§ 7. Причины Пелопоннеской войны

Причины Пелопоннесской войны изложены Диодором, как на первый взгляд может показаться, целиком но Эфору — так и полагали все до Vogel’я [1], прекрасной статьи которого я буду держаться в своем изложении.
Изложение этих причин начинается словами: ἁναγϰαῖόν ἐστι τὸ προεϰθέσθαι τὰς αἰτίας αὐτοῦ τοῦ πολέμου [Будет необходимо, в соответствии с планом нашей истории, изложить причины этой войны] и кончается словами ἀιτίαι μὲν οὗν τοῦ Πελοποννησιαϰοῦ πολέμου τοιαῦταί τινες ὑπῆρξαν, ὡς Ἔφορος ἀνέγραψε [вот причины Пелопоннесской войны, как их записал Эфор]. Казалось бы вполне естественным, что последние слова отсылают читателя к первым и все изложение представляет собой, таким образом, нечто единое. Но к конце 39 главы говорится: πρὸς δὲ ταύτην τὴν ἀφορμὴν συνεβάλετ᾿ αὐτῷ ϰαὶ ταὐτόματον διὰ τοιαύτας αἰτίας [К этой причине вскоре присоединилась другая, очень случайная] — и к этим словам могут относиться заключительные слова Диодора точно так же, как и к начальным. Таким образом, есть возможность предполагать, что из Эфора взяты только две последние главы, первые же другого происхождения. Это только возможность. Vogel доказывает, что это также и необходимость. Правда, стилистические соображения Vogel'я не вполне доказательны. Что Перикл назван ὁ Ξανθίππου [сыном Ксантиппа], стилистически нисколько не затруднительно — странно только то, что это обозначение дано здесь, сейчас же после того, как дана была характеристика Перикла. Vogel указывает на то, что у Диодора Перикл трижды подряд характеризован как δεινὸς λέγειν [искусный оратор], то и это также, не имеет особого значения: последние два раза эта характеристика вполне уместна, так как является мотивировкой того, что Перикл убедил своих сограждан; близость всех трех употреблений у Эфора, который, конечно, излагал гораздо подробней, не была такой ощутительной, и стилистическая ее неловкость тем самым исчезала.
Важнее другое. Какой смысл имеет характеристика Перикла здесь, когда о нем уже столько раз было говорено, характеристика, касающаяся не только его λόγου δεινότης [больших ораторских способностей,], но и εὐγένεια [благородства] и δόξα [славы]? Если это и имеет какой либо смысл, то только, как мотивировка того, что μετήνεγϰαν τάλαντα σχεδὸν ὀϰτάϰις χιλια… ϰαὶ παρέδωϰαν φυλάττειν Περιϰλεῖ [переместили почти восемь тысяч талантов … и передали под охрану Периклу], а это стоит в явном противоречии с несомненно Эфоровским сообщением о 10000 талантов Делосской казны[2], не говоря уже о странности известия о передаче денег на хранение Периклу, который никогда не был ἑλληνοταμίας [казначеем].
Мне думается, что этого одного противоречия достаточно для того, чтобы показать, что оба отрывка не могут быть взяты из одного источника. К тому же ведет и уже цитированная формула перехода, составляющая, как я уже указывал, обычную фразу Диодора, здесь едва ли имеющую полный смысл.
Но различия тенденций я здесь видеть не могу. Если первый рассказ носит на себе явный характер недоброжелательства к Периклу, то я не вижу, чтобы автор второго становился на его сторону. Его цель показать, что Перикл повинен в этой войне — и с этой целью приводятся отрывки из комиков, причем первый из Аристофановских отрывков несомненно враждебен Периклу. Эфору не было никакого интереса говорить ни за ни против Перикла — его рассуждение основано на комиках, его уверение в том, что в процессах Фидия и Анаксагора Перикл был невинен, основано на общераспространенном и им далее рассказанном анекдоте о снимающемся плаще Афины и убеждении в невозможности вины в деле Анаксагора. Но и в первой части разбираемого отрывка я не вижу тенденции — тенденции рассказчика; ему интересен пикантный анекдот, интересно bon mot Алкивиада. Важно то, что эта острота Алкивиада с историей растраты Перикла, собственно говоря, не связана, или связана не прочно — неясно, какая именно растрата имеется в виду. У Валерия Максима (III. 1. ext) рассказывается, что Алкивиад помог Периклу, затруднявшемуся по поводу того, что он растратил деньги на Пропилеи и статую Афины, у Плутарха (Alc. VII.) и вообще о растрате ничего нет, а дело представлено как нечто совершенно нормальное — Πυθόμενος (Περιϰλέα) μὴ σχολάζειν ἀλλὰ σϰοπεῖν ϰαθ᾿ ἑαυτὸν, ὅπως ἀποδώσει λόγον Ἀθηναίοις, ἀπιὼν ὁ Ἀλϰιβιάδης [Когда ему ответили, что Периклу недосуг, потому что он размышляет над отчетом, который должен будет дать афинянам, Алкивиад, уходя, заметил] — следует его острота. Очевидно, дело идет об обыкновенной εὔθυνα [ревизии], которой нормально подвергается всякий афинский чиновник.
Что собственно имеется в виду, ясно из уже привлеченного к исследованию схолия к Аристофанским «Облакам» (a. v. 859), в котором, как мне кажется, находится основа той версии, которой следует Диодор — там вне связи с растратой Алкивиада — Περιϰλῆς πολλῶν ὄντων χρημάτων ἐν τῇ ἀϰροπόλει, εἰς τὸν πόλεμον τὰ πλεῖστα ἀνάλωσε… φασὶ δὲ ὅτι ϰαὶ λογισμοὺς διδοὺς τάλαντα εἴϰοσι ἁπλῶς εἴπεν εἰς τὸ δέον ἀνηλωϰεναι [Из массы денег, хранящихся в акрополе, Перикл бóльшую часть потратил на войну … говорят, что он, сдавая отчеты, о двадцати талантах сказал просто, что потратил их на необходимое].
Начало отрывка вполне соответствует нашему месту Диодора — сходен один из наиболее существенных элементов: указание на находящиеся на акрополе деньги, особые неприкосновенные суммы; для данного факта это обстоятельство не только не существенное, но прямо таки не подходящее — на войну находившиеся на акрополе деньги, кроме исключительных случаев, не тратились. 20 талантов Перикл истратил, конечно, из текущих средств. Если он истратил деньги на войну[3], то ему нечего бояться, по представленному схолием варианту. В схолии мы имеем новую версию, определенным образом объясняющую знаменитое εἰς τὸ δέον [на необходимое] Перикла;, это не версия Эфора: что в нашем схолии должно быть возведено к Эфору, об этом мы уже говорили. Наконец, в том же схолии мы находим и третью версию, которая приурочивает изречение Перикла к истории плаща Афины.
Итак, мы имеем определенное изречение, которое было первоначально известно само по себе, как с крылатое слово»[4], и это крылатое слово затем вдвигается то в тот то в другой анекдот из жизни Перикла. Тот вариант, который мы имеем у Диодора, обнаруживает столь малое знакомство с афинскою древностью, что было бы несправедливо возводить его к Эфору. Разве война освободила бы Перикла от необходимости отчитываться пред народным собранием — εὔθονα [подотчетность] была обязательна для всякого афинского чиновника при всех обстоятельствах. Правда Wilamowitz[5] отрицал εὔθονα стратегов, пока они на службе, как правильное установление в 5‑м веке; но это мнение встретило почти общий заслуженный протест[6].
Последний и самый решительный аргумент в пользу мнения Vogel’я дает нам в руки Плутарх (Per. 31); мы сейчас же обратимся к нему более подробно, но уже с первого взгляда ясно, что Плутарх знал Эфора, что рассказ его находится под влиянием Эфора. Точно также ясно, что Плутарх не упрекает Перикла в растрате денег, не указывает, как на причину войны, на желание Перикла скрыть свою растрату; не нужно особенно хорошо знать Плутарха, чтобы быть убежденным в том, что, знай он о растрате Перикла, он не считал бы процесса Фидия «наиболее дурной» из указанных причин войны. Плутарх известия о растрате не имел — он перечисляет самые разнообразные известия, самые различные мотивировки, он перечисляет три различного рода мнения — той мотивировки события, которую мы находим у Диодора, у него нет.
Вполне ясно это, однако, станет после внимательного анализа рассказа Плутарха в связи с рассказом Диодора.
Разные, говорит Плутарх, разно объясняют причины, побудившие Перикла вести народ к войне, причины, по которым он противился отмене Мегарской псефизмы — ἡ δὲ χειρίστη μὲν αἰτία πάντων, ἔχουσα δὲ πλείστους μάρτυρας οὕτω πως λέγεται [но самое тяжкое обвинение, подтверждаемое, однако, большинством свидетелей, состоит, как говорят, в следующем]. 1) Процесс Фидия. Фидия обвиняют в том, что он при работе над статуей Афины украл что–то — именно что–то. В обвинении точней не сказано, что было именно украдено — заметим, что этого точного определения нет и у Диодора. Читая Плутарха, мы невольно должны будем остановиться в недоумении: а если золото и не было украдено, доказывает ли это что нибудь? могло быть украдено что нибудь из других частей статуи, Фидий мог недобросовестно показать размер платы рабочим, мог нажиться на указании цены материалов — в каждой смете есть достаточно простора для недобросовестности. Это соображение придает вероятность мнению Schöll’я[7], полагающего, что история взвешивания золотого плаща — эта Küsterlegende, как называет ее Müller–Strübing[8], есть только прибавка к сообщению основного источника.
Но ϰλοπαὶ μὲν οὐϰ ἠλέγχοντο [воры не были изобличены] — и все таки Фидий попал в тюрьму. Почему, объясняет дальнейшее, но то, что приводит Плутарх, не есть новое обвинение, как это обыкновенно утверждают, заходя даже так далеко, что, как Petersen[9], предполагают два отдельных процесса. На самом деле здесь не о новых пунктах обвинения говорится, а о совершенно неюридических мотивах, которыми руководились судьи в своем решении: ἡ δὲ δξςα τῶν ἔργων ἐπὶέζε φθόνῳ τὸν Φειδίαν ϰαὶ μάλιστ᾿ ὅτι ϰτλ. [но над Фидием тяготела зависть к славе его произведений, особенно за то и т. д.], иначе пришлось бы и эту φθόνῳ [зависть] выставить, как такой пункт обвинения. Фидию завидовали, на Фидия сердились за то, что он позволил себе изобразить свой портрет на щите богини, и потому охотней склонялись на сторону его обвинителей. Что подобное обвинение исторически невозможно, показал Müller–Strübing, что оно не объясняет осуждения Фидия. ясно само собой, но тем не менее у Плутарха оно, именно как объяснение мотивов Факта осуждения, дано.
Перикл здесь не обвиняется — об этом и не говорит Плутарх; у него обвинение Перикла стоит в другой логической и хронологической связи; если бы, поэтому, оно действительно было у Диодора, как это обыкновенно полагают, то это, против Swoboda[10] и Saupe[11], говорило бы о различии источников Диодора и Плутарха. На самом деле, однако, у Диодора этого нет; αὐτοῦ Περιϰλέους ϰατηγόρουν ἱεροσυλίαν [самого Перикла обвинили в святотатстве] говорит не о формальном судебном обвинении, а о пускаемых врагами Перикла среди народа слухах, догадках, предположениях; лучший комментарий к словам Диодора дает нам Плутарх — Фидия обвинили ποιούμενοι πεῖραν ἐν ἐϰείνῳ ποῖός τις ἔσοιτο Περιϰλεῖ ϰριτής [чтобы проверить, как поступит народ в случае суда над Периклом] и дальнейшие слова Диодора: συνέπλεϰον ἐν ταῖς ϰατηγορίαις ϰαὶ διαβολαῖς Περιϰλέα [опутали Перикла обвинениями и клеветой].
Löschcke[12] настаивает на том, что у Диодора говорится о некоторых, севших у алтарей — у Плухарха говорится о Меноне, но, конечно, рассказ о Меноне, просящем άδεια [безопасность], находится в связи с рассказом о Меноне, получившем эту άδεια [безопасность] и άτελεια [свободу] — этот же последний, как в том никто не сомневается, основан по официальном документе (γράψαντος Γλαυϰωνος [по предложению Главкона]), значит по Συναγωγή ψηφισμάτων [Сборнику псефизм] Кратера. Таким образом Менон мог быть внесен Плутархом и не из того источника, на котором основано все его изложение. У Диодора нет ни рассказа, мотивирующего осуждение Фидия, ни рассказа об его смерти, ни рассказа об άδεια [безопасности], полученной Меноном. Мы уже видели, что связь между этими отдельными Фактами далеко не тесная. Пока не доказано противное — а Müller–Strübing в указанной своей статье вовсе этого не доказал — , мы должны думать, что цитата Диодора цитата и есть, что, если он говорит о причинах, приводимых Эфором, то Эфор их как причины и приводил. Естественней поэтому предположить, что Плутарх прибавил то, что, касаясь Фидия, никакого отношения к вопросу о причинах Пелопоннесской войны не имеет, чем чтобы Диодор это выпустил[13].
2) Процесс Аспазии. Аспазия обвиняется по δίϰη ἀσεβείας — Ἑρμίππου τοῦ ϰωμῳδοποιοῦ διώϰοντος [делу о нечестии — обвинял комедиограф Гермипп]; точное сведение, определенно указывающее и личность обвинителя и предмет обвинения; к этому обвинению прибавлено обвинение в сводничестве. Но в δίϰη ἀσεβείας προσϰατηγοοεῖν [в обвинении в нечестии обвинять] в сводничестве едва ли можно было. Содержание обвинения в документе обвинителя должно было быть вполне точно определено. Формулировка второго обвинения не так точна, как первого. К тому же это второе обвинение не строго приурочено к Аспазии. Тоже самое в тех же почти выражениях относят к Фидию: ὠς ἐλευθέρας τῷ Περιϰλεῖ γυναῖϰας εἰς τὰ ἔργα φοιτώσας ὑποδεχομένου τοῦ Φειδίου [будто Фидий принимает для Перикла свободных женщин, приходящих осматривать постройки] (Piut. Per. 13) = ὡς Περιϰλεῖ (ἡ Ασπασία) γυναῖϰας ἐλευθέρας εἰς τὸ αὐτὸ ὑποδέχοιτο [что к ней ходят свободные женщины, которых она принимает для Перикла] (Plut. Per. 31).
Сведение об ἀσεβεία [нечестии] принадлежит Антисфену (ap. Athen. XIII. 589), которым Плутарх, как показал Natorp[14], несомненно пользовался. Второе обвинение могло бы быть взято из Сократика Эсхина, из которого взято и заключение процесса Аспазии (Plut. Per. 32), если только не прав Jacobs[15], предлагающий писать вместо Αἰσχίνης ’Αντισθένης [вместо Эсхин Антисфен]. Во всяком случае то, что касается Аспазии, взято не из Эфора, а из сочинений, посвященных специально Аспазии, и составляет прибавку к основным частям изложения. Если таким образом у Диодора ничего об Аспазии не говорится, то из этого не следует, ни что Диодор эту часть рассказа Эфора выпустил, ни что Плутарх вообще Эфором в этой части своего рассказа не пользовался.
3) Обвинение, выставленное против Анаксагора; это обстоятельство есть и у Диодора, но разница заключается в том, что у Плутарха сообщается и псефизма Диопиф — опять, конечно, из Кратера — , которая приводится в связь с Анаксагором. Псефизма, как оно и естественно, имеет общий характер. Целью ее — конечно, не прямой — служит Анаксагор; и его обвиняют, чтобы посредственно нанести удар Периклу — последнее не может быть взято из Кратера. Сведения Кратера легко выделяются из сведений другого источника — и то, что остается после этого выделения, совпадает с Диодором.
4) Наконец следует обвинение Перикла, Что раньше обвинений не было, ясно из слов, которыми вводит свой рассказ Плутарх: Δεχομένου δὲ τοῦ δήμου ϰαὶ προσιεμένου τὰς διαβολὰς, οὕτως ἤδη ψήφισμα ϰυροῦται Δραϰοντίδου γράψαντος [Так как народ охотно принимал эти наветы, то, по предложению Драконтида, было, наконец, сделано постановление]. В ряде нападок, направленных против Перикла, это есть первая прямая, следующая за всеми остальными; к какому времени она относится, Плутарх не говорит — она отлично может относиться ко времени, следующему за началом войны. Следует помнить, что Плутарх вовсе не выставляет псефизмы Драконтида одной из тех причин, которые повели к войне. Из всего контекста Плутархова рассказа ясно видно, что это не что иное, как вставка, предложение в скобках, как сказали бы мы.
Итак, Плутарх указывает следующие факты, следующие ἐγϰλήματα [обвинения]: 1) Процесс Фидия, 2) процесс Аспазии, 3) процесс Анаксагора, 4) псефизма Драконтида.
1) Ἐγϰλημα [Обвинение], касающееся Аспазии, находит себе ответ в рассказе о том, как ее выручил Перикл. В сущности это и не есть ἐγϰλημα — но зато эта часть рассказа, как я старался показать, и есть вставка. Обвинение против Аспазии возбуждено не для того, чтобы впутать Перикла, а для того, чтобы огорчить его. Аспазия оправдана. Ее процесс не может для Перикла служить побудительной причиной начать войну.
2) Рассказ об обвинении Анаксагора находит себе окончание в рассказе о том, как Перикл постарался его удалить из города. Таким образом и эта причина является для Перикла устраненной.
3) Остается, помимо обвинения Драконтида, только процесс Фидия, с заключающимся в нем против Перикла обвинением — этот процесс Плутарх и выставляет главной и основной причиной действий Перикла: ὡς δὲ διὰ Φειδίου προσεπταισε τῷ δήμῳ φοβηθεὶς τὸ διϰαστήριον, μέλλοντα τὸν πόλεμον… ἐξέϰαυσεν ἐλπίζων διασϰεδάσειν τὰ ἐγϰλήματα ϰαὶ ταπεινώσειν τὸν φθόνον ϰτλ [когда же из–за Фидиева дела его популярность пошатнулась, то он, опасаясь суда, раздул медленно тлевшее пламя войны в надежде, что обвинения рассеются и зависть смирится и т. д.]. Говорится самым несомненным образом не о формальном обвинении, а об упреках, о моральном недовольстве граждан. Причиной выставлены опасения, вызванные в Перикле процессом Фидия, и не говорится о прямом обвинении Драконтида; этот факт остается без соответствующего объяснения. Остается из рассказа Плутарха именно то, что мы соответственно имеем у Диодора.
Но, рядом с этим нашим специальным выводом, получается и другой, не лишенный исторического значения. Общее мнение о двух процессах Перикла лишено даже всякого основания в традиции, как оно и невозможно с чисто исторической точки зрения — со времени Beloch’а[16] в этом едва ли можно сомневаться.
Я уже указывал на то, что слова Диодора: ϰατηγορούν ϰτλ. я понимаю не как указание на формальное обвинение — и потому не вижу в его изложении противоречия с Плутархом. Цель Перикла вовсе не заключается в том, чтобы избежать ευθυνα [отчета] в употреблении находившихся в его распоряжении денег[17] — этот мотив вставлен у Диодора из не Эфоровского источника — , а в том, чтобы заставить замолчать клеветников, вернуть себе доверие граждан и т. п. Свидетельство Кратера и вставлено у Плутарха не ради Кратера, а вопреки ему.
Выделив все, что, по всем вероятиям, вставил в рассказ своего источника Плутарх — мы видели, что он тем или другим путем, но несомненно делал вставки из Кратера и Эсхина (или Антисфена? непосредственно?) — , мы получили рассказ тождественный с рассказом Диодора, причем мы при этом выделении не руководились сравнением с Диодором. Если бы это одно еще не доказывало зависимости Плутарха от Эфора, то ее доказывала бы та цель, ради которой приводит Плутарх отдельные Факты своего рассказа — желание объяснить причины Пелопоннесской войны, поставить эти Факты в непосредственную связь с отказом Перикла отменить Мегарскую псефизму — последним поводом войны.
Эта главная цель Плутарховского рассказа и дает мне право считать именно Эфоровский рассказ основным.
Итак, Плутарх черпал из Эфора; если мы теперь сравним рассказ его с Диодоровским и убедимся в их совпадении, то и появится тот вывод, ради которого и был сделан наш анализ — Диодор не выпустил из Эфоровского рассказа ничего существенного, и из Эфора им заимствована только вторая часть изложения причин войны, связанная с первой чисто механически.
Этим мы и заканчиваем наш анализ части Диодоровского рассказа, описывающей события пентеконтаэтии. Подводя теперь итоги, мы прежде всего должны считать установленным тот Факт, что Диодор пользовался не одним источником. Это с безусловной ясностью доказывается существованием в его рассказе дублетов.
Если нам придется затем обратиться к указанию этих источников, то мы должны будем сказать, что на первом месте стоит Фукидид. Целый ряд мест представляется почти дословно заимствованными из Фукидида, ряд дублетов, ряд недоразумений может быть объяснен только непосредственным влиянием Фукидида.
Но рассказ Фукидида в иных частях своих слишком резко разнится от общераспространенных мнений, чтобы воспитанный на исторической вульгате Диодор мог ему везде следовать. Он и прибегает к другим источникам. Из них на первом месте следует назвать Эфора, влияние которого можно установить на основании довольно многочисленных для данного периода времени отрывков этого писателя. Но везде, или почти везде, где контроль на основании отрывков возможен, мы убеждаемся, что соответствующие части Диодоровского рассказа представляют собой не невыделимую его часть, а неорганические вставки.
Далее, мы выделяем ряд мест, которые не могут быть возведены ни к Фукидиду ни к Эфору. Они восходят частью к анналистическому источнику, частью, быть может, к вытекшим из аттиды источникам, частью не могут быть точней определены. Во всяком случае, и здесь мы должны в очень значительной мере признать влияние исторической вульгаты. Способ работы Диодора тот же, что и в частях, разобранных нами в предшествующей главе нашего труда.


[1] Rein. Mus 44 стр.552 слл. ср. Swoboda Hermes 28 стр.538 пр. 4.
[2] Что противоречие действительно есть, что во втором случае имеются в виду именно те деньги, которые были перенесены с Делоса, видно из Диод. XII. 54.
[3] ἰδίᾳ [для своих целей] Диодора, как правильно заметил Vogel, означает не для себя, а на собственный риск и страх — именно та идея, которая требуется связью места.
[4] Ср. Wilamowitz, Aus Kydathen стр.61.
[5] Aus Kydathen стр.59 слл. и Aristoteles und Athen II. 12 и 249.
[6] Ср. Hermann, Griech. Staatsaltertümer 6 стр.651 пр. 9.
[7] Sitzungsberichte d. Münch, Akad. Hist. phil. Kl. 1888 стр.15.
[8] Jahrb. f. cl. Phil. 1882. стр.294 слл.
[9] Schöl о. 1. стр.9. Müller–Strübing 1.1.Petersen Arch. Zeit. 1867 стр.24.
[10] Hermes 28. стр 539.
[11] Nachrichten der Köu. Gesell, d. Wissensch. Göttingen 1867 стр.175, 189 = Gesamm. Schrif. 527. 545.
[12] Historische Aufsätze A. Schäfer gewidmet стр.25 слл.
[13] Cp. Saupe о. 1. стр.189=535.
[14] Philol. 51 стр 492.
[15] Mus. Att. III. 2. стр.265 et in notis manuscriptia ap. Sintenia Pericles a. 1.
[16] о. 1. стр.330 слл. cp. Swoboda о. 1. стр.637 слл.
[17] Ср. Swoboda о. 1. стр.539.