 64 sq. Pais, Storia di Sicilia 40.
[18] В связи с Кротоном Диодор упоминает о святилище Ἥρας Λαϰινίας [Геры Лакинии] и ἄϰρα Διοσϰουριάς [мысе Диоскуриаде]. Вторая известна нам из Plin. III. 10, первое упоминается в источниках, восходящих к Тимею (Geffken, Die Geographic des Timaios 96 Arist. Mirab. auscnlt. 96. Schol. ad Lycophr. 856).
[19] Cp. Holm o. 1. II. 375 sq. Colmnnn o. 1. 17 sq.
[20] Cp. W. Stern, Philologus 42 pg. 447.
[21] W. Stern, ibidem pg. 458.
[22] Ibidem. Относительно Акраганта он мог сделать вывод (пожалуй, не совсем правильный) на основании VII. 32. 1 и 46 (ср. Holm 1. 1.); o Сикелах см. W. Stern Phil. 42. 453. Holm o. 1. II. 411.
[23] Ср. Colmann o. 1. 18; для примера укажу только на заимствованное у Фукидида расчленение: ἄνδρα, ἑαυτοῖς μὲν πιστὸν, τοῖς δὲ Συραϰοσίων στρατηγοῖς πιθανὸν [человека, которому доверяли сиракузские стратеги] — Thuc, ἄνδρα σφίσι μὲν πιστὸν, τοῖς δὲ τῶν Συραχοσίων στρατηγοῖς… ἐπιτήδειον [человека им верного, сиракузским стратегам … приятеля] (VI. 62. 5).
[24] Cp. Glasen, Historisch - Kritische Untersuchungen über Timaios von Tauromenion 47 sq., считающего последнюю цифру палеографической ошибкой самого Диодора.
[25] Топографические данные см. Lupus, Die Stadt Syracus, deutsche Bearbeitung der Cavalari–Holmsclieu Topographie archeologica di Siracusa 188 sqq.
[26] Holzapfel 1. 1.
[27] Droysen. Kleine Schriften II. 39. Fellner, Wiener Studien I. 172. Gilbert, Beiträge 270.
[28] o. 1. 57 sqq.
[29] o. 1. III. 356.
[30] De Crateri ψηφισμάτων συναγωγῇ pg. 30 sqq.
[31] o. 1. I. 356.
[32] 1. 1.
[33] Для дальнейшего cp. Lupus o. 1. pg. 179 sqq.