Жизнь, датировка
Луций Анней Сенека - его именуют "философом" в отличие от отца, так называемого "ритора", - родился, вероятно, к концу 1 г. до Р. Х.[1] Он - второй из трех сыновей от брака Сенеки Старшего с Гельвией; младший, ко всему прочему, - отец поэта Лукана. Аннеи - давно укоренившаяся в Кордубе всадническая семья со значительными земельными владениями. Как это часто встречается в колониях, язык основателей сохранился там в особенной чистоте, и по традиции жители в большинстве своем остаются приверженцами республиканских ценностей и Помпея. Сенека рано отправляется в Рим. От занятий у грамматика у него остались неприятные воспоминания (epist. 58, 5). Напротив, неопифагорейскому философу Сотиону (которого, должно быть, слушал и стареющий Овидий) удается обратить Сенеку; в течение целого года он отказывается от мяса (epist. 108, 17-22). Его отец, сохраняющий традиционное для римлян недоверие к философии, успешно напоминает ему о вполне реальной опасности подвергнуться преследованиям в качестве приверженца чужеземных культов. После этого сын из уважения к отцу довольствуется стоическим учением, которое идет навстречу стремлению пресыщенной эпохи к аскезе в менее шокирующей форме (epist. 110, 19). От Аттала (который, по-видимому, прибыл из Пергама, оплота стоицизма) он научился тому, что образование - нечто иное, нежели простое нагромождение знаний. Таким образом он приобретает неслыханно свободный взгляд на вещи, за что на него будут обижаться некоторые приверженцы старины и традиций (Gell. 12, 2). Папирий Фабиан, который скрывал глубокие мысли в неброских словах и - вопреки духу времени - убеждал своих слушателей не столько формой речей, сколько содержанием, знакомит Сенеку с учением Секстиев; здесь он сталкивается с практикой повседневного испытания своей совести; здесь же он обретает (что не слишком типично для римлянина) вкус к занятиям естествознанием. Рано проявившиеся научные интересы - вообще отличительная черта этого столь необычного жизненного пути.
Приняв решение вступить в Сенат, двадцатилетний юноша с воодушевлением изучает риторику, читает поэтов эпохи Августа и пишет эпиграммы. Однако частые болезни дыхательных путей скоро подталкивают его к самоубийству (ср. epist. 78, 1); вновь уважение к отцу удерживает его от необдуманного шага. Врачи рекомендуют переменить климат, и он отправляется в Египет. Сестра его матери, жена египетского префекта, принимает выздоравливающего на свое попечение. Она же в свое время впервые доставила ребенка из Испании в Рим (dial. 11 [Helu] 19, 2). Творческим итогом этой поездки в Египет стало произведение об этой стране и религии ее населения[2].
С возвращения в Италию (31 г. по Р. Х.) начинаются одиннадцать лет политической деятельности, ради которой философии приходится отойти на второй план. Тем не менее в это время появляются Утешение к Марции, три книги О гневе и естественнонаучные трактаты о камнях, рыбах и землетрясениях. Сенека становится квестором - снова благодаря ходатайству своей тетки. Блестящая защитная речь навлекает на знаменитого оратора зависть Калигулы. От казни философа спасает фаворитка тирана, которая хладнокровно напомнила последнему, что и без того больной ученый вскоре умрет (Cass. Dio 59, 19, 7). Ничего удивительного, что в жизни Сенеки наступает период, когда он полностью утрачивает вкус к судебным речам (epist. 49, 2). Этот горький опыт в ретроспективе должен был показаться подарком судьбы: Сенеке, осужденному на молчание в самом зените славы, отныне предстояло еще решительнее поставить свое риторическое искусство на службу исследованию и воспитанию человеческой души, исполнив стоявшую перед римской литературой историческую задачу.
В 41 г. Сенека обвинен в прелюбодеянии с Юлией Ливиллой, сестрой Калигулы (Cass. Dio 60, 8), и должен отправиться в изгнание на Корсику, где он остается до 49 г. Настоящая причина ссылки - его ведущая роль в сенатской оппозиции. Его "августовская" идея правителя - бельмо на глазу приверженцев Клавдия, более склоняющихся к абсолютизму. Негласная инициатива его изгнания принадлежит Мессалине. В ссылке философ в Утешении к Гельвии истолковывает образы двух героев сенатской оппозиции в стоическом духе, хотя Марцелл склонялся к перипатетикам, а Брут - к академическому скепсису. Утешение к Полибию, любимцу Клавдия, вызывает в памяти идеальный образ мягкого цезаря (т. е. государя, который похож не на "геркулесообразного" Антония, а на "аполлинического" Августа).
Призыв не раздается втуне, поскольку Агриппине, преемнице Мессалины, Сенека нужен для осуществления ее планов. Как воспитатель юного Нерона и его советник после воцарения в 54 г. мыслитель дарит Империи несколько счастливых лет. Нерон в своей первой речи в Сенате обещает больше считаться с последним, т. е. вернуться к диархии, коей желал Август. Одновременно с официальной надгробной речью в честь Клавдия Сенека пишет сатиру на покойного императора, в которой Август выступает обвинителем, а Геркулес, символ противоположной партии - Антониевой, - изображен смешным[3]. Восходящая к взглядам Августа идеология принципата развивается в посвященном Нерону трактате О милосердии (55/56 гг.). Мысль об optimus princeps из сочинения Цицерона De re publica сочетается здесь с идеей clementia (ср. речь Цицерона За Марцелла) и выливается в монархическую идеологию, предвосхитившую "философов на троне" II века.
И в самом деле Сенека и префект преторианцев Бурр проводят в жизнь изменения в государственном управлении, позволяя в то же время Нерону жить так, как он того хочет. Энергичное вмешательство римлян заставляет парфян очистить Армению, не развязывая войны. В Германии и Британии Сенека также заботится о соблюдении равновесия. Что касается внутренней политики - восстанавливается авторитет Сената, в обращении с провинциалами понемногу водворяется справедливость, а привязанность населения к цезарю получает новый, эмоциональный характер.
После матереубийства Нерона (59 г.) звезда Сенеки закатывается. Цезарь попадает под влияние подлых советников. После смерти Бурра мыслителю остается только покинуть политическую сцену (62 г.; Tac. ann. 14, 52-56). Выходят в свет многочисленные произведения, в том числе Нравственные письма к Луцилию и Naturales quaestiones, где автор в предисловии воздает должное чистому знанию. Наконец, император обвиняет философа в участии в заговоре Пизона и приказывает ему покончить с собой. Отважной смертью с философскими беседами на устах Сенека выказывает свою приверженность Сократу (Tac. ann. 15, 60-63)[4].
Жизнь Сенеки запечатлена тягостными переживаниями: его дар обрекает его на величайшие опасности, но это и его спасение, и жестокие разочарования при Калигуле, Клавдии и Нероне прямо-таки вынудили философа обратиться к его собственному призванию - раскрытию внутреннего мира. Необычен для римлянина рано возникший и никогда не исчезавший научный интерес.
Что касается хронологии произведений, следует иметь в виду три основополагающих факта: в юности наш автор занимается преимущественно естественнонаучными вопросами и возвращается к ним в старости.
Середина его жизни начинается с периода политической деятельности: Сенека - оратор и пишет Consolatio ad Marciam. Вынужденное прекращение адвокатской карьеры при Калигуле дает первое философское произведение - De ira - как совет новому властителю Клавдию. Вторая часть среднего периода - ссылка. Сенека снова пишет Утешения, может быть, De forma mundi и трагедии.
За этой порой размышлений настает самая плодотворная эпоха его творчества, поздняя. Она подразделяется на период менторства при Нероне[5] и расставания с официальной деятельностью, когда Сенека - как прежде Цицерон в конце жизни - пишет целый ряд протрептических произведений.
Датировка отдельных произведений[6] будет рассмотрена в нижеследующем Обзоре творчества.
Обзор творчества
Consolatio ad Marciam[7] (= dial. 6)
Марция уже три года печалится по своему сыну Метилию; ее отец, историк Кремуций Корд, еще раньше лишил себя жизни (вступление: 1-3). Примеры доказывают, что бесконечная печаль неестественна (3-8). Любое горе следует предположить заранее (9). То, что мы называем своим, дано нам заимообразно (10). Самопознание заключается в том, чтобы признать: ты смертен (11). Жалеешь ли ты мертвого или самого себя? Будь благодарна за то счастье, которое он тебе дал. Примеры (12-16). Природа не знает различий (17). В рождении уже заложена смерть (18). Можно излечить печаль правильным размышлением (19). Смерть - лучшее изобретение природы. Это путь к свободе. Неважно, сколько ты живешь, поскольку жизнь и без того коротка. Кто знает, было бы лучше для умершего, если бы продлилась его земная жизнь? (20-21). В соответствии с той зрелостью, которой он достиг, он прожил достаточно (23-24). Там его приняли мудрые и свободные, в том числе и отец, которому принадлежит заключительное слово (25-26).
De ira[8]
Кн. I (= dial. 3): гнев, с описанием признаков (1-2), сущности и разновидностей (3-4), несообразен чаловеческой природе, не приносит пользы и не уживается ни с одной человеческой доблестью, даже - вопреки мнению перипатетиков - с военной (7-12); судья также не должен быть гневлив (13-16).
Кн. 2 (= dial. 4): для возникновения гнев нуждается не только в спонтанном побуждении, за которое мы не отвечаем, но в сознательном допущении, что в нашей власти; это voluntarium vitium ("сознательный порок", 1-4). Гнев надлежит отличать от crudelitas и furor (5). Мудрец вообще не должен гневаться, даже по поводу злодеяний, поскольку это - общераспространенное явление (6-10). Гнев бесполезен; кто вызывает страх, должен опасаться других. Аффект может быть преодолен упражнением. Культурные народы первенствуют не потому, что они гневливы, но в силу своей мягкости; ораторы потрясают не гневом, а его словесным изображением (11-17). Есть предупредительные и целебные средства: знание темпераментов и их правильного соотношения (18-22), выжидающий скепсис (23-24), фундаментальный анализ причин (25-28), принятие во внимание смягчающих обстоятельств (29-36).
Кн. 3 (= dial. 5): гнев обладает большой силой (1-4). Теперь речь идет о том, чтобы 1) не становиться гневливым, 2) освободиться от гнева из) смягчать других (5, 2). Гнев возникает из слабости. Избегай общения с людьми, которые распаляют твой гнев (5-8); знай свои слабости и дай себе время; обдумывай положительные и отрицательные примеры (9-23). Будь мягок, прощай своего противника; благороднее победить гнев (29-37). Преодолевай подозрительность, зависть, не ожидай невозможного (38). Смягчай гневающегося; краткость жизни побуждает к миролюбию (39-43).
Consolatio ad Helviam[9] (= dial. 11; al. 12)
Не печалься обо мне; мне не так уж плохо; перемена места, бедность, стыд - мнимые страдания (4-13). Не печалься и о себе (14-17): ты не потеряла во мне ни опору, ни защиту, поскольку ты свободна от честолюбия. Тоска по мне тоже не есть нечто невыносимое, поскольку ты всегда была храброй. Обратись к философии, к остальным детям и внукам, но особенно - к своей сестре. Похвалой этой женщине заканчивается произведение.
Consolatio adPolybium[10] (= dial. 12; al. 11)
(Начало утрачено). Все преходяще; исключений из этого нет, но в этом-то и заключается утешение. Скорбь не помогает ничему. Судьба подарила Полибию все блага; только смертью брата могла она его поразить (20-22); умеренный траур тоже в духе покойного, никто не радуется твоим слезам. Утешь своих братьев собственным примером (23-24), траур приличен плебеям. Все смотрят на тебя; цезарь принадлежит миру, а ты ему. Ты можешь отвлечься от печали, взявшись за перо. Спроси себя, не эгоистична ли твоя печаль (25-27). Мертвому хорошо; кто знает, не была ли смерть наилучшим выходом для него. Вспомни о прошлом счастье (28-29); имей в виду бренность нашей жизни и направь свою мысль к цезарю и своим занята-ям (30-37).
De brevitate vitae[11] (= dial. 10)
Мы сами виновны в краткости жизни, которую столь оплакиваем; мы предаемся своим страстям (1-2) и вообще расточительны ко времени (3-4). Мы недостаточно последовательны, чтобы использовать собственное время для себя, как показывают даже слова Августа и других (5-6). Жалобы не приносят никакой пользы; наше несчастье возникает от того, что мы не признаем ценности времени (6-9). Сильно занятые постоянно зависят от следующего дня, они плохо употребляют свое время (10-11). В свободное время рассеянность и прихоти похищают у нас душевное спокойствие (14-15); только мудрец, а не хлопотливый человек дела знает истинный покой, истинную жизнь (16-17). Сделав успешную карьеру, удались, Паулин, из общественной жизни и посвяти себя возвышенным вещам.
De tranquillitate animi[12] (= dial. 9)
Адресат произведения, Серен (praefectus vigilum Нерона), во введении описывает свое состояние души (1). Сенека ставит диагноз пресыщения и рекомендует tranquillitas, "спокойствие", еибирла Демокрита (2). Целебное средство - деятельность и философский досуг в правильном сочетании (3). Если ты возлагаешь на себя какую-либо обязанность, испытай сам себя, задачу, товарищей (4-6). Дружба помогает спокойствию души; слишком большое имущество смущает его (7-9). Ограничь свои потребности (10). Мудрец презирает смерть и готов ко всему (11). Избегай суеты и встречай препятствия с веселой душой (12-14). Не будь мизантропом, смейся над обычными ошибками; не забывай о необходимых паузах для размышлений (15).
Apocolocyntosis[13].
Достаточно остроумное, но часто переоцениваемое произведение, порочащее покойного императора Югавдия, написано в жанре ме-нипповой сатиры (смесь прозы со стихами). После смерти Клавдий попадает на Олимп. Сначала его допрашивает Геркулес; небесный сенат, по инициативе божественного Августа, который докладывает о его постыдных деяниях, отказывает ему в приеме. Меркурий ведет его, мимо его же похоронного шествия, в подземный мир. Судья царства мертвых начинает процесс за его убийства и приговаривает его играть в кости дырявым стаканчиком. Тут Калигула требует вернуть его как своего раба; в конце Клавдий служит какому-то вольноотпущеннику как батрак, помогая в сыскных делах.
De constantia sapientis[14] (= dial. 2)
Мудреца не может задеть ни iniuria, "обида", ни contumelia, "оскорбление" (1-2). Он неуязвим и не может ничего потерять. Несправедливость, страх и надежда не волнуют его, терпеть несправедливость идет ему на пользу (3-9). Брань и клевету он не чувствует, он смеется над ней, как над речами детей или сумасшедших. Ведь не в здравом уме все, чей образ жизни чужд философии. В конце - советы по перенесению обид (10-19).
De clementia[15]
Кн. I: План произведения, изложенный вслед за похвалой мягкости Нерона (1-2), выходит за рамки сохранившегося текста: первая книга задумана как введение, вторая должна была изложить сущность мягкости, третья (которой нет вовсе) показать, что мягкость можно воспитать в себе. Она подобает правителю; его жестокость может нанести более вреда, чем жестокость частного лица. Мягкость - признак его величия (5). Если бы господствовала строгость, никто в Риме не мог бы быть уверен в своей жизни (6). Правитель должен обходиться с гражданами так, как он хочет, чтобы боги обращались с ним. Поскольку его деятельность публична, ему подобает более строгая шкала нравственных ценностей, нежели остальным (7-8). Август в старости был мягок, Нерон может быть таковым уже в молодости (9-11). Жестокость - признак тирана, и все же она не обеспечивает ему безопасность (12-13). Правитель - отец (14-16) и врач своих подданных (17). Мягкость используется даже в обращении с рабами, тем более - со свободными (18). Любовь граждан - лучшая защита для властителя; он принадлежит государству, а не наоборот (19). Жестокие и частые наказания приносят более вреда, нежели пользы (20-26).
Кн. 2: О, если бы мягкость юного Нерона могла стать школой на будущее (1-2)! Мягкость по самой своей сущности (3) противоположна жестокости (4); она отличается и от милосердия (misericordia), которое по мысли стоиков является пороком (5-7).
De vita beata[16] (= dial 7)
Толпу привлекают ложные блага; настоящие же - духовной природы (1-2). Суть счастливой жизни - sana mens; отсюда проистекает и все остальное (3-4). Не принимай близко к сердцу ни радостей, ни печалей; истинное счастье заключается не в наслаждениях (5-15), как полагают вульгарные сторонники Эпикура, а в добродетели (16). Сенеку - как и других мудрецов - упрекают за их собственное благосостояние; но он и не считает себя мудрецом. Философы, конечно, делают не все, чему учат, но часть из этого все же делают. Богатство у мудреца в хороших руках. Мудрец владеет своей собственностью, глупцы же сами принадлежат ей. Для того, чтобы правильно делать подарки, собственность нуждается в мудрости. Последнее слово принадлежит Сократу (17-27).
De otio[17] (= dial 8)
Произведение примыкает к De vita beata, чей конец, как и начало De otio, утрачен. Только в otium можем мы обратиться к лучшим людям (Сенека здесь сознательно воспринимает эпикурейскую мысль - 28). Есть различные этапы жизни; старости подобает удаление от дел (29). Эпикур полагает, что человек не должен заниматься политикой, если ничто не мешает, Зенон - что должен (при том же условии). Сенека объясняет: если государству нельзя помочь, мудрец должен попытаться помочь немногим; если же и это не выходит, то по крайней мере себе самому (30). "Великое государство" (макрокосм) соединяет людей и богов. Мы можем ему служить, и предаваясь досугу. Природа создала нас для действия и созерцания (31). Она хочет, чтобы мы постигли ее причины. Предаваясь otium, мудрец хочет быть полезен потомству (32).
De providentia[18] (= dial. 1)
Есть провидение; бог любит добрых и поэтому карает именно их (1). Они побеждают недуги и приобретают славу, как, напр., Катон (2). Так называемые несчастья подобны лекарствам: они ведут к настоящему благу (3). Поэтому хорошие люди терпеливо переносят несчастья и предоставляют себя в распоряжение богу и судьбе (4). Радость и страдание извечно предопределены (5). То, что случается с праведником, не является несчастьем. Бог побуждает нас к мужеству (6).
Naturales quaestiones[19]
Материал группируется по стихиям: книги 1 и 2 (огонь), 3 и 4a (вода), 4b и 5 (воздух), 6 (земля)[20].
Кн. 1. весьма значительное предисловие доказывает, что натурфилософия - вершина человеческого знания, с превосходством даже перед этикой. Первая книга посвящена огненным явлениям, преимущественно радуге.
Кн. 2: Сенека различает caelestia (астрономия), sublimia (метеорология) и terrena (география). Тема книги - гроза.
Кн. 3 посвящена воде (включая всемирный потоп).
Кн. 4 трактует нильские наводнения, град и снег.
Кн. 5 (без введения) посвящена ветрам.
Кн. 6 описывает землетрясения, и
Кн. 7 - кометы.
Epistulae morales[21]
124 нравственных письма, - вероятно, самое значительное произведение Сенеки - разделены на 20 книг, мы знаем также цитаты из 22 книги (Gell. 12, 2, 3). Первые три книги (1-29) отличаются особым внутренним единством. Заключительное письмо обладает явными признаками завершения цикла (29, 10). Послания этой группы Сенека украшает афоризмами мудрецов (часто Эпикура). Потом желание адресата, чтобы Сенека продолжал в том же духе, отводится на том основании, что стоическая школа не требует веры в авторитеты (33, 1). Тематическая полнота и красочность писем беспрецедентны. Автор - особенно в позднейших письмах - затрагивает и трудные области, такие, как логика и диалектика. Впечатляет первый цикл, где озвучиваются многие основополагающие темы - сбережение времени (1), усидчивость и постоянство (2), дружба и правильное обращение с понятиями (3), смерть и настоящее богатство (4), скромность поведения (5), философия как превращение (6), удаление от дел (7), истинная свобода (8), доблесть, которая - сама себе награда (9). Тематические контрасты возникают между 7, с одной стороны, и 5 и 9, с другой.
De beneficiis[22]
Кн. 1: Неблагодарность - распространенное явление. Благодеяния нужно оценивать по намерению дающего, а не по материальной выгоде. Какие благодеяния нужно оказывать?
Кн. 2: Как следует оказывать благодеяния? Охотно, быстро, без колебаний. Иногда открыто, иногда тайно, всегда - без хвастовства. Нужно отказывать в том, что приносит вред и стыд. Благодеяние должно соответствовать личности дающего и принимающего. Как нужно принимать благодеяния? С благодарностью, без высокомерия, жадности, недоброжелательства.
Кн. 3. Неблагодарных не следует обвинять. Они наказывают себя сами своим состоянием души. Господа должны быть благодарны и рабам, отцы могут принимать благодеяния и от сыновей.
Кн. 4: Благодеяния и благодарность самодостаточны, к ним не следует стремиться ради пользы. Благодарность относится только к нравственным благам, а не к материальной пользе. Если ожидаешь заведомой неблагодарности, во многих случаях тем не менее следует оказать благодеяние.
Кн. 5. Теперь Сенека обращается к отдельным вопросам: стыдно ли быть побежденным в благодеяниях? Можно ли оказать благодеяние себе самому? Можно ли назвать кого-либо неблагодарным в стоическом смысле слова? Все ли неблагодарны? Обязывают ли благодеяния близких? Можно ли оказать благодеяние человеку против его воли? Можно ли требовать назад свое благодеяние?
Кн. 6: Можно ли отнять у кого-либо благодеяние? Обязаны ли мы тому, кто поступает нам на пользу против воли, или несознательно, или исходя из корыстолюбия? Можно ли желать кому-либо несчастья, чтобы получить возможность ответить ему на благодеяние? Счастливцев и царей можно отблагодарить советом и поучением.
Кн. 7: Жажду знаний должно обуздать: добродетель и мудрость - главное. Можно ли подарить что-либо мудрецу, который и так владеет всем? Достаточно ли попытки ответить на благодеяние? Должно ли отдарить того, кто был хорошим, а стал дурным человеком? Должен ли оказавший благодеяние забыть о своем поступке? Как должно переносить неблагодарность?
Трагедии[23]
Hercules (furens)[24]
Геркулес вместе с Тезеем возвращается из подземного мира. Он наказывает тирана Лика, который мучил его супругу и отца. Тогда Юнона с помощью фурии повергает героя в безумие, и он убивает жену и детей. После пробуждения он думает о самоубийстве; отец, однако же, убеждает его не сбрасывать с плеч бремя жизни.
Troades[25]
Глашатай объявляет, что мертвый Ахилл требует в жертву дочь Приама Поликсену. Сын Ахилла Пирр настойчиво пытается сломить сопротивление Агамемнона человеческому жертвоприношению. Провидец Калхант, кроме того, настаивает на убийстве сына Гектора Астианакса, чтобы ветер на обратном пути был благоприятен; хитрый Одиссей узнает об убежище мальчика от Андромахи. Вестник сообщает о бесстрашной смерти жертв, и флот можно снаряжать в обратный путь.
Phoenissae[26]
Две парных сцены: Эдип хочет удалиться на Киферон и там умереть. Антигона противодействует его самоубийству. - Достигнув между тем Киферона, она молит отца положить конец ссоре сыновей, но тот отказывается покинуть Киферон.
Войска братьев-врагов выстраиваются для битвы. Антигона и слуга просят Иокасту уладить ссору. - Она исполняет их просьбу и выходит между сражающимися.
Medea[27]
Медея слышит свадебную песнь в честь брака Язона и Креузы. Кре-он, коринфский царь, изгоняет Медею из своей страны; однако по ее просьбе он дает ей день отсрочки. Тщетно пытается она смягчить Язона. Но ей удается узнать, что больнее всего он будет задет, если она сыграет на его любви к детям. Медея готовит зелье и посылает со своими детьми в подарок сопернице отравленное платье; об ужасном конце Креузы сообщает вестник. Затем следует убийство детей; Язон вынужден наблюдать гибель своего второго сына.
Phaedra[28]
Федра признается в любви своему пасынку, нравственно чистому Ипполиту; после его отказа она клевещет на него перед его отцом Тезеем. Тот призывает на помощь божественные силы, чтобы погубить своего сына. Слишком поздно узнает отец о своей ошибке: Федра сознается в вине и кончает жизнь самоубийством.
Oedipus[29]
В Фивах неистовствует чума. Креон сообщает, что дельфийский оракул велел изгнать из города убийцу Лаия. Эдип приказывает пророку Тиресию обнаружить преступника. Креон сообщает, что во время состоявшегося потом заклинания мертвых явился Лаий и назвал своим убийцей Эдипа. Тот сначала решил, что это заговор, и велел взять Креона под стражу. Однако разговоры с Иокастой, старцем из Коринфа и престарелым Форбантом обнаруживают истину. Эдип ослепляет себя, Иокаста закалывается мечом.
Agamemnon[30]
Тень Фиеста предвещает близкое несчастье. Эгисф подговаривает Клитемнестру вместе убить Агамемнона, о чьем возвращении сообщает воин. Кассандра, которая появляется на сцене вместе с хором троянок, пророчески видит себя вместе с победителем в челне Харона (753). Во втором видении она описывает убийство царя во дворце. Электра спасает юного Ореста, передав его какому-то фокейцу. Клитемнестра обрекает Кассандру на смерть.
Thyestes[31]
Появляется тень Тантала. Фурия подстрекает его повергнуть дом Пелопидов в новое горе. Атрей разрабатывает и осуществляет свой план - убить сыновей Фиеста и подать их на пире отцу.
Hercules (Oetaeus)[32]
Геркулес поручает Лихасу сообщить в Трахин о своей победе над Евритом. В разговоре со своей кормилицей Деянира, супруга Геркулеса, говорит о своей ревности к пленнице Иоле. Она смазывает приготовленные для Геркулеса одежды кровью Несса, которую она считает приворотным зельем, и отправляет через Лихаса мужу. Ее сын Гилл сообщает о мучениях Геркулеса, который в ярости убил передавшего подарок. Деянира решает умереть. Появляется страдающий герой; его мать Алкмена пытается его утешить. Гилл сообщает о смерти Деяниры, объясняет, что она не виновата; Геркулес приказывает ему взять Иолу в жены. Вестник сообщает о смерти героя на костре. Явление обожествленного Геркулеса утешает сетующую мать.
Утраченные произведения
De situ et sacris Aegyptiorum и De situ Indiae (были написаны во время пребывания в Александрии, которое, вероятно, усилило также интерес Сенеки к естественным наукам). De motu terrarum[33] (между 31 и 49 г.?). De lapidum natura, Depiscium natura (под влиянием Фабиана и Секстиев, вероятно, незадолго до ссылки или во время последней). De forma mundi (возможно, написано в последние годы ссылки). De superstitione (позднее, чем De vita beata, вероятно, до 62 г.). Moralis philosophiae libri, De immatura morte, Exhortationes (протрептик, cp. epist. 89) - произведения позднего периода (64 г.).
Сомнительные и неподлинные произведения
Сенеке приписывают некоторое число эпиграмм[34]; возникают сомнения в подлинности трагедии Геркулес на Эте; неподлинна претекста Октавия (см. приложение к этой главе, стр.1305) и Переписка с Павлом[35],.
Источники, образцы, жанры[36]
Сенеку отличает от классиков эпохи Августа и вообще от многих римских авторов то, что он занимается как прозой, так и поэзией. Сочинение самостоятельных произведений в метрической или же лишенной метра форме отмечается у Энния, Акция и Цицерона; затем его можно обнаружить впервые у Лактанция (если его Феникс подлинный) и, скажем, у Сидония Аполлинария. Нечто иное - смесь прозы и стихов в менип-повой сатире, как у Варрона, Петрония и самого Сенеки в Отыквлении. Точно так же не имеют с этим явлением ничего общего прозаические предисловия к стихотворным сборникам (Марциал, Стаций, Авзоний). Сенека, правда, любит украшать свои прозаические сочинения стихотворными цитатами, но четко отделяет прозу от поэзии. От остальных римских трагиков он отличается самим фактом своего философского творчества: единственный контрпример - опять-таки Энний, однако кроме трагедий он писал эпос, а также (как большинство латинских трагиков) комедии. С Акцием у Сенеки общее - самоограничение трагическим жанром и склонность к научной прозе, которая, правда, у Акция ориентируется прежде всего на филологию. Трагик эпохи Августа Варий, кроме того, сочиняет эпос, а Овидий - еще и элегии. В отличие от Энния, который с многосторонностью первопроходца распахивает различные поля, для Сенеки речь идет о зрелой писательской дисциплине, распространяющейся на не имеющие друг с другом ничего общего творческие области.
Прозаические жанры, к которым обращается Сенека, разнообразны: Apocolocyntosis - мениппова сатира, включающая, однако, и драматические элементы[37]; совершенно другого рода, несмотря на почти то же самое время написания, зерцало государей De clementia (стилистические критерии, таким образом, ничем не могут помочь в датировке произведений Сенеки). Опять-таки иной - традиционно риторический - подход господствует в утешениях. Так, у Consolatio ad Helviam - особенно красноречивый стиль и отчетливая, ясная композиция, почему Юст Липсий и считает этот трактат лучшим произведением Сенеки[38]. Утешения стилистически оформлены иначе, чем позднейшие произведения, и не потому, что они раньше написаны, а потому, что это - суазории. Жанр философского трактата скорее дидактичен, чем риторичен (De constantia, De vita beata). В письмах к Луцилию пересекаются два жанра: философский и эпистолярный. Бросается в глаза, что из двенадцати произведений, которые объединены под общим названием Dialogi, только одно написано в диалогической форме (De tranquillitate animi). Сенека сам обозначает разговор с фиктивным собеседником как dialogus (ср. benef 5, 19, 8). У Квинтилиана (9, 2, 30-31) dialogus также означает разговор с самим собой и философское рассуждение. Наш автор мог при разработке формы своих философских произведений как литературного жанра обратиться и к традиции диатрибы. Эта форма философской проповеди, известная со времен Биона Борисфенита, еще до Сенеки повлияла, среди прочих, на Горация. Многие письма к Луцилию также обладают характером диатрибы. Мы еще вернемся к проблеме возможности сближения с диатрибой.
Источники Сенеки не так легко выявить, как авторов, на которых он ссылается, и здесь тоже есть сюрпризы: стоик в первых трех книгах Писем к Луцилию цитирует - с явным и упорным предпочтением - эпикурейских авторов (может быть, принимая во внимание адресата). Когда Луцилий требует от него продолжить эту традицию стоическими цитатами, Сенека отказывается под весьма примечательным предлогом: зрелый муж не должен бояться нести ответственность за свои слова (epist. 33, особенно 7).
Стоит, однако, восстановить образовательный горизонт Сенеки по его творчеству. Мыслителей, под чьим влиянием он находится, можно - в обратной хронологической последовательности - сгруппировать по поколениям: внутренний круг - те, которым он был знаком лично. Мы уже упоминали стоика Аттала, который помог ему перейти от книжного знания к практической лепке собственной жизни[39], а также снабдил его сведениями о натурфилософской мысли[40]. Ученик Секстиев, Папирий Фабиан (примерно 35 г. до Р. Х. - 35 г. по Р. Х.) - тоже оратор, обращенный в философскую веру, - споспешествует творчеству Сенеки в различных областях: в жанре consolatio (Ad Marciam), философского трактата (De brevitate vitae), естественнонаучной прозы и эпистолографии (напр. epist. 100 о философии государства). Неопифагорейцу Сотиону Сенека обязан не только вегетарианским стилем жизни, но и, предположительно, важными стимулами к написанию третьей книги О гневе. К друзьям Сенеки, которыми он особенно восхищается, относится и непритязательный киник Деметрий, который, как и Сократ, не оставил никаких произведений.
В следующем поколении - наряду с такими поэтами, как Вергилий и Овидий[41], - Сенека особенно выделяет учителей Августа: Арея Дидима Александрийского, автора утешительной речи к Ливии по поводу смерти Друза, стоического эклектика, который также испытал влияние платоника Антиоха Аскалонского, он подробно цитирует в Consolatio ad Marciam (4-5). Афинодора (ок. 75 г. до Р. Х. - 7 г. по Р. Х.), еще одного учителя Августа - и поклонника Посидония, - Сенека, должно быть, использовал в De tranquillitate animi; он цитирует его в epist. 10, 5. Кроме того, от Посидония зависит натурфилософский автор Асклепиодот[42].
Еще поколением старше современник Цицерона Посидоний, чье учение - как обнаружилось - во многом сказалось на творчестве Сенеки, напр., во второй книге De ira, в Naturales quaestiones (через посредство Асклепиодота) и в переписке с Луцилием. На последнюю (а возможно, и на вторую книгу О гневе) оказывает влияние учитель Цицерона Антиох Аскалонский. Воздействие самого Цицерона подтверждается цитатами, как в De brevitate vitae и в Письмах к Луцилию; правда, в позднейших письмах из этого сборника Цицерон подвергается жесткой критике; отношение Сенеки к Цицерону (которое можно почувствовать и в De clementia) заслуживает отдельного исследования; сначала это для него пример (вплоть до ссылки), позже, как представляется, Цицерон становится отрицательным примером: он остается пленником политики и не способен возвыситься до свободы[43]. В Утешении к Гельвии (8) цитируются Брут и Варрон.
Из кружка Сципионов, который относится к четвертому-пятому поколению назад, нужно назвать стоика Гекатона (160-90 гг. до Р. Х.). Он важен для De beneficiis и переписки с Луцилием, а его учитель Панэтий, возможно, присутствует в De tranquillitate animi и, без сомнения, повлиял на общую гуманную позицию Сенеки, на его заботу о душе.
Итак, Сенеку от классиков эллинистических школ отделяют по меньшей мере пять поколений. Необычайно высоко у него количество изречений Эпикура, особенно в первых трех книгах Нравственных писем, но также, напр., в трактате О постоянстве мудреца. Для жанра философского письма Эпикур также является образцом, хотя литературные и дидактические притязания римского писателя - иные. Возможно, из вторых рук Сенека цитирует в Письмах к Луцилию Зенона[44] и его самостоятельного ученика Аристона Хиосского. Предполагали, что образцом для De ira послужил среди прочего Хрисипп, для De providentia - Клеанф. Топика образа царя в De clementia через промежуточные эллинистические ступени в конечном счете восходит к Ксенофонту и Исократу. Мы оказываемся в поколении Платона, об отсутствии которого в числе образцов Сенеки говорить также не приходится. Из досократиков (внешний круг) цитируется Демокрит как пример отрицания богатства[45] (prov. 6, 2). Здесь непосредственное чтение исключено.
Можно наметить следующие основные линии: "практически-этическую", ведущую от стоиков - учителей Сенеки через Посидония и Панэтия к основателям стоицизма, "диалектико-религиозную" через Сотиона, Посидония и Антиоха к Платону и пифагорейцам, и, наконец, "естественнонаучную" - через Папирия Фабиана к Посидонию и школе Аристотеля. К первой можно прибавить эпикурейский элемент и пример киника Деметрия; этот последний отсылает Сенеку к ключевой фигуре Сократа, неоценимой для практической философии римлян. Докучному филологическому многознанию Сенека в трактате De brevitate vitae (14) противопоставляет живое отношение философа к наследию прошлого: он может спорить с Сократом, сомневаться вместе с Карнеадом, стремиться с Эпикуром к внутреннему покою, преодолевать со стоиками человеческую природу и становиться выше нее вместе с киниками.
Сократ - важный пример для Сенеки не только перед лицом смерти, но уже в изгнании, то есть в начале его писательской карьеры. В особенности он думает о том, что поведение Сократа лишает пребывание в тюрьме чего-либо позорного (neque enimpoterat career videri, in quo Socrates erat, "та тюрьма, где был Сократ, не могла рассматриваться как тюрьма", Helv. 13, 4). Здесь становится очевидной роль Сократа как освободителя для Сенеки.
Отыквление относится к жанру менипповой сатиры. В III в. до Р. Х. Менипп из Гадары смешал прозу со стихами. В Риме этот жанр укоренил Варрон. О критическом содержании и фантастической форме менипповой сатиры дает представление и творчество Лукиана (II в. по Р. Х.).
В корпусе драм, кроме трагедий, есть и претекста, Октавия. Хотя она написана не Сенекой, ей следует уделить внимание как единственному полностью сохранившемуся произведению этого жанра[46].
Трагедии явно отличаются от соответствующих греческих пьес[47]. С Еврипидом Сенека конкурирует в Геркулесе, Троянках, Медее, Федре, Финикиянках, Фиесте, с Софоклом - в Эдипе, Геркулесе на Эте, Троянках, Фиесте, с Эсхилом - в Агамемноне и Финикиянках. Многие отклонения, должно быть, восходят к утраченным эллинистическим и латинским[48] пьесам. Так, "новшества" Сенеки в Агамемноне частично предвосхитил Ливий Андроник в Эгисфе; для Фиеста нужно считаться с Эннием, Акцием и Барием, для Медеи - с Овидием, который оказал влияние на поэзию Сенеки и другими своими произведениями, в особенности Героидами и Метаморфозами[49]. Правда, при обработке того или иного оригинала или версии предания Сенека руководствуется собственными эстетическими принципами (ср. разд. Литературная техника).
Литературная техника
Во всех своих философских произведениях Сенека многим обязан технике так называемой диатрибы[50]. Эта стоико-киническая форма моральной проповеди характеризуется частым обращением - идет ли речь о действительном адресате или вымышленном собеседнике. Оживлению повествования последовательно служат диалогические черты, как, напр., обдуманное использование возражений собеседника, пословиц, сентенций, сопоставлений из сферы повседневного или - что особенно ценно (epist. 95, 72) - исторических примеров; при этом Сенека предпочитает римские exempla эпохи поздней республики и ранней Империи. Все эти особенности присущи как нравственным письмам, так и утешениям и трактатам. Правда, этикетки "диатриба" недостаточно для того, чтобы объяснить искусство Сенеки.
У риторики заимствовано, напр., такое средство, как облечение увещевания в одежду похвалы (как в De dementia)[51]. Однако группировка идей и в целом подчиняется риторическому аспекту. Аргументы выстраиваются по возрастающей (gradatio), родственные по смыслу слова даются в такой последовательности, чтобы самое выразительное оказалось в конце. Мысль часто варьируется тремя способами, и последняя вариация создается так, что легко сочетается со следующей мыслью. Так возникает цепочка: побочные темы раздела могут в дальнейшем стать главными или возникнуть вновь после более длительного перерыва. Аналогичное явление можно наблюдать не только в рамках одного произведения, но и среди различных писем в корпусе Epistulae morales.
Метафоры, сравнения и образы заботливо подбираются, исходя из содержания. В Нравственных письмах, где речь идет об органическом и постоянном внутреннем развитии адресата, образы преимущественно заимствуются из природной сферы (рост, питание, лечение)[52]. Это справедливо и для утешительных произведений, которые должны считаться с психологическими законами; в Утешении к Гельвии заимствованные из медицины образы объясняют, почему в этом случае Сенека столь поздно взялся за перо. Военная и медицинская терминология сочетаются в образе легко раненных новобранцев, больше боящихся лекаря, нежели меча. Сенека противопоставляет их ветеранам, которые, даже если рана тяжелая, мужественно и без жалоб дают сделать операцию (cons. Helv. 3).
Приведем пример структурной функции метафоры: образ моря и плавания пронизывает весь трактат De brevitate vitae: в начале он служит иллюстрацией непостоянной и беспокойной жизни (2); в середине целенаправленное плавание под парусами противопоставляется пассивному странствию по воле волн (8), наконец, рекомендуется возвращение из жизненного "потока" в надежную гавань философии (18). Метафоры, таким образом, развиваются последовательно и сопровождают текст как осмысленная цепочка наглядных представлений. Так изначально стремящаяся скорее к популярности диатриба облагораживается в эпистолярных эссе Сенеки и становится столично-утонченной. Параллельный пример, - правда, из стихотворной области - Послания Горация. Искусство создавать скользящие переходы также напоминает последнего.
К литературным приемам относится и цитирование. Читатель получает задание мысленно развернуть подобные реплики - преимущественно с помощью риторической амплификации - и применить их к собственной жизни. Риторика - ранее предназначенная для воздействия на широкую публику - здесь служит целям внутреннего диалога, общению человека с самим собой. Забавно, что эту медитативную прозу с ее отшлифованным стилем рассматривали на одном уровне с шарлатанскими продуктами эллинистической уличной философии. Сам Сенека убежден, что философии подобает не торговец (institor), а жрец (antistes) - epist. 52, 15.
Искусство композиции в более крупном масштабе можно наблюдать в длинном произведении, как в Epistulae morales[53]. В Naturales quaestiones приятное начало четвертой книги (изображение Нила) контрастирует, напр., с устрашающим концом третьей (всемирный потоп); однако не следует в структурном анализе произведения, посвященного определенному внешнему предмету, абсолютизировать формально-эстетический момент[54].
В Отыквлении в пародийных целях используются элементы историографии (уверения в партийном беспристрастии и правдивости), эпические приемы (торжественно-пространные указания времени) и поэтические цитаты (напр., из Вергилия или Гомера). Пародируется даже оплакивание мертвого.
Что касается драматической техники[55], то Сенека предпочитает прямое изображение косвенному. Прямо на сцене умирают дети Медеи, жена обезумевшего Геркулеса и мать Эдипа[56]. В драме об Ипполите Сенека выбирает версию, в которой Федра лично призналась герою в своей любви и сама оклеветала его перед мужем (не прибегая к помощи кормилицы или же письма). Перед глазами зрителя Тезей собирает члены растерзанного трупа своего сына. Если не считать последнего отталкивающего эпизода, то выигрыш от названных особенностей драматической техники неоспорим. Заключительное признание Федры, - без сомнения, кульминация трагедии, и оттягивание убийства детей в Медее сохраняет напряжение до самого конца пьесы.
Сцены, которые Сенека добавляет от себя, часто усиливают впечатление ужаса: в Медее приготовление яда вынесено на сцену, в Эдипе Тиресий заклинает подземный мир, в Геркулесе в безумье Тезей рассказывает о своем нисхождении в царство теней. Вообще обрядовый элемент сильнее, чем у Еврипида. Часты молитвы, и при описании гибели детей Медеи римлянин подчеркивает мысль о жертвоприношении мертвым и представление о фуриях.
Развитие аффекта осуществляется в длинных монологах: Сенека изображает на сцене зарождение безумия у Геркулеса, в то время как Еврипид косвенно подготавливает его появлением двух божеств.
Прологи дают патетическую экспозицию основной страсти, которая будет господствовать в драме: с аффектами Федры и Медеи Сенека знакомит зрителя в их пространных излияниях с самого начала, в то время как у Еврипида их страсть отражается прежде всего в репликах, исходящих из их окружения. Однако в других случаях ядро события предвосхищается в восприятии какого-либо πρόσωπον προτατιϰόν[57]. Усиливают напряжение и комментирующие реплики, в которых второстепенные персонажи описывают действия или реакцию главного героя (героини)[58].
Действие героев Сенеки, к свойствам которых мы еще вернемся в связи с мировоззрением нашего автора, обладает такой степенью сознательности, которую можно назвать прямо-таки "литературной": Медея возбуждает и питает свой аффект риторическими средствами; имя Медеи становится для нее едва ли не программой, которую нужно выполнить (Medea flam, "я стану Медеей" 171; Medea nunc sum, "теперь я - Медея" 910). Этому соответствует тот факт, что прологи - отмеченные сильным аффектом - в интересах полнейшей экспозиции характеров предвосхищают последующие этапы и способы действия[59].
С формальной точки зрения - кроме Геракла на Эте, чья подлинность под сомнением - можно констатировать стремление к сосредоточенности и внутренней цельности. Излишние персонажи - вроде Эгея в еврипидовой Медее - исчезают, в конце Федры узел разрубает сама героиня, а не deus ex machina. В Медее напряжение поддерживается до самого конца тем фактом, что вплоть до последнего появления Язона один из детей еще жив, и отец может за него вступиться, в то время как у Еврипида его роль ограничивается запоздалыми упреками. Мнимая "жестокость" дает решающий выигрыш с точки зрения драматической техники. Внутреннее единство пьесы подкрепляется еще тем, что хоровые песни Сенека заботливо приспосабливает к окружающей обстановке[60].
Отвечая на вопрос, предназначены ли эти драмы для постановки или для рецитации[61], мы имеем дело с проблемой не столь принципиальной, как это сначала может показаться. В обоих случаях текст произносился вслух, в соответствии с привычками древних. Мы не располагаем никакими данными о постановках; однако это - argumentum ex silentio. С другой стороны, известно по крайней мере, что было обычной практикой разыгрывать отдельные сцены из драм[62]. Если утверждать вместе с некоторыми благовоспитанными исследователями XIX столетия, что драмы Сенеки "невозможны на сцене", мы недооценим возможности античного театра либо будем абсолютизировать ограниченность вкуса, связанную с эпохой (силлогизм "ужасающе, следовательно, невозможно для постановки" давно опровергнут театральной практикой XX в.).
Многое в тексте Сенеки говорит в пользу сцены: наряду со словами важную роль играют и вещи: меч Ипполита - сердцевина и любовного эпизода, и эпизода смерти; костюм охотницы зримо подтверждает влюбленность Федры в юношу, преданного Диане; Медея действует на сцене как колдунья. Таким образом, в полной мере эти пьесы живут только на театре. Не случайно в Федре Расина обе эффектнейшие сцены - объяснение в любви и самоубийство - восходят к Сенеке. Ренессанс еще знал, что эти драмы идеальным образом подходят для постановки.
Язык и стиль
Проза Сенеки - проза представителя "модернизма", который, правда, к тому моменту существовал более сотни лет: краткие, ритмически насыщенные фразы, формально и содержательно заостренные, со времен Августа безраздельно господствуют в риторических школах и на декламациях. Сенека - классик этого антиклассического направления. Его насмешливые слова о Цицероне вызвали резкое неприятие сначала у классицистов (Квинтилиан), потом у архаистов (Геллий). При этом забывали, что в других местах Сенека в полной мере признавал стилистические достижения Цицерона (epist. 100, 7). Очень отчетлив у Сенеки искусный прозаический ритм; главные клаузулы напоминают Цицерона, но колоны короче. Лингвистические исследования показали, что в целом латынь Сенеки удивительно чиста и даже консервативна. Элементы повседневного языка, которые можно обнаружить в его прозаических произведениях, соответствуют интимному тону этих произведений[63], однако они перемешаны с поэтическими оборотами.
Диалогический характер напоминает диатрибу; правда, от низкого стиля Сенека держится на большом отдалении. Паратакса, антитеза и вариация - Сенека любит синонимы - в различной оболочке ведут к одной и той же цели.
Его скупая речь - которая только утомляет, если злоупотреблять ею - в brevitas пытается дать воплощение стоического идеала. Это удается в отдельной фразе, но не всегда во всем тексте, который может разбухать прямо на глазах. Часто Сенека приближается к "возвышенному стилю", как его, - вероятно, в ту же эпоху - представляет себе автор Περὶ ὕϕους (ср. epist. 41 об animus magnus, "величии духа"). Впечатление высоты возникает от сочетания весомости мыслей и явно простой формы.
Однако прозаический стиль Сенеки не однороден, он меняется в соответствии с требованиями жанра. Введение в Consolatio adHelviam написано закругленными периодами, явно отличающимися от предпочитаемого в других произведениях стиля стаккато. Правда, и в этом произведении Сенека с удовольствием дает заостренные формулировки: через двадцать дней после смерти внука Гельвии приходится пережить изгнание сына - hoc adhuc defuerat tibi: lugere vivos ("до сих пор тебе недоставало этого: носить траур по живым", cons. Helv. 2,5). Вспоминая чужие consolationes и их авторов, Сенека не находит никого, кто писал бы утешения к своим, в то время как они оплакивают автора (cons. Helv. 1).
Но и в рамках одного произведения также могут быть значительные стилевые расхождения: первая книга De clementia риторична по своему характеру, вторая - абстрактно-философична. Соответственно возникает контраст между обычным употреблением слов и терминологическим использованием понятий[64].
Речевой облик трагедий приближается к поэзии эпохи Августа. В отборе слов Сенека последовательно придерживается своих образцов, не пренебрегая, однако же, вкусом эпохи, который побуждает к страстности, целеустремленности, импульсивности. Сообразен времени риторический стиль трагедий; ведь грани между поэзией и прозой стираются. Вкусу к воздушности, к эффектам блеска и роскоши материала в архитектуре и живописи соответствует стремление к ослепляющему воздействию на публику в литературе. Как и в прозаических произведениях, Сенека выказывает предпочтение к кратким, простым предложениям и заостренным репликам, на фоне которых ярко выделяются тематическое многообразие и обилие мыслей. Стиль и язык его трагедий можно понять в их специфике, только не упуская из виду прозу.
Метрика ямбических партий выдерживается строго. В хоровой лирике доминируют анапесты, но есть и другие размеры.
Образ мыслей I. Литературные размышления
Если Apocolocyntosis и высмеивает благосклонность Клавдия к novi poetae, отсюда еще не следует, что Сенека - литературный традиционалист. Это глубокое заблуждение! Он шокирует классицистов и архаистов непредвзятостью точки зрения[65]. Его модернизм не внеисторичен: он с готовностью признает изменение языкового обихода и находит вполне разумные обоснования для употребления архаичных выражений у классиков, обусловленного эпохой и образованием: он справедливо усматривает, что в трудах поколения, которое еще читало Энния, не следует удивляться наличию эннианизмов[66]. Что касается внутренней свободы, которая велит отстаивать свою точку зрения и не дает повергаться в прах перед классиками, время от Калигулы до Нерона - эпоха Сенеки - беспрецедентно. Тогда жили и творили под знаменем ingenium[67].
Живое отношение Сенеки к традиции проявляется в использовании поэтических цитат[68]. Он высказывается об этом с теоретической точки зрения в одном из писем (epist. 108, 24- 38), где противопоставляет философский и филологический подход: из вергилиева выражения о беге времени (georg. 3, 284) философ извлечет довод в пользу более сознательной и деятельной жизни, а филолог, напротив, отмечает, что Вергилий выражает быстрое движение словом fugere. От собирания и повторения чужих цитат можно подойти к собственному высказыванию, в котором соединяются слово и дело (epist, 108, 38)[69].
Он не нападает на риторику, а систематически прибегает к ней в своей практике самовоспитания и душеводительства[70]. Иногда он сознательно рвет школьные оковы: вопрос о "высоте" или "величии" в стилистике для него не ограничивается чисто технической областью, он затрагивает духовную свободу говорящего; речь идет о внутреннем порыве, о высоте полета (tranq. 17).
Когда мы имеем дело со столь независимым автором, педагогическое использование литературности и ее элементов в трактатах никоим образом не дает нам права делать вывод о какой-либо прямолинейно дидактической поэтике его трагедий.
Образ мыслей II
Философский интерес Сенеки в основном затрагивает этику и - в меньшей степени - натурфилософию (физику). Логика привлекает его меньше, однако в позднейших письмах он обращается и к ней[71]. Ему нельзя отказать в стремлении набросать эскиз философии в целом.
Прежде всего следует оценить значение для Сенеки стоической философии, поскольку он причисляет себя к этой школе. Особенно много материала на сей предмет дают Epistulae morales: они представляют собой введение в философию. Правда, подход - не систематический, а "экзистенциальный", что в литературном отношении означает, несомненно, большой выигрыш в живости изложения. Достойно внимания, что, несмотря на неоднократные заверения Сенеки, будто у него, зрелого мужа, чьи дни сочтены, нет времени на всякие хитроумные выдумки (напр., epist. 49), он не избавляет своего партнера от проблем логики и диалектики. Даже и здесь он пытается - при всей своей обращенности к жизненной практике - не отступать от научности (см. напр. epist. 95).
Прежде всего наш автор - стоик, но он считается и с другими школами: в первых трех книгах своего сборника писем он завершает каждое письмо эпикурейской цитатой[72], - вероятно, адресату Луцилию ближе это учение, и Сенека чувствует привлекательность внутренней свободы и ясности Эпикура.
Уравновешенная природа Сенеки влечет его и к аристотелевскому учению о золотой середине; гибкому придворному свойственно многое от светскости Стагирита (напр., epist. 5). Продолжительное влияние на Сенеку с юных лет оказывал неопифагореец Сотион. Прямо-таки по-платоновски звучит похвала чистому познанию в начале Naturales quaestiones[73]. В позднейших письмах к Луцилию он не обделяет римского читателя и сведениями о диалектике. Как и для пифагорейцев, для Платона - а также для эпикурейца Лукреция - философия - истинное посвящение: как путь от ночной тьмы к дневному свету, как способность созерцать небо[74], отличающая человека от животных, она дает ему достойную его прямую осанку. Будучи весьма далек от того, чтобы подчинять практической морали все прочие философские области - чего можно было бы ожидать от римлянина, - Сенека поднимается до более независимой позиции. Научное познание есть нечто высочайшее; к доблести нужно стремиться не ради нее самой, но поскольку она подготавливает дух к познанию. Религиозная окраска речи подчеркивает высокий ранг науки. Такое большое значение Сенека придает созерцанию не только в старости (De otio), но уже в Утешении к Гельвии: animus - contemplator admiratorque mundi ("душа - созерцательница мира, восхищающаяся им", 8), причем эта роль для нее предопределена в том числе и ее невесомой природой (11). Конечно, не случайность, что эти строки были написаны в изгнании. Только очень постепенно и болезненно в Риме могло водвориться чистое познание. Еще у Цицерона - чье сочинение о государстве является самой значимой параллелью к этому тексту Сенеки - связь с res publica теснее. Как и Цицерон, Сенека был дважды насильственно выброшен из политической жизни. И, как и тот, Сенека употребил последние годы своей жизни, чтобы воздать благодарность философии, своей наставнице на жизненном поприще. Он даже пренебрег при этом римским постулатом практичности.
Поздний Сенека задумывается о Боге, и этот интерес подготовлен еще на ранней стадии его жизни. В De superstitione (fig. 33) он критикует не только восточные культы[75], он обращает свой удар и против "политической теологии"; в этом он отважнее, чем большинство античных философов. Духовную свободу как одну из первых отличительных черт Сенеки признает Августин (civ. 6, 10), который ссылается на De superstitione[76]. Сознание внутренней независимости должно было укрепиться у Сенеки благодаря изгнанию. Поэтому нет ничего удивительного в том, что у него есть внутренняя идея Бога[77]. Божественная сила нисходит к человеку, чтобы сделать его способным познавать божественное (epist. 41, 5).
Наш автор относит себя к Стое, о которой он утверждает, что она оставляет своим сторонникам больше свободы, чем Эпикурова школа[78] своим приверженцам. Довольно часто он противоречит доктринам стоицизма[79], приправляя не одно письмо эпикурейскими афоризмами; но он проникает в неприятельский лагерь не как перебежчик, а как соглядатай (epist. 2,5).
Многие философские мысли получают у него специфически римский отпечаток. Для него практическая философия - per tot annos meditata ratio adversus imminentia ("в течение стольких лет обдуманное средство против жизненных угроз", Tac. ann. 15, 62). Если он считает доблесть, прошедшую испытание несчастьем, более ценной, чем доблесть счастливца, это противоречит стоическому учению (и логике: разве доблесть не всегда доблесть?), но это соответствует римскому характеру борца.
Аналогичное справедливо и для понимания доблести властителя - clementia[80]. С точки зрения последовательного стоика мудрец должен быть iudex severus, "судьей нелицеприятным", воздающий каждому свое (suum cuique); обоснованная мягкость могла бы оказаться в крайнем случае приспособлением суда к recta ratio, "правильному суждению", к тому, что стоит выше положительного права. Напротив, Сенека имеет в виду римскую юридическую процедуру: clementia - уклонение судьи от высшей меры наказания - правовой аспект, который не так просто сочетать с доктриной стоицизма[81]. Мягкость властителя, стоящего над законом, - нечто иное, нежели aequitas, которая умеряет в отдельных случаях строгость последнего.
И наоборот, можно наблюдать последовательную эллинизацию римских представлений: собственно римская идея принципата сплавлена с эллинистическим представлением о царской власти. В отличие от тронной речи Нерона, который приглашал сенат разделить с ним труды правления, в De clementia Сенека дерзко чередует слова rex и princeps; Нерон воплощает стоического царя, в противоположность "тирану" Клавдию. Добрые нравы властителя делают возможным господство добрых нравов в стране. Эта греческая мысль легко встраивается в римскую концепцию exemplum.
Важнейшая основа - стоическая симпатия к собратьям, поскольку они тоже причастны космическому логосу (humanitas). Практические следствия этих положений - хорошее обращение с рабами[82], отказ от гладиаторских игр[83] и убийства преступников на арене (epist. 7, 3-6). С таким мировоззрением Сенека намного превосходит в моральном отношении подавляющее большинство своих современников.
Для педагогики Сенеки принципиально важно стремление считаться с индивидуальными задатками личности (πρέπον, aptum). Как и Панэтий, Сенека выказывает понимание несовершенства и слабости человека. К тому же он признает, что такие ictus animi, "душевные движения", как краска стыда, обморок, первые приступы гнева, тоска, страх смерти и т. д., затрагивают любого, в том числе и мудреца; можно добиться только того, чтобы не подчиниться этим порывам. Однако только в De vita beata он заходит так далеко, что признает вместе с перипатетиками и Панэтием: отсутствие материальных благ может затруднить достижение блаженства.
Противоречие между стоическим ригоризмом и собственным образом жизни не укрывается от проницательности Сенеки (dial. 7 = vit. beat. 17-27). После юношеских экспериментов - вплоть до вегетарианства - философ вполне (и даже слишком, как сказали бы некоторые) примирился с богатством и придворной жизнью. Как римлянин, он вовсе не ощущает влечения расстаться с политикой, а напротив - сознает долг терпеливо выстоять на этом поприще. Он предшественник тех мыслителей Нового времени, которые вместо средневекового бегства из мира утверждают "мирскую аскезу" (напр., реформаты или Франсуа де Саль). Сенека, даже если он стоит в гуще политической жизни, думает о том, чтобы внутренне освободиться от земного; он готов, если потребуется, самоубийством отстоять свободу и достоинство.
Его философское творчество, которое столь мало говорит нам о его роли как политика, может быть понято лишь при одном условии: если воспринимать его как противовес изнурительной повседневности, от которой нельзя уйти, как средство обрести внутренний покой и сохранить должную дистанцию. Оно помогает в самоиспытании и размышлении. Его сравнительно малый "политический" эффект обусловлен этим контрастом, а не разочарованием автора в государственных делах. На этих качествах, открывающих возможность самоотождествления для широкого круга читателей, основывается актуальность Сенеки вплоть до нынешнего дня.
Не так просто оценить интеллектуальное содержание драм. Со своим пессимизмом, ужасом и яростью в страданье остаются ли они совершенно отдельной частью творчества автора, не связанной с его философскими произведениями? Или, наоборот, речь идет о дидактических пьесах? Оба ответа слишком просты.
Характеры изменялись в соответствии с ценностями. Человеческий образ представлен безо всякой пощады в последовательно обезбоженном мире. Это видно на примере неистовствующего Геркулеса: его лучшие подвиги и его безумие растут из одного корня - его натуры бойца. После столь великих успехов лишь в себе самом он обретает достойного соперника (bella iam secum gerat, "пусть теперь он воюет с собой", 85); внешние блистательные деяния сменяются добытой в несчастьях мыслью, что virtus заключается в преодолении себя. Речь идет ни много ни мало об одухотворении сущности, понимаемой в Риме по традиции внешне: о мощи победителя. Пьеса не дает догматического учения, она будит желание спорить со следующим тонким наблюдением: в эпоху римской культуры человек не слишком ощущает божественное водительство, он полагается больше на себя; все возможности, как представляется, для него открыты. Найдет ли он свою меру в себе самом? В этом вопросе, теснейшим образом связанном с историей и практикой, заключается глубинная основа гиперболического, парадоксального языка Сенеки, который - нечто большее, нежели только манера письма.
Оказывает свое воздействие и римский контекст[84]. Хор уже больше не на стороне Медеи, он поддерживает Язона и превозносит его любовь к детям; римская pietas облагораживает Тезея, который не ликует, узнав про ужасную гибель сына (Федра). Креон выступает на сцену не с щепетильностью еврипидовского царя, но с достоинством римского консула (Медея). Федра Еврипида - царица; она думает о чести - собственной и сыновей. Федра Сенеки[85] - влюбленная; ее характер соответствует более свободному положению римской женщины и мировоззрению Сенеки, который выше ценит индивидуальную совесть, чем общественные условности. Для римского поэта невыносимо дать Федре умереть с ложью на устах. Ее заключительное признание драматургически обогащает данную драму. Правда, Медея меньше может рассчитывать на сострадание зрителей. У ее действий - более высокая степень сознательного, так что определенные "смягчающие обстоятельства" исчезают. Многие создания Сенеки испытывают противоестественную "страсть к злу".
Мрачные образы тиранов, - вне сомнения, рефлекс личного опыта автора в эпоху Калигулы и Клавдия; поскольку неизвестно, писал ли Сенека драмы для личного театра Нерона[86] -. с цезарем в главной роли, - остается открытым вопрос, должен ли был Нерон на фоне этих тиранов более ясно понять свое предназначение "хорошего царя". Независимо от этого мы можем утверждать, что Сенека набрасывает в трагедиях образ "неспасенного" человечества, которое не выполняет или извращает свою задачу - рациональное познание и проистекающее из него действие. Ведь такая героиня, как Медея, пользуется своим ratio - только в обратном смысле, нежели философ Сенека. В то время как он пытается воспитать себя к правильным действиям с помощью риторически выстроенного словесного самовнушения, Медея такими же риторическими средствами подстегивает себя к злодейству. В этом смысле трагедии можно воспринять как мрачный pendant к философским произведениям: это не примитивные поучительные драмы[87], а скорее риторически выстроенное посвящение в тайну зла, косвенным путем дающее понять, что нет выхода без правильного суждения, ratio, и руководимой им практической философии. Mala voluntas, "злая воля", и вживание в отрицательную роль разоблачают поразительные возможности человека. Трагедии Сенеки - литература диагностическая, а не целебная. Поскольку многие герои Сенеки творят зло преднамеренно, нужно быть готовым к тому, что аристотелевская концепция трагического будет отброшена[88] - не из невозможности ее осуществить, а потому, что в основе лежит другое мироощущение.
Драма обезбожена; общество утратило право определять ценности; человек, не чувствуя над собой религиозной и политической власти, переживает свою свободу как опьянение.
Традиция[89]
Dialogi
Для издания диалогов долгое время удовлетворялись одной рукописью; сегодня картина более дифференцирована. Эти произведения Сенеки обязаны своей сохранностью бенедиктинцам в обители Монтекассино: вероятно, по указанию аббата Дезидерия († 1087 г.) возникает сегодняшний Mediolanensis Ambrosianus C. 90 inf. (A; XI в., беневентанским письмом). Эта рукопись содержит также старые дополнения и корректуры из ныне утраченного кодекса.
Где A содержит лакуны или нечитаем, полезны производные от A рукописи класса β (особенно Vaticanus, Chigi H. v. 153; Berol. lat. 2° 47; Paris, lat. 15 086 и 6379, все четыре XIII в.); особенно справедливо это для Consolatio ad Polybium.
Рукописи класса у моложе (XIV в.), сильно интерполированы и исправлены. Некоторые из них, однако, как представляется, восходят к утраченному кодексу (из Монтекассино), родственному A, но независимому от него (древнейшие - Vaticanus Latinus 2215 и 2214, XIV в.)[90].
De beneficiis и De clementia[91]
В качестве исключения в данном случае до нас дошел сам источник нашей традиции: Vaticanus Palatinus 1547 "Nazarianus" (N; ок. 800 г.). Кодекс был написан в северной Италии и около 850 г. попал в Лорш. Ранний список с него, Vaticanus Regin. Latinus 1529 (R; IX в.), содержит пометы (круг Лупа и Гейрика). От R зависят все позднейшие рукописи (числом около 300); они распадаются на два класса. Поскольку мы располагаем архетипом, это школьный пример, на котором можно методически изучать историю порчи текста.
Epistulae
Письма 1-88 и 89-124 сохранились как два отдельных корпуса. Цитаты у Геллия из позднейших писем показывают, что, должно быть, был третий корпус, который погиб.
Для первого корпуса (epist. 1-88) есть три класса рукописей. Первый представлен Parisinus lat. 8540 (p; конец IX в.; epist. 1-71, 7), первичным и независимым свидетельством высокой ценности. Ко второму классу (α) относятся Florentinus Laurentianus 76. 40 (L; начало IX в.; epist. 1-65) и оцененный Бельтрами Brixiensis (из Брешии) B. II. 6 (Q; конец IX - начало X в.: epist. 1-120, 12), - старейшая рукопись, которая содержит оба корпуса вместе. Третий класс (γ), такой же древний, в некоторых своих представителях указывает на дальнейшее разветвление нашей традиции на два отдельных корпуса: письма 1- 52 и 53-88; только эти последние содержит Venetus Marcianus lat. Z 270, 1573 (V; IX в.).
Второй корпус (epist. 89-124) обладает более скудной, но тоже трехчастной традицией: намного лучше других - Bambergensis Class. 46 (М. v. 14), (В; из скриптория Людовика Благочестивого, († 840 г.); он образует отдельный класс; ко второму относится уже упомянутый Q, к третьему - представители традиции p.
Naturales quaestiones
Обширна традиция Naturales quaestiones. К сожалению, она начинается для нас только в XII в. Архетип был испорчен: отсутствует заключение книги 4 a и начало 4 b. В архетипе, как нам сейчас известно, книги 4 b-7 находились перед 1-4 a. Различие между рукописями, одни из которых дают эту последовательность книг, а другие - принятую сегодня, таким образом, не столь принципиально, как полагали ранее[92].
Apocolocyntosis[93]
Из более чем сорока рукописей древнейшие три: Codex Sangallensis 569 (S; IX-X в., из Германии), Codex Valencienn. 411, olim 393 (V; конец IX в., с востока Франции, принадлежавший Гукбальду, († 930 г.), Codex Musei Britannici, Add. 11 983 (L; начало XII в.). V и L теснее связаны друг с другом; их реконструированный оригинал и S служат для восстановления архетипа. Более молодые рукописи зависят или от V или от L без значительного взаимного влияния.
Трагедии
Рукописи трагедий[94] распадаются на два класса. С одной стороны, "Etruscus" Laurentianus plut. 37, 13 (E; XI/XII в.); на нем основал свое издание Ф. Лео. У второй группы (A) есть только поздние представители (со второй половины XIV в.), однако она, вероятно, восходит к изданию IV в. и обладает, таким образом, самостоятельной ценностью. Пьесы в рукописях двух классов приводятся в различной последовательности. Претекста Октавия появляется только в позднейшей группе. Некоторые рукописи класса A были исправлены по представителям класса Etruscus.
Влияние на позднейшие эпохи
Тацит с уважением описывает смерть Сенеки (Tac. ann. 15, 60-64); в других местах исторического труда в определенной степени чувствуется моральный упрек[95] в его адрес. Калигула метко характеризует стиль Сенеки как "песок без извести" (Suet. Cal 53, 2). Квинтилиан - приверженец классического стилистического идеала и потому должен отвергать Сенеку (Quint. inst. 10, 1, 125-131). Архаисты Геллий и Фронтон также нападают на него. Марк Аврелий - римлянин и стоик - нигде не упоминает о нем. Напротив, христиане - уже Тертуллиан и Лактанций - ссылаются на него с удовольствием. В IV в. была создана вымышленная переписка между Сенекой и апостолом Павлом, эта подделка была известна уже Иерониму. Эта переписка, поддержанная сообщением Деяний святых Апостолов (18, 12-17) о встрече брата Сенеки Галл иона и апостола Павла, возможно, способствовала сохранению корпуса Сенеки. Отцы Церкви читали еще те произведения нашего автора, которые ныне утрачены[96].
Драматическое творчество Сенеки оказало влияние на Лукана и Силия. Сильно его воздействие на Пруденция и христианских поэтов южной Галлии[97]. Краткие лирические строки в Утешении Боэция напоминают хоровые партии Сенеки.
В каролингскую эпоху вновь всплывают тексты Сенеки (правда, без трагедий и диалогов). В XII в. его много читают как школьного автора и, естественно, используют для эксцерптов как источник нравственных афоризмов; в связи с пробуждением естествознания во Франции распространяется знакомство с Naturales quaestiones. Напротив, влияние трагедий незначительно. Данте мало знает о латинской драме и считает трагедию и комедию повествовательными жанрами, но Петрарка знаком со сценическими произведениями Сенеки. Ловато Ловати снова проникает в смысл его метрики, и его ученик Альбертино Муссато комментирует трагедии Сенеки и пишет около 1315 г. первую антикизирующую драму Нового времени (в пяти актах), Ecerinis[98].
С тех пор Сенека становится поставщиком пафоса и трагичности для европейского театра; это справедливо для Италии, Франции, Испании, Нидерландов и Англии[99]. Около 1400 г. Медея, Фиест и Троянки переводятся на каталонский язык. В XV в. все трагедии переведены на испанский. Камоэнс († 1580 г.) также испытал влияние Сенеки. Итальянская версия Дольче появляется в 1560 г.; кроме того, возникают многочисленные сценические переработки, достигая своей вершины в трагедиях Джамбаттисты Джиральди Чинцио († 1573 г.). По-французски Сенеку читают с 1556 г. (Шарль Тутэн, Агамемнон); весь корпус трагедий на свой родной язык перелагает в 1629 г. Бенуа Бодюэн. По образцу Сенеки (но ссылаясь на греков) Жоделль сочиняет первую французскую трагедию, "Пленницу Клеопатру" (постановка в 1552 г.). Из французских классиков Корнель († 1684 г., воспитанник иезуитов) становится "латинянином", а выученик янсенистов Расин († 1699 г.) - "греком". Неудивительно, что Медея Корнеля восходит к Сенеке. Но и Расин перенимает у римлянина самые эффектные сцены своей Федры.
В Германии[100] издание Сенеки появляется сразу вслед за editio princeps; его творчество вызывает у гуманистов[101] и реформатов[102] стойкий научный и педагогический интерес. Как здесь, так и в Польше и других европейских странах наш автор оказывает воздействие прежде всего через новолатинские ученые и школьные драмы[103]; не в последнюю очередь именно так Сенека накладывает свой отпечаток на национальную драматургию Голландии и Германии (Вондел, Грифиус).
Английские драматурги вообще знают Сенеку, чьи Ten Tragedies стали им доступны на родном языке в промежуток 1559- 1581 гг., лучше, чем греков. Для Шекспира латинский трагик - наряду с Овидием, Плутархом и Плавтом - едва ли не важнейший античный автор[104]. Сенеку напоминают пессимистическая тональность, мрачные, интроспективные герои, как и тираны вроде Ричарда III, появление духов, сцены безумия и ведьмы (ср. Macbeth с Hercules furens), изображение пыток и убийства на сцене. С формальной точки зрения влияние Сенеки сказывается на монологах, стихомифии, иногда на общей структуре действия (Richard III) и на использовании гиперболических выражений на каждом шагу. Еще Лессинг будет защищать драмы Сенеки от приверженца греков Брюмуа[105], и в эпоху революции поэт-тираноборец Альфьери становится продолжателем традиции Вольтера, Расина и Сенеки. Однако с расцветом германского эллинофильства звезда Сенеки меркнет.
Отыквление используется в приписываемой Сенеке Октавии и, должно быть, было известно Авзонию. Его цитирует Радберт (IX в.) в Vita Walae. В XVI и XVII вв. оно также находит подражателей[106]. Из его переводов самый известный принадлежит перу Руссо. Мениппова сатира как жанр в духе Лукиана и Сенеки имеет свою, весьма заметную традицию прежде всего в Англии.
Naturales quaestiones изучают в Средние века. Достаточно назвать Роджера Бэкона с его Opus maius (XIII в.). В Новое время этот трактат ценит Гете (Materialen zur Geschichte der Farbenlehre); Гумбольдт много раз цитирует его в своем Kosmos.
Роджер Бэкон утверждает, что он вновь открыл Диалоги в 1266 г., и использует их в своей Moralis philosophia. Чосер использует Нравственные письма, может быть, из вторых рук. В эпоху Возрождения трактаты и письма Сенеки читают в оригинале; эразмово издание 1515 г. еще подогрело этот интерес. На французский язык философа переводят в XIV в. Немецкий компендиум пишет Михаэль Герр (1536 г.). Consolatio ad Mar dam переводит на немецкий язык Дитрих фон Пленинген в 1519 г. Артур Голдинг переводит De beneficiis на английский (изд. в 1578 г.); общий перевод прозаических произведений публикует Лодж в 1614 г. Начало романа в письмах Ричардсона создано под знаком литературной концепции, воплощенной в Epistulae morales[107]. Продолжительное влияние De dementia охватывает период от Чинцио через Корнеля (Цинна) вплоть до оперы Моцарта Титово милосердие[108].
Для раннего этапа Нового времени Сенека - проводник на пути к внутренней независимости; равным образом он освобождает новые языки от стилистики периодов. Мишель де Монтень († 1592 г.), создатель жанра современного эссе, превращает мысль Сенеки в составную часть собственного существа[109]. Сенека вообще делает возможной появление живой прозы великих европейских моралистов: Грасиана, Фрэнсиса Бэкона, Ларошфуко, Лабрюйера, Паскаля, Шопенгауэра, Ницше[110].
Под знаком философии жизни Сенеку вновь открывают в нашем столетии[111]. Сегодня ценят и его философскую религиозность, мужество в "перенесении личного центра на логос бытия"[112], - правда, это описание не вполне справедливо для освобождающей роли этого воспитателя Европы.
Приложение: претекста Octavia[113]
Среди произведений Сенеки до нас дошла и претекста Octavia. Мы имеем дело с единственной полностью сохранившейся трагедией на римский сюжет (praetexta). В пьесе появляется Сенека; конец Нерона предсказывается с точными подробностями - т. е. ex eventu. Знание современной истории подсказывает датировку моментом вскоре после смерти Нерона; параллели с Тацитом могут основываться на общих источниках, то есть не являются принудительным аргументом для отнесения ко II веку. Автор неизвестен.
Нерон хочет отвергнуть свою супругу Октавию и жениться на Поппее. Народ поднимается, чтобы поддержать Октавию. Нерон жестоко подавляет восстание и приговаривает Октавию к смерти.

---

[1] E Prechac, La date de naissance de Seneque, REL 12, 1934, 360—375; K. Abel, Zu Senecas Geburtsdatum, Hermes 109, 1981, 123—126.
[2] Serv. Aen. 6, 154; Sen. nat. 4, 2, 7.
[3] Иначе S. Wolf 1986.
[4] Ср. I. Opelt, Senecas Tod, в: E. Olshausen, изд., Der Mensch in Grenzsitua–donen, Stuttgart 1984, 29—48.
[5] breiu, const., tranq., clem., vita beata, benef.
[6] В общем виде: P. Grimal 1978, 262—323; ср. K. Abel 1967, 155—170; M. T. Griffin 1976, 395-411.
[7] Это самое раннее из сохранившихся произведений появляется при Калигуле (37—41 гг.), который позволяет выпустить в свет новое издание сожженных при Тиберии произведений отца Марции Кремуция Корда (1, 3); дискуссия о датировке: M. T. Griffin 1976, 397 (лит.); I. Bellemore, The Dating of Seneca’s Ad Marciam de consolatione, CQ42, 1992, 219—234; 06 Ad Marciam: C. C. Grollios, Seneca’s Ad Marciam. Tradition and Originality, Athens 1956; K. Abel 1967, 15—47; С. E. Manning, On Seneca’s Ad Marciam, Leiden 1981; J. Fillion—Lahille, La production litteraire de Seneque sous les regnes de Caligula et de Claude, sens philosophique et portee politique: Les Consolationes et De ira, ANRW 2, 36, 3, 1989, 1606—1638.
[8] Посвящение брату Сенеки Новату дает terminus ante quem: ведь адресат в 52 г. был усыновлен и получил другое имя (Галлион). Terminus post quem — смерть Калигулы: образу «тирана» присущи черты этого цезаря. В изображении «хорошего судьи» (предварительный этап De clementia), должно быть, отразились надежды Сенеки, которые он питал в течение первых месяцев правления Клавдия (41 г.); за датировку «by 52»: М. Т. Griffin 1976, 396 и 398. Ранняя версия, что книга 3 была написана намного позже, чем остальные, отвергнута языковым и стилистическим анализом: лит. М. Coccia, I problemi del De ira di Seneca alia luce dell’analisi stilistica, Roma 1958; R. Huber, Senecas Schrift De ira. Untersuchungen zum Aufbau und zu den Quellen, диссертация, Miinchen 1973; G. Cupaiuolo, Introduzione al Deiradi Seneca, Napoli 1975; P. Grimal, Rhetorique, politique et philosophic dans le De ira de Seneque, REL 53, 1975, 57—61; A. Baumer 1982, особенно 72—129; J. Fillion—Lahille, цит. выше к Consolatio ad Marciam.
[9] Нумерация Диалогов 11 и 12 разнится в изданиях; на первом месте названа нумерация Тезауруса. Сенека начал писать это произведение лишь после того, как его мать и он сам преодолели первый приступ скорби о его ссылке (1). Сам он за это время устроился на Корсике по–домашнему; намек на обычный траур в 10 месяцев (16, 1) приводит примерно к лету 42 г.; лит.: K. Abel 1967, 47—69; P. Meinel, Seneca iiber seine Verbannung (Trostschrift an die Mutter Helvia), Bonn 1972. Fillion—Lahille, цит. выше к Consolatio ad Marciam.
[10] Это произведение точно так же приходится на период ссылки (между концом 41 и началом 49 г.). Клавдий уже pater patriae (16, 4=35, 3), то есть январь 42 — terminus post quem. Триумф цезаря над британцами (начало 44 г.) еще остается в будущем, но «деяния цезаря» предполагаются, и Клавдий уже вернулся в Рим; таким образом произведение датируется концом 43 г. Более ранняя привязка не рекомендуется, поскольку Полибий уже «долго» на службе (6, 2 = 25, 2) и Сенека между тем якобы «забыл свою латынь» (extr.); лит: K. Abel 1967, 70—96; E. Atkinson, Seneca’s Consolatio ad Polybium, ANRW 2, 32, 2, 1985, 860—884; J. Fillion—Lahille 1989, цит. к Consolatio ad Marciam.
[11] Произведение было написано между серединой 48 и серединой 55 г.: M. T. Griffin 1976, 396; зд8; 401—407 (за 55, с лит.); Калигула мертв (18, 5); то есть 41 г. — terminus post quem. Поскольку при этом предполагается, что Сулла был последним, кто расширил помериум (13, 8 = 14, 2), диалог был написан до расширения помериума Клавдием, т. е. до 2 мая 49 г. (P. Grimal, La date du De brevitate vitae, REL 25, 1947, 164—177); третья привязка (62 г.) более не является предметом дискуссии. De brevitate, вероятно, старше, чем De tranquillitate (ср. tranq. 1, 11); лит.: M. T. Griffin, De brevitate vitae, JRS 52, 1962, 104—113; B. Hambuchen, Die Datierung von Senecas Schrift Ad Paulinum de brevitate vitae, диссертация, Koln 1966; J. — M. Andre, Seneque, De brevitate vitae, De constantia sapientis, De tranquillitate, De otio, ANRW 2, 36, 3, 1989, 1724—1778.
[12] Произведение, безусловно, написано после смерти Калигулы (ср. 11, 10; 14, 4—6). Положительная оценка политической деятельности мудреца (5, 3) намекает на время после ссылки, примерно между 51 и 54 гг., в любом случае до 63 г.; за написание после De constantia sapientis: M. T. Griffin 1976, 396 и 316 сл.; лит.: J. — M. Andre 1989, цит. к De brevitate vitae.
[13] Произведение написано сразу после смерти Клавдия (54 г.); лит. O. Weinreich 1923, см. издания; R. Heinze, Zu Senecas Apocolocyntosis, Hermes 61, 1926, 49—78; U. Knoche, Das Bild des Kaisers Augustus in Senecas Apocolocyntosis, WZRostock 15, 1966, 463—470; K. Kraft, Der politische Hintergrund von Senecas Apocolocyntosis, Historia 15, 1966, 96—122; G. Binder, Hercules und Claudius. Eine Szene in Senecas Apocolocyntosis auf dem Hintergrund der Aeneis, RhM 117, 1974, 288—317; его же, Catilina und Kaiser Claudius als ewige BiiBer in der Unterwelt. Eine typologische Verbindung zwischen Vergils Aeneis wnd Senecas Apocolocyntosis, ACD 10—11, 1974—1975, 75—93; D. Korzeniewski, Senecas Kunst der dramatischen Komposition in seiner Apocolocyntosis, Mnemosyne 35, 1982, 103— 114; O. Zwierlein, Die Rede des Augustus in der Apocolocyntosis, RhM NF 125, 1982, 162—175; H. Horstkotte, Die politische Zielsetzung von Senecas Apocolocyntosis, Athenaeum 73, 1985, 337—358; K. Bringmann, Senecas Apocolocyntosis und die politische Satire in Rom, A&A 17, 1971, 56—69; K. Bringmann 1985 (см. Библ.); R. C. Tovar, Teoria de la satira. Analisis de Apocolocyntosis de Seneca, Caceres 1986; S. Wolf, Die Augustusrede in Senecas Apocolocyntosis, Meisenheim 1986; L. F. van Rynefeld, On the Authorship of the Apocolocyntosis, LCM 13, 1988, 83—85 (за подлинность).
[14] Этот трактат, носящий отпечаток стоических парадоксов, датируют по большей части до De tranquillitate animi, а именно на основании предположения об эволюции его адресата Серена от эпикурейства (De constantia sapientis) к стоицизму (De tranquillitate animi). Однако приведенные места (особенно const. 15, 4) не имеют отношения к мировоззрению Серена; наоборот, как представляется, в De tranquillitate он стоит на пороге своей карьеры и в De constantia обладает сравнительно большим опытом. С полной уверенностью можно сказать, что трактат De constantia sapientis был написан после смерти Калигулы (41 г.) и после смерти Валерия Азиатика (47 г.). Р. Grimal 1978, 292 датирует произведение 55 г.; лит.: Р. Grimal, La composition dans les dialogues de Seneque, I: De constantia sapientis, REA 51, 1949, 246—261; K. Abel 1967, 124— 147; J. — M. Andre 1989, цит. к de brevitate vitae.
[15] Трактат написан между 15.12.55 и 14.12.56 (M. T. Griffin 1976, 407—411); Нерону 18 лет. Сенека, как представляется, позднее расширил и переработал произведение. Оно дошло до нас в неполном виде; лит.: M. Fuhrmann, Die Alleinherrschaft und das Problem des Gerechtigkeit, Gymnasium 70, 1963, 481— 514; T. Adam, Clementia principis. Der EinfluB hellenistischer Furstenspiegel auf den Versuch einer rechtlichen Fundierung des Principats durch Seneca, Stuttgart 1970; K. BOchner, Aufbau und Sinn von Senecas Schrift uber die Clementia, Hermes 98, 1970, 203—223; A. Borgo, Questioni ideologiche e lessico politico nel De clementia di Seneca, Vichiana 14, 1985, 179—297; B. Mortureux, Les ideaux stoi–ciens et premieres responsabilites politiques: Le De clementia, ANRW 2, 36, 3,1989, 1639-1685.
[16] Terminus post quem образует имя адресата Галлиона, впервые засвидетельствованное для брата Сенеки в 52 г. Произведение было написано, таким образом, позднее, чем De ira. В De vita beata Сенека говорит как богатый и видный человек. Это исключает написание произведения до 50 г. и после 62го. Заботливое беспокойство в конце диалога подходит, может быть, к 58 г.; лит.: W. Stroh, De dispositione libelli, quem De vita beata Seneca scripsit, в: W. Suerbaum и др., изд., FS F. Egermann, Munchen 1985, 141—145; F. R. Chaumartin, Les desillusions de Seneque devant revolution de la politique neronienne et Inspiration a la retraite: Le De vita beata et le De beneficiis, ANRW 2, 36, 3, 1989, 1686—1723; G. Kuen 1994.
[17] Этот трудно датируемый трактат обычно относят к 62 г. (или чуть позднее); тема подходит ко времени непосредственно после ухода Сенеки от дел; лит.: J. — M. Andre 1989, цит. к De brevitate vitae.
[18] Это произведение, посвященное Луцилию, одни датируют временем ссылки, другие — поздним периодом. Terminus post quem — смерть Тиберия (4, 4), terminus ante quem — также посвященные Луцилию Naturales quaestiones, в которых используется Deprovidentia; лит.: K. Abel 1967, 97—124; I. Dionigi, II Deprovidentia di Seneca fra lingua e filosofia, ANRW 2, 36, 7, 5399—5414.
[19] 6 книга датируется землетрясением в Помпеях (5 февраля 62 г.); лит.: K. W. Ringshausen, Poseidonios, Asklepiodot, Seneca und ihre Anschauungen iiber Erdbeben und Vulkane, диссертация, Munchen 1929; G. Stahl, Aufbau, Darstel–lungsform und philosophischer Gehalt der Naturales quaestiones des L. Annaeus Seneca, диссертация, Kiel i960; G. Stahl, Die Naturales quaestiones Senecas, Hermes 92, 1964, 425—454; E P. Waiblinger, Senecas Naturales quaestiones. Griechische Wissenschaft und romische Form, Miinchen 1977; C. Codoner, La physique de Seneque: Ordonnance et structure des Naturales quaestiones, ANRW 2, 36, 3, 1989, 1779~!822; 0 6 кн.: A. De Vivo, Le parole della scienza. Sul trattato De terrae motu di Seneca, Salerno 1992.
[20] E P. Waiblinger, cm. пред, прим.; правда, кометы (кн. 7) не подходят к этой схеме, разве только принять циклическую композицию, плодотворную в стоическом контексте: возвращение к исходному пункту — огню.
[21] С письмами и Naturales quaestiones Сенека не расстается в течение последних лет; драматическая датировка писем: с зимы 62 г. (или скорее 63 г.) до осени 64; публикация в 64—65 гг. (M. T. Griffin 1976,400); лит:. W. H. Alexander, Notes and Emendations to the Epistulae morales of L. Annaeus Seneca, Edmonton 1932; K. Abel 1967 (лит.); G. Maurach 1970; von Albrecht, Prosa 138—151; B. L. Hijmans, jr., Inlaboratus et facilis. Aspects of Structure in Some Letters of Seneca, Leiden 1976; K. Abel, Das Problem der Faktizitat der Senecianischer Korres–pondenz, Hermes 109, 1981,472—499; E. Lefevre, Der Mensch und das Schicksal in stoischer Sicht (Sen. epist. 51 und 107), AU 26, 3, 1983, 61—73; M. Wilson, Seneca’s Epistles toLucilius. A Revaluation, Ramus 16, 1987,102—121; G. Mazzoli, Le Epistulae morales ad Lucilium di Seneca. Valore letterario e filosofico, ANRW 2, 36, 3, 1989, 1823-1877.
[22] Этот трактат, наиболее близкий к замысловатой школьной философии, посвящен Либералу; сочиненный после смерти Клавдия (1, 15, 6) и Ребила (56 г. по P. X.: 2, 21, 6 — M. T. Griffin 1976, 399), он окончен в любом случае после De vita beata. F. — R. Chaumartin, Le De beneficiis de Seneque. Sa signification philosophique, politique et sociale, Paris 1985; F. — R. Chaumartin 1989, цит. к De vita beata.
[23] Ни одно из прочих произведений нельзя датировать периодом начиная с зимы 43/44 г. и кончая 49 г. Писал ли Сенека свои трагедии тогда? В пользу этого широкого предположения можно высказать то, что для этих целей он не нуждался в большой библиотеке. Однако достаточно много и других предложений датировки: обзор см. Schanz—Hosius, LG 2, 458 и F Nieto Mesa, Cronologia de las tragedias de Seneca, Nova Tellus 3, 1985, 91—109; новые наблюдения об относительной хронологии драм см. J. G. Fitsch, Sense—Pauses and Relative Dating in Seneca, Sophocles and Shakespeare, AJPh 102, 1981, 289—307.
[24] K. Heldmann 1974, 1— 56; J. — A. Shelton, Problems of Time in Seneca’s Hercules Furensand Thyestes, CSCA 8, 1975, 257—269; J. — A. Shelton, Seneca’s HerculesFurens. Theme, Structure, and Style, Gottingen 1978; C. — E. Auvray 1989 (с библ.).
[25] W. Schetter, Zum Aufbau von Senecas 7roerinnen, в: E. Lefevre, изд., 1972, 230—271.
[26] См. изд.; кроме того, A. Paul, Untersuchungen zur Eigenart von Senecas Phoenissen, диссертация, Erlangen: Bonn 1953; I. Opelt, Zu Senecas Phoenissen (1969), в: E. Lefevre, изд., 272—285; W. — L. Liebermann 1974, особенно 115 сл.; 236, прим. 18.
[27] A. Hempelmann, Senecas Medeaals eigenstandiges Kunstwerk, диссертация, Kiel 1960; D. Henry, B. Walker, Loss of Identity: Medea superestfA Study of Seneca’s Medea, CPh 62, 1967, 169—181; W. Kullmann, Medeas Entwicklung bei Seneca, в: W. Wimmel, изд., Forschungen zur romischen Literatur. FS K. BOchner, Wiesbaden 1970, 158—167; W. — L. Liebermann 1974, 155—206; C. Blitzen, The Senecan and Euripidean Medea. A Comparison, CB 52, 1976, 86—90; J. — A. Shelton, Seneca’s Medea as Mannerist Literature, Poetica 11, 1979, 38—82; A. BAumer 1982, особенно 130—165; A. Arcellaschi, Medee dans le theatre latin. D’Ennius a Seneque, Rome 1990.
[28] L. Spitzer, The Recit de Theramene, в: его же, Linguistics and Literary History. Essays in Stylistics, Princeton 1948, 87—134; C. Zintzen, Analytisches Hypomnema zu Senecas Phaedra, Meisenheim i960 (среди прочего об отн. к утраченной трагедии Еврипида Ἱππόλυτος ϰαλυπτόμενος; P. Grimal, L’originalite de Seneque dans la tragedie de Phedre, REL 41, 1963, 297—304, нем. в: E. Lefevre, изд., 321—342; K. Heldmann, Senecas Phaedra und ihre griechischen Vorbilder, Hermes 96, 1968, 88—117; E. Lefevre, Quid ratio possit? Senecas Phaedraals stoisches Drama, WS 82, NF 3, 1969, 131—160, повторно в: E. Lef£vre, изд., 343—375; J. Dingel, Ἱππόλυτος ξιφουλϰός;. Zu Senecas Phaedra und dem ersten Hippolytos des Euripides, Hermes 98, 1970, 44—56; A. D. Leeman, Seneca’s Phaedra as a Stoic Tragedy (1976), в: Leeman, Form 269—280; G. Petrone, La scrittura tragica dell’irrazionale. Note di lettura al teatro di Seneca, Palermo 1984 (o Phaed. 65—114); A. J. Boyle, In Nature’s Bonds. A Study of Seneca’s Phaedra, ANRW 2, 32, 2, 1985, 1284—1347.
[29] J. Dingel, Der Sohn des Polybos und die Sphinx. Zu den Oidipustragodien des Euripides und des Seneca, MH 27, 1970, 90—96; E. LEFkVRE, Die politische Bedeutung der romischen Tragodie und Senecas Oedipus, ANRW 2, 32, 2, 1985, 1242—1262; K. Schopsdau, Zur dramatischen Struktur von Senecas Oedipus, Hermes 113, 1985, 84—100; G. Paduano, Sofocle, Seneca e la colpa di Edipo, RFIC 116, 1988, 298-317.
[30] D. Henry, B. Walker, Seneca and the Agamemnon: Some Thoughts on Tragic Doom, CPh 58, 1963, 1—10, нем. в: E. Lefevre, изд., 74—91^. M. Croisille, Le personnage de Clytemnestre dans VAgamemnon de Seneque, Latomus 23, 1964, 464—472; E. Lefevre, Schicksal und Selbstverschuldung in Senecas Agamemnon, Hermes 94, 1966, 482—496, повторно в: E. Lefevre, изд., 457—476; W. H. Friedrich, Schuld, Reue und Suhne der Klytamnestra, A&A 12, 1966, 3—28, повторно в: W. H. E, Vorbild und Neugestaltung. Sechs Kapitel zur Geschichte der Tragodie, Gottingen 1967, 57—87; E. Lefevre, Die Schuld des Agamemnon. Das Schicksal des Troja—Siegers in stoischer Sicht, Hermes 101, 1973, 64—91.
[31] A. Lesky, Die griechischen Pelopidendramen und Senecas Thyestes, WS 43, 1922—1923, 172—198; U. Knoche, Senecas Atreus. Ein Beispiel, Antike 17, 1941, 60—76, повторно в: E. Lefevre, изд., 477—489; I. Lana, L’Atreo di Accio e la leg–genda di Atreo e Tieste nel teatro tragico romano, AAT 93, 1958—1959, 293—383; A. La Penna, Atreo e Tieste sulle scene romane (il tiranno e Patteggiamento verso il tiranno), в: Studi in onore di Q. Cataudella, Catania 1972, 1, 357—371, повторно в: A. La Penna, Fra teatro, poesia e politica romana, Torino 1979, 127—141; E. Lefevre, Der Thyestes des L. Varius Rufus. Zehn Uberlegungen zu seiner Rekon–struktion, Mainz 1976 (лит.); G. Picone, La fabulae il regno. Studi sul Thyestes d\ Seneca, Palermo 1984; E. Lefevre, Die philosophische Bedeutung der Seneca—Tragodie am Beispiel des Thyestes, ANRW 2, 32, 2, 1985, 1263—1283; C. Mon–teleone, Il Thyestes d\ Seneca. Sentieri ermeneutici, Fasano 1991; I. Frings, Odia fratema als manieristisches Motiv. Betrachtungen zu Senecas Thyest und Statius’ Thebais, Stuttgart 1992.
[32] Подлинность трагедии спорна; лит.: W. Н. Friedrich, Sprache und Stil des Hercules Oetaeus, Hermes 82, 1954, 51—84; повторно в: E. Lefevre, изд., 500—544; M. Rozelaar, Neue Studien zur Tragodie Hercules Oetaeus, ANRW 2, 32, 2, 1985, 1348—1419; C. — E. Auvray 1989 (с библ.); C. Walde, Herculeus labor. Studien zum pseudosenecanischen Hercules Oetaeus, Frankfurt 1992.
[33] A. De Vivo, Le parole della scienza. Sul trattato De terrae motu di Seneca, Salerno 1992.
[34] См. Издания; M. Coffey, Gnomon 37, 1965, 98—100.
[35] Издания: D. Erasmus, Basileae 1515; C. W. Barlow (ТП), Epistulae Senecae ad Paulum et Pauli ad Senecam (quae vocantur), American Academy in Rome 1938; L. Bocciolini Palagi (TK), II carteggio apocrifo di Seneca e San Paolo, Firenze 1978; лит.: K. Deissner, Paulus und Seneca, Giitersloh 1917; N. Sevenster, Paul and Seneca, Leiden 1961; K. Abel, Gnomon 35, 1963, 38—43; основополагающая работа TenepbJ. Divjak, HLL 5, 1989, § 571.1 (лит.).
[36] Подробно A. Setaioli 1988.
[37] D. Korzeniewski, Senecas Kunst der dramatischen Komposition in seiner Apocolocyntosis, Mnemosyne 35, 1982, 103—114; см. также J. Blansdorf, Senecas Apocolocyntosis und die Intertextualitatstheorie, Poetica 18, 1986, 1—26.
[38] Изд. Сенеки, Antverpiae ⁴1652, 67.
[39] Epist. 9; 63; 67; 72; 81; 108; 110.
[40] Cp., напр., теорию о предвещании молний nat. 2, 48; 50.
[41] Важно, но менее заметно влияние Горация, cp. J. K Berthet, Seneque, lecteur d’Horace d’apres ses Lettres a Lucilius, Latomus 38, 1979, 940—954.
[42] Sen. nat 2, 26, 6; 6, 17, 3.
[43] Ср. D. G. Gambet, Cicero in the Works of Seneca Philosophus, TAPhA 101, 1970, 171—183; C. Moreschini, Cicerone filosofo fonte di Seneca?, RCCM 19, 1977, 527—534; P. Grimal, Seneque, juge de Ciceron, MEFR 96, 1984, 655—670.
[44] A. Setaioli, Citazioni da Zenone nelle opere morali di Seneca, Prometheus 12, 1986, 72—84.
[45] Ср. A. Setaioli, Citazioni da Democrito ed Eraclito nelle opere morali di Seneca, в: Munus amicitiae. Scritti in memoria di A. Ronconi, 1, Firenze 1986, 299-318.
[46] Об Октавии см. приложение к данной главе, стр.1305.
[47] Значение конкретных литературных эпох для театра Сенеки оценивается различно: ср. R. J. Tarrant, Seneca’s Drama and its Antecedents, HSPh 82, 1978, 213—263; G. Arico, Seneca e la tragedia latina arcaica, Dioniso 52, 1981 (1985), 339—356; J. Dingel, Senecas Tragodien. Vorbilder und poetische Aspekte, ANRW 2, 32, 2, 1985, 1052—1099.
[48] A. De Rosalia, Stilemi affini nei tragici arcaici e in Seneca, Quaderni di cultura e tradizione classica 6—7, Palermo 1988—1989, 55—73.
[49] R. Jakobi, Der EinfluB Ovids auf den Tragiker Seneca, Berlin 1988.
[50] Об отношении философского письма к диатрибе у Сенеки: A. Stuckel–berger, Der Brief als Mittel der personlichen Auseinandersetzung mit der Philosophic, Didactica classica Gadensia 20, 1980, 133—148, особенно 133—136; вообще о литературной технике трактатов: К. Abel 1967; G. Maurach 1970; см. также разд. Язык и стиль и общую библиографию к главе.
[51] Ср. Arist. rhet. 1,9= 1367 b 23 сл., а также De Marcello Цицерона.
[52] О таких образах в философском контексте ср. также Зенона у Diog. Laert. 7, 40; Sextus 7, 17; ср. A. Bonhoffer, Epiktet und die Stoa, Stuttgart 1890, 16—18.
[53] См. монографии, особенно G. Maurach 1970.
[54] Хорошо об этом G. Stahl, Gnomon 52, 1980, 620—626.
[55] О драмах: M. Landfester, Funktion und Tradition bildlicher Rede in den Tragodien Senecas, Poetica 6, 1974, 179—204; B. Seidensticker 1970; A. L. Motto, J. R. Clark, Senecan Tragedy, Patterns of Irony and Art, CB 48, 1972, 69—76; V. Wurnig 1982; N. T. Pratt 1983; литературу об отдельных драмах см. в разд. Обзор творчества.
[56] Соответствующий запрет Горация (ars 185) мог быть намеком на Медею Овидия.
[57] V. Wurnig 1982, 73, важно для понимания Фиеста.
[58] Этот технический прием в Риме можно обнаружить уже у Плавта.
[59] J. — A. Shelton, Seneca’s HerculesFurens. Theme, Structure, and Style, Gottingen 1978.
[60] G. Arroyo A., Die Chorlieder in Senecas Tragodien. Eine Untersuchung zu Senecas Philosophic und Chorthemen, диссертация, Koln 1979.
[61] O. Zwierlein, Die Rezitazionsdramen Senecas, Meisenheim 1966; противоположное мнение убедительно в: L. Braun, Sind Senecas Tragodien Biihnen–stiicke oder Rezitationsdramen?, RPL 5, 1, 1982, 43—52; cp. D. E Sutton, Seneca on the Stage, Leiden 1986.
[62] A. Dihle, Seneca und die Auffuhrungspraxis der romischen Tragodie, A&A 29, 1983, 162—171.
[63] A. Setaioli, Elementi di sermo cotidianus nella lingua di Seneca prosatore, SIFC 52, 1980, 5-47; 53, 1981, 5-49.
[64] В первой книге misericordia, venia, ignoscere («милосердие, прощение, извинение») — синонимы dementia, во второй — обнаруживаются терминологические различия. Severitas в первой книге противостоит dementia, во второй они обе рассматриваются как добродетели и в конечном счете идентифицируются.
[65] Quint, inst. 10, 1, 125—131; Gell. 12, 2; W. Trillitzsch 1971.
[66] Об эннианизмах Цицерона: Non fuit hoc Ciceronis vitium, sed temporis; necesse erat haec did, cum ilia legerentur («это был порок не Цицерона, а его времени; поскольку это читали, то было неизбежно, чтобы так и говорили»; Вергилий употребляет эннианизмы, ut Ennianus populus adgnosceret in novo carmine aliquid antiquitatis («чтобы воспитанный на Эннии народ узнал в новых стихах и что–то старое», у Gell. 12,2, 8—10); Сенека ценит Цицерона как писателя, но у него другая концепция стиля, см. также D. G. Gambet, Cicero in the Works of Seneca Philoso–phus, TAPhA 101, 1970, 171—183; P. Grimal, Seneque, juge de Ciceron, MEFR 96, 1984, 655-670.
[67] Περὶ ὕϕους также датируют этим временем.
[68] Ср. H. Krauss, Die Vergilzitate in Senecas Briefen an Lucilius, диссертация, Hamburg 1957.
[69] Cp. talis hominum oratio qualis vita («речь людей такова, какова их жизнь», epist. 114, 16): дальнейшие данные о литературной критике у Сенеки: epist. 59, 5; 84, 1—7; 114, 11; tranq. (= dial 9) 17, 10.
[70] Далеко ведущее обобщение у G. Reinhart, E. Schirok, Senecas Epistulae Morales. Zwei Wege ihrer Vermittlung, Bamberg 1988, passim, особенно 90—94.
[71] Несмотря на несистематичность изложения, в стремлении к интеллектуальной добросовестности в употреблении понятий (напр., epist. 3 — «дружба») уже в самом начале корпуса писем осуществляется чисто стоический подход.
[72] Теперь см. H. Freise, Die Bedeutung der Epikur—Zitate in den Schriften Senecas, Gymnasium 96, 1989, 532—556.
[73] G. Stahl, Die Naturales quaestiones Senecas. Ein Beitrag zum Spiritualisierungs–prozeB der romischen Stoa, Hermes 92, 1964, 425—454.
[74] Cp. также epist. 94, 56; dial. 8 (De otio) 32, 3 и 8; Cic. nat. deor. 2, 37; Tusc. 1, 69; основополагающая работа A. Wlosok, Laktanz und die philosophische Gnosis, AHAW 1960, 2.
[75] Среди них — на религию Изиды и на иудаизм. Поскольку Поппея склонялась к этой вере, трактат De superstitione, должно быть, возник до брака ее с Нероном и эпохи наибольшего влияния — т. е. до 62 г.
[76] Min. Fel. 25, 8; F. X. Burger, Uber das Verhaltnis des Minutius Felix zu dem Philosophen Seneca, диссертация, Munchen 1904, 120—124.
[77] Frg. 123 Haase; epist 41,4 сл.; 83, 1.
[78] Epist. 33, 4; 113, 23.
[79] Напр, epist 117, 1.
[80] M. T. Griffin 1976, 129—171; M. Bellincioni, Potere ed etica in Seneca. Clementia e voluntas arnica, Brescia 1984.
[81] Упадку правосудия при Клавдии и возвращению легальности при Нероне он уделяет особое внимание: он надеется на новый золотой век правосудия по образцу аполлинического принцепса Августа; ср. также Calp. 1, 71—73.
[82] M. T. Griffin 1976, 256—285.
[83] Epist 90, 45; 95, 33.
[84] Это, конечно, не значит, что его произведения следует читать как зашифрованные политические манифесты; односторонне J. D. Bishop, Seneca’s Daggered Stylus, Konigstein 1985.
[85] Если он и опирается на другого (утраченного) Ипполита, значим сам выбор образца.
[86] Highet, Class. Trad. 598, ср. Tac. ann. 15, 39; вообще апотрептическая функция не идентична катарсису (первая предполагает дистанцирование, вторая — идентификацию).
[87] Против восприятия в качестве дидактического театра: K. Heldmann 1974, 177-184.
[88] О проблематике: K. Heldmann 1974; W. — L. Liebermann 1974; O. Zwierlein, Die Tragik in den Medea—Dramen, Lit. wiss. Jb. der Gorres—Gesellschaft, NF 19, 1978, 27—63; E. Lefevre, ANRW 2, 32, 2, 1985, особенно 1265 сл.; 1249—1253; O. Zwierlein 1984, цит. к разд. Влияние; ср. также В. Seidensticker 1970; J. — A. Shelton 1975 (цит. в разд. Обзор творчества к Hercules furens); A. J. Boyle 1985 (цит. к Phaedra); W. — L. Liebermann, Gnomon 59, 1987, 110—120; полезно далее: Opelt, Senecas Konzeption des Tragischen, в: E. Lefevre, изд., 1972, 272—285; R. Glaesser, 1984.
[89] Reynolds, Texts 357—375; H. M. Hine, ibid. 376—378; R. J. Tarrant, ibid. 378—381; см. также предисловия к изданиям.
[90] Эти Vaticani дают, напр., в De otio более чем в 20 местах лучшее чтение, чем A.
[91] Ср. также G. Mazzoli, Ricerche sulla tradizione medievale del De beneficiis e del De clementia di Seneca. III. Storia della tradizione manoscritta, BollClass 3,3, 1982, 165—223.
[92] H. M. Hine, The Manuscript Tradition of Seneca’s Natural Questions, CQ 30, 1980, 183—217; Addenda ibid. 42, 1992, 558—562; в Рейхенау это произведение используют в IX в., явно в форме, независимой от известных нам.
[93] Ср. также P. T Eden, The Manuscript Tradition of Seneca’s Apocolocyntosis, CQ 29, 1979» 149-l61.
[94] См. теперь O. Zwierlein, Prolegomena zu einer kritischen Ausgabe der Tragodien Senecas, AAWM 1983, 3; A. P MacGregor, The Manuscripts of Seneca’s Tragedies: A Handlist, ANRW 2, 32, 2, 1985, 1134—1241; основополагающая работа — O. Zwierlein, Praefatio к оксфордскому изданию 1986 г. (воспр. с испр. в 1987 г.).
[95] Напр., Tac. Ann. 13, 3, 1; 13, 11, 2; косвенно 13, 18, 1.
[96] Мартин де Брага (конец VI в.) пишет Formula honestae vitae, — вероятно, в духе утраченного произведения Сенеки De officiis. Кроме того, он подражает De ira (Conte, LG 422).
[97] R. Hentze, Die Nutzung von Senecas Tragodien im Romanus—Hymnus des Pru–dentius, WJA NF 11, 1985, 135—150; W. Trillitzsch, Seneca tragicus — Nachleben und Beurteilung im lateinischen Mittelalter von Spatantike bis Renaissance–humanismus, Philologus 122, 1978, 120—136.
[98] A. MacGregor, Mussato’s Commentary on Seneca’s Tragedies. New Fragments, ICS 5,1980, 149—162; Hubert Muller, Friiher Humanismus in Oberitalien. Albertino Mussato: Ecerinis, Frankfurt 1987; для схоластической традиции, напротив, характерен весьма распространенный комментарий английского доминиканца Н. Тревета (N. Treveth, XIV в.).
[99] G. Braden, Renaissance Tragedy andjihe Senecan Tradition. Anger’s Privilege, New Haven 1985; M. Helzle, Seneca and Elizabethan Revenge Tragedies. Aspects of Thomas Kyd’s The Spanish Tragedy and Shakespeare’s Titus Andronicus, A&A31, 1985, 137-152.
[100] См. теперь M. von Albrecht, Momenti della presenza di Seneca nella letteratura tedesca, в: I. Dionigi (изд.), Seneca nella coscienza dell’Europa, Milano 1999, 262-298.
[101] Напр., Агрикола, Цельтис, Лудер, Шедель.
[102] Напр., у Меланхтона и Кальвина: A. Canoczy, S. Scheld, Herrschaft, Tugend, Vorsehung. Hermeneutik, Deutungund Veroffentlichung handschriftlicher Annotationen Calvins zu sieben Senecatragodien und der Pharsalia Lucans, Wiesbaden 1982.
[103] Гейнзий и Гроций пишут формально строгие драмы; Опиц перелагает Троянок Сенеки александрийскими стихами; Р. Stachel, Seneca und das deutsche Renaissancedrama, Berlin 1907; A. Stender—Petersen, Tragoediae sacrae: Materialen und Beitrage zur Geschichte der polnisch–lateinischen Jesuitendramatik der Friihzeit, Tartu 1931.
[104] R. S. Miola, Shakespeare and Classical Tragedy. The Influence of Seneca, Oxford 1992.
[105] Von den lateinischen Trauerspielen, welche unter dem Namen des Seneca bekannt sind, в: Samtliche Werke, Bd. 6, изд. К. Lachmann, F. Muncker, Stuttgart 318ро, 167— 242 (об этом W. Barner, Produktive Rezeption. Lessing und die Tragodien Senecas, Miinchen 1973).
[106] R. Roncali, L’Apocolocyntosis nel Cinquecento. Da Erasmo all’elezione di Enrico IV, QS 6, 1980, 2, 365—379. Юст Липсий подражает Отыквлениюъ Somi* nium: Lusus in nostri aevi criticos (1581).
[107] Wolfg. G. Muller, Der Brief als Spiegel der Seele. Zur Geschichte eines Topos der Epistolartheorie von der Antike bis zu S. Richardson, A&A 26, 1980, 138— 157.
[108] G. Solimano, Per la fortuna del De dementia nel cinquecento. La Cleopatra di G. B. Giraldi Cinzio, Rassegna della letteratura italiana (Firenze) 88, 3, 1984, 399— 419; W. Seidel, Seneca — Corneille — Mozart, в: M. von Albrecht, W. Schubert, изд., Musik in Antike und Neuzeit, Frankfurt 1987, 109—128.
[109] P. Villey, Les sources et revolution des Essais de Montaigne, Paris 1908; C. H. Hay, Montaigne lecteur et imitateur de Seneque, Poitiers 1938; M. von Albrecht, Montaigne und Seneca, в: Filologia e forme letterarie. Studi offerti a F. Della Corte, Urbino 1987, t. 5, 543—559.
[110] О XIX в. cp. также F. Hahne, Raabe und Seneca, в: Mitteilungen fiir die Gesellschaft der Freunde W. Raabes, Der Raabefreund 34, 2, Wolfenbuttel 1944, 18-33.
[111] Для европейского значения латинской философии основополагающая работа: Groethuysen, Anthropologie.
[112] P. Tillich, Der Mut zum Sein (1952, англ.), в: Gesammelte werke, Bd. 11, Stuttgart 1969, 20—23; Г. Грасс называет его «философом, который может нам сказать нечто и сегодня»: W. Rutz, Stoa und Stahlbeton. Bemerkungen zur Seneca—Rezeption in G. Grass’ Roman Ortlich betaubt, Gymnasium 89, 1982, 122— 134-
[113] См. издания Сенеки; M. E. Carbone, The Octavia: Structure, Date and Authenticity, Phoenix 31, 1977, 48—67; P. Kragelund, Prophecy, Populism, and Propaganda in the Octavia, Copenhagen 1982; D. F. Sutton, The Dramaturgy of the Octavia, Konigstein 1983; P L. Schmidt, Die Poetisierung und Mythisierung der Geschichte in der Tragodie Octavia, ANRW 2, 32, 2, 1985, 1421—1453; L. Y. Whitman (cm. Издания) верит в авторство Сенеки.