Жизнь Юлия Агриколы

Содержание сочинения: Глава 1. Древность обычая описывать жизнь достопримечательных людей. - 2. Опасное дело при дурных государях. - 3. При Траяне в честь Агриколы возобновлен этот обычай Тацитом, который обещает не красноречие, но выражение родственной любви. - 4. Агриколы род, воспитание, занятия. - 5. Начав в Британнии военную службу, - 6. Агрикола женится, делается квестором, трибуном, начальником разбора приношений в храмы. - 7. В войну Отонову теряет матерь и часть отцовского достояния. - 8. Перейдя на сторону Веспасиана, он поставлен начальником двадцатого легиона в Британнии и в заботах и чужой славе увеличивает свою. - 9. По возвращении, будучи принят в число патрициев, управляет Аквитаниею. Сделавшись консулом, просватывает свою дочь Тациту. Управлению Агриколы поручена Вританния.
10. Описание Британнии. Узнают о существовании Туле - тихое (ленивое) море. - 11. Британцев происхождение, обычаи, верования, язык нравы. - 12. Военное дело, управление, редкие сборища, климат, почвы, металлы, жемчуг. - 13. Умственный характер побежденного народа. Походы Цезарей в Британнию. - 14. Деяния наместников из бывших консулов. - 15. Восстание Британнии. - 16. Начатое под предводительством Боадицеи подавлено Светонием Павллином его неспособные преемники. - 17. Поправляют дело Петилий Цериалис и Юлий Фронтин; один побеждает Силуров, другой Бригантов. - 18. Агрикола покоряет Ордовиков и Мону; умиротворяет всю провинцию и, 19-20, умеренностью, благоразумием, воздержанием, справедливостью удерживает в повиновении. - 21. Умы смягчает искусствами и удовольствиями жизни.
22 и 23. Новый поход открывает новые народы и покорность их обеспечена вооруженными отрядами. Агриколы простодушие в разделе славы. - 24. Предположение занять Гибернию. - 25-27. Производится расследование народов, живущих по ту сторону Бодотрии. Каледонии нападают на Римлян, прогнаны по плану и при непосредственном участии Агриколы; приношением жертв скрепляют они союз восставших народов. - 28. Узипиев когорта удивительным случаем оплывает кругом Британнии. Сын Агриколы умирает. - 29. Британцы возобновляют войну под начальством вождя Калгана, которого, 30-32, речь к своим. - 33-34. И Римлянам делает увещание Агрикола. - 35-37. Жестокое и кровопролитное сражение. - 38. Победа на стороне Римлян. Агрикола дает наказ оплыть кругом Британнию.
39. Домициан встречает известие о победе, по-видимому, с радостью, но в душе с беспокойством. - 40. Впрочем, отдает приказание определить Агриколе почести, скрыв ненависть, пока тот не оставить провинцию. Агрикола по возвращении ведет себя очень скромно. - 41. Опасность от обвинителей и почитателей. - 42. Уклоняется от получения, в качестве проконсула, по жребию управления провинциею. - 43. Умирает не без подозрения яда, данного Домицианом. - 44. Его лета, наружность, почести, богатства. - 45. Смерть его случилась вовремя, прежде жестокостей Домициана. - 46. Жалоба писателя и утешения от добродетели. Слава Агриколы переходит в потомство.

1. Знаменитых людей деяния и нравы передавать потомкам - издревле было в употреблении, и даже в наши времена наш век, хотя и не любознательный (не любопытствующий) до своих, не совсем это оставил, каждый раз когда значительная какая-нибудь и именитая доблесть победила и преодолела недостаток общий и малым и большим обществам - неведение того что правильно и зависть. Но у наших предшественников как и совершать деяния заслуживающие памяти более готовности было обнаруживаемо, так и люди более других светлые умом, чтобы передать воспоминание о добродетели, руководствовались только оценкою чистой совести без желания снискать чью-либо милость из каких-либо честолюбивых расчетов. Да и очень многие рассказать свою собственную жизнь считали скорее делом нравственной в себе уверенности, чем самонадеянностью. И такое дело Рутилию и Скавру не было поставлено в упрек и не вызывало недоверия к ним. До такой степени добродетели получают наиболее верную оценку в те времена, когда они составляют явление самое обыкновенное (частое). А мне в изложении жизни уже умершего человека нужно просить снисхождения; в нем бы я не нуждался, если бы мне не приходилось винить время столь жестокое и добродетелям враждебное (ненавистное).
2. Читаем мы, что Арулену Арустику вменено в уголовную вину то, что он похвалил Пета Тразею, а Гереннию Сенециону, что он похвалил Приска Гельвидия. И жестокая казнь постигла не только самих писателей, но и их книги; особенной комиссии из трех членов поручено - произведения самых светлых умов сжечь, на Комицие (месте, где производились выборы) и на форуме. Полагали одним и тем же огнем погубить и голос народа Римского, и вольность сената, и сознание рода человеческого. Кроме того преподаватели мудрости подверглись изгнанию; всякое доброе знание подверглось осуждению, чтобы нигде ничто честное не кололо глаз. Представили мы наглядное доказательство великого нашего терпения, и если древнее время видело излишества свободы (крайнее её развитие), так и мы пережили высший предел порабощения; преследованиями тайными и явными прекращено общение разговоров и слушания. Кажется, и самую память утратили бы (с выражением голоса), если бы настолько же было в нашей власти забывать, как и молчать.
3. Только теперь начинаем мы приходить в себя, когда в самом начале благополучнейшей эпохе Цезарь Нерва[1] умел согласить две дотоле несовместные вещи - единодержавие и свободу, а счастье государства увеличивает со дня на день Нерва Траян, и уже общественное доверие живет не надеждами только и пожеланиями, но приняло уже силу и уверенность осуществленного обета. Впрочем, по природному свойству человеческого несовершенства, средства исцеления действуют гораздо медленнее недуга, и как тела растут медленно и быстро разлагаются, так умственную деятельность и занятия легче подавить, чем вызвать вновь. Содействует этому и приятность самого бездействия; праздность сначала ненавистная, потом уже становится дорогою. Да и что же если в продолжении пятнадцати лет, периода времени большего в жизни человека, многие погибли от случайных причин, а самые лучшие люди от жестокости государя! Немного нас осталось и те, так сказать, перелили не только других, но и себя самих. Безвозвратно погибли столько лучших лет нашей жизни, в течении которых осужденные на глубокое молчание юноши достигли старости, а старики почти до крайних пределов прожитой жизни. Как бы то ни было, но я не сочту за тягость, хотя бы в выражениях простых и необработанных, оставить в сочинении намять и о прежнем рабстве, и о благополучии теперешнего времени. На этот раз это будет книга в честь Агриколы, моего тестя, и выражение в ней моих родственных чувств или пусть заслужит похвалу, или хоть по крайней мере ей послужит оправданием.
4. Кней Юлий Агрикола происходил из древней и славной колонии Фороюлиензской[2]. Деды его как с отцовской, так и с материнской стороны были прокураторы Цезарей[3], а эта должность есть принадлежность всаднического сословия. Отец его Юлий Грецин, сенаторского сословия, был известен изучением красноречия и мудрости и этими качествами заслужил гнев Кая Цезаря; он получил приказание обвинить М. Силана[4] и за то, что отказался, убит. Мать его была Юлия Процилла, женщина необыкновенно строгой нравственности. Под её ласковым и снисходительным надзором воспитанный, он провел и детство, и молодость в занятии всеми честными науками и искусствами. От всяких дурных увлечений удерживали его как его добрые и чистые природные наклонности, так и то, что с самого раннего детства пришлось ему жить и учиться в Массилии[5], городе, где Греческая приветливость уживалась вместе с надлежащею долею умеренности и воздержности, свойственных провинции. Осталось у меня в памяти, что он сам (Агрикола) нередко говаривал, что "в ранней молодости занимался он изучением философии усерднее, чем то дозволено Римлянину и сенатору, но благоразумие его матери охладило этот неумеренный и могший сделаться гибельным пыл ума". Это значило, что его возвышенный и прямой ум, красота и прелесть великой и высокой славы увлекали с большею силою, чем то совместно было с мерою осторожности; но потом сдержали это лета и рассудок, и он удержал, что всего труднее, в мудрости меру[6].
5. Первое начало военной службы совершил Агрикола в Британнии под начальством Светония Павллина[7], полководца старательного и умеренного, и заслужил его одобрение; он даже удостоился разделить с ним одно и то же помещение. И Агрикола вел себя и ни беспорядочно, как обыкновенно молодые люди, обращающие военную службу в разврат всякого рода, ни в праздном бездействии, и при увольнении вернулся он не с одним названием трибуна и незнанием всего прочего, но он старался ознакомиться с провинциею, себя сделать известным войску, от более опытных чему-либо научиться, следовать за лучшими людьми, ничего не домогаться самонадеянно и хвастливо, но и не уклоняться от робости, и вести себя вместе и заботливо и внимательно. Едва ли когда-либо в Британнии предстояло столько дела и положение её было опаснее: старые, заслуженные воины перерезаны, колонии[8] преданы пламени, войска перехвачены; тогда приходилось бороться о существовании, а впоследствии уже о победе. Хотя все тут совершалось рассудительностью и водительством другого и успех дела и честь обратного покорения провинции отнеслись к главному вождю; но молодой человек вынес отсюда - искусство (знание дела), опытность и новые побуждения. Проникла в душу его страсть к военной славе, опасная и неблагодарная в те времена, когда подозрительно истолковывают все высокопоставленные лица и добрая слава не менее опасна, как и худая.
6. Затем Агрикола отправился в Рим для получения там государственных должностей, тут он соединил свою участь с участью Домиции Децидианы, девушки весьма знатного рода. Этот брачный союз Агриколе, домогавшемуся положения все более и более высокого, принес только честь и подкрепление. Жили они в удивительном согласии, взаимно любили друг друга и наперерыв уступали друг другу (собственно: взаимно друг друга предпочитали). И всегда добрая жена тем более заслуживает похвалы, чем более осуждения дурная. Для квесторства жребий назначил ему провинциею Азию[9], а проконсулом - Сальвия Тициана. Он устоял против искушений со стороны их обоих: хотя и провинция была богата и представляла большие удобства для злоупотреблений, и проконсул, жадный до всего, всякого рода снисхождением готов был купить взаимную солидарность дурного. Тут Агрикола получил приращение семейства в дочери, которая должна была служить ему и опорою и утешением, так как он сына, ранее родившегося, в скором времени утратил. Затем между квестурою и трибунством народным и самый год трибунства провел в покое, зная, каково время при Нероне, когда бездействие было вместо мудрости. Так же безмолвно держал он себя и при исполнении преторских обязанностей; ему не досталось разбирательство судебных дел. Игры и суетные почести этого звания отправлял он и с умеренностью и щедростью, далеко и от излишеств роскоши и все-таки не без одобрения молвы. Тут он выбран был Гальбою для разыскания приношений, сделанных в храмы[10], и самим тщательным расследованием сделал то, что государству не пришлось больше испытать ничьего святотатства кроме Неронова.
7. Последовавший затем год нанес тяжелый удар и чувствам Агриколы, и его дому, а именно Отонов флот, блуждавший своевольно туда и сюда, стал неприязненно опустошать Интемелию, часть Лигурии, и тут умертвил мать Агриколы в её поместье, а самое поместье и большую часть родового достояния разграбил, что и послужило поводом к убийству. Агрикола отправился для исполнения обязанностей почтительного сына, и захваченный тут известием о том, что Веспасиан явился претендентом на верховную власть, тотчас же перешел на его сторону. Начало правления и весь распорядок в городе зависели от Муциана, так как Домициан был слишком молод и из высокого положения отца только присвоил себе право излишеств всякого рода. Он Агриколу, отправленного для производства набора и производившего его деятельно и честно, сделал начальником двадцатого легиона, поздно согласившегося приступить к присяге на верность Веспасиану, так как говорили, что начальник его, смененный, действовал недобросовестно и имел в виду возмутить его. Легион этот считали опасным и не в силах были с ним сладить легаты из бывших консулов. Да и легат из бывших преторов не был в состоянии его сдержать, - не известно, по своей ли вине, или воинов. Агрикола, взяв на себя обязанности быть его преемником и вместе мстителем за него, с крайне редкою умеренностью предпочел показать, будто бы он нашел воинов в лучшем расположении, чем обратил их к такому.
8. В то время начальствовал Британниею Веттий Болан с большею мягкостью, чем следовало такою беспокойною провинциею. Сдержал Агрикола свои порывы и не дал ходу горячности, дабы она не приняла излишних размеров; опытность выучила его повиноваться и он выучился соединять честное с полезным. Вскоре затем Британния получила начальником бывшего консулом Петилиса Цериалиса. Явилось широкое поле, где могли выказаться высокие достоинства. Сначала Цериалис предоставил на долю Агриколы только опасности и труды, но потом сделал его участником и славы. Не раз он его, в виде опыта, делал начальником части войска, а иногда, видя его успехи, вверял ему и более значительные силы. И никогда Агрикола своими действиями не хвалился в своей собственной славе, а успехи, как исполнитель (то есть только орудие, относил к главному распорядителю и вождю. Таким образом доблестным исполнением и скромностью он не давал повода к неудовольствию против себя, но и не без славы для себя.
9. По возвращении Агриколы от заведывания легионом, божественный[11] Веспасиан присоединил его к числу патрициев[12] и потом вверил его управлению провинцию Аквитанию[13], - пост в высшей степени значительный как в отношении власти, так и в виде ступени к консульству, на которое его назначал (Веспасиан). Большинство того убеждения, будто бы людям военным недостает тонкости, потому что судопроизводство в лагерях гораздо проще и короче, в нем больше произвола и нет места утонченностям гражданского красноречия. Агрикола природным умом без труда и справедливо исполнял обязанности начальника и над мирными гражданами. У него было распределено время забот и отдохновения. Когда нужно было являться на сеймы и судебные заседания, он был суров, внимателен, строг, хотя часто и полон сострадания. Но удовлетворив обязанностям своего официального положения, он совершенно слагал с себя всякое значение власти. Не было в нем и признаков суровости, надменности и жадности. И у него, - явление в высшей степени редкое, - ни ласковость обращения не вредила значению, ни суровость не уменьшала расположения к нему. Указывать в таком человеке на бескорыстие и воздержание - значило бы оскорбить его добродетели. Не гонялся он за добрым мнением, которого часто и хорошие люди снисходительно добиваются, ставя напоказ свои добрые качества или другими какими-либо искусственными путями. Далек он был от зависти к сослуживцам и чужд соперничества с прокураторами. Мало славы находил он быть победителем в подобной борьбе и позорным - уступить. Менее трех лет занят он был этим управлением, и вслед затем отозван к надежде консульства, причем сопровождало его общее мнение, что ему в управление дают Британнию. В этом случае не было никаких разговоров с его стороны, но все считали его достойным такого назначения. Не всегда молва ошибается, но иногда и верно указывает. Сделавшись консулом, Агрикола дочь свою, подававшую отличные надежды, просватал за меня, - я был тогда еще молодым человеком; по окончании консульства он выдал ее за меня замуж и вслед затем сделан правителем Британнии, с присоединением священного сана первосвященника.
10. Если я коснусь изложения описания Британнии и народов, её населяющих, - предметов, объясненных многими писателями, то не для состязания с ними в тщательности изложения и не для того, чтобы выказать мой ум, но потому, что только тут[14] Британнию можно было считать окончательно покоренною. А потому то, что наши предшественники, за недостатком достоверных сведений, пополняли красноречием, изложим теперь на основании верных данных. Британния - самый огромный из известных Римлянам островов, протяжением берегов и климатом, восточною частью подходит к Германии, западною тянется к Испании, а южною обращен к Галлии. Северный его берег не имеет против себя никаких земель и омывается водами обширного и открытого моря. Вид всей Британнии красноречивейшие из писателей, древних - Ливий, новейших - Фабий Рустик, сравнивают с продолговатым щитиком или с секирою о двух остриях, и действительно, она представляет это подобие по сю сторону (кроме) Каледонии, но потом общее мнение отнесло его и ко всему острову. Огромная полоса земли выдается в море на далекое пространство и крайний берег её становится все уже и уже и оканчивается клином. Этот-то берег самого отдаленного моря тут-то в первый раз оплыл кругом Римский флот и удостоверился, что Британния - остров; вместе с тем открыл неизвестные до того времени острова, называемые Оркадами, и покорил их. Видели в некотором расстоянии и Туле[15], но уже приближались снег и зима. - Море было какое-то густое[16], и трудно было гресть. Говорят, будто бы и ветры производят на него слабое действие. Я полагаю, что причина - самое отдаление земель и гор, уславливающих и причиняющих непогоды, и огромная масса необъятно глубокой воды, тянущаяся на беспредельное пространство, труднее может быть приведена в движение. Расследовать свойства Океана и его течения (приливы) и не место в этом сочинении, и изложили это другие. Одно только присовокуплю, что нигде с такою силою не властвует море; много рек впадает в него и с той и с другой стороны, и не до берегов только доходят его волны и там ниспадают, но врываются вглубь земель и обходят с разных сторон; даже в горные хребты и возвышения проходят они как бы в свои владения.
11. Впрочем, кто сначала населяла Британнию - туземцы ли, или пришлецы - мало верных сведений, вследствие дикости и необразованности жителей. Наружный вид у них различный и он-то дает повод к заключениям. Красноватые волосы жителей Каледонии, огромные их члены, указывают ясно Германское происхождение. Темный цвет лица Силуров, большею частью курчавые волосы и самое положение их земель насупротив Испании дают основание заключать, что когда-то древние Иберы сюда переправились и заняли эти места. Те, которые живут ближе к Галлам, и похожи на них или вследствие оставшихся следов одинакового происхождения, или хотя земли, где они живут, и тянутся в разных направлениях, но одни и те же условия климата придали и жителям одну и ту же внешность. Но если судить вообще, то весьма правдоподобно, что Галлы заняли соседственную им землю. Найдешь одни и те же священные обряды, те же суеверные убеждения; различие в языке не велико; та же смелость вызывать опасности, а когда они придут, то же робкое стремление уклониться от них. Впрочем, и тут Британцы представляют более энергий, так как их еще не изнежил долговременный мир. Ведь мы слышали, что и Галлы когда-то играли на войнах блистательную роль, но потом с бездействием проникла к ним леность и разом (вместе) утратили они с вольностью и доблесть мужества. То же случилось и с теми из Британцев, которые давно побеждены, а прочие остаются такими, какими когда-то были Галлы.
12. Вся сила их в пехоте; некоторые племена сражаются и с колесниц. Тот, кто правит конями, в большем почете, а его клиенты сражаются. Когда-то повиновались они царям, а теперь они делятся по старейшинам партиями и усердием. И в отношении к самым сильным народам ничто так нам не приносит пользы, как то, что между ними нет единодушия, - редко когда две или три общины сходятся для отражения общей опасности; таким образом сражаясь порознь, они терпят поражение все вместе. Климат не хорош вследствие частых дождей и туманов, но и отсутствие сильной стужи. Дни гораздо длиннее, чем в нашем краю земли; ночи светлые и на самом отдаленном конце Британнии до того короткие, что чуть заметный промежуток отделяет одну зарю от другой. Уверяют даже, что будто бы: "если не мешают облака, то и по ночам виднеется свет солнца, и оно не заходит и не восходит, но переходит кругом". Это значит, что ровная поверхность оконечности земли, давая от себя мало тени, не производит сумрака и ночь опускается ниже неба и созвездий. Почва земли, за исключением масличного дерева, виноградной лозы и других произведений, свойственных более теплому климату, плодородна и доставляет много плодов; вырастают очень скоро, но зреют медленно. Тому и другому явлению одна и та же причина - излишняя сырость почвы и воздуха. Британния производит золото, серебро и другие металлы, как бы в награду за победу. Океан дает и жемчуг, но темноватый и бледный (непрозрачный). Некоторые того мнения, что собирающие жемчуг не знают своего дела, и между тем как в Черном море раковины отторгают от скал еще живые и дышущие, в Британнии их собирают, когда уже их выбросит (на берег). А я скорее поверю, что жемчуг более способен изменить свое свойство, чем мы свою ненасытную жадность.
13. Сами Британцы усердно исполняют наложенные на них империею обязанности относительно набора воинов, платежа дани и проч., если только при этом их не оскорбляют. Обид они не переносят; усмирены настолько, что повиноваться готовы, а рабствовать еще нет. Таким образом, хотя первый из всех Римлян божественный Юлий[17] и вошел в Британнию с войском и успешною битвою навёл ужас на жителей и овладел берегом, но, по-видимому, он скорее только показал нам Британнию, чем передал. Затем последовали междоусобные войны, оружия людей сильных обратились на государство и Британния была забыта в течение долгого времени и по восстановлении мира. Божественный Август называл это благоразумием, а Тиберий - его предписанием. Думал Кай Цезарь проникнут в Британнию, но, подвижный умом, скор был изменить решения, и при том огромные усилия против Германии были совершенно бесполезны. Божественный Клавдий - виновник этого дела[18]; он перевез легионы и вспомогательные войска и участником этого предприятия взял Веспасиана, и это послужило началом последовавшего за тем его счастья: усмирены народы, взяты цари и судьба как бы отметила Веспасиана.
14. Из бывших консулов первый поставлен над провинциею Авл Плавтий, а за ним Осторий Скапула, оба отличившиеся на войне, и мало-помалу обращена в форму провинции ближайшая част Британнии. Кроме того присовокупили поселение заслуженных солдат; некоторые племена подарены царю Когидуну (он до нашей памяти оставался самым верным) по старинному и у народа Римского уже давно принятому обычаю - держать и царей как орудия рабства. Затем Дидий Галл сохранил, что прежде было приобретено, выдвинув только вперед не многие укрепления, ища этим славы усиленной служебной деятельности. Преемником Дидия был Вераний, но не прошло года, как умер. За тем Светоний Павллин в продолжение двух лет действовал тут с успехом, покорил народы и усилил укрепления. Обнадеженный этим, он сделал нападение на остров Мону, так как он доставлял сильные подкрепления возмутившимся и открыл свои тыл случайностям.
15. С удалением легата освободясь от опасений, Британцы стали рассуждать сами с собою о бедствиях рабства, жаловались на оскорбления и воспламеняли друг друга, их истолковывая: "терпением не добились они нечего более, кроме увеличения тягостей, когда они обнаружили снисходительность их переносить. Прежде у них был един царь (властитель), теперь по два над ними ставят, и из них легат пьет их кровь, а прокуратор не щадит их имуществ. Одинаково подвластным гибельны и раздор начальников, и их единодушие. Свита одного, сотники другого смешивают насилие с поруганиями; нет границ ни жадности, ни пожеланий. В сражении храбрейший снимает добычу с врага. Теперь же по большей части трусы и люди к войне неспособные отнимают дома, увлекают детей, предписывают наборы. Сколько сюда перешло воинов и сколько их самих пусть сочтут Британцы. Так и Германия сбросила иго рабства, а ее защищает река, а не Океан. Для них повод к войне - отечество, жены, родители, а для Римлян корыстолюбие и удовлетворение позорных страстей. Удалятся они, как удалился божественный Цезарь, если только Британцы поревнуют доблестному примеру своих предков. Пусть не робеют они перед исходом той или другой битвы; у бедствующим более энергии более постоянства. Уже и сами боги сжалились над Британцами, удерживая легата Римского в отсутствии и войско его как бы заточенным на другом острове. Теперь они, - что прежде было бы в высшей степени затруднительно, - имеют возможность совещаться, но при подобного рода замыслах опаснее быть предупрежденным, чем дерзнуть".
16. Такими и в этом роде убеждениями воспламенили они друг друга и, под предводительством Боадицеи, женщины царского рода (у них и женщины не исключаются от верховной власти), все взялись за войну. Они напали на воинов, рассеянных по укреплениям, и взяв их, бросились на самую колонию, как средоточие, столицу рабства. При этом у дикарей раздражение и победа дали полный разгул свирепству (жестокостям) всякого рода. Если бы Павллин, узнав о восстании провинции, не подоспел бы поспешно, то Британния была бы утрачена. Удачею одного сражения воротил он ее к терпению прежнему, хотя очень многие оставались под оружием, - те, которых тревожили сознание заговора и личный страх легата. Он, в прочих отношениях человек отличный, был надменен с изъявившими покорность и, мстя как бы за личное оскорбление, действовал слишком строго. Послан Петроний Турпилиан, как человек более снисходительный; ему новы были проступки неприятелей, охотнее принимал он выражения их раскаяния, кое-как уладил прежнее, но ни на что более не решился и передал провинцию Требеллию Максиму. Требеллий был еще беспечнее и, совершенно неопытный в военной службе, управлял провинциею с какою-то особенно заботливою ласкою. Дикари уже научились снисходительно смотреть на приятные пороки; случившиеся между тем гражданские смуты представили основательный повод к оправданию бездействия. Но возникли раздоры; воины, привыкшие к походам, стали своевольничать в праздности. Требеллий ушел от раздражения войска бегством и прятался, а потом снова смиренно и бесчестно принял начальство над неукрощенным войском. Между ними последовало как бы своего рода соглашение, которым войско предоставило себе своеволие, а вождю безопасность. Это волнение воинов обошлось, впрочем, без кровопролития. Да и Веттий Болан, так как гражданские войны еще продолжались, не делал попыток восстановить в Британнии дисциплину; то же бездействие в отношении к неприятелям и такое же своеволие в лагерях. Разница только в том, что Болан, как человек честный и никакими дурными действиями не заслуживший неудовольствия, умел расположением (к нему) действовать вместо власти.
17. Но когда с остальною вселенною Веспасиан захватил и Британнию, великие полководцы, отличные войска уменьшили надежды неприятелей. Тотчас же нанесен им ужас: Петилий Цериалис напал на общину Бригантов, которая считается самою многочисленною во всей провинции; последовало много сражений и иногда довольно кровопролитных, и большая часть Бригантов сделалась добычею или победы, или войны. И хотя казалось бы, что слава Цериалиса долженствовала бы затмить деятельность, как бы она замечательна ни была, его преемника, но выдержал это тяжелое состязание Юлий Фронтин, человек столь великий, сколько только было возможно; оружием покорил он сильный и воинственный народ Силуров; тут приходилось ему выдержать борьбу не только с мужеством врагов, но и с крайне затруднительною местностью.
18. В таком-то положении находилась Британния, так разнообразны были там военные дела, когда в половине уже лета переправился Агрикола. Он нашел, что воины, как бы уже оставив мысль о походе, были совершенно покойны и что неприятели не замедлили воспользоваться этим, как благоприятным для себя случаем. Племя Ордовиков, незадолго до прибытия Агриколы, истребило почти совершенно конный отряд из союзников. Такое начало обратило на себя внимание провинции, и те, которые хотели войны, ободряли этот пример и ждали, каков будет образ мыслей легата в этом случае. Тогда Агрикола, хотя лето уже проходило, войска были разбросаны по провинции, воины уже заранее собирались воспользоваться спокойствием этого года, для начина военных действий все было поздно и неблагоприятно, большинство считало лучшим оставаться в наблюдательном положении, - Агрикола решился идти на встречу опасности. Стянув несколько взводов (собственно - значков) легионов и с небольшим отрядом вспомогательных войск, так как Ордовики не смели сойти (для боя) на ровное место, сам перед строем, чтобы и другим придать ту же храбрость разделяя опасность, воодушевил свою боевую линию. Народ Ордовиков истреблен почти весь. Зная, что надо уметь пользоваться молвою и что с удачею первых начинаний все пойдет хорошо, остров Мону, от завоевания которого отозван был Павллин восстанием всей Британнии, о чем я выше упоминал, замыслил покорить оружием. Но, при отсутствии заранее задуманного плана действий, не было судов; впрочем их заменили рассудительность и твердость вождя. Оставлены все войсковые тяжести и отборные вспомогательные воины, которым известны были броды и которые от родителей еще навыкли плавать так, что вместе с тем управляют и собою, и конями, и оружием, брошены Агриколою туда, на остров Мону, так поспешно, что неприятели как бы остолбенели; ждали они флота, судов, рассчитывали на море, а теперь увидали, что идущим так на войну нет ничего ни затруднительного, ни такого, чего победить было бы невозможно. Вследствие этого просили они мира и отдали остров, а Агриколу стали считать знаменитым и великим, так как он, по вступлении в провинцию, время, которое другие тратят показать себя и принимать изъявления чести и угодливости, он посвятил труду и опасностям. Притом он не стал тщеславиться удачными действиями и не называл походом или победою то, что сдержал (обуздал) побежденных. Да и о своих деяниях сообщил не через увенчанных лавром гонцов. Таким уклонением от славы стяжал еще большую; делали заключение, чего от него ждать в будущем, когда и столь замечательные деяния проходит молчанием.
19. Впрочем он, обращая внимание на расположение умов провинции и вместе наученный опытом других тому, что дало можно сделать оружием, если их сопровождают притеснения, решился уничтожить самые поводы к войне. Начав с себя и своих, он прежде всего сдержал (обуздал) свою свиту, а для большинства это не менее трудно, как и управлять провинциею. Никаких общественных дел не совершал он через отпущенников и рабов; не вследствие частных происков, не по рекомендации или просьбам сотников он отличал воинов, но самым верным считал того, кто был лучшим. Все знал, но не все приводил в исполнение. К малым проступкам применял прощение, к более значительным - строгость, и не всегда требовал непременно наказания, но чаще довольствовался раскаянием. Должности и места правителей предпочитал отдавать людям, которые вели бы себя добросовестно, чем недобросовестных наказывать. Взносы хлебные и податей он сделал сноснее - более справедливым распределением тягостей, отменив то, что, как средство к вымогательству, было гораздо тягостнее самих повинностей, так как, в виде насмешки, заставляли (местных жителей) сидеть у своих запертых житниц, покупать хлеб и продавать свой по назначенной цене. Нарочно назначали окольные пути и отдаленные пункты, так что общинам приходилось, имея вблизи зимние квартиры, возить вдаль и места, куда проезд был неудобен, - и это все для того, чтобы находившееся у всех под руками обращать в барыш немногих личностей.
20. Так как Агрикола положил конец этим притеснениям в первый же год, то в умиротворении страны приобрел самую лучшую известность; а до него, вследствие ли беспечности, или снисходительности его предшественников, мир внушал опасений еще более, чем война. А когда наступило лето, стянув войска, он хвалил воздержность воинов во время похода, а расходившихся сдерживал (обуздывал). Местность для лагерей назначал сам, и сам же осматривал и заливы и леса, а между тем неприятелям не давал ни минуты покоя и нечаянными набегами опустошал страну и, наведя достаточно страха, с другой стороны, постоянно показывал надежду на пощаду и обольщения мира. Вследствие этого многие общины, которые до этого времени еще сохраняли свою самостоятельность, дав заложников, отказались от своей вражды и окружены гарнизонами и укреплениями, и так рассудительно и тщательно, что ни одна до того времени еще новая (недоступная) часть Британнии не осталась незатронутою.
21. Следующая зима прошла в самих благоразумных распоряжениях. С целью, чтобы люди, привыкшие жить порознь и грубые, а вследствие этого и расположенные к войне, находясь в состоянии спокойствия и бездействия, привыкали бы к более приятному образу жизни, он и сам лично убеждал и из общественной казны оказывал помощь - строить храмы, Форумы, дома, хвалил готовность, пенял за медленность. Соревнование чести было вместо необходимости. Детей старейшин (князей) стал обучать наукам и искусствам, ставил умственное развитие Британцев выше изучений Галлов и довел до того, что те, которые еще не давно и знать не хотели римского языка, пожелали даже красноречиво на нем выражаться. Даже наша одежда начала входить в моду и тога часто показываться. Мало-помалу дошло до предметов уже и развращающих, как-то: до портиков, бань и роскошных пиршеств. У людей неопытных слыло это человечностью, между тем как оно-то и было принадлежностью рабства.
22. Третий год походов открыл новые народы и опустошены земли народов до Таа[19] (так называется глубокий залив). Неприятели до того приведены были в ужас, что не дерзнули напасть на войско, хотя оно и должно было бороться со страшными непогодами. Осталось даже время устроить укрепления. Опытные люди замечали, что ни один вождь с большею рассудительностью не пользовался удобствами местности. Ни одно укрепление, устроенное Агриколою, не уступило силе неприятеля и не оставлено гарнизоном, вынужденным бежать. Вылазки были частые потому, что на случай продолжительной осады они снабжались годовыми запасами. Таким образом зима проведена безо всяких тревог, каждый оберегал сам себя, неприятель видел тщету своих усилий и вследствие этого приходил в отчаяние: они обыкновенно вознаграждали себя за летние уроны зимними набегами, а теперь были теснимы все равно как летом, так и зимою. И Агрикола никогда не обнаруживал жадности - присваивать себе славу действий, совершенных другими, но и сотник и префект имели в нем неподкупного (беспристрастного) свидетеля их доблести. Некоторые говорили, что он, браня кого-нибудь, выражался слишком резко; ласковый к людям добрым, он не был приятен дурным. Впрочем, раздражение, его было не продолжительно; тайного неудовольствия его и молчания опасаться было нечего. Более честным считал он оскорбить, чем питать ненависть.
23. Четвертое лето прошло в том, чтобы утвердить за собою владение над тем, что завоевано, и если бы потерпели (допустили) доблесть войск и слава римского имени, то в самой Британнии был бы найден предел. Действительно, Клота и Бодотрия[20], заливы моря с разных сторон, вдающиеся очень далеко внутрь земли, отделены только узкою полосою земли. Тут-то и поставлена была охрана из вооруженных отрядов, и весь залив, который ближе к нам находился, в нашей власти, а неприятель как бы отодвинут на другой остров.
24. В пятый год походов, переправясь на судне через проливы, неведомые до того времени народы в неоднократных и вместе счастливых сражениях усмирил и часть Британнии, которая обращена к Гибернии (нынешней Ирландии), занял войсками, более питая надежды, чем ввиду опасений. Гиберния, находясь в середине между Британниею и Испаниею и занимая выгодное и удобное место в Галльском море, послужила бы сильнейшей части империи посредствующим звеном во взаимном обмене нужных и полезных предметов. Пространством она сравнительно с Британниею меньше, а острова нашего моря превосходит. Почва, климат, образ жизни населения, его характер - представляют очень мало разницы с Британниею, и самая разница эта не к лучшему. Доступ и пристани сделались известны через торговые сношения и купцов. Агрикола изгнанного домашним возмущением одного из царьков народа принял и, под предлогом дружбы, держал при себе на всякий случай. Я часто слышал от него, что одним легионом и небольшими вспомогательными силами можно было бы завоевать Гибернию. И это принесло бы пользу и по отношению к Британнии, если бы она видела отовсюду только одну римскую вооруженную силу и вольности нигде.
25. Впрочем, Агрикола в то лето, которым начинался шестой год его деятельности здесь, обратил внимание на общины, жившие по ту сторону Бодотрии, вследствие того, что опасался общего восстания всех народов, живущих по ту сторону; он порты исследовал при помощи флота. Содействие его употреблено здесь при походах Агриколою первым. Он сопровождал его с отличным успехом, и таким образом одновременно велись военные действия и на море, и сухим путем, и нередко в одних и тех же лагерях пешие и конные воины смешивались с флотскими, делились запасами и радостью и хвалились друга, перед другом своими подвигами и деяниями. Со свойственною военным людям кичливостью делали они сравнение то обширности лесов и гор, то, вследствие плавания, бедствий от волн и течений; с одной стороны увеличивали они затруднения сухопутного движения и сил неприятеля, с другой опасности Океана. Да и Британцы, - так рассказывали их пленники, - были озадачены видом флота; они видели, что тайны их моря открыты и затем заграждено побежденным последнее прибежище. Народы, населяющие Каледонию, обратились к оружию и собрались массою, с большими приготовлениями, молвою еще преувеличенными, как обыкновенно бывает относительно мало известного, сами перешли к наступлению, напали на укрепления и этим как бы вызовом увеличивали опасения. Под видом благоразумия, люди трусливые советовали отступить за Бодотрию и лучше добровольно очистить край, чем быть из него прогнанными, а между тем узнал Агрикола, что неприятель хочет произвести атаку несколькими колоннами; для того чтобы, при перевесе численности у неприятеля и лучшего знания местности, не быть обойденным, Агрикола и сам разделил войско на три части и двинулся вперед.
'26. Когда это узнал неприятель, то, вдруг изменив план действий, соединясь одною массою, атаковал он ночью девятый легион, как наиболее слабый; среди сна и тревоги истреблены караулы и неприятель ворвался. Уже сражение происходило в самых лагерях, когда Агрикола, узнав от лазутчиков о движении неприятеля и нагнав его по следам, отдает приказание самым быстрым из пехотных и конных воинов броситься на тыл сражающихся, а потом всем испустить крики, - и значки засверкали при свете начинавшейся зари. Британцы пришли в ужас, видя беду с двух сторон, а Римляне ободрились; обеспеченные относительно безопасности, они уже сражались за славу. Даже сами сделали вылазку, и в самых теснинах ворот произошло жестокое сражение; наконец неприятель сбит. И то и другое войско усиливались друг перед другом: одно подать помощь, другое показать, будто бы оно в ней не нуждалось. Если бы болота и леса не прикрыли беглецов, то эту победу можно было бы считать окончательною.
27. Войско возгордилось своею собственною твердостью, обнаруженною в этом деле, и приобретенною в нем славою: "их доблести нет ничего недоступного: нужно проникнуть в Каледонию и найти наконец предел Британнии последовательным рядом сражений", - так толковали они между собою. И они, еще недавно осторожные и благоразумные, после удачи сделались готовыми на все и порядочными хвастунами. Несправедлива эта сторона военного дела: на то, что удавалось, все изъявляли притязание, а неудачи приписывались одному. - Между тем Британцы приписывали успех Римлян не мужеству их, но искусству и обстоятельствам, нисколько не теряли самонадеянности, вооружали молодых людей, жен и детей переносили в места безопасные и на сходках священными обрядами скрепляли между собою союз. Таким образом обе стороны разошлись - и та и другая в состоянии раздражения.
28. В то же лето когорта Узипиев, набранная в Германии и переправленная в Британнию, решилась на дело великое и достойное памяти. Убив сотника и воинов, которые для обучения дисциплины были распределены по их рядам и должны были управлять ими и служить им примером, сели на три легких (либурнских) судна, принудив к тому и кормчих. Под управлением одного из них, - два навлекли на себя подозрение и вследствие этого убиты, - плыли вдоль берега, служа предметом удивления, так как слух об их преступлении еще не распространился. Потом, бросаемые туда и сюда волнами, имели они много схваток с Британцами, защищавшими свою собственность, но раз были победителями, иногда и поражаемы и дошли до такой крайности, что вынуждены были употребить в пищу из среды своей сначала более слабых, а потом по жребию. Таким образом оплыли они кругом Британнию и, по неуменью управлять, утратив суда, сочтены были за морских разбойников и перехвачены сначала Свевами, а потом Фризиями. Некоторые из них, проданные торговым людям, переходя из рук в руки куплею, пришли и на наш берег, где возбудили любопытство рассказом о том, что с ними было. В начале лета Агрикола понес удар в своем семействе: он потерял сына, родившегося за год перед тем. Случай этот перенес он - и не величаясь, как многие из людей твердых, и без слез и рыданий, свойственных женщинам; в горе утешением и развлечением служила ему война.
29. А потом, послав вперед флот, который, произведя опустошения и грабежи во многих местах, распространил великий и неопределенный страх, с легким войском, к которому присоединил он людей самых храбрых и испытанных долговременным спокойствием, он достиг горы Грампия, уже занятой неприятелем. Между тем Британцы, нисколько не сломленные исходом прежней битвы, ожидая или отмщения иди рабства, научась наконец опытом необходимости - общую опасность отражать единодушно, через посольства и союзные договоры вызвали силы всех племен. Уже видно было более тридцати тысяч вооруженных воинов и еще подходили отовсюду молодые люди и старики еще свежие и здоровые, отличившиеся на войне и сюда принесшие заслуженные ими почетные отличия. Вождей было много, но изо всех отличался в особенности доблестью и знатностью рода один, именем Калгак. Он перед собравшимися толпами, требовавшими сражения, говорят, высказался таким образом:
30. "Каждый раз, когда я смотрю на причины войны и наше крайнее положение, рождается во мне уверенность, что нынешний день и единодушное ваше согласие будут началом свободы для всей Британнии. До сих пор все мы еще уцелели от рабства, а между тем не остается уже более земель, да и самое море уже не безопасно: везде грозит флот Римский. Таким образом война и оружие, которыми храбрые снискивают честь, и для трусов всего безопаснее. Предшествовавшие битвы, в которых против Римлян с разнообразным исходом мы боролись, оставляли и надежды и средства помощи в наших руках. Можно сказать, цвет и сила всей Британнии, находясь в самой глубине её, не видели мы берегов, где царствует рабство, и самые глаза наши не были оскорблены видом повелителей и никаких отношений к ним не имели. Мы, живя вольные на краю земли, находили себе до сих пор защиту в самом отдалении и этом заливе. А теперь уже доступен крайний предел Британнии и все, что до сих пор оставалось неизвестным, делается предметом похвальбы. Но далее нет уже жителей, одни лишь волны и скалы, а Римляне еще враждебнее их. Тщетно старались бы мы уклониться от их надменности покорностью и смирением. Захватив весь обитаемый шар земной, они, когда им, грабителям, недостало уже земель, самое море расследывают. Если враг богат, то ими руководят жадность, если же беден, то честолюбие. До сих пор не насытил их ни Восток, ни Запад. Одним им одинаково желательны и богатства, и нищета. Отнимать, убивать, похищать - они называют лживым именем власти, а где они водворят пустыню, то там царствует по их мнению мир.
31. Сама природа захотела, чтобы каждому не было ничего дороже детей и родных; их, для рабства в другом месте, похищают наборы; жены и сестры, хотя бы они и избежали вражеских страстей, оскверняются именем друзей и приятелей. Имущества и состояния истощают данями; хлеб весь идет на их продовольствие. Руки и силы телесные истощают они в расчистках лесов и болот среди побоев и поруганий. Рожденные служить, рабы, раз они куплены, получают пищу от самих господ, а Британния рабство свое ежедневно покупает, ежедневно сама себя питает. И как в прислуге новое лицо делается предметом насмешек своих сотоварищей рабства, так при этом старинном уже рабском состоянии земного шара, мы, как последние и достойные презрения, влечемся на гибель. Нет у нас ни плодородных полей, ни рудников, ни пристаней, для разработки которых нас бы беречь. Мужество и смелость покоренных неприятны повелителям; отдаление и отдельное, удаленное положение чем безопаснее, тем подозрительнее. Таким образом, с исчезновением надежды на прощение, ободритесь духом, как те, кому всего, дороже безопасность, так и те, кому - слава. Тринобанты, под предводительством женщины, сожгли колонию, взяли приступом лагерь, и если бы самая удача не породила беспечности, могли бы свергнуть иго; а мы, не тронутые и не укрощенные и свободно не теперь лишь только воспользоваться готовые, при первой встрече не покажем ли тотчас, каких себе людей приберегла Каледония. Не думаете ли вы, что Римляне в войне имеют такое же мужество, какую необузданность в мирное время?
32. Нашими раздорами и несогласиями Римляне стяжали славу, и недостатки (слабые стороны) неприятеля обращают в славу своего войска. Оно, будучи стянуто из самых различных народов, при счастливом ходе дел еще держится, но при несчастном распадается. Неужели вы думаете, что Галлы и Германцы и, стыдно сказать, так много Британцев, хотя они и проливают кровь свою за чужое владычество, но сохраня долее чувства врагов, чем рабов, служат Римлянам из чувств верности и расположения? Робость и страх - плохие ручательства привязанности; как только перестает висеть гроза над головою, те, что перестали бояться, начинают ненавидеть. Все побуждения победы - за нас. Римлян мужество не воспламеняют их жены; в случае бегства не ждут их родители с упреками; у большинства их или вовсе нет отечества или оно далеко отсюда. Незначительные числом, смущенные незнанием, озираются они робко на самое небо, море и леса, на все предметы им чуждые и незнакомые; их, как бы запертых и связанных, боги нам предали. Не приходите в ужас от внешнего вида, от суетного блеска золота и серебра; все это и не защитит, и ран не нанесет. Среди самого боевого строя неприятелей найдем себе содействие. Британцы узнают, что наше дело есть и их общее. И Галлы припомнят свою прежнюю вольность. Оставят Римлян и прочие Германцы, как недавно оставили их Узипии. А кроме опасаться нечего: укрепления опустелые, колонии стариков, среди дурно повинующихся и несправедливо повелевающих города в состоянии раздражения и смут. Вот вождь, войско. Там - дани, работы в рудниках и прочие наказания порабощенных; подпасть ли им навсегда, или немедленно отмстить за себя - решится на этом поле. А вследствие этого, идя на битву, думайте и о предках ваших, и о потомках".
'33. Эта речь встречена была дружным пением, по обычаю дикарей, ропотом и дикими криками; стали собираться толпами, засверкаю оружие и самые смелые стали бросаться вперед. Оба войска устраивались в боевой порядок. Тут Агрикола к войску, хотя оно было в самом веселом расположении и с трудом только могло быть сдерживаемо внутри окопов, обратился с увещаниями и говорил так: "вот уже восьмой год, сотоварищи, как мужеством и счастьем государства Римского, верностью и трудами вашими побеждена Британния. Столько походов, столько сражений, - где нужно было и мужество против врагов, и терпение и труды; приходилось на каждом почти шагу бороться с самою природою. Ни мне не приходилось сожалеть о том, что я вас имею воинами, - ни вам, что вы меня начальником. Таким образом вышли мы: я - за пределы прежних легатов, вы - войск до вас бывших, и достигли мы конца Британнии не слухом только и по известиям других, но лагерями и оружием мы его держим. Мы открыли и завоевали Британнию. Я часто в походе, когда вас утомляли болота, - горы и реки, слышал голоса наиболее смелых из вас: "когда-то встретим мы неприятеля; будем ли иметь возможность с ним сразиться?" Вышли враги, выгнанные из своих убежищ. Теперь ваше желание сбылось, мужество может иметь применение; победителям все будет хорошо, а против побежденных обратится все. И если теперь, когда вы лицом к лицу с неприятелем, почетно и хорошо для вас, что вы совершили такой дальний переход, прошли леса, переправились через пучины водные, - так для беглецов все это теперь самое благоприятное обратится на гибель. Мы не обладаем ни таким знанием местности, как неприятель, ни не имеем такого, как он, удобного снабжения припасами. Для нас все лишь в руках и оружии. Что касается собственно до меня, уже давно решено, что ни вождь, ни войско, обрати тыл, не могут быть безопасны. Вследствие этого, честная смерть лучше позорной жизни, а безопасность для нас там же, где и честь. И не без славы было бы пасть там, где кончаются и земля и природа (творение).
34. Если бы против вас стали новые народы и неведомые вам еще бранные силы, то я старался бы подействовать на вас примерами других войск, а теперь припомните ваши собственные славные деяния, спросите ваше собственное зрение. Это те самые люди, которых вы в прошлом году, когда они воровски ночью напали на один легион, прогнали криками. Они изо всех Британцев лучшие в бегстве, и вследствие этого только уцелели до сих пор. Как, когда вы входите в дебри и леса, самые смелые животные бросаются вам на встречу, а более слабые и робкие бегут, заслышав самый шум, так лучшие из Британцев давно уже пали; остались только недеятельные и трусы и до них-то наконец вы добрались. Не бороться вышли они, но захвачены. Доведенные до крайности, не имея более никуда исхода, они в величайшем страхе цепенеют на занятых ими местах, и тут- то вы одержите прекрасную и замечательную победу. Покончите с походами, приложите к пятидесяти годам один великий день. Вы докажете отечеству, что никогда не нужно приписывать войску ни промедления войны, ни причины возмущений".
35. Еще говорил Агрикола, а воины чуть сдерживали выражения своего усердия, и когда он окончил, то последовал взрыв общего воодушевления. Тотчас разбежались воины за оружием. Воинов, возбужденных и стремившихся к битве, Агрикола устроил в боевом порядке так, что вспомогательным пешим войском, состоявшим из восьми тысяч воинов, укрепил центр, а три тысячи всадников распределил по флангам. Легионы стояли перед валом; им громадная честь победы, если бы её добились без пролития римской крови, и в них твердый оплот в случае поражения вспомогательных (союзных) войск. Ряды Британцев, на показ и для внушения ужаса, на возвышенном месте устроились так, что первые стояли на ровном месте, остальные же поднимались сплошною массою на горной покатости. Середину поля наполняли разъездами, топотом и гулом воины на колесницах и конях. Тут Агрикола, видя перевес численности неприятеля и опасаясь, как бы он не напал одновременно и с фронта и с флангов, растянул ряды, хотя вследствие этого боевая линия сделалась гораздо длиннее; очень многие советовали - привести легионы, но он, более склонный на успех и скрепясь на случай несчастья, отпустил коня и пеший стал впереди знамен.
36. При первой встрече бой начался издали. С большим упорством и вместе искусством Британцы своими огромными мечами и небольшими щитами отбивали дротики наших или уклонялись от них, а сами осыпали наших градом стрел, пока Агрикола не убедил три когорты Батавов и две Тунгров завязать бой рукопашный мечами. Они, находясь давно на службе, приобрели в том опытность, а для неприятеля не совсем ловко было сражаться вблизи при его маленьких щитах и огромных мечах. Мечи Британцев, без острия, не выдерживали ударов оружия, и не в состоянии были они выносить бой на ровном месте. А когда Батавы стали осыпать неприятелей ударами, теснили их щитами, поражали в лицо и, поразив находившихся на ровном месте, стали подниматься в гору, остальные когорты, увлеченные порывом соревнования, начали избивать ближайших к ним неприятелей. Торопясь к победе, они очень многих оставляли и полумертвыми, и вовсе не тронутыми. Между тем толпы неприятельской конницы обратились в бегство, а сражавшиеся с колесниц замешались в пехоту. Сначала было произвели они впечатление ужаса, но не могли свободно действовать в густых массах неприятелей при неровной местности. И вовсе не похоже это было на конное дело: с трудом оставаясь так долго стоя, натыкались на трупы лошадей, и нередко блуждали колесницы, которых испуганные кони, без возничего, под влиянием первого испуга, бросались или на встречных, или круто поворачивали в сторону.
37. А те Британцы, которые до сих пор не принимали участия в сражении, занимали вершины холмов и, оставаясь без действия, презирали малочисленность наших, стали мало-помалу сходить вниз и начали обходить в тыл побеждавших. Опасаясь этого-то самого, Агрикола четыре эскадрона конницы, оставленные им ввиду возможных случайностей сражения, выдвинул против напиравших, и чем смелее был их натиск, тем скорее бросились они бежать, встретив неожиданное и упорное сопротивление. Таким образом планы Британцев обратились против них же самих, и эскадроны, по приказанию вождя, оставив фронт сражающихся, напали на боевую линию неприятелей с тылу. Тогда по всем открытым местам открылось замечательное, но и жестокое зрелище: гнались, ранили, брали в плен и их же, когда попадались другие, убивали. Уже неприятели, соответственно характеру каждого, одни толпами бежали перед гораздо малочисленнейшим неприятелем, другие без оружия бросались вперед, отдаваясь на смерть. Повсюду на окровавленной земле валялись - оружие, тела и растерзанные члены. Были и у побежденных проблески и раздражения и мужества. Когда уже они приблизились к лесам, то стали собираться и захватывать передовых из преследовавших, неосторожных и не знавших местности. Если бы Агрикола, поспевавший везде сам, не отдал приказания сильным когортам идти вперед налегке, составляя как бы цепь (в тесных местах конные воины спешась, а где лес пореже, то всадники производили поиски), то излишняя самонадеянность непременно навлекла бы какой-нибудь урон. А когда неприятели увидали, что их преследуют правильно устроенные густые ряды, то бросились бежать и уже не толпами, как прежде, и озираясь друг на друга, но в рассыпную, и избегая друг друга, стремились в места дальние и непроходимые. Конец преследованию положили ночь и утомление. Неприятелей убито до десяти тысяч, а наших пало триста шестьдесят человек и в том числе Авл Аттик, префект когорты, увлеченный в середину неприятелей юношескою горячностью и стремлением необузданного коня.
38. Наступила ночь, приятная для победителей и сознанием победы, и добычею. Британцы скитались туда и сюда, раздавались смешанные крики мужчин и женщин, тащили раненых, звали оставшихся невредимыми, оставляли жилища и в раздражении сами же предавали их огню; выбирали себе места, где спрятаться, и тут же их оставляли; то задумывали общий план действия, то каждый действовал сам за себя. Вид дорогих им предметов то уничтожал последнюю энергию, то, - и это случалось чаще, - возбуждал их к гневу. Довольно верно, что некоторые предали смерти жен и детей, как бы из сострадания к ним. Наступивший затем день обнаружил все громадные последствия победы: везде глубокое молчание, на горах нигде ни одного человека, вдали дымились жилища; разъезды никого не встречали. Они, будучи разосланы во все стороны, видели только следы беспорядочного бегства, и убедились, что нигде неприятели не стараются собираться толпами. Лето уже проходило и действовать малыми отрядами было невозможно, а потому Агрикола отвел войско в земли Горестов. Тут он принял заложников и начальнику флота отдал приказание оплыть кругом Британнии; на это даны ему силы достаточные, и страх должен был ему предшествовать; а сам с пехотою и конницею шел медленно, для того, чтобы самою продолжительностью перехода навести ужас на умы народов, новых еще в деле повиновения, и затем расположил войска по зимним квартирам. И флот воспользовался благоприятными погодою и молвою, достиг Трутулензского порта и, обследовав весь ближайший берег Британнии, вернулся.
39. Этот ряд событий, хотя Агрикола в своих письмах нисколько не старался возвеличить пышными выражениями, Домицианом принят был согласно с его характером: на лице выражалась радость, а в душе было беспокойство. Не мог он не сознавать, что предметом одного лишь посмеяния был мнимый его триумф над Германиею, когда за деньги куплены рабы, и их одежду и волосы убрали как бы пленных. А тут была действительная и великая победа, - столько тысяч неприятелей истреблено, - и приобрела она громадную славу. В высшей степени опасным для себя считал Домициан то, что имя частного человека стали ставить выше государева; напрасно же подавлена деятельность форума (общественная) и осуждено на молчание всякое честное проявление умственной деятельности, если военную славу стяжал себе другой. Все прочее, конечно, легче скрыть, но качество хорошего вождя составляют по преимуществу (и качества) императора. Такие тревоги не давали ему (Домициану) покоя и, пресытясь ими достаточно в одиночестве, любовь к которому обнаруживала его свирепый характер, он счел за лучшее на этот раз припрятать ненависть, пока не ослабеют и хвалебные толки (об Агриколе), и расположение к нему войска, так как еще в то время Агрикола управлял Британниею.
40. А потому-то Домициан, в самых почетных выражениях, повелел сенату - определить Агриколе украшения триумфальные и почесть изображения, лаврами увенчанного, и вообще все, что дается за триумф. Кроме того старался он дать понять, что Агриколе провинциею дана будет Сирия, в то время вакантная, вследствие смерти Атилия Руфа, бывшего консула, и обыкновенно предоставляемая людям особенно отличившимся. Очень многие были того убеждения, что к Агриколе послан был отпущенник из числа служивших по самым тайным поручениям с запискою, в которой ему (Агриколе) назначаема была Сирия. Отпущеннику приказано было передать эту записку, если Агрикола будет в Британнии. Отпущенник, встретив Агриколу в самом проливе Океана, даже не постарался видеться с ним и вернулся к Домициану. Может - быть все это была и правда, а может быть сложено (придумано) согласно с характером этого государя. Между тем Агрикола передал своему преемнику провинцию спокойною и безопасною; а чтобы въезд его не обратил на себя внимания множеством любопытных и желавших его встретить, он уклонился от усердия друзей и ночью вошел в город (Рим), и прямо во дворец, - так ему было приказано. Он встречен сухим поцелуем и ни малейшим приветом на словах; замешался в толпу рабствовавших. Но чтобы свои военные заслуги, тяжкие среди людей праздных, заставить забыть другими качествами, он посвятил себя вполне спокойствию и бездействию; образ жизни вел самый скромный, был обходителен и ласков со всеми, ходил сопровождаемый только одним или двумя друзьями. Так что очень многие, привыкшие делать заключение о важности и значении людей по их пышной обстановке, видя простоту обращения Агриколы, оставались в недоумении относительно его славы и только немногие его понимали.
41. Не раз уже в течении этого времени Агрикола был заочно обвинен перед Домицианом и также заочно и оправдан. Опасностью грозила ему не какая-либо вина с его стороны или жалобы кого-либо им обиженного, но ненависть государя ко всем добрым качествам, его слава и худший род врагов - именно те, которые его хвалили. Наступило такое время жизни общественной, что имя Агриколы не могло оставаться в бездействии: столько войск, утраченных в Мезии и Дакии, Германии и Паннонии, - утраченных вследствие самонадеянности или неспособности вождей; столько военных людей и с таким количеством когорт побеждены и взяты в плен, и уже не о пограничной черте империи и о береге, но о зимних квартирах легионов и нашем владычестве возникало сомнение. Таким образом, когда урон следовал за уроном, и целый год ознаменован был поражениями и печальными происшествиями, голос народа требовал вождем Агриколу. Все делали сравнения его энергии, твердости, испытанных на войне способностей с недеятельностью и робостью прочих. Довольно верно, что такие разговоры коснулись и слуха Домицианова, так как лучшие из отпущенников из расположения и верности, а самые дурные из зависти и зложелательства подстрекали государя, склонного принимать более дурную сторону. Так Агриколу вместе и его отличные качества, и недостатки других самою славою вели на скорую гибель.
42. Наступил уже год, в который должен был быть брошен жребий о проконсульстве Азии и Африки. Только что перед тем убит Цивика, и не было недостатка Агриколе в предостережении и Домициану в примере. Некоторые личности, знавшие образ мыслей государя, явились и сами спрашивали Агриколу, отправится ли он в провинцию; при этом они сначала, действуя скрытнее, хвалили спокойствие и бездействие, потом предлагали свое содействие к тому, чтобы его извинения были приняты. Наконец, уже не скрываясь, убеждениями и угрозами привлекли его к Домициану. Тот, готовый к притворству, принял на себя надменный вид, выслушал просьбы Агриколы об увольнении и, изъявив свое согласие, допустил даже себя благодарить; не устыдился он столь ненавистного (будто бы) благодеяния. Денежную выдачу, которую обыкновенно предлагали проконсулам и которую сам Домициан предоставил некоторым, Агриколе не дал; оскорбился ли он, что тот не просил, а может - быть посовестился того, как бы не показать, будто бы он купил то, чего дать не хотел. Свойственно человеческой природе ненавидеть тех, кого мы оскорбили, а Домициана характер легко отдавался раздражению, и чем сдержаннее было оно, тем неумолимее. Умеренность и благоразумие Агриколы его смягчали. Не бросал он смелого вызова славе и судьбе дерзостью и суетным тщеславием. Пусть знают те, которым в обычае удивляться только недозволенному, что великие люди могут быть и при дурных государях. Послушание и скромность, если только сопровождаются деятельностью и энергиею, могут доставить такую же славу, какую другие старались снискать мерами крутыми и погибли, оставив по себе впечатление, но без всякой пользы для отечества (для дела общественного).
43. Конец жизни Агриколы был нам плачевен, друзьям его печален, и даже чужестранцы и незнакомые были им озабочены. Толпы народа, людей праздных, не занятых (собственно: ходивших туда и сюда) приходили к дому; только и разговору было по площадям и кружкам, и никто, услыхав о кончине Агриколы, не радовался и не забыл о нем тотчас же. Сожаление о нем увеличивалось вследствие сильно распространившегося слуха, будто бы он погиб жертвою яда. Я не дерзну об этом ничего утверждать за верное; впрочем во все время болезни Агриколы чаще, чем в обычае государей, осведомлялся Домициан о нем через посланных; приходили главнейшие из отпущенников и самые доверенные (Домициана) из докторов: от заботливости ли это происходило, или от подозрительности? Достоверно то, что в день самой смерти, через нарочно расставленных курьеров (собственно: бегунов), давали знать Домициану о переменах в состоянии здоровья уже отходившего Агриколы. Никто не мог поверить, чтобы Домициану грустно было о том, о чем известие он так спешил получить. Впрочем, он придал и лицу и всей наружности вид печали, уже обеспеченный в чувствах ненависти. Ему легче было скрыть радость, чем опасения. Довольно верно известно и то, что Домициан, прочитав духовное завещание Агриколы, где тот написал его сонаследником отличной жены и нежно любившей дочери, радовался как почетному о себе отзыву. До того ослеплен и развращен был ум его постоянною лестью, что не знал он, что добрый отец не напишет по себе наследником государя иначе, как самого дурного.
44. Агрикола родился в Июньские иды (13-го июня) в третье консульство Кая Цезаря, а умер на 56 году от роду, в десятый день календ Сентябрских (23 августа), в консульство Коллеги и Приска. Если потомство хочет иметь понятие о его наружности, то она была скорее прилична, чем величественна; в лице ничего робкого, но в избытке выражалось добродушие. С первого виду легко поверил бы, что видишь перед собою доброго человека, и охотно, что великого. Он, хотя и похищен в середине зрелого возраста, относительно славы прожил самую продолжительную жизнь. Он исполнил, истинное назначение доброго человека, которое заключается в добродетелях, получил отличия консульства и триумфа, - что же ему придать было бы в состоянии счастье? Чрезмерных богатств у него не было, а имел он состояние достаточное. Так как он оставил в живых и жену и дочь, то его можно считать даже благополучным. Он ушел от будущего с достоинством своим нисколько не тронутым, со славою цветущею, оставив и друзей и родных невредимыми. И если он, как бы прозирая в будущее, в откровенных со мною беседах призывал задушевными мыслями (обетами) - дожить до этого светлого и благополучного времени и видеть государем Траяна, то, с другой стороны, раннею кончиною своею вынес он великое утешение, что избег того последнего времени, когда Домициан уже не с промежутками и роздыхами времени, но к ряду и как бы одним ударом губил общественный строй.
45. Агрикола не видел, как сенат окружили и заперли вооруженною силою, - не видел, как в одном и том же побоище погибло столько бывших консулов, - не видел ссылок и бегства знатнейших женщин. Еще одною только победою сделался известен Кар Метий[21], мнения Мессалина[22] еще зрели в замке Албанском и Масса Бебий[23] уже был подсудимым. Вслед за тем наши руки повели Гельвидия[24] в тюрьму; мы видели Маврикия и Рустика[25] гибель; нас Сенецио оросил своею невинною кровью[26]. Нерон уклонялся от таких зрелищ, отдавал приказания на преступления, но сам не был их зрителем. При Домициане же бедствие приняло злейший характер, - нужно было и смотреть, и самому себя выставлять на показ; список вели даже нашим вздохам. Для того, чтобы столько человеческих лиц покрылись смертною бледностью, достаточно было этого зверского лица и краски, которая ограждала его от стыда[27]. А ты, Агрикола, счастлив не только твоею светлою жизнью, но и своевременностью постигшей тебя кончины, и, как утверждают те, которые присутствовали при последних твоих беседах, встретил ты твой жребий с твердостью и охотно, как будто бы хотел за себя оправдать государя[28]. Но и мне и дочери, кроме горести о потере родителя,, увеличивает печаль то, что не пришлось нам ни сидеть при больном, ни ходить за слабевшим, ни насмотреться, ни нацеловаться. Конечно, приняли бы мы от него заветы и внушения, которые навсегда запечатлелись бы в уме нашем. Наша скорбь - это нам нанесенная рана; вследствие столь долговременного нашего отсутствия потеряли мы его прежде окончания четырехлетия. Нет сомнения, что тебе, о лучший из родителей, не было недостатка ни в каком почете, так как при тебе сидела в высшей степени любимая жена; впрочем менее тебя оплакивали и последний свет очей твоих искал чего-то и не находил.
46. Если есть где-либо место теням людей благочестивых; если, как думают мудрецы, великие души не гибнут вместе с телом, то почивай в мире и нас и семейство твое от бессильной тоски и плача женского призови к созерцанию твоих добродетелей, а их ни оплакивать, ни сожалеть не следует. Почтим тебя лучше удивлением, чем временными похвалами, а если найдем в себе достаточно сил, то соревнованием тебе. В этом истинный почет, этим должны выражаться нежные чувства тех, кто ни ближе. Я внушил и жене и дочери - так чтить память отца и мужа, чтобы постоянно припоминать все его действия и слова и держаться твердо более славы и душевного образа, чем телесного. Не вооружаюсь я против изображений из мрамора и меди, но как лица людей, так и снимки с них непрочны и разрушению подвержены; только умственный образ вечен; его-то можешь ты держать и выражать не чуждым материалом и при помощи искусства, но твоими собственными нравами. То из Агриколы, что мы любили, чему удивлялись, остается и останется в душах людей, в вечности времени, в славе событий. Многих из деятелей прошлого, как недостойных славы и известности, покроет забвение; Агрикола же, рассказанный и переданный потомству, сохранится в памяти.


[1] Император Нерва был когда–то консулом и имел уже от роду 64 года, когда после умерщвления Домициана, в 96 году по Р. Хр., сделан императором. Год спустя, когда историк Тацит был консулом, Нерва усыновил Ульпия Траяна, начальствовавшего войсками в Нижней Германии, природного Испанца. В начале 98 года умер Нерва и, получив о том известие в Кельне, Траян там же провозглашен императором.
[2] Форум Юлия — нынешний Фрежюс, в Южной Франции. Агрикола родился в 40 году по Р. Хр.
[3] Прокуратором собственно назывался каждый поверенный, действовавший за отсутствовавшего. Прокураторы Цезаря были собственно должностные лица. Провинции Римской империи делились на собственно императорские и сенатские. И в те и в другие посылаемы были императорские прокураторы: в первых заведовали они вполне всеми доходами и расходами, а в других, где для сбора доходов государственных были особенные чиновники — квесторы, они заведовали казною собственно императорскою, фиском, отдельною от общей государственной. Чем более упрочивалось единодержавие, тем более росли сила и значение этих чиновников и между прокураторами и особенными начальниками провинций — praesides provinciarum — были частые столкновения. Впрочем, уже при первых императорах иногда прокураторов ставили над небольшими провинциями со всеми правами наместников; так и во время распятия Иисуса Христа Иудеей управлял прокуратор Понтий Пилат (Тацита, летопись XV. 44.)
[4] М. Силан был тестем Калигулы и, по рассказу Светония, его зять принудил самому себе перерезать горло.
[5] Массилия, нынешний Марсель. И Цицерон хвалит нравы и обходительность жителей этого города. Pro Flacco. 26.
[6] От слова до слова: он удержал, что всего труднее, в мудрости меру, умеренность. Мудрость — sapientia — здесь употребляется в смысле науки мудрости, т. е. философии. Так Евмений в похвальном слове Константину Великому говорит, что он, Константин, обладал самою трудною наукою господства над собою, не всегда сохраненною самыми великими учителями мудрости. Что всего труднее объективную мудрость делать субъективною, которая выражается умеренностью во всех поступках, Тацитъ это сам доказал на некоторых Философах, о которых он пишет; так Пет Тразеа, Гельвидий Приск и другие, в своей оппозиции против злоупотреблений существовавшего при них порядка вещей, не могли наблюдать меру. Так и Сенека, несмотря на отличные уроки мудрости, изложенные в сочинениях, подличал перед Нероном, нажил себе огромное состояние и вообще вел себя совсем не так, как учил других.
[7] Светоний Павллин управлял Британниею с 59 по 61 г. Сравн. Тац. лет. XIV. 29.
[8] Впрочем, Тацит в летописи XIV, 32, упоминает только об одной колонии Камулодуне (ныне Кольчестер).
[9] Провинция Азия составляла восточную, прибрежную окраину нынешней Малой Азии.
[10] Тацит сам же нам рассказывает лет. XV, 44), что Нерон обобрал золото, принесенное туда в дар триумфаторами и другими лицами после пожара, постигшего Рим в 64 году по P. X., для возобновления города и в особенности для постройки своего золотого дворца. А Светоний рассказывает, что по распоряжению Нерона брали из храмов золотые и серебряные изображения богов и их растапливали. Гальба хотел хоть часть похищенного возвратить храмам.
[11] Слово божественный в отношении к императорам не имело никакого особого значения; оно применялось исключительно к умершим императорам и употреблялось в смысле наших соответствующих выражений: в бозе почивший, покойный.
[12] Патриции–древнейшее римское дворянство; постоянно оно пополнялось и из плебейских фамилий и из возникшего впоследствии всаднического сословия, в особенности в эти времена империи, когда много патрициев погибло в смутах и от жестокости императоров.
[13] Аквитания — часть древней Галлии между Цевеннским горным хребтом, Луарою, Гаронною и морем.
[14] Агрикола вступил в управление Британнией в 78 г. по P. X. и оставил его в 85 году по P. X.
[15] Плавание Римского флота, когда видели Туле, относится к 84 году. Впрочем, еще Вергилий в Георгиках (I, 30) упоминает о Туле, как о самой отдаленной земле. Туле считают нынешнюю Ирландию.
[16] Собственно ленивое море, густое, полагать надобно, вследствие обилия морских трав, водорослей. Один писатель четвертого века уверяет, что море ими покрыто около берегов Альбиона (Британнии); ее так называли от белых меловых или известковатых берегов.
[17] Цезарь два раза, в 55 и 54 гг. до P. X., делал нападение на Британиию.
[18] Дион Кассий рассказывает (XX, 19), что некто Керик, изгнанный Британец, явился к Клавдию и убедил его послать войско в Британнию под начальством того Плавтия, о котором упоминает Тацит в последующей главе. Нападение Римлян последовало в 48 году по Р. Хр., и в том же году Клавдий отправился сам к войску в Британнию, где и пробыл только шестнадцать дней. Еще он ее успел возвратиться в Рим, как сенат дал ему почетный титул Британника, и он перешел на сына, которого Клавдий имел от Мессалины. Географ Мела говорит (III, 6—85): столь долго замкнутую для нас Британнию открывает наконец великий Цезарь. И Тацит здесь утверждает, что завоевание Британнии принадлежит Клавдию, так как Юлий Цезарь видел только окраину ее берегов.
[19] По другому чтению Танаа. Считают, что это ныне Фрейм оф Тей.
[20] Морские заливы, ныне Фрейт оф Клайд и Фрейт оф Форс.
[21] В буквальномъ перевод: еще только одною победою оценивали Кара Метия. Это был один из самых злейших доносчиков.
[22] Мессалин былъ один из исполнителей воли Домициана. Плиний говорит (письмо IV, 24), что это было слепое орудие, которое Домициан направлял против людей благонамеренных. Это был человек зла и кровожадный. Если здесь говорится, что Мессалин гремел своими мнениями в замке Албанском, то это значит, что он довольствовался еще свои злые ковы против людей добра высказывать в присутствии Домициана, любившего жить в Албанском дворце, а не решался еще перенести их в сенат.
[23] Масса Бебий. О нем Тацит, в своих Историч. Записках, IV, 50, говорит как о человеке, враждебно расположенном ко всем людям благомыслящим, и одном из главных орудий злодейств Домициана. Он был прокуратором в Африке; на суд его потребовали Горенний Сенецио и Плиний Младший (смотри его письма, VII, 38) от имени Испанской провинции, которою он управлял, за злоупотребления власти. Из слов Тацита видно, что Масса Бебий не только сам невредимо сошел со скамейки подсудимых, но и имел сам еще возможность сильно вредить.
[24] Гельвидий младший, сын того Гельвидия, о котором говорится выше, во второй главе. Он, по рассказу Светония, был казнен Домицианом за то, что он, Домициан, в комедии Гельвидия «Парис и Энонс» думал видеть намек на семейную историю его с женою. Домиция, жена Домициана, променяла его на актера и была отвержена им, но потом опять принята, точно также как и Парис, отвергнув Энону, увез Елену, Менелаеву жену.
[25] Маврикий и Рустик — два брата: первый сослан Домицианом, а второй казнен (смотри Агриколы гл.2). Это место мы перевели просто наобум; в тексте тут бессмыслица. Три разных чтения: nos M. R. Visus и т. д., nos М. R. q. divisimns, nos М. R. q. divisus — все одно другого нелепее, да и вообще в Агрикол Тацит местами вовсе неудобопонятен своею излишнею краткостью и сжатостью выражений, а может быть и текст испорченъ.
[26] Геренний Сенецио умерщвлен Домицианом в 93 г. по Р. Хр. за то, что он написал похвальное слово Гельвидию Приску.
[27] Тацит (Истор. Записки, книга IV, глава 40) говорит о Домициане, в то время еще очень молодом, что он беспрестанно краснел и, по незнанию его истинных свойств, считали эту краску знаком скромности. Тут Тацит говорит без сомнения о краске раздражения, которая вступала в лицо Домициану, когда он сердился.
[28] Крайне непонятное место, а в буквальном переводе вовсе выйдет бессмыслица; вот он: «как будто бы ты долею мужа даровал невинность государю». Предполагать, что Агрикола хотел доставить Домициану удовольствие своею смертью, не делает чести Тациту и не соответствует его портрету Агриколы.