Антикварные исследования

В этой главе рассматривается вопрос о том, можно ли расширить наши знания о работе Макра на основе внутренних критериев после того, как внешние аргументы исследования источников часто не приводили к удовлетворительным результатам. Под внутренними критериями понимаются характеристики, которые можно выделить из сохранившихся фрагментов. Одна из возможностей возникает в области доисторической эпохи Рима, поскольку цитаты Макра из Origo gentis Romanae, в которых дается краткое описание событий ante urbem condendam, могут оказаться плодотворными при сравнении с параллельными изображениями Дионисия Галикарнасского, Плутарха и Ливия. Фрагменты, выявленные Петером из Origo, кажутся прямо–таки счастливым случаем для понимания того, как Макр справляются с традицией мифического раннего Рима.
В первой части этой главы описывается процесс, с помощью которого можно искать следы Макра у других историков, даже если нет прямых цитат. Полученные отрывки затем представлены и охарактеризованы. Вторая часть пытается поставить новые знания в отношении Анналов Макра в более широкую связь и взвесить их важность для республиканской анналистики.
Отправной точкой следующего исследования являются две цитаты из Origo fr. 1 (= Origo 19,5) и fr. 3 (= Origo 23,5). В fr. 1 Макр цитирует, что Рея Сильвия была соблазнена Амулием, а не Марсом, и что Нумитор передал близнецов после рождения Фаустулу, а у Амулия были другие дети. Поэтому у Макра Марс не считается отцом. Кроме того, передача новорожденных Нумитором Фаустулу исключает волчицу из истории основания Рима. Во втором фрагменте из Origo говорится о том, что Фаустул и Рем были убиты в столкновениях, последовавших за основанием Рима. К этим однозначно выделенным фрагментам у Дионисия Галикарнасского имеются интересные параллельные сообщения, которые он не присваивает ни одному конкретному автору: 1,77,1, 1,84 и 1,87,2. Совпадения между Дионисием и Origo открывают совершенно новый взгляд на источники Дионисия, к которым, очевидно, относится и Макр. Следовательно, изображение Origo, сильно сжатое в результате эпитоматрства, дополняется полностью сохранившимся Дионисием. В его лице у нас также есть автор, который необычайно широко воспроизводит свои источники и подробно описывает разные варианты. Однако эти часто злокачественные длинноты позволяют отделить источники с большей резкостью, поскольку отдельные описательные единицы отделены друг от друга промежуточными комментариями. Различные блоки можно проанализировать и сравнить в подробностях. Частично это объясняет особенность Дионисия в оценке его источников: он применяет в области раннего римского периода определенные «важные для критики источников» термины, которыми он характеризует и классифицирует различные варианты, которые ему представляются. Эти термины могут быть разделены на разные группы слов: μυθολογεΐν/μυθώδης/μυθικός, с одной стороны, и πιθανός или αληθής, с другой. Следовательно, он различает правдоподобные и сказочные изображения. Эта схема классификации может быть использована в первую очередь в первых двух книгах его археологии (Dion. Hal. Ant. Rom. 1,13,4; 1,27,1; 1,35,3; 1,36,2; 1,39,1; 1,40,6; 1,41,1; 1,48,1/4; 2,60,5; 2,61,1). Особенно интересны те места в конце первой и в начале второй книги, которые касаются Ромула, так как здесь возникают параллели с цитатами из Origo (Dion. Hal. Ant. Rom. 1,75,4; 1,77,2; 1,79,1.3; 1,84,1; 1,87,4; 2,8,3; 2,31,1.3; 2,45,2; 2,56,2-3).

Критика мифов у Макра

В 1,75,4, Дионисий начинает свое повествование о римской истории, которое простирается до 1,88. Дионисий сам говорит, что он предлагает несколько очень различных представлений. Затем повествование отталкивается с восхождения на престол Амулия (1,67,1). Дионисий продолжает без дальнейшего уточнения источников, как Амулий сначал убил сына Нумитора Эгеста, а затем сделал дочь Нумитора Рею Сильвию весталкой (1,76,2-4). В главе 77 Дионисий рассказывает о беременности Реи. Здесь впервые цитату Макра из Origo 19.5-7 (fr.1) можно сравнить с представлением у Дионисия (1,77,1). Речь идет об изнасиловании Реи Сильвии ее дядей Амулием и передаче близнецов Фаустулу, о чем сообщил в Origo Макр (и Марк Октавий). Хотя Дионисий упоминает эту версию анонимно, он сопоставляет ее с более сказочным сюжетом, согласно которому к Рее Сильвии явился Марс (1,77,2). Эта версия основана, как показывает сравнение с «Ромулом» Плутарха и с Origo, на Фабии Пикторе и может быть найдена у большинства римских историков (Dion. Hal. Ant. Rom. 1,77,2: oi δέ πλείστοι μυθολογοΰσι, «большинство плетет басни», см. Origo 20, Plut. Rom. 3ff.). Для Дионисия μυθολογείν (плести басни) совпадает с версией Пиктора. Следовательно, версия Макр неявно считается одной из наиболее достоверных. Дионисий, выходит, черпает здесь из двух очень различных типов источников — из придуманной Фабием Пиктором вульгаты и отклоняющегося от нее другого, рационализаторского варианта, поскольку его источник Макр ставится под сомнение. С помощью рационализаторства следует теперь проверить, можно ли завершить макров «портрет Ромула». Следовательно, параллельные соприкосновения и их среда должны быть рассмотрены внимательнее, чтобы проверить, где именно лежит в основе Макр. Затем исследуются характеристики этого способа представления.
Dion. Hal. Ant. Rom. 1,77,1: «Четыре года спустя Илия посещает как–то священную рощу Марса ради святой воды, которую она намеревалась использовать для жертвоприношений, и в этом святом месте подвергается насилию со стороны кого–то. Некоторые рассказывают, что это был один из женихов девушки, влюбленный в нее с детства. Иные же сообщают, что это был сам Амулий, скорее не из похоти, а по злому умыслу, прикрытый доспехами, в которых он собирался выглядеть устрашающе, так что смог сделать свою известную всем внешность неузнаваемой».
Во–первых, здесь следует отметить, что Дионисий еще рассказывает о втором варианте, который отличается от Пиктора и согласно которому насильником был жених Реи. Эта версия также сравнивается со сказочным сюжетом и неявно классифицируется как заслуживающая доверия. Поэтому давайте не будем предполагать, что Дионисий был обязан всем достоверным непосредственно Макру. Но он определенно является кандидатом на эти разделы. Версия о женихе, возможно, принадлежит Валерию Антиату, чье изображение Ромула также имеет рационализаторские черты (ср. Origo 21.1, fr. 1 P): автор Origo в 19.5 цитирует Макра и Октавия, тогда как ранее источником был Антиат. Цитата Макра относится к изнасилованию Реи Амулием и, по–видимому, противоречит Антиату. Однако у Антиата отсутствует указание на происхождение Ромула и Рема. Верятно, полная версия Origo содержала указание на того, кто, по словам Антиата, был отцом близнецов. Можно было бы подумать об анонимном женихе из Дионисия, поскольку Антиат, как настаиает Origo, не согласуется с версией Фабия Пиктора (Марс как отец, Origo 20f.). Следовательно, это означало бы, что «более вероятные» варианты у Дионисия были основаны на Макре и Антиате. Возможно, Дионисий использовал источник, который обобщил различные предыдущие сообщения, включая работы Макра и Aнтиата.
Где же Дионисий совпадает с фрагментом Макра из Origo? Дионисий и Макр сообщают, что Рея Сильвия отправилась в рощу Марса за водой и была изнасилована Амулием. Кроме того, Дионисий считает, что это произошло, когда Рея была весталкой уже четыре года. Точные даты для времени царей также засвидетельствованы для Макра по–другому: мы также находим их в frr. 12 и 14 (= 8,11 P). Это также указывает на то, что история Дионисия основана здесь, между прочим, на Макре. Дионисий также утверждает, что Амулий появился в доспехах и закрыл лицо, чтобы не быть узнанным Реей, в то время как Origo сообщает лишь, что облака закрыли зону видимости. Из этого можно предположить, что Макр и/или Антиат пытались объяснить, почему у кого–то была мысль, что Марс сделал Рею Сильвию беременной: Амулий замаскировался под Марса. Мы можем заключить, что Макр не создавал и не «активировал» каких–либо независимых вариантов, но его сообщение исходило от Фабия Пиктора и были попытки его «улучшить».
Следуя различным рассказам о беременности Реи, Дионисий продолжает изучать, как она была обнаружена и как родились близнецы (1,77,4-78,5). В этом разделе Дионисий не конкретизирует свои источники, но говорит в начале 79‑й главы: «До этого момента большинство писателей излагают почти одно и то же». Затем он добавляет две версии о дальнейшей судьбе Реи. Согласно одному из рассказов, она была убита, согласно другому Амулий оставил ее живой по просьбе своей дочери (1,79,2). Первая версия может восходить к Макру, как показывает сравнение с Origo (19,6 = fr.1): «Он (Амулий) велел убить жрицу». Затем следует длинный раздел (1,79,4-1,83), который Дионисий полностью берет из Фабия Пиктора, Цинция Алимента, Катона, Кальпурния Писона и «многих других писателей»[1]. Он занимается историей Ромула и Рема от их выбрасывания до возвращения в Альба–Лонгу и убийства Амулия.
В 1.84 есть еще один параллельный пассаж к fr. 1 Макра (Origo 19,7). Здесь при ближайшем рассмотрении можно выиграть еще больше для Макра. Речь также идет о судьбе близнецов после рождения. Это сообщение сопоставляется Дионисием с предыдущим фабиевым. Он назвал представителей этого варианта историками, изгнавшими из своих летописей сказки. Согласно Дионисию, авторы, ответственные за этот вариант, критиковали рассказ Пиктора о выбрасывании близнецов и кормлении их волчицей неправдоподобным, мелодраматичным и абсурдным[2]. Опять же становится ясно, что сообщение, приводимое Дионисием в 1.84, находится в активном взаимодействии с Фабием Пиктором. Из этого следует, что не только Дионисий применял эти критерии к своим источникам, но что даже его предшественники, к которым принадлежал Макр, относились к этой традиции с определенных точек зрения.
Раздел 1,84,1-4 можно сравнить непосредственно с Origo. Но другие части 84‑й главы противоречат предыдущей версии Фабия (здесь идет довольно громоздкая процедура дионисиева исследования, позволяющая устанавливать длинные части от разных авторов параллельно и без смешения). Только в главе 85 эти две повествовательные нити снова соединяются[3]. Поэтому имеет смысл понимать всю главу 84 как единую и приписывать ее рационализаторской летописи:
Dion. Hal. Ant. Rom. 1,84: «Так освещает события Фабий. Другие же, уверенные, что историческому сочинению не пристало ничего из мифологических россказней, утверждают, что выбрасывание младенцев так, как было приказано слугам, невероятно. Они насмехаются также над ручной волчицей, которая дала детям свои сосцы, как над полной нелепицей, свойственной драматургическому жанру. Возражающие против этого говорят, что, когда Нумитор узнал о беременности Илии, он, приготовив других новорожденных, подменил у роженицы младенцев. Затем он дал присутствующим при родах избавиться от чужого потомства, то ли купив верность за деньги, то ли замыслив подмену детей с помощью женщин. Амулий, взяв их, действительно каким–то способом избавился от них. А дед по матери, выше всего ставя спасение рожденных Илией, вручил их Фаустулу. Фаустул же этот, говорят, был родом аркадец из потомков тех, что прибыли с Эвандром, а жил он около Паллантия, опекая владения Амулия. И угодил он Нумитору взятием на воспитание детей, послушавшись своего брата по имени Фаустин, который пас около Авентина стада Нумитора. Добавляют, что выкормившая детей и давшая им сосцы была не волчицей, но, вероятно, женщиной — сожительницей Фаустула по имени Ларенция. Так как она предоставляла свое цветущее тело в общее пользование тем, кто проживал около Паллантия, то ей дали прозвище «Лупа». Это эллинское древнее наименование, которым наделяются те, кто получает плату за любовные утехи — ныне они называются более пристойным именем гетер. Некоторые же неосведомленные писатели сочинили миф о волчице, так как на языке латинского народа этот зверь зовется «лупой». Когда же дети были отняты от груди, они были отданы воспитателям в город Габии, расположенный недалеко от Паллантия, чтобы они усвоили греческое образование. И там у людей, которые были связаны узами частного гостеприимства с Фаустулом, они и росли вплоть до юношеских лет, изучая литературу, музыку и владение греческим оружием. А когда они вернулись к тем, кто считался их родителями, возникла у них ссора с пастухами Нумитора по поводу пастбищ. После они их даже побили как прогонявших стада. Сделано это было по указанию Нумитора, чтобы дать повод к обвинению и одновременно создать предлог для присутствия в городе толпы пастухов. Когда это случилось, Нумитор взывает к Амулию, заявляя, что терпит ущерб от его пастухов, и требует, что, если за ним нет ни в чем вины, следует пастуха и его сыновей передать ему, Нумитору, для суда. Амулий же, желая очистить себя от обвинения, приказывает не только тем, кто действительно виновен, но и всем прочим, обвиненным в участии в этих событиях, явиться пред Нумитором, чтобы тот все–таки произвел разбирательство. А когда многие пришли вместе с обвиненными под предлогом суда, дед по матери подробно рассказал юношам о доставшейся им судьбе и, сказав, что сейчас (или никогда) наступил удобный миг для воздаяния, внезапно вместе с толпой пастухов напал на Амулия. Вот что сообщается о рождении и воспитании основателей Рима».
Доклад Дионисия согласуется с Макром в следующих пунктах: Нумитор берет нворожденных близнецов к себе, подсунув Амулию вместо них других детей (1,84,2). Он передает внуков Фаустулу. Кроме того, обширный рассказ Дионисия добавляет много нового. Фаустул, согласно этой версии, был аркадцем и имел брата Фаустина, который попросил Фаустула принять детей. Предполагаемая волчица, которая кормила детей, была на самом деле женщиной, женой Фаустула, которую называли Лупой, потому что прежде она была лупой, проституткой (1.84,4). Затем близнецы были воспитаны по–гречески у знакомых Фаустула в Габиях. Позже Нумитор заманил братьев под неким предлогом в Альбу, где им было открыто их родословие, и Амулий был убит.
Брат Фаустула Фаустин вводится, чтобы объяснить, почему Фаустул, как пастух Амулия, пришел, чтобы получить внуков Нумитора. Фаустин, пастух Нумитора, выступал в качестве посредника между Нумитором и Фаустулом. С другой стороны, в этом рассказе отсутствует известная из Фабия Пиктора сцена узнавания между Нумитором и Ремом (ср. Dion. Hal. Ant. Rom. 1,81,3-5), и она также должна отсутствовать, поскольку в этом случае (ср. с фрагментом Макра в «Origo» 19,7) Нумитор отдал детей младенцами. Поскольку Нумитор знает, где находятся Ромул и Рем, рационализаторская версия приписывает ему уловку, чтобы привести их в Альбу, при сохранении контекста спора пастухов: спор между пастухами инсценируется Нумитором, чтобы потребовать выдачи близнецов от Амулия. В этом изображении тормозящий повествование момент сцены с Фаустулом перед Амулием (1.82,3-5) отсутствует, потому что у Фабия Фаустул узнается по несуществующей в рационализаторском изображении (где близнецы не выбрасываются) корзине.
В этом представлении, следовательно, фабиева версия постоянно изменяется. Но и здесь трудно различить между Макром и Антиатом: воспитание близнецов в Габиях в Origo явно приписывается Антиату (21,3)[4], как и цепочка лупа = блудница = Ларенция находится согласно Origo (21,1) у Антиата. Однако, кажется вероятным, что Макр заменил настоящую волчицу лупой Аккой Ларенцией. Во–первых, мы видели, что, по словам Макра Нумитор передал новорожденных непосредственно Фаустулу (fr. 1).
Следовательно, выбрасывание близнецов и их нахождение волчицей должны были быть опущены. Волчица также считалась зверем Марса (ср. Plut. Rom. 4,2). Поскольку у Макра Марс не был отцом Ромула и Рема, в обнаружении ею детей не было божественного промысла. Во–вторых, в fr. 2 Макра (Macr. Sat. 1,10,17) указано, что Ларенция была также женой макрова Фаустула. У Антиата, с другой стороны, согласно свидетельствам Origo (21, 1), она называется сожительницей (amica) Фаустула. Дионисий также говорит о жене (1.84.4), что может указывать на то, что его версия основана на Макре и Макр поэтому интерпретировал Акку Ларантию как «волчицу». Это само по себе еще не является убедительным свидетельством, но очевидно, что Макр также объяснил опущение волчицы также тем, что Акка Ларентия на самом деле была лупой.
Следовательно, рационалистическая версия Дионисия также собрана из различных источников. Тем не менее, мы можем кое–что открыть о методе Макра: Макр исходил из фабиевой версии и приспособил ее к своим собственным задачам. Все «невероятное» было исключено из истории и заменено более достоверными элементами.
В 85‑й главе Дионисий приходит к разговору об основании Рима. В 1.85-86 он рассказывает предысторию вплоть до ауспиций. В следующей главе он продолжает описанием ссоры, разгоревшейся между двумя братьями из–за толквания полета птиц. Здесь он приводит две разные версии: первую (1,87,1-3) он называет «наиболее убедительным из всех логосов» (1,87,4) и сопоставляет ее со второй (1,87,4), согласно которой Рем перескочил через стену и был убит Целером. Первое изображение частично параллельно fr. 3 Макра (Origo 23,5):
Dion. Hal. Ant. Rom. 1,87,1-3: «А от этого вражда разгорается пуще прежнего, так как каждый тайно преследуя цель получить преимущество, открыто присоединяется к законному равенству по следующим причинам. Ведь дедом по матери им было установлено: кому первому показался знак в виде большего числа птиц, тому и править колонией. Так как род птиц обоим явился одинаковый, то один утверждал, что победил тот, кто увидел их первым, а другой, что тот, кто насчитал большее число птиц. Остальной люд также ввязался в их ссору и, кое–как вооружившись, развязал войну без приказа вождей; и разразилась жестокая битва, и много крови пролилось с обеих сторон. Некоторые говорят, что во время этой битвы Фаустул, который вскормил юношей, желая покончить с враждой братьев, но ничего не в состоянии сделать, безоружным ворвался в гущу сражающихся, ища скорой смерти, что и случилось. Сообщают также, что каменный лев, который стоял на римском Форуме в самом лучшем месте около ростр, был воздвигнут над телом Фаустула, которого нашедшие погребли там, где он упал. Поскольку Ром погиб в этом бою, Ромул, одержавший несчастную победу над братом и соплеменниками, хоронит Рома на Ремории, потому что при жизни тот сам определил это место для поселения. Сам же Ромул с горя и раскаяния в содеянном, потеряв интерес к жизни, впадает в угнетенное состояние. Так как Ларенция которая, приняв новорожденных, вскормила их и любила не меньше чем мать, умоляла и утешала его, он, повинуясь ей, воспрял духом. Собрав латинов, всех, избежавших гибели в бою, числом чуть более трех тысяч из той, вначале весьма многочисленной толпы, когда он выводил колонию, Ромул строит город на Паллантии».
Дионисиево сообщение согласуется с Макром в том, что и Рем, и Фаустул умирают в борьбе после ауспиций. Во второй версии Дионисия, а также у Ливия (1,7,2) Фаустул вообще не встречается. Весьма укороченное представление в Origo также предполагает, что Рем у Макра, как и в первом варианте Дионисия, пал в ходе боев между приверженцами обеих сторон, а не был убит Целером (Origo 23,5: «ибо противящиеся Рем и Фаустул были убиты»). Поэтому мы можем предположить, что полное повествование Макра в основном соответствовало первой версии у Дионисия.
Представление у Дионисия в свою очередь намного более подробно. Изолированное замечание в «Origo» тем самым предоставило следующую описательную структуру: причина борьбы между Ромулом и Ремом заключалась в споре за исход ауспиций. Когда Фаустул, после того как его попытка уладить дело потерпела неудачу, бросился между бойцами, он нашел себе смерть. Рем также убит в ходе боевых действий. Ромула, который оплакивает смерть Рема и Фаустула и свою горькую победу, утешает его приемная мать Акка Ларенция.
Подведем итог основным особенностям этого представления: Ромул очищен от любой вины в смерти брата. Акка Ларенция играет важную роль, которая соответствует картине, где она изображена Макром как кормилица близнецов и жена Фаустула, у которой были близкие отношения с близнецами с детства. Это подводит нас к другому моменту: психология персонажей играет важную роль: Ромул, Фаустул и Акка Ларенция представлены как испытывающие человеческие чувства и страдания персонажи (Фаустул расстраивается из–за спора своих приемных детей, Ромул подавлен из–за смерти брата). Но отсюда миф теряет свой возвышенный тон и становится «приземленным»: мифические герои сводятся к формату «обычных» людей. Опять же, эта версия должна быть реакцией и иной интерпретацией традиционного повествования о братоубийстве и направлена на то, чтобы предложить более вероятное представление. Однако эта часть наименее четко связана с фрагментом Макра. Упоминание о смерти Фаустула и характеристика этой истории как наиболее достоверной (1,87,4) предполагают только то, что Дионисий также использовал здесь источник, в котором обрабатывался Макр.
В 1.88 Дионисий завершает свой доклад об истории основания Рима упоминанием о строительстве стены Ромулом и происхождении Парилий. В начале 89‑й главы он отмечает, что он обработал много разных источников. Мы можем заключить из до сих пор сказанного, что Дионисий, помимо вульгаты, основанной на Фабии Пикторе, имел вторую источниковую традицию, которая сильно отклонялась от этой вульгаты. Прежде всего из 1.84.1 мы видим, что эти варианты конкурировали с версией Фабия и критиковали ее мифичность и невероятность.
Изображение, отклоняющееся от вульгаты, также называется более достоверным в 1.87.4, в то время как в 1,77,2 повествование Фабия характеризуется как легендарное. Следующий обзор предназначен для иллюстрации распределения двух традиций у Дионисия. В дополнение к фабиевой и критической к мифу традиции, указаны те части, в которых Дионисий не упоминает своих источников. Можно предположить, что его авторитеты в этих разделах существенно не различались.

«Римские древности»	Ссылка на источник	События
1,76	Нет	воцарение Амулия; смерть Эгеста; Рея Сильвия становится весталкой.
1,77,1	критикующая миф традиция	Рея становится беременной от жениха/Амулия.
1,77,2.4; 1.78	Нет (oi πλείστοι μυθολογοΰσιν)	Рея становится беременной от Марса; Амулий обнаруживает беременность и хочет убить Рею; близнецы рождаются (как мы можем видеть в Origo gentis Romanae [20,1] и Plut. Rom. 4,2, Марс был отцом близнецов у Фабия Пиктора, поэтому перед нами версия Фабия).
1,79,2	критикующая миф традиция	Рея погибает<a href="#_ftn5" name="_ftnref5" title="">[5]</a>
1,79,2	Нет	Рея пощажена по просьбе дочери Амулия (согласно Plut. Rom. 3,3 Фабий Пиктор также упомянул дочь, поэтому источником Дионисия, вероятно, является Фабий).
1,79,4-14	Фабий Пиктор	выбрасывание близнецов; путешествие по реке; млекопитание от волчицы; обнаружение пастухами; Фаустул берет близнецов; дети подросли; ссора с пастухами Нумитора; Рем пойман.
1,80,1 -2	Экскурс Туберона о Луперкалиях
1,80,3-83,3	Фабий Пиктор	Фаустул исповедуется Ромулу; Рем перед Амулием; он доставлен к Нумитору; узнавание; Ромул и Рем у Нумитора; Фаустул арестован, Амулий убит.
1,84	критикующая миф традиция	Нумитор вручает новорожденных Фаустулу; Ларенция = волчица; воспитание в Габиях; убийство Амулия.
1,85-86	Нет	Ромул и Рем покидают Альбу Лонгу, чтобы основать новый город; ауспиции.
1,87,1-3	критикующая миф традиция	Фаустул и Рем погибают в столкновениях после ауспиций
1,87,4	Нет	Целер убивает Рема.
1,88	Нет	начало строительства стены; Парилии.

Полученную из Origo и Дионисия картину критической к мифу традиции доримской истории можно сравнить теперь с плутарховой биографией Ромула, особенно с Rom. 4,3-5: «Говорят, впрочем, что она была введена в обман Амулием, который предстал перед нею в доспехах и силой отнял у нее девство. Согласно же иному взгляду, в сторону чистой сказки повернула предание двусмысленность имени кормилицы. «Лупа» [lupa] по–латыни и самка волка, и женщина, занимающаяся ремеслом блудницы, но как раз этой женщиной и была жена Фаустула, по имени Акка Ларенция, выкормившая мальчиков. Римляне приносят ей жертвы, а в апреле жрец Марса совершает в ее честь заупокойное возлияние, и праздник этот зовется Ларентами».
Плутархова версия детства Ромула–Рема, как он сам говорит (Rom. 3,1), по существу следует Фабию Пиктору, который, в свою очередь, опирается на Диокла Пепарефского. Плутарх (Rom. 4,2-3) также знает вариант с Амулием в качестве отца и Аккой Ларентией в качестве кормилицы, которую перепутали с настоящим волчицей, а в главе 6 рассказывается о воспитании близнецов Фаустулом (с ведома Нумитора!) и в Габиях: «Некоторые говорят, однако, с большей вероятностью (των εικότων έχόμενοι μάλλον), что об этом знал Нумитор, который тайно отпускал пищу для малюток. Говорят даже, что их отправили в Габии учиться чтению и письму» (Rom. 6.1-2). Он также цитирует свой источник исходя из того, что двусмысленность слова lupa соблазняла превратить историю в сказочный сюжет (έπί το μυθώδες). Кроме того в замечании, что Нумитор знал о местонахождении близнецов (6, 1), Плутарх добавляет «των εικότων έχόμενοι μάλλον». Но затем Плутарх возвращается к своему основному источнику, Фабию. Здесь мы также встречаем уже знакомый критический к мифам словарь. Плутарх, помимо вульгаты Пиктора, очевидно, также знал другой вариант, сравниваемый со вторым источником Дионисия.
Петер предположил для этих вариантов в качестве источника Плутарха Дионисия, «который, возможно, обязан Писону». Отступление о второй Ларенции (в главе 5) Петер назначает Варрону. Плутарх фактически использовал Дионисия для своей биографии Ромула (он цитируется в Rom. 16). Однако упоминание о празднике в честь Акки Ларенции (Rom. 4,3) у Дионисия не найдено, поэтому Дионисий, возможно, выделяется здесь как прямой источник Плутарха. Почему Петер приписывает Писону «пустые рационализаторские замечания», он в этом месте не поясняет. Лишь в издании фрагментов он становится более подробным. Там он говорит о Писоне: «Colorem mythicum… detergere… maluit» (отказался от мифов) и приводит в доказательство три примера (Piso frr. 5.6.15 Ρ = 11.12.22A Forsythe). Однако, при более внимательном изучении этих писоновых фрагментов представляется сомнительным говорить о рационализациях: fr. 5 обсуждает предательство Тарпеи. Там Писон сильно изменяет сказание, но не для очищения его от мифического элемента, а ради морального оправдания Тарпеи (по словам Писона, Тарпея претендовала не на украшения, а на щиты, и поэтому действовала по благородным мотивам). История М. Курция (fr. 6 P), который дал свое имя Курциеву озеру, тоже не демифологизируется. Наконец, что касается fr. 15 Ρ, то Писон занимается здесь хронологическими вопросами, как и другие анналисты помимо него (Гн. Геллий, Макр). Опять же, речь идет не о критике мифов, с которой мы сталкиваемся у Плутарха. Скорее всего, из вышесказанного становится ясно, что в основе Плутарха лежит тот же тип источника, который использовал и Дионисий, но Петер заблокировался, так как он отказался от Origo в качестве источника. Origo дает понять, что Макр с целью критики мифа представил Амулия как отца Ромула и Рема, а Антиат (и, вероятно, также Макр) интерпретировал Акку Ларенцию как lupa.
Однако, использовал ли Плутарх самого Макра, сомнительно. Примечательно, что Плутарх применяет аналогичные с Дионисием критерии: Rom. 4,3: έπι τό μυθώδες; Rom. 6.1: των εικότων έχόμενοι μάλλον; Rom. 8,9: ΰποπτον μεν ένίοις έστί το δραματικόν και πλασματώδες. У Дионисия в качестве сравнения используются понятия μυθολογεΐν (1,77,2), μυθώδες (1,84,1), δραματικός (1,84,1) и απίθανος (1,84,1, 1,8,4). Это указывает на общий источник. Плутарх мог рассуждать о рационалистической версии в гл.4,2-3 и в гл.5, в которой сообщается другое повествование об Акке Ларенции, прямо или косвенно зависящее от Варрона, поскольку Варрон также приводил обе версии истории Акки в Antiquitates rerum divinarum (fr. 220b). Варрон обсуждал Акку Ларенцию в 15‑й книге среди dii incerti и знал ее, как и Плутарх, и в качестве кормилицы Ромула и бывшей гетеры, и как подругу Геркулеса. Возможно, именно Варрон встретил мифическую версию Ларенции как lupa в республиканской анналистике и сличил ее с другими версиями. Следовательно, Варрон стал бы промежуточным источником между Макром и Дионисием или Плутархом. Факт, что Макр действительно вошел в эту доксографическую традицию, также показан сравнением с сообщением Макробия о Ларенталиях (1,10,11-17). Макробий сначала рассказывает историю о Ларенции и Геркулесе (1,10, 11-15), затем следуют Катон (fr. 16 = 1.23 Chassignet) и цитата Макра (= fr.2 [= 1P]). Поскольку варроноведение предполагает, что Варрон принимается в расчет как (косвенный) источник Макробия, можно предположить, что Макробий был обязан всем разделом Варрону. Это означало бы, что Варрон прямо цитировал Макра.
В биографии Плутарха есть еще одно место, которое имеет параллель с Дионисием и представляет интерес для наших интересов. Речь идет о разделе, посвященном смерти Ромула (Rom. 27). Об этом говорит Дионисий во второй книге (2,56). Оба знают разные версии, причем одну можно охарактеризовать как критику мифа. Дионисий называет это представление более вероятным. Оно охватывает 2.56.3-4:
«А другие, излагающие более убедительную историю, сообщают, что его смерть была делом рук собственных сограждан. Передают, что причиной его убийства был отпуск заложников, которых он взял у вейян, что произошло без общего согласия и вопреки обычаю, а также то, что Ромул уже не относился одинаково к коренным гражданам и к позднее приписанным, но первых возвеличивал, а вновь принятых презирал. Передают и мнение о его суровости в наказании преступников — ведь он, единолично верша суд, приказал ряд римлян, обвиненных в грабежах соседних земель, людей заметных и в немалом количестве, сбрасывать со скалы. Но особенно тяжким казалось его своеволие и то, что он властвует не как царь, но, скорее, как тиран. (4) По этим основаниям, говорят, составили заговор против него патриции и замыслили убийство, а совершили они его в здании сената, затем, расчленив тело, чтобы никто не заметил труп, они вышли оттуда, каждый скрывая под одеждами какую–нибудь его часть, после чего зарыли в землю по скрытым местам».
Дионисий объясняет в 2.56.1, что у него было несколько вариантов смерти Ромула. Во–первых, он воспроизводит представление тех авторов, которые писали μυθωδέστερα (2,56,2). Речь идет об апофеозе (обожествлении). Ему он противопоставляет более правдоподобный сюжет, согласно которому Ромул был убит сенаторами или переселенцами из–за его все более тиранического поведения (2.56.3-5). В 27‑й главе биографии Ромула Плутарх читает лекцию о различных версиях смерти Ромула. Параграфы 1-6 можно сравнить с Дионисием:
«Когда дед Ромула Нумитор скончался, царская власть над Альбой должна была перейти к Ромулу, но, желая угодить народу, он предоставил альбанцам самим распоряжаться своими делами и только ежегодно назначал им наместника. Это навело и знатных римлян на мысль домогаться государства без царя, государства свободного, где они сами будут и управлять и подчиняться попеременно. Ведь к тому времени и патриции были уже отстранены от власти, почетными оставались только их имя и знаки оказываемого им уважения, но их собирали в Совет, скорее блюдя обычай, нежели для того, чтобы спросить их мнения: они молча выслушивали приказы Ромула и расходились, обладая единственным преимуществом перед народом — правом первыми узнать то, что решил царь. Впрочем все это было ничто по сравнению с тем, что Ромул один, по собственному усмотрению, распределил меж воинами отнятую у неприятеля землю и вернул Вейям заложников, не справляясь с мнением и желанием сенаторов — вот тут он, по–видимому оскорбил и унизил их до последней степени! И поэтому когда вскоре он внезапно исчез, подозрения и наветы пали на сенат. Исчез Ромул в ноны июля (или, по–старинному, квинтилия), и о его кончине не существует никаких надежных, всеми признанных за истину сведений, кроме указанного выше срока. В этот день и теперь исполняют многочисленные обряды, воспроизводящие тогдашние события. Не следует изумляться такой неопределенности — ведь когда Сципион Африканский скончался после обеда у себя в доме, оказалось невозможным установить и распознать, каким образом он умер, но одни говорят, что он был вообще слабого здоровья и умер от внезапного упадка сил, вторые — что он сам отравился, третьи — что его задушили прокравшиеся ночью враги. А между тем труп Сципиона был доступен взорам всех граждан, вид его тела внушал каждому какие–то подозрения касательно случившегося, тогда как от Ромула не осталось ни частицы праха, ни клочка одежды. Некоторые предполагали, что сенаторы набросились на него в храме Вулкана, убили и, рассекши тело, вынесли по частям, пряча ношу за пазухой».
Плутарх приписывал убийство Ромула (27.5) его введению ежегодной диктатуры в Альбе (27.1), что навело сенаторов на мысль о государстве без царя. Как и Дионисий, Плутарх упоминает, что Ромул все чаще утверждал себя как автократический тиран и поэтому вызвал недовольство сенаторов (27,2), которые, по одному из вариантов, убили его в храме Вулкана. Но Плутарх также знает второй вариант, согласно которому исчезновение Ромула объяснялось сенаторами апофеозом (27,6-7).
В настоящее время есть доказательства того, что критикующая миф версия, которая говорит об убийстве вместо апофеоза, связана с Макром. Интересна, прежде всего, связь убийства с введением диктатуры в Альбе, упомянутой Плутархом. Ибо мы знаем из Дионисия (5,74,4 = fr. 7 [= 10 P]), что Макр нашел происхождение римской диктатуры в Альбе. Это говорит о том, что вариант убийства был и у Макра, а также у него стояла цепочка «диктатура в Альбе — тирания Ромула — убийство Ромула». Во–вторых, здесь, очевидно, речь идет также о рационализаторской версии, которая отвергла апофеоз как нечто неправдоподобное и заменила его более достоверным представлением. Отсюда можно утверждать, что она была и у Макра.
Апофеоз также кажется более старой версией, от которой произошла критика мифа. Его можно возвести к Эннию (Ennius Ann. 54f., 110f.). О варианте с убийством мы знаем благодаря Плутарху, по словам которого в 67 году до н. э. консул Г. Кальпурний Писон предупредил Помпея, что он будет убит, как Ромул (Plut. Pomp. 25,4). Поэтому он должно быть уже присутствовал в республиканской анналистике. Даже вариант с апофеозом, похоже, изменился под впечатлением от этой новой презентации. Плутарх (Rom. 27, 6-7) больше изображает вхождение Ромула на небеса не как факт, а как выдумку сенаторов, которые хотели объяснить исчезновение Ромула и успокоить народ. Однако были голоса, которые усомнились в этом и обвинили сенаторов в убийстве (27.8). Эти сомнения могли быть устранены Юлием Прокулом (28: 1-3). Также у Цицерона (De rup. 2,20) и Ливия (1,16,4-8) Юлий Прокул усыпляет подозрения против сенаторов и свидетельствует об апофеозе Ромула. Можно предположить, что Прокул вообще был сперва придуман именно для этой цели, но затем ему нашлась роль и в варианте с убийством.
Наконец, давайте вкратце остановимся на трех дальнейших утверждениях, которые упоминаются Дионисием как πιθανότεροι (наиболее вероятные) и содержат типичные для Макра мысли, но не могут быть напрямую связаны с цитатой Макра, так что можно только предположить, что за ней стоял Макр.
Dion. Hal. Ant. Rom. 2,31,1: «Некоторые пишут, что случилось это событие в первый год правления Ромула, а Гней Геллий — что в четвертый, и это более вероятно. Ведь сомнительно, чтобы новый правитель заселяемого города предпринял такую авантюру, прежде чем установить государственный строй. Причину же похищения девушек одни усматривают в недостатке женщин, другие же — в поводе к войне. Но те, кто пишет наиболее убедительно — с чем согласен и я, — относят ее к завязыванию дружбы с близлежащими общинами, вызванной необходимостью».
32‑я глава начинается с цитаты из Гн. Геллия о времени похищения сабинянок в четвертый год правления Ромула[6] и приводит затем различные причины этого похищения. Дионисий отвергает варианты «дефицита женщин» (см. Liv. 1,9,1) и «жажды войны» (см. Plut. Rom. 14) и выбирает как«наиболее вероятную» ту, которая признает желание Ромула заключить союз со своими соседями (см. Plut. Rom. 14). Этот третий вариант приписывает Ромулу ярко выраженные политические мотивы. Похищение женщин интерпретируется как средство внешней политики. Тем самым Ромул модернизирован и сделан государственным деятелем, руководствующимся топовыми задачами. Эта позитивная картина Ромула и анахроническое предположение о правовом поведении во времена царей типичны для Макра (см. frr. 4.5.6.7 = 5.3.4.10 P). Близость с цитатой Геллия может быть не совпадением, так как Дионисий цитировал Геллия и Макра несколько раз вместе (frr. 14.15 = 11.12 P). Рационализация Макра, возможно, уже была проведена Геллием.
В главах 45 и 46 второй книги Дионисия говорится о прекращении войны между сабинами и римлянами. Эта война разразилась после похищения женщин и достигла критического момента, когда римские женщины сабинского происхождения во главе с Герсилией решили ее окончить. Опять же, сообщение Дионисия происходит из нескольких источников, и из 2.45.2 («пишущие наиболее убедительно») можно сделать вывод, что Дионисий снова применяет критерий достоверности, чтобы различить свои авторитеты. Согласно его докладу, женщины пришли в римский сенат, чтобы сенаторы и царь разрешили им отправиться к их родственникам сабинам и добиться примирения между двумя народами. Сенат принял решение (δόγμα), согласно которому сабинянки должны были быть отправлены посланницами в сабинское войско. Женщины с Герсилией во главе получили аудиенцию у царя Тация и просили о заключении взаимовыгодного мира. Затем сабины провели собрание и договорились о мире (2,46,1). Ливий (1,13) и Плутарх (Rom. 19) изображают этот инцидент совсем по–другому. В их сообщениях сабинянки с плачем замешиваются среди комбатантов, чтобы остановить их. Изображение Дионисия теряет в драме, но прибретает «цивилизованность». Все регулируется политическими путями, принимаются решения, отправляются посольства и проводятся собрания. Этот акцент на поведении, которое действует в рамках нормативных правовых норм и институтов, может в свою очередь указывать на Макра как на источник этих анахронизмов. Вероятно, уже Гн. Геллий представил вмешательство сабинских женщин в виде упорядоченной процедуры с переговорами и посольствами. Авл Геллий (Noct. Att. 13,23,13 = Cn. Gellius fr. 15 P) цитирует его, говоря, что Герсилия, лидер сабинянок, просила Тация о мире и, как дословную цитату из Гн. Геллия, он воспроизводит слова Герсилии. Присутствие Герсилии перед Тацием указывает на официальное посольство сабинянок к дуксу сабинов, как его также описывает Дионисий (Ant. Rom. 2,45,4-6). Дионисий также упоминает речь Герсилии. У Ливия официальная встреча отсутствует. Гн. Геллий, вероятно, анекдотизировал историю анахроничным способом. И поскольку Макр в Геллия, как полагают frr. 14 и 15 (= 11.12 P), часто заглядывал, он, возможно, следовал ему в этой переинтерпретации.
Относительно Нумы Дионисий также знает много разных представлениЙ, которые он разделяет на более сказочные и на заслуживающие доверия. В первую группу он включает легенды о нимфе Эгерии (Ant. Rom. 2,60,5-7, 2,60,5 μυθολογοΰσιν), которая уже была отвергнута одним из его источников (Ant. Rom. 2,61,1). Интересным является объяснение этого источника, по которому Нума придумал Эгерию с тем чтобы иметь возможность легче проводить свои законы. О ней говорит и Ливий: «Нума притворялся, что имел ночные встречи с Эгерией» (1,19,5). Нума не лишен здесь божественного ореола и изображен скорее как хитрый лис, руководствуясь политическими соображениями. Здесь снова встречаются знакомые критикующие миф понятия, которые, по–видимому, Дионисий извлек из своего источника (см. Dion Hal. Ant. Rom. 1,84,1). И опять же, было бы неудивительно, если бы Макр повлиял и на эту традицию.
В то время как Дионисий и Плутарх дают интересные новые сведения о работе Макра, у Ливия все по–другому. Несмотря на то, что в его сознании также есть рационалистическая интерпретация мифа, в целом он сильнее смешивает различные версии и очень кратко рассматривает отдельные спорные моменты. Как показывает 1.4, он также знал версию отцовства близнецов, которая была менее божественной, и скептически относился к Марсу как к отцу. После рождения детей Ливий также кратко добавляет, что по одной из версий Акка Ларенция была «волчицей». В 1.7.2 он также вводит версию, по которой Рем погиб в суматохе после ауспиций. Однако, как на «общую молву» он ссылается на представление, что Ромул убил своего брата после прыжка через стену. В качестве показаний он, наконец, упоминает убийство сенаторов Ромулом, но описывает это как «темное дело». В принципе, Ливий следует традиционной фабиевой версии. Однако изображение Ливием царского времени в целом было более сжатым, чем версии многих его предшественников. Одной ливиевой книги было достаточно для дореспубликанской истории Рима, в то время как Гн. Геллий, Антиат и Дионисий отдали ей больше места. Если мы ищем причины, то Ливий, кажется, дает ответ в своем praefatio. Он, очевидно, дистанцировался от работавших до него анналистов и антикваров, которые уделяли гораздо больше внимания римским первобытным временам. Для него римские мифы больше не были интересны как предмет исследования. Ему было все равно, имеют ли легенды историческое ядро ​​или нет. Ливий также отличается от своего современника Дионисия, который, очевидно, очень интересовался римскими легендами и их критической мифологией, как показано в разделе его книги De Thucydide (6.5).
Интересным в этом контексте является вопрос о том, в какой степени Ливий ссылается на Августа с целью узаконить его правление, когда он обратился к Ромулу в своем изображении римского царства. Октавиан сознательно перенял вместе с завещанием его приемного отца Цезаря и наследование Ромулу. Известно, с одной стороны, намерение Октавиана принять имя Ромул (от которого он потом отказался в пользу титула Август (Dio 53,16,7, Suet. Aug. 7,2), с другой стороны, поэзия при Августе предлагает многочисленные примеры изображения Ромула в виде прообраза Августа (Horat. carm. 3,3, Vergil. Aen. 6,777ff., Ovid. Fasti 2,133-144). С помощью рационалистических тенденций своих источников Ливий выражает некоторый небрежный скептицизм к претензиям Августа, когда в вопросах вроде божественного происхождения Ромула и Рема, или апофеоза Ромула, и скорее не признает явно идеологию Августа.
Еще один вопрос, который необходимо решить, касается начала и распространения рационализации мифологии в анналистике. Как уже было сказано выше, Валерий Антиат, по–видимому, двигался аналогично с Макром: как видно из Origo, Антиат утверждал, что легенда о волчице связана с путаницей с лупой Аккой Ларенцией, где Акка является подругой Фаустула, а не как у Макра, женой. Акка как проститутка также встречается в цитате Антиата у Геллия (fr. 1 P). Кроме того, по словам Origo, воспитание в Габиях восходит к Антиату, элементу, который встречается у Дионисия в более рациональной версии. Так что Дионисий восходил не только к Макру. Можно также предположить, что указание Дионисия, что Рея была изнасилована одним из ее женихов, также основано на Антиате. Следовательно, в своих «более достоверных» представлениях Дионисий, похоже, уже переплетал разных авторов друг с другом или использовал источник, который уже это сделал. Поэтому тексты Дионисия, обсуждаемые выше, не должны рассматриваться как прямые фрагменты Макра. Следует говорить скорее об историографическом направлении, в котором Макр был широко представлен. Дионисий, возможно, уже использовал антикварные собрания, которые предоставили материал. Как было сказано выше, Варрон может считаться автором этого произведения.
Каковы были зависимости в случае с Макром и Антиатом? Можно ли определить по внутренним или внешним критериям, зависит ли один от другого? Внешних критериев в этом случае очень трудно достичь, поскольку время жизни Антиата почти не определишь, и, возможно, Макр писал после Антиата, и наоборот. Помогают ли внутренние критерии дальше? Полученные в результате антиатовы фрагменты имеют ненормальность, требующую объяснения. Хотя те фрагменты, которые связаны с Ромулом, не лишены рационалистического тона, цитаты, касающиеся Нумы и Сервия Туллия, носят совершенно иной характер. Антиат рассказал, как Нума с помощью нимфы Эгерии перехитрил Фавна и Марсова Пика, чтобы заманить Юпитера на землю (fr. 6 P). Он также предположил, что Нума был пифагорейцем (fr. 9 P). Рождение Сервия Туллия Антиат объясняет соединением Окрисии с божественным фаллосом, появляющимся в огне (fr. 12 P). Эти фрагменты трудно укладывать в рамки непрерывного рационалистического мифа. Напротив, Антиат, кажется, зафиксировал замечательные легенды с божественными участниками вместе с представлениями с сильно рационализирующими тенденциями. С другой стороны, у Макра среди сохранившихся фрагментов нет отрывков, которые будут противоречить фундаментальной критике мифа. Это скорее указывает на то, что Антиат был вдохновлен этими частями Макра, но не слепо следовал ему. Зависимость была больше для Антиата, чем для Макра. Возможно, у Антиата уже была презентация, в которой представлены разные варианты бок о бок.

Макр как антикварный историк

Вернемся к собственному опыту Макра. Сравнение пассажей, обсуждавшихся с другими фрагментами Макра из среды римской предыстории, покажет, вписываются ли они в общий контекст. Это подводит нас к общему вопросу о том, что в Риме означали мифы и кто к ним обращался. Макр, как показывают цитаты из Origo и другие фрагменты (frr. 2.4.5.6.7 [= 1.5.3.4.10 P]), интенсивно занимался мифическим временем царей. И он делал это не как политический пропагандист или риторический новооформитель, а занимался собственными исследованиями и был заинтересован в мифической традиции самой по себе. И он наложил свою печать на своих интерпретациях.
Мы можем сосредоточить внимание Макра на римских мифах под общим термином «антикварные исследования». Этот важный аспект римской летописи долгое время вел призрачное существование в современных исследованиях, хотя антикварные интересы можно найти у многих римских историков. Для современных историков этот вопрос пребывал во многом вне поля зрения, потому что для них на первом плане стояла критика источников, а не интеллектуальное достижение отдельного историка и его положение и значение в контексте его собственного времени. Исследования по истории римской культуры продвигались совершенно разными путями, которые почти не соприкасались. В качестве исключения мы можем упомянуть Петера, который предоставляет место антикварно–историческому направлению наряду с риторикой. В частности, Момильяно признал общую важность антикварных исследований древности и современности и поставил под сомнение четкое различие между политической историей и антикварными исследованиями. Важный вклад также принадлежит Роусон, которая занималась отдельными антикварными историками, и Пуке, который в целом анализировали антикварный метод.
Если вы хотите понять римскую анналистику, нужно прежде всего узнать, посредством чего римская историография пыталась сделать прошлое понятным и усвояемым. В результате можно получить рамки, в которых интерпретации Макра обретают живой смысл и актуальность как выражение времени, интеллектуального потока и духовного климата.
Макр — не единственный антикварный историк в ряду доливиевых анналистов. Во втором веке до н. э. антикварно–историческое исследование переживает первый расцвет. Из фундаментальных исследований Роусон мы знаем, что среди летописцев того времени, к которым относят Кассия Гемину, Семпрония Тудитана, Гн. Геллия и Писона, исторические и культурно–исторические исследования все еще тесно соседствовали вместе. Однако Роусон проектирует слишком схематическую картину дальнейшего развития антикварных исследований. По ее словам, в конце второго века до н. э. антиквары отделились от историков и создали специальные дисциплины (например, Стилон и Юний Гракхан). Анналисты 1‑го века до н. э. не могли сохранить стандарт своих предшественников, и их раздутые исторические работы были зациклены на стиле и моральных наставлениях. Только в области антикваров все еще были реальные исследования; серьезная же историография была возможна только в области современной истории. В отличие от нее, в 50‑х годах антикварная литература вновь расцвела, о чем свидетельствуют Варрон, Аттик и цицероново De republica. Фрагменты Макра теперь ясно показывают, что это резкое разделение у историков и антикваров для 1‑го столетия до н. э. не допускается. Макр очень интересовался антикварными вопросами. Однако возникает вопрос, насколько оригинальны его замечания и в какой степени он опирался для антикварных подробностей на своих предшественников, на Гн. Геллия, например. Антикварный материал, похоже, стал важной частью у всех анналистов II и I веков до н. э., которые касались древнеримской истории и ранних времен.
Наконец, есть даже признаки того, что даже по–гречески написанные Анналы первого поколения историков конца 3‑го века до н. э. характеризовались как антикварные. Даже Фабий Пиктор, похоже, обогатил свою работу антикварной эрудицией (см. fr. 1 Ρ = 2 Chassignet: происхождение алфавита, fr. 2 Ρ = 22 Chassignet: этимология слова Vulsci). Тем самым, он стоял в традиции греческих историков вроде аттидографов и Тимея. Вербругге также показал, что некоторые фрагменты, приписываемые Петером грамматику Цинцию, вероятно, принадлежат скорее историку Л. Цинцию Алименту. Петер выделил фрагменты антикварного толка, поскольку их содержание лучше подходит грамматику, нежели историку. В настоящее время Вербругге дает понять, что методологически это выделение очень сомнительно, поскольку республиканская историография, как показали Кассий Гемина, Писон, Геллий и другие, кроме всего прочего часто затрагивала и культурно–исторические проблемы. Поэтому он выступает за то, чтобы различные фрагменты были снова интегрированы в работу Цинция Алимента: Mar. Vict. Art. Gram. I p. 23 Κ = fr. 1 Ρ и Serv. ad. Ge. 1,10 = fr. 2 . Эти цитаты посвящены происхождению алфавита и этимологии слова fanum. Викторин цитирует Цинция наряду с Фабием Пиктором и Геллием, что предполагает, что под Цинцием тоже подразумевается историк. У Сервия Цинций также упоминался вместе с историком, Кассием Геминой. Вербругге заметил, что Ливий приводит антикварное известие историка Цинция о летоисчислении вольсинийцев посредством вбитых гвоздей (7,3,7). Наконец, антикварные интересы Цинция также выражены в двух цитатах в Origo gentis Romanae, которые Вербругге также справедливо потребовал «вернуть» историку Цинцию (Origo 17.3, 18.1). Они отображают события, связанные с основанием Альбы Лонги (где Цинций назван вместе с Анналами понтификов, Цезарем и Тубероном) и этимологический рассказ о наименовании Тибра в честь Тиберия Сильвы. Так что уже у Цинция вы найдете типичные элементы антикварных исследований.
Следовательно, Макр стоит в длинной традиции римских историков, которые в своих летописях ab urbe condita в изобилии обрабатывали антикварный материал. Это, похоже, не было специальностью определенной группы историков в определенное время. Для римской историографии этимология и этиология были по крайней мере столь же определяющими, как и «анналистическая» схема.
Как выглядел этот антикварный материал? Антикварные исследования в Риме означали активную разработку и интерпретацию «мифической» традиции. Были сохранены несущие элементы традиции (Ромул и Рем, смерть Рема, основание Рима, Нума и т. д.), Но этот основной состав постоянно развивался и расширялся. Следовательно, независимо от спорного вопроса, первоначальны ли римские мифы или вторичны, можно исходить из того, что мифы были чрезвычайно эффективны в Риме и оформлялись снова и снова по–новому[7]. Это приводит нас к римским летописцам, которые своими антикварными исследованиями создавали эти опорные точки.
Вот некоторые из методов, которые римские историки использовали для своих культурно–исторических исследований.
— Этиология
— Этимология
— Искусственное состаривание легенд
— Анахронизмы
— Юрисдикция
— Рационализации
Римские анналисты уже знали этиологические рассказы из греческой литературы, особенно из аттидографии и эллинистической поэзии (самым известным примером является Aitia Каллимаха). Этиология была очень популярным инструментом в римской историографии. Уже с Кассия Гемины существует множество фрагментов, связанных с началом или первым появлением этой вещи (frr.14.15.18.20.21.26 P)[8]. Цель состояла в том, чтобы объяснить римские реалии вроде политических институтов, фестивалей, обычаев, религиозных праздников и обрядов, статуий, храмов, названий населенных мест и т. д., т. е. выводить их происхождение из определенного события, которое было занесено в историю. У Макра этот подход также можно отнести к различным фрагментам: fr. 2 (= 1 P) Паренталии для Акки Ларенции; ffr. 5.6 (= 3.4 P) происхождение календаря; fr. 7 (= 10 P) начало диктатуры в Альба–Лонге; fr. 13 (= 9 P) первая овация. Тем самым знакомые вещи закреплены в истории и связаны с персонажами и событиями раннего периода. И поскольку время царей имеет в сознании римлян большой авторитет, ему приписывают начало многих фундаментальных и основополагающих элементов римского общества.
На то, что этиологические рассказы римских историков обычно носили чисто гипотетический характер, указывают многочисленные дуплеты: объект часто связывается с весьма разбросанными во времени рассказами, причем этот образ действия не опирается на научные в нашем понимании критерии. Особо следует отметить рассказы, связанные с Черным камнем, а также различные варианты истории Курциева озера.
Этиология — это самое важное средство антикварного исследования, а этимология, искусственное состаривание и анахронизмы — действительно только подгруппы. Тем самым, распространенная в Риме этимология также входит в первоначальное значение понятий для постижения смысла определенных институтов. Этимологии встречаются у Катона в Origines (frr. 9.11.14 Ρ = 1,9a. 11.15 Chassignet), у Кассия Гемины (fr. 2.3.4 P), Гн. Геллия (fr. 10 P), Писона (frr. 1.44 P) и Антиата (fr. 2 P) и были частыми в работе Варрона. О Макре нам ничего неизвестно.
Искусственное состаривание реалий, которое было важно для римлян, имело целью прежде всего придать достоинство описываемому. Чем древнее вещь была, тем более почтенной она казалась. Например, Макр систематически связывал некоторые цивилизационные или политические достижения с первым римским царем Ромулом: опять Паренталии для Акки Ларенции (fr. 2 [= 1 P]), введение двенадцати месяцев и високосного месяца (fr. 5.6 [= 3.4.P])[9] и учреждение диктатуры (fr. 7 [= 10 P]). Другой пример можно найти у Дионисия Галикарнасского (2.45): Дионисий упомянул здесь версию, согласно которой Ромул, а не Нума построил храм Веста. Мы можем назвать эту процедуру в целом «ромулизацией»[10]. Ромул как герой–основатель привлекал множество этиологических описаний. Особый акцент на этом аспекте у Макра показывает, что он представлял Ромула в основном положительным. Это подтверждается и тем, что он пытался очистить его от обвинения в братоубийстве (fr.3) и от соучастия в смерти Тация (fr. 4 [= 5 P]). Тем не менее, Макр также, похоже, признает, что его фигура Ромула имеет развитие: как показывает комментарий к fr. 7 (= 10 P), Ромул у Макра к концу своего царствования выродился в тирана.
Вообще, анахронизм означает изображать вещи так, как они вовсе не могли произойти в действительности. В этом отношении вся римская историография является анахроничной, поскольку она представляла себе время царей похожим на свое собственное. Но есть также довольно преднамеренные анахронизмы, которые анналист вводит для легитимизации современных учреждений. Это средство также можно назвать подформой этиологии. Например, по случаю Луперкалий, в которые был похищен Рем, Туберон говорит о трех разных луперках (fr.3 P). Луперки Юлия были созданы только в честь Цезаря. Туберон проецирует луперков Юлия во времена царей. М. Красс у Макра удостоен во время овации лаврового венка, хотя для оваций был положен миртовый (fr. 13 [= 9 P]). В качестве аспекта анахроничного изображения можно было бы также назвать «законное право» римского раннего периода. Рим Ромула у Макра имеет вполне развитую политическую систему с устоявшимися нормами. Это отражено в frr. 4,5,6 и 7 (= 5.3.4.10 P), где Ромул выступает как истинный гарант конституции. Мы также видели этот аспект в параллелях с фрагментами Макра из Origo gentis Romanae у Дионисия. Ромул, очевидно, преформатирован Макром во вдохновленного греками законодателя.
Наиболее интересным моментом касательно Макра является рационализация мифических повествований. Современный термин «рационализация» характеризуется тем, что пытается уменьшить миф до «разумного уровня». Макр радикально переработал легенду о Ромуле и очистил ее от «невероятного». Марс как отец близнецов и волчица исчез с места происшествия, как и апофеоз Ромула (см. fr. 7 [= 10 P]). Особенно интересно, когда Макр пытается объяснить читателю, до чего, по его мнению могли дойти ошибочные представления: Амулий появился в доспехах и поэтому был принят за Марса (Dion. Hal. Ant. Rom. 1,77,1); Акка, кормилица близнецов, раньше была проституткой, которые в Риме также называлась lupae: отсюда путаница с настоящей волчицей (Dion. Hal. Ant. Rome, 1.84.4, Plut. Rom. 4.3); Ромул исчез бесследно, что было ложно истолковано как апофеоз, в то время как на самом деле он был убит и расчленен и, следовательно, пропал (Dion. Hal. Ant. Rom. 2.56,4, Plut. Rom. 27: 5). Своей интерпретацией Макр реконструирует «первоначальную форму» происходящего, тогда как мифическое повествование формирует для него ошибочное представление об исторических событиях. Здесь он сохраняет миф для истории, поэтому у нас есть очень интересный для интерпретации подход, который, хотя он и обходит суть дела для нашего современного понимания, был в то время, для которого он был предназначен, очевидно, вполне правдоподобным. Макр писал для требовательной публики, которую наивные легенды Пиктора больше не удовлетворяли. Однако теоретическая основа для этой процедуры уже существовала: перипатетик Палефат разработал этот принцип в 4 веке до н. э.. Он утверждает в прооймии своей работы, что сказочные истории основаны на реальных событиях и поэтому могут быть развенчаны. Полученный метод можно назвать «исторической экзегезой мифов». Объяснение волчицы, вероятно, также находившейся у Макра, посредством синонимичности lupa и hetaera имеет многочисленные параллели у Палефата. Он рационализирует гибридов вроде кентавров или минотавра, и разоблачает рассказ о том, как Актеон был растерзан своими псами. При этом он как и позже Макр часто использует значение слова, чтобы напасть на след смысла басни (например, «кентавр» по его мнению состоял из κεντάω + ταύρος). Здесь мы можем говорить о лингвистической критике мифов.
Вслед за Макром легенды демифологизировал и Туберон, который интерперетировал троянского коня как военную машину (fr. 2 P). Однако, и у Макра был предшественник в лице Кассия Гемины: согласно ему, не Геракл, а некий Трикаран, прозванный Гераклом за свою физическую силу, пришел со своим скотом в Италию, где он был ограблен Каком, рабом Эвандра (Origo gentis Romanae 6,1-7; Кассий называется в 7,1 автором этого варианта, который противопоставляется традиционному рассказу). Здесь приведен аналогичный объяснительный шаблон, который мы знаем от Макра: чтобы устранить богов из легенд, их появление объясняется недоразумением. Трикаран называется за свою силу Гераклом, поэтому его перепутали с ним. Амулий у Макра замаскировался под Марса, поэтому его можно было принять за Марса. Эта цитата Кассия также имеет другую общность с Макром: Как, который является рабом Эвандра в версии Кассия, после раскрытия кражи был предан суду и наказан. Поединок между Каком и Гераклом выпадает. Здесь также существует форма «цивилизационного рационализма», при которой конституционные нормы переносятся в ранние времена. Вероятно, Гн. Геллий также изменил историю Кака. В его седьмом фрагменте Как изображен как человек, который применил силу против Геркулеса. Если бы Геллий рационализировал традиционные повествования, это было бы особенно интересно для нас, поскольку Макр, очевидно, использовал Геллия.
Для Макра освободить мифическую историю от невероятного означало сделать ее правдоподобной. Достоверность в качестве критерия исторического представления не является римским изобретением и восходит к Гекатею из Милета, а также очень четко наблюдается у Фукидида (1,21,1,22,4). В его археологии, обзоре греческой предыстории (1,1-1,23), видно, что в то время ему был доступен только поэтический материал. Однако это не означает, что он изгнал Миноса, Атрея, Агамемнона и других из своей истории. Их историчность принципиально не ставится под сомнение. Ахиллес или Минос рассматриваются как обычные смертные и очищены от чудесного. Аттидографы, которые писали историю Афин с конца 5‑го века до 263/2 до н. э., также предлагаются в качестве сравнительного примера. Они очень интересны, потому что даже римские летописи по этой причине были всего лишь «местными хрониками». В своей фундаментальной работе об аттидографах Якоби также рассматривает «рационалистическую историзацию» как важную особенность Аттид: начиная с Гелланика, аттидография пыталась сделать мифический греческий ранний период понятным, то есть историзированным. Следовательно, в историзации «мифического» раннего периода можно увидеть прямо–таки главную задачу исследователя.
Макр же явно применил этот критерий достоверности и вероятности, чтобы оправдать свою презентацию. Изображение, освобожденное от мифа, для него было более правдоподобным и более соответствовало исторической «истине». Обратившись к этому средству, он придал авторитета и серьезности своей версии ранней римской эпохи и отделил ее от других. У читателя должно сложиться впечатление, что его работа ближе к «истине». Это также связано с тем, что вероятность как качественная характеристика представления была концепцией, знакомой римлянам. В риторике важную роль играл случай. Этот термин имел положительную занятость и поэтому мог использоваться Макром в историографии. В некотором смысле это противоречит нашему современному пониманию, которое резко отделяет «истинное» от «вероятного» и, скорее всего, будет враждебно вероятному. Однако это понимание истины может быть частично перенесено на древность. В римском понимании нарратив, вероятно, в риторическом смысле, несомненно, может претендовать на правдивость. В дополнение к устранению мифов легализация ранней римской эпохи и включение хронологической структуры служили у Макра той же цели: элементы, знакомые читателю, должны сделать презентацию более достоверной. Раннее время было более понятным и, следовательно, более приемлемымпо мере того, чем больше оно напоминало настоящее. За этим стоит странное чуждое сознание, которое не рассматривает более ранние эпохи как принципиально разные. Однако это понимание, как правило, характерно для римской анналистики.
Избегание прямых контактов между божественным и человеческим миром, которое также встречается у Макра (Марс не отец Ромула и Рема), было прокомментировано и обосновано Дионисием в интересном отступлении в связи с различными версиями, касающимися отца Ромула и Рема (1,77,3). Он указывает, что философская проблема заключается в объяснении легенд, в которых боги и люди взаимодействуют друг с другом: можно либо отвергнуть эти мифы, которые недостойны богов, либо интерпретировать этих божественных существ как демонов. Варрон, как показывает фрагмент из книги «De gente populi Romani» (fr. 18 Fraccaro), выступал против бесславных изображений богов в легендах. За Варроном стоит теория theologia tripertita, которая делит религию на три аспекта: genus fabulosum, genus naturale и genus civile. Первый включает в себя легенды и сказания, как они рассказываются в поэзии, второй — философское исследование божественного мира, а третий — государственную религию. Дионисий тоже, кажется, знал theologia tripertita, как видно из Ant. Rom. 2,18-21. Собственные теоретические соображения Макра выходят за рамки нашего понимания, и нельзя определить, ссылался ли Макр, помимо аргумента вероятности, на философское обоснование, поэтому он отвергал Марса как отца близнецов и апофеоз Ромула. Но поскольку theologia tripertita была широко распространенной формой античного мышления, можно также предположить ее знание.
Так как мы выделили более длинные части критической для мифов традиции, ставится вопрос, можем ли мы также сказать кое–что об их литературном аспекте. Различались ли критические к мифам части в их повествовательной технике от фабиевой вульгаты? Находилось ли это историографическое направление, в конфликте с предшественниками? Если мы попытаемся прояснить эти вопросы, следует иметь в виду, что вряд ли какой–либо конкретный стиль повествования отдельного летописца можно дистиллировать из анналистической традиции, возникшей на стольких этапах и сохранившейся для нас только на ее заключительной стадии. В случае с Макром рекомендуется проявлять особую осторожность, поскольку прямые цитаты из его работы из–за их краткости ничего не дают повествованию, поэтому мы не имеем точки опоры. Здесь также верно, что более длинные части Дионисия — это не чисто макровы, поэтому мы можем говорить самое большее об определенной повествовательной традиции, которая отличается от той, что была у Фабия Пиктора. Однако для Фабия Пуке поставил под сомнение возможность на основе Дионисия и Плутарха заключать о его способе изображения. Версия Фабия была охотно воспринята (согласно Ant. Rom. 1,79,4, Пиктору здесь следуют Катон, Цинций Алимент, Писон «и большинство других» авторов) и, следовательно, также может быть изменена. Хотя Фабий был «шеф–поваром», Пуке считает более вероятным, что Дионисий следовал более позднему источнику. Поэтому было неправильно видеть в Фабии Пикторе эллинистического автора, у которого уже присутствовали все драматические элементы повествования. Так драматизировалась ли презентация Фабия Пиктора только по традиции? Пуке показал, какие методологические проблемы возникают, если вы хотите сделать вывод из существующих работ о способе повествования их источников. Тем не менее, его скептицизм можно рассматривать по–разному. Конечно, первое предположение состоит в том, что мы обычно не имеем дело с буквальными цитатами[11]. Стилистические наблюдения могут относиться только к автору ссылок, а не к автору–источнику. Однако описательный стиль должен быть отделен от него, то есть «сюжет» повествования, отдельные элементы действия или повествовательный элемент, вероятно, будут одной из констант. Вербругге показал это в своем ответе Пуке, говоря о сравнении параллельных цитат Фабия у Дионисия и Плутарха. По его словам оба эти текста могут рассматриваться как фабиевы. Там, где «сюжет» был коренным образом изменен, Дионисий прямо заявляет об этом (Ant. Rom. 1,77,1; 1,80,1-2, 1,84). Поэтому драматическое действие и стилистическую разработку следует рассматривать отдельно: первая, вероятно, передается относительно верно (с индивидуальными приукрашиваниями, но, вероятно, она также учитывается здесь), последняя подверглась значительно большим изменениям, обусловленным всем развитием древней литературы.
Есть еще одна причина, по которой Пуке полагает, что Фабий Пиктор не был затронут эллинистической литературой. Плутарх говорит, что Фабий ссылался на рассказ, который также было обнаружен у Диокла из Пепарефа[12]. Диокл как эллинистический автор вполне мог бы его драматизировать, и в этом случае было бы вероятно, что Фабий принял бы эти нарративные приемы. Плутарх (Rom. 8, 9) также знает суждения, которые описывали представление Фабия как δραματικόν και πλασματώδες. Это еще один аргумент в пользу того, что Фабий Пиктор писал в эллинистическом стиле.
Сюжет фабиевой традиции о детстве Ромула и Рема, представленный нам Плутархом (Rom. 3-8) и Дионисием (Ant. Rom. 1.76-83)[13], очень запутан и драматизирован. Дионисий дает самый подробный отчет, Плутарх опускает самые сложные сюжетные элементы[14]. Рассказ Фабия о рождении близнецов до убийства Амулия полон перипетий: драматические, роковые события (младенцы в корзине, похищение Рема) и сцены узнавания (Нумитор и Рем; слуга Амулия узнает корзину) двигают действие вперед до убийства тирана Амулия. Поскольку различные нити действия (Рем и Нумитор, Ромул, Фаустул и Амулий) соединились только в конце, напряжение сохранялось до последнего. Персонажи сильно дифференцированы и психологизированы. Следовательно, изображение Фабия Пиктора сильно зависит от эллинистических тенденций. Итак, «трагическая» историография обитала в Риме с самого начала; в области римской предыстории преобладала драматизирующая повествовательная техника, представленная Фабием, но в конечном счете основанная на греческих моделях.
Обратимся теперь к рационализирующим частям Дионисия. Для этих разделов он не называет источников, и мы видели, что Макр не может быть единственным источником. Возможно, Дионисий использовал более поздний шаблон (Варрона, Aнтиата?). Итак, кто отвечал за презентацию? Верного ответа здесь нет. В отличие от изображения Фабия, одной из особенностей рационализации летописей является избегание роковых поворотов и событий, направленных богами. Отсутствуют чудесное плавание близнецов, млекопитание волчицей, похищение Рема, которое приводит к узнаванию друг друга Нумитором и Ремом и к роковой сцене с Фаустулом перед Амулием. Это соответствует необходимости представлять историю более правдоподобным образом. Однако презентация теряет напряжение и драму. То, что оно предназначалось для создания менее мелодраматического сообщения, чем у Фабия Пиктора, однако, предполагает замечание у Дионисия (1,84,1): согласно Дионисию, критики мифов высмеивали рассказ Пиктора о волчице как «драматическую нелепицу». Следовательно, критическая к мифам версия с точки зрения содержания и формы дистанцировалась от фабиевой вульгаты. Мы можем заключить, что рационализаторский подход этих историков сопровождался более трезвым представлением по сравнению с Пиктором.
С другой стороны, эти историки также стремились точно охарактеризовать своих персонажей. Кроме того, тираническая природа Амулия иллюстрируется изнасилованием Реи Сильвии с намерением удовлетворить свою похоть и навредить племяннице. В Нумиторе подчеркивается аспект направленных против его брата ловких и умных действий: посредством трюка он скрыл от Амулия новорожденных детей и со временем заманил их в Альбу, чтобы отомстить Амулию. Ромул — очень сложная фигура: после смерти Рема он был очищен от всякой вины и изображен как страдалец. В последние годы правления он проявлял все более тираническую природу. Также незначительные фигуры вроде Фаустула и Акки Ларенции появляются неоднократно и тем самым получают более дифференцированное обозначение.
В этом изображении люди направляют свои собственные судьбы. Судьбоносные события и элементы, не связанные со смертным человеком (Марс как отец), со спасением близнецов или с сценой узнавания, намеренно опущены. В повествовании также отражено стремление отделить традиции римской предыстории от царства чудесного и легендарного. При этом персонажи иногда изменяются почти до предела. Амулий сановится презренным сладострастником, Акка Ларентия играет роль бывшей гетеры, а Ромул жалуется на свое горе после смерти Рема.
При сравнении изображения Фабия Пиктора с драмой, критический к мифам вариант с повествовательной точки зрения скорее напоминает исторический рассказ, который предлагает читателю достоверную и психологически дифференцированную историю. Поэтому в случае с Макром метод рационализации служил не только историческим знаниям, но и литературному aemulatio с его предшественниками. Это в целом соответствует тому факту, что римская историография прежде всего стремилась удовлетворить литературные требования. Достоверное представление также было в риторическом смысле лучше и убедительнее, так как в риторике probabile (вероятное) было также важным критерием.

Laus propriae familiae.

Ливий судит о ценности Макра как источника только в одном месте: 7,9,5 (= fr. 20 = 16 P): «Но здесь Лициний — ненадежный источник, потому что он ищет славы собственному роду (propriae familiae laus)». У Макра выборы диктатора в 361 году до н. э. истолкованы так, что консул К. Лициний Кальв назначил диктатора comitiorum habendorum causa (для выборов), чтобы помешать его коллеге Г. Сульпицию продлить консульство (7,9,4). Ливий рассматривает это как попытку Макра показать своих предков в лучшем свете.
Что побудило Макра приукрасить образ предка? Здесь затрагивается конкретная особенность римской аристократии, которая придает особое значение своей семейной истории, тем самым стремясь подтвердить претензию на свое собственное превосходство[15]. Ссылка на успешных предков составляла важную часть аристократического самовыражения. У нас есть различные примеры этого: на погребениях римских нобилей произносились знаменитые laudationes funebres (хвалебные речи), в которых прославлялись дела умершего и его предков (см. Polyb. 6,53,1-54,3, Cic. Brut. 62). Первый этот случай засвидетельствован в 221 году до н. э. для Л. Метелла. Гипсовые маски предков выставлялись на церемонии и в остальное время висели в домах нобилей[16]. Они также носили titili с описанием карьеры умершего. Память о предках также поддерживалась путем сохранения погребальных речей в семейных архивах (Cic. Brut. 61, Plin. Nat. Hist. 35, 7). С помощью статуй нобиль также мог указать на свою уважаемую родословную: М. Клавдий Марцелл воздвиг в 150 до н. э. статую себе самому, своему отцу и деду (Ascon. Cic. Pis. 44). Наконец, важной средой самооценки язычников была чеканка монет: на которых со времен Гракхов часто отражались деяния легендарных и исторических предков соответствующего чеканщика.
Поскольку эта семейная пропаганда заключалась в том, чтобы показать предков в особенно хорошем свете, очевидно, была опасность фальсификации[17]. Древние авторы также знали об этом.
Цицерон и Ливий ссылаются на фальсификации истории в хвалебных речах и tituli:
Cic. Brut. 62: «Эти–то речи, конечно, сохранились, поскольку их как драгоценное воспоминание сберегают сами семьи — и для того, чтобы использовать, если умрет еще кто–то из членов семьи, и для того, чтобы похвастаться знатным происхождением. Из–за этих похвальных слов даже наша история полна ошибок, так как в них написано многое, чего и не было: и вымышленные триумфы, к многочисленные консульства, и даже мнимое родство: например, говорится о переходе предка из патрициев в плебеи, когда люди низкого происхождения производят себя от знатного рода, носящего то же имя, — вот как если бы я сказал, будто происхожу от патриция Мания Туллия, который был консулом вместе с Сервием Сульпицием на десятый год после изгнания царей».
Liv. 8,40: «Я думаю, предание искажено из–за надгробных хвалебных речей и лживых подписей к изображениям предков, ибо каждое семейство старается с помощью вымыслов присвоить себе и подвиги, и должности; отсюда, конечно, и эта путаница в том, кто какие подвиги совершил, и в том, что значится в государственных записях (publica monumenta)».
Цицерон и Ливий тем самым предполагают, что погребальные речи, хранящиеся в частных архивах «нобилей», попали в римскую историографию и фальсифицировали ее. Цицерон, по–видимому, предполагает, в частности, что позже плебейские семьи ошибочно приписывались одноименным патрицианским родам, которые занимали консульство в первой половине пятого века. Этот тезис также является предпосылкой для утверждения некоего Клодия, которого цитирует в жизни Нумы Плутарх.
Numa 1,2: «Но некий Клодий в «Исследовании времен» (так, кажется, называется его книга) решительно настаивает на том, что первоначальные записи исчезли, когда город был разрушен кельтами, те же, которые показывают ныне, лживы, ибо составлены в угоду некоторым людям, вознамерившимся без всякого на то права протиснуться в древнейшие и самые знатные дома».
Клодий отличает древние записи от тех, которые были доступны в то время. Первые были уничтожены в галльской катастрофе и плохо заменены последними, поскольку в них, как это, очевидно, следует понимать, некоторые плебейские роды ошибочно принимались за патрициев. Вероятно, здесь также подразумевается, что некоторые плебейские семьи утверждали, что их прародителями являются одноименные патриции ранней республики. Признавая это утверждение, плебейские семьи получали удовольствие. Опять же, подразумевается, что publica monumenta искажается семейными интересами и традициями. У Макра также была фальшивая семейная традиция.
В первой декаде Ливия, в которой он, как оказалось, использовал Макра, есть шесть разных Лициниев; наиболее известны П. Лициний Кальв, первый плебейский трибун с консульской властью (Liv. 5, 12-20) и Г. Лициний Столон, один из двух основные персонажей в связи с законами Лициния–Секстия (Liv. 6,34,5-42). Первым Лицинием у Ливия назван Г. Лициний (2,33,2), член первого народного трибуната 493 года до н. э.. Он занимает первое место, за ним следует Л. Альбин. Затем добавили трех других коллег, включая Сициния. Хотя Лициний был также назван Дионисием (Ant. Rom. 6, 89) в качестве одного из трибунов этого года, на первом месте стоят Юний Брут и Сициний. Старая традиция, о чем свидетельствует Писон (fr. Ρ = 30 Forsythe), знает в этом году лишь двух трибунов, вероятно, это Сициний и Альбиний. В конце концов, позже были добавлены три других трибуна, и два изначальных должны были изменить свое имя, в зависимости от семейных интересов, в случае с Макром, вероятно, Г. Лициний, что все еще очевидно у Ливия.
Второй Лициний — трибун 481 до н. э. Сп. Лициний (Liv. 2,43,3-4). Лициний пытается здесь подстрекать людей к отказу от военной службы, но без успеха. Если мы возьмем laus propriae familiae в качестве руководства, нет ничего, что могло бы предположить, что за этой презентацией стоит Макр, поскольку роль Лициния не приукрашена. Однако этот Сп. Лициний представляет интерес в связи с речью, которую Саллюстий вставляет Макру в уста в «Истории», как показано в первой главе.
Более показательным является третий Лициний, П. Лициний Кальв, который согласно Ливию (5, 12-20) в 400 г. до н. э. был первым плебеем, который стал трибуном с консульской властью. Есть несколько причин, по которым изображение Ливием этого Лициния зависит от Макра: сам Макр дал своему сыну Лицинию Макру Кальву когномен Кальв. В случае с Г. Лицинием Кальвом, вероятно, внуком упомянутого, Ливий также прямо упрекает Макра, как мы видели выше, в том, что он восхваляет семью.
Во–вторых, хотя Кальв описывается Ливием как первый плебейский военный трибун (5, 12, 9), плебейские должностные лица (в 444 г. до н. э. Атилий, в 422 г. до н. э. Антоний) и даже среди трибунов с консульской властью 400 г. до н. э. перечислены другие плебеи (Титиний, Мелий, Попилий, Публилий). Поэтому, кажется, его источник сознательно скрыл этих плебеев от представления Кальва как пионера. Это было бы еще одним прекрасным примером laus propriae familiae.
Кальв в целом был очень позитивно представлен Ливием. Он выступает в качестве посредника между плебсом и патрициями, ратует за сoncordia ordinum (Liv. 5,12,12; 5,18,3) и выделяется своей moderatio (Liv. 5,18,1), что приводит к его переизбранию в 396 году до н. э.. Он также заявляет о себе в речи против Аппия Клавдия, снова выступая за примирение сословий (5, 20,7-9).
Все эти причины указывают на то, что за изображением Кальва стоит Макр. Однако ситуация с источниками не совсем ясна. Кажется, что Ливий смешал как минимум два источника. Это, с одной стороны, связано с тем фактом, что он фактически привел два разных источника, объясняющих, почему Кальв был первым плебеем, избранным трибуном с консульской властью (5,12,12). Согласно первой версии, он обязан своим избранием поддержкой своего патрицианского frater Гн. Корнелия Косса. Согласно второй он стал популярным за речь о согласии между сословиями. В 5,18,1 Ливий также сообщает, что П. Лициний Кальв был с теми же коллегами в 400 году до н. э. переизбран в 396 году до н. э. Имена, которые он затем перечисляет, не согласны с теми, кого он назвал в 400 до н. э. Поскольку Ливий указывает в другом месте, что Макр не был свободен от похвалы семье, очевидно, что те секции, которые подчеркивают moderatio Кальва, должны быть назначены Макру. Другая традиция, которая объяснила успех Кальва в его отношениях с патрицианским домом Корнелиев, может исходить из другого источника.
Страсбургер также предполагает, что Макра в этом разделе следует рассматривать как источник Ливия, и поэтому призыв Лициния к согласию надо отнести к сообщению Макра. Он заключает, что Ливий также может зависеть от Макра в других местах, где упоминается гармония между сословиями[18]. Если у Ливия термин concordia уже встречается в ранней республике, это использование явно анахронично: по словам Скарда, концепция внутренней гармонии и примирения впервые может быть воспринята во втором веке до н. э. Полибием и Сципионами. Позже термин concordia был понижен до политическb модного слова. В речах Саллюстия стало ясно, насколько популярны и оптимизированы инструменты concordia для собственных целей. На этом фоне отчет Макра о его предке также должен быть понят, если мы соответствующе истолкуем пассаж у Ливия. Concordia ordinum было политически заряженным термином, и если Макр использует стремление к согласию для Лициния Кальва, то, вероятно, он также представлял его не как мятежного плебея, а как умеренного и ответственного политика.
По предположению Страсбургера и другие отрывки Ливия, в которых упоминается concordia, произошли из Макра, но здесь необходимо соблюдать осторожность. Лозунги поздней республики были хорошо известны и могли быть перенесены различными историками в ранние дни. В частности, критика мятежных трибунов как противников concordia уходит корнями в конфликты поздней республики (ср. Liv. 2,39,7, 3,67-78,44,12; 5,3-69,4). Только один отрывок также связан с цитатой Макра: в 4,7,1 Ливий пишет, что в течение срока полномочий первых военных трибунатов с 444 года до н. э. царила concordia, и в 4,7,5 он продолжает, что были назначены просители из Ардеи, потому что ради concordia референдум не мог быть отменен. Как и в комментарии к fr. 16, Ливий, вероятно, зависит от Макра для всей главы 4, 7. Поэтому можно предположить, что Макр использовал термин concordia чаще, в том смысле, что он пытался показать, что достижения плебеев в государственной борьбе вроде создания трибуната с консульской властью в 444 году до н. э., который также был открыт для плебеев, и избрания первого плебея на эту должность в 400 году до н. э. привели не к беспорядкам, а наоборот — к согласию и примирению.
Четвертый Лициний у Ливия — Г. Лициний Столон. Вместе с Л. Секстием он играет важную роль в конце шестой книги в качестве соучредителя так называемых законов Лициния–Секстия, которые дали плебеям доступ к консульству после длительной борьбы (Liv. 6,34,5-42). Эта тема, безусловно, представляла для Макра особый интерес, но это не означает, что Ливий следовал ему и здесь. Однако общее сравнение с Liv. 4,7, где Макр, вероятно, был главным авторитетом Ливия, может суммировать как источник изображения законов Лициния–Секстия: общая черта заключается в том, что здесь, как и в случае с трибунатом с консульской властью, произошла смена состава верховной магистратуры (переход от консулов к трибунатам с консульской властью в 444 г. до н. э. Переход от трибунатов с консульской властью к консулам в 367 г. до н. э. интерпретируется в связи с государственными баталиями. В 6,35 Ливий заявляет, что народ, наконец, хотел иметь плебея в качестве консула для решения проблемы с долгами[19]. Тем самым плебеи провели кампанию за повторное избрание консулов после нескольких лет трибунатов с консульской властью. В Liv. 4,6,8 учреждение трибуната с консульской властью было объявлено как уступка плебеям, которым был предоставлен доступ к топовой должности.
Как насчет фигуры Г. Лициния Столона? был ли он также представлен особенно позитивно? Кажется, это не так. Лициний не особо подчеркивается в сравнении с Секстием, и даже описывается скорее как пассивная фигура. В 6,36 10 оба трибуна были описаны как «поднаторевшие за столько лет в умении влиять на настроения простого люда», в результате чего их работа была осуждена как демагогическая. Также в 6,39,5ff. они оказывают давление на плебс, притворяясь, что они больше не хотят переизбираться в качестве трибунов, раз они больше не получают народной поддержки. Аппий Клавдий называет их в речи «тарквинствующими трибунами» (6,40,10). Хотя Лициний и Секстий наконец провели свои законы, они не полностью свободны от критики[20].
Эта нехватка laus propriae familiae не исключает Макра в качестве источника с самого начала. Однако предположение о том, что Ливий, возможно, следовал Макру для законов Лициния–Секстия, остается гипотетическим.
Подводя итоги, следует отметить, что laus propriae familiae Макра ​​должна рассматриваться в свете аристократической семейной гордости, распространенной в Риме. В поисках других хорошо представленных Лициниев мы столкнулись с П. Лицинием Кальвом, первым плебейским трибуном с консульской властью, очерк о котором Ливия, вероятно, был основан на Макре. Мы видели, что Макр также оперировал термином concordia ordinum. Касательно второго выдающегося Лициния раннеримской республики, Г. Лициния Столона, роль Макра у Ливия не так ясна и до сих пор ограничена предположениями.

Резюме

Историк Г. Лициний Макр во многом опирается на традиции римских анналистов II века до н. э. Он сам был активным политиком и, подобно Фабию Пиктору, Цинцию Алименту, Катону, Кальпурнию Писону и Фаннию, принадлежал к сенатской аристократии. Во время своего трибуната он выступал в роли популяра, как утверждает Саллюстий в своей «Истории». Однако речь, которую Саллюстий вставляет в уста Макру (Hist. 3,48), может лишь частично рассматриваться как исторический источник, поскольку Саллюстий, прежде всего, выражает свой взгляд на историю.
Историческая работа Макра, как и труды его предшественников, фокусируется на истории Рима и рассматривает ее с самого начала. Царскому времени уделяется относительно много места, и ранняя республика получает подробное описание. Республиканский период Макр ставит в анналистические рамки, с ежегодными докладами, представляющими как бы функционирование государства. Работа также пронизана антикварными записями, которые также характерны для римской анналистики. Макр выявляет причины, aitia (frr. 2.5.6.7.13), исследует хронологию царей и ранней республики (frr. 12.14.15) и опирается на внелитературные документы, вроде полотняных книг, списков магистратов и текстов договоров (frr.16.16a., 17.18.19). Неясно, занимался ли Макр, как и большинство его предшественников, также современной историей, или его работа закончилась раньше.
Макр не создал нового типа историографии. Тем не менее становится ясно, что во многом он ставит свою печать на приобретенную форму и придает своей работе новый характер. Его презентация основывается на достоверности и вероятности. Он распространяет этот критерий на весь обработанный им период, по–видимому, пытаясь освободить раннюю римскую историю от мифических и легендарных элементов.
Из frr. 1-3, видно. что Макр переосмысливает всю римскую легенду основания города в рационалистическом смысле. Это особенно заметно в параллельных пассажах у Дионисия Галикарнасского и в жизни Ромула Плутарха. Макр заботится о том, чтобы избежать невероятностей вроде видения Марса в качестве отца Ромула и Рема вместе с кормящей их волчицей. Он стремится предоставить более достоверный отчет, поэтому он заменяет Марса Амулием и волчицу лупой Аккой Ларенцией.
Из сравнения fr. 7 с Plut. Rom. 27, более того, вполне вероятно, что Макр говорит об убийстве сенаторами Ромула вместо его обожествления. Тем не менее, Макр не разработал эту процедуру самостоятельно. У него были как греческие, так и римские предшественники. Но в первую очередь он мог следовать критической к мифам тенденции, которая, вероятно, также была обоснована теоретически. В Ant. Rom. 1.84 Дионисий приводит свои источники, говоря, что рождение близнецов и млекопитание волчицей неправдоподобны. Поскольку Макр является одним из источников Дионисия на этом этапе, он, вероятно, уже явно задал эти критерии. Дионисий использует критический к мифам словарь, который уже использовали его предшественники.
Также стремясь дать убедительный отчет, Макр применяет верховенство закона к ранней римской эпохе. В его работе время царей и ранней республики функционировало в соответствии с законами и обычаями, которые Макр проецирует из более поздних времен в первые дни, применяя знакомые читателю объяснения. Примеры можно найти, с одной стороны, в связи с Ромулом: В frr. 2.4.5.6.7 Ромул изображается как основатель и опекун важных религиозных и политических институтов вроде Ларенталий, календаря, посольств и диктатуры. Мы можем говорить здесь о «ромулизации». С другой стороны, Макр также адаптирует раннюю республику к более позднему периоду: во fr. 17 Минуций продвигается до praefectus annonae, а Сервилий Ахала до magister equitum, в то время как в представлениях древних анналистов они, по–видимому, не имели политической должности. Также Гн. Флавий, по словам Макра, занимает должности, о которых остальная часть традиции ничего не знает (fr. 22). Из fr. 21 можно увидеть, что Макр заменяет частную кампанию Фабиев на Кремере официальной войной. Он также использует, как показывает fr. 21, ярко выраженную терминологию для объяснения конституционных процедур и подробно объясняет институты и выборы (frr. 13.16.21.23).
Благодаря передаче современных условий, ранние дни также анахронически адаптируются к настоящему. Это становится понятным в frr. 11.16.16a. 17: Модели поведения персонажей (Мелий, Минуций) и социальных групп (плебеи, сенаторы) находятся в контексте, подобном тому, который предлагает поздняя республика: Антагонизм между плебсом и трибунами, с одной стороны, и сенатом с другой аналогичен оппозиции между популярами и оптиматами: популярские демагоги воссоединяют плебеев, в то время как высокомерные оптиматы сопротивляются их требованиям и ссылаются на patrum auctoritas. Так что читатель сталкивается со знакомыми механизмами и типами политиков; ранняя республика становится более понятной и, следовательно, более заслуживающей доверия. Тем самым представление Макра имеет многочисленные анахронизмы и обратные проекции. Общество и политика раннего римского периода существенно не отличаются от настоящего. Очевидно, он не занимается разработкой специфических и различных аспектов прошлого, а объясняет историю, с одной стороны, по аналогиям и делая ее понятной для читателя, а с другой стороны, отражая текущие проблемы и напряженность на основе исторических сравнительных примеров. Результатом является континуум римской истории, в котором Ромул и политик 5‑го или 4‑го века до н. э. не ведут себя иначе, чем политик 1‑го века до н. э.
В более ранних исследованиях эти ретроспекции часто интерпретировались как предвзятые фальсификации. Этот вывод оказался необоснованным. Во–первых, анализ фрагментов показал, что анахронизмы следует объяснять не как политическую пропаганду, а как интерпретацию прошлого в свете настоящего. Во–вторых, политическая система поздней республики не состит из фактических политических партий, имеющих фиксированную программу. Поэтому нельзя полагать, что политическая идеология была перенесена в историю. Однако в какой–то момент, когда дело дошло до его собственной семьи и его предков, Макр впал в эйфорию, чтобы заставить их появиться в особенно хорошем свете: fr. 13 указывает, что Макр построил исторический прецедент на претензии Красса в связи с его овацией и в fr. 20 Ливий сам предполагает, что он искал laus propriae familiae. Подобно монетам или laudationes funebres, историография может также использоваться как средство для аристократического самовыражения. Престиж его собственной семьи и предков был явно более важен для продвижения римского политика, чем идеологические позиции и партийные программы.

---

[1] Он прерывается только коротким вариантом из Туберона о Луперкалиях (1,80,1-2).
[2] «Другие же, уверенные, что историческому сочинению не пристало ничего из мифологических россказней, утверждают, что выбрасывание младенцев так, как было приказано слугам, невероятно. Они насмехаются также над ручной волчицей, которая дала детям свои сосцы, как над полной нелепицей, свойственной драматургическому жанру» (1,84,1).
[3] Дионисий заключает сообщение о юности близнецов до восстановления Нумитора на альбанском троне замечанием: «Вот что сообщается о рождении и воспитании основателей Рима» (1.84.8).
[4] Пребывание Ромула в Габиях также является очень недавним элементом традиции, который дает основателю Рима надлежащее воспитание и стремится освободить его от имиджа подпаска.
[5] Этот момент сам по себе не является мифологическим. Тем не менее, он соответствует концепции Макра, поскольку история, следовательно, освобождается от еще одной чудесной и поэтому недостоверной для критиков мифов перемены судьбы. Неожиданное спасение Реи Сильвии так же отвергалось, как и спасение близнецов из Тибра.
[6] Следовательно, Геллий противоречит Фабию Пиктору, у которого похищение женщин произошло на четвертый месяц после основания города (Plut. Rom. 14).
[7] Когда Рим упрекают в отсутствии у них мифологии, обычно это означает, что имелись только недавние этимологии и легенды по греческому образцу. Но можно также противостоять этому, ссылаясь на устную традицию. Факт, что многие римские легенды имеют типичные элементы, напоминающие греческие мифы (выбрасывание близнецов, кормление диким зверем, пастушескую жизнь и т. д.), мог бы происходить также от того, что в устной традиции далекое прошлое все более затуманивается и стандартизируется, откуда освобождаются лазейки для проникновения так называемых «бродячих сказаний».
[8] Другие примеры у Семпрония Тудитана (frr. 2.4.7 P), Гн. Геллия (frr. 2.3.5.6.16.25 P), Писона (frr. 6.7.9.21.31 P) и Антиата (frr. 2.4.5.6 P).
[9] Макр также создает здесь дуплеты, поскольку Паренталии были учреждены Анком Марцием, а введение календаря обычно приписывалось Нуме.
[10] Унгерн–Штернберг наряду с Макром упоминает Фабия Пиктора (fr.4a и 4b Ρ = 5a.b Chassignet), Семпрония Тудитана (fr.2 P), Кальпурния Писона (fr. 7 P) и Г. Ацилия (fr. 2 P) как дальнейших представителей этой тенденции.
[11] Несколько исключений можно найти у Авла Геллия: Noct. Att. 11,14 (Piso fr. 8 P); Noct. Att. 7,9 (Piso fr. 27 Ρ = 37 Forsythe); Noct. Att. 13,23,13 (Cn. Gellius fr. 15 P); Noct. Att. 5,18,7 (Sempronius Asellio frr. 1.2 P); Noct. Att. 9,13,4ff. (Claudius Quadrigarius fr. 10a P); Noct. Att. 3,8 (Claudius Quadrigarius fr. 40 P); Noct. Att. 2,2,13 (Claudius Quadrigarius fr. 57 P); Noct. Att. 9,1,1 (Claudius Quadrigarius fr. 85 P).
[12] Rom. 3.1: «Самую правдоподобную и подкрепленную наибольшим числом свидетельств версию в главных ее чертах впервые передал грекам Диокл с Пепарефа. Ее принял почти без изменений Фабий Пиктор». У Плутарха неясно, сообщал ли Фабий версию вообще, или использовал Диокла. Хотя оба они придерживались одного и того же шаблона, большинство исследователей отстаивают зависимость Пиктора от Диокла.
[13] Ant. Rom. 1, 76-78. Дионисий не ссылается на Фабия Пиктора напрямую, но обозначает представление как communis opinio с незначительные вариантами (1,79,1: «досюда большинство писателей излагают одинаково или чуть–чуть расходятся»),
[14] Ant. Rom. 1.78: переговоры Нумитора с Амулием и сенатом по поводу беременности Реи; Ant. Rom. 1.81-82: Нумитор привлекает Рема к плану свержения Амулия.
[15] Из–за своей традиции и ее требований римская знать всегда была вынуждена сохранять свою легитимность в умах всех римских граждан, но особенно у современников. Облечения в должности, а также успехи и заслуги перед res publica не могли быть преданы забвению. Выполнение норм в виде активизации пропаганды общего дела, стажировки в государственных учреждениях и правительственных задачах не только реализовывалось, но и углублялось на выборах, в политических конфликтах и не в последнюю очередь на погребениях и в эпитафиях. Только так можно было сохранить политический и социальный престиж. Отсюда на первый план выходили часто вымышленные родословные и нередко односторонне преувеличенные и фальсифицированные семейные традиции, которые стали частью поздней анналистики.
[16] Ср. Plin. Nat. hist. 35, 6. Плиний также сообщает, что на стенах висели spolia hostium, которые были захвачены предками владельца. По его словам, накопление заслуг перед res publica, представленных imago, служило количественной оценке престижа семьи. Это было важно и для аристократии в целом, потому что семейные навыки, которые стали видны в образах предков, подтверждали стандарты знати как социального класса.
[17] Однако Люс видит опасность фальсификаций особенно в современной истории, поскольку в более старой истории не хватает повода, а именно пристрастности к «актерам». Прошлое «полностью мертво». Впрочем, это не совсем так, поскольку предки самого раннего времени для римской знати все еще были очень живыми ориентирами и тем самым сильно влияли на настоящее.
[18] Concordia у Ливия: 2,1,11 (Брут требует согласия); 2,31,9; 2,32,7-33,11 (Агриппа истолкователь и арбитр согласия между гражданами), 2,39,7. 48,1; 3,1,6. 33,8 до 10. 57,7. 58,4. 65,7. 67. 68. 69.4 (речь Квинкция Капитолина); 4,7,1. 7,5. 10,8. 43,12. 60,3; 5,3,5. 3.10 (речь Аппия Клавдия). 7,10. 9.4. 18,3; 6,42,12; 7,21,4. 21.5. 22,7. 27,1. 40,4. 41,7. 42,5. 42,6; 9,19,7. 46, 6; 10,22,4. 24,2.
[19] Аналогичное требование появляется снова в речи Секстия и Лициния в Liv. 6,37,1-11, что, похоже, сомнительно.
[20] В Liv. 6,35,8, Секстий угрожает наложить вето на выборы.