<459> «Давай же, что будет началом рассказов?», как, друг Тимократ, поинтересовался комедиограф Кефисодор. Ибо мы собрались рано, горя нетерпением заняться беседой о чашах, и пока гости еще садились и прежде, чем разговор начался, Ульпиан взял слово: «За столом Адраста, мужи друзья, знатные обедают сидя, но Полиид, принося жертвы на дороге, остановил и усадил на траву проходящего мимо Петеоса, потом наломал зеленых веток вместо стола и положил перед Петеосом жертвенное мясо. <460> Еще Автолик пришел однажды в «богатую землю Итаки», и кормилица (прислуживала ему), когда он сидел, конечно, ибо тогдашние люди обедали только сидя; поэт говорит: «Нашел Одиссея он, внука от дщери, младенцем; когда же окончился ужин, тогда Эвриклея дитя положила ему на колени», то есть положила на колени, а не поставила возле коленей. Однако, не будем тратить время попусту и возляжем, ибо я хочу, чтобы Плутарх рассказал нам о чашах, как он обещал, и выпил потом за здравие всех нас из наполненных до краев киликов.
Первое упоминание слова ποτήρια (чаши), насколько мне известно, встречается у поэта с Аморга, у Семонида, который говорит в «Ямбах»: «Убрал со стола он, где чаши …» И автор «Алкмеонида» также говорит:
«Он мертвых рассадил на ложах из соломы, постелив
ее на землю, и пред трупами поставил щедрый пир и
чаши, головы же им он увенчал венком».
Чаши эти (ποτήρια) ведут свое название от процесса попойки (πόσις), равно как и от слова έκπωμα (чаша), употребляемого аттицистами, ибо они говорят υδροποτειν (пить воду) и οινοποτειν (пить вино), как Аристофан во «Всадниках»: «Олух дракон, пьющий кровь, его клювом ухвачен», и там же: «Чашей Бакид упивался чрезмерно». И Ферекрат в «Тирании»: «Тысяч сильнее одна эта чаша». Анакреонт: «Я стал винопийцей». Причастие οινοποτάζων (хлебающий вино) встречается также у Поэта <в Илиаде, где Аполлон дразнит Энея>. И Сапфо во второй книге сказала: «множество чаш без числа и немало из кости слоновой». И Алкей: «Ты пьешь из чаши, сидя с Диноменом рядом». В Ахайе в окрестностях Анфии. почитается «чашеносица» Деметра, как пишет во второй книге «Ахейской истории» Автократ. Но еще один вопрос я считаю достойным вашего внимания, прежде чем мы приступим к перечислению чаш, которыми забит вот этот буфет (или киликейон) — именно так называет ящик, к котором хранятся чаши (килики), Аристофан в «Земледельцах»: «Спереди тканью покрыт как буфет он». Буфет встречается и у Анаксандрида в «Медовом лотосе». Эвбул в «Леде»: «Как будто кто, свершая возлиянье, в буфете учинил погром». И в «Арфистке»: «Он также изобрел для нас буфет». И в «Семеле», или «Дионисе»:
«Гермес, сын Майи каменный, к которому
с дарами подойдем, когда стоит в буфете
он, начищенный до блеска …»
Кратин Младший в «Хироне»:
«Спустя немало лет вернулся я домой
из вражеской земли; поскольку трудно
мне найти родных, и фратрию, и дем,
я запишусь в буфет. Он Зевс домашний
мой и брат, ему плачу я подать».
<461> Так вот, я считаю стоящим разобраться, пили ли древние из больших чаш. Ибо Дикеарх Мессенский, ученик Аристотеля, говорит в книге «Об Алкее», что они пользовались только маленькими чашами и пили вино, смешанное с большим количеством воды. Хамелеонт Гераклейский в сочинении «О пьянстве» говорит, если я помню его слова: «Если те, кто наслаждается властью и богатством, предпочитают пьянство, в этом нет ничего удивительного. Не имея возможности удовольствовать себя чем–нибудь другим получше или не обладая твердостью, они, естественно, находят убежище в вине. Вот почему обширные размеры чаш вошли в моду у владык. Однако, эллины заимствовали этот обычай не от древности, но восприняли его недавно, от варваров. Ибо последние, лишенные всякой культуры, заливаются морем вина и объедаются разнообразной пищей. Впрочем, в эллинских местностях мы не обнаружили чаш слишком большой величины, ни представленных в искусстве, ни описанных в поэмах более ранних времен, если не считать посвященных героическому бытию. Ведь так называемый ритон предназначали исключительно героям. Кое–кто, по–видимому, будет этим озадачен, если не пояснить, что этот обычай был введен по той причине, что полубогам свойственно мгновенно распаляться гневом. Ибо люди считают героев драчунами, готовыми раздавать удары, и больше ночью, чем днем. Поэтому, чтобы герои казались грубиянами не в силу врожденного характера, но по причине пьянства, художники изображают их пьющими из огромных чаш. И, по–моему, правы те, кто называет большую чашу «серебряным колодцем». Из всего этого понятно, что Хамелеонту неизвестно, что кубок, подаваемый Одиссеем циклопу у Гомера, не может быть маленьким. Иначе великан не опьянел бы совершенно лишь от трех порций. Отсюда чаши наверняка были вместимыми даже в те времена, если кто–то не выставит причиной крепость вина (которую сам Гомер не скрывал), или необычное воздействие напитка на циклопа, который прежде пил одно молоко. Или, может быть, чаша, если она действительно была большая, являлась варварского происхождения и была захвачена как добыча у киконов. А что мы можем сказать о Несторовой чаше, которую юноша едва передвигал, «но Нестор, хоть старец, поднял без усилий». Об этом пусть Плутарх также просветит нас, так что пора нам возлечь».
Когда мы возлегли, Плутарх сказал: «Как говорит поэт Пратин Флиунтский: «Пашню оставь, лучше поле ищи, незнакомое с плугом», я собираюсь провести беседу о чашах, хотя и не отношусь к числу киликранов, о которых комедиограф Гермипп говорит, насмехаясь, в «Ямбах»: «Путь продолжая, пришел в киликранов я грубую землю и там Гераклею узрел, процветающий город». Под гераклейцами здесь подразумеваются те, которые живут у подошвы Эты согласно Никандру из Фиатиры; он утверждает, что они получили свое название от некоего Килика, родом лидийца, одного из тех, кто сопровождал в походах Геракла. <462> Киликраны упоминаются также Скифином Теосским в «Историй» так: «Геракл захватил и убил Эврита и его сына, требовавших дань с эвбейцев. Он также истребил киликранов, живших грабежом и построил там Гераклею, называемую ныне Трахинской». А Полемон в первой книге «Обращения к Адею и Антигону» говорит: «Что касается Гераклеи под Этой и Трахина, то одни из их обитателей — киликраны, пришедшие с Гераклом из Лидии, а другие — афаманы, места же продолжают именоваться от обоих, но гераклейцы, считая афаманов чужаками, не принимают их в политию, хотя и живут с ними. Киликраны называются так потому, что на плечах у них выжжены изображения киликов.
Известно мне также, что Гелланик в «Названиях народов» говорит, что некоторые из номадов в Ливии не имеют ничего, кроме килика, ножа и кувшина с водой, и что дома их, воздвигнутые из златоцвета, совсем малы, но все же отбрасывают тень, и эти кочевники повсюду таскают их с собой. Многим известно также одно место в Иллирии, называемое Килики, рядом с которым находится гробница Кадма и Гармонии, как пишет в двадцать второй книге «Историй» Филарх. А Полемон в книге «О Морихе» говорит, что в Сиракузах на самой окраине острова, близ святилища Олимпийской Геи и за городской стеной находится алтарь, и отплывающие оттуда в море берут на корабль килик, который они имеют при себе до тех пор, пока не пропадет из виду щит на вершине храма Афины; потом они бросают глиняный килик в пучину, положив в него цветы, медовые соты, комья ладана и вместе с ними прочие благовония».
Впрочем, я и сам вижу, что ваш симпосий, как и пир, описанный Ксенофаном Колофонским, полон всякой услады:
«Выметен пол, гости руки умыли, и килики также блестят.
И один на чело возлагает пришедшим венки, а другой
подает благовонье в фиале. И радости полон стоящий
кратер, и готово вино, от него ты откажешься вряд ли,
в кувшинах оно, очень сладкое, пахнет букетом. И ладан
лежит посреди с ароматом священным, еще здесь вода — и
прохладна она, и свежа, и прозрачна. Рыжие тут же хлеба,
стол согнулся под тяжестью сыра и меда. Алтарь, находящийся
в центре, завален цветами, царят в доме пенье, веселье и
пляски. Но добрым мужам надлежит сперва бога воспеть
при посредстве речей благочинных и чистых словес. Совершив
возлиянья, им должно молитву воздать, чтобы сила была
поступать справедливо и чтоб не грешить, выпивая помногу,
но столько, сколь вынесут ноги, как время придет возвращаться
домой, и не стар коли ты, так и сам доберешься без слуг.
Достохвален и тот, кто и выпив, являет хорошие мысли, все
помнит и чтит добродетель усердно. Не мудро петь битвы
титанов, гигантов, кентавров (то вымыслы прежних времен),
иль жестокие распри, от коих нет пользы; к богам уваженье
питать постоянно — вот благо».
<463> И приятный Анакреонт говорит:
«Люблю не того я, кто, выпив вина чересчур,
о вражде говорит и о горестной битве, люблю
я того, кто смешавши дары распрекрасные
Муз и Киприды, приятен всегда и наполнен весельем».
И Ион Хиосский говорит:
«Здравствует пусть он, владыка, отец и спаситель!
Пускай виночерпии–слуги смешают кратер нам из
сребряных кружек, другой же, держащий златой
охладитель, поставит пусть на пол его. И почтим
возлиянием свято Геракла с Алкменой и Прокла с
Персидой, начавши от Зевса, и выпьем давай и давай
забавляться, и песни пусть будут звучать хоть всю ночь.
И пусть каждый танцует и с радостью дружбу заводит.
А если прекрасная дева на ложе тебя ожидает, то выпить
ты должен славнее всех прочих».
Так называемые Семь мудрецов также составили для самих себя застольные разговоры. «Ибо вино утешает даже старческое уныние», говорит Феофраст в сочинении «О пьянстве».
По этой причине, когда и мы сходимся ради этих дионисических бесед,
«никто, коль он разум имеет, в упрек нам не скажет,
что мы вредим ближним. Неведомо разве тебе, что
мы то, что проводим, и жизнью зовем — только имя
одно и прикраса судьбы? Пусть осудят меня иль похвалят
сужденье мое, я скажу не таясь: все деянья людские
безумны вообще, и пока дышим мы, жизнь для нас лишь
пикник и как праздник пред смертью и мраком; мы срок
отбываем, взирая на свет. Только тот, кто смеется и пьет
постоянно и прочно привязан к Киприде, свободен и
счастлив и, празднество справив, уходит»,
по словам Алексида в «Тарентинцах». И прекрасная Сапфо говорит: «Приди, Афродита, и нежно, из чаш золотых ты нектар перемешанный нам для веселья налей» - налей для этих вот моих и твоих друзей.
В ответ же хулителям следует возразить, что в различных городах пьют по–особому, как утверждает Критий в «Лакедемонской политии» «Хиосцы и фасосцы пьют за здравие по кругу слева направо из огромных киликов, афиняне — по кругу слева направо из маленьких киликов, тогда как фессалийцы выпивают за здравие из больших чаш и в любом желаемом порядке. Но лакедемоняне пьют каждый из собственной чаши <не пуская по кругу>, и раб–виночерпий наполняет ее снова после выпивки». <464> Обычай пить слева направо упоминается и Анаксандридом в «Поселянах» так:
«И как же пить нам то, что приготовил ты теперь? скажи. Б. Как пить? Как хочешь, так и пей. А. Про «слева и направо» говоришь, отец? Б. Про «слева и направо»? Аполлон! как будто кто–то умер!»
Нам следует извиниться за глиняные чаши. Ибо Ктесий говорит, что «у персов человек, не угодивший царю, пьет из глиняных чаш». И эпический поэт Херил говорит:
«Держу я осколок от чаши в руках, и обломан
со всех он сторон в результате крушенья мужей,
соучастников пира: так шторм Дионис свой
обрушил не раз на прибрежье распутства».
Однако мне хорошо известно, что глиняные сосуды часто весьма приятны, например, те, что привозят к нам из Копта, ибо глину, из которой они изготовляются, смешивают и пекут с благовониями. И Аристотель в сочинении «О пьянстве» говорит: «Горшки, называемые родосскими, употребляются на попойках по причине их приятности и также потому, что нагретыми они делают вино менее опьяняющим. Ибо смирна, ароматический тростник и другие схожие пряности кладутся в воду и кипятятся в горшках, если же то, что сварится, добавить потом в вино, оно менее опьяняет». А в другой части сочинения он говорит: «В родосских горшках кипятят вместе смирну ароматический тростник, анис, шафран, бальзам, кардамон и корицу, если же полученную от кипячения жидкость добавить в вино, то опьянение ослабнет настолько, что пропадет даже охота до любовных утех». Поэтому мы не должны пить как безумцы, глядя на громадное количество этих прекрасных чаш, сработанным с разнообразным мастерством. Слово же «мания», как говорит во введении к сочинению «О добре и зле» Хрисипп, связывается с массой понятий. Существуют, например, гинекомания (страсть к женщинам) и ортигомания (страсть к перепелиным боям). «Некоторые называют даже любителей славы доксоманами, любителей женщин гинекоманами, а любителей птиц орнитоманами, поскольку «страсть» и «мания» означают одно и то же. Отсюда любитель и едок рыбы — опсоман, почитатель вина — ойноман, список можно продолжить, неудивительно, что слово «мания» приклеено к ним, поскольку <охваченные ею> они безрассудно заблуждаются и очень далеки от реальности». Что до нас, то давайте, как водится у афинян, попивать вино, слушая одновременно шутов, мимов и прочих артистов. Вот что говорит Филохор: «В дионисические агоны афиняне, позавтракав и напившись, шли на зрелище и смотрели на него с венками на головах, и весь праздник им подавали вино и разносили лакомства; когда хоры входили, для них наливали напитки, и когда после состязания выходили, наливали снова; так засвидетельствовано комиком Ферекратом, который говорит, что до его времени зрители не голодали». <465> Фанодем говорит, что в храме Диониса в Лимнеях афиняне смешивают муст, который они подносят богу из пифосов и потом пьют его сами; отсюда Дионис был прозван Лимнеем, потому что муст смешивали и пили с водой тогда впервые. Поэтому и нимф нарекли кормилицами Диониса, поскольку вода увеличивает объем вина при смешивании. Усладившись смесью, люди славили Диониса в песнях, плясках и дали ему имена Эванфа, Дифирамба, Бакхевта и Бромия. И Феофраст в сочинении «О пьянстве» говорит, что «нимфы взаправду кормилицы Диониса. Ибо виноградные лозы, при обрезании извергают большое количество влаги и в силу естества плачут». Отсюда у Еврипида один из коней Гелиоса имеет кличку Эфопс (искристый): «Когда созревают под осень сады Диониса Эванфа, что любит цветы, и оттуда вино прозвалося у смертных искристым». И <у Гомера> Одиссей «чашу наполнив пурпурно–медовым вином, вместе влил туда также воды двадцать мер; сладкий дух из кратера повился».
Тимофей в «Циклопах»:
«В чашу налил он одну (из плюща была чаша)
амвросии темной, надувшейся пеной; потом он
добавил воды двадцать мер: так смешалися
Вакхова кровь и от нимф наисвежие слезы».
Я знаю, о мужи соучастники, людей, которые гордились не столько своим богатством, сколько обладанием многими золотыми и серебряными чашами. Один из них — Пифей, аркадец из Фигалии, даже умирая, решительно умолял родню написать на его гробнице следующую эпиграмму:
«Здесь вот могила Пифея, благого и трезвого мужа,
имел он бессчетное множество чаш — золотых и
серебряных, как и электром сверкавших; собрал
он их больше, чем кто–то другой живший прежде»
Это записано Гармодием Лепрейским в книге «Об обычаях Фигалеи». Ксенофонт, говоря о персах в восьмой книге «Киропедии» пишет: «И если они обладают наибольшим количеством кубков, то гордятся этим, а если добыли их открыто бесчестным путем, то не чувствуют стыда — настолько возросли у них обман и корысть». И именно из–за кубка Эдип проклял своих сыновей, согласно автору киклической поэмы «Фиваида», потому что они поставили перед ним чашу, к которой он запретил им прикасаться:
«Зевсу подобный герой, рыжевласый Полиник, поставил Эдипу сперва распрекрасный серебряный стол благочестного Кадма и после наполнил прелестную чашу златую приятным вином. Но Эдип, как проведал, что подан ему драгоценный отца его дар, повредился умом и суровейше проклял обоих сынов, чем подверг себя мести Эриний: <ведь те повелели> чтоб дети его воевали друг с другом, но чтоб никогда не могли поделить они оба отцово наследство …»
Цецилий, ритор из Калеакте, говорит в книге «Об историях», что тиран Агафокл, показывая золотые кубки своим друзьям, заметил, то он изготовил их, слепив смуту в государстве. Акрисий, упоминаемый Софоклом в «Ларисейцах», также обладал громадным количеством кубков: трагик говорит:
«На игры большие созвал он гостей и назначил
в награду котлы, они были из меди, и это не все,
еще полые кубки — одни из сребра, с позолотой
другие — числом все сто двадцать»
Посидоний в шестнадцатой книге «Историй» говорит, что Лисимах Вавилонский пригласил к себе на пир Гимера, управлявшего не только вавилонянами, но и селевкийцами, вместе со свитой в триста человек; после того, как столы были отодвинуты, он дал каждому из трехсот серебряный кубок весом в четыре мины, потом, возлиявши, он выпил за здоровье их всех вместе и разрешил унести чаши с собой. Антиклид Афинский в шестой книге «Возвращений» сообщает о Грасе, который вывел колонию на Лесбосе вместе с другими царями, и говорит, что оракул повелел им опустить в море во время плавания девушку в жертву Посейдону. Антиклид пишет следующее: «Некоторые в Мефимне рассказывают про девушку, брошенную в море, и объявляют, что один из вождей по имени Энал был в нее влюблен и прыгнул с корабля, чтобы спасти несчастную. Тут же пучина поглотила обоих, и они исчезли, но какое–то время спустя, когда Мефимна уже была заселена, Энал появился и поведал, что с ним произошло, сказав, что девушка осталась с Нереидами, тогда как сам он кормил коней Посейдона, и под конец, когда набежала громадная волна, он нырнул и выплыл с золотой чашей, настолько чудесной, что все золото, которое было наверху, оказалось при сравнении не лучше меди».
<781> Владеть кубками считалось весьма почетным в древние времена. Ахиллес хранил свой кубок как особое сокровище, и «никто из других средь мужей не испил из нее, и он сам из нее возлияний не делал богам, исключая лишь Зевса». И когда Приам выкупает тело сына за ценнейшие предметы, он предложил еще «дюже прекрасную чашу». Да и сам Зевс счел достойной наградой за рождение Геракла подарить Алкмене чашу, которую он в образе Амфитриона, вручает ей, «она же, приняв ее сразу, красе золотой удивлялась». Стесихор говорит, что Гелиос переплывает Океан в чаше, на которой и Геракл проделал путь, когда гнался за быками Гериона. Мы знаем также о чаше аркадца Бафикла, которую тот оставил как награду за мудрость тому, кто был бы признан лучшим среди так называемых Семи мудрецов. Что касается Несторовой чаши то про нее много чего лепят, я имею в виду, пишут. Чаши любимы и богами, которые приветствуют друг друга, не выпуская из рук золотых кубков. Афиней говорит, что даже прилично проводить время за вином, в разумных, конечно, пределах, не напиваясь и не глотая как фракийцы одним духом, но смешивая напитки с беседой в виде лекарства для здоровья.
Древние очень любили кубки с вычеканенными на них разными историями. Кимон и Атенокл достигли славы в этом искусстве. В ходу были также кубки, украшенные драгоценными камнями. Менандр говорит где–то о выточенной и резной чаше. Антифан:
«Другие еще осушают всегда безусталыми ртами
скрепленную золотом чашу со старым вином до
краев с пузырящейся пеной, резную кругом, винопийцы
же крутят ее так и сяк и вверх днищем».
Никомах говорит кому–то: «Здравствуй, извергший для нас златобитные чаши и злато …» Филиппид:
«Если ты глянешь на чаши, что здесь под рукою,
они все из злата, Трофим, клянусь небом, отличной
работы. Я был без ума, как узрел их: кратеры
сребристые, чаны закроют собою меня …»
<782> Парменион, перечисляя персидскую добычу в «Письмах к Александру», суммирует: «Золотые чаши, весом в семьдесят три вавилонских таланта, пятьдесят две мины; чаши с драгоценными камнями, весом в пятьдесят шесть вавилонских талантов, тридцать четыре мины».
В прежние времена был обычай наливать в чашу сначала воду, а после вино. Так Ксенофан: «В килике пусть не мешает никто ничего, наливая вино поначалу: воду сперва наливать и потом уж вино». Анакреонт: «Воду неси, и вино неси, раб, и неси и венки из цветов: я с Эротом сойдуся в сраженьи». Еще до них Гесиод написал: «с источника вечного, полного, чистого три налив части воды, добавляй ты четвертой вино». Феофраст: «Что касается смешивания вина, то древние разбавляли его по–другому, чем нынешние эллины. Ибо они наливали не воду сверху вина, а вино после воды, чтобы напиток был более разведен, и чтобы, усладившись им, они меньше хотели бы добавки. И вино они тратили по большей части на игру в коттаб».
Знаменитыми резчиками были Афенокл, Кратет, Стратоник, Мирмекид Милетский, Калликрат Лаконский и Мус, чей гераклейский бокал мы видели: помимо искусного изображения гибели Трои он носит следующую надпись: «Художник — Паррасий, чеканка же — Муса. Представлен крутой Илион, Эакидами взятый».
Любимые мальчики у критян называются «славными». Они страстно желали похищать мальчиков, и порядочные критяне считают позором не заиметь юного любовника. Похищенные называются «уговоренными». Мальчику дают плащ, быка и чашу; плащ похищенные носят и в старшем возрасте с целью показать, что когда–то они были «славными».
«Ты ж видишь сам, пьянчуга и богат,
и процветает, и засудит всех, он
счастлив и друзьям поможет <в горе>",
<говорит Аристофан>. И взаправду, время, проводимое за выпивкой, расширяет, питает и возвышает душу, пробуждая и оживляя мышление и разум каждого человека. Как говорит Пиндар:
«Если тяжелые думы людские ушли из души,
то мы все как по морю плывем златоцветному
к брегу, где ждет нас обман, и бедняк в богача
превратится и <нищим вдруг станет> богач».
И далее продолжает: «Сердца растут вширь, виноградника стрелам покорны».
АНКИЛА. Эта чаша употребляется для игры в коттаб. Кратин:
«Смертельно пить вино с водою наверху.
Два хоя крепкого вина, разбавив пополам,
она глотает и, назвавши имя, локтем мечет
в уд коринфцу капли».
И Вакхилид: «белую руку подняв, ради юношей локтем ударит».
Отсюда мы можем поразмыслить над тем, что Эсхил подразумевает под «локтевым коттабом». Но копья также называются αγκυλητά (дротики) и μεσάγκυλα (дротики с ремнем посередине), однако, они называются так от сгибания правой руки. И чаша анкила называется так потому, что при выплесивании вина сгибают правую руку. Ибо древние весьма заботились о том, чтобы играть в коттаб изящно и благопристойно. Большинство гордилось этим мастерством больше, нежели умением искусно метать дротик. Поэтому анкила происходит от положения, которое принимала рука, когда не без артистизма плескали вино. Кроме того, устраивали особые помещения для игры в коттаб.
АЯКИДА. Так называется килик у Тимахида.
АКАТ. Эта чаша похожа на лодку. Эпикрат:
«Лодку спусти, подними на борт чаши побольше,
бабку и девку тащи на корабль, и пускай будет
бриз, приготовь еще шест, от канатов избавься,
ослабивши парус». <783>
АОТ у киприйцев означает кубок, согласно Памфилу. Филит говорит, что эта чаша не имеет ручек.
АРОКЛ означает фиал у Никандра Колофонского.
АЛЕЙСОН и ДЕПАС одно и то же. У Гомера в «Одиссее» депас, когда он говорит о Писистрате: «налил вино в золотую он чашу». Потом немного погодя алейсон: «Дам я тебе золотую поэтому чашу». Еще ниже опять депас: «Дала Телемаху она превосходную чашу двойную». Поэтому Асклепиад Мирлейский говорит: «По–моему, «депас» суть чаша вроде фиала, ибо из нее совершают возлияния. Ведь, Гомер говорит о «депасе», из которого Ахиллес возлиял лишь одному Зевсу. И он называется так или потому, что его дают всем (δίδοται πάσι), кто желает совершить возлияние или хочет выпить, или же потому, что имеет два лика (δύο ώπας), это, должно быть, ручки. А слово «алейсон» происходит или оттого, что чаша очень гладкая ('άγαν λείον), или оттого, что в ней собирается (άλίζεται) влага. А что у нее две ручки, явствует из стиха: «Как раз собирался поднять он двуручную чашу златую, прекрасную видом». Называя ее двойной, он подразумевает исключительно то, что она была изогнута с обеих сторон. Силен же говорит, что двойной была чаша, не имевшая ручек. Впрочем, другие говорят, что здесь приставка α̉μφί (с обеих сторон) употребляется вместо περί (со всех сторон), чтобы можно было пить из нее с обеих сторон или вообще как угодно. Но Парфений говорит, что слово α̉μφικύπελλον (двойной) происходит от изогнутых ручек, которые были выпуклы, а выпуклость выпирает в разные стороны. Аникет говорит, что κύπελλον — фиал, тогда как α̉μφικύπελλον — гиперфиал, то есть величавый и прекрасный. Конечно, можно понимать под алейсон любую чашу, лишенную гладкости. Писандр говорит, что Геракл дал Теламону алейсон в награду за доблесть в походе на Илион.
Есть еще чаши, называемые РОГ АМАЛФЕИ и ГОД.
АМФОКСИДА, деревянная чаша, о ней Филит говорит, что она употреблялась поселянами, которые пили из нее молоко.
АМИСТИДА. Так называется процесс, при котором пьют залпом или с закрытым ртом. И также называются чаши, которые осушаются без труда. И глагол ε̉ξαμύστιζειν означает «пить одним духом», как свидетельствует комик Платон:
«Широкий кувшин распечатав с пахучим напитком,
он тотчас плеснул его в выпуклый килик, потом
проглотил, не разбавив, вино безупречное залпом».
И эту «залповую» чашу пили под звуки музыки, исполняемой в ускоренном ритме. Так, Амейпсий:
«А. Ты дуй на флейте мне, ты подпевай, а я покамест
выпью. Ты играй, а ты возьми–ка «залповую» чашу.
Б. Немного человеку надо: лишь любить и хорошо
поесть, но ты ужасный скряга».
АНТИГОНИДА, чаша, названная от царя Антигона, так же как СЕЛЕВКИДА от Селевка, и ПРУСИАДА от Прусия.
АНАФЕЯ, чаша для горячих напитков у критян.
АРИБАЛЛ, чаша, у которой пошире дно и узкий верх, как у стягиваемых кошельков, называемых «арибаллами» из–за внешнего сходства с данной чашей У Аристофана во «Всадниках»: «на голову вылить с амвросией чашу». Арибалл немногим отличается от аристиха, чье название происходит от глаголов α̉ρύτειν (черпать) и βάλλειν (наливать). Есть еще кружка «аристия». <784> Софокл: «Жалкая, боги погубят тебя, раз так хлещещь из кружки». В Ионии есть и город Аристия.
АРГИРИДА, род чаши не всегда из серебра. Анаксилай: «и пить из аргирид златых».
БАТИАКИЙ, лаброний, трагелаф, пристий — названия чаш. Батиака — персидский фиал. В собрании «Писем» царя Александра, которые он направил сатрапам в Азии, содержится следующее послание: «Батиак серебряных, позолоченных три. Кондиев серебряных сто семьдесят шесть, их них тридцать три позолоченных. Один серебряный тисигит. Ложек серебряных позолоченных тридцать две. Один серебряный ящик для бутылей. Один варварский серебряный сосуд для вина с резьбой. Прочих разнообразных чаш малого размера двадцать девять, еще ритоны, золоченые батиаки ликийской работы, кадильницы и блюда».
БЕССА, чаша у александрийцев, снизу пошире, сверху поуже.
БАВКАЛИДА, этот сосуд также александрийский. Пародист Сопатр: «В бавкалиде четыре котилы». И еще: «Приятно тому, кого мучает жажда и боль головная снедает, с утра опрокинуть поток, что родится от пчелок». Далее Афиней говорит, что александрийцы делают из стекла разнообразные чаши, копируя форму каждого из изделий, которые привозятся к ним отовсюду. Говорят, что, желая угодить Кассандру (когда он заселил Кассандрию), который любил славу и хотел увековечить свое имя в особом роде сосуда, поскольку мендейское вино, скульптор Лисипп весьма постарался и, перебрав различные сорта глины, воспроизвел что–то от каждого и так слепил собственое творение.
БИКОС. Ксенофонт в первой книге «Анабасиса»: «Кир посылал наполовину пустые бикосы». Согласно Полидевку Паросскому, бикос чаша из семьи фиалов.
БОМБИЛИЯ, родосская чаша работы Ферикла, о форме которой Сократ говорит: «Пьющие из фиала сколько душе угодно выдыхаются быстрее, тогда как выпивающие из бомбилия, капающего понемногу …» Бомбилий также некое животное.
БРОМИАДА, кубок, похожий на кружку из тех, что побольше. <466>
ГРАММАТИЧЕСКИЙ КУБОК, чаша с резьбой из букв. Алексид:
«А. Как выглядит чаша, сперва опишу. И была она круглая,
малых размеров и древняя, ручки отбиты, и буквы имела
вокруг. Б. Их одиннадцать было, не правда ль, златых,
и читали «Спасителю Зевсу»? А. Ему, не иначе».
Сходную грамматическую чашу, посвященную Артемиде, мы видели в Капуе, в Кампании, она была серебряная, словно вышедшая из гомеровских поэм, с начертанными золотыми буквами, и говорили, что ею владел Нестор. Трагик Ахей также упоминает грамматическую чашу в «Омфале», где сатиры говорят о ней:
«Бессмертного чаша меня привлекает давно уж,
являя мне надпись из букв своих: дельта, иота,
и «о» идет третьей, четвертою «ню» и затем ипсилон;
после «сан» и последнею «о» о себе объявляют».
<467> В последнем слоге недостает еще одного ипсилона (υ), поскольку все древние употребляли букву «о» не только в значении, присущем ей теперь, но и для обозначения дифтонга «ου». Сходным образом они писали букву «ε» и когда она произносилась отдельно, и когда соединялась с «ι». И так в вышеприведенных стихах сатиры дали понять, что последний слог слова ΔΙΟΝΥΣΟ [в родительном падеже] хотя и содержит одну «о» и хотя он и краткий, должен иметь присоединенным подразумеваемый «υ» (ΔΙΟΝΥΣΟΥ). Что касается буквы «сан», то она дорийская, и ее постоянно употребляют вместо сигмы. Ибо музыканты, как часто говорит Аристоксен, советовали не употреблять сигму по той причине, что она грубо звучит и не годится для флейты, зато нередко применяют звук «ро» из–за его легкости. Кони с тавром «сан» назывались «самфорами». Аристофан в «Облаках»: «Ни сам ты, ни твоя повозка, ни самфор». И Пиндар говорит: «Прежде ползла очень длинная песнь вместе с «сан», что фальшиво звучала из уст». Грамматический кубок упоминается Эвбулом в «Курёнке»:
«А. Всегда ненавидел я с буквами кубок сильнее
всего. Но, однако, как схож он с фиальчиком тем,
что мой сын, уходя, взял с собой. Б. Близнецы».
ГИАЛАС. Филит в «Неправильных словах» говорит, что так назывались чаши у мегарцев. Но Парфений, ученик Дионисия, в первой книге сочинения «О словах, находящихся у историков» говорит: «Гиалас род чаши, как Марсий, жрец Геракла, пишет: «Когда царь вступает в столицу, его встречает кто–нибудь с гиаласом, полным вина; взявши его, царь совершает возлияние».
ДИНОС также название чаши. Дионисий Синопский, перечисляя наименования чаш в «Спасшихся женщинах», упоминает и динос, говоря:
«И каждый род Ферикловых сосудов здесь: котилы, дикотилы, трикотилы, динос содержимостью в метрет и «лодки–блюдца», скифы и ритоны. Б. Бабка от чаш ошалела, кажись, мало в жизни видала».
Философ же Клеанф в книге «О перемене выражений» говорит, что Фериклов и Диносов килики названы по именам их изготовителей. Селевк, сказав, что динос род чаши, цитирует из «Медеи» Страттида: «Креон, на что похожа голова твоя, ты знал? Б. Я знаю, что на динос, коль его перевернуть вверх дном». И Архедик, выводя в «Заблуждавшемся» раба, рассуждающего о какой–то гетере, говорит:
«Недавно я привел одну, с носищем крючковатым,
Никострату, с кликухою Затмение за то, что сперла
как–то динос из сребра во тьме. Б. Затменье стало чашей, боги!»
«Динос» (вихрь) также вид пляски, как у Аполлофана в «Невесте»: «Здесь удивительный вихрь и другая тут пляска с корзиной». А аргосская поэтесса Телесилла называет словом δινος гумно. Киренцы же словом δεινος называют таз для ног, как говорит Филит в «Неправильных словах». <468>
ДЕПАСТР. Силен и Клитарх в своих «Словарях» говорят, что так называются вообще чаши у клиторийцев [в Аркадии]. Антимах Колофонский говорит в пятой книге «Фиваиды»:
«Все, что Адраст приказал им, исполнено было от них,
они воду налили и девственный мед в серебристый
кратер, размешав их с заботой, и чаши раздали вождям,
что маячили рядом, и чтоб возлиять, золотую наполнили кружку».
И еще: «Пусть остальные притащат кратер (он серебряный весь) и из золота чаши, они у меня в мегароне». И дальше: «Чаши златые еще и кувшин с чистым медом, получше не сыщешь».
ДАКТИЛОТ, так называется кубок у Иона в «Агамемноне»: «Дар завоюешь достойный своей быстроты ты, не бывший в огне еще кубок, что Пелий хранил и что Кастора ноги добыли». Эпиген понимает здесь чашу с двумя ушками ('άμφωτον), в которые можно было всовывать с обеих сторон пальцы (δάκτυλοι), но другие имеют в виду чашу, которую всю вокруг опоясывали фигуры в виде пальцев или которая имела выступы как на сидонских чашах; третьи определяют ее как гладкую на ощупь. Выражение «не бывший в огне» взято у Гомера: «В награду котел предложил он, в огне не бывавший», то есть пригодный для хранения холодной воды или холодной выпивки. Но некоторые говорят, что это рог для питья. Ибо в стране молоссов, как пишут, у быков чрезвычайно большие рога; Феопомп сообщает о способе их обработки. Отсюда вероятно, что и Пелий владел одним из них. Ведь Иолк находится поблизости от Молоссии, и там были учреждены игры в честь Пелия. «Лучше было бы сказать», объявляет Дидим в комментарии на эту пьесу, «что Ион не понял гомеровских слов «пятой наградой двойной положил он фиал, жар огня миновавший». Ибо Ион думал, что речь здесь идет о кубке, тогда как у Гомера говорится о котелообразном сосуде из меди для холодной воды. А фиал называтся дактилотом потому, что он умят вокруг внутри словно пальцами, или потому, что его хватают пальцы пьющих. Однако, кое–кто понимает под не бывшим в огне фиалом рог для питья, который не жгут на пламени. Но может быть Ион называет фиал кубком метафорически». А Филемон в «Аттических словах или глоссах» под словом καλπίς говорит: «Дактилот также чаша с двумя ушками, в которые можно всовывать пальцы с обеих сторон. Но другие говорят, что так называют чашу с фигурами по всему кругу в форме пальцев».
«СЛОН». Так называлась чаша, как говорит Дамоксен в «Скорбящем по самому себе: <469>
«А. Коль мало этого, то раб принес «слона». Б. О боги, что за слон?
Б. Ритон двойной, Алконовой работы, и вместит три хоя он. Пил
из него Адей на празднестве Кипселах за мое здоровье».
Эту чашу упомирает также Эпиник в «Усыновительницах», которое я приведу в разделе о ритоне.
ЭФЕБ. Чаша, именуемая ε̉μβασικοίτας («всходящий на ложе»), называется также эфебом. Филемон в «Аттических словах и глоссах». И комик Стефан говорит в «Филолаконце»:
«СОСИЙ. Ему царь подарил деревню. Б. Чаши новый вид?
СОСИЙ. Деревню настоящую, у Фурий. Б. Я отвлекся, Сосий,
у меня родосские сосуды на уме все время и эфебы,
управиться с которыми беда».
ГЕДИПОТИДЫ. Линкей Самосский говорит, будто родосцы мастерили их, соревнуясь с фериклиями, изготовляемыми в Афинах, но афиняне делали фериклии только для богатых граждан вследствие содержавшегося в них большого количества металла, тогда как к роскоши родосских чаш по причине их легкости могли приобщиться и бедняки. Гедипотиды упоминаются и Эпигеном в «Героинях»: «Киаф, охладитель, суденышки–чаши, четыре ритона, три «сладких» бокала, серебряный фильтр». Сем в пятой книге «Делиады» говорит, что на Делосе находится подношение в виде «сладкой» чаши, посвященной местной женщиной по имени Эхеника; дар этот упоминается еще в восьмой книге. И Кратин Младший говорит: «двенадцать «сладких» чаш от Архефонта».
ГЕРАКЛИЙ. Писандр во второй книге «Гераклеи» говорит, что чаша, в которой Геракл переплыл Океан, принадлежала Гелиосу, но получил он ее от самого Океана. Может быть, она называлась так потому, что герой наслаждался питьем из больших чаш и за ее величину поэты и писатели сочинили в шутку историю о его путешествии в чаше <вместо корабля>. Но Паниасид в первой книге своей «Гераклеи» объявляет, что Геракл унес у Нерея фиал, принадлежавший Гелиосу, и переплыл на нем в Эрифию. Что Геракл пил, не зная меры, мы уже сказали. И что Гелиос также переправлялся на запад в чаше, сказано у Стесихора так:
«Дитя Гиперионово бог Гелий спустился в золотую чашу,
чтоб чрез Океан прийти к глубинам тьмы и к страшной ночи,
и к матери, к супруге и к любимым чадам. А меж тем сын
Зевса в рощу шел тенистую из лавра».
И Антимах: «Тогда в златой чаше Эрифия славная Гелию путь направляла». И Эсхил в «Гелиадах»:
«Где бог пребывал, находилась там Чаша, Гефеста творенье,
в которой владыка, тропу круговую пучин пересекши, влетает
в священную ночь, черноконный возница».
<470> Мимнерм в «Нанно» говорит, что спящий Гелиос переправляется на восток в золотом ложе, сработанном для этого Гефестом; так поэт намекает на выпуклую форму чаши. Он говорит:
«Гелий, чьей долей стал труд повседневный, не знает покоя ни сам,
ни коням его отдых неведом, когда разоперстая Эос восходит на небо;
на выпуклом ложе приятном работы Гефеста, украшенном златом,
несется он, спящий, по волнам легко чрез пучины, летя от земли
Гесперид до страны эфиопов, где быстрые кони стоят с колесницей,
его ожидая, пока дочь зари не появится, Эос. Дитя Гиперионово тогда
взойдет на колесницу править».
Но Феолит во второй книге «Хроник» говорит, что Гелиос переплывает океан в котле, который впервые был описан автором «Титаномахии». А Ферекид, рассказав в третьей книге «Историй» об Океане, продолжает: «Геракл же натянул против него лук, чтобы выстрелить, но Гелиос велел ему остановиться, и тот в страхе отступил. За это Гелиос дал ему золотую чашу, которая переносила его в себе вместе с конями ночью через Океан на восток, где восходит солнце. Потом Геракл следовал в этой чаше в Эрифию, и в открытом море явившийся к нему Океан стал испытывать его, колебля чашу. Геракл было выстрелил в него, но Океан, испугавшись, приказал ему оставить лук».
ЭФАНИЙ («сито»). Гелланик в «Египтиаке» пишет: «В домах египтян хранятся медный фиал, медный киаф и медное сито».
ГЕМИТОМОС («полумесяц»), вид чаши у афинян, называется так по своей форме, как говорит Памфил в «Словаре».
ФЕРИКЛИЙ, килик с вогнутыми сторонами, достаточно глубокий, и имеющий короткие ушки, как любой килик. И, возможно, из фериклия пьет у Алексида в «Гесионе» Геракл, там говорится:
«Оправясь едва, он потребовал килик и, взявши его,
пил он долго и жадно, и как поговорка гласит, иногда
человек винным мехом отличным бывает, иногда
превосходный мешок он с едой».
Что фериклий суть килик, ясно дает понять Феофраст в «Исследоваии о растениях». Сообщая о теребинте, он пишет: «Из него вырезают также ферикловы килики и настолько искусно, что никто не может отличить их от глиняных». Этот килик, говорят, был изготовлен Фериклом из Коринфа, горшечником, от которого и получил свое название; тот жил в одно время с комиком Аристофаном. И Феопомп упоминает фериклий так в «Немее»: <471>
«СПИНТЕР. Поди сюда, Ферикла верный сын, вид благородный, как назвать тебя? Зерцало ты природы, иль не так? Когда ты подан полн, другое все ничто. Сюда, тебя наполню я. Эй, Феолита, слышь, старуха, говорю тебе! ФЕОЛИТА. Зачем зовешь, дружочек, ты меня? СПИНТЕР. Хочу обнять тебя. Давай ко мне, о Феолита, новый вот товарищ твой по рабству. Красота! ФЕОЛИТА. Спинтер, негодник, ты помнешь меня! СПИНТЕР. Да, что–то вроде, но зато за здравие твое я из нее попью. Держи и, выпив, сколь желаешь, мне отдай остаток».
Клеанф же в сочинении «О перемене выражений» говорит: «Изобретения этих людей и все другие схожего характера имеют легко усвояемые названия, например, фериклии, дениады, ификратиды, ибо они сразу указывали в прежние времена на их создателей и даже теперь вносят ясность, иначе название постепенно изменилось бы. Однако, как было сказано, нельзя верить каждому встречному». Но другие пишут, что чаша называлась фериклием по приине изображенных на ней шкур диких зверей (θηρια). С другой стороны Памфил Александрийский производит название чаши от обстоятельства, что Дионис привел в смятение зверей (θήρας), когда возлиял на них из этих киликов. Фериклий упоминается также Антифаном в «Похожих»:
«Когда они кончили пир (не хочу я вдаваться в детали),
фериклий пришел, инструмент тот Спасителя Зевса,
наполнен до края и пенясь роскошными каплями с Лесба,
и каждый хватал его правой рукою …»
И Эвбул в «Долоне»:
«Ни разу не мыл никогда я посуду
и делал из глины изделия чище, чем
килики были Ферикла, когда я был мальчик».
И в «Игроках в кости»:
«Только что крепкий они и большой осушили сосуд под названьем фериклий, с пеною, бьющей чрез край, с узким горлом, по форме как урна, он черный, округлый вполне, с острым дном и блестящий, лучи отражающий света, приятно лоснится, с верхушкой из плющевых листьев; испив из него, призывают Спасителя Зевса».
Еле Арар или Эвбул в «Горбуне»:
«О глина, и что за Ферикл тебе формы
придал и расширил вглубь полые грани?
Он точно знал женскую суть, уловив, что
не хватит ей чашки».
Алексид во «Всаднике»: «И килик какой–то фериклий, венком золотым окаймлен, золоченым он не был». Также в «Повязке»: «Был им осушен глубокий фериклий с чистейшим и пенным напитком …» Но Тимей в двадцать восьмой книге «Историй» называет этот килик «фериклией»: «Поликсен, один из тех, кто перешел из Тавромения, был назначен в посольство и возвратился от Никодема с дарами, среди которых был килик фериклия». <472> Адей в заметках «Об употреблении слов» предполагает, что фериклий и кархесий одно и то же. Но что они разные, видно у Калликсена, который говорит, сообщая о событиях в Александрии, что одни лица в процессии несли фериклии, а другие — кархесии. О последних будет сказано ниже. Но есть также и кратер, называемый Ферикловым; он упоминается Алексидом в «Лебеде»:
«Стоит в середине, сияя, Фериклов кратер,
переполненный белым нектаром, старейшим и
пенным, ведь, взявши пустым, я потер его, сделав
блестящим, и водрузил, увенчавши плющами».
Менандр употребил фериклий в женском роде в «Одержимой»: «Фериклию он осушил вполовину». И в «Жреце Мены»: «фериклию пил в три котилы объемом». И Диоксипп в «Скряге»:
«А. Хочу ту фериклищу я. ЭСХРЕЙ. Мне извстно отлично.
А. И также «родосцев». Привык я, Эсхрей, пить приятно
из чаш, с ними схожих».
Полемон же в первой книге сочинения «Об афинском акрополе» употребил фериклию в среднем роде: «Деревянные фериклии, облицованные золотом, были посвящены Неоптолемом». Аполлодор из Гелы пишет в «Филадельфах» или в «Голодающих до смерти»: «Одно за другим покрывала, сосуды в серебряном виде, фериклии также и чаши другие с роскошной резьбою». Аристофонт в «Филониде»:
«По этой причине недавно хозяин мне дал за заслуги
щит круглый фериклов (чрез край била пена, напиток
манил, пополам разведенный), принес мне его потому,
что хорош я, потом отпустил на свободу меня, чисто вымыв».
Феофил в «Беотиянках»:
«Мешает он килик в четыре котилы, фериклов, из глины,
и пеной кипящий. Клянуся я Геей, что даже Автокл своей
правой его б не поднял, изловчившись».
И в «Дочерях Прета»: «И килик с неразбавленным вином фериклов, больше чем в котилу, вносит он, чтоб Добрую почтить Удачу».
ИСТМИЙ. Памфил в сочинении «Об именах» (говорит, что) киприйцы называли так чашу для питья.
КАДОС. Симмий говорит, приводя стихи Анакреонта: «Позавтракал малость тут я, разломивши лепешку, но выпил бочонок вина». Эпиген говорит в «Воспоминании»:
«Кратеры, бочонки, тазы и кувшины. Б. Кувшины?
А. Кувшины, еще умывальники, что объяснять? иль слепой?
Б. Так приехал владыки карийского сын? А. Точно так — Пиксодар».
<473> Гедил в «Эпиграммах»:
«Давайте же выпьем, взаправду я в чаше новейшую
тему найду, с тонкой сладостью нечто. В хиосские
бочки меня окуни и скажи «забавляйся, Гедил!» Ведь
противна пустая мне жизнь, без вина».
И в другой эпиграмме:
«С рассвета до ночи и после опять до утра выпивает
Сокл бочки в четыре вместимостью хоя, потом вдруг
уйдет, если выпадет случай. Но в чашах резвится он
слаще, чем бог Сикелид, да и телом он крепче гораздо.
Как прелесть сияет его! Так что, друг, и пиши ты, и пей».
Клитарх, однако, говорит в «Словаре», что ионийцы называют глиняный сосуд κάδον. И Геродот говорит в третьей книге: «кувшин пальмового вина».
КАДИСК. Филемон в упомянутом сочинении (об аттических словах) определяет кадиск как вид чаши для питья. Кадиск также сосуд, в который ставят изображения Зевса Ктесия, как пишет Автоклид в «Экзегетике», говоря: «Изображения Зевса Ктесия посвящаются следующим образом: берется новый, двуушный кадиск с крышкой, и его ушки увенчиваются белой шерстью, тогда как с правого плеча и лба ….. нити, и в сосуд помести все, что найдешь, и налей «амвросии», состоящей из чистой воды, масла и изобилия плодов; все это суй в сосуд». Кадиск упоминается и комиком Страттидом в «Лемномеде»: «Гермесов напиток, который они осушают, одни из кувшина, а кто из кадиска, с водой пополам размешавши».
КАНТАР. Что это судно, знают все, но что так же называется чаша, видно у Амейпсия в «Играющих в коттаб»: «Ты, Мания, кантаров мне подай и уксусницу также». И Алексид в «Кратейе» (где речь идет о человеке, пьющем в харчевне): «Узрел Гермеска я, он пил кантар большой, а рядом с ним попона и мешок лежали». Эвбул часто упоминает кантар в «Памфиле»:
«Что до меня (случилось быть большой харчевне
там чрез улицу от дома), заприметил няньку я
одной девицы и велел, чтоб за обол харчевник
разбавлял мне хой и подавал кантар побольше».
И потом: "«Кантар давно уже стоит не мокрым». И еще: «Схватила тут же и исчезла с хлебом, испеченным в золе — не представишь ты, как был велик он — и кантар немедля опустел». Ксенарх в «Приапе» говорит: «Ты, мальчик, брось в серебряную лить, и провались она; в кантар, клянуся Зевсом, лей в кантар, мальчонка!» <474> Эпиген в «Героинях»: «Горшечники нынче не лепят кантаров столь крупных, глупец, они изготовят их мельче и краше …. словно кашу мы будем глотать, не вино». Сосикрат же, в «Филадельфах» говорит про корабль: «легонький ветер, Скиронова дочь, средь горбатых смеяся пучин, поднимает изящно и мягко кантар». Фриних в «Гуляках»: «Херестрат, трезво в доме трудясь, сто кантаров наплачет за день весь из слез». Никострат в «Клеветнике»:
«Это вот судно, оно иль с двадцаткою весел, иль «лебедь»,
иль может кантар? Коли было б известно, что дальше, то все
я исполнил бы сам. Б. Без сомнения, лебедь–кантар, ну и что?»
Менандр в «Судовладельце»:
«А. Из соленых эгейских глубин Феофил к нам явился, Стратон. Как я рад тебе первым сказать, что твой сын преуспел и здоров и спасен золотой твой кантар. СТРАТОН. Что? корабль? А. Ничего ты не знаешь, лопух».
И немного погодя:
«СТРАТОН. Ты говоришь, что мой корабль спасен? А. Спасен, его Калликл
построил из Калимны, а пилотом был фуриец Эвфранор.»
Полемон в разделе «О художниках», обращенном к Антигону, говорит: «На свадьбе Пирифоя», в Афинах, Гиппий сотворил ковш и каменный бокал с золотыми краями, ложа из еловых сучьев, разложенных на земле и украшенных разнообразными покрывалами, кубки в виде глиняных кантаров и светильники из той же глины, подвешенные на потолке и разливающие пламя». Что кубок был назван от горшечника Кантара, говорится у Филетера в «Ахиллесе»:
«Пелей — горшечника зовут Пелей — он тощий,
ламп творец по имени Кантар, бедняк несчастный,
не тиран, клянуся я Зевесом».
Что кантар также женская брошка, говорится у Антифана в «Беотиянке» Kock. II.36.
КАРХЕСИЙ. Калликсен Родосский в книгах «Об Александрии» говорит, что это высокая чаша, умеренно суженная посередине и имеющая ручки, которые заканчиваются у основания. Чаша достаточно вытянутая и, возможно, была названа так по причине своей высоты. Кроме того, кархесий весьма древняя чаша, если Зевс, сойдясь с Алкменой, дал ей ее в дар за то, что она возлегла с ним, как записано Ферекидом во второй книге и Геродором Гераклейским. Асклепиад Мирлейский говорит, что чаша называется так от одного сооружения на корабле: «Самый низ мачты называется пятой (которая входит в гнездо), середина — шеей, а участок у верхушки — кархесием. <475> Эта часть имеет реи, спускающиеся вниз с обеих сторон, и над ней закреплен так называемый θωράκιον (марс), четырехугольный везде, за исключением основания и верхушки; те выдаются немного дальше прямой линией. Над марсом возвышается, заостряясь, так называемое «веретено». Сапфо упоминает кархесии (в качестве чаш) так: «Итак они все, каждый с чашей в руке, совершать возлияния стали и пылко желали благ всяческих зятю». И Кратин в «Дионисалександре»: «Как снаряжен он был? скажи. Б. Имел он тирс, хламиду из шафрана, чашу, пестрый плащ». Софокл в «Тиро»: «В средину стола устремляются к пище и чашам», имея в виду, что змеи явились к столу и оказались среди пищи и яств. Ибо у древних было в обычае ставить на стол чаши с уже разведенным вином, как видно и у Гомера. Кархесий же называется так потому, что имеет крупчатообразную (κερχνοειδη) шероховатость, и вследствие перемены «ε» на «α» слово это преобразовалось в «кархесий» вместо «керхесий». Поэтому и Гомер называет людей, охваченных жаждой, καρχαλέοι (охрипшими). А Харон Лампсакский говорит в «Анналах», что даже в его время в Спарте показывали чашу, которую подарил Алкмене Зевс, когда он превратился в Амфитриона.
КАЛЬПИЙ, род чаши из Эрифр, как говорит Памфил. Она похожа на скафий.
КЕЛЕБА. Эта чаша упоминается Анакреонтом: «Чашу нам, мальчик, неси, чтобы выпить мне залпом ее, и налей туда десять киафов воды и вина пять киафов». Неизвестно, является ли келеба особым видом чаши или чашей вообще, называясь так от χέειν (вливать) и λείβειν (совершать возлияние), причем λείβειν связывали обычно с жидкостью, откуда и происходит слово λέβης (котел). Силен и Клитарх говорят, что эолийцы называют келебой всякую чашу. Но Памфил говорит, что только так называемый θερμοποτίς есть собственно келеба. Далее, Никандр Колофонский в «Словаре» говорит о келебе как о пастушеском сосуде для меда, ибо и Антимах Колофонский в пятой книге й»Фиваиды» говорит:
«И (он повелел), чтоб глашатаи с ними несли вместе мех,
переполненный темным вином, и налили чтоб в чашу его
наилучшую мед и послаще».
И еще: «двойной взяв келебий (и лучший в буфете), наполненный медом». И в другом месте: «Депастр золотой и наполненный медом чистейшим келебий, из чаш у него наилучший». Понятно, что словом «келебий» Антимах обозначил какой–то сосуд, поскольку он упомянул сперва депастр. Феокрит Сиракузский в «Колдуньях»: «Чашу давай увенчай клоком шерсти овечьей». И Эвфорион: «иль еще из каких–то там рек черпал воду ты чашей–келебой». Анакреонт: «Служанка вино с ароматом медовым лила в трехкиафную чашу–келебу». Однако Дионисий «Тощий», комментируя Феодоридову песнь «К Эроту», говорит, что келебой называют высокие чаши вроде прусиада или фериклия. <476>
РОГ. Говорят, что первые люди пили из бычьих рогов; отсюда и Дионис представляется в образе рогов, и многие поэты все еще называют его быком. В Кизике ему сооружена статуя в виде быка. Что пили из рогов (κέραтα), явствует из слова, употребляемого даже сегодня, когда «смешивать воду с вином» пишется как κεράσαι. И сосуд, в котором смешивают вино, кратер, ведет свое название от κέρας (словно «кератер»), потому что это из него вино разливали в κέρας. Рога для питья изготавливают еще и теперь. Некоторые называли их «ритонами». Множество поэтов изображает древних пьющими из рогов. Пиндар говорит о кентаврах:
«И запах учуяв вина, что людей укротит ароматом
медовым, смели со столов молоко белоснежное
в ярости дикой те звери, и пили без спроса они из
рогов из серебряных хмель, их туманивший разум».
И Ксенофонт в седьмой книге «Анабасиса», описывая пир у фракийца Севфа, говорит следующее: «Когда Ксенофонт и его товарищи вошли и приблизились к Севфу, они сперва приветствовали друг друга, потом в согласии с фракийским обычаем им протянули рога с вином». И в шестой книге, рассказывая о пафлагонцах, он говорит, что «возлежа на подстилках, они обедали и пили из роговых чаш». У Эсхила в «Перребиянках» перребы употребляют рога вместо чаш: «из кованых сребром рогов со златом по краям». И Софокл в «Пандоре»: «И кто осушит полный рог златой, того обнимет нежными локтями». Гермипп в «Мойрах»: «Ты понял, наконец, что надо мне? Не надо ту, дай лучше рог мне выпить». Ритор Ликург в речи «Против Демада» говорит, что Филипп всегда пил из рога за здоровье тех, к кому был благосклонен. И Феопомп во второй книге «Филиппик» говорит, что цари Пеонии (где рога у быков настолько огромны, что вмещают три или четыре хоя), делают из них кубки, инкрустированные по краям серебром и золотом. Филоксен Киферский в сочинении «Пир» говорит: «Нектар из бычьих морд рогатых с позолотой пили и промокли». Афиняне также изготовляли рога из серебра и золота и пили из них. Можно найти следующую запись, вырезанную на стеле на Акрополе, где среди конфискованного имущества значатся «роговая чаша из серебра и впридачу к ней серебряная опора».
КЕРН, глиняный сосуд, содержащий внутри себя множество малеьких чашечек, склеенных вместе. «В них», говорит Полемон, «белые маки, зерна пшеницы и ячменя, горох, вика, окра, чечевица. Человек, похожий на вакхова корзиноносца, тащит сосуд и пробует содержимое, как пишет Аммоний в третьей книге сочинения «Об алтарях и жертвоприношениях».
КИССИБИЙ, чаша с одной ручкой согласно Филемону. <477> Но Неоптолем Паросский в третьей книге «Словаря» пишет, что у Еврипида в «Андромеде» киссибий суть чаша, сделанная из дерева плюща (κίσσος):
«Сбежалися все пастухи, и один несет
чашу из древа плюща с молоком,
освежающим после трудов, а другой -
виноградников радостный плод».
Ибо киссибий, говорит Неоптолем, всегда на языке, когда собираются сельчане, поскольку деревянная чаша в деревне особенно уместна. Клитарх, однако, говорит, что эолийцы называют киссибием скифос, а Марсий называет деревянную чашу еще «кипеллом». Эвмолп говорит, что чаша называется по–разному, может быть потому, что вначале ее изготовляли из плющевого дерева. Никандр Колофонский в первой книге «Этолийской истории» говорит: «В богослужении Зевсу Дидимскому в возлияния кладут листья плюща (κισσός), откуда древние чаши называются киссибиями». Гомер: «чашу имея в руке своей с темным вином золотую». Асклепиад Мирлейский в книге «О несториде» говорит: «Ни один житель в городе, даже скромного достатка, никогда не употреблял скифос или киссибий; только свинопасы, пастухи и поселяне пользовались ею; так, Полифем пьет из киссибия, однако Эвмей хлебает из другой чаши». Кажется, Каллимах ошибается, не различая киссибий и алейсон, когда говорит об икийском госте, который пировал вместе с ним у афинянина Поллида:
«Ибо терпеть он не мог по–фракийски глотать
неразбавленных вин, лишь довольствуясь маленькой
чашей. Ему я сказал, когда чаша по кругу пошла в третий раз …»
Любой, кто не видит разницы между алейсоном и киссибием, не замечает точного смысла в названиях. Можно предположить, что киссибий изготовлялся вначале пастухами из плющевого дерева. Другие, однако, производят киссибий от χείσθαι, «вмещать»; так, «этот порог ведь вместит нас обоих». И змеиная нора χεια, или убежище твари. Еще κήθιον, ящик для игральных костей, как бы χήτιον, потому что он их вмещает. Дионисий Самосский в сочинении «Об историческом цикле» назвал гомеровский киссибий «кимбием»: «Когда Одиссей увидел, что делает циклоп, он наполнил кимбий вином и дал ему выпить».
КИБОРИЙ. Гегесандр Дельфийский говорит, что когда поэт Эвфорион обедал у Пританида, последний продемонстрировал кибории с виду дорогой работы, и когда попойка зашла очень далеко, Эвфорион, будучи навеселе, схватил одну из этих чаш и помочился в нее. Дидим говорит, что киборий разновидность чаши для питья, и, возможно, близнец так называемой «скифии», потому что у дна они сужаются, как египетские бобы (κιβώρια).
КОНДИЙ, азиатская чаша. Менандр в «Льстеце»: «В стране Каппадокии, Струфий, я выпил бокал золотой содержимостью в десять котил». Гиппарх в «Спасшихся»:
«А. Чем приглянулся этот солдафон тебе? Б. Есть деньги у него. А. Едва ль, уверен я; быть может, он имеет лишь любимый им ковер, фигурами расшитый чудищ и ужасных грифов, как у персов. Б. Сгинь и пропади, бандит! А. Еще «ледник» и чашу с кубком».
<478> Никомах в первой книге сочинения «О египетских праздниках» говорит: «Кондий персидская чаша, но вначале она была по описанию астролога Гермиппа шаром, из которого боги посылали на землю чудеса и благоприятные знаки; поэтому из кондия совершались возлияния». Панкрат в первой книге «Бокхореады»: «Потом, возлиянье нектаром свершив из серебряной чаши, пустился он в путь на чужбину».
КОНОНЕЙ. Истр, ученик Каллимаха, пишет в первой книге «Птолемаиды» (это город в Египте): «киликов–кононеев пара и пара золоченых фериклиев».
КОТИЛ. Чаши с одной ручкой суть котилы; они упоминаются Алкеем и другими. Диодор в «Ответе Ликофрону» говорит, что этот кубок в ходу у сикионцев и тарентинцев, а глубиной он похож на умывальник, иногда с ручкой. Упоминает его Ион Хиосский, говоря: «котил, наполненный вином». И Гермипп в «Богах»: «Первым он принес котил, чтобы дать за соседей залогом». И Платон в «Зевсе обиженном»: «несет он котил», как и у Аристофана в «Вавилонянах». И Эвбул в «Одиссеях» или «Всевидящем»: «Жрец Эвегор, среди них в одеяньях прекраснейших стоя, чашей свершил возлияние после». Памфил говорит, что котил разновидность чаши и собственность Диониса. Полемон же в сочинении «О Зевсе Кодии» говорит: «После этого (жрец) совершает обряд, берет из ковчега содержимое и распределяет его между всеми, кто ходит вокруг с керном. Последний представляет собой глиняный сосуд, содержащий внутри множество склеенных вместе маленьких чашечек, в которых находятся шалфей, белые маки, зерна пшеницы и ячменя, горох, вика, окра, чечевица, бобы, полба, овес, мармелад, мед, масло, вино, молоко и немытая овечья шерсть. Человек, похожий на вакхова корзиноносца, тащит сосуд и пробует содержимое».
КОТИЛА. Аристофан в «Кокале»:
«Другие ж, по виду старухи, из глиняных чаш пребольших
наполняют тела темным фасским весьма непристойно,
питая любовь к неразбавленным винам несветлым».
Силен, Клитарх и Зенодот определяют котилу как килик: «И всюду кровь била фонтаном вкруг трупа, хоть чашею черпай». И Зенобий: «Много бывает чего на пути между ртом и котилой». Симарист говорит, что котилой называется маленькая чаша. Диодор утверждает, что Поэт называет «котилой» то, что у других авторов обозначается как «котил»: «хлеб из пшеницы с котилой»; здесь явно не килик, поскольку без двух ручек, но глубиной как умывальник, хотя и разновидность чаши. Котила также одинакова с так называемым «котилом» у этолийцев и некоторых ионийцев; котил как и котила имеет только одну ручку. Котила упоминается Кратетом в «Детских играх» и Гермиппом в «Богах». Афиняне называют котилой некую меру. Так, Фукидид: «Они давали каждому из них, в течение восьми месяцев, котилу воды и две котилы зерна». Аристофан в «Прелюдии»: «Но он, купив три хойника ячменной мне муки, когда котилы не хватило, то содрал их двадцать». <479> Аполлодор описывает котилу как чашу высокую и углубленную. Еще он говорит, что древние называли котилой что–нибудь полое, например, впадину ладони, откуда выражение «хоть чашею черпай» означает «загребать обеими руками». Есть и детская игра под названием «в котилу», в которой проигравшие подставляют ладони коленям выигравших и носят победителей. Диодор в «Италийских глоссах» и Гераклит, согласно Памфилу, говорят, что котила называется также «геминой»: Диодор приводит стих Эпихарма: «И дважды испить тепловатой воды две гемины». И у Софрона: «Давай, дитя, гемину залпом и до дна». Ферекрат в «Корианно» употребляет уменьшительую форму: «Котилку эту? шиш! У Аристофана другая уменьшительная форма: «Котилочку с щербинкою на крае». Котилой называют также впалую часть бедра, и наросты на щупальцах полипов называются производным словом κοτυληδόνες. А Эсхил в «Эдонийцах» называет «котилами» кимвалы: «гремят и обитые медью котилы». Марсий пишет, что кость в тазобедренном суставе называется «алейсон» и даже «килик». А «котилиск» — название священной чаши (кратериск) Диониса, которой пользуются посвященные в мистерии, согласно Никандру Фиатирскому, приводящему стих из «Облаков» Аристофана: «Ни увенчаю котилиска я». Симмий также выдает «алейсон» вместо «котилы».
КОТТАБИД. Гармодий Лепрейский, описывая в сочинении «Об обычаях Фигалеи» тамошние обеды, говорит: «По освящении этой пищи каждому разрешали выпить из глиняной чашки (коттабида) и предлагающий ее возглашал: «Приятного обеда!». Гегесандр Дельфийский в «Записках» (начинающихся фразой: «При наилучшей политии …»), говорит: «Игра под названием коттаб была впервые введена на симпосиях, согласно Дикеарху, жителями Сицилии. И настолько усердно ею забавлялись, что награды, называемые «коттабеями», также появилиь на симпосиях. Поэтому и килики, которые, как считали, изготовлялись под эту игру, назывались «коттабидами». Вдобавок сооружались и круглые комнаты с той целью, чтобы, установив коттаб в середине, все игроки могли состязаться за победу в равных условиях расстояния и места. Ибо они стремились не только бросить в цель, но и соблюсти красоту в каждом движении. Так, игрок, опершись на левый локоть, должен был гибким взмахом правой руки метнуть «латакс» - так называли каплю, которая падала из килика. Поэтому иные гордились мастерством игры в коттаб больше, чем те, кто похвалялся умением метать дротик».
КРАТАНИЙ. Возможно, что чаша, которая теперь называется «краний» (череп), у древних носила имя «кратаний». Ведь Полемон или автор сочинения «Об Элладе» пишет о храме метапонтцев в Олимпии следующее: «Храм метапонтцев, в котором сто тридцать два серебряных фиала, два серебряных ковша, серебряный сосуд для жертвоприношений, три позолоченных фиала. <480> В храме византийцев кипарисовый Тритон с серебряным кратанием в руках, серебряная Сирена, два серебряных кархесия, серебряный килик, золотой ковш и два рога. В древнем храме Геры: тридцать золотых фиалов, два серебряных кратания, серебряный горшок, золотой сосуд для жертвоприношений, золотой кратер (посвятительный дар киренцев), серебряный батиакий.
КРУНЕЯ. Эпиген в «Воспоминании»: «Бочки, кратеры, тазы и кувшины. Б. Кувшины? А. Кувшины».
КИАФИДА, сосуд по форме как котил. Софрон в миме «Женщины, обещающие изгнать богиню»: «Три заклинания в чаше зарыты глубоко».
КИЛИК. Ферекрат в «Рабе–учителе»: «Теперь вымой килик и выпить мне дай, процедив через сито». Они суть глиняные чаши и производят свое название от верчения (κυλίεσθαι) на гончарном круге. От них также происходят слово «киликейон» (ящик для хранения серебряных чаш), и глагол κυλικηγορειν, «говорить о чашах». Афиняне называют словом κυλιχνίς ларец врача, потому что при изготовлении его вращают (κεκυλίεσθαι) под резцом. Знамениты были аргосские и аттические килики. Аттические упоминаются Пиндаром так:
«Тебе, Фрасибул, посылаю я эту повозку из песен
приятных на пир. И друзьям по застолью твоим,
и плодам Диониса, и чашам афинским пускай
они станут сладчайшим стрекалом».
Но аргосские килики, кажется, отличались по форме от аттических. Они заострялись (φοξαι) у края. Симонид Аморгский говорит: «килик аргосский то с острым концом на краю», то есть он заостряется кверху, как чаши, называемые «амбиками». Гомер применяет слово φοξός, описывая Терсита: «Его голова заострялася кверху», употребляя его вместо φαοξός. Словом φαοξός определяется то, что выглядит заостренным у места, где находятся глаза. Превосходные килики изготовляются также в Навкратисе, родном городе нашего сотрапезника Афинея. Они похожи на фиалы и сделаны не резцом, но словно пальцем, кроме того, у них четыре ручки и раздавшееся в ширину дно (в Навкратисе много горшечников; от них и ворота поблизости от гончарных мастерских называются Керамическими), и килики эти окрашены так, что кажутся серебряными. Хвалят также хиосские килики, которые упоминаются Гермиппом в «Воинах»: «висит на гвозде высоко теперь килик хиосский». Главкон в «Словаре» говорит, что киприйцы называют киликом котилу. Гермонакс в «Синонимах» пишет: «Алейсон чаша для питья, равно как и кипелл, амфотида, скифос, килик, котон, кархесий, фиал». Ахей Эретрийский в «Алкмеоне» вместо κυλικες употребляет производную форму κυλιχνίδες: «Давай сюда живо неси черноцветного агнца, кратер и бокалы». И у Алкея κυλιχνίδες в ….. <481>
«Давайте пить! зачем гасить огни? дневного света с палец.
Мальчик, чаши принеси большие с разрисовкой пестрой;
Зевса и Семелы сын вино дал людям изгонять печаль.
Налей в пропорции один и два и до краев до самых».
И в десятой книге: «Винные капли из чаши теосской летают», откуда ясно, что и на Теосе килики были также весьма хороши. Ферекрат в «Корианно» приводит форму κιλίσκη:
«Иду из бани я, совсем сварилась там, и в горле пересохло у меня. Б. Я выпить дам тебе. А. Слюна как клей, богинями клянусь. Б. Чем услужить? иль килик маленький смешать тебе? А. Нет, маленький не надо, желчь идет наверх, когда «лечусь» я из подобной чаши. В ту, что покрупней, налей».
Что женщинам нравилось пить из больших чаш, засвидетельствовано тем же Ферекратом в «Тирании»:
«Слепили потом для мужей они плоские чаши без всяких
сторон с одним дном, содержащим глоточек для пробы,
себе же — сосуды, чье дно глубоко как у винных судов грузовых
и округлейшей формы изящной, в средине ж распухшей.
И с умыслом женщины сделали их и с расчетом, чтоб пить им
моглося хоть море вина, уходя от ответа. Когда ж обвиняем мы их,
что все выпито ими, они лишь брюзжат и клянутся, что приняли
чашу одну и не больше. Но чаша одна эта тысячи стоит!»
КИМБИИ суть и чаши, и маленькие лодки, согласно Симаристу. Дорофей говорит: «кимбии разновидность чаш, высоких и глубоких, не имеющих ножек и ручек». Но Птолемей, сын Аристоника, говорит, что у них изогнутые края. Никандр из Фиатиры говорит, что Феопомп в «Мидянине» назвал кимбием чашу без ручек. Филемон в «Призраке»: «Хлопнувши Рода вина наичистого кимбий, всех вас сразила». Дионис Самосский в шестой книге сочинения «О цикле» утверждает, что кимбий и киссибий одно и то же. Ибо он говорит, что Одиссей наполнил кимбий неразбавленным вином и протянул его циклопу. Определенно, киссибий, данный ему у Гомера, не мог быть маленьким, иначе этот исполин не опьянел бы так быстро только от трех выпивок. Кимбий упоминается Демосфеном в речи «Против Мидия», в которой он говорит, что Мидия «сопровождали» ритоны и кимбии. И в той же речи еще: «Он ехал в деревянном седле, из эвбейской Аргуры, везя в повозке хланиды, кимбии и кады, которые были захвачены сборщиками пятидесятины». Кимбий встречается также (у Демосфена) в речи «Против Эверга и Мнесибула». Грамматик Дидим говорит, что кимбий длинный и узкий по форме и похож на лодку, называемую «кимба». Так, Анаксандрид в «Поселянах»:
«Возможно, мы от чаш больших, из коих пили за здоровье
чье–то, и от кимбиев с несмешанным вином лишились чувств.
Б. Да нас покинул разум!»
<482> Алексид во «Всаднике»:
«А что на кимбиях на тех девчачьи лица золотые были?
Б. Зевс свидетель, да. А. Как не везет мне, что терплю я!».
Эратосфен же в «Письме к лаконцу Агетору» представляет кимбий сосудом, похожим на киаф. Он пишет: «Те же самые лица удивляются, как это он, не имея киаф, но только кимбий, обладал также фиалом. Мне кажется ведь, что киаф первым употреблялся людьми, тогда как он занял второе место <после киафа> в ранжире почитания богов. В те времена не употребляли ни киафа, ни котилы, но воздвигали кратер в честь богов, и не серебряный и не с драгоценными камнями, а изготовленный из колиадской глины. Каждый раз, когда люди наполняли этот кратер, они возлияли богам из фиала и потом наливали вино для себя в должном порядке, черпая свежую смесь кимбием, как поступают ныне у вас в фидитиях». А когда Эфипп в «Эфебах» говорит: «Не килики разве несет Херемон на обед? и не кимбиям разве войну объявил Еврипид», он имеет в виду не <знаменитого> трагика, но кого–то другого с тем же именем, пьяницу и прохвоста, как говорит Антиох Александрийский в сочинении «О поэтах, высмеиваемых в средней комедии». Ибо и привычка приносить на пир кимбии, и поведение, заставляющее казаться борцом с ними, может значить и то, и другое. Этот Еврипид упоминается Анаксандридом также в «Нереидах»: «Неси, Ком, кимбий и ему дай хой. Он будет Еврипидом нынче». И Эфипп в «Двойниках или Обелиафорах»:
'Могу запомнить Дионисия я пьесы,
иль Демофонта против Котиса стихи,
могу я слушать Феодора на обеде,
жить на пороге у дверей Лахета,
и Еврипида чашами поить».
«Кимба» также судно у Софокла в «Андромеде»: «На лошадях, иль на судах ты по земле плывешь?» «Кибба», говорит Аполлодор, чаша на Пафосе.
КИПЕЛЛ та же самая чаша, что алейс и депас, различающаяся только названием. «За здравие их из кипелл золотых выпивали ахеян сыны, с разных мест поднимаясь» - или, быть может, кипелл был другой формы, а не двойной чашей (α̉μφικύπελλον), как алейс или депас, но лишь имела изогнутые края? Ибо слово κύπελλον происходит от κυφότης (округлость), как и α̉μφικύπελλον, или, возможно, чаша называется κύπελλον потому, что она похожа на пеллу (чашу для молока), хотя не так широко изогнута, или, возможно еще, α̉μφικύπελλον то же, что и α̉μφίκυρτον (с двойной выпуклостью) от ручек, поскольку они аналогичной конструкции. Ведь Поэт говорит: «Как раз собирался поднять он двуручную чашу златую, прерасную видом». А Антимах в «Фиваиде»: «Глашатаи, к ним подходя, всем раздали вождям золотые прекрасные чаши». Но Силен говорит: «Кипеллы суть кубки, похожие на скифосы, как и Никандр Колофонский ….. <483> «кипеллы раздал свинопас». Эвмолп говорит, что кипелл вид чаши, произошедший от слова κυφός (изогнутый). Симарист, однако, определяет ее как двуручную киприйскую чашу, тогда как на Крите она имеет две и четыре ручки. Филит же говорит, что сиракузяне крошки от ячменных лепешек и белых хлебов, оставленные а столы, называют κύπελλα.
КИМБА. Филемон в «Аттических словах» говорит, что кимба вид килика. Аполлодор же в сочинении «Об этимологиях» говорит, что пафосцы называют чашу «кибба».
КОТОН, лакедемонская чаша, которую упоминает Ксенофонт в первой книге «Киропедии». И Критий в «Лакедемонской политии» пишет следующее: «Помимо этого мельчайшие предметы их повседневной жизни достойны похвалы: лаконская обувь самая лучшая, плащи их приятны и удобны для ношения, лакедемонский котон наипригоднейший для войны сосуд и легче всего засовывается в мешок. Он приспособлен для походных нужд потому, что воину нередко приходится пить нечистую воду, и, во–первых, котон полезен тем, что питье в нем не кажется грязным, а во–вторых, имея выпуклые края, он удерживает внутри грязный осадок». И Полемон в … книге «Обращения к Адею и Антигону» после замечаний об употреблении лакедемонянами глиняных сосудов, пишет: «Определенно, что так повелось с древности ….. Это можно увидеть и сегодня у некоторых эллинов, (например) в Аргосе во время народных обедов. В Лакедемоне же на праздниках или на пирах по случаю победы или замужества девушек пьют из глиняных чаш, но на прочих симпосиях и в фидитиях (смешивают вино) в бочках …» Архилох упоминает котон как флягу в «Элегиях» так:
«С флягой туда и сюда ты ходи меж скамейками судна,
крышки с долбленых сосудов снимай и до капли вычерпывай
красные вина, на страже едва ль простоим мы, не выпив».
Очевидно котон у Архилоха обычный килик. Аристофан во «Всадниках»: «Как люди вскочили они на суда грузовые, купили котоны и лук с чесночищем». Гениох в «Горгонах»:
«Пить, пить, пусть кто–нибудь нальет, схватив,
котон огнерожденный, круглый, толстогубый,
с узким ушком, и слугу для глоток».
Феопомп в «Воительницах»: «Должна крутить я шеей, чтоб из шеи пить кривой котона?» Алексид в «Поденщиках»: «Потом он вмазал мне котоном (что вмещал не меньше четырех котил), владеньем древним дома!» Именно от этой чаши пьяницы, хлещущие море несмешанного вина, называются «чистокотонщиками», как выражается Гиперид в речи «Против Демосфена. И Калликсен, описывая в четвертой книге сочинения «Об Александрии» процессию Филадельфа и перечисляя множество чаш для питья, также говорит: «Два котона вместимостью в два метрета». Относительно же выпивания из этих больших чаш и с целью показать, что столь тяжелое пьянство через промежутки времени полезно, афинский врач Мнесифей в своем письме «О котонизме» говорит: «Люди, пьющие громадное количество несмешанного вина на пирушках, наносят великий ущерб и душе, и телу. <484> И все же неумеренное пьянство после нескольких дней перерыва, мне кажется, в некоторой степени очищает тело и расслабляет душу. Ибо кое–какие поверхостные проявления кислотности возникают в нас вследствие ежедневных посещений симпосиев, наиболее же естественный для них выход заключается в мочеиспускании, тогда как среди очистительных процессов вызывамый тяжелым пьянством самый естественный. Ибо организм тщательно вымывается вином, поскольку вино и жидкое, и теплое, моча же, испускаемая нами, кислая. Ведь валяльщики очищают плащи мочой. Однако, соблюдай три условия, когда неумеренно пьянствуешь. Во–первых, не пей дурного или несмешанного вина и не жуй лакомств при выпивании. Во–вторых, когда ты выпил достаточно, не ложись, пока как следует не проблюешься. В-третьих, более или менее проблевавшись, иди в постель после легкой ванны, но если тебе не удалось опорожниться до конца, искупайся основательнее в корыте с горячей водой». А Полемон в пятой книге «Обращения к Адею и Антигону»: «Дионис Совершенный. Он сидит на скале; слева от него плешивый сатир держит в правой руке полосатый котон с одним ушком».
ЛАБРОНИЯ, разновидность персидского кубка и называется так от дикого буйства. Лаброния большая и плоская, с огромными ручками и употребляется также в мужском роде, «лаброний». Менандр в «Рыбаке»:
«Живем богато мы, имеем из Киинды злато, платья есть
персидские в пурпуре, есть резная утварь, чаша из сребра
и кубки с ликом, трагелафы и число лаброний».
И в «Филадельфах»: «Лабронии внесли и кубки, все в камнях, и персы с мухобойками стояли». Гиппарх в «Фаиде»:
«Лаброний твой, выходит, птица? Б. О Геракл, да нет!
то чаша в двести золотых. А. Лаброний славный, мой дружок».
Дифил, перечисляя другие виды чаш в в «Титравсте», говорит:
«Пристида, трагелаф, лаброний, батиак. Ты видишь,
не худые то рабы, названья чаш, однако. Б. Гестией клянусь!
А. Лаброний этот в двадцать золотых, друзья».
Дидим же говорит, что лаброний похож на бомбилий или батиакий.
ЛАКЕНЫ, разновидность чаш, называется так или от лаконской глины, или от привычной для Лаконии форме, точно так же как ….. именуются фериклии. Аристофан в «Пирующих»: «И как у сибаритов пировать, и горло промочить хиосским из лакен с приятным другом». <485>
ЛЕПАСТА (λεπαστη). Одни ставят острое ударение на последнем слоге, как в καλή, другие на предпоследнем, как в μεγάλη. Эта чаша называется так от людей, которые тратят огромные деньги на пьянки и на мотовство; мы зовем их «лафиктами». То были громадные килики. Аристофан в «Мире»: «Что если выпьешь ты килик–лепасту вина?».От λεπαστη происходит лагол λάψαι «лакать», в противоположность «бомбилию», происхдящему от бульканья. Ибо Аристофан говорит еще где–то: «Ты выдул кровь мою, хозяин–господин», то есть выпил разом. В «Геритадах» же словами «был праздник, виночерпий–раб нас быстро обошел, лепасту предлагая с черной бездной» комик указывает, что чаша была глубокая. Антифан же в «Асклепии»:
«Растер он корешок и, соблазнив ее лепастою
глубокой и большой, заставил ведьму старую,
больную уж давно, пропитанную хмелем, выпить».
Филлилий в «Сиянии»:
«Куда ни глянь, везде мужчины и мальчишки пили,
с ними ж и старухи радость находили, из лепаст
хлебая крупных, содержащих вина».
Феопомп в «Памфиле»:
«Губка, перо, сковородка, лепеста как пузо,
вино неразбавленным выпив оттуда под тост
«за удачу!» она затрещала совсем как кузнечик».
И в «Мидянине»:
«Ахеян сынов обманул как–то раз Каллистрат,
им раздавши монетки, когда он просил о союзе,
и лишь одного не прельстил он, Лисандра
(невидного телом, зато Радаманфа второго)
котоном, но после прельстил, дав лепасту».
Америй, однако, говорит, что лепастой назывался ковш. Но Аристофан и Аполлодор говорят, что лепаста вид килика. Ферекрат в «Никчемных»: «Из зрителей каждый, кто жаждой страдает, получит лепасту, совсем не пустую, пусть выпьет ее как Харибда». Никандр Колофонский говорит, что долопы называют лепастой килик. И Ликофрон в девятой книге сочинеия «О комедии», также приводит стихи Ферекрата и говорит, что лепаста вид килика. Мосх в комментарии на «Родосский способ выражаться» говорит, что лепаста глиняный сосуд, похожий на так называемые птоматиды, но пошире. Артемидор, ученик Аристофана, говорит о лепасте как о виде чаши. Аполлофан в «Критянах»: «Лепасте со сладким вином предстоит целый день меня тешить». Феопомп в «Памфиле»: «Крупная очень лепаста, она ж из нее неразбавленным хлещет вино ради счастья, и вопли притом издает: вся дивится деревня». Никандр Фиатирский определяет лепасту как «большой килик», приводя стихи Телеклида из «Пританов»: «и медового выпей вина из пахучей лепасты». <486> Гермипп в «Мойрах»: «И если помру, когда выпью из этой лепасты, все средства мои завещаю я Вакху».
ЛЕБАСИЙ, килик, как говорят Клитарх и Никандр Фиатирский и ….. Из него возлияют маслом на жертвоприношениях, тогда как в спондей наливают вино, хотя он говорит, что Антимах Колофонский даже спондеи называет «лебидами».
ЛЕСБИЙ, на этот вид чаши указывает Гедил в «Эпиграммах»:
«Пьет по–мужски Каллистон, удивительно то и не ложь,
натощак она выдула целых три хоя, лесбий ее с ароматом
чистейшим бальзама, прозрачный, тебе посвящен,
Афродита. Храни его всячески ты, чтобы стены твои
поимели не раз еще сладких желаний трофей».
ЛУТЕРИЙ. Эпиген в «Воспоминании», включая его в каталог чаш, говорит:
«Кратеры, бочонки, тазы и кувшины. Б. Кувшины?
А. Кувшины, лутерии, что объяснять? сам гляди.
ЛИКИУРГИ, какие–то фиалы, названные от их мастера Ликона, как и кононеи называются от Конона. Демосфен упоминает Ликона в речах «О венке» и «Против Тимофея о долге»: «два фиала ликийской работы». А в речи против Тимофея: «Он дал Формиону на хранение кроме других вещей два фиала ликийской работы». Геродот в седьмой книге: «два охотничьих копья, ликиургиды или ликоэрги» (называемые так) потому, что они были приспособлены для охоты на волков (λύκοι) или от того, что их изготовили в Ликии. Толкуя слово «ликиурги», грамматик Дидим говорит, что чаши эти смастерил Ликий. Он был из Элевфер, беотиец и сын скульптора Мирона, как говорит Полемон в первой книге сочинения «Об Акрополе». Но грамматик не знает, что нет названий предметов от личных имен, но только от городов или народов. Так, Аристофан говорит в «Мире»: «Судном же будет наксийская лодка».
И Критий в «Лакедемонской политии»: «Милетское ложе и милетское кресло, хиосское ложе и ринейские башмаки».И Геродот говорит в седьмой книге: «два охотничьих копья ликийской работы». Возможно, поэтому, и у Геродота, как и у Демосфена следует читать Λυκιοεργέας, подразумевая, что вещи эти были изготовлены в Ликии.
МЕЛА. Так называются чаши, упоминаемые Анаксиппом в «Колодце»; он говорит: «Сириск, эту мелу бери и неси ее к ней на могилу, усек? и сверши возлиянье».
МЕТАНИПТР, чаша, которую предлагают после обеда, когда окончили мыть руки. Антифан в «Факеле»: «чаша после обеда на счастье, лакомства, шум, возлиянья». <487> Дифил в «Сапфо»: «Прими, Архилох, после пиршества этот ты кубок, наполненный с верхом, в честь Зеаса Спасителя, к доброй удаче …» Но некоторые, например, Селевк в «Словаре», понимают метаниптр как выпивку после мытья рук. Каллий в «Циклопах»: «и выпивку эту прими после пира себе на здоровье». Филетер в «Асклепии»: «Махал он громадной, наполненой с верхом, размешанной в равной пропорции выпивкой после обеда, взывая притом к Гигиее». И дифирамбический поэт Филоксен, выпивая за чье–то здоровье в сочинении «Пир», говорит после мытья рук:
«Прими после пиршества чашу ты эту,
полна она Вакховой влаги. Поистине
Бромий, даруя ту радость, ведет всех
к тому, ею чтоб усладиться».
Антифан в «Факеле»: «Стол унесли и внесли тотчас чашу, для доброй удачи что
пьют после пира». Никострат во «Взаимной любви»: «налей после пиршества чашу ему на здоровье».
МАСТ. Аполлодор Киренский, по словам Памфила, говорит, что пафийцы называют так чашу для питья..
МАТАЛИДЫ упоминаются Блезом в «Сатурне»: «семь маталид нам налей со сладчайшим винищем». А Памфил говорит: «Возможно, это разновидность кубка, или мера объема, как киаф». Диодор же делает ее киликом.
МАН, вид чаши. Никон в «Кифареде»:
«И сказал кто–то кстати весьма: «чтобы был ты здоров,
пью за это, земляк». И берет крепкий манон из глины
вместимостью в пять аж котил. Я в отказ не пошел».
Ямбы эти привели Дидим и Памфил. Словом «манес» называется также изображение на коттабе, в которое стараются попасть винными каплями во время игры. Софокл в «Салмонее» называет его «медным лбом»:
«Здесь шорох и звук поцелуев;
того же, кто в коттаб сыграв, победит,
угодив в медный лоб, наделю я наградой»-
Антифан в «Рождении Афродиты»:
«А. Шаг за шагом тебе разъясню. Тот, кто коттаб завалит,
попав прямо в диск … Б. Что за диск? кроха та, что лежит
на верху, блюдце то? А. Да, то диск, ну, так, коттаб сваливший
в игре победит. Б. Как об этом узнать? А. Если точен удар,
диск бултыхнется в ман и получится громкий шлепок.
Б. Заклинаю богами, скажи, есть у коттаба Ман, и ему он как раб?»
Гермипп в «Мойрах»:
«Коттаба стрелку узришь, что вращается, знай, в шелухе,
ман совсем и не смотрит на капли, несчастный же диск,
погляди, остается за крюком дверным среди хлама».
НЕСТОРИДА. Несторова чаша появляется у Поэта так:
«Следом шел кубок прекрасный, златыми гвоздями обитый,
из дома привез его Нестор, имел аж четыре он ручки (два голубя
в злате у каждой кормились) и снизу двудонный. Другим же
с напрягом сдвигался он с места, когда бывал полон, но Нестор,
хоть старец, его поднимал без усилий».
<488> Здесь спрашивается, что означают фразы «златыми гвоздями обитый» и «имел аж четыре он ручки». Про все другие чаши Асклепиад Мирлейский в сочинении «О несториде» говорит, что у них только две ручки. И как можно представить голубей, кормящихся вокруг каждой ручки? И что имеется в виду под понятием «двудонный»? Особенным является и утверждение, что тогда как все прочие люди кубок едва ли сдвигали, «Нестор, хоть старец, его поднимал без усилий». Задав эти вопросы, Асклепиад исследует случай с гвоздями. Некоторые авторы утверждают, что золотые гвозди должно быть были прибиты к серебряному кубку с внешней стороны согласно методу искусства чеканки, как и в случае с Ахиллесовым скипетром: «Так он во гневе изрек и на землю швырнул золотыми гвоздями обитый свой скипетр». Отсюда ясно, что они были вколочены в скипетр как простые гвозди в дубину. Аналогично и с мечом Агамемнона: «На плечи набросил он меч, золотые в нем гвозди блестели, но ножны металлом серебряным лились». Однако, резчик Апеллес, говорит <Асклепиад>, показал способ вбивания гвоздей на примере некоторых коринфских изделий. Маленькие выпуклости, сделанные резцом мастера на поверхности предмета, создавали видимость шляпок гвоздей. Отсюда у Поэта вещи обиты гвоздями не потому, что гвозди были вколочены снаружи, но потому, что выглядели вколоченными и чуть–чуть выступавшими, хотя на деле являлись лишь бугорками на поверхности. И касательно ручек объясняют, что, помимо того, что кубок имел две ручки у края, как и другие чаши, у него в середине изогнутой части с обеих сторон есть еще по одному маленькому ушку, похожих на ручки коринфских гидрий. Но далее Апеллес весьма искусным рисунком изобразил это расположение четырех ручек. От основания чаши, словно из одного корня, в направлении каждой ручки и также с обеих сторон отходят ответвления на небольшом расстоянии друг от друга. Эти ответвления продолжаются до края чаши и заходят даже немного выше; наиболее широки они там, где находится самая выпуклая часть чаши, но там, где их оконечности соединяются у края, ответвления снова сходятся вместе. Так формируются четыре ручки, но только у немногих чаш, не у всех, и особенно у так называемых селевкид. Что же касается понятия «двудонный» и выражения «и были два дна там пониже», то некоторые авторы объясняют, что одни чаши имеют одно дно, которое составляет с чашей единое целое (в их числе так называемые кимбии, фиалы и прочие сосуды, выглядящие как фиалы), другие же — двоедонные, например, яйцеобразные скифы, кантары, селевкиды, кархесии и подобные им чаши: одно дно у них в виде выпуклости составляет с чашей единое целое, тогда как другое прикреплено отдельно и, начинаясь с узкого стержня, расширяется к концу и служит подставкой для чаши. <489> Итак, утверждают, что несторова чаша была из рода двоедонных. Но также возможно, что Гомер подразумевает два основания, и одно из них словно поддерживает весь вес чаши и имеет вертикальную высоту, пропорциональную своей большей окружности, тогда как другое, описывая меньший круг, содержится внутри большего, где естественное дно чаши сходится до узких размеров, так что кубок поддерживается двумя основаниями. Говорят, что Дионисий Фракийский смастерил несторову чашу на Родосе из серебра, доставленного ему учениками. Проматид Гераклейский, излагая замысел Дионисия, говорит, что чаша эта — скифос с соприкасающимися ручками (как на корабле с двумя носами), на которых восседали голуби. Кроме того, под чашей были две перекладины, расположенные наклонно вдоль ее длины; они–то и были двумя основаниями.
Подобную чашу, посвященную Артемиде, можно и сегодня увидеть в городе Капуе в Кампании, и местные говорят, что она принадлежала Нестору; она из серебра, и на ней золотыми буквами вырезаны гомеровские стихи.
«Я же», говорит мирлеец, «скажу следующее про чашу. Древние, которые первыми предписали людям цивилизованную пищу, были убеждены, что вселенная шарообразна и, заимствуя четкие мысленные образы от формы солнца и луны, считали единственно правильным делать и утварь по подобию окружающего землю элемента, как он им представлялся. Отсюда они стругали круглый стол, и триподы, посвященные богам, изготавливали они также круглыми и покрытыми звездами, и круглые лепешки назывались у них «лунами». И хлеб они называли άρτος потому, что из всех геометрических фигур круг идеально ровный и совершенный. Поэтому и чашу, содержащую жидкость, они делали круглой в подражание вселенной. Но несторова чаша даже более характерна. Ибо и она усыпана звездами, которые Поэт уподобляет гвоздям, поскольку звезды, как и гвозди, круглые и прибиты к небу, согласно словам Арата: «Всегда они в небе висят, украшая идущую ночь». Искусно сказал об этом и Поэт, усеяв золотыми гвоздями серебряную поверхность чаши, он выразил контрастом истинную природу звезд и неба в согласии с их наружными цветами. Ибо небо похоже на серебро, тогда как звезды сверкают словно золото.
Изображая поэтому несторову чашу полностью покрытой золотом, Поэт переходит затем к наиважнейшему из созвездий, по которым люди определяются относительно своей жизни: я говорю о Плеядах. Ведь когда он говорит «два голубя в злате у каждой кормились», он не имеет в виду под голубями (πελειάδες), которых кое–кто ошибочно понимает здесь как περιστερα. Ибо Аристотель говорит, что πελειάδες и περιστερα разные особи. Напротив, поэт подразумевает тут под голубями Плеяды, которые упоминаются, когда люди сеют и жнут; Плеяды означают начало созревания плодов и время сбора урожая, как Гесиод говорит: «Жать начинай, когда дщери Атланта Плеяды взойдут, и берися за плуг с их заходом». <490> И Арат:
«Тусклы они и малы, но известны весьма,
появляясь под утро и вечер — Зевес тут
причина, велел подавать он им знак о
приходе зимы или лета и времени вспашки».
Так Гомер пристойным образом изобразил через искусство резчика Плеяд, предсказывающих произрастание и созревание урожая, на чаше мудрейшего Нестора, ибо этот сосуд способен приимать в себя и другую пищу. Поэтому он говорит также, что голуби (πελειάδες) несут амвросию для Зевса: «Туда из пернатых никто пролететь не сумеет, ни робкие голуби даже, что носят амвросию Зевсу». Не следует думать, что это птицы πελειάδες носят амвросию Зевсу, как считает большинство (тем самым унижая отца богов), носят не птицы, а Плеяды. Им, возвещающим смертному роду о приходе времен года, вполне подошло бы и снабжать пищей Зевса. Отсюда Гомер по–настоящему отделяет их от других крылатых, когда говорит: «Туда из пернатых никто пролететь не сумеет, ни даже Плеяды». Далее, что он считает Плеяды самым знаменитым из созвездий, видно по списку, в котором он ставит их на первое место среди других звезд: «Там же все звезды, какими увенчано небо — Плеяды, Гиады, неслабый весьма Орион и
Медведица также, ее Колесницею кличут». Итак, большинство ошибается, думая, что πελειάδες птицы, во–первых, из–за поэтического приема, добавившего букву
ε [πελειάδες вместо πλειάδες], и во–вторых, потому, что по их мнению слово
«робкие» может быть эпитетом только голубей, поскольку эта птица вследствие недостатка силы осторожна, то есть труслива. Но эпитет этот можно отнести и к Плеядам, ибо миф рассказывает, что они ускользнули от Ориона, когда тот преследовал их мать, Плейону. И параллельная форма их имени, когда их называют «Пелейи» или «Пелеяды», находится у многих поэтов. Мойро Византийская первая верно поняла смысл гомеровских стихов, объявив в сочинении «Мнемосина», что Плеяды носили амвросию Зевсу. Критик Кратет присвоил ее толкование и обнародовал его как собственное. Симонид также называет Плеяд Пелеядами (голубками) в следующих стихах:
«Славу дарует Гермес состязатель, сын Майи,
носящей прекрасные кудри, что лучшая видом
среди дорогих семерых дочерей, порожденных
Атлантом, и всех их голубками кличут, фиалковолосых».
Ясно, что Симонид имеет в виду Плеяд, дочерей Атланта, называя их Пелеядами, как и Пиндар: «Сдается, Орион недалеко пройдет от горных Пелеяд». Ибо Орион весьма близок от созвездия Плеяд; отсюда и миф, что они убегают от Ориона со своей матерью Плейоной. Далее, Пиндар называет Плеяд όρειαι (горные), эквивалентом ου̉ρειαι, потому что они расположены у хвоста (ου̉ρά) Быка. <491> Еще очевиднее обыгрывает созвучие в имени Эсхил:
«Семь дочерей Атланта, нареченных так,
оплакали великий труд отца, тот небосвод
держал. Как призраки стоят они в ночи,
бескрылые голубки, Пелеяды».
Он называет их бескрылыми, чтобы отличить их от крылатых голубей. А Мойро сама говорит:
«Так Зевс воспитан был на Крите аж до взрослых лет,
никто среди Блаженных не прознал о нем, пока он не окреп.
Его из птиц кормили робких кое–кто, амвросию нося из моря
во священный грот; орел огромный с камня собирал нектар
и Зевсу доставлял, чтоб пил. Когда же дальновержец Зевс
победу одержал над Кроном над отцом, орла обожествив,
послал на небо жить. И честь он оказал и робким голубям,
послами сделав и зимы, и лета».
Симмий же говорит в «Горгоне»: «Быстрые слуги эфира, Пелеи, виднелись все ближе». И Посидипп в «Эзопии»: «Даже Пелеи холодные вечером в небе сияют». Поэт дифирамбов Лампрокл ясно сказал, что Плеяды имеют то же имя, что и голуби, в следующих стихах: «Одно у вас имя с крылатой голубкой, и вы пребываете в небе». И автор поэмы «Астрономия», приписываемой Гесиоду, всегда говорит о Пелеядах <вместо Плеяд>: «которых зовут Пелеядами люди». И еще: «Зимние вниз Пелеяды заходят». И еще: «свет свой тогда Пелеяды скрывают». Нет ничего невероятного и в том, что и Гомер в согласии с поэтическим обычаем назвал Плеяды Пелеядами».
Когда доказано, что на чаше были вырезаны Плеяды, и должно принять их по две у каждой ручки, то кто–то желает, чтобы они являлись птицеобразными девами, или человекоподобным существами и усеяны звездами. Но фразу «два голубя в злате у каждой кормились» не следует понимать как означающую, что они кормились вокруг каждой отдельной ручки, иначе получится, что их было восемь, напротив, поскольку каждая пара ручек разделяется надвое и снова соединяется в оконечности чаши, то слово «каждая» должно отнести к факту, что всех разделений ручек четыре, тогда как выражение «каждая пара» подразумевает то, что они снова сходятся вместе в точке, где их расширение прекращается. Когда же Поэт говорит: «два голубя в злате у каждой кормились, и снизу двудонный», мы поймем, что на каждой из двух точек, где разделяются ручки, был один голубь, он говорит «два» (δοιαί) потому, что они врастают друг в друга и тесно соединены. Ибо формы δοιοί и δοιαί означают вообще число «два», как например: «пара триподов и золотом десять талантов», или «служителей двое». Но они означают также «сращение» и «тесное соединение», как в стихах: «Пополз и укрылся потом под двумя он кустами, сплетенными вместе: один был мастикой, другой же — оливой». <492> Итак, получится только четыре голубя на ручках.
Затем, когда после слов «два голубя в злате у каждой кормились» он добавляет «и снизу двудонный» (δύω δ' υ̉πὸ πυθμένες ησαν), мы не должны ни понимать здесь два основания, ни читать, как Дионисий Фракийский, υ̉πο πυθμένες» раздельно («под дном»), но нам надлежит усвоить слитное υ̉ποπύθμενες в качестве эпитета к голубям, потому, что на ручках было четыре голубя и два на дне чаши, то есть υ̉ποπύθμενιοι . Так, чаша поддерживалась двумя Пелеядами под дном, и полное число Плеяд возросло до шести. Как раз столько их можно увидеть на небе, хотя говорят о семи, как и Арат:
«Семь их числом, говорят о них люди, но только лишь
шесть из них видимы глазу. Конечно, звезда не пропала
из Зевсова круга, в котором и мы родилися по слухам.
Но так говорят, что их семь и всегда точно семь называли».
Художник, поэтому, соответственно вырезал на чаше именно то, что он видел на небе. Некоторые убеждены, что Поэт указывает на это и в стихах о Зевсе:
«Туда из пернатых никто пролететь не сумеет,
ни голуби робкие даже, что Зевсу амвросию носят.
Всегда одного из них гладкий утес похищает, однако.
Отец, посылая другого, количество их восполняет»,
подразумевая, что, хотя одна из Плеяд погибает от стремительности Блуждающих скал, другой голубь посылается Зевсом для восполнения их числа, и поэтическим приемом Гомер внушает, что, хотя можно видеть только шесть Плеяд, тем не менее их полное число никогда не исчезает и их всегда семь и по количеству, и по названию.
И в ответ тем, кто говорит, что Плеяды вырезаны на чаше не по назначению (поскольку они олицетворяют сухую пищу), должно сказать, что чаша (депас) способна принимать и сухую, и жидкую пищу. Ибо в ней приготовлялась смесь из сыра и ячменной муки, которую разбавляли в вине и выпивали, как говорит Поэт:
«Им приготовила смесь Гекамеда с косою роскошной …
Сначала поставила стол черноногий, красивый,
обтесанный гладко, на стол водрузила корзину из меди,
потом, как закуску к питью, принесла она лук, желтый мед
и священный ячмень вместе с кубком, прекрасным весьма,
его старец забрал, уезжая из дома … И в нем она, видом
богиня, им сделала смесь на прамнейском вине, медной
теркою козьего сыра натерла, посыпала белой мукой
и велела испить тот напиток».
<493> Когда же он говорит: «другим же с напрягом сдвигался он с места, когда бывал полон, но Нестор, хоть старец, его поднимал без усилий», то не следует понимать, что речь здесь идет только о Махаоне и Несторе, как считают некоторые, читая вместо
'άλλος (другой) 'άλλ' 'ός и, понимая 'ός (кто) как 'ό (он) в отношении одного Махаона («им же с напрягом сдвигался он с места»); они руководствуются здесь выражением «с напрягом», подразумевая, что он был ранен. Но что Махаон у Гомера не был ранен, будет показано в других разделах. И эти толкователи не знают, что Поэт не привязывает
слово 'άλλος (другой) только к Махаону и Нестору (да он и не употребил бы эту форму), потому что выпивали только двое и он сказал бы не 'άλλος, а 'έτερος (второй), ибо έτερος
по природе ставится, когда речь идет о паре, например: «Двух агнцев несите, самца одного, цвета снега, вторую же черную самку».
Далее, Гомер никогда не употребляет форму 'ός вместо артикля 'ό, однако, он использует последний вместо 'ός в значении «который», например: «жил там Сизиф, был который корыстнейший смертный». Здесь напрашивается еще частица τις (кто), и тогда получится: «Другим кем с напрягом сдвигался он с места, когда бывал полон, но Нестор, хоть старец, его поднимал без усилий», то есть любой другой человек с огромным трудом сдвинул бы объемистый и тяжеловесный кубок со стола, тогда как филопот Нестор имел достаточно силенок, чтобы управляться с ним легко и без хлопот вследствие постоянной практики.
Сосибий же, дока в разрешении головоломок, приводит те же гекзаметры и потом дословно пишет: «Нынче обвиняют Поэта в том, что все другие у него сдвигали кубок с усилием, и только Нестор поднимал его без труда. Но ведь кажется нелепым, чтобы в присутствии Диомеда и Аякса, не говоря уже об Ахиллесе, Нестор изображался более сильным, чем они, хотя и был старше возрастом. Здесь мы можем оправдать Поэта тем, что он применил анастрофу. То есть если из второго гекзаметра убрать слово «старец» и поместить его в начале первого стиха, то получится: «Старцем другим он с напрягом бы с места сдвигался, когда бывал полон, но Нестор его поднимал без усилий». Поменявшему так порядок слов становится ясно, что Нестор был единственный из всех старцев, кто поднимал чашу без труда». Какой чудесный «разрешитель» Сосибий! которого не без остроумия высмеял царь Птолемей Филадельф за это знаменитое объяснение и другие ему подобные. Ибо когда он состоял у царя на жалованье, Филадельф пригласил казначеев и приказал им, когда Сосибий придет к ним за деньгами, говорить ему, что он их уже получил. Тот появился немного спустя и потребовал плату, но они ответили, что дали ее ему и потом хранили молчание; тогда Сосибий явился к царю с жалобой на казначеев. 494> Птолемей позвал их и велел принести книги со списками тех, кто получал жалованье; взяв их в руки, царь просмотрел списки и подтвердил слова казначеев, что Сосибий получил свое жалованье, так: в списках значилось
«Сотеру, Сосигену, Биону, Аполлонию…»; изучив их, царь сказал: «О прекрасный разрешитель проблем, если ты отнимешь «Со» от «Сотеру», «си» от «Сосигену», «Би» от «Биону», и «ю» от «Аполлонию», то ты найдешь и себя получившим свою плату, соласно твоим вздорным рассуждениям <о Гомере>. Итак, «поражен ты от собственных перьев, своих, не чужими», как говорит удивительный Эсхил, потому что сочиняешь неуместные отгадки».
ОЛМОС, чаша, сработанная в виде рога. Менесфей в четвертой книге «Политики» пишет: «Из Альбатаны ожерелье и золотой олмос. Олмос же — это чаша, изготовленная в виде рога, высотою в локоть».
ОКСИБАФ. Вообще, так называется сосуд, приспособленный для содержания уксуса, но это и название чаши, которую упоминает Кратин в «Бутылке»:
«Как может кто остановить его, когда он пьет так много?
Б. Знаю как. Я разобью его все кружки, бочки в прах сотру,
как молнией ударю, ни один не выпьет он сосуд с тех пор,
ни даже оксибафий винный».
Что оксибаф разновидность маленького глиняного килика, ясно показывает Антифан в «Мистиде», где старая пропойца расхваливает большой килик и с презрением отвергает оксибаф как слишком мелкий. Кто–то говорит ей: «Давай же пей». Она отвечает:
«Уж так и быть. На вид приятен килик, торжества он стоит,
не смолчу. Где мы недавно были, пили мы из оксибафа.
О дитя, пусть боги мастера, что сотворил тебя, благословят:
прекрасны простота твоя и форма».
И в «Вавилонянах» Аристофана мы понимаем под оксибафом чашу; когда: Дионис говорит об афинских демагогах, что они потребовали от него, пошедшего на суд, два оксибафа, то не предположишь, что они просили нечто другое, а не кубки. И оксибаф, который ставится для играющих в коттаб, может быть только широкой и плоской чашей. Оксибаф упоминается как чаша и Эвбулом в «Мельничихе»:
«Отмерил я напиток в оксибафе, а потом сомнение
взяло: вино клялось, что правда оно уксус, а уксус
клялся, что он лучшее вино».
ОЙНИСТЕРИЯ. Эфебы, когда собираются остричь свои длинные волосы, говорит Памфил, предлагают Гераклу большую чашу, которую они наполняют вином и которую называют ойнистерией, а после возлияния дают пить из нее пришедшим вместе с ними.
ОЛЛИКС. Памфил в «Аттических выражениях» переводит это слово как «деревянная чаша». <495>
ПАНАФИНЕЙСКАЯ ЧАША. Философ Посидоний в тридцать шестой книге «Историй» упоминает какие–то чашу вроде этой так: «Там были скифосы из оникса и ….. для них объемом до двух котил и весьма немалые панафинаики, содержащие одни два хоя, другие еще больше».
ПРОАР, деревянный кратер, в котором аттический люд смешивает вино. «В проарах выпуклых», говорит Памфил.
ПЕЛИКИ. Каллистрат в комментариях на «Фракиянок» Кратина определяет пелику как килик. Но Кратет во второй книге «Аттического наречия» пишет следующее: «Кувшины, как мы сказали, назывались пеликами. По форме сосуд первоначально был похож на панафинейские чаши и назывался тогда пеликой, но позже он принял очертания ковша, какие подаются на празднествах; когда–то их называли «ольпами», и ими наливали вино в чаши, как говорит Ион Хиосский в «Сыновьях Эврита»: «Из бочек священных вино зачерпнувши ковшами, чрез край проливайте и с громким журчанием пейте». Но сегодня сосуд этого рода особенно освящен и подается только на празднике, тогда как употребляемый в повседневной жизни изменил свою форму и стал совсем как черпак, который мы зовем кувшином». Что же касается ольпы, то Клитарх говорит, что у коринфян, визатийцев и киприйцев она как лекиф, а у фессалийцев как кружка–ковш. (Кроме пелики) есть еще «пелихна», под которой, по словам Селевка, беотийцы разумеют килик, но Эвфроний в «Записках» понимает его как кувшин.
ПЕЛЛА, сосуд по форме как скифос, но с более широким дном; в него наливали молоко. Гомер: «как в хлеве мухи жужжат у бадей, переполненных млеком». Но Гиппонакс называет этот сосуд «пеллидой»: «Пили они из пеллиды, ведь килик разбит был упавшим мальчишкой». Он разъясняет, что пеллида не чаша, но ею пользовались за неимением килика. И еще: «И пили они из пеллиды: он сам и Арета за здравие тост поднимали». Однако Феникс Колофонский в «Ямбах» пеллидой обозначает фиал:
«Фалес, самый дельный средь звезд знатоков, и
по слухам, из всех, кто тогда проживал, наилучший,
как дар получил золотую пеллиду».
И в другом месте <тоже пеллида>:
«Из чаши разбитой он кислым вином
возлияет, свои скрючив пальцы, дрожа
как беззубый старик под бореем».
Клитарх же в «Словаре» разъясняет, что фессалийцы и эолийцы называют подойник «пеллетерой», тогда как чашу — «пеллой». И Филит в «Неправильных словах» говорит, что беотийцы называют пеллой килик.
ПЕНТАПЛОЯ. Филохор упоминает ее во второй книге «Аттиды». Аристодем же в третьей книге сочинения «О Пиндаре» говорит, что в Афинах на празднике Скирах эфебы соревнуются в беге, держа в руках виноградную ветвь с гроздьями, и ветви называются οσχοι. Путь бегущих пролегает от храма Диониса до святилища Афины Скирадской, и победитель получает килик, называемый «пентаплоя», а потом совершает процессию с хором. <496> Килик же называтся «пентаплоей» потому, что он содержит в себе вино, мед, сыр и немного ячменя и масла.
ПЕТАХН, широкая и неглубокая чаша, упоминаемая Алексидом в «Дропиде»; его свидетельство уже приводилось. Упоминает о ней и Аристофан в «Драмах»: «Внутри все хлещут из широких кубков».
ПЛЕМОХОЯ, глиняное блюдо по форме как волчок, но с устойчивым основанием; некоторые называют его «котилиском», согласно Памфилу. Им пользуются в Элевсине в последний день мистерий, который поэтому и сам называется Племохоями. В тот день наполняют две племохои и опрокидывают их, стоя и глядя на восток в одном случае и на запад в другом, произнося заклинания. Они упоминаются автором «Пирифоя», которого написал или один из тридцати тиранов Критий, или Еврипид, так: «чтоб вылить нам те племохои под землю в провал, соблюдая святое молчанье».
ПРИСТИДА. Что это за чаша, установлено прежде, когда сообщалось о батиакии.
ПРОХИТ, вид чаши, как говорит Симарист в четвертой книге «Синонимов». Ион Хиосский в «Элегиях»: «Пусть нам виночерпии–слуги смешают кратер из серебряных кубков». Филит в «Неправильных словах» говорит, что прохит — деревянный сосуд, из которого пьет сельский люд. Александр также упоминает его в «Антигоне». Но Ксенофонт в восьмой книге «Киропедии» говорит о каких–то «прохоидах» в рассказе про персов: «У них был закон не приносить на симпосии прохоиды, очевидно, потому, что уклонение от чрезмерной выпивки они считали более полезным для ума и тела, но хотя обычай этот практикуется еще и сегодня, они, однако, пьют столько, что не чаши вносят, но их самих выносят, поскольку они не могут больше ни стоять, ни ходить».
ПРУСИАДА. Что это чаша, которая стоит прямо, уже упоминалось. А что она названа от вифинского царя Прусия, прославившегося изнеженностью и роскошью, записано Никандром Калхедонским в четвертой книге «Прусиевых приключений».
РЕОНТ. Так называли какие–то чаши; их упоминает Астидамант в «Гермесе», говоря:
«Сперва кратера два из серебра, фиалов пятьдесят
и десять кимбий, дюжина реонт, из них серебряных
аж десять, два из злата, гриф один, другой Пегасом будет».
РИСИДА, золотой фиал, по словам Феодора. Кратин в «Законах»: «возлияя рисидой».
РОДИАДА. Дифил в «Берущем стену» (Каллимах дает этой пьесе название «Евнух» говорит: «и пить еще обильней, чем из родиад, или <обширней, нежли> из ритонов?» Они упоминаются также Диоксиппом в «Скряге», Аристотелем в сочинении «О пьянстве» и Линкеем Самосским в «Письмах».
РИТОН (ρυτον). Слово имеет краткий υ и острое ударение на последнем слоге. Демосфен в речи «Против Мидия»: «ритоны, кимбии и фиалы». <497> Дифил в «Евнухе» или «Воине» (пьеса переделана из «Берущего стену»): «Неужто нам побольше не налить, чтоб пить обильней, чем из родиад, или <обширней, нежли> из ритонов?» Эпиник в «Женах–кукушках»:
«А. И три он ритона громаднейших выпить обязан сегодня с клепсидрой. Б. Дрожу. А. И один еще «слон». Б. Ты слонов приведешь? А…… содержащий два хоя. Б. Слон столько не выпьет! А. Я сам часто пил. Б. Ты как слон. А. Как и ты. А вторая — триера, вмещает скорей всего хой».
И, описывая третью чашу, он говорит:
«Беллерофонт на Пегасе верхом поражает
Химеру, плюющую пламя. Ну ладно, бери ее тоже»
Ритон же прежде называли рогом и, кажется, впервые его изготовили при дворе царя Птолемея Филадельфа в качестве атрибута для статуй Арсинои. Ибо в левой руке царица держит ритон, наполненный всевозможными плодами, и по мысли художников он благословеннее рога Амалфеи. Феокл упоминает о нем в «Итифаллических стихах» так: «Мы, мастера, все отметили нынче Спасения праздник и, выпив двойной с ними рог, я пошел к дорогому царю». Дионисий Синопский при перечислении чаш в «Спасшейся» упомянул и ритон, как я сказал раньше. И Гедил, упоминая в «Эпиграммах» о ритоне, изготовленном механиком Ктесибием, говорит:
«Эй, выпивохи, сюда, поглядите еще на ритон этот в храме царицы,
любящей Зефира (царицу зовут Арсиноя); ритон египтянина Беса являет,
танцора, трубящего звонко, когда бить вино начинает: не к битве трубит
золотой его зов, но к веселью и пиру, как будто бы песнь родовую царь
Нил произвел из божественных вод, дорогих посвященным, что носят дары.
Ну, а если почтите все то, что Ктесибий с умом сотворил, приходите, младые,
сюда к Арсиное в священное место».
Феофраст в сочинении «О пьянстве» пишет, что чаша, называемая ритоном, давалась только героям. Дорофей Сидонский говорит, что ритоны похож на рога, но с просверленным отверстием внизу, и из них, когда жидкость вытекает тонкой струей, люди пьют с нижнего конца; они и называются от слова ρ̉ύσις (вытекание).
САННАКРА. Кратет в пятой книге «Об аттическом наречии» говорит, что так называется чаша. Она персидская. Филемон, упомянув батиакй во «Вдове», и высмеивая природу этого слова, говорит: «Саннакры, батиакии, саннакии еще
и гиппотрагелафы также».
СЕЛЕВКИДА. Что этот кубок назван от царя Селевка, утверждалось прежде, в том числе и Аполлодором Афинским. И Полемон в первой книге «Обращения к Адею» упоминает как схожие друг с другом чаши селевкиду, родиаду и антигониду. <498>
СКАЛЛИЙ, крошечный килик, из которого возлияют эолийцы, как пишет Филит в «Неправильных словах».
СКИФОС. Некоторые произносят родительный падеж этого слова всегда с сигмой (του σκύφους), но так неверно. Ибо если σκύφος мужского рода, как и λύχνος (светильник), то мы должны говорить его (в родительном падеже) без сигмы (του σκύφου), но если оно среднего рода, то надлежит склонять его с сигмой, τὸ σκύφος, σκύφους, как τειχος, τει̉χους. Аттицисты употребляют именительный падеж σκύφος
иногда в мужском, иногда в среднем роде. Гесиод же во второй песне «Меламподии» говорит σκύπφος, с «π»: «Марид к нему прошел, проворный вестник, через зал и, скиф серебряный налив, подал владыке выпить». И еще:
«Тогда Мантид схватил ремень бычачий, за спину
придержал Ифоикл быка. А сзади подошел Филек,
держал в одной руке он скиф, другою поднимал
вверх посох, говоря речь слугам».
Сходно и Анаксимандр в «Герологии» говорит: «Амфитрион разделил добычу между союзниками и заимел скифос (σκύπφος), который он выбрал для себя». И далее: «Посейдон отдал чашу (σκύπφος) своему сыну Телебою, а Телебой отдал ее Птерелею, который, взяв чашу, отплыл». И у Анакреонта σκύπφος: «И я, взявши полную чашу, испил, тем почтив Эрксиона, что в шлеме ходил с белым гребнем»; «испил» вместо «выпил за здоровье», ибо, собственно говоря, «выпить за здоровье» значит «дать другому выпить прежде себя». Так, Одиссей у Гомера: «В руки Арете влагает двойную он чашу». И Одиссей в «Илиаде»: «Чашу наполнил вином и приветствовал он Ахиллеса». Ибо они наполняли чаши и пили за здоровье друг друга с приветствиями. Паниасид в третьей книге «Гераклеи» говорит: «Кратер он большой и блестящий из злата смешал и, беря часто чаши, глотал, услаждаясь, питье». Еврипид в «Эврисфее» употребил σκύφος
в мужском роде: «глубокий же скифос», как и Ахей в «Омфале»: «зовет меня богова чаша». Симонид сказал: «с ручками скифос». И Ион в «Омфале»: «Там в чаше нет вина», где он произвел от именительного падежа мужского рода τὸ σκύφος дательный падеж среднего рода σκύφει. В среднем роде (τὸ σκύφος) и у Эпихарма в «Циклопах»: «Давай, наливай это в чашу». И у Алексида в «Левкадии»: «вина большая чаша с древними краями». И у Эпигена в «Вакханке»: «я рад принять был чашу». И у Федима в первой книге «Гераклеи»: «широкая чаша из древа с крепчайшим напитком из меда». И в гомеровском стихе «наполнив, дал чашу свою ему выпить» Аристофан Византийский пишет «το σκύφος». Но Аристарх ставит здесь τον σκύφον. Асклепиад Мирлейский в сочинении «О несториде» говорит: «Ни один городской житель, даже скромного достатка, не пользовался скифосами и киссибиями, только свинопасы, пастухи и поселяне, например, Эвмей «наполнив с краями вином, преподнес выпить собственный скифос» <Одиссею>. <499> И Алкман говорит:
«Часто по горным вершинам, когда многофакельный
праздник богов услаждает, несешь ты сосуд золотой,
преогромную чашу и словно пастушка в нее надоив
молоко ото львицы, творишь твердый блещущий сыр
необычных размеров».
И Эсхил в «Перрибиянках»: «Но где мои награды и добычи без числа? где чаши золотые, где из серебра?» А Стесихор называет чашу, бывшую у кентавра Фола, «скифовой», имея в виду, что она похожа на скифос; аналогично он говорит о Геракле: «и чашу вроде «скифа» взяв, объемом в три лагина, он поднес ко рту и выпил (Фол ее смешал и перед ним поставил)». Архипп также употребил слово σκύφος в среднем роде, в «Амфитрионе».
Говорят, что лагин (бутыль) — название меры жидкости у эллинов, как хой и котила. Лагин содержит двенадцать аттических котил. Эта мера существует якобы и в Патрах. Никострат употребляет «лагин» в мужском роде в «Гекате»: «А. Сколько содержит лагин наш из бочек? Б. Три хоя». И потом: «неси нам бутыль до краев». И в сочинении «Ложе»: «Бутыль эту трудно стерпеть, в ней ведь уксус». И Дифил в «Спасшемся»: «бутыль пуста моя, старуха, но полна сума». А Линкей Самосский в «Письме к Диагору» пишет: «Когда ты пребывал на Самосе, Диагор, я помню, ты часто приходил ко мне на пирушки, к той бутыли вина, которая стояла, налитая до краев, перед каждым гостем, чтобы он мог выпить чашу в свое удовольствие». Но Аристотель в «Фессалийской политии» утверждает, что у фессалийцев слово «лагин» употреблялось в женском роде. Так и у эпика Риана в «Эпиграммах»:
«Эта бутыль половину содержит из шишек сосновых
смолы и другую вина половину, Архин. И я мяса
козленка не знаю нежней и достойнее всяких похвал.
Гиппократ, он все это послал».
Но у Дифила в «Братьях» в среднем роде:
«О бутылочка, ты для воров и плутов, ведь под мышкой
пройдет она в погреб и может продажу вести там, пока,
как на сладочном пире, один оставаться не будет
харчевник–шинкарь, осыпаемый бранью торговцем».
Фраза же в Стесихоровой «Повести о Герионе» «объемом в три лагина» содержит неясность, в каком в ней «лагин» роде. И Эратосфен говорит, что πέτασος (шапка) и στάμνος (глиняный сосуд) употребляется кое–кем в женском роде. Скифос же был назван от σκαφίς, что означает также круглый деревянный сосуд для хранения молока и простокваши, как сказано у Гомера: «Сосуды текли простоквашей — и чаши, и ведра, куда молоко им доилось». Но слово σκύφος возможно происходит и от σκύθος, поскольку скифы пьянствуют безудержно. И Гиероним Родосский в сочинении «О пьянстве» говорит даже, что «пьянствовать» и «вести себя по–скифски» означает одно и то же, ибо звуки φ и θ друг другу родственны. <500> Впоследствии в подражание ранним деревянным стали делать скифосы из глины и серебра. Из них первыми были изготовлены и прославились так называемые беотийские скифосы, и Геракл во время своих походов первый пользовался ими, откуда они также были названы геракловыми. Тем не менее они отличаются от других скифосов, ибо они имеют на ручках так называемую Гераклову цепь. Беотийские скифосы упоминаются Вакхилидом в стихах, с которыми он обращается к Диоскурам, приглашая их на пир:
«Нет здесь туш бычьих, нету пурпурных ковров,
нет и злата, зато тут приветливый дух и приятная
Муза и сладкие вина, разлиты они в беотийские чаши».
После беотийских были знамениты так называемые родосские, сработанные Дамокритом. Третьими идут сиракузские. Эпиротами скифос назывался γυρτος, по словам Селевка, но мефимнцами, как говорит Парменон в книге «О диалекте», он назывался
σκύθος. Далее, Скифом звали лакедемонянина Деркилида, как говорит Эфор в восемнадцатой книге; он пишет: «Лакедемоняне послали Деркилида в Азию вместо Фимброна, слыша, что азиатские варвары привыкли вести все дела с обманом и хитростью. Поэтому они отправили Деркилида, считая, что его меньше всего можно одурачить, ибо он был человеком, не имевшим в своем характере ничего лаконского или прямого, но, напротив, гораздо больше лукавого и свирепого. Отсюда лакедемоняне и прозвали его Скифом».
ТАБЕТА. Аминта в первой книге «Азиатских стоянок» пишет о так называемой дубовой манне: «Они собирают ее вместе с листьями и прессуют в массу наподобие сирийских пирожных или делают кругляши. Готовясь же приступить к еде, они отламывают куски от массы в деревянные чаши, называемые «табетами», смачивают и, сцедивши, пьют <сироп>. И он похож на мед, размешанный <в вине>, только гораздо приятнее».
ТРАГЕЛАФ. Так называется какая–то чаша, которую Алексид упоминает в «Штукатуре»: «фиалы, кимбий, килик, трагелафы». Эвбул в «Приклеенном»: «пяток фиалов, пара трагелафов». И Менандр в «Рыбаке»: «лабронии и трагелафы». Антифан в «Хрисиде»:
«А. Жених же, зловоньем пропахший, по слухам,
имеет деньжищи, рабов, экономов, упряжки,
верблюдов, ковры, серебро и фиалы, триеры,
кархесии и трагелафы и ведра из злата. Б. Суда?
А. Я о бочках, их ведрами кличут обжоры»
ТРИЕРЫ. И триера вид кубка, известный из «Жен–кукушек» Эпиника. Свидетельство уже приводилось.
ГИСТИАК, вид чаши; Ринтон в «Геракле»: «В чашу макаешь ты кекс и глотаешь, как зверь, белый хлеб и ячменные крошки». <501>
ФИАЛ. Когда Гомер говорит «наградой фиал положил он двуручный, в огне не бывавший ни разу» и «фиал золотой и двойной жира слой», то речь у него идет не о чаше, но о плоском, похожем на котел медном сосуде, имевшем, вероятно, две ручки с обеих сторон (άμφίθετος). Однако, Парфений, ученик Дионисия, понимает под α̉μφίθετος фиал, у которого нет основания. Сходно Аполлоний Афинский в шуточной речи «О кратере» говорит, что α̉μφίθετος не может твердо держаться на своем основании, но стоит только краями вниз. Некоторые же объявляют, что как сосуд, который можно носить за ручки с двух сторон, называется α̉μφιφορεύς, так и фиал заслужил себе название α̉μφίθετος. Но Аристарх говорит, что α̉μφίθετος можно поставить и на основание, и краями вниз. А Дионисий Фракийский говорит что α̉μφίθετος означает просто «круглый», то есть «пробегающий по окружности» (α̉μφιθέουσα). Асклепиад Мирлейский производит слово φιάλη от πιάλη, то есть снабжающий питьем (πιειν) в изобилии (άλις), ибо фиал был больше обычной чаши. Что же касается выражений α̉μφίθετος и α̉πύρωτος, то последнее означает или «закаленный в холодной воде», или «не бывавший на огне», как и котел Гомер называет в одном случае «поставленным на огонь» (ε̉μπυριβήτης) и в другом «не бывавшим на огне» ('άπυρος): «Средь них и котел, не бывавший в огне и с резьбою, и стоил быка он», имея в виду, может быть, емкость для холодной воды, тогда как и фиал похож на плоский медный сосуд, содержащий холодную воду. Потом, что касается прилагательного α̉μφίθετος, то должны ли мы вообразить, что оно означает «имеющий два основания» (одно на каждом конце)? или приставка α̉μφί то же самое, что и περί, что в свою очередь может означать и «необычайный»? Тогда любой превосходно сработанный сосуд можно назвать α̉μφίθετος, поскольку глагол θειναι (класть) употреблялся древними вместо ποιήσαι (сделать). Но α̉μφίθετος может означать также способность сосуда стоять и на основании, и краями вниз. Ставить так фиалы обычай ионийский и древний. Массалиоты же до сего дня кладут фиалы краями вниз».
Кратин говорит в «Беглянках»: «Примите фиалы вы эти, пупырчатый каждый как желудь». Эратосфен утверждает в одиннадцатой книге сочинения «О комедии», что Ликофрон не понял выражения βαλανειομφάλοι («пупырчатые, как желуди»), ибо выпуклости на фиалах и сводчатые потолки общественных бань (βαλανειον) почти похожи, что и обыгрывается в удачной шутке.. Апион и Диодор говорят, что это «какие–то фиалы, пупырышки которых похожи на решето». И Асклепиад Мирлейский в своих заметках о несториде говорит, что Кратин называет фиалы «баннопупырчатыми» по причине сходства их выпуклостей с узорами на сводах бань». И Дидим, хотя и говорит то же самое, приводит также комментарий Ликофрона: «(Слово βαλανειομφάλος) происходит от выпуклостей (ομφάλοι) в женских ваннах, откуда вычерпывают воду маленькими чашками». Тимарх в четвертой книге «О Гермесе у Эратосфена» говорит: «Можно рассматривать слово βαλανειομφάλος как сказанное в шутку, поскольку афинские ванны круглые и вода из них выпускается в середине за медной крышкой». Ион в «Омфале»: «Давайте, девицы, несите с пупырьями чаши, что в них в середине». Под чашами с «пупырьями в середине» (μεσομφάλος) он подразумевает пупырчатые как желуди (βαλανειομφάλοι) фиалы, о которых упоминает Кратин. <502> И Феопомп сказал в «Алфее»: «Взяла она полный фиал золотой, посредине пупырья имевший. Телест же назвал его лодкой», — там Феопомп высмеивает Телеста за то, что он назвал фиал лодкой. И Ферекрат, или автор приписываемых ему «Персов» употребляет ο̉μφαλωτής: «Венки и хрисиды с пупырьями (роздал он) всем». Афиняне называют серебряные фиалы «аргиридами», а золотые «хрисидами». Аргирида упоминается Ферекратом в «Персах»: «Эй, с этой аргиридой ты куда?» Хрисиду же упоминает и Кратин в «Законах»: «Хрисидой возлияя, призывал он змей и предлагал им выпить». И Гермипп в «Керкопах»: «Выпив сиявшую как полнолунье хрисиду вина, он ее прихватил»…….. Был еще фиал, называемый βαλανωτή, дно оторого было подбито золотыми кнопками. А Сем говорит, что на Делосе была посвящена медная пальма, подношение наксосцев, и золотые фиалы, украшенные «финиками». Анаксандрид называет эти чаши «фиалами Ареса». Эолийцы же называют фиал αρακη.
ФТОИДА. Плоские фиалы с пупырышками. Эвполид: «с фтоидами легши», где φθοισι (фтоидами) должно иметь ударение на последнем слоге, как Καρσί, παισί, φθειρσί.
ФИЛОТЕСИЯ. Вид килика, из которого пьют за здоровье друга, как объясняет Памфил. И Демосфен говорит: «И он выпил за его здоровье как друг». Алексид: «Из чаши вот этой любви выпью я за здоровье твое и отдельно, и вместе». Так и пирующая сообща компания называлась филотесией. Аристофан: «Тень, что зовет на обед, уж равна семи пальцам, пора мне: компания кличет друзей». Был даже килик, который назывался филотесией, как в «Лисистрате»: «Пифо владычица и чаша–филотесия».
ХОННЫ. У гортинцев вид чаши вроде фериклия, из меди. Ее дают мальчику, который похищается любовником, согласно Гермонаксу.
ХАЛКИДСКИЕ ЧАШИ. Возможно, называются так от Халкиды во Фракии. Они пользуются известностью.
ХИТРИДЫ. Алексид в «Поддельном»:
«Четыре хитриды я выпил, почтив так царя Птолемея,
и столько же мною за царскую выпито было сестру;
осушил я их залпом одним (смесь приятнее всех — пополам),
и еще я Согласье почтил, так зачем же мне с лампой идти,
раз так ярок сияющий свет?»
Геродот в пятой книге «Историй» говорит, что аргосцы и эгинцы постановили не привозить для своих жертвоприношений ничего произведённого в Аттике, даже глиняную посуду, и в будущем пить только из хитрид местного изготовления. Киник Мелеагр также приводит слова в «Симпосии» «И при стольких обстоятельствах он поручил ему трудную задачу: выпивать за здоровье двенадцать глубоких хитридий».
ПСИГЕЙ или ПСИКТЕР (охладитель). Платон в «Симпосии»: «Однако, неси нам, раб, тот охладитель», сказал Алкивиад, когда увидел, что он содержал больше восьми котил. Итак, он наполнил его и выпил сперва сам, после чего приказал налить Сократу» ….. «Когда Архебул собрался растянуть (питье чаши), раб как раз вовремя пролил ужасное пойло и опрокинул охладитель». Алексид в «Переселившемся» говорит: «содержит три котилы охладитель». Диоксипп в «Скряге»: «Олимпих выдал шесть фериклий и пару охладителей потом». Менандр пишет в пьесе «Халкии»:
«Что за обычай нынче восклицать: «Несмешанного
лейте без границ!»? И кто–то охладитель в ход пустил,
губить чтоб горемычных».
И Эпиген, приводя в «Героине» длинный список чаш, упоминает и охладитель:
«Ты, взяв рабов, неси сюда фериклий
с родиакой. А потом ты сам притащишь
охладитель и с киафом кимбий».
Страттид в «Мороженных»:
«Кто охладитель спер, другой — киаф из меди.
Он затылок чешет: хойники котилою месить?»
Алексид в «Шарфе» говорит про маленький охладитель:
«Назначил встречу гостю там, где с Агонидой оставался я,
и двум рабам велел поставить чаши, чищенные содой,
видели чтоб все. Стояли там киаф из серебра (он весил пару
драхм, не меньше), кимбий (больше четырех, верняк), и
охладитель малый в десять был оболов, тоньше Филиппида».
<503> Гераклеон Эфесский утверждает, что «то что мы называем псигеем, некоторые писатели называют псиктерием, а аттические комики даже высмеивают «псигей» как чужеземное слово». Эвфрон в «Возвратившей»:
«Когда кто охладитель назовет «псигей», и свеклу «севтлон»,
чечевицу ж - «фака», делать что, скажи? Б. Обратно возврати,
Пиргофемид, своим ты словом, как меняешь деньги».
Антифан во «Всадниках»:
«Но как нам жить? Б. Попона — покрывало наше, наш прекрасный шлем — кувшин, а охладитель — что ты хочешь? — все. Рог изобилья». И в «Плачущих кариянках» ясно видно, что охладителем пользовались, наливая туда вино киафом. Ибо после слов «трипод с бочонком запросив и охладитель … Он пьянствует «пьющий у него говорит:
«Я буду пить сильней, пусть не мешают вин,
у нас никто не будет черпать воду больше.
Раб, беги, возьми сосуд и чашу там, снаружи,
и вместе остальное унеси».
Дионисий, ученик Трифона, пишет в «Ономастиконе»: «древние называли охладитель диносом». А Никандр Фиатирский говорит, что все покрытые рощами и тенистые места, посвященные богам, где можно было отдохнуть, тоже называются «псиктерами». Эсхил в «Юношах»: " ветры в тенистых прохладных местечках». Еврипид в «Фаэтоне»: " прохладные древа приятно ветвями обнимут». И автор поэмы «Эгимий», Гесиод или Керкоп из Милета, говорит: «Найду я когда–то себе здесь прохладное место, правитель народов».
ОДОС. Так, по словам Трифона в «Именах существительных» называлась чаша, которую подавали после исполнения сколия, как это видно у Антифана в «Двойных»:
«Что будет для богов там? Б. Ничего, коль кто–то не смешает это.
А. Стоп! Возьми же чашу. Но не запевай ты старомодных песен,
как Пеон», иль «Теламон», или Гармодий».
ОЙОСКИФИИ. О форме этих чаш Асклепиад Мирлейский в сочинении «О несториде» говорит, что она имеет два дна, одно приделанное к основанию, а другое прикрепленное отдельно; начинаясь с тонкого стержня, но расширяясь к концу, оно формирует основание, на котором стоит чаша.
ОЙОН. Динон в третьей книге «Персики» говорит: «Еще есть «потибаз» (печеный хлеб из ячменя и пшеницы). кипарисовый венок и вино, смешанное (с водой) в золотом ойоне, из которого пьет сам царь».
После этой долгой речи Плутарх, награжденный от всех рукоплесканиями, попросил фиал, из которого он совершил возлияние Музам и матери их Мнемосине, и выпил за здоровье всех филотесию (чашу дружбы). <504> Потом он продолжил: «Как кто–то схватив очень щедрой рукою фиал золотой, виноградной кипящий росой, и подарит» его не только «юному зятю, почтённому тостом», но и всем своим самым дорогим друзьям, он отдал чашу рабу с приказанием «по кругу ее обнести», объяснив, что это означает «пить вкруговую» и приведя слова из «Перинфянки» Менандра: «Ни разу от старухи килик не ушёл, пьёт бабка круговую чашу», и из «Одержимой»: «и мигом опять их обносит он чашею первой с чистейшим напитком». И Еврипид в «Критянках»: «А, впрочем, радуйся, пока идёт по кругу чаша». Грамматик же Леонид потребовал чашу побольше и воскликнул: «Давайте же, надерёмся из кратера, мужи друзья ….. Так, по словам Лисания Киренского, сказал о попойках Геродор: «когда они принесли жертву и обратились к пиршеству и кратерам, к молитвам и пеанам». И писатель тех мимов, которые, согласно Дурису, всегда были под рукою у мудрого Платона, говорит где–то «надрались мы» вместо «напились мы». «Тем не менее, клянусь богами», сказал Понтиан, «вам не следует выпивать из крупных чашу, имея перед глазами слова усладительного и приятнейшего Ксенофонта, который говорит в «Симпосии»: «Да, мужи, и я считаю, что мы должны выпивать. Ибо вино питает души, убаюкивая их печали, как мандрагора усыпляет людей, и, с другой стороны, оно возбуждает дружеские чувства, как масло раздувает огонь. По–моему, однако, даже тела сильных мужей испытывают то же самое, что и растения в земле. Ведь последние, если бог увлажняет их слишком обильно, не могут стоять прямо и даже не расцветают в надлежащую пору, но когда они пьют, сколько им надо для удовольствия, то растут, не сгибаясь, расцветают и плодоносят. Также и мы: если вольем в себя слишком много питья, быстро потеряем управление и над телом, и над умом, и не будем даже в силах дышать, не говоря уже о способности говорить. Однако, если рабы будут по каплям наливать нам в маленькие килики — скажу уж и я словами Горгия — тогда мы не опьянеем против воли, но постепенно обретем более веселое настроение».
Когда кто–то рассмотрит эти слова благородного Ксенофонта, он сможет распознать ревность, которую питал к нему наиславнейший Платон. Или, возможно, оба эти мужа завидовали друг другу изначально, чувствуя особую добродетель каждого из них, и, возможно, они боролись также за первенство, как мы можем заключить не только из их слов о Кире, но и из тех принадлежащих им сочинений на ту же тему. Ибо оба они написали по «Симпосию», и один в своем изгоняет флейтисток, тогда как другой вводит их; один, как уже сказано, склонен пить из крупных чаш, другой представляет Сократа пьющим из охладителя до рассвета. И в диалоге «О душе» Платон, перечисляя всех присутствующих, даже не упоминает о Ксенофонте. <505> Относительно же Кира Ксенофонт говорит, что тот с ранних лет был воспитан полностью в отеческих традициях, тогда как Платон, словно противореча, объявляет в третьей книге «Законов»: «Что касается Кира, то я подозреваю, что в общем он был хорошим военачальником и любил труды, однако, совсем не постиг правильного воспитания и даже не имел понятия о ведении домашнего хозяйства. Очевидно, что он с юности ходил на войну, отдав своих сыновей на воспитание женщинам». Ксенофонт сопровождал Кира в походе десяти тысяч эллинов против персов, и знал точно о предательстве фессалийца Менона и что Менон был сам виновен в гибели Клеарха и стратегов от рук Тиссаферна, и он ясно описывает характер Менона, его грубость и невоздержность. А прекрасный Платон, едва сказав, что «этот рассказ неправда», наделяет похвалой Менона — Платон, который решительно бранил всех прочих, изгоняя в «Государстве» Гомера и подражательную поэзию, хотя сам писал диалоги по чужому примеру. Действительно, до него этот литературный жанр придумал Анаксимен Теосский, как пишут Никий Никейский и Сотион. Аристотель же в сочинении «О поэтах» пишет следующее: «Поэтому мы даже не отрицаем, что и так называемые «Мимы» Софрона, существующие не в стихах, являются беседами, <как не отрицаем и того> что диалоги Алексамена Теосского, первые записанные сократические разговоры — суть подражания»; и так многоученейший Аристотель определенно объявляет, что Алексамен писал диалоги до Платона. Платон также наговаривает на Фрасимаха, софиста из Халкедона, утверждая, что он похож на свое имя, как клевещет еще на Гиппия, Горгия, Парменида и вдобавок на многих других в одном лишь «Протагоре», употребляя следующие выражения в «Государстве»: «Когда, по–моему, демократическое государство в своей жажде свободы имеет несчастье заполучить в вожди дурных виночерпиев, то оно чересчур опьяняется крепким напитком».
Говорят, что Горгий, прочитав диалог, названный его именем, сказал своим близким: «Как прекрасно Платон умеет писать ямбы!» А Гермипп в сочинении «О Горгии» говорит: «Когда Горгий прибыл в Афины после посвящения собственной золотой статуи в Дельфах, Платон, увидя его, сказал: «Идет наш прекрасный и золотой Горгий», на что Горгий ответил: «Прекрасен и новый Архилох, которого произвели Афины». Другие же говорят, что, когда Горгий прочитал Платонов диалог <«Горгий»>, то заметил, что и сам он не произносил всех этих строк, и не слышал их от Платона. То же самое замечание, говорят, было сделано Федоном по прочтении диалога «О душе» <в котором он фигурировал как персонаж>. Отсюда Тимон хорошо сказал про него: «Что за чудес всяких разных Платон налепил нам искусно!» Действительно, разговор платоновского Сократа с Парменидом едва ли возможен по причине сократовой юности, которая препятствовала ему говорить или слушать парменидовы речи. Но всего ужаснее утверждение, сказанное притом без всякой нужды, что Зенон, согражданин Парменида, был его любовником. И не может и Федр быть современником Сократа и тем более его возлюбленным. <506> Не могут также Парал и Ксантипп, сыновья Перикла, погибшие от чумы, беседовать с Протагором, когда тот вторично посетил Афины, поскольку они умерли раньше. Много еще другого можно сказать о Платоне и доказать, что он сочинял свои диалоги.
Что Платон был враждебен по отношению ко всем, ясно также из чтения диалога «Ион», в котором он сперва поносит всех поэтов и потом людей, выдвинутых демосом: Фаносфена из Андроса, Аполлодора из Кизика и Гераклида Клазоменского. В «Меноне» он бранит даже величайших из афинян, Аристида и Фемистокла, но хвалит Менона, предателя эллинов. В «Эвтидеме» же он срамит Эвтидема и его брата Дионисодора, называя их педантами и спорщиками, и упрекает их за бегство из родного Хиоса, откуда они пришли и поселились в Фуриях. И в диалоге «О мужестве» он утверждает, будто Мелесий, сын Фукидида, политического противника Перикла, и Лисимах, сын Аристида Справедливого, уступали своим отцам в добродетели. Что же касается того, что он наговорил в «Симпосии» про Алкивиада, то это недостойно даже выносить на свет, как и сказанное в первом из двух про него диалогов. Второй «Алкивиад» от некоторых называется сочинением Ксенофонта, как и «Галкион», согласно Никию Никейскому, приписывается академику Леонту. Хулу на Алкивиада я обойду молчанием, но замечу, что тот выражается об афинском демосе как о безрассудном и опрометчивом судье, тогда как, прославляя лакедемонян, он хвалит даже персов, врагов всех эллинов. Брата Алкивиада, Клиния, он обзывает безумцем, его сыновей — глупцами, Мидия — любителем перепелиных боев, и говорит, что хотя афинский демос и хорош на вид, тем не менее необходимо сорвать с него личину, и увидишь тогда, что красота его, несмотря на блестящую репутацию, насквозь фальшива.
В «Кимоне» Платон нещадно обвиняет Фемистокла, опять Алкивиада, Миронида, и даже самого Кимона. «Критон» содержит брань против самого Критона, «Государство» — против Софокла, тогда как в «Горгии» помимо человека, чье имя носит диалог, упрекается также и царь Македонии Архелай, о котором говорят, что он не только имел постыдное происхождение, но и убил своего господина. И это о Платоне Спевсипп сказал, что он крепко дружил с Филиппом и помог ему стать царем! Ибо Каристий Пергамский в «Исторических записках» говорит: «Спевсипп, узнав, что Филипп говорил хулу на счет Платона, написал в письме что–то вроде этого: «Как будто люди не знают, что Филипп воцарился благодаря Платону. Ибо Платон послал к Пердикке орейца Эвфрея, который убедил Пердикку уделить састь какой–то территории Филиппу. Там Филипп содержал войско и, имея его в готовности, он сразу после смерти Пердикки овладел делами». Было ли так на самом деле, известно одному богу. Но его прекрасный «Протагор», содержащий нападки против многочисленных поэтов и мудрых мужей, выставляет и жизнь Каллия куда театральнее, чем Эвполидовы «Льстецы». В «Менексене» высмеивается не только элеец Гиппий, но также Антифонт Рамнунтский и музыкант Лампр. <507> Но мне и дня не хватит, чтобы перечислить всех, кого оскорбил <наш красавец> философ. Тем не менее, я не похвалю и Антисфена, который в свою очередь обругав многих лиц, не пожалел и Платона, но, переименовав его вульгарно в Сатона, обнародовал диалог под тем же названием.
Гегесандр Дельфийский, рассуждая в «Записках» о Платоновой злобе в отношении всех, пишет следующее: «После смерти Сократа, когда его близкие друзья собрались вместе по какому–то случаю и горевали, Платон присоединился к ним и, взяв чашу, увещал их не падать духом, поскольку он вполне способен руководить Школой сам, и выпил за здоровье Аполлодора. Но тот произнес: «Я охотнее взял бы килик с ядом у Сократа, чем принял бы тост за здоровье от тебя». Ибо Платон считался завистником и отнюдь не славился добрым нравом. Он насмехался над Аристиппом за его проживание у Дионисия, хотя сам отплывал в Сицилию три раза: сперва чтобы посмотреть на потоки лавы <Этны>, и там он, водя компанию со старшим Дионисием, рисковал жизнью; потом он дважды посещал младшего Дионисия. Еще, когда Эсхин был беден и имел только одного ученика, Ксенократа, Платон переманил последнего к себе. Вдобавок он засветился в возбуждении судебного процесса против Федона, в котором Федон обвинялся в том, что он был рабом, и, вообще, природа устроила Платона так, что он являлся злой мачехой для всех учеников Сократа. Поэтому Сократ, поведав однажды в присутствии многих о своем сне, не без остроумия разгадал его. Он сказал: «Мне приснилось, что Платон превратился в ворона и сел мне на голову, где долбил мою плешь и каркал, оглядываясь кругом. Так вот, сдается мне, Платон, что ты выльешь много лжи мне на голову». Но помимо худого нрава Платон обладал еще любовью к славе и сказал: «В последнюю очередь мы совлекаем при самой смерти хитон славы, в завещаниях, погребениях и в гробницах» - об этом говорит в «Воспоминаниях» Диоскорид. Ведь когда возникает желание построить государство и дать ему законы, кто станет отрицать, что это не страсть к славе? Да он и сам ясно говорит в Тимее: «Я питаю к своему «Государству» то же чувство, что и художник, который хотел увидеть свои творения действующими и движущимися; так и я хочу узреть живыми граждан, которых описываю».
А что мне сказать об утверждениях в его диалогах? Взять душу, например, которую он создает бессмертной и которая при гибели тела отделяется от него; но это впервые открыто Гомером, сказавшим, что душа Патрокла «сошла в дом Аида, оплакав свой жребий, покинув и вид человечий, и вместе с ним юность». Но пусть и скажут, что так утверждал Платон, все равно я не вижу, какой нам от этого прок? Ибо если кто–то и допускает, что души мертвых переходят в другое бытие и поднимаются в более возвышенное и чистое место, поскольку превращаются в пушинку, вряд ли мы тут что–то поимеем. Ведь мы не помним, откуда мы взялись однажды, ни сознаем, существовали ли когда–то вообще, так нужно ли нам подобное бессмертие? И еще, какой толк от составленных им «Законов», или от «Государства», написанного прежде «Законов»? <508> Однако, ему было необходимо, как Ликургу для лакедемонян, или Солону для афинян, или Залевку для фурийцев, словно его законы были пригодны, убедить некоторых из эллинов пользоваться ими. «Ибо закон», как говорит Аристотель, «есть установление, определенное с общего согласия в государстве, и возвещающее, как поступать в каждом случае». Что же до Платона, то разве он не выглядит нелепо, когда из троих афинян, которые стали законодателями и прославились — Драконта, самого Платона и Солона — их сограждане приняли установления двоих, но над законами Платона посмеялись. Аналогично обстоит дело и с «Государством»; даже при условии, что оно лучше, чем все другие, если ему не удастся убедить нас в этом, то какое в нем благо? Ведь ясно, что Платон писал законы не для реально существующих людей, но для живших в его воображении, так что придется поискать народ, который бы их принял. Ему следовало, поэтому, писать только то, что убедило бы на слух, и ориентироваться не на благочестивых людей, а на практичных.
Кроме того, если пробежать его «Тимеи», «Горгии» и все другие подобные диалоги, в которых Платон обсуждает науки и вещи «в согласии с природой» и с многим прочим, то и здесь от него не придешь в восхищение. Ибо и другие писатели говорили об этом или лучше, или не хуже. И Феопомп Хиосский в сочинении «Против Платоновой школы» говорит: «Любой найдет, что его диалоги бесполезны и фальшивы, и большинство из них заимствовано из диатриб Аристиппа, некоторые из бесед Антисфена и многие у Брисона Гераклейского. А тех размышлений о человеке, которые он возвещает и которые мы ищем в его диалогах, нам найти не удастся, зато находим симпосии и речи об Эроте, весьма неприличные к тому же, которые он нагромоздил в кучу в презрении к будущему читателю, да и большинство его учеников проявили себя людьми, склонными к тирании и клевете. Эвфрей, например, оставаясь у Пердикки в Македонии, управлял ею наравне с царем, хотя был низкого происхожденич и лжецом; он настолько придирчиво отбирал царских друзей, что никто не мог участвовать в сисситии, если он не знал, как применить геометрию или философию. Отсюда, когда Филипп перенял власть, Парменион схватил и убил Эвфрея в Орее, как говорит Каристий в «Исторических записках». И Каллипп Афинский, другой ученик Платона, хотя он был другом и соучеником Диона и отправился с ним в Сиракузы, когда увидел, что Дион стремился присвоить себе единоличную власть, умертвил его и попытался стать тираном сам, но был убит. Был еще Эвеон Лампсакский, как говорят Эврипил, Дикеокл Книдский в девяносто первой книге «Диатриб» и ритор Демохар в речи «За Софокла против Филона». Он ссудил деньгами родной город и, взяв в залог акрополь, удерживал его с замыслом стать тираном, пока лампсакцы не обратились против него и, возвратив ему деньги, не изгнали негодяя вон. <509> Тимей из Кизика, как говорит тот же Демохар, предоставив много хлеба и денег своим согражданам и приобретя тем самым доверие кизикцев как добрый человек, немного погодя покусился на их политию при помощи Арридея. Он был судим, признан виновным и обесславлен и, оставаясь в городе, состарился в бесчестии. Вот каковы теперешние академики, живущие нечестиво и позорно. Ибо, достигнув богатства путем святотатства и противоприродным обманом, они нынче знамениты, как, например, Херон из Пеллены, который обучался не только у Платона, но и у Ксенократа. И он также управлял своим отечеством как жестокий тиран и не только изгонял лучших граждан, но и отдавал их рабам господское имущество и принуждал их жен вступать в брак с рабами — вот какова польза от прекрасного «Государства» и от беззаконных «Законов»!
Поэтому и комедиограф Эфипп в «Потерпевшем кораблекрушение» высмеивает и Платона, и некоторых его последователей как продажных доносчиков, указывая, что они роскошно одеваются и заботятся о своем внешнем виде больше, чем нынешние распутники. Он говорит:
«Потом поднялся юный ум из тех Брисонофрасимахов,
что берут гроши, и академик, знавший про Платона кое–что.
Затюканный нуждой, вступил он в школу платных слов,
умея мудро говорить; прекрасно стригся он, следил за
бородой, в сандалий ногу обувал, ремнями обвязав приятно,
и прикид сидел на нем как панцирь. Он с достойным видом
тут на посох свой оперся и слова вещал, чужие, не свои, похоже.
Думал я: «И это граждане земли афинской!»
Но пусть окончится для нас, дружище Тимократ, этот свод сведений. В следующий раз мы поговорим о тех, кто прославился своей роскошью.