Общественное и частное хозяйство даже в Риме, которому была целиком доступна эта необычайная роскошь, это восточное великолепие, обнаружили в период Империи ничем неустранимую слабость ввиду непроизводительного характера этого хозяйства. Это колоссальное богатство и неслыханное могущество возникли и поддерживались войной, они должны были пасть, как только война перестала питать их. Из громадной, награбленной во всех частях света, добычи Рим не только ничего не превратил в капитал, а, наоборот, даже возвратил обратно побежденным странам похищенные богатства вследствие гибельного и постоянно неблагоприятного торгового баланса, чтобы произведения прочих народов могли служить для удовлетворения его роскоши. Рим уничтожил все преграды, организовал быструю почту для перевозки небольших, но дорогих туалетных принадлежностей, благовоний, мазей, шелка, ценимого на вес золота, и драгоценных камней, спрос на которые существовал как со стороны женщин, так и мужчин. Тацит говорит о больших суммах денег, перекочевавших за границу для покупки драгоценных камней (Ann. III, 53); если к ним прибавить то, что расходовалось на дорогие чужеземные товары для ритуальных целей, похорон и религиозных обрядов, а также для надобностей медицины, то подобная торговля оплачивалась ценой громадных потерь со стороны Рима.
Безумная страсть к расточительности исходила сверху. Не только выродившиеся императоры превращали золото и серебро в вазы, статуи и ложи, но даже Антонин Пий украсил свой дворец золотыми статуями. Мотовство достигло невероятных размеров, и богатство Рима было расточено на фантастическую роскошь, на безумные расходы по устройству развлечений и игр с участием диких зверей, на возведение построек и на банкеты. Со вступлением на престол нового императора кошельки опорожнялись, и поглощались колоссальные состояния. С трудом верится, что стоили преторианцы: они стоили дороже чем войны. В один прием Септимий Север выдал им свыше 400 миллионов сестерций, т. — е. свыше 100 миллионов на наши деньги, если, вместе с Дюро–де–ла-Малль, мы предположили, что тогдашняя стоимость денег соответствовала теперешней, хотя их в обращении было меньше, так как потребности населения были вообще меньше, а торговля и промышленность не проявляли такой деятельности. Для усыновления Элия Вера, армии и народу было дано 300 мил. сестерций. Септимий Север держался такого правила: «Делайте солдат богатыми, а об остальном не думайте»; Александр Север говорил: «Кошелек у солдата должен быть полон». Кроме преторианцев нужно было содержать многочисленный двор, мириады хищных чиновников и жадных и нечестных придворных. В период империи сама организация управления стала дорого стоить. Армия и бюрократия ложились тяжелым бременем на бюджет государства и истощали его. Между военным и мирным положением не было разницы: масса войск, предъявлявшая большие требования, находилась всегда под ружьем, как во Франции в эпоху Людовика XIV. Далее, эти войска продавали свою поддержку с публичного торга и продавали себя тому, кто лучше заплатит. Историки нам рассказывают о раздачах, которые делались солдатам, чтобы обеспечить за собой их верность и вознаградить их за провозглашение нового императора; зараза проникала в народ, который кроме раздачи хлеба стал требовать еще раздачи золота, Дань, получаемая с провинций, затрачивалась на непроизводительные цели, и Империя быстро натолкнулась на дефицит.
Что делали двор и государство, то же проделывали и частные лица. Проматывать как можно больше на жилище, на одежду и на пищу было явлением, присущим всем. Редкие сорта дерева и драгоценные металлы не были уже достаточны; стали набрасываться на слоновую кость. Римляне так много ее потребили, что спустя сто лет после Августа слоновую кость можно было найти только в Индии; даже в царствование Веспасиана употребляли слоновую кость, которую распиливали и обделывали, для мозаики. Массилий пишет, что «Triclinii» были похожи на храмы, так много золота затрачивали на них. «Золото, говорит Vopiscus (Aurel, 45). служило для разных инкрустаций И для вкрапления в ткани; золото было в вазах и кубках; оно было в вооружении солдат, а серебро в колесницах.
В похвальном слове Феодосию упоминается то время, когда времена года шли в обратном порядке; зимою на скатертях лежали розы, а летом раздавали вместе с фалернским вином снег в чашах из драгоценных камней. «Мир был мал для тех, кто питался только чужеземными яствами; в провинциях набирались целые батальоны охотников, которые работали для стола богачей».
Таким непроизводительным путем исчезли металлические богатства, сохранившиеся в семьях; потомки вскоре очутились в затруднительном положении, были вынуждены войти в долги и обращаться ко всякого рода уловкам. Так как эти римские фамилии были прежде всего крупными землевладельцами, державшими при себе громадную свиту из рабов и клиентов и владевшими виллами и парками, где ничего не производилось, то их денежное богатство ограничивалось лишь тем, что попадало в руки различными способами, но, главным образом, благодаря хищениям, которыми они занимались, когда находились на государственной службе или занимались откупом налогов.
Но когда период великих побед на Востоке закончился, то различные источники, из которых римляне черпали свои богатства, иссякли. Военная добыча Империи, равно как и то, что нашли в Пальмире в сокровищницах царицы Зиновии (Vospic., Aurel, 26, 31, 33), были ничто по сравнению с тем, что дали войны с Митридатом и покорение Греции и Египта. Богатые страны были уже ограблены и истощены; теперь оставались лишь те области, которые давали одежду, ковры, лошадей, слонов и зверей. От германцев и от сармат нечего было ожидать: у них было мало или совсем не было металлических богатств, которые можно было бы конфисковать. Они могли дать только шкуры и животных, в чем заключалось все их богатство.
Горькие плоды этого колоссального мотовства дали себя вскоре почувствовать как в общественном, так и в частном хозяйстве. И то и другое нуждалось в деньгах, чтобы восстановить расточенное отцовское достояние, уничтожить дефицит и пополнить опустошения, причиненные торговлей, вводившей их всегда в долги, — а денег не было. Из Италии ничего не вывозили, кроме небольшого количества вина, масла и кое–каких других товаров, но все это в таком небольшом количестве, что вывоз не мог сбалансировать дорогой ввоз, который должен был оплачиваться вывозом золота и серебра. Далее, были племена, с которыми можно было торговать только при помощи денег, как, напр., племена в Аравии, принимавшие в обмен за свои драгоценные товары только деньги. Мы же видели, что по расчетам Плиния в его время уходило ежегодно по меньшей мере 100 миллионов сестерций; а его расчет был ниже действительности. Он произвел весьма слабую оценку и принял в расчет лишь товары, шедшие из Индии через Понт–Эвксинский; он, следовательно, не говорит ни о Пальмире, ни о других странах, откуда Рим вывозил товары для удовлетворения потребностей и вкусов своего вырождающегося населения. Ammien Marcellin (XXII, 4) пишет, что в его время было положено начало такой бесшабашной и не знающей пределов роскоши, что в ней исчезли самые крупные состояния. Эта торговля сделала римлян должниками не только Востока, ко даже племен Севера, которые наводнили Римини и другие рынки верхней Италии шкурами и рабами и которые за отсутствием каких бы то ни было потребностей, требовавших удовлетворения, не хотели брать в обмен товары, а лишь деньги. В общем и целом это было выкачивание драгоценных металлов из Рима в периферию; эти деньги уходили и больше не возвращались.
Как общественное, так и частное хозяйство терпели постоянно убыток, кризисы стали частыми, а фиск и фамилии, привыкшие к блеску, попали в безвыходное положение. Некоторые императоры пытались излечить зло, но было уже слишком поздно. Александр Север, живший очень скромно, уменьшил количество золота на знаменах, уничтожил золотые вазы и отправил металл на монетный двор; но его экономия была недостаточна. Не было никакого средства спасти национальное достояние. Тацит вкладывает в уста Тиберия точное описание язв, поразивших политическую и социальную жизнь, но сам он не в силах указать действительного лекарства. Пессимисты спорили и осыпали друг друга обвинениями, а зло росло. Уничтожить дефицит в бюджете нельзя было при помощи конфискаций, или избегнуть недостатка в деньгах при помощи подделки денег: все это, наоборот, лишь увеличивало зло. Повысили налоги, фиск захватывал все, но налоговая способность населения была весьма слаба, так как преобладало натуральное хозяйство, а денежное хозяйство не играло большой роли.
Все усилия изменить налоговую систему и перейти от натуральных повинностей на денежное обложение оказались неосуществимыми.
Финансовые затруднения ярко обрисовываются некоторыми событиями в истории Империи: так император Тацит должен был отдать фиску свое частное родовое имущество, чтобы заплатить жалованье солдатам, и свои земли, чтоб уплатить ветеранам; Антонин испытал сначала все средства, но не зная, что предпринять, чтобы покрыть обязательные военные расходы, сначала употребил на это свое частное имущество, а затем продал с аукциона мебель своего дворца, золотые кубки, вазы и мирты и даже платья императрицы, вытканные золотом и шелком (Capitol., Anton, 17, 21). Для удовлетворения неотложных потребностей иные отправляли на монетный двор статуи и драгоценности, захватывали богатства частных лиц и храмов и добывали деньги при помощи проскрипций, чтобы только прийти на помощь государственному оскудению. Затем стали продавать привилегии, иммунитеты, титулы и должности, удовлетворяя таким путем тщеславие тех из подданных, которые обогатились благодаря ростовщичеству или спекуляциям во время войн; пожалование титулов стало также средством оплаты услуг, которые не могли быть оплачены деньгами.
Если какому–нибудь императору и удавалось ввести небольшой порядок в финансах и сделать сбережения, то войны, народные волнения или расточительность его преемника уничтожали все; так, напр., Вителлий в несколько месяцев истратил 90 миллионов сестерций, сбереженные Гальбой и Оттоном, В III веке кризис стал затяжным: империя была разорена тиранами, гражданскими войнами, нашествиями, многочисленной бюрократией, которая стала еще больше, когда империя была разделена и было создано четыре двора, т. — е, четыре центра восточной роскоши. Общественное хозяйство было разорено массой непроизводительных расходов, постоянно неблагоприятным торговым балансом и всеобщей ленью, а частное хозяйство — роскошью, плохо сдерживаемой соответствующими законами, запрещавшими употребление золота в одежде, но в то же время разрешавшими употребление серебра. Больше всего почувствовали это разорение широкие народные массы, которые, как говорит Мамертин, извлекали выгоду из великолепия пиров и предъявляли все большие требования.
Фиск набросился с безумной жадностью на провинции, денежные запасы которых были до последней степени истощены. Администрация пользовалась всеми средствами, чтобы уничтожить там денежное обращение, которое вообще всегда было слабым. Можно сказать, что в IV в. в провинциях денег не было. Закон императоров Грациана, Валентиниана и Феодосия в 383 г. предписывал, чтобы всякая сумма, полученная в провинциях в виде налогов, немедленно была отправлена в провинциальное казначейство, а оттуда переслана в императорскую казну. В эпоху Александра Севера считались богатыми те храмы, в которых было от четырех до пяти фунтов серебра, а коллегии были до такой степени разорены, что для своих ежегодных празднеств «они должны были одалживать серебряную посуду, как это еще до сих пор делают префекты».
В Риме, о котором Orose отзывается, как о «чреве, никогда не наполняющемся, пожирающем и остающемся всегда голодным, разорившем все города, ничего им не оставившем, всегда бедствующем и все Бремя испытывающем приступы нового голода, — в этом Риме дефицит, как бездонная пропасть, которую ничем нельзя заполнить, поглощал все». «Рим поглотил царства, — заключает печально Манилий, — и звезды говорят, что теперь он будет знать лишь одну бедность».
Есть панегиристы, которые восхваляют своих героев за то, что последние восстановили эру обилия и золота, экономию и простоту нравов, но и в красноречие никого не обманывает; общественное и частное оскудение подтверждается бесчисленными фактами. Общий уровень богатства пал: так, чтобы получить звание декуриона, было достаточно сто тысяч сестерций; чтобы иметь звание всадника, было достаточно 400 тысяч сестерций; 50 су золотом стали границей, отделяющей плебеев от honestiores. Все классы населения очутились в бедственном положении; благородные обеднели, простые смертные бежали из городов, а трудящиеся были без хлеба. Стали прибегать к детоубийству и к подбрасыванию новорожденных, чтобы избавиться от семьи, которую нечем было кормить; взрослых детей продавали. Лактанций не находит ничего лучшего, как рекомендовать воздержание и высказывает взгляды настоящего мальтузианца (VI, 20). Города наполнились беглыми крестьянами, вольноотпущенниками, безработными, неимущими и праздным людом, который каждое утро выстраивался в очередь для получения общественно подачки, она стала всеобщей не благодаря соображению, приведенному Блаженным Августином, о том «как это прекрасно, когда безземельный люд живет на общественный счет» (De civit., V, 17), но потому, что фиску, который мог взимать подати лишь натурой: хлебом, маслом, вином и не был в состоянии продавать эти припасы находившейся в городах толпе бедняков, оставалось только раздавать их даром. К этой подачке прибегали также многие деклассированные. Плохо обрабатываемая земля ничего не давала. Ни торговли, ни промышленности не было. Повсюду — молчание общества, терпевшего материальную нужду, а посреди этих развалин неумолимый фиск, который все облагал налогом и поглощал все, что находил. Опыт ничему не научил правителей, и даже впоследствии Юстиниан говорил, что первой обязанностью главы государства было облагать налогами, устанавливать подати и обладать золотом для роскоши своего двора и для надобностей общественного годового сметного запаса. Управлял всем фиск. На страницах Notitia dignitatum, там, где перечислены важные услуги, оказанные префектом преторианцев, фигурируют провинции, у которых имеются сосуды, полные золотом. Это картина вырождающейся империи, где искусство управлять было сведено к умению добывать деньги. Теперь понятно, почему многие искали исцеления от своих бед среди варваров, и почему св. Иероним видел в варварах тех, которые могли бы возродить умирающее общество.
В этот долгий период упадка больше всего бросается нам в глаза то, что сильнее всего отразилось на фиске и некоторых сторонах государственного управления и вскоре оказалось чревато важными последствиями для всего общественного хозяйства — это уменьшение драгоценных металлов, страшный недостаток в деньгах. После Августа наступает непрерывный ряд денежных кризисов, которые отягощались еще благодаря наглым подделкам, сеющим вокруг себя банкротства и разорения. Золота больше уже не было ни в рудниках, ни в общественных, ни в частных кассах вследствие громадных военных расходов, вследствие его вывоза, являвшегося следствием неблагоприятного торгового баланса и вследствие беспрерывных непроизводительных трат. Мир с варварами был достигнут не войной, а деньгами. У кого деньги были, тот прятал их, чтобы избавиться от доносов, проскрипций и конфискаций; это были деньги, изъятые из обращения, небольшие сокровища, которые после смерти их владельцев часто оставались в недрах земли. Деньги стали так редки, что обладать ими значило быть виновным чуть ли ни в оскорблении величества. Агенты фиска стали доносчиками, а богатые люди должны были бояться за свое собственное богатство. Чтобы раздобыть денег, стали налагать штрафы и конфисковывать имущество за массу преступлений, за которые до того полагались телесные наказания; последних можно было избегнуть, уплатив известную сумму денег. Было запрещено плавить деньги и делать из них украшения; тех, кто копил или вывозил деньги, наказывали. — все это обычные меры, предпринимаемые для того, чтобы уничтожить последствия плохой финансовой политики, вместо того, чтобы заняться извлечением настоящей причины. Далее, положение ухудшилось еще введением низкопробной монеты, оловянной монеты, обложенной серебром, и настоящих ассигнаций, причем развивали теорию, что ценность денег устанавливается государем по его усмотрению. Фиск извлекал хорошую монету, приказав, чтобы некоторые налоги и штрафы уплачивались золотом или серебром; чтобы, в свою очередь, не быть обманутым, фиск постановил превращать деньги в слитки; сборщики налогов посылали слитки в казначейство и там их взвешивали; и затем чеканили монету худшего качества. Золото стало необычайно редко, и ценность его выросла до необычайных размеров. Симмах (X, 42) указал в своих письмах на эту денежную революцию, говоря, что в его время ценность золота страшно увеличилась, Местные припасы стали дешевле, так как деньги на рынке стали дороже; но это была уже последняя ступень революции, начавшейся еще во II веке; в потайных складах принадлежащих III веку, только в виде исключения находят золото: вместо золота там находили в изобилии медные и бронзовые монеты.
Плохое денежное обращение разорило торговлю, превратило в бедняков отдельных лиц и товарищества и разорило города, которые поместили капиталы во вклады, которые затем потеряли в цене до 20%. Можно сказать, что императоры приостановили всю торговлю, запретив купцам иметь при себе больше 1.000 folles; это была мелкая разменная монета для текущей торговли, и 20.000 штук такой. монеты составляют 1.000 франков; она была такая громоздкая, что ее клали в маленькие мешочки по 3.125 штук в каждом и употребляли для покупок. Для более крупных сделок прибегали к золоту и серебру, которое взвешивалось; из того, что эти aurei обладали различным весом, можно заключить, что они потеряли характер знаков, обозначающих ценность, и стали, просто металлом, принимаемым из–за представляемой им ценности. Таким образом, торговля регрессировала до той ступени, когда продавцы и покупатели должны были запасаться весами.
Это печальное положение вещей отразилось на землевладении, обремененном долгами, которые возрастали по мере того, как росла ценность драгоценных металлов, и этому росту не могло помешать ухудшение качества денег, У кого имения были заложены, были поражены двояко, таю как гипотека увеличилась вследствие роста стоимости металлов, а в то же время стоимость земли пала. Проценты, которые были повышены, поглощали весь доход.
При отсутствии драгоценных металлов и при недостатках в обращении, население быстро оправилось, возвратясь к натуральному хозяйству. Место денежного займа занял заем предметов потребления, как это бывает, когда существует только обмен натурой. Таким путем оплачивалась наемная плата квартирантов и аренда колонов, таким путем платили подати языческим жрецам, а затем христианским священникам; первые получали пропитание и содержание из общин, а вторые после Никейского собора от государства. Это переворот, который постепенно вытеснил употребление денег уплатою натурой, отмечен в юридических источниках там, где они говорят о рабе, который занимает деньги и вместо процентов предоставляет заимодавцу право на помещение; или о человеке, который получает деньги и возвращает хлеб, или платит тем, что получает с овец и т. д., или платит взвешенным металлом; последнее стало столь частой системой торговых сделок, что в эпоху императора Юлиана, в 363 г., во всех городах были общественные весовщики. Вероятно этим положением вещей обусловлено повеление императора Диоклетиана, в 286 г., признавать договоры между сторонами о принятии вещей вместо денег, а равно зачитывать в уплату податей работу раба. Все это способствует возникновению хозяйства, которое, развиваясь на ряду с существующим, возрождается на его развалинах; мы имеем в виду натуральный обмен, ставший необходимым после исчезновения денег.
Возврат к натуральному хозяйству особенно виден в организации налогов, показывающей нам, что в период Империи произошло то, что происходит во всех государствах, где деньги становятся редкими, т. — е., что денежные повинности замещаются сбором с'естных припасов и других предметов натурой. Действительно, провинции выплачивали значительную часть податей хлебом, вином, маслом свежим или соленым мясом, лесом и прочими продуктами. Одни области Италии давали хлеб, другие, как Кампания, свинину, третьи — уголь, дрова и известь, четвертые — одежду для армии. Землевладельцы, смотря по величине их имений, ставили лошадей для почты и для армии. Затем устройство и содержание дорог, мостов и общественных мастерских было поручено самому населению, эта повинность была распределена между землевладельцами и корпорациями. Эти последние превратились в настоящие государственные органы и обязаны были собирать и взимать лежавшие на городах подати, т. — е. товары и съестные припасы, хранить и обрабатывать их, а при случае обменивать их на другие (Симмах, Ep., X, 27).
Натурой выплачивались подати, натурой же оплачивалось жалованье чиновников, правителей провинций, солдат, придворных врачей, парикмахеров, кучеров, учителей, всех без различия. Смотря по чину, каждый получал из государственных магазинов, ставших в полном смысле этого слова общественными кассами, над которыми вследствие этого был учрежден очень строгий надзор, известное количество годового Местного запаса, т. — е. хлеба, вина, масла и свиного сала; эти запасы разделялись: на гражданские и военные, с разными наименованиями, с особой иерархией, смотря по месту, занимаемому тем или иным лицом: хлеб, ячмень, масло, свиное сало и дрова получали все, а некоторые, смотря по чину, одежды, лошадей, помещения в общественных дворцах, а при случае известку и камень для ремонта общественного дворца или постройки такового.
Вот как определяет Валериан жалованье Аврелиана, бывшего в то время легионером–трибуном, а впоследствии ставшего императором: «Ты ежедневно будешь получать 16 фунтов белого хлеба, 40 ф. солдатского хлеба, sestarius масла лучшего сорта и один худшего, пол поросенка, две индейки, 30 ф. свинины, 40 ф. воловьего мяса, sestarius вина, sestarius соли и овощей с маслинами, сколько нужно». Probus'y он велел выдавать: «ежедневно 30 ф. свинины, воловьего и козьего мяса и одну индейку каждые два дня, 10 sestarii старого вина, а кроме того свиного сала, масла, маслин, соли и дров, сколько нужно». (Vopisc., Aurel., 6). Из другого письма мы видим, что в месяц нужно начальнику легиона, для его военного хозяйства: 26.000 ф, хлеба, 52.000 ф. ячменя, 650 ф. свиного сала, 1S60 sestarii вина, 300 шкур для палаток и деньгами для уплаты жалованья 25.000 сестерций (Trebel)., Pod., Claud., 4). Военный трибун должен был получать 72.000 ф. хлеба, 2.000 ф. свиного сала, 3.500 sestarii'ев вина, 250 масла, 600 масла второго сорта, 4S0 соли и 150 воска. Затем — сена, соломы, уксуса, дров, 6 мулов, 5 лошадей, 10 верблюдов, 50 ф. серебряной посуды, 150 philippi и 47 прочих денег на расходы по представительству и 160 trientes для чаевых, 11 ф. серебряных амфор и кубков, 2 военных туники, 2 серпа, 2 косы, повара, кучера, плотника, рыбака, двух рабов или наложниц, «без которых они не могут обойтись» и, наконец, необходимую одежду «и даже, если–бы он хотел больше, чем он имеет, или хотел бы вместо них получить деньгами» (id., 14). Когда Пробус был назначен начальником легиона, его годовой паек был удвоен, а в подарок он получил 3 одежды (Vopisc. Prob., 4).
После Аврелиана императорская щедрость обыкновенно проявлялась в пожаловании земель, домов, а также шелковых туник и платьев, вытканных и вышитых в государственных гинейках, Юлий Капитолин, говоря об императоре Макрине, воздает ему следующую похвалу: «он щедро раздавал годовые съестные запасы, но он был до крайности бережлив на счет золота».
Годовой съестной запас составлялся из поземельного налога, как это показывают кодексы Феодосия и Юстиниана, которые их соединяют под одним заголовком. Землевладельцам было предоставлено право платить целиком и частью поземельный налог натурой: но, вероятно, доля в натуре постоянно увеличивалась в то время, как доля в деньгах уменьшалась, так как землевладельцы за недостатком денег предпочитали доставлять с'естные припасы, выполнять различные повинности натурой, печь хлеб, изготовлять известь, доставлять лошадей, вино и свинину; после Александра Севера число законодательных распоряжений относительно натуральных податей увеличивается, что указывает на их распространение, которому нельзя было сопротивляться. После денежного кризиса нужно было довольствоваться тем, что землевладельцы могли дать, и постепенно стали превращать в натуральные различные налоги, все управление государством превратилось в одно громадное хозяйство. Больше уже не было единой государственной казны, а были лишь магазины, area frumentaria, olearia, horrea chartaria, candelaria, piperatoiia, ctllae или погреба, mansiones, stationes; уже не было больше бюджета, но счета магазинов cellariae species'aм, т. — е. счет хлебу, вину, маслу, воску, одежде и всему, что давали провинции вместо денег. Фиск это был годовой съестной запас; сборщики получали определенный процент с годового съестного запаса; так как даровая раздача приняла широкие размеры, то оба полюса, чернь, с одной стороны, и вся администрация, гражданская и военная, с другой — жили со съестных припасов, выдаваемых государством: последнее превратилось в один громадный фаланстер, значительно больший, чем античные восточные монархии. Это были уже средние века.
Система государственных налогов, таким образом, была совершенно видоизменена; то же произошло и с системой муниципальных налогов, на муниципии было возложено доставлять провиант войскам, пополнять магазины, находившиеся на военных дорогах, заведывание транспортом, почтой и проч. Все государственные повинности опирались на налоги натурой и личные повинности. Государство этим положением вещей было вполне довольно, а обложенные податями также, так как они были освобождены от уплаты налогов деньгами, которых у них и не было; но натуральные повинности для плательщиков налога наиболее разорительны, так как дают простор усмотрению и придиркам со стороны сборщиков; а так как контроль невозможен, то это облегчает подкуп чиновников; сбор при их содействии становится убыточным, так как нужно давать сборщикам в десять раз больше того, что попадает в магазины государства. Землевладелец должен был доставить хлеб в магазины, а другие должны были его перевести на место потребления. Теперь гектолитр хлеба стоит 16 франков, его перевозка по хорошей дороге 0.025 фр. за километр. Тогда дороги были скверные, это увеличивало расходы по перевозке, и также плохи были телеги. Одно из распоряжений Константина гласит, что на телегу с четырьмя колесами, в которую впряжено 8 лошадей, не должно класть свыше 326 килограмм, около 40 килограмм на лошадь, в то время, как теперь на повозке в одну лошадь перевозят 1000 килограмм, приблизительно в 25 раз больше. Расходы по перевозке были в 25 раз больше, чем 0.025 фр., приблизительно 0,62 фр. за километр. Следовательно, провоз хлеба на протяжении 24 километр, удваивал сумму налогов. А так как магазины находились вдали, то можно себе представить, чего стоили налоги землевладельцам, затем скот на долго отрывался от работы на полях не только для этого транспорта, но и для других повинностей: для почты, для возки строительных материалов, дров для бань и т. д. Граждане были превращены в рабочих, труд которых не оплачивался и был обязательным; если же они не хотели или не могли работать, то они должны были посылать своих рабов и колонов или платить другим лицам, чтобы они их заместили.
Кеннан в своем сочинении «Корея» говорит, что хорошим средством для разорения крестьянина является обязанность каждого работать по поддержанию в должном порядке дорог. Вместо того, чтобы работать неподалеку, его посылают на расстояние сотен километров. Кто может дать взятку, тот получает, что ему нужно, а кто не может, должен подчиняться капризам, и выполнение натуральной повинности, вместо одно–или двухдневной работы, стоит ему двухнедельного путешествия за собственный счет. Корею разоряют натуральные повинности.
Правительство и не думало даже заняться тем, чтобы избавить плательщиков налога от последствий этой податной системы и от жестокости сборщиков; оно занималось только удовлетворением нужд государства и приспособлением своей организации, базировавшейся на денежном хозяйстве, к организации, базирующейся на натуральном. При этом, даже в эпоху упадка, сказался значительный административный ум римлян, сумевших разместить войска по территории: кавалерия была размешена там, где было, много пастбищ, прочим местностям было вменено в обязанность доставлять воинские припасы; для сохранения припасов была учреждена целая подсобная промышленность, занимавшаяся приготовлением ваз и сосудов; были учреждены казенные мастерские для выделки оружия и одежды, красильни, одним словом, настоящие арсеналы с персоналом служащих, оплачиваемых натурой; в этих мастерских перерабатывалось сырье, доставленное в виде податей из провинций и ткали шелковую одежду для высших чиновников, а также туники для солдат.
Мы остановились на описании той великой перемены, что произошла как во взимании податей, так и во всей сфере деятельности и организации государства, потому что нам должно было показать на регресс, произошедший во всем хозяйстве, возврат к натуральному хозяйству после того, как денежное остановилось в своем развитии.
Теперь мы можем исследовать, какое влияние все это оказало на организацию промышленности, торговли, землевладения, домашнего хозяйства и капитала.
На экономический упадок Империи повлияло много причин и среди тех, которые преобразовали систему сельского хозяйства и промышленности, в первую очередь должно поставить прекращение ввоза рабов. Немедленно это дало себя почувствовать в земледелии, главной основе римского хозяйства, в котором все были более или менее заинтересованы в качестве ли крупных или мелких собственников, или в качестве работников. Когда рабы стали редки и дороги, прибегли к колонату, к найму рабов и к иным договорам, по которым все трудящиеся сдавали землевладельцу часть валового продукта. Имея долю в произведениях, землевладелец ставил колона в непосредственную от себя зависимость, служащие землевладельца следили за тем, чтобы труд колона был по мере возмож'ности производительнее; но отдавши землевладельцу следуемую ему часть и выполнив возложенные на него работы в вилле господина, состоявшие в подводной повинности и | прочих сельско–хозяйственных работах, колон становился лично свободным. Его положение отличалось от положения раба тем, что последний по окончании земледельческих работ должен был в эргастулах ткать, красить ткани, изготовлять вазы, телеги и повозки, т. — е. доставлять землевладельцу промышленную и торговую прибыль на ряду с поземельным доходом.
Вилла перестала быть крупным самостоятельным экономическим центром, где не только изготовляли и перерабатывали все необходимые для себя продукты, но где еще работали при помощи рабов на рынок, создаваемый странами, стоящими впереди в промышленном отношении. Вилла превратилась в большой склад съестных припасов, которые приносили туда колоны и коих значительная часть забираясь агентами фиска для общественного годового запаса; в вилле число рабов было не велико, ровно столько, столько нужно было землевладельцу; рабы набирались из германцев и сарматов, следовательно, людей диких, сварливых невежественных и непригодных к ремесленному труду.
Исчезновение рабства и введение колоната уничтожили крупные домашние хозяйства и облегчили распространение свободного труда, прибегать к которому должны были, правда, еще в ограниченных размерах, насколько это позволяли слабые средства потребления.
Некоторые факты позволяют нам констатировать общий рост производительной деятельности, т. — е. сил, приведенных в движение для удовлетворения, хотя бы первобытным способом, известных хозяйственных потребностей. М, Чикотти весьма точно показал в своем труде Tramonto della scliiavitu (стр. 293), что ни формы, ни размеры этого производства не могут быть с точностью установлены и высчитаны. Ученые, изучившие классический мир, очень часто, как мы это выше указывали, приписывали ему экономические понятия и формы, присущие современной эпохе; когда формы античной жизни представляли хотя бы некоторое внешнее сходство с современными, они ставили знак равенства между теми и другими, прием неточный и часто весьма опасный.
Картина труда в эту эпоху показывает нам, что труд ремесленников мало–помалу берет верх над трудом рабов. Писатели латинской церкви не придают последнему того значения, которое ему придавалось в эпоху Августа. Св. Амвросий там, где он говорит о труде, преимущественно говорит об operator, operarius, artifexs, agricola и свободном рабочем; в другом месте, говоря о рабочих иностранцах, которых хотели изгнать на время неурожая, он спрашивает самого себя, можно ли их заместить рабами и куда девались последние. Рабы встречались только в семьях, занятых домашним трудом, а это рабство резко отличается от рабства античного. Ремеслом теперь занимаются свободные работники, которые «готовы, как говорил св. Амвросий, заниматься хотя бы чепухой, и удовольствием делают все, что нужно, лишь бы добыть себе кусок хлеба». Они заняли место рабов в ремесле.
Законы регулируют наем труда, охраняют вольноотпущенников от произвола их господ, устанавливают количество operae‘ы, которую они должны исполнять, делают различие между правом на operae и правом патроната, воспрещают господину заставлять вольноотпущенника жить у него в доме и постановляют, что он волен идти, куда хочет. Таким образом, вольноотпущенник отделяется от фамилии, часть которой составлял, и возводится на положение свободнорожденного, обязанного господину определенной службой в натуре; это очень важное постановление, не только потому, что оно соответствует хозяйству, перешедшему снова к натуральному обмену, но и потому, что оно стремится освободить вольноотпущенника от опасности задолжиться и продать за какую угодно цену свой труд, лишь бы быть в состоянии уплатить хозяину в назначенное время. Это нам показывает на независимость в экономическом отношении вольноотпущенников рабочих и на социальное значение свободного труда, которому независимость должна была быть вполне обеспечена.
Распространение ремесла подтверждается эдиктом Диоклетиана о ценах и таксами на труд. Этим эдиктом, который, вероятно, был распространен и на Западе с его тщетной попытки фиксировать отношения, в которых товар должен быть обменен на обеспеченные кредитные деньги, обнаруживается то развитие, которое приняли отрасли промышленного труда, т. — е. городского хозяйства. Тип хозяйства, к которому относится эдикт, это лавка, где ремесленнику помогают его сыновья и ученики, это жалованье за строительные, плотничные, живописные и т. п. работы. Констатирование этих форм производства есть единственная определенная вещь, которую можно извлечь из изучения этих тарифов, ошибочно рассматриваемых как доказательство денежного хозяйства, широкого производства товаров и значительно развитой промышленности. Что же касается того, что, по–видимому, является признаком денежного хозяйства, а именно, — что жалованье определено в деньгах и что говорится о разменной монете для повседневной торговли, то по поводу этого мы должны заметить, что даже в эпоху, когда недостаток в орудии обращения был велик, деньги употребляются для сравнения ценностей; отметим также, что часто труд оплачивался столом или жалованьем вместе со столом. Из всех вопросов, которые возбуждает эдикт, только на один можно дать вполне определенный ответ: это констатирование со стороны законодательства крупного значения ремесла и свободного труда, т, — е. городского хозяйства, занявшего место больших домашних хозяйств владельцев латифундий.
В этот период упадка, осью, вокруг которой вращается жизнь римского общества, продолжает быть землевладение, земля, владение которой не сосредоточено в небольшом числе рук, как это вообще полагают. Распределение земельной собственности является в эпоху домашнего хозяйства главным элементом, который нужно хорошо знать, чтобы быть в состоянии оценить характер и распространение последнего, а также значение городского производства.
Законодательные источники восточной Римской Империи позволяют нам установить, что, вопреки господствующему мнению, класс мелких и средних собственников был велик и что наряду с богачами — potentiores, illustres, — senatores — существовали другие классы которые делились по степеням, в зависимости от размеров их землевладения.
Право делило людей на разные категории, смотря по характеру их доходов и их экономической силы; на одной стороне оно помещало землевладельцев, имевших fundi или domus, а на другой negotiatoivs или mercatores, т. — е представителей торгового капитала. Среди землевладельцев, или possessores, была очень значительная дифференциация, и ошибаются, когда полагают, что титул possessores или domini обозначает лишь одних владельцев латифундий. Напротив, существуют possessores qui sunt curiales, или попросту куриалы или honorati; possessores, которые не являются куриалами, это более мелкие собственники или частные лица; наконец, имеются колоны и сельчане, т. — е. простые крестьяне, которые прикреплены к земле или предлагают в качестве mercenarii свой труд на городских площадях.
Между владельцами латифундий и этими последними находились possessores, не составлявшие единый класс, но градацию классов, смотря по размерам и значению их землевладения, так что они могли принадлежать к курии (приходу), если их владение было выше 25 югеров, быть honorati или только mediocres, хотя все они называются possessores; но что это название не относится к одним только владельцам латифундий (domini possessionum), видно, по нашему мнению, из выражений в законах, которые устанавливают, что куриалами (прихожанами) являются владеющие 25 югерами, но которые в то же время делают различие, смотря по величине владения, между владельцами–куриалами и теми, кто таковыми не являются, называя их просто possessores с прибавкой, правда, прилагательного mediocres или minores для обозначения того, что они не входят в состав почетных классов населения и освобождены от службы в курии. Possessores является родовым понятием; оно относится ко всем тем, кто, находясь в городе или деревне, живет от произведений земли, обрабатываемой другими, оно относится как к крупным, так и к мелким владельцам, которые противополагаются тем, кто живет с промышленности или с торговли; это понятие является антитезой черни, народу, и еще раз подтверждает громадную роль землевладения по сравнению с другими формами богатства.
Тот факт, что достаточно было 25 югеров, т. — е. около 6 гектр., чтобы стать куриалом; тот факт, что куриалы состояли, по большей части, из лиц, которые, желая избежать беспощадности фиска, — «больше, чем потери своего состояния, они боялись тюрьмы и пыток» (C. Th XII. Nov. Maiorani, tit, 10) — принялись за обработку своих земель, прятались по деревням (1, 19, Cod., Th., ΧΙI, 1) и управляли чужими имениями (1. 92, id) или покидали город, чтобы окончательно устроиться в деревне, в тщетной надежде укрыться от когтей фиска, — эти факты, говорим мы, указывают на существование многочисленного класса мелких собственников. Именно к этому классу относится употребляемое в законах выражение possessores; оно охватывает всех владеющих землей, как бы мала ни была площадь их владения, как куриалов, так и не куриалов, всех землевладельцев, лично обработкой земли не занимающихся, независимо от их отношения к курии. Размер землевладения принимается в расчет лишь при записи в курию, и отсюда–то происходит разделение на minores и curiales[1]. Можно утверждать, что уже тогда существовал в городах класс землевладельцев, possessores, отличавшийся от плебса; он был многочисленный в Галии, как это можно вывести из определения; устанавливаемого для Komanus homo possessor, и в Италии, как это видно из других источников. Если мы примем во внимание, что в курию не входили негоцианты, не владевшие землей и плебеи, и что они имели право быте записаны лишь в качестве землевладельцев или обладателей определенно;: суммой денег; если мы вспомним, что главным условием, чтобы быть занесенным в списки, было владение родовым имуществом, — то мы должны будем прийти к выводу, что самая слабая, хотя и самая многочисленная, часть курии должна была состоять из мелких землевладельцев, бывших теми низшими curiales, которых императоры пытались защитить против гнета со стороны богатых и для которых была учреждена должность defensor civitatis. На существование этого многочисленного и значительного среднего класса указывают не только особые предписания, касающиеся defensor civitatis, и кадастровые реформы Константина, выделившего крупную собственность из общего кадастра и признавшего этим различие между крупной и мелкой собственностью, но еще и некоторые факты римской жизни. Еще в римскую эпоху наиболее значительная, если не наиболее богатая, часть населения небольших городов состояла из тщеславной и задолжившейся, как говорят, буржуазии; в ее состав входили лица, домогавшиеся должностей и занимавшиеся свободными профессиями; эта буржуазия проводит резкую грань между собою и mercenarii, плебсом, но в то же время преисполнена почтения к высшим классам, которых она обслуживает, к которым она желает приблизиться и от которых она ждет милостей. Эта буржуазия живет в городах, она гордится тем, что она civis, а не agricola, хотя прибегает к эмфитевзису, чтобы получить земли крупных владельцев, земли, которые обрабатывать она заставляет колонов, эксплуатируемых самым жестоким образом.
Эмфитевзис и наследственная аренда входили в число средств, к которым прибегали многие земледельцы, чтобы подняться и войти в класс землевладельцев, мелких земельных собственников; законодательство им покровительствовало и рассматривало их, как domini, так как, если не считать обязательной уплаты ренты, они могли продавать, дарить и передавать по завещанию участки, которыми они владели на праве эмфитевзиса. Взяв на себя управление императорскими и сенаторскими землями, многие улучшили свое положение. Надо полагать, что низший класс граждан, т. — е. та часть городского населения, которая занималась промыслами, привлеченная выгодными договорами, направила в деревню свою активность, которую она не могла проявить в промышленности, потому ли, что этому мешали предрассудки: ведь земледелие было всегда в почете; или потому, что спрос на промышленный труд был слаб, или даже потому, что вследствие корпоративной организации рабочих, не было выгодного места для тех, кто главным образом выполнял паразитарную функцию. В итоге эмфитевзис увеличил ресурсы mediocres и minones possessores, для которых открылся другой путь,' чтобы стать куриалами, и улучшил положение свободных земледельцев (vicani), которые могли стать possessores'ами. В обоих случаях в конечном счете последствием эмфитевзиса было усиление класса мелких землевладельцев.
Многие земледельцы, кроме того, извлекли выгоду из денежного кризиса, с которым боролись прочие классы населения и государство, и от перехода к натуральному хозяйству; они улучшили свое положение, став мелкими арендаторами крупных владений.
Судя по источникам, надо полагать, что в эпоху Восточной Римской Империи число лиц, заинтересованных в землевладении и носивших различное название, увеличилось и что многие семейства вошли в непосредственное соприкосновение с землей. Сельское население разбогатело благодаря всему тому, что разорило классы населения, живших торговлей или грабежом богатства всего мира и расточивших непроизводительно свое денежное богатство. В деревнях, где потребность в деньгах слабее, можно вести натуральное хозяйство без убытков или даже с прибылью. Получив возможность платить аренду, равно как и налог натурой, удовлетворяя непосредственно свои ограниченные потребности и платя натурой ремесленникам, колонам, наемникам и купцам, сельское население не страдало от того, что деньги были редки; последнее тяжелее всего дало себя почувствовать крупным землевладельцам, негоциантам, ремесленникам и плебеям, всем тем кто должен был платить налоги деньгами, и отразилось исключительно на городских классах населения.
— Сельское население отнюдь не страдало от этого денежного кризиса; имперское законодательство даже облегчило образование среднего класса землевладельцев и возвышение mercenariis на положение agricolae и охранило простодушных сельчан от potentes, даже больше, можно сказать, что те же фискальные меры, которые укрепили мелкое землевладение, в то же время возвестили гибель крупного землевладения, т. — е., что они освободили мелкую собственность от постоянной угрозы со стороны грозного конкурента, который всегда улавливал ее в расставленные сети. Как известно, владельцы латифундий должны были платить даже за необрабатываемую землю, что они не могли сокращать ни числа колонов, защищаемых от изгнания нравом, ни числа рабов, находившихся на купленной земле. При этих условиях уплата натурой была чрезвычайно разорительной. Напротив, мелкое землевладение, лучше обрабатываемое, легче переносило тяжесть податей, которые к тому приблизительно были пропорциональны. Когда подати становились чрезмерными, земледелие в латифундиях ограничивалось лучшими землями. Напротив, мелкий землевладелец вынужден постоянно производить для себя, и, следовательно, он стремится уплатить свою часть налогов, принося величайшие жертвы; бесспорно, уплата податей натурой очень обременительна, но она имеет некоторое преимущество; так, французские экономисты заметили, что крестьяне в эпоху монархии не относились к этой податной системе с ненавистью, как это можно было полагать, так как крестьянин не был принужден продавать, подчиняться цене, назначаемой скупщиками, в эпоху, когда дорог, рынков и денег не было' в достаточном количестве, когда каждый производил для удовлетворения своих потребностей и когда обмен производился в ограниченных размерах.
Главные пункты, на которые можно указать в этом сжатом анализе, суть следующие: исчезновение крупных хозяйств вследствие уничтожения источников рабства и образование мелкого землевладения, т. — е. небольших, не связанных друг с другом домашних хозяйств в деревнях, и класса мелких землевладельцев, живущих в городах. Поставив эти факты в связь с возвращением к натуральному хозяйству вследствие того, что деньги стали редки, посмотрим, как все это отразилось на общем состоянии хозяйства.
Первым следствием было: усиление ремесленного строя, ставшего необходимым по мере того, как исчезало рабство, и развитие, хотя и в ограниченных и зачаточных формах, городского хозяйства с ремеслами и торговлей, которые служат дополнением к домашнему хозяйству. В городских центрах, в городах формируется мелкое ремесло; им занимается ремесленник, которому платят натурой во время жатвы, и бродячий рабочий, переходящий из дому в дом, из деревни в деревню и получающий за свой труд стол и квартиру. Крупные, средние и мелкие землевладельцы и колоны — все обращаются к ремесленнику за тем, что они не могут произвести у себя. Так прогрессировало городское хозяйство, которое хотя и существовало в предыдущий период, но развитие которого было приостановлено рабовладельским хозяйством. Теперь даже колоны, заместившие рабов, стали заказчиками ремесленников: все требуют от мелкой городской мастерской предметов, которых семья сама не может произвести.
С тех пор все более и более обособляются сельское хозяйство и обрабатывающая промышленность, которая утвердилась в городах, где и остается с тех пор. Если этот ремесленный строй и не выходил из узких рамок, то это только вследствие бедности общества и его слабой потребности в труде промышленника. Но и тогда они имели большое значение, что доказывают подати, налагаемые на них, и их корпоративная организация.
Денежный кризис и разорение крупных хозяйств поразили на смерть торговлю предметами роскоши, бывшую к услугам лишь незначительного меньшинства богатых. Последние больше всех пострадали от недостатка в орудиях обмена; они впали в долги, так как должны были платить чудовищные проценты, чтобы получить деньги; им принадлежали огромные владения, но у них не было денег для удовлетворения их самых насущных потребностей[2] Вследствие этого они должны были отказаться от дорогих чужеземных произведений. Коммерческие сношения с отдаленными странами прекратились и слово negotiatio стало обозначать лишь мелкую торговлю.
Деньги, хотя еще и продолжали существовать, не употреблялись ни для торговли, ни, тем менее, для обрабатывающей промышленности, которая вследствие простоты техники не нуждалась в крупных предварительных расходах; деньги шли только на ростовщичество, на заем под залог, причем в залог принимались даже трупы. Залог, обеспечивающий заем, был единственно возможной гарантией, других форм кредита не существовало, так как законы воспрещали декурионам продавать без разрешения особым декретом свои имения, которые, таким образом, стали фидейкомиссами.
Капитализм, который в том виде, как мы его обрисовали, скользил лишь по поверхности римского хозяйства, быстро исчез при первых признаках стеснений, испытываемых денежным хозяйством. Так как денежное хозяйство является внешним проявлением экономической жизни, то ясно, что количество денег, служащих средством обращения, составляет главный элемент для материального благосостояния страны. Когда это количество достигает своего минимума, то становится невозможным ни накопление, ни образование новых фондов, ни возмещение потребленных богатств. Если это положение и не совсем правильно по отношению к современному обществу, благодаря развитию кредита и банков, то оно верно по отношению к античному обществу, где деньги были единственными представителями богатства и где драгоценные металлы были необходимы для накопления капитала. Если деньги и средства обращения и необходимы для человеческого общества, они все–таки нужны для общества цивилизованного. Сокращение количества денег не только уничтожило последние следы античного капитализма, но оно привело общество к займам натурой, к уплате податей натурой и к уплате вознаграждения натурой, т. — е. к формам, которые свойственны домашнему производству в натуральном хозяйстве.

---

[1] Законы отличают possessores maximae dignitatis от posa, minimae (1. 18. C. Th.. XI, 1); это отличие относится не к размерам имущества отдельных лиц, но к занимаемым ими постам и сану, так что мелкий землевладелец мог быть занесен в список poss, maximae dign., т. — е в список honestiores, а богатый человек в синеок humi hores, в зависимости от того, занимает ли он или не занимает важный пост (of. 1 6., Dig XLVII, 11). В заключение possessores и reliqui pessesoree, отличавшиеся от peebei. были те, кто владел землей.
[2] Проба, вдова префекта Петрония, главы весьма богатой семьи Аликой, которые владели землями в Италии, Галлии и Африке, когда бежала из Рима перед нашествием Аларики. должна была продать земли и драгоценности для покрытия расходов своих и своей семьи. См. Иероним, письма, VIII.