Исей

I. Жизнь Исея. — II-IV. В чем Исей похож на Лисия и в чем отличается как в стиле так и в темах. — V-XVII Примеры. — XVIII. Резюме. — XIX-XX. Некоторые другие ораторы.

I. Исей был учителем Демосфена и этому обстоятельству обязан большей частью своей славы. Он был родом из Афин по мнению некоторых историков, или из Халкиды, по мнению других. Он процветал во время Пелопоннесской войны, о чем свидетельствуют его речи, и дожил до царствования Филиппа. Я не могу ничего определенного сказать ни о времени его рождения и смерти, ни о его жизни: мне неизвестно исполнял ли он какие–нибудь обязанности, принимал ли участие в общественных делах; история умалчивает об этих вопросах. Гермипп, написавший трактат об учениках Исократа, отличавшийся большой точностью относительно всего того, что касается других ораторов, ограничивается тем, что об Исее сообщает, что он брал уроки у Исократа, был учителем Демосфена и самым искренним другом наиболее выдающихся философов.
II. Поэтому я должен ограничиться только тем, что скажу о жанре, в котором он работал, о характере его таланта и его красноречия. Он упражнялся только в судебном красноречии: именно этому жанру он отдавал все свое усердие. За образец он в основном принял Лисия; если мы знаем основы манеры этих двух ораторов, если мы не слишком долго изучали их композиции, будет нелегко, читая некоторые из их речей, признать настоящего автора: мы будем обмануты сходством, проявляющимся в названиях, как я уже писал в другом сочинении. Между тем его манера не настолько совершенна, у него встречаются иногда разительные черты, которые обуславливают довольно большую разницу как в стиле, так и в сути темы. Я это собираюсь доказать; и поскольку слогом он больше всего похож на Лисия, я покажу сначала в чем он на него походит, а в чем отличается.
III. Их дикция в равной степени чистая, правильная, ясная, подходящая, живописная, точная, убедительная и приспособлена к теме: она живая, округленная и соответствующая судебным прениям. Мы знаем кому за эти качества надо отдать пальмовую ветвь. Давайте посмотрим, в каких отношениях они отличаются. Лисий более прост и лучше изображает характеры: порядок слов у него более естественный и у него более простые фигуры; в нем так же больше мягкости и изящества. У Исея искусство и обработка проявляются сильнее: порядок слов, пожалуй, чересчур изысканный; но у него больше разнообразия в формах, и если он уступает Лисию изяществом, то превосходит его силой: его стиль — подлинный источник, откуда Демосфен черпал свой пыл. Таковы черты, которые характеризуют слог этих двух ораторов. Что касается темы, вот их отличия. У Лисия мы найдем мало мастерства в распределении материала, соединении доказательств и способах их развития: это следствие его простоты. Исей все эти проблемы обрабатывает с большим умением: он ловко использует намеки, предварительные доказательства, деление на части; он помещает каждую вещь в подходящее место; он дает доказательствам необходимое развитие, и, смешивая фигуры, присущие обсуждению, и патетические жесты, он придает разнообразие своим речам; он искусно нападает на противника и овладевает разумом судей; одним словом, старается помочь делу, которым он занимается, всеми возможными способами.
IV. Чтобы разница стала более наглядной я буду пользоваться сравнением, взятым из области чувственных объектов. Предположим, с одной стороны, старинные картины, где краски наложены безыскусно, без всякого разнообразия: стиль у них строгий и они не лишены изящества. С другой стороны представьте себе современные картины: стиль у них не такой строгий, но сделаны они более тщательно; расположение света и теней придает им многообразие, а удачное сочетание множества цветов придает им выразительности. Первые, своею простотой и изяществом — изображение стиля Лисия; те, в которых искусство и работа выставлены напоказ, представляют собой манеру Исея. Среди его современников была у него слава человека, прибегающего к хитрости и пытающегося обольщать коварными средствами: ему это даже ставили в упрек, как свидетельствует оратор Пифей в своем обвинении Демосфена. Он говорит, что вся подлость человеческая будто бы живет в Демосфене; и он основывает это высказывание на том, что сформированный школой Исея, тот впитал все уловки этого оратора. И тот и другой заслуживают подобного упрека. И Исей и Демосфен умело представляют подозрительными поводы, основанные на справедливости и правде; тогда как справедливость и правда руководят Исократом и Лисием, даже когда они не могут полагаться на них; поэтому нет никакой искусственности в их композициях, поэтому там все дышит искренностью и простотой.
V. Таковы черты по которым мы можем с легкостью опознать речи Лисия и Исея. Чтобы оценить справедливость этих наблюдений, достаточно просто их сравнить. Я начну с обзора стиля. Исей оставил нам речь в защиту Евмафа, иностранца, живущего в Афинах, где он занимался ремеслом банкира. Этот Евмаф был вольноотпущенником; но наследник его бывшего хозяина подал жалобу, и один афинянин взял слово, чтобы защитить его свободу. Вот начало речи: «Судьи, я не раз оказывал услуги Евмафу, и должен оказать еще одну. Сегодня при вашей поддержке я приложу все усилия, чтобы спасти его. Уделите мне несколько минут вашего внимания и не думайте, что я взялся за это дело с необдуманным усердием без каких–либо законных оснований. Во время архонтства Кефисодора, когда я командовал триерой, моя семья получила известие о моей гибели в морском сражении. Евмаф, которому я доверил деньги, поручил сообщить моим родителям и моим друзьям, что я передал ему средства и они остались нетронутыми, столь порядочно и справедливо выполнял он свой долг. Когда я возвратился к родному очагу, весьма признательный за такое благородство, я познакомился с ним ближе, и когда он вел свои дела, я ссужал его деньгами. Впоследствии, когда Дионисий уводил его как раба, я заставил отпустить его на свободу, потому что знал, что Эпиген освободил его перед магистратами. Но я не буду вдаваться в подробности по этому делу».
VI. И у Лисия мы находим речь за иностранца, которого он защищает от обвинения в деле о наследстве. Каллимах ее озаглавил «Речь в защиту Ференика в деле по наследству Андроклида». Случай этот рассматривался на несколько лет раньше. Адвокат, защищающий иностранца, начинает с так же как Исей, показывая мотивы афинянина, вставшего защищать вольноотпущенника. Начинает он с таких слов: «Судьи, я думаю, что в первую очередь должен сказать о дружбе, которая соединяет меня с Фереником, чтобы вы не удивлялись, что оратор, никогда прежде не выступавший чью–либо защиту, сегодня будет защитником. Судьи, Кефисодот, его отец, был моим гостеприимцем. Когда я был изгнанником в Фивах, я явился к нему, и как всякий другой афинянин, получил у него убежище. На родину я вернулся одаренный его благодеяниями. Когда подобное несчастье поразило фиванцев и изгнанники пришли в Афины, убежденный, что я должен выплатить долг признательности, я так обращался с друзьями, что те кто приходил в мой дом, если только не знали заранее, не могли определить кому он принадлежит. Судьи, Ферекид знает, что есть гораздо более красноречивые ораторы, чем я, есть более сведущие в таких делах, но он знает, что никого бы не смог найти более преданного другу. Итак, когда он упрашивал и умолял меня оказать ему законную поддержку, было бы позорным для меня видеть как он лишается без моей защиты имущества, полученного от Андроклида».
VII. Какая разница между этими двумя вступлениями? Вот какая: Лисий, главным образом, приятен естественностью и простотой: «Ἀναγκαῖόν μοι δοκεῖ εἶναι, ὦ ἄνδρες δικασταὶ, περὶ τῆς φιλίας τῆς ἐμῆς καὶ τῆς Φερενίκου πρῶτον εἰπεῖν πρὸς ὑμᾶς»[1]. Следующий отрывок еще проще; это самый обыденный язык: «Ἵνα μηδεὶς θαυμάσῃ, ὅτι ὑπὲρ οὐδενὸς ὑμῶν πώποτε εἰρηκὼς πρότερον, ὑπὲρ τούτου νῦν λέγω»[2]. У Исея работа скрывается под кажущейся простотой; мы понимаем, что так говорит оратор: «Ἐγὼ καὶ πρότερον Εὐμαθεῖ τούτῳ ἐγενόμην χρήσιμος, καὶ δικαίως· καὶ νῦν, εἴ τι ἐστὶ κατ' ἐμὲ, πειράσομαι συσσώζειν αὐτόν»[3]. Его стиль более возвышенный и не такой простой, как у Лисия. Эта разница еще яснее, когда он говорит: «Μικρὰ δέ μου ακούσατε, ἵνα μηδεὶς ὑπολαβῃ ὑμῶν, ὡς ἐγὼ προπετείᾳ, ἢ ἄλλῃ τινὶ ἀδικίᾳ, πρὸς τὰ Ευμαθοῦς πράγματα προσῆλθον»[4]. В словах προπετέια, ἀδικία[5], — πρὸς τὰ Ευμαθοῦς πράγματα προσηλθεῖν[6], больше деланности, чем естественности. Лисий объясняет причины без всякого притворства: «Ἐμοὶ γὰρ, ὦ ἄνδρες δικασταὶ, ξένος ἦν Κηφισόδοτος, ὁ τούτου πατήρ· καὶ ὅτε ἐφεύγομεν ἐν Θήβαις, παρ' ἐκείνῳ κατηγόμην, καὶ ἐγὼ, καὶ ἄλλος Ἀθηναίων ὁ βουλόμενος»[7]. Он прибавляет изящно и коротко: «Κατὰ πολλὰ καὶ ἀγαθὰ, καὶ ἰδίᾳ καὶ δημοσίᾳ παθόντες ὑπ' αὐτοῦ, εἰς τὴν ἡμετέραν αὐτῶν κατήλθομεν»[8]. Мы находим это более изысканным у Исея; почти в манере Демосфена: «Τριηραρχοῦντος γάρ μου επὶ Κηφισοδότου ἄρχοντος, καὶ λόγου ἀπαγγελθέντος πρὸς τοὺς οἰκείους, ὡς ἄρα τετελευτηκὼς εἴην ἐν τῇ ναυμαχίᾳ, οὔσης μοι παρακαταθήκης παρ' Εὐμαθεῖ τούτῳ»[9]. Я бы не сказал, что отрывки: «Λογου ἀπαγγελθέντος — Ὡς ἄρα τετελευτηκὼς εἴην. — Οὔσης μοι παρακαταθήκης»[10], написаны предельно просто. Деланности не было бы заметно, если бы оратор сказал: «Ὅτε γὰρ ἐτριηράρχουν, καὶ ἀπηγγέλη τοῖς ἐνθάδε, ὡς ἄρα τετελευτηκὼς εἴην, ἔχων μου παρακαταθήκην Εὐμαθὴς οὑτοσί»[11].
VIII. В остальных вступлениях Лисий проявляет себя более просто, Исей — более риторически. Он же в другой защитительной речи за опекуна, обвиненного племянниками, использует такое вступление: «Я бы не хотел, чтобы даже человек чужой, достаточно наглый, чтобы прибегать к подобным средствам, говорил и пытался захватить чужую собственность столь низкими обвинениями; но я тем более желал бы, чтобы сын моего брата, владелец состояния достаточного, чтобы исполнять общественные должности, заботился о нем после того как получил его от меня, а не зарился на мое. Сохрани он свое состояние, он выглядел бы гораздо мудрее; а приумножив его, он мог бы быть полезным для своих сограждан. Продав свое состояние или исчерпав его гнусными разгулами (мне жаль, что именно так случилось), он рассчитывает на своих друзей и на ухищрения своего красноречия, чтобы завладеть моим имуществом. Я рассматриваю как несчастье иметь родственником такого человека, но я должен защищаться в соответствии со своими средствами против его нападок и против необоснованных обвинений». Лисий в речи, составленной для гражданина, обвиненного братьями жены в плохой опеке, так высказался во вступлении: «Судьи, мало того, что опекуны заняты тысячей забот, часто, сохранив состояние своих друзей, они являются мишенью для клеветы своих воспитанников: такое несчастье случилось со мной сегодня. Обязанный распоряжаться имуществом Гипрократа, я принял честность правилом своего управления. Я передал это имущество детям Гиппократа когда они достигли возраста возмужания; и между тем они сегодня возводят на меня несправедливое и клеветническое обвинение».
IX. Не нужно, я думаю, тратить много слов, чтобы показать, что вступление простое и полно очарования: это естественный язык. В отрывке: «οὐχ ἱκανόν, ὦ ἄνδρες δικασταί, τοῖς ἐπιτρόποις, ὅσα πράγματα διὰ τὴν ἐπιτροπείαν ἔχουσιν»[12], мы находим не голос оратора, но всякого человека, обвиненного несправедливо. У Исея ораторские приемы и претенциозность поражают глаз даже нетренированный. Это видно на таких словах: «ἐβουλόμην μέν, ὦ ἄνδρες δικασταί, μὴ λίαν οὕτως Ἁγνόθεον πρὸς χρήματα ἔχειν αἰσχρῶς, ὥστε τοῖς ἀλλοτρίοις ἐπιβουλεύειν»[13]. У Лисия все написано с изяществом и простотой: «Ἐγὼ γὰρ, ὦ ἄνδρες δικασταὶ, καταλειφθεὶς ἐπίτροπος τῶν ἱπποκράτους χρημάτων, καὶ διαχειρίσας ὀρθῶς καὶ δικαίως τὴν οὐσίαν, καὶ παραδοὺς τοῖς υἱοῖς δοκιμασθεῖσι τὰ χρήματα»[14], тогда как Исей берет тон более высокопарный и очень далекий от естественного языка: «Ἀλλ' οὐ τόγε οὖν ἀδελφιδοῦν ἐμὸν καὶ κύριον τῆς πατρῴας οὐσίας, οὐ μικρᾶς, ἀλλ' ἱκανῆς, ὥστε καὶ λειτουργεῖν, ὑφ' ἡμῶν αὐτῷ παραδοθείσης, ταύτης ἐπιμελεῖσθαι»[15]. Я приведу еще один пример, чтобы показать в истинном свете разницу между этими ораторами.
X. Они выводят на сцену, и тот и другой, простого гражданина без опыта, юношу, вынужденного говорить перед судом, хотя он от этого в равной мере далек и образом жизни и своею натурой. Лисий в защитительной речи против Архебиада выражается так: «Судьи, как только Архебиад выдвинул обвинение против меня, я поспешил объяснить ему, что я молод, неопытен, и что ему нет необходимости появляться перед судом. Но, говорю я ему, не надейся, что мой возраст, к которому я прибегаю как к оправданию, поможет тебе против моей защиты: собери своих друзей и моих и объясни им происхождение моего долга. Если твое требование им покажется обоснованным, ты не будешь нуждаться в судебном процессе: я поспешу тебя удовлетворить и ты уйдешь с тем, что тебе принадлежит. Ты не должен ничего скрывать, но сказать все, так как я еще чересчур молод, чтобы действовать по собственному разумению: таким образом, выслушав то, о чем мы не знаем, мы сможем размышлять над твоими словами и увидеть, несправедливо ли ты желаешь мое имущество или справедливо требуешь свое. Несмотря на такие просьбы он не пожелал ни договариваться со мной, ни объяснить причину своего иска, ни прибегнуть к третейскому суду в силу установленного вами закона». Речь Исея — защитительная, составленная для афинянина, который требовал от граждан своей филы землю, которою он пользовался и которую они захватили. Вот начало: «Хотел бы я, судьи, никогда не испытывать несправедливости со стороны моих сограждан, или, по крайней мере, иметь противниками людей, неприязнь которых была бы мне безразлична. Но сейчас я оказался в очень неприятном положении: те кто совершает несправедливость ко мне, — граждане моей филы; и если я не могу позволить себя раздеть до нитки, то я сожалею, что являюсь мишенью ненависти людей, с которыми приходится общаться каждый день. Кроме того, очень трудно судиться против многих противников хотя бы потому, что их много и они убеждены, что истина на их стороне. Но справедливость моего дела внушает мне уверенности, и несмотря на отчаянное положение я не колеблясь прошу вашего правосудия. Я прошу извинить меня, если, еще будучи молод, я осмелюсь выступать перед судьями: люди, на которых я вынужден жаловаться, довели меня до крайности, полностью противоположной моему характеру. Я попытаюсь, как можно короче, ознакомить вас с предметом этого спора, начав с самого начала».
XI. Кто не увидит у молодого человека, которого Лисий заставляет говорить, речь простого и неопытного обвиняемого? Это идеальный образец естественности; мы не находим в его устах неподходящих слов. У Исея, напротив, искусство и работа оратора показаны явно. У первого и стиль и мысли — все это отображение естественности; у второго — во всем чувствуется вычурность. Один начинает: «Ὄτι νέος τε καὶ άπειρος εἴη πραγμάτων, καὶ οὐδὲν δεόμενος εἰς δικαστήριον εἰσιέναι»[16]. Он добавляет штрих, который украшает его нравы: «Ἐγὼ οὖν σε ἀξιῶ, μὴ εὕρημα ἠγεῖσθαι τὴν ἡλικίαν τὴν ἐμήν»[17].
Что может быть более естественным, когда он говорит, что хотел бы позвать в судьи их общих друзей? «Κἂν δοκῇς ἀληθῆ λέγειν ἐκείνοις, οὐδέν σοι δεήσει πραγμάτων, ἀλλὰ καὶ λαβὼν ἐπὶ τὰ σαυτοῦ»[18]. После нескольких размышлений, способных дать о нем хорошее мнение, он заканчивает такими словами: «Ταῦτ' ἐμοῦ προκαλομένου, οὐδεπώποτε ἠθέλησε συνελθεῖν»[19]. Исей помещает в конец вступления эту мысль: «Παρὰ τὴν ἐμαυτοῦ γνώμην ἠναγκάσθαι λέγειν ἐν δικαστηρίῳ, νέον ὄντα»[20], и он начинает с другой (мысли) слишком далекой от простоты естественного языка: «Ἀνιαρότερον εἶναι πρὸς τοιούτους ἀπέχθεσθαι, μεθ᾿ ὧν ἀνάγκη τῶν τιμιωτάτων κοινωνεῖν»[21]. Затем он отвергает причины, которые могли бы повредить его делу: «Πολλοὺς ὄντας τοὺς δημότας πρὸς αὐτὸν ἀντιδικεῖν»[22]. Слова он располагает достаточно умело и не совсем заурядно: «Ἀδικοῦμαι γὰρ ὑπὸ τῶν δημοτῶν, φησίν· οὓς περιορᾶν μὲν οὐ ῥᾴδιον ἀποστεροῦντας, ἀπέχθεσθαι δ´ἡδεώϲ, μεθ᾿ ὧν ἀνάγκη καὶ 〈συνθύειν καὶ〉 συνουσίας κοινὰς ποιεῖσθαι»[23]. Эта мысль: «ἀηδὴς ἀπέχθεια — κοιναὶ συνουσίαι»[24] представляется больше искусственной, чем естественной. Все то же самое в отрывке: «Πολλῶν μοι καὶ δυσκόλων συμπιπτόντων οὐχ ἡγούμην δεῖν κατοκνῆσαι δι´ ὑμῶν πειρᾶσθαι τυγχάνειν τῶν δικαίων»[25]. Следуя естественному языку, мы не сказали бы ни «οὐχ ἡγούμην δεῖν κατοκνῆσαι»[26], ни «Δι´ ὑμῶν πειρᾶσθαι τυγχάνειν τῶν δικαίων»[27], но скорее: «Τοσούτων γέ μοι συμπιπτόντων δυσκόλων ἐφ´ ὑμᾶς ἠνάγκασμαι καταφυγεῖν, ἵνα τῶν δικαίων τύχω δι´ ὑμῶν»[28].
XII. По другим примерам мы сможем увидеть разницу между этими двумя ораторами: она станет еще более ощутима для наблюдения, когда я добавлю для рассмотрения две речи, которые подчеркивают их главные достоинства в доказательствах и патетике. В композициях этого жанра Лисий слишком прост в упорядочивании слов и выборе образов, Исей более разнообразен; несколько отрывков предоставят доказательства, в частности, такой: «Во имя богов, на какой уверенности мы должны основывать наши доказательства? Не на показаниях ли свидетелей? Несомненно. — Как нам обеспечить искренность свидетелей? Не пыткою ли? Разумеется. Когда мы должны отвергнуть обвинение? Не тогда ли, когда противная сторона отказывается предоставить доказательства? Безусловно. Вот средства, к которым я обращаюсь к своей пользе. Я прошу, чтобы все было доказано допросом, тогда как мой противник возводит клевету на клевете и действует обманом. Если бы её виды были законны, если бы он не пытался поколебать нашу веру, далекий от того, чтобы прибегать к таким методам, он должен был заставить меня отсчитываться в присутствии свидетелей и сказать мне: Рассмотрим вклады. — Каковы они и сколько вы заплатили за это? Такие–то и такие–то суммы. — В силу каких указов? Согласно таким–то и таким–то указам. — Эти суммы, кто их получил? Это те, кто представлены как свидетели. Кроме того, надо было бы рассмотреть все указы, совокупность налогов, выплаченных сумм и кому они были выплачены. Если отчет был точным, его следовало одобрить; или, в противном случае, при помощи свидетелей предоставить доказательства ошибок, которые он мог содержать».
XIII. Здесь стиль бессвязный и прерывается частыми вопросами: у него нет ничего общего с манерой Лисия; но Демосфен, который заимствует у Исея несколько оборотов, часто использует этот прием. Например: «Итак, ты предлагаешь платить жалование войскам из государственных средств? — спросит меня кто–нибудь. — Да, и я хочу, чтобы отныне это правило было для всех; я хочу, чтобы все те, кто получает общественные выплаты, поспешили сделать для родины то, что она вправе от них ожидать. — Разве эти средства на войну? Ваше состояние будет все–таки лучше, когда вы будет освобождены от позорной необходимости впасть в нищету. Неожиданно началась война, как это случилось в нынешних условиях? Каждый из вас возьмется, как и должен поступить, за оружие ради отечества и получит свою плату из казны, ту же самую, что получает в качестве дара. Вы уже вышли из призывного возраста? Эти средства, распределенные неразумно, ничему не послужат, но принесут много пользы, когда послужат вознаграждением горожанам, которые усердно заботятся об общественной пользе, и ими будут распоряжаться мудро. Наконец, добавлю, что я ничего не отменяю: я хочу не только изгнать злоупотребления и навести порядок, но и установить правило для всех получать вознаграждение, служить в армии, отправлять правосудие; одним словом, чтобы каждый делал, в соответствии со своим возрастом, то, что требуют обстоятельства»[29].
В следующем отрывке стиль вычурный и слишком дерзкий. Крайняя сжатость, обороты путанные и странные приводят к тому, что речь не так-то просто понять. (Третья против Филиппа) «О самый глупый из людей! Не предоставив свидетелей, которые подтвердят, что наши противники выплатили суммы, которые мы требуем, он надеется, что вы скорее поверите тем, кто заявляет, что оплатил свои долги, чем нам, что мы ничего не получили. Но в глазах людей, которые знают, что отец обвиняемого, в то время как он исполнял государственные должности, незаконно лишил нас того, что было наше, очевидно, что сегодня, в печальных обстоятельствах, в которых оказались обвиняемый и его семья, мы не могли ничего истребовать».
К похожим формулировкам часто прибегал Демосфен: «И вы думаете, что если народы, которые были далеки от того, чтобы делать какое–нибудь зло Филиппу, а пытались только найти укрытие от его нападений, становились внезапно жертвой его вероломства, а не насилия заранее объявленного, то этот тиран не вам объявит войну, о которой вас предупредит»[30].
Вот еще один пример: «Для исполнения общественных обязанностей я израсходовал все свое состояние, за исключением того, что отдал в залог; так что если бы я захотел взять долг, я не нашел бы никого, кто бы мог мне одолжить, так как я не могу даже платить проценты; и тогда как это имущество принадлежит мне, мои противники, подняв такой вопрос и утверждая, что все это принадлежит им, лишают меня последних средств для восстановления моего состояния».
Ни к чему множить цитаты в то время как у Исея хватает мест, которые доказывают, что расположением слов и фигур он отличается от Лисия и приближается к горячности Демосфена.
XIV. Я уже говорил, что относительно изложения темы Исей более разумен как во всей речи, так и для каждой ее части; он не пренебрегает никакими возможностями искусства, как и Демосфен, который шел по его стопам: я предоставлю доказательства, но в нескольких словах, как если бы обращался к тем, кто читал речи этого оратора. Я не могу дать примеры для всего того, что я представляю. Иногда без предварительного рассказа Исей помещает повествование в наиболее приемлемое место, сжимает его и не предъявляет никаких доказательств: например в речи против Медона, в другой речи против Агнофеонта, в защитительной речи за гражданина по поводу земельного участка, отнятого народом его дема, и в большинстве других. Иногда он делит повествование на части и каждой дает необходимые доказательства: он иногда растягивает его за обычные пределы, когда на то есть причина. Это можно увидеть в речи против Гермона по поводу поручительства, в протесте Евклида на выкуп поля и в обращении Евфилета к жителям Эрхия. Так как в этих речах повествование очень длинное, Исей не обсуждает его целиком: он делит его на несколько частей и каждую часть подкрепляет свидетелями и доказательствами. Он без сомнения опасался, что слишком длинное дело сделает речь трудной для понимания, а нагромождение доказательств повредит ясности, если они будут объединены. После рассказа, сделанного по такому плану, он не пытается подкрепить предыдущие доказательства пространными доводами, как это делают нынешние ораторы: он стремится опровергнуть доводы противника.
XV. Иногда перед изложением он помещает факты, которые его подготавливают, и заранее касается тех вещей, о которых должен сказать, с той целью, чтобы сделать их более достоверными и полезными для своего дела. Это можно увидеть в обвинении против Аристогитона и Архиппа: оно касается наследства. Брат умершего требует отдать под суд обвиняемого, который присвоил наследство; а тот выдвигает возражение, что получил его в силу завещания. Обсуждение содержит два пункта: первое, существует или нет завещание; второе, в чьих руках должно оказаться наследство, когда законность завещания оспорена. Он сначала опирается на законы и доказывает, что никто не должен пользоваться спорным наследством, пока не будет вынесено решение. Подойдя таким образом к изложению, он доказывает, что покойный не оставил завещания. В этом повествовании факты излагаются не просто так, кратко и без подготовки: так как повествование слишком длинное, оратор разбивает его на несколько частей, и в поддержку каждой части он приводит показания свидетелей, зачитывает промежуточные предложения и договоры; он использует доказательства неоспоримые, доказательства простые и доказательства предположительные. Я бы мог процитировать некоторые другие речи, составленные им искусно ради успеха дела: где он использует предварительные рассказы, забегания вперед, деление, перестановки, перетасовки фактов, главных принципов и обстоятельств; где он показывает вещи не так, так как они должны были произойти естественным порядком, ни так, как это сделал бы обычный оратор; и, наконец, где его стиль, далекий от пренебрежения искусством, объединяет все тонкости. Но у меня нет времени ни подробно разбирать все сочинения Есея, ни показывать, как я бы этого хотел, какие приемы в них применены. Впрочем, чтобы убедить умы просвещенные, нет надобности городить примеры: достаточно краткой выдержки.
XVI. В нескольких словах я скажу о том, что думаю о манере Исея и в чем она отличается, по моему мнению, от манеры Лисия. Читая повествования последнего мы не замечаем никакого следа искусственности и обработки: все у него представляется произведением естества и истины, если не обращать внимания на то, что совершенная имитация естества — самое лучшее произведение искусства. Повествования Исея производят другое впечатление: в них мы не находим ничего естественного, ничего свободного от обработки, даже когда он показывает вещи, каковые они есть в действительности: все у него обнаруживает следы отделки и предназначено обманывать или удивлять. Лисий кажется заслуживающим доверия, даже если он говорит что–то несоответствующее действительности; тогда как Исей вряд ли застрахован он подозрений, даже когда он не искажает истины. В доказательной части главная разница между этими ораторами состоит в том, что Исей вместо энтимемы использует эпихирему: вместо того, что бы предоставить доказательства кратко, он разовьет их; из простых сделает изысканными; наконец, он знает как лучше всего приукрасить, облагородить тему выступления, как разжечь страсти с большей силой. В этом мы еще видим, что он проложил дорогу Демосфену и не стремился к простоте Лисия: в этом можно убедиться на примере большей части его речей, или скорее на всех тех, которые он составил. Если нужны новые примеры, чтобы не показалось, что я высказываю вещи, которые трудно доказать, я собираюсь процитировать речь для Евфилета, в которой этот гражданин, изгнанный из своего дема, вызывает на суд жителей Эрхия. Афинский закон гласил: «Тот, кто при переписи граждан по демам будет изгнан из своего дема согражданами, тот не будет пользоваться гражданскими правами: те, кто несправедливо будут изгнаны, могут оспорить это решение, призвав к суду жителей своего дема: если они будут изгнаны повторно, сами они и их имущество будут проданы в пользу государственной казны». В соответствии с этим законом Евфилет привлек к суду жителей Эрхий и обвинил их в несправедливом изгнании из своего дема. Оратор первым делом точно излагает факты и опирается на доказательства, подкрепленные свидетельскими показаниями. Доказательства, которые он приводит в поддержку показаний свидетелей, на мой взгляд, большой силы. Правильно ли я рассудил, можно убедиться на этом примере:
XVII. «Выслушайте нас, судьи! Мы и наши родители свидетельствуем, что Евфилет наш брат. Сначала рассмотрите по какой причине мой отец хотел бы обмануть вас и признать Евфилема своим сыном, если бы он им не был. Вы убедитесь, что все те, кто выбирает эту долю, действуют так или потому, что у них нет детей, или они нищетой вынуждены к тому, чтобы усыновлять иностранцев, с тем чтобы получить какие–нибудь выгоды от тех, кого они сделали афинскими гражданами. Наш отец не нуждается в таком выборе. У него есть два законных сына: следовательно, нельзя сказать, что он усыновил Евфилема из–за отсутствия детей. Не было ему надобности искать себе какой–нибудь достаток. Он не нуждался, и как свидетели вам заявили, он воспитывал Евфилема с самого детства, он его вырастил и ввел в свой дем; а для этого потребны немалые расходы. Нет, судьи, это невероятно, чтобы наш отец совершил несправедливость, из которой он не может извлечь никакой пользы; не найдется безумца, который бы объявил мое свидетельство ложью, ведь иначе нам придется делить имущество моего отца между большим числом наследников. И как бы я потом объявил, что Евфилем мне не брат? Вы бы подняли крик возмущения против меня, если я свидетельствуя перед этим судом, что Евфилем мой брат, позже пришел бы отрицать это. Таким образом, все доказывает, что мы говорим правду, не только мы, но и наши родичи. Задумайтесь, что мужьям наших сестер нет никакой причины лжесвидетельствовать в пользу Евфилема. Его мать, стало быть, будет сестрам мачехой, а вы знаете, что почти всегда бывает разлад между мачехой и детьми от первого брака. Если бы он был ее сын от другого мужа, не нашего отца, наши сестры не позволили бы мужьям давать показания в его пользу; не стали бы они в это впутываться. Наконец, наш дядя по матери, который никак не связан с Евфилетом, не хотел бы содействовать его матери в лжесвидетельстве, которое бы нам причинило большой ущерб, усыновляя в качестве брата чужака. Судьи, кто из вас может обвинить в ложных показаниях Демарата, Гегемона, Никострата, которых никто никогда не упрекал в достойных осуждения деяниях: они наши близкие родственники, они нас знают, и, между тем, засвидетельствовали, что Евфилет наш брат. Я бы охотно спросил нашего самого выдающегося противника, может ли он доказать, что он афинский гражданин доказательствами, отличными от тех, что мы привели в пользу Евфилема. Все что он может сказать, так это то, что его отец и его мать были афинянами, а это доказывается показаниями свидетелей. Затем, судьи, если бы их искренность вам показалась сомнительной, он бы обратился к свидетельству своих родственников. Наши противники, если бы они были в положении Евфилета, умоляли бы вас скорее расспросить их родственников перед обвинителями, и когда мы предоставляем все эти доказательства, они уверяют, что вы должны больше верить их словам, чем словам отца Евфилета, моим словам, моего брата, всей нашей родни и всей семьи. Не подвергаясь никакой опасности, они руководствуются ненавистью: мы, напротив, все подвергаемся обвинению в лжесвидетельствовании. В дополнение к показаниям свидетелей мать Евфилета, которую наши противники признали гражданкой, готова поклясться перед судом Эпидильфиния, что Евфилет получил жизнь от нее и моего отца. Кто еще может заслуживать большего доверия в этом вопросе? Кроме того, наш отец после своей жены лучше чем кто–либо знает кто его сын, и хоть сейчас готов поклясться, что Евфилет рожден от него и его законной супруги. Наконец, в то время когда родился Евфилет мне было тринадцать лет, как я уже об этом сказал, и я готов поклясться, что Евфилет мой брат, что у нас один отец. Судьи, вы должны рассматривать наши клятвы более надежными, чем слова наших противников. Мы готовы подкреплять эти факты клятвами, потому что уверенны в их истинности; они же, напротив, научены врагами Евфилета, или выдумывают их сами. Судьи, мы обращались к вам и посредникам с показаниями наших родственников, которые заслуживают вашего полного доверия: когда Евфилет возбудил первый процесс с гражданами своего дема и Демарха, который умер в последствии, хотя дело стояло перед третейским судом уже два года, они никого не смогли заставить свидетельствовать, что у Евфилета и меня разные отцы. В глазах посредников это было доказательством их обмана, и они их осудили. Зачитайте постановление первого суда». СВИДЕТЕЛЬСТВО. «Вы выслушали решение, которое осуждает наших противников. Судьи, они будут говорить, что вы не должны рассматривать Евфилета сыном Гегесиппа, потому что решение вынесено посредниками: по–моему мнению решение посредников должно дать вам доказательство правдивости наших речей. Ужасной несправедливостью его вычеркнули из списка афинских граждан, куда он был внесен на законных основаниях. Таким образом Евфилет — наш брат и ваш согражданин; следовательно он жертва вражеской клики, которая ополчилась на него: я думаю, судьи, сказанного будет достаточно».
XVIII. Такова характеристика Исея; таковы черты, которыми он отличается от Лисия. Ничто не мешает здесь напомнить самые выдающиеся из них в нескольких словах. Лисий стремится к естественности, Исей — к искусности; один ищет изящности, другой — силы. Если пренебречь этими наблюдениями как малозначительными, мы не сможем распознать этих двух ораторов: черты сходства, которые у них есть, затруднят суждение до такой степени, что мы не сможем больше различать характеристики, свойственные каждому из них. Таково мнение, которого я придерживаюсь.
XIX. Я собираюсь сказать, почему я совсем не занимаюсь некоторыми другими ораторами, с тем чтобы мое молчание не приписали невежеству, если я оставлю в стороне выдающихся писателей, пользующихся большой славой; чтобы не сложилось мнение о неприязни к работе, я нашел удобным сказать об этом сейчас. Авторы, которых все знают, мне не неизвестны; и я бы не побоялся сделать отчет, если бы эта работа хотя бы в некоторой степени была полезна. Но убежденный, что в поэтичности, благородстве, торжественности никто не достиг совершенства Исократа, я умышленно умолчал о писателях, которые, по моему мнению, уступают ему в этом отношении. Например, Горгий из Леонтин выходит из надлежащей меры, и везде проявляет себя ребяшливо; Алкидамант, его ученик, имеет стиль тяжелый и примитивный; Теодор из Византия — старомодный, лишенный мастерства, и его манера мало подходит для судебных прений; Анаксимен из Лампсака прилагает мучительные усилия чтобы довести до совершенства все жанры композиции; он писал исторические труды, трактаты о Гомере и о риторике, и несколько очерков в совещательном и судебном жанрах; но ни в одном из этих сочинений он не свободен от упрека: он всегда испытывает нехватку силы и естественности. Так как Исократ затмил их во всех отношениях, то я не думаю, что должен заняться ими или другими писателями, современниками этого оратора, которые пытались подражать его стилю, такими как Теодект, Теофраст, Навкрат, Эфор, Филиск, Кефисдор, и множество других: никто из них не заслуживает параллельного рассмотрения с Исократом. Будучи убежден, что он самый совершенный из всех тех, кто работал в этом жанре, я не должен говорить о других и тратить время на бесполезную работу. Среди писателей, которые упражнялись в серьезных сочинениях и судебном красноречии, таких как Антифонт из Рамнонта, Фрасимах Хаклкидский, Поликрат Афинский, Критий, глава Тридцати тиранов, Зоил, который оставил нам трактат о Гомере, и некоторые другие, ни один из них ни чище, не привлекательнее Лисия. Антифонт отличается только суровостью и древностью: он не пригоден ни для защиты, ни для осуждения. Поликрат жалок в темах серьезных, холоден и невыразителен в панегириках, не изящен в темах, которые больше всего этого требуют. Фрасимах чист, элегантен, великолепен и ярок в измышлении и стиле; но все его сочинения принадлежат к дидактическому и выразительному жанрам: он не оставил ни судебных, ни политических речей. Столько же можно сказать о Критии и Зоиле: единственно, один от другого они отличаются стилем. Лисий мне кажется выше этих писателей и всех тех, кто на них походит: я рассмотрел образец и правила жанра красноречия, им культивируемые. Если вы хотите знать, почему я составил отдельный трактат об Исее, который подражал Лисию, то это потому, что он источник того пыла, который характеризует Демосфена и который, в глазах лучших судей, наивысшая красота красноречия. Таковы причины, которые побудили меня ограничиться теми писателями, о которых я говорил. Если бы у меня было желание заняться всеми, я бы впал в мелочные рассуждения; и бесполезный, или, по крайней мере, с очень малополезный, этот трактат превзошел бы всякие разумные границы. Несомненно, этого объяснения будет достаточно. Я собираюсь начать новое сочинение, целью которого будут Демосфен, Гиперид и Эсхин, превосходные ораторы, речи которых являются образцом той энергии, которая соответствует судебному красноречию.


[1] Я считаю необходимым, господа судьи, прежде всего сказать вам о дружбе моей с Фереником,
[2] Чтобы никто из вас не удивлялся, что я, никогда прежде не говоривший ни за кого из вас, теперь говорю в его защиту.
[3] Судьи, я не раз оказывал услуги Евмафу, и должен оказать еще одну. Сегодня при вашей поддержке я приложу все усилия, чтобы спасти его
[4] Послушайте меня чуть-чуть, чтобы никто из вас не заподозрил, чтобы безрассудство или какая другая несправедливость подтолкнули меня взяться за дело Евмафа.
[5] Безрассудство, несправедливость
[6] Взяться за дело Евмафа
[7] Отец его, Кефисодот, господа судьи, был связан со мной узами гостеприимства, и когда мы жили в изгнании в Фивах, и я у него останавливался, и всякий другой афинянин.
[8] Много добра мы видели и лично от него и от государства, благодаря ему и вернулись в родную землю.
[9] Я был триерархом в архонтство Кефисодота. Слух распространился среди моей родни, что меня убили в морской битве. Я хранил тогда залог у Евмафа.
[10] Слух распространился — что меня убили — я хранил тогда залог.
[11] Ибо когда я был триерархом и пришла весть находившимся здесь, что меня убили, мною хранился залог у этого самого Евмафа.
[12] Недостаточно, господа судьи, опекунам того, что они имеют столько хлопот от опеки.
[13] Я хотел бы, господа судьи, чтобы Гагнофен избежал постыдной алчности и не злоумышлял на чужое.
[14] Я, господа судьи, был оставлен опекуном состояния Гиппократа и управлял имуществом правильно и честно и передал его сыновьям по достижении ими совершеннолетия.
[15] Я хотел бы, чтобы мой племянник и распорядитель отцовского имущества, немалого, но достаточного для исполнения литургий, нами ему переданного, о нем заботился.
[16] Молод и неопытен я в делах и даже не желаю в судилище входить.
[17] Прошу тебя не считать для себя находкой мою молодость.
[18] Если они найдут, что ты говоришь правду, тебе незачем будет хлопотать, но ты получишь свое.
[19] Несмотря на это мое предложение, он ни разу не захотел прийти.
[20] Ему все же пришлось говорить в судилище, хотя он был молод.
[21] Труднее всего удаляться от тех, с кем необходимо к почетнейшему приобщаться.
[22] Многие, являясь димотами, против него говорят.
[23] Ибо терплю обиды от димотов, которых не замечать нелегко, сторониться приятно, с которыми необходимо встречаться и общие собрания устраивать.
[24] Неприятная вражда — общие собрания.
[25] Хотя меня атакуют многие несносные, я не считаю, что должен воздерживаться из-за вас от попыток встреч с праведным.
[26] Не считаю, что должен воздерживаться.
[27] Из-за вас от попыток встреч с праведным.
[28] Так как меня атакует столько несносных, я принужден прибегнуть к вам, чтобы встречаться с праведным через вас.
[29] Олинфская третья.
[30] Третья против Филиппа.
Ссылки на другие материалы: