Глава XI. Ликург, Гиперид, Динарх

Ликург
§ 1
Ликург, согласно Либанию, был старше Демосфена [1], хотя они практически современники. Он принадлежал к знаменитому роду Этеобутадов, который вёл своё происхождение от Бута, брата Эрехфея. Жречество Посейдона- Эрехфея и другие религиозные должности были наследственными в его семье.
Дед оратора, так же звавшийся Ликургом, был убит Тридцатью; отец, Ликофрон, известен только по имени.
В сохранившейся его речи и в известиях о нём других авторов, мы находим обильные доказательства искреннего его благочестия и глубоких религиозных чувств, что было естественным для истинного представителя такого рода. Именно традиции его дома могли обратить его мысли к суровым добродетелям древних дней, дней величия Афин, когда от гражданина ожидали самопожертвования. Он выражал дружеские чувства к Спарте.
О самом раннем периоде его политической жизни мы знаем только то, что он был сторонником Демосфена [2]. Известности он достиг после Херонеи и был одним из десяти ораторов, выдачи которых требовал Александр после разрушения Фив.
В 338 г., когда партия войны пришла к власти, он унаследовал от Евбула, сторонника партии мира, важный финансовый пост. В постановлении, процитированном Псевдо–Плутархом, , он именуется «управляющим государственными доходами» (τῆς κοινῆς προσόδου ταμίας ), что возможно не является его точным титулом, хотя верно отражает суть его должности [3]. Должность эту он сохранял за собой 12 лет. Долгое его управление, отличавшееся абсолютной честностью, привело финансы Афин в совершенно устойчивое состояние. За годы отправления своих обязанностей он построил театр и одеон, пополнил арсенал, увеличил флот и улучшил гавань Пирея. Он также украсил город произведениями искусства — статуями великих поэтов, воздвигнутыми в общественных местах, золотыми фигурами Победы и золотыми же сосудами, посвящёнными в храмы. Уважение к поэтам выражено так же в его постановлении о том, что должны быть сняты официальные копии с сочинений трёх великих трагиков, копии, которые впоследствии перешли во владение Александрийской библиотеки [4]. Он считал своей обязанностью рост общественной и частной жизни. Сам будучи почти аскетом [5], он провёл законы против роскоши, регулирующие расходы населения; будучи религиозным человеком по чувствам и традиции, он строил храмы и организовывал религиозные праздники; по убеждению своему горячий патриот, он считал своим долгом отправлять неприятные обязанности общественного обвинителя, карая всех тех, кто пренебрегал священным долгом к своему отечеству. В этом качестве он провёл множество процессов и почти все из них выигрывал. Он никогда не выступал в качестве платного защитника и не сочинял речей для других; воистину, для него было преступлением писать и говорить против своих убеждений [6]. Обвинения его были столь непоколебимо суровы, что современники сравнивали его с Драконтом, говоря, что он писал свои обвинения стилом, обмакнутым в смерть вместо крови [7].
Умер он своей смертью в 324 г. [8]. и был удостоен государственных похорон. Его враг Менесехм, унаследовавший его должность, , обвинил его в том, что он оставил по себе дефицит. Согласно сообщениям источников, Ликург, будучи уже почти что при смерти явился в экклесию и успешно защитился от такого обвинения, дав отчёт. И всё же сыновья его присуждены были к возмещению убытков и будучи не в состоянии заплатить, были брошены в тюрьму, несмотря на превосходную защиту Гиперида. Они были освобождены по просьбе Демосфена и отправились в изгнание [9].
§ 2 Сочинения
В древности имелось четырнадцать речей Ликурга, почти все — обвинительные речи по серьёзным преступлениям. Он обвинял Евксениппа, которого защищал Гиперид; он выступал против оратора Демада и вместе с Демосфеном — против сикофанта Аристогитона. Другие речи известны нам по названиям — «Против Автолика», «Против Леократа», две речи «Против Ликофрона», «Против Лисикла», «Против Менесехма», «В защиту самого себя против обвинения Демада», «Против Исхрия», «Προς τας μαντειας» (тёмное название), «Об отправлении своей должности», «О жрице», «О жречестве» [10].
До нас дошла лишь одна его речь — обвинение Леократа (http://simposium.ru/ru/node/12859). Леократ, афинянин, в ходе паники, последовавшей за битвой при Херонее, бежал из Афин на Родос, а затем уехал в Мегару, где пять лет занимался торговлей. Ок. 332 г. он возвратился в Афины, сочтя что его дезертирство уже забыто; но Ликург обвинил его как изменника.
Только небольшая часть речи действительно посвящена доказательству обвинения. К 36 параграфу Ликург счёл его уже доказанным. Остальные 114 параграфов состоят большей частью из толкований и отступлений, которые помогают подчеркнуть серьёзность преступления и дать прецедент для столь суровой кары в таких делах.
Анализ речи
Введение. Справедливость и благочестие требуют, чтобы я предал Леократа суду (§§ 1-2). Должность обвинителя непопулярна, но мой долг — отправлять её (§§ 3-6). Это дело крайней важности и вы обязаны вынести своё решение без предубеждения или же пристрастности, подражая в том Ареопагу (§§7-16).
Рассказ. Бегство Леократа на Родос. Свидетельские показания (§§ 17-20). Его переезд в Мегару и занятия там. Свидетельские показания §§ 21-23).
Доводы. Комментарий к рассказу. Возможная линия защиты (§§ 24-35). Дело теперь доказано. Остаётся описать ситуацию в Афинах, когда Леократ бежал из них (§ 36).
Паника после битвы при Херонее. Похвала тем, кто пал в этой битве (§§46-51). Оправдание невозможно (§§ 52-54). Другое основание защиты отпадает (§§ 55-58). Дальнейшие оправдания отклоняются (§§ 59-62). Попытка защитников умалить его преступление опровергается апелляцией к законам Драконта (§§ 63-67). Защитники апеллируют к прецеденту — эвакуации города перед битвой при Саламине, но этот прецедент можно обратить против них самих (§§ 68-74). Святость клятв и кара за клятвопреступление. Апелляции к древней истории. Кодр (§§ 75-89). Леократ заявляет, что уверен в своей невиновности – quem deus vult perdere, prius dementat (§§ 90-93). Провидение (§§ 94-97). Примеры самопожертвования; цитаты из Еврипида и Гомера (§§ 97-105). Восхваление Спарты. Воздействие Тиртея на патриотов. Фермопилы (§§ 106-110). Суровость наших предков к изменникам (§§ 111-127). Спарта была к ним равно сурова. Должная суровость отобьёт охоту к предательству, а измена Леократа худшего сорта (§§ 130-134). Его защитники такие же дурные люди, как и он (§§ 135-140). Апелляция к справедливому негодованию судей (§§ 141-148).
Эпилог (§§ 149-150): «(149) Итак, я на благо отечеству, храмам и законам возбудил этот процесс по праву и справедливости, не оклеветав остальную жизнь этого человека и не выдвигая обвинений, не относящихся к делу. Нужно, чтобы каждый из вас понимал, что, оправдывая Леократа, он присуждает к смерти и порабощению отечество и что одна из стоящих здесь урн содержит предательство, другая — спасение, так как в одну кладутся камешки за уничтожение отчества, в другую — за безопасность и благополучие города. (150) Если вы оправдаете Леократа, вы примете решение предать город, святилища и корабли. Если же вы казните его, вы призовете всех к защите и спасению своего отечества, его доходов и благополучия. Итак, граждане афиняне, подумайте о том, что вас умоляют о помощи земля и деревья, просят о защите гавани, верфи и стены города, храмы и святилища взывают помочь им, и докажите на примере Леократа, вспомнив о предъявленных нами обвинениях, что для вас сострадание и слезы не оказались сильнее, чем неприкосновенность законов и демократии» [11].
§ 3 Стиль
Ликурга называют учеником Исократа. В самом ли деле он обучался у великого мастера, мы не можем быть уверены, но несомненно он изучал его работы. Влияние «Паненгирика» можно проследить тут и там, как в формах предложений, так и в некоторых фигурах речи, характерных для эпидиктического стиля. Бласс и другие обратили внимание на отдельные предложения в речи против Леократа, которые могли быть намеренно созданы по образцу предложений Исократа, лишь с необходимыми переменами слов в виду различия обстоятельств [12]. Использование пар синонимов, слов со сходным смыслом, там где было бы достаточно одного- так же характерные черты этого стиля, напр. «предохранять» и «ограждать» (§ 3), «бесчестный» и «бесславный» (§ 91), «великодушие» и «благородство» (§ 100). Сюда же мы должны отнести такие фразы, как τὰ κοινὰ τῶν ἀδικημάτων для τὰ κοινὰ ἀδικηματα [13] (§ 6) и употребление абстрактных слов в плюралисе как εὐνοίαις, φόβοις .
Ликург очень разнообразен в том, что касается зияния. В некоторых случаях он намеренно избегает его путём лёгкого изменения естественного порядка слов [14], а в иных местах — даже без какого–либо изменения, что является признаком величайшего мастерства [15]; но, с другой стороны, есть места где последовательность открытых гласных часта и резка [16]. Другие при меры небрежного письма: неискусное, нехудожественное соединение предложений и их частей, напр. в §§ 49-50 , где несколько последовательных частей предложения связаны γαρ , грубое и неловкое скопление причастий, как в § 93 [17]. Отсюда можно сделать вывод, что Ликург, хоть и столь близкий к характерным чертам исократовской прозы, что воспроизводит её путём бессознательного подражания, слишком заинтересован в содержании своей речи, чтоб стараться быть стилистом и что хотя, подобно Демосфену, он предварительно записывал свои речи, в действительности он принадлежал скорее к типу ораторов — импровизаторов, подобных Фокиону.
Его влечение к эпидиктическому стилю так же видно в его трактовке темы речи; так §§ 46-51 представляют собой не что иное как сжатую погребальную речь в честь павших при Херонее. Она могла бы показаться неуместной, недопустимой на общественном процессе, но, говорит он, похвальные речи в честь достойных со всей ясностью изобличают людей, поступающих противоположным образом. Заключение этой речи таково: «(49) Но если и должно сказать нечто неожиданное, но истинное, так это то, что они умерли победителями. Ведь то, что является для хороших граждан наградой за войну, — свобода и слава — все это выпало на долю павших. Далее, нельзя сказать, что потерпели поражение те, кто в душе не испытывал страха перед наступающими врагами. Ведь только тех, кто с честью пал в битве, воистину никто не назовет побежденными, ибо, избегая порабощения, они выбирают для себя славную смерть. (50) А доблесть этих мужей доказана. Ибо в них одних только сохранялась свобода Эллады. Ведь, когда они расстались с жизнью, была порабощена и Эллада, а вместе с их телами была погребена и свобода остальных эллинов. И этим они ясно всем показали, что, сражаясь, они подвергались опасности не ради личных интересов, а во имя всеобщей свободы. Поэтому, граждане, я не постеснялся бы назвать их души вендом отечества» [18].
Всё это, за исключением уже отмеченных лёгких недостатков стиля, хорошо в своём роде, т. е в стиле который традиция устанавливает как подходящий для подобных тем. Он менее условен и несмотря на свои смелые метафоры, более искрен, чем у Горгия, избегая крайностей его антитетического стиля.
Но, несмотря на оправдание автором своей апологии, мы чувствуем, что она неуместна и её воздействие ослабляется тем, как она используется в том доказательном отрывке, который непосредственно за ней следует: «Действительно, они не напрасно соревновались в мужестве — вы, единственные из эллинов, граждане афиняне, умеете ценить достойных людей. У всех остальных вы найдете на площадях статуи атлетов, у вас же — отважных полководцев и тираноубийц. Ведь таких мужей и в небольшом числе нелегко найти по всей Элладе, в то время как людей, которые победили в состязаниях, где в награду полагается венок, без труда можно увидеть повсюду. Как справедливо воздавать величайшие почести благодетелям государства, так же справедливо людей, опозоривших родину и оказавшихся предателями, наказывать самыми суровыми карами» [19].
Использованием им примеров древней истории сходно с их использованием Исократом, напр. в «Филиппе» и в «Панегирике»; но многие из них насильственно притянуты к тому процессу, который вёл Ликург, в то время как Исократу они всегда помогают выразить то поучение, которое он стремится навязать. Так и то место, которое следует за цитатой из Гомера, ведёт нас к отступлению по поводу Тиртея, сопровождаемому длинной цитатой из его сочинений. Здесь лишь голая претензия на то, что всё это имеет хоть какое–то отношение к делу: «Ваши предки, граждане, слушая эти стихи и подражая подобным подвигам, были до такой степени склонны к доблести, что готовы были умереть не только за свою собственную родину, но и за всю Элладу как всеобщую отчизну. В самом деле, при Марафоне, построенные в боевом порядке против варваров, они одержали верх над войском, собранным из всей Азии, и таким образом, рискуя собой, доставили всем эллинам общую безопасность. Причем они гордились не славой, но поступком, достойным ее, сделав себя защитниками эллинов и господами варваров. Ибо не на словах они упражнялись в доблести, но показали ее всем на деле» [20].
Здесь Ликург возвращается к антитетическому стилю Антифонта, с противопоставлением «слова» и «дела», «частного» и «общественного» и т. п. Кроме того, мы время от времени вспоминаем Антифонта из–за значения, придаваемого в «Леократе» религиозным соображениям. Впрочем, отступления можно отчасти объяснить прямо признаваемым мотивом введения некоторых из них — его желанием наставлять. Так он вводит очень нравственный рассказ о молодом сицилийце, который оставшись во время извержения Этны, чтоб спасти отца, сохранён был провидением, в то время как все вокруг погибли. Это его желание учить: «Эта история может быть и легендарна, но она подходит, чтобы все молодые люди выслушали её теперь» [21] и манера наставника очевидны всюду: «существуют три важнейших условия, которые постоянно охраняют и оберегают демократию и благополучие государства, — (4) во–первых, законный порядок, во–вторых, — голосование судей, в–третьих, — суд, который передает преступления на их рассмотрение»; «существуют два примера, воспитывающих юношество, — наказание преступников и вознаграждение достойных людей. Юноши, обращая внимание и на то, и на другое, избегают первого в результате страха и, мечтая о славе, стремятся ко второму» [22].
Помимо этих декоративных отступлений, Ликург включает в свою обычную речь поэтические фразы и метафоры, которые при самом строгом исследовании у Исократа отсутствуют. Их примеры — смелые олицетворения в заключении и повсюду: «граждане афиняне, подумайте о том, что вас умоляют о помощи земля и деревья, просят о защите гавани, верфи и стены города, храмы и святилища взывают помочь им, и докажите на примере Леократа, вспомнив о предъявленных нами обвинениях, что для вас сострадание и слезы не оказались сильнее, чем неприкосновенность законов и демократии» [23].
Ликург испытывал терпение своих слушателей длинными цитатами из поэтов. Вероятно ни один другой оратор не рискнул бы процитировать 55 строк из Еврипида, а затем, после краткой выдержки из Гомера, 32 строки из Тиртея. Эсхин не чуждался цитирования, но его выдержки были относительно кратки и обычно уместны; он мог очень удачно применить одно единственное двустишие. Демосфен, стремясь что–либо противопоставить цитатам своего великого противника, держался при этом умеренности и уместности. Но длинные цитаты Ликурга явно избыточны; упомянутая цитата из Еврипида — словно бы нарост, ведь она уже в шести строках резюмирована в том рассказе, из которого он извлёк свою мораль; а единственная цель этого рассказа — ввести рефрен « Леократ совершенно отличается от нас».
В этом вопросе Ликург утратил вкус, т. е иными словами утратил чувство меры; но при всём при том он ощущал себя говорящим совершенно естественно, в соответствии со своим характером; он достиг высочайшей степени собственного этоса. Нам уже известен его интерес к трагедиям, из того факта, что он приказал сделать официальные копии пьес великих трагиков; и хотя религиозные мотивы — причина вполне достаточная для принятия этого постановления, но возможно личные чувства, личная привязанность государственного деятеля к сочинениям, которые он таким образом увековечивал, в некоторой степени повлияли на его решение.
И хотя, если судить по формальным признакам, Ликург может показаться неискусным, всё ж своей возвышенной манерой он на нас производит впечатление. Он не опускается до каких–либо риторических уловок, которые могли бы умалить его достоинство. В сохранившейся его речи нет брани в отношении обвиняемого; в начале речи он обещает полностью придерживаться того обвинения, которое разбирается на данном процессе [24] и в конце с полным правом восклицает, что он именно так и поступил [25]. И хотя это могло возвести на него подозрение в сикофантии, он отвергает любую личную враждебность в отношении Леократа; он заявляет, что побуждаем исключительно патриотическими чувствами и мы ему верим [26]. Он может показаться нам чересчур суровым; мы можем счесть проступок Леократа не более, чем обыкновенной трусостью; но мы убеждены, что Ликург и в самом деле считает его величайшим изо всех преступлений; и афинское народное собрание, вероятно, также было в том уверено [27].
Недостатком патриотизма объясняет Ликург и проступки против религии и религия занимает наивысшее возможное положение в его речи. В отношении неё не может быть сомнения в его искренности. Суд Ареопага, прямо находившийся под покровительством богов и более тесно связанный с религиозными вопросами, чем любой другой, упоминается им с почти преувеличенной хвалой [28]. Ареопаг пользовался у афинян величайшим уважением, но он не был демократическим судом; он был пережитком додемократической эпохи. Оратор, единственным желанием которого было бы снискать расположение народной аудитории, стал бы восхвалять не старый аристократический суд, а нынешнее народное собрание, перед которым он выступал. Ликург хвалит и порицает то, что он считает нужным. Он не удовлетворён нынешними демократическими судами: «(11) Я буду справедливо вести обвинение, не отступая от истины и не отвлекаясь от существа дела. Ведь большинство людей, выступающих перед вами, поступают нелепейшим образом — они либо высказывают здесь свое мнение относительно государственных дел, либо выступают с обвинением и клеветой по любому другому поводу, только не о том, о чем вам предстоит голосовать. И то и другое нетрудно — высказывать свое мнение относительно дел, в совете по поводу которых вы не нуждаетесь или изыскивать обвинения относительно тех, кого никто не собирается оправдывать. (12) Неправильно требовать, чтобы вы выносили справедливое решение, а самим выдвигать несправедливое обвинение. Виноваты в этом вы сами, граждане. Ведь вы предоставили эту возможность выступающим здесь. И это в то время, как вы, единственные из эллинов, имеете прекраснейший пример в лице Совета Ареопага, который настолько превосходит другие судебные органы, что решения его признаются справедливыми даже и самими осужденными» [29].
Вся его речь переполнена ссылками на религию. Реданц замечает, что слово θεος встречается не менее 33 раз и другие слова с религиозным значением очень часты, хотя оратор нигде и не пользуется, подобно Демосфену, восклицаниями типа ω γη και θεοι . Но все эти частые повторы даже менее значимы, чем серьёзный тон тех мест, в которых они встречаются; уже первые фразы речи свидетельствуют о той позиции, которую он занимает: «(1) Со всей справедливостью, афиняне, и благочестием как ради вас самих, так и во имя богов начну я обвинение подсудимого Леократа. Я взываю к Афине и остальным богам и героям, изображения которых стоят в этом городе и стране: если я справедливо обвинил Леократа в государственном преступлении и правильно считаю его предателем по отношению к храмам, изображениям и святилищам богов, к дарам, положенным им по закону, и жертвоприношениям, завещанным вашими предками, (2) то пусть они сделают меня сегодня достойным обличителем преступлений Леократа. И народу и городу это ведь принесет пользу. А вы, кто принимает решения на благо отцов и детей, и жен, и отечества, и святынь, кто может своим голосованием решить судьбу человека, предавшего все это, будьте и сейчас и впредь судьями, неумолимыми к людям, настолько и в столь важных делах преступающим законы. Если же я привлекаю к суду человека, не являющегося предателем отечества, не покинувшего в беде город и святыни, то пусть он будет спасен от опасности и богами, и при вашей, судьи, помощи» [30].
Места далее по тексту речи углубляют это впечатление и содержат ясные свидетельства его веры, которые мы не можем игнорировать: «(92) Ибо боги прежде всего лишают разума подлых людей, и мне кажется, что некоторые из древних поэтов написали и оставили эти ямбы как бы в виде оракула последующим поколениям:
И если гнев богов сразит кого, тогда
У честного ума отнимет разум он,
К решенью худшему его направив мысль,
Чтобы не понял тот, в чем ошибался он.
(93) Кто из старшего поколения не помнит, а из младшего не слышал, как Каллистрат, приговоренный государством к смерти, бежав от наказания и услышав от бога в Дельфах, что, если он отправится в Афины, он будет принимать участие в законах, вернулся и искал убежища у алтаря Двенадцати богов, но тем не менее был казнен. Вполне справедливо, ибо для преступников участие в законах и заключается в получении наказания. А бог правильно помог потерпевшим наказать виновного. Ведь было бы ужасно, если бы одни и те же знамения являли боги благочестивым людям и преступникам.
(94) Я же считаю, граждане, что на попечении богов лежит наблюдать за поступками всех людей, особенно же заботиться о родителях и об умерших и о благочестивом отношении к ним. Действительно, по отношению к тем, кому мы обязаны жизнью и от кого мы получили все самое хорошее, не только совершать прегрешения, но и пожертвовать собственной жизнью ради их благополучия является нечестивейшим делом» [31].
Следующий фрагмент заслуживает цитирования как пример его благородной суровости: ««Ты был стратегом, Лисикл, когда погибла тысяча граждан, а две тысячи были взяты в плен, когда в городе был водружен трофей, а вся Эллада находилась в порабощении. И в то время, как все это происходило, когда ты был предводителем и стратегом, ты осмеливаешься жить и видеть свет солнца, и вторгаться на агору, ты, ставший для отечества напоминанием о бесславии и позоре» [32].
Гиперид
Гиперид, происходивший из семьи среднего класса, родился в 389 году и таким образом был почти современником Ликурга, политические взгляды которого он разделял. Он также, согласно его биографу, был учеником Исократа и Платона, но влияние этого последнего невозможно нигде проследить в его работах.
Человек снисходительной морали и сибаритских привычек, он представлял собой резкий контраст суровости Ликурга. Комические поэты высмеивали его обжорство, в частности пристрастие к рыбе; Псевдо–Плутарх писал, что он всю жизнь ежедневно заходил на рыбный рынок; но, однако же, стремление к удовольствиям не делало его менее деятельным.
Поначалу, как и Демосфен, он писал речи для других [33]; но ещё не достигнув 30 лет, он начал лично выступать на политических процессах. Так в 360 г. он обвинял полководца Автокла в государственной измене; он выступал против оратора Аристофона из Азении и Диофета. В 343 г. он обвинял Филократа, против которого возбудил процесс о мире с Филиппом [34]. Далее, он направлен был в качестве представителя Афин в Совет амфиктионов [35] и выказал себя ярым сторонником политики Демосфена. В 340 г. , когда ожидали нападения Филиппа на Эвбею, он собрал флот из 40 трирем, две из которых снарядил на свой собственный счёт. Незадолго до Херонеи он предложил постановление в честь Демосфена; после битвы, он принимал экстренные меры общественной безопасности, включая предоставление гражданских прав метекам и освобождение рабов. Обвинённый Демадом в продвижении незаконного постановления, он в ответ возражал: «"Оружие македонян заслоняет мне свет, так что я уже не могу вглядываться в законы. Не я автор этого постановления, а битва при Херонее"[36]. Вскоре он отплатил Демаду тем же, возбудив против него то же самое обвинение в беззаконии. Демад предложил наделить титулом проксена Евфикрата, который сдал Олинф Филиппу. Сохранившийся фрагмент речи Гиперида на эту тему показывает его как мастера сарказма.
Мы не знаем ничего определённого о том, как произошёл разрыв между ним и Демосфеном. Это могло стать следствием неодобрения им политики бездействия последнего, когда в 330 г. Спарта захотела сразиться с Антипатром; во всяком случае в 334 г. его язык показывает его как непримиримого противника Македонии. Никанор разослал к грекам прокламации, призывая их признать Александра богом и возвратить своих изгнанников. В то же самое время Гарпал, казначей Александра, бежал от царя и прибыл в Афины со значительными сокровищами. Демосфен высказался за переговоры с Александром; Гиперид предложил отвергнуть предложение Никанора, а сокровища Гарпала употребить на продолжение войны против Македонии. Гарпал был арестован, но бежал из заключения и немало видных государственных деятелей попали под подозрение в получении от него взяток. Гиперид выступил одним из обвинителей и Демосфен был изгнан.
После смерти Александра Гиперид нёс главную ответственность за Ламийскую войну и был выбран для произнесения погребальной речи над своим другом — полководцем Леосфеном и другими афинянами, павшими в войне. Демосфен возвратился из изгнания и два патриота примирились и упорствовали в политике противостояния, от которой благоразумие Фокиона долго старалось уберечь Афины. После битвы при Краннионе Антипатр потребовал выдать лидеров военной партии.; Гиперид бежал, был схвачен и казнён в 322 году. Говорят, что он откусил себе язык из–за страха, что может под пытками предать своих друзей. Тело его оставалось непогребённым до тех пор, пока не было заполучено благочестием одного из родственников, который дал ему приют в семейной гробнице у Всаднических ворот. Он был последователен в течение всей своей политической карьеры и хотя в своей политике и заблуждался, особенно в последние годы, всё же можно воздать ему честь за непоколебимый патриотизм, который привёл его к мученической смерти в тщетной борьбе поддержать честь своей страны.
До середины XIX века Гиперид известен был современному миру только по критическим отзывам Дионисия и других античных учёных и из немногочисленных фрагментов, сохранённых тут и там в виде цитат у лексикографов и схолиастов. Полагали, что рукопись его существовала в библиотеке Буды и когда город был в 1526 году захвачен турками, библиотека была разрушена и рассеяна и Гиперид пропал.
В 1847 году части его речей стали вновь появляться среди папирусов, обнаруженных в Египте. В этом же году свиток, содержавший фрагменты речи «Против Демосфена» и первую половину речи «В защиту Ликофрона» был обнаружен в Англии; второй свиток, обнаруженный в том же году, содержал вторую половину «Ликофрона» и всего «Евксениппа». В 1856 году были обнаружены значительные фрагменты «Погребальной речи». В 1890 году в Британском музее были обнаружены фрагменты речи «Против Филиппида». Но важнейшей изо всех была находка речи «Против Афиногена». Манускрипт был обнаружен в Лувре в 1888 году, но полный текст был опубликован только в 1892 году. Значимость её может подчеркнуть тот факт, что Дионисий считал эту речь и речь в защиту Фрины лучшими образцами его стиля, в котором Гиперид превосходил даже Демосфена. Сам папирус представляет интерес как самый ранний классический манускрипт, которым мы обладаем; он датируется II в. до н. э [37].
Во многих отношениях Гиперид выдерживает сравнение с Лисием. Отзыв Дионисия заслуживает нашего рассмотрения: « Гиперид уверен в своей цели, но редко бывает возвышен; по стилю он превосходит Лисия; в тонкости построения он превосходит всех. Он чётко придерживается предмета речи и цепок в существенных деталях. Он хорошо оснащён умом и полон очарования; он кажется простым, но не чужд хитроумию»[38].
Первый тезис противопоставляет Гиперида его современнику Ликургу, который хоть и был менее уверен в своей цели, обладал личным достоинством, которое возвышало всякую тему.
Имеющихся у нас сочинений Гиперида недостаточно для того, чтоб из первых рук составить суждение о том, насколько достоинства его стиля сравнимы с Лисием. Он и в самом деле обладает той же самой простотой и естественностью, но едва ли, сколько мы можем судить, той же самой меткостью выражения.
Гермоген порицает его за небрежность и несдержанность в употреблении слов, приводя такие примеры как μονώτατος, γαλέαγρα, ἐπήβολος и т. п, которые, как ему кажется, неподобающи для художественной прозы. Как мы уже имели случай отметить редкие и необычные слова можно иногда обнаружить у всякого оратора и почти у всякого писателя. Гиперид не был пуристом; он оживлял свой стиль словами, взятыми из языка комедии и улиц. Он не дожидался позволения воспользоваться каким–либо выражением, которое бы придало смысл его высказыванию.
Критики ожидающие от ораторской прозы пристойной сдержанности будут шокированы прилагательным θριπήδεστος («червивый», «источенный червями»), которое он ввёл в употребление в греческом; нам это кажется вполне уместной метафорой. Из других его коллоквиализмов (разговорных слов и выражений) некоторые напоминают язык комедии: κρόνος («ископаемое», «человек с устаревшими воззрениями»), уменьшительные существительные θεραποντίον и ὀβολοστάτης («взвешиватель мелочи» = «ростовщик») [39], προσπερικόπτειν («получать добавочную выгоду, поживу» — метафора, происходящая вероятно от подрезки деревьев), παιδαγωγεῖν (в смысле «водить за нос»). Другие кажется были чисто народными, из того обширного и нетрадиционного словаря, который вскоре составил основу эллинистического греческого; нам ведь надо помнить, что мы уже на пороге эллинизма и аттический диалект вскоре вынужден будет уступить дорогу под натиском более свободного языка. К этому разряду можно отнести ἐποφθαλμιᾶν («смотреть с жадностью»), ὑποπίπτειν («подпасть под чью–то власть»), ἐνσείω («заманить в ловушку», «запутать»), κατατέμνειν («мучить», «жестоко обращаться»), ἐπεμβαίνω (народное или поэтическое «попирать», «подавлять»).
В некоторых из его речей, там где речь идёт о гетерах, он, как кажется, пользуется грубым, непристойным языком, который оскорблял его критиков; но, однако, ничего, что могло бы оскорблять в сохранившихся его речах не обнаружено. [40]
Другие метафоры и сравнения имеются в большом количестве; так он сравнивает жизнь государства с жизнью человека, как это делал и Ликург: «Ты счел бессмертным одного человека, а столь великий город обрек на смерть» (Contra Philippides, fr. XXI, col., IV, 8)( ἓν μὲν σῶμα ἀθάνατον ὑπείληφας ἔσεσθαι, πόλεως δὲ τηλικαύτης θάνατον κατέγνως). Гомеровское выражение ἐπὶ γήρως ὀδῷ (=ἐπὶ γήραος οὐδῷ, («на пороге старости» любопытно вводится в серьёзное место в «Демосфене» без какой–либо предварительной подготовки или оправдания. Мы можем лишь предположить, что это было так близко его слушателям, что не поражало их как нечто из ряда вон выходящее в обычной речи. Сходным образом пользуется этим и Ликург [41]. В той же речи («Против Демосфена») Гиперид говорит о народе, лишённом венка, но метафора намекает на тот факт, что реальный венок был дарован Демосфену. Такая метафора как «другие строят своё поведение на основаниях, заложенных Леосфеном» (others are building their conduct on the foundations laid by Leosthenes), хоть и менее обычна в греческом, чем в английском, тем не менее всё ж вполне понятна. Хороший пример его «уверенности в своей цели», которую хвалит Дионисий содержится во фрагменте о современниках: «Ораторы подобны змеям: ведь и змеи все вызывают ненависть, но из самих змей одни приносят вред людям, а другие (неядовитые) поедают этих» [42].
Однако он пользуется этими приёмами не всегда успешно; в следующем примере хоть замысел и хорош, но должным образом не проработан, так как параллелизм нарушается: «Подобно тому, как солнце обходит всю вселенную, надлежащим образом распределяя время и прекрасно все устраивая, — заботясь для разумных и порядочных людей и о потомстве, и о питании, и о плодах, и обо всем другом, полезном для жизни, — так и город наш, постоянно наказывая дурных и оказывая помощь справедливым, поддерживая у всех справедливость в противовес беззаконию, обеспечивал общую безопасность Эллады, сам подвергая себя опасности и неся расходы» [43].
«Эпитафия», из которой взята последняя цитата — речь по своим формальным признакам составленная в эпидиктическом стиле и естественно сходная с подобными речами у Исократа и других. Композиция её показывает много большую тщательность, чем в других речах; так здесь очень мало примеров резкого зияния — вопрос, которому автор, как правило, не уделял внимания. Все другие дошедшие до нас речи содержат массу примеров сталкивающихся гласных [44]. Стилю её присущи антитетические фразы и структура периодов та же, что у Исократа, за исключением того, что предложения в целом более простые и краткие.
В остальных речах Гиперид вольно смешивает периодический и свободный стиль. Недостаток длинного периода в том, что он требует времени, чтоб понять и оценить его; мы не можем полностью понять значение какой–либо его части до тех пор, пока не достигнем конца и не будем в состоянии оглянуться назад, на целое. Для практического ораторского искусства много лучше, чтоб высказывания, в периодической форме, были краткими и чтоб их можно было расширять с помощью последовательных добавлений, менее жёстко связанных с помощью καί, δέ, γάρ и других частиц. Это Гиперид делает с успехом, например в начале «Евксениппа» в доказательном пассаже[45]. В рассказе же у него предполагается свободный стиль [46].
По контрасту с этим непрерывно текущим стилем мы должны отметить резкую, быструю последовательность кратких предложений, которыми он иногда воздействует на слушателя, или в форме вопросов и ответов, как в следующем фрагменте или как–либо иначе: ««Внес ты предложение о предоставлении свободы рабам?» Да, я внес такое предложение. Ради тою, чтобы свободным не пришлось испытать рабства. «Внес ты предложение о восстановлении в правах изгнанников?» Внес, ради того, чтобы никто [более] не подвергался изгнанию. «Разве ты не читал законов, запрещающих это (вносить подобные предложения)?» Я не мог [этого сделать]; оружие македонян закрывало [от меня] буквы этих законов» [47].
Следующее место ещё более эффектно: «Совершит ли кто кощунство в отношении святынь — подается письменная жалоба о кощунстве басилею; кто–нибудь дурно обращается со своими родителями — для этого поставлен архонт. Кто–нибудь в городе вносит противозаконное предложение? Для этого существует коллегия фесмофетов. Совершил ли кто проступок, заслуживающий увода в тюрьму, — есть коллегия Одиннадцати. Точно так же и для других всех проступков вы создали подобающие каждому и законы, и должностных лиц, и дикастерии» [48].
Гиперид обладал живым умом, который позволял ему во многих случаях уклоняться от доводов противника, выставляя его в смешном свете. Так Евфий, обвиняя Фрину в нечестии, привёл слушателей в содрогание описанием мучений грешников в Аиде. «Как ты можешь ставить Фрине в упрёк» , — вопросил тут Гиперид, — «тот факт, что над головой Тантала нависает камень»? [49]. В «Евксениппе» он сетует на то, что к данному делу применена была исангелия: «Я, право, граждане судьи, удивляюсь — об этом я говорил уже недавно присутствующим здесь, — как вам не в тягость исангелии, подобные этой. Ведь прежде по исангелиям привлекались у вас Тимомах, Леосфен, Каллистрат, Филон из дема Эксонеи, Феотим, погубивший Сест, и другие такие же люди. Одни из них обвинялись в том, что предали корабли, другие — что предали принадлежавшие афинянам города, оратор — в том, что выступал против интересов афинского народа. Из названных пяти лиц ни один не дождался суда, а сами они удалились, отравившись в изгнание. И многие другие, против которых подавали исангелии, поступали так же, и редко можно было увидеть, чтобы человек, привлекаемый по процессу такого рода, явился в суд. Настолько велики и очевидны были преступления, по поводу которых тогда вносились исангелии. То же, что теперь делается в городе, совершенно смехотворно; Диогнид и метек Антидор привлечены по исангелии за то, что сдают внаймы флейтисток по более высокой цене, чем предписано законом. Агасикл из Пирея — за то, что был внесен в списки в Галимунте, Евксенипп — за сны, которые он, по его словам, видел» [50].
Его сарказм временами игрив, даже и в серьёзных местах; вот пример: «Тех эвбейцев Демосфен внёс в число афинских граждан и считал их своими интимными друзьями; этому вам не стоит удивляться; ведь вполне естественно, что поскольку политика его всегда текуча и имеет свои отливы и приливы, он и приобрёл себе друзей с Еврипа» [51].
Другой хороший пример его саркастического юмора имеется в защите Евксениппа против обвинения в симпатии к македонцам: «Если бы то, в чем та его обвиняешь, было правдой, то об этом знали бы все жители города, а не только один ты. Ведь относительно других, которые выступают или действуют в пользу македонян, знают не только они сами, но и все остальные афиняне, и даже дети, обучающиеся в школах; всем известны и ораторы, которые находятся на содержании у македонян, и другие, которые радушно угощают и принимают в своем доме приходящих оттуда или открыто встречают на дорогах, когда те приближаются. Но нигде не видно, чтобы Евксенипп был причислен к кому–либо из этих людей» [52].
Тот же самый сарказм во многих местах становится могущественным наступательным оружием как в следующем извлечении из обвинительной речи против Демосфена: «Ты, который внес псефизму о взятии его (Гарпала) под стражу, не восстановил это постановление, когда им пренебрегли, и не привлек к ответственности виновных, когда оно было нарушено. Не очевидно ли, что ты бескорыстно распорядился в этот подходящий момент? И более слабым ораторам, мастерам только шуметь и кричать, им Гарпал уплатил золотом, а тебя, руководителя всей политии, он обошел? Кто этому поверит» [53]?
Следующий фрагмент представляет собой пример самой суровой иронии, где либо обнаруживаемой в его сочинениях. Ситуация объясняется сама собой: «Те [доводы], которые привел Демад, не являются подлинным основанием для [дарования] проксении. Если нужно сделать его вашим проксеном, я вношу [составленное мной предложение с указанием], за что он получит проксению: «Народ постановил сделать его проксеном за то, что он и делом и словом действует в пользу того, что выгодно Филиппу; за то, что он, будучи гиппархом, предал олинфских всадников Филиппу; за то, что, сделав это, он стал виновником гибели халкидян; за то, что после взятия [Филиппом] Олинфа он был оценщиком пленных; за то, что выступил против [нашего] города в деле о делосском храме; за то, что после поражения [нашего] города при Херонее не предал погребению никого из павших и никого не выкупил из попавших в плен. Если бы Демад хотел сказать об Евфикрате правду, он, предлагая сделать его проксеном, должен был составить такого рода псефизму, какую я, написав от имени Демада, прочту [вам]: «Демад, сын Демеи, из дема Пэании, внес предложение: "Так как Евфикрат предал свое отечество ¡ª Олинф и виновен в разрушении сорока городов, [бывших у халкидян]» [54].
Мы уже видели, как он мог обратить свой ум против всего рода ораторов, к которому сам принадлежал; забавно обнаружить у него, в речи написанной за плату, такую характеристику Афиногена, его коллеги: «Афиноген, мастер составлять речи, рыночный завсегдатай и что самое главное — египтянин» [55]. Для логографов было вполне обычным делом растворять свою собственную личность в личности клиента и Гиперид, будучи артистом по призванию, делал это более успешно, чем любой другой спичрайтер, может быть за исключеньем Демосфена. В данном примере он должен был ощутить особое удовлетворение от своей работы.
В частных речах он вводит много не относящегося к делу; так в «Афиногене», хоть предмет речи всего лишь тёмные деловые махинации, он возбуждает ненависть ссылками на политические проступки своего противника. Несомненно, многие сомнительные дела выигрывались с помощью таких приёмов, которые вызывали справедливое негодование Ликурга [56]. В публичных речах он имел более высокий идеал. Когда Ликург был защитником противной стороны, Гиперид относился к нему со всем уважением, которого тот заслуживал. Даже речь против Демосфена совершенно свободна от личной брани, кроме разве маленькой неострой шутки по поводу демосфенова обыкновения суровой трезвости [57]. Осуждение общественных деяний Демосфена достаточно решительно, но оно держится в пределах границ хорошего тона и это не ради старой дружбы, от которой Гиперид отрекается: «Затем ты, конечно, осмелишься говорить сейчас о дружбе со мной. Ты сам уничтожил эту дружбу, когда взял золото, чтобы действовать против отечества, и сам стал другим. Ты и самого себя сделал посмешищем, и покрыл позором тех, которые в прежние времена в чем–либо придерживались одинаковой с тобой линии поведения. И в то время, как нам можно было стать самыми почитаемыми у народа людьми и остаток жизни пользоваться доброй славой, ты все это разрушил, и тебе не стыдно теперь, что тебя, человека такого возраста, юнцы осуждают за взяточничество. А ведь должно было быть иначе — чтобы вы наставляли более молодых ораторов и порицали бы и наказывали их, если они совершат что–либо слишком необдуманное. А теперь наоборот — юноши вразумляют людей старше шестидесяти лет. Поэтому, граждане судьи, справедливо, чтобы вы обратили свой гнев против Демосфена, который, получив благодаря вам и немалую славу, и большое богатство, на пороге старости не заботится об отечестве» [58].
Дионисий одобряет разнообразие манеры Гиперида на примере его рассказов: «Гиперид уступает Лисию при выборе слов, но превосходит его в обращении с темой: он меняет форму своих повествований; иногда он следует за естественным порядком фактов, в другой раз он переставляет последние с первыми» [59]. Мы лишены возможности судить об этом; «Евксенипп, единственная полностью сохранившаяся его судебная речь, практически полностью лишена рассказа; в «Афиногене» рассказ, вероятно вёлся прямо, без разрывов, а затем следовали свидетельские показания, их опровержение и юридические доводы. Затем следовала попытка очернить нрав Афиногена с помощью не относящихся к делу доводов.
Заключить этот раздел можно несколькими фразами из трактата «О возвышенном», содержащими оценку общего характера его ораторского искусства: «Если же мы начнем оценивать писателей по количеству их произведений, а не достоинству написанного, то даже Гиперида придется поместить выше Демосфена. Более многоречивый Гиперид обладает значительными преимуществами, причем он всегда лишь чуть–чуть не набирает должной высоты. Он подобен атлету, который, уступая первенство в общей сумме очков пятиборья, неизменно выходит победителем в каждом отдельном виде соревнования. Этот Гиперид подражает приемам Демосфена буквально во всем, за исключением, пожалуй, порядка слов; вдобавок он усваивает еще привлекательные особенности стиля Лисия. Поэтому, где это требуется, речь его льется с удивительной простотой; говорить он умеет, не придерживаясь строгой последовательности и однообразной манеры Демосфена; с приятной легкостью он сдабривает свои характеристики своеобразной сладостностью; тонкие остроты его просто восхитительны; он обладает прекрасным политическим чутьем и благородством, всегда зная заранее, где и когда вставить нужную шутку; шутки эти всегда уместны и ничем не напоминают грубые непристойности известных аттических остряков; он может мастерски поглумиться, разыскать вдоволь смешного, пребольно кольнуть ради забавы: словом, во всем этом он прелестен неподражаемо. Никто лучше его не сумеет вызвать сострадание, а с какой непринужденностью распространяется он о всевозможных историях и порхает с одной темы на другую, словно подгоняемый легким дуновением ветерка. Разве не поэтичен его рассказ о Латоне? А знаменитое надгробное слово128, которое он произнес так торжественно, как, по–моему, не сумел бы никто другой…Все прекрасные особенности ораторского искусства Гиперида при всем их многообразии представляются мне лишь бесплодными ухищрениями бесстрастного и холодного разума. Ведь речи Гиперида не трогают слушателей, оставляя их совершенно безучастными, никогда никто не испытал душевного смятения, читая его речи» [60]. Эта оценка завершается тем, что автор искренне воздаёт дань титанической силе Демосфена.
Гипериду приписывалось 77 речей, из которых подлинными греческий его биограф считает 52 [61]. Бласс собрал не менее 65 заголовков, в добавление к тем пяти, что имеются в папирусах, так что только семь речей неизвестны по названию. Выше мы дали несколько цитат из обвинительной речи против Демосфена; предмет её мы уже также разъяснили и трактовку дела, сколько можно о ней судить по фрагментам, оценили. Датируется она 324 годом. «Речь в защиту Ликофрона» (http://simposium.ru/ru/node/12850) это исангелия, в которой Ликург был одним из обвинителей. Ликофрон, знатный афинянин, был командиром отряда конницы на Лемносе и обвинялся в совращении лемниянки из хорошей семьи, жены афинянина, умершего до начала процесса. Датировка его неизвестна, но возможно ок. 338 г. Другое дело — дело Евксениппа возникло из того факта, что Филипп после Херонеи вернул Афинам территорию Оропа. Она разделена была на пять участков. по одному на две трибы. Встал вопрос о том, не является ли участок доставшийся трибам Гиппотоонтидов и Акамантидов посвящённым Амфиараю и Евксенипп с двумя другими лицами послан был переспать в святилище героя и получить во сне предсказание на эту тему. Посланные сообщили содержание сна, которое можно было истолковать в пользу их триб. На процессе они были обвиняемы в том, что сообщили ложные сведения о своих снах. Речь Гиперида была не первой; ей предшествовали речи обвиняемого и одного из защитников, так что речь его главным образом посвящена препирательствам с обвинителями, одним из которых был Ликург. Речь датируется 330 годом.
«Речь против Филиппида» (http://simposium.ru/ru/node/12851) [62] очень сильно повреждена. Это γραφη παρανομων (обвинение в попытке заменить существующий закон новым) против Филиппида, лица в иных отношениях неизвестного. Он предложил наградить венками группу проэдров (председательствующих в экклесии) за их старания в принятии некоторого постановления в честь Филиппа. Оно было принято под давлением, из–за страха перед Филиппом и потому никто не привлёк их тогда к ответственности. Но когда Филиппид предложил дать председателям наградные венки за достойное выполнение обязанностей перед народом, представители антимакедонской партии возмутились и привлекли его к суду по графе параномон.
«Эпитафия»(http://simposium.ru/ru/node/12855) или Погребальная речь — это сочинение в хорошо известной, установленной обычаем форме. Содержание их уже давно установилось. Мастерство оратора здесь заключалось в оригинальной трактовке традиционных общих мест. В речи Гиперида выделяется сильная личностная тема. Она связана была с Леосфеном, который был одним из ответственных за Ламийскую войну и в ней встретил свою смерть [63]. Личные его чувства к полководцу в речи очень ощущаются; фактически Леосфен — главная тема речи. Он, как заметил М. Круазе, ставится почти на один уровень с Афинами: «Ведь Леосфен, видя, что вся Эллада унижена и устрашена, что ее губят люди, подкупленные Филиппом и Александром во вред их собственному отечеству, что наш город нуждается в таком человеке, а вся Эллада — в таком городе, который смог бы взять на себя руководство, [видя все это], он предоставил самого себя отечеству, а наш город — эллинам для борьбы за свободу» [64]. Он не стремится, говорит он, игнорировать других павших патриотов, но, восхваляя Леосфена, он восхваляет всех. Он рисует фантастическую картину героев древности, приветствующих Леосфена в Аиде. Это характерная черта времени, что отдельная личность так возвеличивается; мы и в самом деле далеко ушли от холодной имперсональности Перикла, для которого безымянные герои, отдавшие свои жизни, были частью процессии, проходящей перед взором бессмертного города. Утешение живущим замечательно содержащимися в нём упоминаниями об будущей жизни, совершенно беспрецедентными: «Тяжко, нет сомнения, утешать тех, кто испытывает такие страдания: ведь скорбь не смягчается ни словом, ни законом, но меру горести определяют натура каждого и привязанность его к умершему. Однако надо мужаться и по мере возможности подавлять горе и помнить не только о смерти погибших, но и о доблести, которую они оставили после себя. Если они и претерпели то, что достойно слез, то свершили то, что достойно великих похвал. Если им и не досталось в удел староста смертного, то они получили нестареющую добрую славу и оказались счастливыми во всех отношениях. А для тех из них, кто погиб бездетным, бессмертными детьми будут хвалебные гимны эллинов. Для тех же, кто оставил после себя детей, благоволение отечества будет опекуном их детей. А кроме того, если умереть — это то же самое, что не существовать, — то они избавились от болезней и горя и других напастей в человеческой жизни. Если же в Аиде есть способность чувствовать и, как мы полагаем, забота со стороны божества, то естественно, что те, которые пришли на помощь, когда уничтожались почести богам, получат наибольшую заботу божества»[65]. Воистину, Сократ прожил не напрасно!
Речь «Против Афиногена» (http://simposium.ru/ru/node/12852) [66] — замечательный пример более лёгкого стиля оратора. Её главная заслуга — способ, которым рассказ о событиях подаётся говорящим. Клиент Гиперида, молодой афинянин, возгорелся страстью к рабу–мальчику, служившему в парфюмерной лавке и пожелал его выкупить. Афиноген, владелец лавки, «мастер составлять речи, рыночный завсегдатай и самое главное — египтянин», увидел во всём этом хорошую возможность выгоды для себя и сначала притворно отказался продать раба. Вспыхнула ссора. И в этот то момент явилась Антигона, в прошлом — одна из самых искусных куртизанок, но теперь удалившаяся на покой и предложила молодому человеку свои услуги. За своё благоволение она ухитрилась взять с него 300 драхм. Позже она сказала молодому человеку, что уговорила Афиногена отпустить раба на волю, но не одного, а вместе с его отцом и братом за 40 мин. Молодой человек одолжил деньги; последовала трогательная сцена примирения, Антигона призвала обоих противников вести себя в будущем по–дружески. «Я сказал, что так и сделаю и Афиноген ответил, что я должен быть благодарен Антигоне за её услуги; и теперь, сказал он, — ты увидишь сколько я тебе сделаю добра ради неё. Ты ведь, продолжал он , — вносишь деньги для освобождения Мидаса и его детей, а я тебе продам их в собственность. Теперь, если ты их выкупишь, им покажется, что они получили свободу благодаря мне. Если же ты, купив их в собственность, затем, позднее, когда сочтёшь нужным, отпустишь их на свободу, они будут тебе благодарны вдвойне. А те деньги, которые они должны за какую–то парфюмерию, это, сказал он, возьми на себя. Это совсем немного, гораздо дороже стоят имеющиеся в эргастерии товары — благовония, флаконы, благовонное масло. И ещё кое–что он назвал, говоря, что благодаря этим товарам легко будет выплатить все долги». Когда молодой человек согласился, Афинодор взял с колен договор, который он принёс с собой. Договор этот был тут же подписан и сразу запечатан. В течение трёх месяцев стали являться кредиторы и выяснились все долги, которых оказалось примерно на пять талантов. Молодой человек и его друзья решили отправиться к Афинодору и переговорить с ним. Он заявил им, что не знает, о каких долгах мы говорим и ему нет до нас дела, ведь на хранении находится письменное соглашение его со мной по этому поводу. Одураченный молодой человек оказался в неловком и опасном положении, так как он формально взял на себя дела и обязанности по ним. Теперь, на процессе, он пытается доказать, что договор следует признать недействительным. Юридически его позиции очень слабы; в действительности он апеллирует только к справедливости. Во второй части речь идёт о политических делах Афинодора. Эпилог призывает судей воспользоваться случаем покарать такого негодяя на общих основаниях, даже если невозможно осудить его по какому–то конкретному закону.
Динарх
Динарх — последний из 10 ораторов александрийского канона, был коринфянином по рождению. Он проживал в Афинах в качестве метека; он никогда не получил гражданства и таким образом не мог лично выступать в судах или в собрании. Родился он ок. 360 г. ; придя в Афины он, как говорят, учился у Теофраста и ок. 336 г. начал писать речи в качестве профессионального логографа. До дела Гарпала он не был известен, а самый процветающий его период был после смерти Александра, при олигархическом правлении, установленном Кассандром. За пятнадцать лет с 322 по 307 год он сочинил большое количество речей. Восстановление демократии в 307 году угрожало опасностью всем, кто процветал при олигархии и он удалился в Халкиду на Эвбее, где прожил 15 лет [67]. Он возвратился в Афины в 292 году и остановился на время у некоего Проксена, который, злоупотребив его возрастом и беспомощностью, ограбил его на крупную сумму денег. Динарх вчинил ему иск и согласно Дионисию и другим биографам, сам впервые выступил в суде. Итог этого процесса неизвестен и нет никаких сведений ни об остальном времени его жизни, но о его смерти [68].
Динарх написал, согласно Деметрию Великому [69], 160 речей. Многие из них Дионисий отвергает как неподлинные, но однако признаёт подлинность достаточно большого их количества — 60 или 67 речей из тех, что ему известны [70]. Только три дошли до нас и аутентичность самой обширной из них, «Против Демосфена» (http://simposium.ru/ru/node/12862) Деметрий считал сомнительной. Мы, однако, верим, что она подлинная, так как и в стиле и в тематике её очень много сходного с другими. Все три сохранившиеся речи — «Против Демосфена», «Против Аристогитона» (http://simposium.ru/ru/node/12863) и «Против Филокла» (http://simposium.ru/ru/node/12864) относятся к делу Гарпала. Коррупция, связанная с этим делом, пустила столь глубокие корни, что прежде всего необходимо было найти честного человека на роль обвинителя, а авторитетных ораторов не оказалось, так как большинство политиков были вовлечены в качестве обвиняемых в процесс. Потому вряд ли удивительно, что использованы были профессиональные логографы или что один писатель должен был составить речи для произнесения в трёх из многих обвинений.
Динарх, последний из истинно аттических ораторов, сам по себе очень мало значим, но должен занять своё место в истории ораторского искусства, как представитель начала его упадка. По словам Деметрия: «Высшего расцвета он достиг после смерти Александра, когда Демосфена и других ораторов постигло пожизненное изгнание или смертная казнь и ни осталось никого после этих мужей, кто заслуживал бы внимания». Данная Деметрием оценка его заслуг достаточно справедлива, ведь он «не создал своего собственного стиля, подобно Лисию, Исократу, Исею и не усовершенствовал изобретение других, как то сделали, по нашему мнению, Демосфен, Эсхин и Гиперид» [71]. Его достоинства и недостатки очевидны. Он знал все профессиональные приёмы сочинительства, мог искусно избегать зияния и писать легко понятным стилем, даже если предложения его были необычно длинными. Он мог довольно искусно пользоваться новыми словами и метафорами – μετοιωνίσασθαι τὴν τύχην («вновь предсказать вашу судьбу»), δευσοποιὸς πονηρία («закоренелая порочность»), ἐκκαθάρατε («выгнать прочь из госуларства»). Он обладал некоторой живостью и силой выражения; выражения подобные этим сжаты и довольно выразительны: «Ты должным образом выбрал обвинителей; он предстал перед судом; ты оправдал его» [72]. Он хорошо пользуется риторическими вопросами, обращёнными к обвиняемому: «Ты внёс тогда какое–нибудь предложение? Подал какой–нибудь совет? Достал деньги? Или в малом ты оказался полезен для людей, действовавших ради общего спасения? Ничего подобного» [73]. Его сарказм, редкий потому, что он обычно слишком прям и резок, чтобы быть саркастическим, иногда всё же проявляется: «Зачитай–ка нам опять то постановление, что Демосфен предложил против Демосфена» [74]. Он знает все ораторские трюки: может льстить судьям, намекая на их ум, восхвалять Ареопаг, превозносить добродетели их предков, может апеллировать к древним и современным прецедентам во имя беспристрастности судей и их суровости к злодеям.
Он мог проявлять себя с лучшей стороны и в длинном опровержении защиты, которую предвидел со стороны Демосфена [75] и в кратких пассажах, подобных следующему из речи «Против Филокла»: «Имея это в виду, афиняне, и помня о нынешних временах, которые требуют верности, а не взяточничества, вы все должны относиться с ненавистью к этим негодяям. Вы должны искоренить подобное зверье из нашего города и показать всем людям, что народная масса не развратилась вместе с некоторыми ораторами и стратегами и не пресмыкается ни перед чьей славой. Ведь вы должны значь, что при господстве справедливости и взаимного согласия мы легко защитим себя с помощью богов, если кто–нибудь вероломно на нас нападет. Наоборот, при засилье взяточничества, предательства и тому подобных пороков, которые присущи таким людям, ни один город не сможет обеспечить себе безопасность» [76].
Таким образом, он был вполне компетентен; но он был весьма небрежен. Он переходил от раздела к разделу безо всякой логической и с минимальной формальной связью; инвективы занимают место доводов и даже брань его бессвязна. Всё у него преувеличенно; другие авторы производят поразительный эффект лёгкими переменами в порядке слов; Динарх нарушает свой порядок слов, ничего при этом не подчёркивая [77]. Да, повторение одного слова может что–то подчеркнуть как здесь: «Продажным, афиняне, продажным был с давнего времени этот человек», но приёмом этим он пользуется ad nauseam (до тошноты) [78]. Предложения его, длинные цепочки причастий и относительных местоимений, движутся подобно раненым змеям [79].
Инвектива занимает своё место в афинском ораторском искусстве, но когда на каждой странице мы встречаем такие слова и выражения как скотина, мерзкое создание, подлец, жулик, проклятый, предатель, взяточник, клятвопреступник, наймит, поганец, мы чувствуем, что автор скорее брыжжет слюной, чем говорит [80]. Сходным образом непристойно и приписывание им корыстных мотивов всем публичным действиям Демосфена, хорошим или дурным и преувеличение им степени проступков последнего. Динарх положительно становится смешон, когда описывает первое заключение Аристогитона, первое из многих. Аристогитон худший человек в Афинах, или скорее во всём мире. Он провёл больше времени в тюрьме, чем вне её. Когда он впервые туда попал, он так омерзительно там себя повёл, что другие заключённые, отбросы общества, отказались вместе с ним есть и участвовать в обычных жертвоприношениях [81]. Это поношение человека, обвиняемого по чисто политическим делам, грубо и вульгарно преувеличено и возможно так же лживо, как и описание бессердечия Демосфена: «Он предавался радости во время несчастий города; его носили в паланкине по дороге в Пирей, насмехающегося над страданиями бедняков». Наконец, его заимствования из Демосфена, Эсхина и других ораторов слишком многочисленны, чтобы их перечислять; он тащил всё безо всякого искусства и даже без уместности [82]; он тащил даже у себя самого [83]. Древние его прозвища ἀγροῖκος Δημοσθενής («мужицкий Демосфен»), κριθινός Δημοσθενής («пустяковый Демосфен») были столь уместны, сколь уместной вообще может быть такая характеристика [84].
Подведём итог: очень заметное падение ораторского искусства, для которого Динарх типичен, выражалось не в упадке профессиональных умений и навыков, но в недостатке оригинальности и ещё более в проблемах морального порядка: отсутствии порядочности, проявляющейся в плагиате, недостатке надлежащей тщательности в отделке, выражающейся в бессвязности всей речи; в отсутствии всякого чувства меры и всякой сдержанности, выражающихся в бессчётных преувеличениях из тех, какие мы описали выше.


[1] Содержание Либания к речи Демосфена «Против Аристогитона».
[2] В некоторых рукописях Демосфена (Phil., III, 72) его имя встречается как участника посольства, объезжавшего в 343 г. Пелопоннес с целью организовать оппозицию против Филиппа.
[3] См. Arist., Ath. Pol., 43. Он должен был быть или ταμίας τῶν στρατιωτικῶν или председателем οἱ ἐπὶ τὸ θεωρικόν или возможно совмещал обе эти должности как кажется подразумевает масштаб его деятельности. Псевдо–Плутарх пишет: πιστευσάμενος τὴν διοίκησιν τῶν χρημάτων.
[4] Птолемнй Филадельф позаимствовал их, чтобы скопировать. Он оставил крупную сумму в качестве залога, но в конце концов пожертвовал залогом, удержал у себя оригинал и отдал Афинам новую копию.
[5] По сведениям Псевдо–Плутарха он носил одну и ту же одежду зимой и летом, а обувь только в очень суровые зимы.
[6] См. его порицание защитников Леократа, § 135.
[7] οὐ μέλανι ἀλλὰ θανάτῳ χρίοντα τὸν κάλαμον κατὰ τῶν πονηρῶν (Ps. Plut.).
[8] Suidas.
[9] Допустим (вместе с Блассом) подлинность третьего письма Демосфена, которая сомнительна.
[10] Этот список взят из Свиды. Список, скомпилированный Блассом из различных источников, различается в некоторых деталях.
[11] §§ 149-150.
[12] E. g. compare § 3, “ἐβουλόμην δ᾽ ἄν, ὥσπερ όυφέλιμόν ἐστι”, etc., with Isocr. viii. (de Pace), § 36, “ἠβουλόμην δ᾽ ἄν, ὥσπερ προσῆκόν έστιν”, etc. also § 7 with Isocr. vii. (Areopagiticus), § 43, etc.
[13] Это иносказание (парафраза) могло быть использовано первоначально для избегания зияния, как в цитированном примере и в § 111, “τὰ καλὰ τῶν ἔργων ; оно так же использовалось и в случаях, в которых не было подобного соображения e. g. § 48, “τοὺς ποιητοὺς τῶν πατέρων”.
[14] E. g. § 7, “οὐ μικρόν τι μέρος συνέχει τῶν τῆς πόλεως, οὐδ᾽ ἐπ᾽ όλιγὸν χρόνον”, где συνέχει ι οὐδ намеренно избегается.
[15] Напр. §§ 71-73.
[16] E. g. § 143, “καὶ αὐτίκα μάλ᾽ ὑμᾶς ἀξιώσει ἀκούειν αὐτοῦ ἀπολογουμένου”. § 20, “πολλοὶ ἐπείσθησαν τῶν μαρτύρων ἢ αμνημονεῖν ἢ μὴ έλθεῖν ἢ ἑτέραν πρόφασιν εὑρεῖν”.
[17] φυγόντα, καὶ … ἀκούσαντα …, ἀφικόμενον καὶ … καταφυγόντα, καὶ οὐδὲν ἦττον … ἀποθανόντα.
[18] §§ 49-50.
[19] § 51.
[20] § 104.
[21] § 95.
[22] §§ 3; 10 ; ср. так же; 79.
[23] § 150 , ср. так же; 43 : «Он не сделал ничего для спасения города и народа, когда сама страна отдавала деревья, мёртвые — свои гробницы, храмы — оружие». И § 17, “οὔτε τοὺς λιμένας τῆς πόλεως ἐλεῶν”; § 61, “πόλεώς ἐστι θάνατος ἀνάστατον γενέσθαι”. У Гиперида есть подобное смелое выражение «осуждение города на смерть».
[24] § 11.
[25] § 149.
[26] § 5.
[27] Леократ был оправдан с перевесом лишь в один голос.
[28] § 12 : «Совет Ареопага настолько превосходит другие судебные органы, что решения его признаются справедливыми даже и самими осуждёнными; вы должны взять его за образец».
[29] §§ 11-12.
[30] §§ 1-2.
[31] §§ 92-94.
[32] Against Lysicles, fr. 75.
[33] Он не мог быть разборчивым в том, какими ему делами заниматься; дело Афиногена далеко от благопристойности как с той, так и с другой стороны, а некоторые из его речей имели отношение к гетерам наименее пристойного сорта. Его защита знаменитой Фрины была его шедевром.
[34] В речи за Евксениппа (§ 28) он упоминает три из самых знаменитых дел, в которых он участвовал.
[35] Demosth., De Cor., 134-135.
[36] Fr. 28.
[37] Согласие Бласса и Кеньона по этому пункту можно принять за окончательное по нему решение. Маленькие фрагменты другой речи «За Ликофрона» были недавно опубликованы (Pap. Oxyrh., Vol. XIII).
[38] ἀρχαίων κρίσις, v. 6.
[39] ὸβολοστατεῖν было употреблено так же Лисием (Fr. 41).
[40] Demetrius, περὶ ἑρμηνείας, § 302.
[41] Leocr., 40.
[42] Fr. 80.
[43] Epitaphios, 5.
[44] Cf. de Demos., col. xi, “ἐν τῷ δήμῳ ἑπτακόσια φήσας εῖναι τάλαντα, νῦν τὰ ἡμίση ἀναφέρεις, καὶ οὐδ᾽ ἐλογίσω ὄτι τοῦ πάντα ἀνενεχθῆναι ὸρθῶς, κ.τ.λ.” Ibid., col. xiii., “καὶ οἰ ἄλλοι φίλοι αὐτοῦ ἔλεγον ὄτι ἀναγκάσουσι, κ.τ.λ.” Euxenippus, § 19, etc.
[45] §§ 1-3 , несмотря на полную остановку, имеющую место во второй строке § 3 , представляют собой в действительности одно предложение, и несмотря на всю его длину, оно вполне понятно.
[46] Хороший пример рассказа, составленного из последовательности кратких фраз, соединённых καί можно найти в пятом параграфе речи против Афиногена.
[47] Frr. 27-28.
[48] Euxenippus ., §§ 5,6.
[49] Fr. 173.
[50] Euxenippus., §§ 1-3.
[51] Against Demosth., fr.5 , col. XV, 15. Приливы и отливы Еврипа, который отступал и наступал 9 раз в день, вошли в пословицу.
[52] Euxenippus., col. XXXIV, 22.
[53] Against Demosth., col. XII.
[54] Fr., 76.
[55] Athenogenes, col. 2, “ἄνθρωπον λογόγραφόν τε καὶ ἀγοραῖον”.
[56] Lycurgus, Leocr., 11 ; cf. § 149.
[57] Col., XXXIX; последние два фрагмента речи в издании Бласса.
[58] Demos., V, 20-21.
[59] De Dinarcho, VI.
[60] περὶ ὕψους, XXXIV.
[61] Ps. — Plut, § 15.
[62] Датируется 336-335 гг.
[63] В 322 г.
[64] Epitaphios, § 10.
[65] Epitaphios, 41-43.
[66] Датируется между 328 и 323 гг.
[67] Дионисий (de Dinarcho, IV, ad fin) полагает, что он не писал речей в течение этого времени, ведь никто не возьмёт на себя хлопоты отправляться за речью в Халкиду, всё равно за частной или публичной — οὐ γὰρ τέλεον ἠπόρουν οὔτω λόγων. Следовательно, Дионисий отвергает как неподлинные все речи, приписываемые Динарху, датируемые между 307 и 292 гг.
[68] Свида говорит, что он был назначен Антипатром своим представителем в Пелопоннесе (ἐπιμελητὴς Ηελοποννήσου), но это был другой Динарх. Деметрий Магн, цитируемый Дионисием (Din., I) упоминает четырёх человек с таким именем.
[69] У Дионисия (de Din., I).
[70] Любопытствующий может выбрать эти заголовки из Дионисия (De Din., X-XIII).
[71] Dion., Din., II.
[72] Demos., 58.
[73] Ibid., 35.
[74] Ibid., 83.
[75] Demos., §§ 48-63.
[76] Phil., 19.
[77] В таких примерах как “ἡ τῶν ἐκ προνοίας φόνων ἀξιόριστος οὖσα βουλὴ τὸ δίκαιον καὶ τἀληθὲς εὑρεῖν” (Demos., 6). Ср. так же §§ 12, 23, 59 , 110.
[78] Demos., 28 ; cf. 10, 27 , 46 , 76 etc.
[79] Demos, 18-21 (36 строк без остановки); Philocles, 1-3 (23 строки).
[80] θηρίον, μιαρός, μιαπὸν θήπιον, κάθαπμα, γόης, κατάπατος, κλέρτης, ρποδότης, ἐριωπκηκώς, δωπόδοκος, μισθωτός, καταρτυστός все позаимствованы без особого труда из изысканного его репертуара.
[81] Aristog., 1;2 ; 9-10.
[82] Demos, 24 , описание Фив из Эсхина См. Weil, Les Harangues de Démosthène, p. 338, note on Philippic, iii., § 41, и Din., Aristog., 24.
[83] Напр. пассаж о сыне Конона (Demos., 14)использован был опять в Phil., 17.
[84] Dion., de Din., VIII; Hermogenes, περὶ ἰδεῶν, b, p. 384, iv.
Ссылки на другие материалы: 
Ссылки на другие материалы: 
Ссылки на другие материалы: