Книга VII

Когда обед уже заканчивался, киники сочли, что настало время для Праздника еды, и приободрились больше, чем кто–либо еще. И Кинулк сказал: «Пока мы обедаем, Ульпиан (ибо ведь ты обожаешь пир из слов), я задам тебе вопрос. Кем названы Праздник еды и Праздник еды и питья?» Ульпиан был озадачен и велел рабам остановить подачу блюд, хотя уже наступил вечер. <Наконец, он произнес:> «Не могу помочь тебе, мудрейший, так вот тебе удобный случай высказаться и сделать для себя обед еще приятнее». Кинулк же ответил: «Если ты поблагодаришь меня за науку, я скажу». Ульпиан обещал, и Кинулк продолжал: «Клеарх, ученик Аристотеля и родом из Сол, говорит в первой книге сочинения «О загадках» (я помню, о чем говорю, потому что слово это - phagesia — меня и самого весьма привлекает): «Phagesia (праздник еды) и Phagesiposia (праздник еды и питья) называется празднество (теперь его нет), как и празднество рапсодов ….. и празднество Дионисий: там рапсоды выходили вперед и исполняли свои произведения в честь богов. <276> Так сказал Клеарх. Если вы не верите, друзья, у меня есть книга, и я готов показать ее вам, ту книгу, из которой вы многое узнаете и научитесь задавать вопросы. Ибо он пишет, что Каллий Афинский составил «Алфавитную трагедию», откуда Еврипид для «Медеи» и Софокл для «Эдипа» извлекли образцы для своих хоров и сюжетов.
Когда все выразили свое восхищение ученостью Кинулка, Плутарх сказал: «Скажу аналогично, и в моей родной Александрии отмечался также праздник Làgynophoria (ношение кувшина), о котором сообщает Эратосфен в сочинении «Арсиноя». Он говорит: «Птолемей учредил различные виды праздников и жертвоприношений, особенно в честь Диониса, и вот Арсиноя спросила человека, который нес оливковые ветви, что за день он отмечает и что за праздник на дворе. И тот отвечал: «Праздник называется Лагинофории; на нем празднующие едят то, что им подают, возлежа на соломенных подстилках, и каждый выпивает особый кувшин, принесенный с собой из дома». Когда этот человек прошел, она взглянула на нас и произнесла: «Грязная публика. Соберутся толпой и угощаются гадкой и протухшей снедью». Но если бы ей пришелся по душе этот вид праздника, она, без сомнения, не уставала бы хлопотать на нем, как и на празднике кружек [в Афинах], ибо на нем пируют в одиночестве, а пищей снабжает тот, кто приглашает на угощение».
Один из присутствующих грамматиков, взглянув на приготовленный обед, сказал: «Но как нам съесть обедов столько?», да не иначе как «потратив ночь», по совету остроумного Аристофана (в «Эолосиконе»), имеющего в виду, что на это уйдет вся ночь целиком. Аналогично у Гомера: «В пещере лежит, чрез овец растянувшись» вместо «через всех овец»; так он указывает на гигантские размеры [циклопа]».
В ответ грамматику врач Дафн сказал: «Еда, принятая ночью, дорогие друзья, полезней для каждого организма, ибо небесное тело луны гармонирует с перевариванием пищи, способствуя гниению, а переваривание есть процесс разложения. Ведь жертвы, принесенные ночью, и дрова, нарубленные при лунном свете, портятся быстрее, как по большей части и плоды, созревшие под луной».
Рыбы, которые нам время от времени подавались, были многочисленны и необычайны размерами и разнообразием. Миртил заметил: «Неудивительно, мужи друзья, что среди всех особо приготовленных блюд, называемых όψον, рыбе единственной удалось, по мнению ее превосходных ценителей, занять там свое место, потому что люди от нее без ума. Ведь мы зовем гурманами не тех, кто ест говядину, как Геракл, который «бычатины съев, поглощает зеленые смоквы» <у Еврипида>, и не любителей фиг, как философ Платон по словам Фанокрита в сочинении «Об Эвдоксе» (он также говорит, что Аркесилай обожал виноградные гроздья) — скорее, мы зовем так людей, которые слоняются среди рыбных торговцев. Дорофей в шестой книге «Истории Александра» говорит, что Филипп Македонский и его сын Александр любили яблоки. <277> А Харет Митиленский пишет, что Александр, признав лучшими яблоками вавилонские, наполнил ими корабли и устроил с них яблочную битву, показав приятнейшее зрелище. Мне известно также, что όψον называется приготовленная на огне пища и происходит от έψον (стряпня) и ωπτήσθαι (жарить, варить)».
Итак, рыб было не счесть, и мы угощались ими в любое время, превосходнейший Тимократ. Ибо по Софоклу, «хор рыбин немых расшумелся, виляя хвостами» не перед хозяйкой, а перед кастрюлями, тогда как по словам Ахея в «Судьбах», «великая рать Океана округлого с шумом пришедши ….. посланцы пучины, касаясь хвостами спокойной поверхности моря». Теперь я припомню для тебя, <Тимократ>, что сказали о каждой рыбе дипнософисты. Ведь все они принесли в компанию свои запасы, собранные из книг, названия которых я опущу по причине их громадного количества.
«Любой, кто на рынок придет за каким–либо яством и редьку купить предпочтет вместо стоящей рыбы, тот вряд ли здоров головою», говорит Амфид в «Левкадянке». Чтобы ты легче запомнил мною сказанное, я расположу названия рыб в алфавитном порядке. <Но в виде предисловия скажу, что> Софокл в «Аяксе–биченосце» назвал рыб немыми: «Отдал ее рыбам немым на съеденье». Один из компании спросил, использовал ли кто–нибудь до Софокла этот эпитет». В ответ Зоил сказал: «Хотя сам я не слишком заядлый рыбоед (выражение это употребляет Ксенофонт в «Меморабилиях»: «он заядлый рыбоед и очень ленив»), но все же мне известно, что автор «Титаномахии» (или Эвмел из Коринфа, или Арктин, или еще кто) сказал во второй книге: «И плавают там златоокие рыбы немые, скользя и резвяся в нектаре». Софоклу же не по душе эпический цикл, и на протяжении всей драмы он не отступает от мифологической канвы».
Итак, были поданы АМИИ, и кто–то сказал: «Аристотель пишет, что у них крытые жабры и неровные зубы, что они плавают стаями и плотоядны и что у них желчный пузырь и селезенка равняются длиной с потрохами. Говорят, что когда их ловят на удочку, они прыгают на леску и отгрызают ее, чтобы спастись. Архипп упоминает о них в «Рыбах» так: «когда ты жирных амий съел». Эпихарм же в «Сиренах»: <278>
«С зарею жарили свинину и полипов мы, потом их запивали мы
приятнейшим вином. Б. Ах, горе–то какое! А. Это лишь закуска легкая.
Б. Какое невезенье! А. Под рукой имели пару амий мы, их разломивши,
жирную кефаль одну и столько ж голубей и скорпионов».
<278> Объясняя этимологию слова αμια, Аристотель говорит, что оно происходит из того обстоятельства, что рыбы эти «идут вместе» (άμα ιέναι), плавают косяком. Гикесий же пишет в сочинении «О материях», что они сочные и нежные, но не очень питательны и желудок очищают средне. А вот что говорит об амии мастер кухни Архестрат в «Гастрологии» (так она называется согласно Ликофрону в сочинении «О комедии», как и поэма Клеострата Тенедосского озаглавлена «Астрология»):
«Амию в осень готовить берись, как заходят Плеяды, и способом тем, каковым пожелаешь. Зачем я тебе разъясняю, однако? ведь ты все испортишь при всяком стараньи. Но если ты хочешь, друг Мосх, разузнать лучший способ, то амию ты заверни в листья фиги, добавив чуть–чуть майорана. А сыра не надо совсем. Обверни рыбу нежно листочками фиги и сверху свяжи их бечевкой, потом сунь под пепел горячий, считая, что был ты в рассудке, и пламя не жги. Коль мечтаешь готовить ты лучшего качества рыбу, то лучшая рыба в Византии милом, живою придет пусть оттуда, а впрочем, и здесь недалече поймаешь ты добрую рыбу. Но если отъедешь от Геллы пролива, становится хуже она и свершая свой путь по славнейшему морю Эгея, мою похвалу этой рыбе отвергнешь».
Этот Архестрат, движимый любовью к наслаждениям, тщательно объехал все земли и моря, стремясь, как мне кажется, с заботой удовольствовать свой желудок, а подражая авторам периегез и периплов, он имеет целью изложить подробно, «где что получше найти из еды и напитков». Он и сам признает это в предисловии к тем прелестным наставлениям, с которыми он обращается к своим друзьям, Мосху и Клеандру, советуя как Пифия искать «в Фессалии коня, жену в Лакедемоне и мужей, что воду пьют из чистой Арефузы».
Хрисипп, являвшийся настоящим философом во всех отношениях, говорит, что Архестрат был предшественником Эпикура и тех, кто принимает его учение о наслаждении, откуда берется всякая испорченность. Ибо Эпикур не говорит шепотом, но громко объявляет: «Что до меня, то я не в состоянии постигнуть блага без удовольствия, лишенного вкуса, или без наслаждения, лишенного любовных утех». Думается, тут и мудрый человек рассудит, что расточительная жизнь безупречна, да еще безопасна и весела. Отсюда и комические поэты, когда касаются темы наслаждения и невоздержности, призывают помощников и подкрепления. <279> Батон в «Товарищах–обманщиках» рисует отца, сетующего на дядьку своего сына <цитата приведена Афинеем в третьей книге>. И в «Убийце» тот же Батон, высмеяв одного из «приличных» философов, продолжает:
«Быть может, с женщиной на ложе он возлег
прекрасной, взявши два горшка лесбийского
вина. Вот мудрый человек, вот благо основное!
Лишь Эпикуру довелось сказать, что говорю
здесь я. И если б каждый прожил так, как я
живу, никто б не стал распутником иль мотом».
Гегесипп же в «Истинных друзьях»:
«Мудрейший Эпикур, когда спросили у него, какое благо
должен человек искать всегда, ответил: «наслажденье».
Б. Отличные слова, вот лучший и разумный муж! Однако,
нету блага лучше, нежели вкушенье пищи.
А. Наслаждению подвластно благо».
Но наслаждение обожают не только эпикурейцы, но также киренцы и фасосцы, называющие себя учениками Мнесистрата. Они тоже проводят жизнь в удовольствиях ….. как говорит Посидоний. Недалеко ушел от них и Спевсипп, ученик и родственник Платона. Тиран Дионисий в своих письмах к Спевсиппу широко распространяется о его любви к наслаждениям, как и о его сребролюбии, изобличает его в привычке жить за счет многих лиц и бранит его страсть к Ласфении, гетере из Аркадии. В ответ на все это Спевсипп говорит: «Ты поносишь стяжательство кое перед кем, ну, а сам ты разве не корыстолюбив? разве когда–либо сдержался? Уплатив долги, наделанные Гермием, разве не стал ты потом собирать подношения, чтобы возместить ущерб?» Об Эпикуре Тимон говорит в третьей книге «Сатир» <что он проводит жизнь> «потворствуя брюху, жаднее которого вряд ли что будет». Действительно, ради желудка и плотских радостей человек этот льстил Метродору и Идоменею. <280> Да и сам Метродор, не пытаясь скрыть этих прекрасных принципов, говорит: «Да, мой физиолог Тимократ, только о желудке и только о нем печется любая философия, двигающаяся согласно природе». Эпикур действительно обучал этих людей и, восклицая, говорил: «Начало и корень всякого блага лежит в удовлетворении желудка, и все мудрое и замечательное имеет здесь лазейку <чтобы оправдать обжорство>". И в сочинении «О конечной цели» он говорит примерно так: «Что до меня, то я не в состоянии постигнуть блага, не ощущая удовольствий, не наслаждаясь любовными утехами, не радуя себе слух музыкой и глаза видом зрелища». И продолжая (говорит Хрисипп), Эпикур объявляет: «Нам следует почитать благо, добродетели и им подобное при условии, если нас не лишат наслаждений, иначе мы против <чтобы почитать>".
Задолго до Эпикура трагический поэт Софокл сказал о наслаждении в «Антигоне»:
«Когда мужи теряют доступ к наслажденьям,
я не считаю их людьми, они живые мертвецы.
Богатства собери большие в дом к себе, будь
хоть тираном, но коль ты лишен веселья, то
не дам за мужа я и тени дыма, если он не предан
наслажденьям вовсе».
Филетер в «Охотнице»:
«Что делать должен, умоляю, смертный, как не жить,
дни расточая в наслажденьях, если средства есть?
Да, лишь на это следует взирать тому, кто наблюдает
человечьи судьбы. Нет нужды о завтра хлопотать;
излишек денег в доме содержать — морока, портятся
они <пока лежат в кубышке>".
В «Энопионе» же Филетер говорит:
«Всех смертных, что живут без счастья,
хоть у них есть средства в изобилии,
я жалкими зову людьми. Ведь умерев,
ты никогда не съешь угрей, и брачный
торт не испекут тебе в Аиде».
Аполлодор Каристийский в «Делопроизводителе»:
«О люди все! Зачем вы, бросив жить приятно,
стремитесь воевать друг с другом, вытворяя
зло? Иль может, тяжкий рок какой висит над нами
нынче? бескультурный рок, не знающий добра?
Кидает нас он наугад, как скажет ему прихоть,
не иначе. Какой же эллин истый видеть пожелает,
чтоб люди резали себя взаимно, трупы громоздя,
когда должны шутить и веселиться все под звуки
музыки и плеск вина. Скажи сама, сладчайшая моя,
что горек наш удел».
И дальше: <281>
«Неужто боги так живут на самом деле?
Ведь приятнее бы стало в городах у нас,
перемени мы нравы. Граждане Афин
(кому под тридцать) все погрязли в пьянстве;
надев венки и надушившись утром, следует
на пир в Коринф на десять дней сословье
конное, мегарцы кипятят и продают капусту,
заняты в Эвбее разбавленьем вин, союзники же
в бане все. Роскошество и истинная жизнь.
Но мы рабы судьбы свирепой».
Поэты говорят, что древний Тантал тоже любил наслаждение; ведь автор «Возвращения Атридов» утверждает, что он явился в обитель богов и пока жил среди них, добился от Зевса милости исполнить для него любое желание. Мечтая ненасытно вкусить удовольствий, он помнил только о них и о жизни, которую ведут боги. Зевс разгневался, и хотя исполнил его желание, как и обещал, тем не менее для того, чтобы Тантал никогда не смог насладиться ничем, перед ним лежащим, но всегда бы жил в тревоге, повесил ему на голову камень, который не давал ему дотянуться до всего, что перед ним лежало.
А некоторые стоики сделали наслаждение своей целью. Эратосфен Киренский, например, ученик Аристона Хиосского (который был одним из стоиков), указывает в сочинении «Аристон», что его учитель впоследствии обратился к роскоши. Он говорит: «Много раз до этого я ловил его, когда он рыл подкоп через стену, отделяющую наслаждение от блага, и возникал на той стороне — там, где наслаждения». И Аполлофан (он тоже был другом Аристона) в своем «Аристоне» (он тоже написал «Аристон», как и Эратосфен) подчеркивает любовь своего учителя к наслаждению. О Дионисии из Гераклеи не стоит и говорить Сорвав с себя хитон добродетели, он напялил разноцветный наряд, радуясь прозвищу Переменщика, и в престарелом уже возрасте бросил учение Стои и прыгнул в объятия Эпикура. О чем Тимон сказал не без остроумия:
«Ныне ж, когда его солнцу пора бы угаснуть,
он стал вдруг искать удовольствий; пришел
ему срок для покоя, а он оженился».
Аполлодор Афинский в третьей книге сочинения «О Софроне» (книга эта толкует «Мужские мимы») приведя фразу «распутней, нежели алфест», говорит: «Некоторые рыбы, алфесты, хотя и полностью желтоватые, однако, кое–где имеют пурпурную окраску. Говорят, что ловятся они парами и что одна появляется за другой, глядя ей в хвост. От того, что одна следует за хвостом другой, некоторые древние поэты называют алфестами невоздержных и сладострастных людей». Аристотель в книге «О животных» говорит, что алфест желтый и обладает одним шипом. <282> О нем упоминает также Нумений из Гераклеи в «Галиевтике»: «фикида, губан, скорпион краснокожий». И Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «Спинороги, алфесты, еще воронята, блестящие темью». Упоминает о нем и Мифек в «Поваренной книге».
АНФИЙ, или красавец. Эпихарм упоминает о нем в «Замужестве Гебы»: «И скафий с хромидой; Ананий хромиду зовет наилучшей из рыб всех в весеннее время, анфий же лучшим зовет он зимою».
Ананий же пишет так:
«Весной лучший — хромий, а амфий — зимою. Но всех яств
прекрасней карида в обертке из фиговых листьев. Приятно
есть осенью мясо козы и свинину, когда утомишься, топча
виноградные гроздья. И осень — пора для собак, для лисиц
и для зайцев, а время овце и цикады чириканью — лето.
А после из моря выходит тунец, неплохая еда, превосходнее
рыба всех прочих в смешеньи с гарниром. Бык тучный,
считаю, приятен для пищи как днем, так и ночью».
Я привел стихи Анания так подробно потому, что, по–моему, они звучат как предостережение сладострастникам. Аристотель в сочинении «О повадках животных» говорит, что «везде, где пребывает анфий, не сыщещь ни одной другой твари: тем самым он указывает ловцам губок, что можно нырять безопасно, и те называют его священной рыбой. Дорион также упоминает его в сочинении «О рыбах»: «Одни называют анфий красавцем, другие «каллионимом» (с прекрасным именем) и еще эллопсом». А Гикесий в сочинении «О материях» говорит, что одни называют его «волком», другие «каллионимом», его плоть, состоящая из хрящей, отличается сочностью и легко покидает кишечник, но не особенно хороша для желудка». Аристотель говорит, что анфий, как и амия, плотояден, имеет неровные зубы и плавает в стае. Эпихарм в «Музах» включает эллопса в свой список, однако ничего не говорит о его идентичности с красавцем и каллионимом. Об эллопсе он говорит: «Весьма дорогого эллопса в халк меди ценою Зевес приберег для себя и супруги своей, повелев так особо». Но Дорион в сочинении «О рыбах» утверждает, что анфий и красавец разные рыбы, как различны также каллионим и элопс.
Но какая рыба зовется священной? Сочинитель «Тельхинской истории» (Эпименид с Крита, или Телеклид, или кто–то еще) называет дельфина и лоцмана священными рыбами. Лоцман весьма любвеобильная тварь, поскольку родилась от крови Урана и Афродиты. Никандр во второй книге «Сцен у Эты» говорит: «Лоцман, что путь указует матросам, томимым любовью, немой даже их защищает». <283>. Александр Этолийский в «Кирке» (если поэма подлинная): «У края руля рыба–лоцман держалась, плывя вслед за лодкой: ее божество посылает судам проводницей». Панкрат из Аркадии в «Морских трудах» предваряет сочинение стихом: «Лоцман, которого рыбой священной прозвали плывущие в море», и сообщает, что лоцман почитается не только Посейдоном, но и богами, заправляющими на Самофраке. Один старый рыбак, кстати, претерпел наказание из–за этой рыбы в те дни, когда на земле еще царил Золотой Век. Звали его Эпопей, и он происходил с острова Икара. Они с сыном на рыбалке ничего не наловили, кроме лоцманов и, не удержавшись от соблазна, закусили ими, устроив пир. И немного погодя он понес кару за свое нечестие, ибо морское чудище напало на его судно и проглотило Эпопея на глазах у сына. Панкрат также пишет, что лоцман враждует с дельфином и что дельфин не избегает мщения, если съест лоцмана. Ведь съев его, он становится беспомощным и тщетно мечется в разные стороны, пока, наконец, выброшенный на берег, не становится добычей для морских чаек и птиц; иногда он против правил поедается и людьми, когда им не удается поймать большую рыбу. Эринна или автор приписываемой ей поэмы говорит: «Лоцман, дающий всегда морякам верный путь, следуй ты, как и все, за кормой корабля моей сладкой любви».
Аполлоний Родосский (или Навкратийский) в «Основании Навкратиса» говорит, что был человек по имени Помпил, который превратился в рыбу лоцман вследствие одного любовного приключения Аполлона. Рядом с городом самосцев протекает река Имбрас, «коему как–то от страсти сношения Хесия, дочь благородного мужа, на свет родила Окирою, прелестную нимфу, и Оры ее наделили небесной красою». Аполлон воспылал к ней любовью и попытался ее похитить. Но Окироя перебралась в Милет во время праздника Артемиды, и прежде чем ее успели схватить, обратилась в страхе к Помпилу, моряку и другу ее отца, умоляя его переправить ее к ней на родину следующими словами: «Сердцу любезный отца моего, о Помпил, ведая быстрые глуби противно шумящего моря, меня ты спаси». И тот проводил ее к берегу и стал перевозить. Но появился Аполлон, схватил девушку, судно превратил в камень, а Помпила в рыбу, сделав его «лоцманом, стражем бессонным путей для судов быстроходных.»
<284> Феокрит Сиракузский в стихотворении «Береника» нарекает священной рыбу, называемую «белой», в следующих стихах:
«И если попросит муж некий удачного лова и счастья,
поскольку живет он дарами из моря (а сети его как
крестьянину плуги), и в ночь он в закланье отдаст
божеству тому белую рыбу (она всех священней),
он, сети закинув потом, вынет их с богатейшей добычей».
А Дионисий по прозвищу Ямб, пишет в сочинении «О диалектах»: «Мы слышали ведь, как один эретрийский рыбак и многие другие рыбаки называли лоцмана священной рыбой. Он обитает глубоко в море и часто появляется рядом с кораблями; лоцман похож на пеламиду и имеет пеструю окраску. Именно его вылавливает рыбак у поэта: «Сел на утесе крутом он и рыбу священную тащит», если, конечно, это не другая рыба, определяемая как «священная».
Каллимах в «Галатее» говорит о златобровке:
«Или скорей златобровка, священная рыба, иль
окунь, иль прочая тварь из глубин беспредельных
соленого явится моря».
Тот же Каллимах в «Эпиграммах»: «Священный, ах, священный лещ». Некоторые трактуют выражение «священная рыба» в значении «посвященная богам» (например, священный или нерабочий бык), другие понимают «священный» как «великий», к примеру, «священная власть Алкиноя», третьи же подразумевают под ιερον (священный) то, что устремляет (ιέμενον) вверх поток (ρουν). Клитарх в седьмой книге «Словаря говорит, что моряки называют лоцмана священной рыбой за то, что она сопровождает корабли из открытого моря в гавань, поэтому ее и зовут лоцманом, хотя на самом деле это златобровка». А Эратосфен в «Гермесе» говорит:
«Они оставляют кой–что из улова — еще не издохших иулов,
иль триглу с бородкой, иль темного кихля, иль быструю
ходом дориду, священную рыбу».
Пока мы рассуждаем о рыбах, пусть прекрасный Ульпиан спросит, что имеет в виду Архестрат, говоря в своих превосходных «Наставлениях» о копченой рыбе с Боспора:
«Нечто плывет из Боспора — белее не сыщещь, но ни к чему
добавлять грубой плоти той рыбы, дом для которой родной
Меотидское море: и рыба сия не уместится в строчке с стихами».
АФЮИ. Это слово употребляется также в единственном числе — афюя. Так, Аристоним в «Трепещущем Гелиосе»: «То, что ни афюи нету теперь, это ясно». Афюй несколько видов. Первый, называемый athritis, рождается, согласно Аристотелю, не от икры, но от пены на поверхности моря, когда она скапливается толстым слоем после ряда ливней. <285> Второй вид, называемый kobitis, состоит из породы мелких и худых пескариков, живущих в песке, и от этой мелочи нарождается другое племя, encrasicholi. Еще один вид афюи происходит от майнид, еще один — от мембрад и еще один — от крошечных кестреев, обитающих в в песке и в тине. Из всех этих видов лучший - athritis. Дорион в сочинении «О рыбах» говорит о hepsetus из рода пескарей и о ершах, ибо ерш — мелкая рыба. Он говорит также, что triglitis — вид афюй. Эпихарм в «Замужестве Гебы» наряду с мембрадами и лобстерами перечисляет различные виды афий, и среди них особо называет gonos. Гикесий говорит: «Есть афюя белая, очень нежная и пенистая, которую некоторые называют kobitis, есть и другая, более темная и крепкая; kobitis преобладает». А Архестрат, мастер кухни, говорит:
«Считай непотребной всю мелкую афюю, кроме афинской,
я гонос имею в виду, и пеной прозвали ее ионийцы.
Бери же ее лишь когда ее свежей поймали в священном
заливе Фалера прекраснейшей бухты. Приятна и та, коей
Родос, волной омываемый моря, отчизна. А если желаешь
узнать, какова она вкусом, ты должен купить и крапивы,
покрытой листвой анемонов. Смешай это все и зажарь
в сковородке, как сделаешь соус пахучий из зелени в масле».
Перипатетик Клеарх в сочинении «О поговорках» говорит относительно афюи: «Поскольку для сковороды не требуется большого огня, последователи Архестрата велят класть афюю на горячую сковороду и немедленно убирать ее с огня, когда она зашипит как масло. Отсюда поговорка: «Афюя пламя узрела». Философ Хрисипп в сочинении «О вещах, которые необходимо избрать ради них самих» пишет: «В Афинах пренебрегают афюей по причине ее изобилия и объявляют ее едой нищих, но в других городах люди обожают афюю до сумасбродства, хотя у них она гораздо хуже афинской. И наоборот, продолжает Хрисипп, в Афинах с большим трудом выращивают адриатическую дичь, хотя она и негоднее и куда меньших размеров, нежели в самой Адриатике. Тем не менее живущие там ввозят к себе птиц, выведенных здесь».
«Афюя» употребляется как собирательное существительное Гермиппом в «Димотах»: «Сейчас, похоже, ты и афюю не сдвинешь с места». Каллий в «Циклопах»: «Клянуся афюей сладчайшей». Аристоним в «Трепещущем Гелиосе»: «То, что ни афюи нету теперь, это ясно». В уменьшительной форме у Аристофана в «Жаровщицах»: «Они не ровня даже афюйкам фалерским будут». Но Линкей Самосский в «Письме к Диагору» хвалит афюю с Родоса и, сравнивая многие афинские продукты с родосскими, говорит: «С фалерийскими афюями могут потягаться энатидские (так их называют), с афинским главкиском посоперничают родосские эллопс и орф, а на элевсинскую камбалу, скумбрию или любую другую рыбу у афинян Родос ответит (затмив славу Кекропса) разведением морской лисицы, о которой пишет павтор «Сладострастной жизни», поучая, что любой, кому не удастся заполучить желаемого посредством платы, должен достигнуть этого нечестным путем». <286> Линкей подразумевает тут лакомку Архестрата, который в своей знаменитой поэме говорит следующее о морской лисице:
«На Родосе водится рыба, морская лисица. И если невмочь тебе
жить без нее, коль и способа нету купить, ты возьми ее силой.
Ее сиракузцы зовут жирным псом, но когда заполучишь ее,
то снести тебе должно с терпением все, что назначено роком».
АХАРН. Каллий в «Циклопах»: «Здесь жареный китар, батида, голова тунца, и угри, и лангусты, и ахарн, и линь».
БАТИДА. МОРСКАЯ ЛЯГВА. БАТ. Батида и морская лягва упоминаются Аристотелем в сочинении «О животных», где они перечисляются среди хрящевых рыб. Эвполид говорит в «Льстецах»: «Брызжет весельем приятным у Каллия в доме: лангусты здесь, зайцы морские, батиды и женщины–шлюшки». И Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «Там были батиды и гнюсы, зигены и рыба–пила не одна, еще амии, баты и рины с шершавою кожей». И в «Мегарянке»:
«Как у батиды бока у тебя, Феаген, ну а тыл,
как у бата, башка твоя как у оленя–самца,
а не как у батиды, и чтоб между ног тебя
цапнул морской скорпион!».
Саннирион в «Смехе»: «О батиды, о главк дорогой!» Аристотель в пятой книге «Частей животных» говорит, что к хрящевым рыбам относятся бат, хвостокол, морской бык, ламия, орел, гнюс, морская лягва и все акуловые. Софрон в «Мужских мимах» называет какую–то рыбу botis, говоря: «кестрей проглотил очень жадно ботиду», но возможно, он имеет в виду некий вид растения. Относительно морской лягвы мудрейший Архестрат дает среди прочих следующий совет: «Где б ни увидел ты лягву морскую, ее покупай ….. приготовь от желудка кусочек». А относительно батиды он говорит:
«Батиду вареную ешь в середине зимы ты, добавивши сыра и сильфий.
Не всякая тварь океана имеет столь жирную плоть, чтоб ее так сготовить.
О том я, однако, в другое поведаю время».
Комедиограф Эфипп в пьесе «Филира» (так зовут гетеру):
«Порезать ботиду прикажешь ты мне на куски и сварить?
иль изжарить велишь, как в стране сицилийцев?
Б. Изжарь, как в стране сицилийцев».
БОКИ. Аристотель в сочинении «О животных» или «О рыбах» говорит: «Рыбы с расцветкой на хребте — боки, рыбы с косой окраской — колии». Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «И вдобавок к ним боки, смариды, кальмары и афюи также».
Нумений в «Галиевтике» приводит множественное число, boeces: «И синодонта блестящего, боков и тринков». Но Спевсипп и все другие аттические писатели употребляют boаces. Аристофан в «Женщинах, занявших лучшие места»: «Наевшись боков до отвала, я отплыл домой». <287> Боки называются ворчунами от издаваемого ими звука (βοή). Поэтому он, говорят, посвящен Гермесу, как китар Аполлону. Ферекрат же в «Людях–муравьях» после слов «но, говорят, у рыб нет голоса вообще», продолжает: «двумя богинями клянусь, нет рыбы кроме ворчуна другой». Аристофан Византийский говорит, что мы неправильно зовем эту рыбу box, поскольку настоящее ее имя boops (волоокая); ведь хотя она невелика размерами, однако, имеет огромные глаза, и выходит тогда, что boops обладает бычьими глазами. В ответ Аристофану можно сказать, что если написание box неверно, то почему мы говорим coracinus вместо corocinus? Ибо это имя происходит от движения зрачков. И почему мы не говорим (называя сома) seiurus вместо silurus, когда и это название взялось от постоянного встряхивания (seio) хвостом (ouros)?
БЕМБРАДЫ. Фриних в «Трагиках»: «О златоглавые бембрады моря!» Эпихарм в «Замужестве Гебы» называет их бамбрадонами: «Бамбрадоны и кихли, и зайцы морские, и крепкие рыбы–драконы». И Софрон в «Мужских мимах»: «с бамбрадонами жирными». И Нумений в «Галиевтике»: «За мелкой каридой иль может бембрадой придется тебе на охоту пойти как–нибудь, чтоб прожить, и тогда проследи, чтоб имел ты вот эту наживку». Дорион в сочинении «О рыбах» говорит: «Если бембрада размерами побольше, отрежь ей голову, промой рыбу в малом количестве соли и воды и свари ее так же, как ты сварил бы триглочку». Только из бембрады, говорит Дорион, приготовляется блюдо под названием «бембрафия». О нем упоминает Аристоним в «Трепещущем Гелиосе»: «Тот сицилиец, который шагает как краб, из мембрад он напомнит нам блюдо». Аттические писатели, однако, говорят bembrades. Аристомен в «Шарлатанах»: «доставив бембрад на обол». Аристоним в «Трепещущем Гелиосе»: «Ни афюи нету теперь, ни злосчастной бембрады». Аристофан в «Старости»: «Ее вскормили белы бембрады». Платон в «Послах»: «Что за бембрады, Геракл!» Но в «Козах» у Эвполида можно найти написание bembrades. Антифан в «Человеке из Кнота»:
«Глупые возгласы слышишь на рыбном базаре. Кто–то вопит,
что мембрады его слаще меда. Если то правда, то медом торговцы
кричать тоже могут, что мед их гнилее мембрады».
И Алексид в «Женщине–хореге»:
«На днях он тем, кто отмечал четвертый день,
подал гороховую кашу и мембрад плюс шкурки от маслин».
Также в «Первом танцоре»:
«Так тяжко никогда я не трудился с того дня, как паразитом стал,
свидетель Дионис. И лучше б было блюдо из мембрад иметь
мне с тем, кто может по–аттически болтать, что принесло бы пользу» <288>
БЛЕНН упоминается Софроном в сочинении «Рыбак против земледельца»: «бленн сосунок». Рыба эта похожа на бычка. Эпихарм же в «Замужестве Гебы» называет каких–то рыб baiones: «принес он противных байонов, принес и горбатых он тригл». У афинян даже есть поговорка: «Не надо байонов: премерзкая рыба!»
ВОЛОВИЙ ЯЗЫК. Архестрат, истинный пифагореец в отношении воздержности, говорит:
«Потом купи большую камбалу и с грубоватой
кожею язык воловий, и его приобретай лишь
летом: в пору ту хорош он близ Халкиды».
Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «Средь них язык воловий и китар там были». Но от воловьих отличаются собачьи языки», о которых также Эпихарм говорит: «эолии, пловцы, собачьи языки и скиафиды там внутри». Афиняне называют воловий язык словом psetta.
МОРСКИЕ УГРИ, говорит Гикесий, грубее озерных, обладают более рыхлой плотью, менее питательны и гораздо хуже на вкус, зато полезны для желудка. Эпический поэт Никандр в третьей книге «Словаря» говорит, что они также называются grylli. Эвдокс пишет в шестой книге «Описания земли» говорит, что в Сикионе вылавливают много угрей весом с человека; в некоторых случаях какой–нибудь экземпляр даже занимает целую повозку. И Филемон, поэт новой комедии, упоминает о превосходных сикионских угрях в «Воине», где он представляет повара, хвастающего своим искусством и говорящего:
«Желание меня одолевает крепкое поведать небу и земле, как я готовил
блюдо. Клянусь Афиной, сладостно преуспевать во всем. Какую рыбу
нежную имел в наличьи я, как подавал ее! Ни сыром не дурманил и не
клал поверх травы, так что она и жареной гляделась как живая. Насколько
мягок, кроток был огонь, когда я жарил рыбу, не поверят мне ….. Так
птица рвется уловить добычу ростом покрупней и проглотить, и бегает
по кругу с быстротой, стремяся жертву съесть. Потом бросаются за ней
другие птицы. То же и с гостями было. Кто познал сперва восторг от блюда,
тот вскочил и побежал по кругу, прочие за ним. Я ликовал; кой–кто схватил
кусок, другие получили все, а кто ни с чем остался. Меж тем я взял простую
рыбу, что ест грязь в реке. А если б приготовил я какую редкость, главка
из Афин, спаситель Зевс, или из Аргоса морского кабана, иль с Сикиона
(родины моей) угря, носимого на небо Посейдоном в дар богам — тогда бы
стали все богами едоки. Нашел я способ вечной жизни; мертвецы, почуяв
запах блюда, стали бы живые снова».
<289> Этот бахвал, клянусь Афиной, заткнул бы за пояс даже сиракузянина Менекрата, по прозвищу Зевс, который высокомерно полагал, что человечество живет исключительно благодаря его искусству. Ибо он принуждал тех, кого он лечил от так называемой священной болезни, подписывать договор, чтобы они повиновались ему как его рабы, если исцелятся. Так, один из его пациентов стал носить львиную шкуру и имя Геракла; то был Никострат Аргосский, который излечился от священной болезни. О них обоих упоминает Эфипп в «Пельтасте», говоря: «Не утверждал ли Менекрат, что он Зевес и бог? А Никострат аргосец отрицал, что он второй Геракл?» Другой больной, ходивший, как Гермес, в плаще и с жезлом «и с крыльями притом», был Никагор из Зелеи, ставший тираном своего родного города, согласно Батону в «Истории тиранов в Эфесе». А Гегесандр говорит, что Астикреонт, лечившийся у Менекрата, получил имя Аполлона, как о том пишет Гегесандр. Еще один спасенный им пациент сопровождал его в наряде Асклепия. Сам «Зевс», облаченный в пурпур, увенчанный золотым венком и обутый в крепиды, расхаживал со скипетром в руке, в окружении этого «небесного» хора. В послании царю Филиппу он написал следующее: «Зевс Менекрат Филиппу привет. Ты царь Македонии, но я — царь медицины. Ты в состоянии расстроить здоровье людей, когда пожелаешь, я же могу спасти больного, а здоровый, повинующийся моим предписаниям, доживет без хвори до старости. Поэтому, если тебя окружают копьеносцы, то в мою свиту соберутся все потомки. Ибо я, Зевс, даю им жизнь». Филипп ответил ему как безумцу: «Филипп Менекрату. Будь здоров <головою>". В том же духе Менекрат писал лакедемонскому царю Архидаму и всем прочим, именуя себя Зевсом. Как–то раз Филипп пригласил его вместе с другими «богами» на обед и уделил им всем центральное ложе, вздымавшееся ввысь и украшенное наиболее ценными предметами религиозного культа; затем он поставил перед ними стол, на котором помещался алтарь и лежали начатки разнообразных продуктов земли. И когда внесли яства для остальных гостей, рабы воскурили ладан и совершили возлияния Менекрату и его «сонму». Кончилось все тем, что новый Зевс, бежал, осмеянный, с симпосия вместе с подвластными ему «небожителями». Так рассказывает Гегесандр. Но Менекрат упоминается и Алексидом в «Миносе». Еще Фемисон Кипрский, любимец царя Антиоха, провозглашался на всенародных праздниках как «Фемисон македонец, Геракл царя Антиоха» (о чем говорит Питерм Эфесский в восьмой книге «Историй»), и не только царь, но и все жители приносили ему жертвы, называя его «Гераклом Фемисоном». <290> И всякий раз, когда кто–то из знатных совершал жертвоприношение, Фемисон находится тут же, возлежа на отдельном ложе и облаченный в львиную шкуру; кроме того, он носил скифский лук, а в руке держал дубину. И тем не менее Менекрат, как он ни заносился, по хвастовству далеко уступает только упомянутому повару: «Нашел я способ вечной жизни; мертвецы, почуяв запах блюда, стали бы живые снова».
Все повара хвастуны, и так представляет их Гегесипп в «Братьях», выводя одного, который говорит:
«А. Милейший, много и от многих сказано по поводу стряпни. Иль должен я услышать от тебя что–либо новое, чего не знали раньше, иль не утомляй меня. Б. Поверь, сириец, что один на свете всех я превзошел в уменьи стряпать пищу. И учился я не кое–как, случайно поносивши пару лет передник, но затратил я всю жизнь, чтобы познать и испытать искусство то до мелочей — все виды овощей, бембрад и чечевицы. Равных нет мне, говорю тебе. Допустим, волею судьбы мне выпало обслуживать поминки, и приходят люди с похорон, одетые все в черный траур, вот, снимаю крышку я с горшка и заливаюсь скорбным смехом. И впадут в веселье тут они, как будто отмечают свадьбу. Б. Подав им чечевицу и мембрад? А. Неважно. Если б я имел, что надо мне и делать мог на кухне что хотел, ты, Сир, узрел бы чудеса, что были в дни Сирен. От аромата ни один не в состояньи был бы миновать проулка, и прохожий всяк застыл бы сразу у передней двери и с открытым ртом, прильнув к стене безмолвно до тех пор, пока его приятель иль другой идущий вслед за ним, заткнув свой нос, не сдвинул бы его набегом сзади. А. Ты великий мастер. Б. Невдомек тебе, о ком ты говоришь. Я знаю многих лиц, сидящих здесь, кто состояния проел из–за меня».
Во имя богов, чем по–вашему отличается этот субъект от Пиндаровых чародейниц, которые подобно сиренам заставляли своих слушателей забывать об отечестве и истощать себя в наслаждении?
Никомах в «Илифии» также выводит повара, превзошедшего хвастовством актеров. Вот что он говорит своему нанимателю:
«Я вижу, очень кроток ты и добр, и все же кое–чем пренебрегаешь. Б. Чем? А. Не проверяешь ты, что мы за птицы есть. Порасспросил ты, прежде чем нанять меня, людей, которым я известен? Б. Зевсом я клянуся, нет. А. Возможно, невдомек тебе, как повара разнятся друг от друга. Б. Я могу узнать, услышав твой рассказ. <291> А. Взять рыбу, купленную кем–то, чтобы подать ее к столу потом, искусно приготовивши, сумеет не простой слуга, не так ли? Б. О Геракл! А. Отменный повар сделан из другого теста. Должен ты узнать наук прекрасных много, к которым подойти нельзя без подготовки: прежде должен ты учиться рисовать. Учиться предстоит тебе другим ремеслам также — лишь затем заняться поварским искусством можно. Спрашивать нельзя, отвечу прежде я: то медицина, звездочетство, землемерство. От них узнаешь ты о качествах и о повадках рыб, отлично разберешь, когда сезон им и когда не время. Необходимы в наслажденьях промежутки. И боакс лучше иногда тунца. Б. Пусть так, но геометрия зачем? А. Для нас вся кухня — сфера. Мы должны всю разделить ее на доли, каждую частицу приспособив к делу. И геометрия тут кстати. Б. Перестань! поверю и сейчас, коль скажешь прочее. Причем здесь медицина? А. Бывает, пища вызывает ветры в брюхе и понос. Ее поевший злится, из себя выходит. Надобно тебе тогда найти лекарство, здесь–то ты и доктор. И нужна и тактика еще, соразмерять чтоб, сколько подавать, в числе каком. Тут нет мне равных. Б. Все сказал? позволь и мне сказать. А. Скажи. Б. Не причиняй хлопот ни мне и ни себе, но проведи остаток дня, как хочешь».
Повар у младшего Филемона выглядит скорее наставником, когда говорит следующее:
«Достаточно, ведь если жаришь что–то, то огонь не должен
быть ни тихим слишком (как при варке) и ни сильным
чересчур (спалит тогда снаружи все, но не коснется мяса).
И еще не повар настоящий тот, кто к нанимателю приходит
в фартуке с ножом и кто бросает рыбу в таз: нужна здесь голова».
А в «Живописце» у Дифила повар сам поучает, к кому следует наниматься на работу, говоря: <292>
«Не жди, Дракон, я не возьму тебя работать никуда, коль не способен ты трудиться целый день, стол накрывая массами добра. За дело ж я берусь всегда, лишь прежде разузнав, кто устроитель жертвенного пира, зачем обед дают, кто гости. У меня реестры есть тех лиц, кого я обслужу охотно, списки есть и тех, кого мне сторониться должно. Ко вторым я отношу купцов. Навклер приносит жертву, как велит обет, лишился мачты он или весла, иль потерпел крушенье, за борт побросал весь груз, когда тонуло судно. Откажу ему: далек он от приятной жизни, движет им привычка лишь. Считает он в уме во время возлияний, какую часть потерь взвалить на плывших с ним, и каждый так жует свою утробу. Другой приплыл оттуда, где Византий, приплыл на третий день, довольный чересчур, извлек барыш он с мины каждой или десять иль двенадцать драхм. Готов без умолку болтать о приключениях в пути, слова о займах извергает он и ищет сводню, чтобы поразвлечься. К нему я подойдя украдкой тихо, как причалит он, рукою прикоснусь, напомню про спасителя Зевеса, полностью внушив, что я его слуга. Вот тактика моя. Еще юнец, транжирящий на шлюх, что от отца осталося, работник скорый как дойдет до трат, я следую за ним. Но бог храни меня от сопляков, что в сладчину устраивают пир. Кладут они в сосуд монеты, наскребя, сжимают в кулаках края одежды и вопят: «Кто хочет закусить на рынке?» Пусть вопят. Пойдешь к ним — лишь получишь тумаков и будешь напролет всю ночь пахать. А спросишь платы с них, они «сперва подай горшок», ответят, или «в чечевицу не добавлен уксус». Как попросишь снова, так они: «заплачет сильно повар». Продолжать могу я бесконечно: этих фокусов у них не счесть. Теперь веду тебя в публичный дом, где празднует Адонии гетера в компании подруг и не жалеет средств. Ты чуть не лопнешь там от изобилья и много унесешь с собой в хламиде».
А в «Сокровище» Архедика другой «софист» с поварешкой говорит:
«Сначала прибывают гости, и тогда как рыба все еще лежит
сырая, требуют: «Дай нам воды, чтоб мы обмыли руки», иль
«проваливай отсюда вместе с рыбой». Кладу я миски на огонь,
обрызгиваю угли маслом, зажигаю пламя. Пока вид овощей
и зпахи десертов радуют патрона моего, варю я рыбу в
собственном соку с подливкою, в которой утонул бы каждый
барин. Так, израсходовав котилу псевдо–масла, я спас,
возможно, пятьдесят пиров».
<293> Филостефан в «Делосце» перечисляет даже имена знаменитых поваров:
«Я знаю, ты, Дедал, всех превосходишь в мастерстве
своем и остротой ума вслед за Фиброном, поваром
Афин по кличке Совершенство, и я пришел, чтоб уплатить
просимую тобою цену, пригласив тебя».
Сотад же (не из Маронеи, автор «Ионийских песен», а писатель средней комедии) также представляет в своей пьесе «Взаперти» повара, говорящего:
«Сначала взял карид я и изжарил всех. Акулу подержав в руках, испек я средние куски, сварив остаток в тутовом соку. И два больших кусмана главка, ниже головы отрезав, я в кастрюлю бросил и туда добавил в меру трав и тмина, соли и воды и масла. И потом купил лабракса–великана я, прекрасного на вид. И должен сварен быть с травой и в маринаде он и вслед за шашлыками подан. И красивых тригл я приобрел еще и милых кихл. Их тут же кинул я на угли и к маринаду майорана примешал. Еще купил я сепий и кальмаров: он вареный, начиненный фаршем, сладок очень, сепии ж отростки, как пожаришь их, весьма нежны на вкус. Для яств одних я приготовил сок из многих овощей, для яств других я сделал майонез, чтобы придать им запах. Под конец был куплен мною жирный угорь. И его я потушил в растворе посвежей. Бычки и окуни там были рыбки: обезглавив их и поваляв в муке чуть–чуть, я их послал туда, куда послал карид. И амию–вдову, прекрасное созданье, в масле омочил, закутал в листья фиг, обрызгал майораном и сокрыл как головешку в груде золы. И снабдился я и афюей фалерской. Полкиаф воды я вылил на нее радушно. И затем нарезал я травы легко и много; будь в лекифе даже две котилы, весь опустошу. Что остается сделать? Ничего. Вот мастерство мое. Нужды мне нету ни писать, ни вспоминать рецептов».
Но довольно о поварах, надо сказать и об угрях. Архестрат в «Гастрономии» рассказывает, где следует покупать каждую его часть: <294>
«Достань, друг, ты брюхо угря с головой в Сикионе:
там угорь и жирен, и крепок, еще и огромен. А после
подольше его кипяти ты в соленой воде, обложивши травою».
Далее прелестный периэгет говорит, описывая места Италии:
«Поймай, постаравшись, угря, коий лучше всех рыб
остальных, как и жирный тунец превосходит дурных коракинов».
Алексид в «Семерых под Фивами»: «Угря жирнейшего куски нагромоздили кучей». Архедик в «Сокровище» выводит повара, рассказывающего о своих покупках:
«В три драхмы главк ….. И голова угря и первые его куски пониже,
что еще пять драхм. Увы, плохие времена! Вот шеи, драхма.
Гелием клянусь, имел бы если запасную шею (если б продавали их),
себя бы удавил, но не принес ту дрянь. Никто еще так тяжко не пахал.
Купить столь много с тратой столь большой! И если бы хоть что–то
из того пошло на пользу, я бы жизнь отдал. «Но ведь съедят они»,
я говорю себе, «вином хорошим вырвет их на землю». Горе!»
АКУЛЫ. Гикесий в сочинении «О материях» говорит, что asteriae лучше и нежнее, чем galeoi. Аристотель говорит, что существует много видов акул: колючеперая, гладкокожая, пестрая, пятнистая, морская лисица и рина. Дорион в работе «О рыбах» говорит, что у морской лисицы один плавник у хвоста, но ни одного на спине. Аристотель же в пятой книге «Частей животных» говорит, что один вид морской лисицы имеет жало, а другой обладает остроконечным спинным плавником. Эпенет в «Искусстве кулинарии» называет акулу с острым плавником epinotideus и утверждает, что акулы с жалом хуже и дурно пахнут, и их можно узнать по бодцу, который находится у переднего плавника и которого у других рыб того же семейства нет. Они не жирные, потому что хрящевые. Колючеперые акулы примечательны наличием сердца пятиугольной формы. Акула размножается самое большее три раза в год; она берет рожденных детенышей в пасть и выпускает их на волю. Так поступают пятнистые и лисицевые акулы, другие не могут делать этого по причине неуклюжести. Архестрат, подражающий образу жизни Сарданапала, относительно родосской акулы считает, что именно ее разносят на римских пирах под звуки флейт увенчанные венками рабы и что у римлян она называется accipesius, но аккипесий мал размером, длиннее рылом и более треугольной формы, нежели родосская акула, да к тому же самые мелкие из аккипесий продаются не меньше, чем за тысячу аттических драхм. Грамматик Апион в сочинении «О роскоши Апиция» говорит, что рыба под названием эллопс и есть аккипесий. Архестрат же, рассказывая о родосских колючих акулах, дает своим друзьям «отеческий» совет: <295>
«На Родосе водится рыба, морская лисица. И если невмочь тебе
жить без нее, коль и способа нету купить, ты возьми ее силой.
Ее сиракузцы зовут жирным псом, но когда заполучишь ее,
то снести тебе должно с терпением все, что назначено роком».
Приводя эти стихи в «Письме к Диагору», Линкей Самосский говорит, что поэт совершенно справедливо советует завладеть предметом своей страсти нечестным путем, если нельзя за него уплатить. «Я полагаю», говорит Линкей, «что Тесей, когда превратился в красавца, уступил Тлеполему, который дал ему эту рыбу». А Тимокл говорит в «Перстне»: «Акулы, батиды и все виды рыб, коих жарят в соку майонеза».
ГЛАВК. Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «Скорпии пестрые, савры и жирные главки». Нумений в «Галиевтике»: «Хюк, иль красавка, когда и хромида, иль орф или главк сквозь блестящие мхи пробирается моря». Архестрат хвалит голову главка: «Скорее купи ты мне голову главка в Мегаре, иль может в Олинфе: он ловится в мелях среди величавейшей суши». И Антифан во «Владельце овец» говорит: «С Беотии угри и мидии с Понта, тунцы ….. мегарские главки, майниды с Кариста, с Эретрии фагры, со Скироса крабы». И он же в «Филотиде»:
«Ну ладно, приготовь–ка главка ты в воде соленой, как бывало. Б. А лабракс? А. Его всего пожарь. Б. Акулу? А. В соусе свари. Б. Угря речного? А. Вот вода, вот соль и майоран. Б. Угря морского? А. Так же. Б. А батиду? А. Зелень и трава. Б. Куски тунца. А. Пожарь. Б. Козленка мясо? А. Жарь. Б. Другие мяса. А. Прочие вари. Б. А селезенку? А. Фаршируй. Б. Кишки пустые …»
Эвбул в «Горбуне»:
«Какое блюдо, вот соблазн …..
осанкой благородней Главка …..
лабракс вареный ….. и один в рассоле».
Анаксандрид в «Нерее»:
«Он первый нашел пребольшую и щедро в куски рассеченную
голову главка и тушу тунца, безупречную рыбу, и прочую пищу
из моря — Нерей, обитатель всей этой округи».
Амфид в «Семерых под Фивами»: «Цельные главки и части мясистые плоти, голов не считая». И в «Верном друге»: «Приятно иметь угорька или голову главков, еще и кусочки лабракса».
Антифан же в «Циклопах» превосходит эпикурейца Архестрата, когда говорит:
«Пусть будут у нас рассеченный кестрей, и потушенный гнюс,
и разрезанный окунь, и с фаршем кальмар, синодонт после
жарки, часть верхняя главка, морского угря голова, еще лягвы
утроба, бока от тунца и батиды хребет, и из кестры филе, и из
палтуса дольки, майнида, карида, фикида и тригла. Пускай будет все».
<296> Навсикрат в «Навклерах»:
«Два сына прекрасных и нежных того божества,
что средь моря плывущим являлось и смертным
судьбу предрекало. Б. Ты главка имеешь в виду? А. Угадал».
Итак, морское божество Главк, как говорит Феолит из Мефимны в «Вакхических сказаниях», влюбился в Ариадну, когда ее унес Дионис на остров Дия. Побежденный Дионисом, он был связан виноградной лозой, но освободился, пригрозив ему следующими словами:
«Город у моря лежит, Анфедон, что напротив
Эвбеи и рядом с потоком Эврипа. Там я рожден,
и отец мой зовется Копеем».
Но Проматид Гераклейский в «Полуямбах» устанавливает происхождение Главка от Полиба, сына Гермеса, и Эвбеи, дочери Ларимна. Мнасей же в третьей книге «Европейской истории» выводит его родословную от Анфедона и Алкионы. Проявив себя хорошим моряком и ныряльщиком, Главк заслужил прозвище Понтия. Похитив Симу, дочь Иалиса и Дотиды, он отплыл в Азию и заселил покинутый остров близ Карий, назвав его Симой по имени жены. Эпический же поэт Эванф говорит с другой стороны, в гимне к Главку, что он был сыном Посейдона и нимфы Наиды и что, влюбившись в Ариадну, он возлег с ней на острове Дия, когда ее бросил Тесей. Аристотель в «Делосской политии» говорит, что Главк поселился на Делосе вместе с нереидами и дает пророчества желающим их получить. Поссид из Магнесии в третьей книге «Амазониды» говорит, что Главк принимал участие в строительстве Арго и был на нем кормчим, когда Ясон сражался с тирренами и что он единственный не получил раны в морской битве, однако, по воле Зевса он исчез в пучине и стал морским божеством, так что его видел только Ясон. Никанор Киренский говорит в «Переименованиях», что Главком стал называться Меликерт. Александр Этолийский также сообщает о нем в сочинении «Рыбак». Он говорит, что Главк был поглощен морем,
«отведав травы, что весною блестящему Солнцу
рождает земля той страны, что зовут островами
блаженных. И Гелий дает этот корм неизменно как
ужин приятный коням, чтоб они совершали свой
бег беспрестанно, не встав в середине дороги»
Эсхрион Самосский в одном из ямбов говорит, что морской бог Главк влюбился в Гидну, дочь Скилла, ныряльщика из Скионы. Он рассказывает также о траве, от которой поевший ее становится бессмертным: «Нашел ты и пищу богов, тот зеленый пирей, что посеян был Кроном». Никандр в третьей книге «Европии» пишет, что Главк был возлюбленным Нерея. <297> И в первой книге «Этолийской истории» Никандр говорит, что Аполлон обучался у Главка искусству прорицания; и что Главк, охотясь однажды на Орее (высокой горе в Этолии), поймал зайца, уставшего от погони. Главк отнес добычу к источнику, и когда заяц уже испускал последний вздох, он натер его росшей вокруг зеленью. Заяц полностью ожил, и Главк, узнав о чудодейственной силе травы, отведал ее и был охвачен боговдохновением; когда же по воле Зевса поднялась буря, он бросился в море. Но Гедил Самосский (или Афинский) объявляет, что Главк бросился в море из–за любви к Меликерту. А Гедила, мать этого поэта, которая была дочерью аттической сочинительницы ямбов Мосхионы, пишет в поэме «Скилла», что Главк, влюбленный в Скиллу, входил в ее пещеру, неся
«дары — или конхов с скалы эритрейской, или бескрылых
еще зимородков — забавы для нимфы, которой не очень
он верил. Но даже Сирена, соседняя дева, его пожалела
и к тем берегам уплыла и к пределам у Этны».
ГНАФЕЙ. Дорион в сочинении «О рыбах» говорит, что жидкость, взятая из бульона, в которой варился гнафей, выводит любое пятно. Он упоминается также Эпенетом в «Искусстве кулинарии».
РЕЧНОЙ УГОРЬ. Морские угри упоминаются Эпихармом в «Музах», а Дорион, говоря об угрях Копаидского озера, хвалит их, ибо они вырастают до огромных размеров. Агафархид в шестой книге «Европейской истории» говорит, что беотийцы приносят в жертву крупных копаидских угрей, возлагая на них венки, произнося над ними молитвы и осыпая их ячменными зернами, как и другие субъекты заклания, и некоему чужеземцу, который был крайне озадачен странностью этого обычая, один беотиец объявил, что он знает только один ответ: так установлено предками, и нет необходимости отчитываться в том перед неместными. Не следует удивляться, что беотийцы приносят в жертву угрей, если и Антигон Каристский в сочинении «О способе выражаться» говорит, что народ Галеи во время празднества в честь Посейдона, когда наступает пора охоты на тунца, предлагает божеству в случае удачного лова первую пойманную рыбину (θύννος), и дар этот называется θυνναιον. А фазелиты приносят в жертву даже копченую рыбу. Ведь Геропиф, рассказывая об основании Фазелиса в «Колофонских летописях», говорит, что основатель колонии Лакий дал в качестве платы за территорию копченых рыб Килабре, как тот просил. Ибо когда Лакий предложил ему на выбор или ячменных лепешек, или копченой рыб, тот выбрал копченых рыб, и поэтому фазелиты ежегодно жертвуют их Килабре до сего дня. <298> Филостефан в первой книге сочинения «О городах Азии» говорит: «Лакий Аргосский являлся одним из тех, кто пришел вместе с Мопсом». Некоторые говорят, что он был родом из Линда и братом Антифема, основавшего Гелу. Мопс послал его с группой мужей в Фазелис, повинуясь прорицанию своей матери Манто. В пути кормы их кораблей столкнулись и разлетелись в куски у Хелидонского мыса, когда запоздавшие суда Лакия ударились о них ночью. Итак, Лакий купил землю там, где сегодня стоит город, следуя наказу Манто, у некоего Килабры, дав ему, как говорят, копченую рыбу, которую тот предпочел взять среди прочего, что ему предложили на выбор. Поэтому фазелиты ежегодно приносят в жертву Килабре копченую рыбу, почитая его как героя».
Но возвратимся к разговору об угрях. Гикесий в сочинении «О материях» говорит, что они сочнее всех других рыб и по полезности превосходят большинство их, ибо они сытны и питательны. Гикесий относит македонских угрей к копченым рыбам. Аристотель говорит, что угри любят чистейшую воду. Поэтому угреводы постоянно наливают им чистую воду, поскольку в мутной они задыхаются, а ловцы угрей намеренно будоражат воду, чтобы они задохнулись, так как из–за маленьких жабр их дыхательные пути тут же засоряются от грязи, и даже во время бури, когда вода приводится в движение ветрами, они умирают от удушения. Спариваются они, сцепляясь друг с другом, и потом выделяют липкое вещество, из которого, после того как они побывали в иле, появляются малыши. Разводящие угрей утверждают, что они питаются ночью, а днем лежат неподвижно в грязи; живут они обычно восемь лет. В другом месте Аристотель пишет, что они появляются на свет не из яиц, и не в результате живорождения, и не от спаривания вообще, но вследствие процессов гниения, происходящих в тине и в иле, как это бывает по слухам, и с земляными кишками. Отсюда, говорит Аристотель, и Гомер различает угрей от рыб словами «рыбы с угрями среди водоверти пришли в дикий ужас».
И некий эпикуреец сказал нам во время обеда, когда подали угря: «Явилась Елена пиров, а я тогда буду Парисом». И прежде чем кто–то к нему потянулся, он набросился на него и ободрал до хребта. Тот же субъект, когда принесли горячее печенье, и все остальные гости воздержались, воскликнул: «Пойду на врага, хоть подобны огню его руки», после чего стремительно проглотил печенье и был унесен на погребальный костер. И Кинулк прокомментировал: «Чайка умчалась с наградою в глотке». Архестрат же относительно угря пишет следующее:
«Хвалю всех угрей я, но лучший из них может пойман
в проливе морском, где находится Регий. Ведь там,
о мессенец, всех смертных счастливей ты тем, что
приложишь к губам пищу эту. И все же в цене еще угри
стримонский с копайским, размером они велики, да и
жирные очень. И угорь вообще царь всех яств на застолье,
вкушать его — радость; природой он рыба, икры лишь лишенный».
<299> Гомер в выражении «рыбы с угрями пришли в дикий ужас» использовал написание εγχέλυες. Архилох же, следуя ему, написал εγχέλυας: «Захапал немало угрей ты незрячих». Но аттические писатели, согласно Трифону, хотя употребляют единственное число, известное им с написанием υ, еще не производят множественного числа с наличием этой буквы. Например, Аристофан ставит единственное число έγχελυν в «Ахарнянах»: «Глядите, дети, угорь преприятнейший». И в «Лемниянках» тоже έγχελυν: «угря из Беотии». Именительный падеж έγχελυς у Аристофана же в «Пирующих»: «как угорь гладенький», и у Кратина в «Богатствах»: «Тунец, орф, главк, пес–рыба, угорь». Но множественного числа с υ как у Гомера, у аттических авторов не встретишь. Так, Аристофан ставит εγχέλεις во «Всадниках»: «Ловцы угрей поступят так, как ты», и εγχέλεων во втором издании «Облаков»: «мои подобия угрей копируя». Дательный падеж множественного числа εγχέλεσιν в «Осах»: «Не рад угрям, не рад батидам я». У Страттида εγχέλεων в «Приречных жителях»: «угрям он кум». У Семонида Аморгского в «Ямбах» έγχελυς: «как в тине угорь», и винительный падеж единственного числа έγχελυν: «Увидев цапля, как угря меандского клевал канюк, добычу у него похитила». Аристотель в своих сочинениях о животных употребляет написание с ι, έγχελις. Когда же Аристофан говорит во «Всадниках»:
«похож ты на ловцов угрей. Пока спокоен
пруд, добыча не идет, но если грязь поднимут
вверх и вниз, то ловят их полно. Так хапаешь и ты,
когда в отчизне смута»,
он ясно указывает, что угорь берется из ила. Недаром έγχελυς и ιλυς (ил) оканчивается на υς. И Гомер, желая выразить, насколько глубоко огонь проник в реку, особо подчеркивает: «рыбы с угрями пришли в дикий ужас». Антифан, высмеивая египтян в «Ликоне», говорит:
«По слухам, египтяне мудрецы и в том, что почитают равными
богам угрей. Но угорь выше по цене, чем боги. Вышних достигаем
мы простой молитвой; чтоб угрей понюхать, мы должны
двенадцать драхм отдать и больше. Вот священный зверь!».
И Анаксандрид, разглагольствуя о египтянах в «Городах» говорит: <300>
«Я не могу союзником быть вам: законы наши, как и нравы
различны глубоко. Ты чтишь быка, его я приношу как жертву.
Считаешь ты угря великим богом, а для нас он блюдо.
Не ешь свинины ты, я ем за обе щеки. Боготворишь ты пса,
я бью его за то, что утащил он снедь. Мы не уродуем жрецов,
а вашим вроде б отрезают члены. Наблюдать, как кошку обижают,
скорбь для вас, я ж рад убить ее и ободрать ей шкуру.
Полевка–мышь у вас имеет власть, а я ее не замечаю даже».
И Тимокл в «Египтянах»:
«Какая ж польза может быть от ибиса и пса?
Народ египетский презрел богов и кары избежал
за это, так кого казнит «богиня» в виде кошки?»
О том, что угрей ели приготовленными со свеклой, не раз свидетельствуют поэты древней комедии, и Эвбул говорит в «Эхе»:
«Невеста незамужняя придет, невеста с кожей белою
и с телом, словно у угря, который в свекле. О великий
свет — великий для меня, а для тебя лучистый!»
И в «Ионе»:
«Потом вошли, плывя, обильные куски тунцов
печеных, и угри с телами змей, богини беотийские,
в наряд из свеклы облаченные»
И в «Медее»:
«В наряд из свеклы облаченная, из Копаиды дева–беотиянка, — стыжусь ведь я богине дать простое имечко».
О том, что знамениты были и стримонские угри, объявляет Антифан в «Фамире»:
«Река одна, в сказаниях фракийская, тебе
в подарок даст свое название — Стримон–река
с угрями–великанами».
Также и в окрестностях реки Эвлея (упомянутого Антимахом в «Скрижалях»: «Придя к истокам водовертного Эвлея») водятся превосходные угри, как говорит Деметрий Скепсийский в шестнадцатой книге «Троянского боевого устройства»,
ЭЛЛОПС. Кое–что об этой рыбе уже было сказано раньше. Архестрат же говорит о ней:
«Эллопса–рыбу старайся поесть в Сиракузах славнейших,
где он превосходен. Рыбина та происходит оттуда, и там
ее место родное. Среди ж островов, иль у Крита, иль возле
азийского брега она и худа, и груба, и волною побита».
ЭРИФРИН. И Аристотель в трактате «О животных» и Спевсипп говорят, что фагр, эрифрин и гепат почти идентичны. То же самое утверждает и Дорион в сочинении «О рыбах». Киренцы же называют барабульку хюком, как говорит Клитарх в «Словаре».
ЭНКРАСИХОЛЫ упоминаются как крошечные рыбки Аристотелем в трактате «О животных». Дорион в сочинении «О рыбах» упоминает энкрасихолов среди рыб, которых варят. Он говорит: «Рыбами, которых следует варить, числятся энкрасихолы, иопы, атерины, бычки, триглиды, сепидии, кальмарики и крабики». <301>
ВАРЕНАЯ РЫБЕШКА. Имеется в виду очень мелкая рыба. Аристофан в «Анагире»: «Нету и миски с вареной рыбешкой». Архипп в «Рыбах»: «Афюя, встретив рыбешку, ее целиком заглотнула». Эвполид в «Козах»: «О опекаемые рыбками Хариты!» Эвбул в «Аресте имущества» или «Лебеде»: «Радость была бы ему, если б раз хоть за дюжину дней поглядел он в тарелку с рыбешкою в свекле». Алексид в «Больном катарактой»: «Бывала рыбешка у нас, что не снилась Дедалу». Ибо всякое прекрасное называют работой Дедала. И еще Алексид: «Трихид отведай, коракина съешь, не говорю про мелочь». Как правило, о вареной рыбешке говорят во множественном числе. Аристофан в «Драмах» или «Ниобе»: «Клянуся Зевсом, не хочу рыбешек». Менандр в «Девушке из Перинфа»: «Неся рыбешек, раб вошел». Но у Никострата в «Гесиоде» стоит единственное число: «Бембрада, афюя и мелочь». Также Посидипп во «Взаперти»: «купи рыбешку». В моем родном Навкратисе «мелочью» называют рыбок, которые остаются в каналах, когда прекращается разлив Нила.
ГЕПАТ (или лебий). Диокл говорит, что это скальная рыба. Спевсипп утверждает, что гепат почти идентичен с фагром. Согласно Аристотелю гепат одиночка, плотояден и имеет неровные зубы. Он черного цвета и у него чрезмерно большие глаза и трехстороннее белое сердце. Архестрат же, распорядитель пиров, говорит: «Лебия, то есть гепата, бери, Мосх, на Делос иль в Тенос придя, острова, окруженные морем».
ПРЯЛКА или ВЕРЕТЕНО. Мнесимах в «Содержателе лошадей»: «Скомбр и тунец, бычок и прялка». Они китовые и хорошо поддаются засолке. Менандр говорит в «Льстеце»: «Бычок, веретено и хвост морской собаки». Мнасей из Патр пишет: «От Рыбы и ее брата Покоя родились Тишина (морская гладь), Мурена и Прялки».
ТУНЕЦ. О нем Аристотель говорит, что когда он заплывает в Понт, то следует у самого берега; он видит правым глазом, но почти не видит левым. Под плавниками он носит так называемого овода. Он любит теплые места и поэтому держится поближе к прибрежным пескам. Он становится съедобным после того как его избавят от овода. Он спаривается после зимней спячки, согласно Феофрасту, и пока зародыш детеныша невелик, рыбу эту трудно поймать, когда же плод увеличивается, ее можно заловить благодаря оводу. Тунец впадает в зимнюю спячку, несмотря на то, что он полнокровный. Архестрат же говорит: <302>
«Возле ж священного, ширного Сама увидишь тунца ты огромных
размеров, и ловят его рыбаки не без рвенья. Самосцы зовут его
«оркин», китом же другие. Куски его лучшие должен купить ты средь
лета скорей, не торгуясь. Хорош он в Каристе и там, где Византий.
Однако, в Сицилии, острове славном, у Кефалиды и Тиндариды
тунцы превосходней гораздо, а если придешь ты в Гиппоний, священной
Италии место, где Персефона с прекрасным венком обитает, поймешь
ты, что здешних тунцов остальные все хуже. Те, что теряют дорогу
у нас, приплывают оттуда, минуя пространства большие глубокого моря,
так что их часто мы ловим не в пору».
Тунец производит свое название (θυννος) от слова θύειν, «метаться». Ибо он склонен к бешенству из–за того, что в определенное время у него над головой появляется овод, который по словам Аристотеля не дает ему покоя. Аристотель говорит: «Тунцы и меч–рыбы возбуждаются от овода во время восхода Пса. У них появляется тогда около плавников какая–то тварь вроде червячка, так называемый овод, похожий на скорпиона и величиной с паука. Он заставляет их выпрыгивать из воды не хуже дельфинов, и они часто бросаются на суда. И Феодорид говорит: «Тунцы устремляются в бешеный бег сквозь Гадиры». Мегалополец Полибий, когда рассказывает в тридцать четвертой книге «Историй» о Лузитании в Иберии, говорит, что там глубоко в море растут желудевые деревья, плодами которых питаются и утучняются жиром тунцы. Поэтому никто не ошибется, назвав тунцов морскими свиньями, ибо тунцы, как и свиньи, кормятся желудями. Хвалят подбрюшину этой рыбы, как и Эвбул говорит в «Ионе»: «Потом роскошная подбрюшина печеного тунца пришла, вплывя'. Аристофан в «Лемниянках»: «Где угорь беотийский, где же главк и где тунца подбрюшье?». Страттид в «Аталанте»: «Тунца подбрюшье и свиная ляжка стоимостью в драхму». И в «Македонцах»: «И сладкие подбрюшины тунцов». Эриф в «Мелибее»:
«Не по карману бедняку деликатес -
тунца подбрюшье, голова лабракса,
сепия и угорь — их, считаю я, отведали б
и сами боги».
Когда же Феопомп говорит в «Каллесхре»: «И рыб подбрюшья? О Деметра!», то следует отметить, что слово «подбрюшина» употребляется касательно рыб и редко в отношении свиней и других животных. Неясно, для каких тварей использовал это слово Антифан, когда сказал в «Понтийце»:
«Пошел и купил он с роскошеством тем же подбрюшин
для этих злодеек (чтоб их погубил Посейдон!), да и с
тем же величьем души он сварил бы им ребра».
Алексид же в «Одиссее за ткацким станком» хвалит даже голову тунца: <303>
«Готов и рыбаков я бросить в бездну: ловят для меня они лишь то,
что для раба сойдет: сепидий и трихид, короче, мелюзгу.
Б. Он, если прежде обладал тунцовой головою, воображал,
что угорь у него или куски тунца».
Хвалили и то, что называли «ключами» тунца, как видно у Аристофона в «Пирифое»:
«Взгляни, приготовили блюдо вконец: два печеных «ключа».
Б. Кои дверь запирают, ключи те? А. Тунца! Б. Необычная пища.
А. И третий еще, ключ лаконский».
Антигон Каристский, как мы уже заметили раньше, говорит в сочинении «О способе выражаться», что тунец посвящен Посейдону. Гераклеон Эфесский говорит, что у аттических писателей тунец именуется «оркином». Но Сострат во второй книге сочинения «О животных» пишет, что молодой тунец называется thynnis, когда он подрастет - thynnus, выросший называется orcynus, а достигший огромных размеров - cetus. Упоминает о тунце и Эсхил: «И молотом били, и глыбы ковали: терпел как тунец он без звука, без стона». И в другом месте: «Косяся левым оком на него, тунцу подобно». Ибо тунец не видит левым глазом, как говорит Аристотель. Менандр в «Рыбаках»: «И грязное море, что кормит большого тунца». Выражение «охотник за тунцами» встречается у Софрона … которых кое–кто называет thynni, тогда как афиняне зовут их thynnides.
ТИННИДА, тунец–самка согласно Аристотелю отличается от самца тем, что имеет брюшной плавник, который называется ather. В «Частях животных» он говорит, что тиннида рожает летом, около месяца гекатомбеона, нечто похожее на мешок, содержащий большое количество мелких икринок. Спевсипп также различает тинниду от тунца во второй книге «Сходств», как и Эпихарм в «Музах». А Кратин говорит в «Богатствах»: «Я черная твоя тиннида и тунец, и орф, и главк, и угорь, и пес–рыба». Аристотель в сочинении «О рыбах» говорит, что тинниды плавают стаями с места на место. Дотошный же Архестрат говорит:
«Тинниды ты хвост заимей — преогромной тинниды,
чья матерь — Византий. Нарежь и пожарь его правильно,
маслом полив и посыпав немножечко солью.
И ешь с пылу–жару куски, окуная их в соус, приятны ж они для еды
даже в виде сухом, на бессмертных богов и по форме и
ростом похожи. Однако, добавивши уксус, ее ты погубишь».
И Антифан в «Педерасте»:
«И средний кусок византийской
тинниды отличной в завалах
разорванной свеклы укрылся».
Хвалит Антифан и хвост тинниды в «Парикмахере»: <304>
«Субчик был этот в деревне воспитан, морского не ест ничего,
не считая того лишь, что к берегу жмется — угря ли, возможно,
иль ската, иль нижние части тинниды. Б. Что–что? А. Я о нижних
частях говорю. Б. (к В.) И вот это ты съел бы? В. Считаю, что
прочие рыбы все–все людоеды. Б. Но стал бы ты есть, как бы
это сказать … В. Так скажи. Б. Что Беотия носит еще. В. Копаидских
угрей? Ужас как их хочу. Там у озера пашня моя, но угрей больше
нет: все оттуда свалили».
Часть этих ямбов можно найти также в «Портнихе» и в «Земледельце» или «Буталионе». Гиппонакс же, как цитирует его в своих книгах о ямбических поэтах Лисаний, говорит:
«Один среди них, поглощая все дни безмятежно в громадных размерах
тинниды и прочие яства, как евнух лампсакский, свое состоянье проел,
и теперь должен рыть он ….. горной скалы за несчастную порцию фиг
и ячменный калач, рацион для рабов».
Тинниды упоминаются также Страттидом в «Каллипиде».
ГИППУРЫ. Аристотель во второй книге «Частей животных» говорит, что гиппуры мечут очень мелкую икру, но их детеныши, как и мальки мурен, достигают со временем крупнейших размеров. Дорион в сочинении «О рыбах» говорит, что гиппур называют корифеной. Гикесий использует форму ιππουρεις для множественного числа. Они упоминаются и Эпихармом в «Замужестве Гебы»: «И с острыми рылами иглы морские помимо дорад и гиппуров». Нумений в «Галиевтике» описывает природу этой рыбы и говорит, что она то и дело выпрыгивает из воды, откуда ее прозвали акробатом. Он пишет: «Иль синодонт пребольшой, иль гиппур — акробат настоящий». Архестрат говорит: «Гиппур каристийский из всех наилучший, да и вообще многорыбное место — Карист». Эпенет в «Искусстве кулинарии» также говорит, что ее называют «корифеной».
ГИППЫ. Их, возможно, называет гиппидиями Эпихарм, когда говорит: «И воронята с мерцающим блеском ….. гиппидии жирные, ястребы–рыбы, куриды — фикид едоки». Нумений в «Галиевтике»:
«Иль скара, или бычка, что не знает стыда, или ханн,
иль угрей, или рыбу ночную пютин, иль моллюсков,
иль гиппов, или тунца молодого и синего цветом».
Антимах Колофонский также упоминает гиппа в «Фиваиде», говоря: «Иль хюк он, иль гипп, или тот, назовут кого кихлом».
ИУЛИДЫ. О них Дорион говорит в сочинении «О рыбах»: «Вари иулидов в морской воде, но жарь на сковородке». Нумений же:
«Взглянуть тебе должно на средство,
пред коим отступят (не стану скрывать)
иулид наихищный и яда стрелок сколопендра».
<305> Нумений же называет иулами земляных червей:
«Известна тебе, я скажу, и наживка, ее ты найдешь на вершинах холмов
у прибрежья. Иулов им имя дает кое–кто, и они червяки земляные и
черного цвета, едят они почву. Когда же волною умоются горы песка
на приморье, то можно копать и в сосуд помещать многоножек».
КИХЛЫ и КОТТИФЫ (морские дрозды). Аттические писатели оканчивают слово κίχλη на η согласно правилу. Ибо существительные, оканчивающиеся на λα, имеют вторую λ перед первой: Σκύλλα (Скилла), σκίλλα (морской лук), κόλλα (клей), βδέλλα (пиявка), άμιλλα (соревнование), άμαλλα (сноп). Но это правило не распространяется на слова, оканчивающиеся на λη: ομίχλη (туман), φύτλη (племя), γενέθλη (род), αϊγλη (блеск), τρώγλη (дыра). И на τρίγλη тоже. Кратин: «Если бы триглу он съел, то прослыл бы сластеной». Диокл в первой книге «Гигиены» говорит: «Так называемые скальные рыбы с мягкой плотью: коссифы, кихлы, окуни, бычки, фикиды и алфесты». Нумений в «Галиевтике»:
«Иль главков, иль орфов прибрежных,
иль коттифа с темною кожей иль кихлов
с морскою окраской».
Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «Бамбрадоны и кихлы, и зайцы морские, и крепкие рыбы–драконы». Аристотель в сочинении «О животных»: «и с черными пятнами, как коттиф, и с пестрыми крапинами, как кихла». Панкрат из Аркадии говорит в «Морских делах», что кихла называют многими именами:
«К ним мы добавим еще виноцветного кихла:
его рыболовы давно кличут савром и пестрой
красой, иль орфиском, иль толстоголовым».
Никандр же в четвертой книге «Превращений»: «Иль скара иль кихла, у коего много названий».
КАПР и КРЕМИДА. Аристотель в сочинении «О животных» говорит: «Прочие же — беззубые и гладкие, например, рыба–игла. И одни носят камень в голове, например, кремида, другие тяжелы и грубокожи, как капр. Некоторые имеют две полоски, как сесерин, у некоторых много полосок и красных линий, как у сальпы». Капр упоминается Дорионом и Эпенетом. Архестрат же говорит:
«А если пришел ты в богатый Амбракии край и увидел там рыбину
капра в продаже, то должен купить ее ты, не зевая, хотя б будь
ценой она как золотая, иначе тебя ждет ужасная кара от гнева
бессмертных. Ведь рыбина эта цветок есть нектара. Вкушать ее
плоть или даже глядеть на нее не положено смертным, лишь тех
исключая, кто носит корзину–плетенку в руках и искусен в умении
гальки с азартом бросать и закинуть из козьих суставов наживку».
КИТАР. Аристотель в сочинении «О животных», или в трактате «О рыбах» говорит, что китар имеет неровные зубы, что он одиночка, питается фикидами, обладает обособленным языком, а сердце у него белое и плоское». Ферекрат в «Рабе–учителе»: <306>
«Приснилось мне, что я китаром стал и принесли меня на рынок продавать.
Б. Китаром быть неплохо, ведь в почете он у Феба.
А. Милая, меня тревожит слух, что есть в китаре зло».
Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «Воловьи языки, китар и гиениды». Китар считался посвященным Аполлону согласно свидетельству Аполлодора. Каллий или Диокл в «Циклопе»: «Здесь жареный китар, батида, голова тунца». Архестрат же в «Искусстве приятной жизни»:
«На счет же китара замечу, что если он белый, большой и тяжелый,
вари его в чистой соленой воде, завернув прежде в листья. А если
он красный на вид и не очень великий размером, пожарь его лучше,
но только сперва нанеси ему раны ножом, что недавно отточен.
Потом обложи его сыром и маслом полей с изобильем. Приятен
глазам он растратчиков денег, еще весьма сытен»
КОРДИЛ. Аристотель называет его земноводным и говорит, что иссушенный солнцем он умирает. Нумений в «Галиевтике» называет его κουρύλος: «Впридачу к оружью всему твоему пригодятся тебе как наживка курил, иль пирена, иль житель морской многоножка». Нумений также упоминает кордилиду (κορδυλίς): «иль мидий, иль гиппов, или кордилиду всю синюю цветом».
КАММОРЫ. Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «И были впридачу к ним афюи, боки, смариды, камморы». Софрон также упоминает их в «Женских мимах». Они относятся к каридам и называются каридами и у римлян.
KAPXAPИЯ (ааула). Нумений Гераклейский в «Галиевтике»: «когда и акулу, когда псамафиду–обжору». Софрон в «Охотнике на тунца»: «Брюхо у вас на акулий похоже желудок, когда вы являетесь с просьбой». Никандр Колофонский говорит в «Словаре», что кархарию называют еще ламией и скиллой.
КЕСТРЕЙ. Гикесий говорит: «Существует много видов так называемых левкисков (белых кестреев). Из них одни называются кефалями, другие кестреями, третьи хеллонами, есть, наконец, и миксины. Лучшие по вкусу и аромату — кефали. Вслед за ими идут кестреи, тогда как миксины хуже, а дурнее всех хеллоны (хотя их называют вакхами за весьма хороший запах); они не питательны и легко удаляются из организма». Дорион в сочинении «О рыбах» говоря о морских кестреях, не хвалит речного, а морскими видами он считает кефаль и нестиду. Выпуклость с шипами на голове у кестрея он называет sphondylos и он утверждает, что кефалин, именуемый еще и блепсием, отличается от кефали. Аристотель в пятой книге «Частей животных» говорит, что «среди кестреев хеллоны начинают нереститься в месяце посидеоне [в декабре], так же как сарг, так называемый микс и кефаль. Нерест продолжается в течение тридцати дней. Однако, некоторые кестреи, не размножаются от спаривания, а рождаются из ила и песка». <307> В другом месте Аристотель говорит: «Кестреи, будучи рыбами с неровными зубами, не поедают друг друга, так как они вообще не плотоядны. Видами кестрея являются кефаль, хеллон, ферей. Хеллон кормится близко к берегу, ферей же нет. Ферей питается своей собственной слизью, хеллон употребляет в пищу песок и ил. Говорят также, что ни одна тварь не трогает потомство кестреев, потому что те в свою очередь, не поедают других рыб». Эвтидем Афинский в книге «О солонине» говорит, что видами кестреев являются кефаль, сфеней и дактиль. Кефали, по его словам, называются так по причине их более тяжелой головы, а сфенеи — потому что они тощие и четырехугольные. Что касается дактилей, то они имеют в ширину меньше двух пальцев. Чудесны кестреи, которых ловят в окрестностях Абдеры, как говорит Архестрат; вслед за ними идут синопские. Кое–кто называет кестреев пловцами, как утверждает Полемон в сочинении «О реках Сицилии». И Эпихарм дает им это название в «Музах»: «эолии, пловцы, собачьи языки и скиафиды были тоже там». Аристотель в сочинении «О повадках и жизни животных» говорит, что кестреи продолжают жить, даже если лишатся хвоста. Кестрей поедается лабраксом, морской угорь — муреной. Хорошо известная поговорка «кестрей голодает» подразумевает честный людей, так как кестрей не плотояден. Анаксилай пишет в «Отшельнике», говоря о софисте Матоне, которого он порицает за обжорство: «Матон схватил кестрея голову и съел, ко мне ж идет погибель». Прелестный Архестрат говорит: «Кестрея купи в опоясанной морем Эгине и будешь общаться в компании милых людей без сомненья». Диокл в «Море»: «От счастья он скачет кестрею подобно». Что постник вид кестрея, видно у Архиппа в «Брачующемся Геракле»: «кефаль и постников–кестреев». Антифан в «Лампоне»: «Кестреи–постники бывают у тебя, не воины–солдаты». Алексид во «Фригийце»: «А я подобно постнику–кестрею бегом спешу домой». Амейпсий в «Играющих в коттаб»:
«Пойду на рынок я и там попробую заняться делом.
Б. Хоть тогда не будешь виться ты вокруг меня,
а то ты как голодный постник.
Эвфрон в «Гадком утенке»: «Мидас же кестрей, ходит постником он». Филемон в «Умирающих вместе»: «Жареный постник–кестрей небольшой мною куплен». Аристофан в «Геритадах»: «Неужто кестреев–людей поселенье внутри? Ведь известно, что постники вы». Анаксандрид в «Одиссее»: «Кто ходит всегда без обеда, зовется тот постник–кестрин». Эвбул в «Навсикае»: «Четвертый день не просыхает он, живя голодной жизнью жалкого кестрея».
Когда замечания об этом прекрасном блюде истощились, один из киников, пришедший вечером, сказал: «Видано ли, мужи друзья, чтобы мы, празднуя средний день Фесмофорий, постились, как кестреи! Ибо как Дифил говорит в «Лемниянках»: «Они пировали, я же, бедняк, как кестрей был, который постится». <308> Тут вмешался Миртил: «Так стойте ж в порядке», как сказал Феопомп в «Наслаждающихся роскошью», «кестреи голодные, с зеленью поданы вы, словно гуси». Ибо вы не прежде приметесь за еду, пока кто–нибудь из вас или ваш соученик Ульпиан не объяснит, почему кестрей единственная рыба, которая называется постником». И Ульпиан ответил: «Потому что он не ест живую наживку и не ловится ни на мясную, ни на любую другую одушевленную приманку, как пишет Аристотель. Он говорит, что даже пустым кестрей является дурной пищей и что в припадке страха он прячет голову, думая, что скрывает все свое тело. И Платон говорит в «Празднествах»: «Когда выходил я, рыбак повстречался мне с грузом кестреев — не ест эта рыба совсем и на вкус она дрянь, я считаю». Ты же скажи мне, хитрец фессалийский Миртил, почему поэты называют рыб словом έλλοπες. И Миртил ответил: «Потому что они безголосы; по строгой аналогии, конечно, должно писать ιλλοπες, так как они не в состоянии произносить звуки, ибо ίλλεσθαι означает «быть удерживаемым», а όψ — голос. Но тебе это, разумеется, невдомек, поскольку ты сам έλλοψ, немой». «Я [Ульпиан] отвечу (поскольку киник сморозил чепуху) словами мудрого Эпихарма: «Что сказано двоими предо мной, на то один отвечу», и я утверждаю, что они называются έλλοπες потому, что покрыты чешуей (λεπίς). Я также объясню, пусть меня и не спросят, почему пифагорейцы, которые в меру едят других животных и кое–кого из них даже приносят в жертву, совсем не прикасаются лишь к рыбам? Не из–за своей ли молчаливости? Действительно, они считают молчание божественным. Теперь же, если вы, молосские собаки, все вместе замолчите, хотя вы не пифагорейцы, мы перейдем к обсуждению других рыб».
ВОРОНЕНОК. Морские воронята, говорит Гикесий, малопитательны, легко удаляются из организма и в меру обладают хорошим запахом. Аристотель в пятой книге «Частей животных» говорит, что по воле природы почти все рыбы быстро вырастают, но вороненок особенно. Он производит потомство у берега, среди морских водорослей и кустарников. Спевсипп во второй книге «Сходств» говорит, что чернохвостка и вороненок похожи. Нумений в «Галиевтике» говорит: «И вороненок пестристый легко бы тобою был пойман». Возможно, и эолии, упомянутые в Эпихармовых «Музах», являются воронятами. Он говорит: «эолии, пловцы и языки собачьи». А в «Замужестве Гебы» он упоминает эолий отдельно от воронят: «Алфесты и мидий отряд, воронята с мерцающим блеском, пловцы и эолии также, еще киноглоссы». Эвтидем же в сочинении «О солонине» говорит, что вороненка многие называют сапердой. Сходно утверждают Гераклеон Эфесский и Филотим, последний в «Искусстве кулинарии», но что саперда, как и вороненок, называется также πλατιστακος, удостоверено Парменоном Родосским в первой книге «Обучения поварскому мастерству». Аристофан сказал о «воронятах с плавниками черными» в «Телмесцах». Уменьшительная форма встречается у Ферекрата в «Забывчивом»: «Общаясь с окружением своим, где вороненочки вращались и майнидочки». <309> Амфид в «Плаче»: «Кто ест морского вороненка, главка отвергая, болен головою». Однако, сведущие люди знают, что нильские воронята гладкие, мясистые и приятны на вкус. Они носят название κορακινοι от непрерывного движения глазами (κόρας κινειν). Но александрийцы дают им название πλατακας за их необычные очертания.
КАРП. По сообщению Аристотеля, он тоже плотоядный и стайный. Его язык прикреплен не к нижней, а к верхней части пасти. Дорион, который упоминает его среди речных и озерных рыб, пишет: «Чешуйчатый, которого кое–кто зовет карпом».
БЫЧКИ. Они очень сочные, говорит Гикесий, превосходны на вкус, легко удаляются из организма, малопитательны и переполнены влагой. Белые виды вкуснее черных. Плоть желтых бычков более рыхлая и кожистая; при переваривании они производят в меньшем количестве и более тонкий сок, но они питательнее из–за своей величины. Диокл говорит, что те из них, которые живут в скальных водах, обладают мягкой плотью. Нумений в «Галиевтике» называет их кофами: «Иль скара, иль жирного кофа, что очень бесстыден». И Софрон в «Поселянине» говорит о «кофомойщике» и может быть от этого слова он назвал сына охотника за тунцами Кофонием. Кроме того, именно сицилийцы называют бычка кофом, согласно Никандру Колофонскому в «Словаре» и Аполлодору в сочинении «О Софроне». Но Эпихарм в «Замужестве Гебы» дает ему обычное название бычков: «Тригоны с хвостами–шипами и жирные слишком бычки». Антифан, хваля бычков в «Тимоне» поясняет, откуда берутся лучшие из них:
«Я только что пришел, покупки сделав щедрые на свадьбу.
И ладан на обол я разделю богиням и богам, героям будут
пироги из меда. Для нас же, смертных, я купил бычков.
Когда ж я попросил, чтоб плут–рыботорговец добавил
кое–что за так, тот отвечал: «Добавлю дем: вот эти — из
Фалера!» Другие были вроде из Отрины».
Менандр в «Эфесце»: «Один торговец рыбой только что в четыре драхмы за бычков назначил цену ….. много». Речных бычков упоминает Дорион в сочинении «О рыбах».
КОККЮКСЫ (морские кукушки). Эпихарм: «И белые коккюксы, всех из которых мы сбоку разрежем, изжарим, приправим потом и съедим небольшими кусками». Дорион также говорит, что их следует разрезать сбоку и жарить и приправлять травами, сыром, сильфием, солью и оливковым маслом; еще их надо поворачивать и поливать маслом, посыпая небольшим количеством соли, а под конец окропить уксусом, потом, перевернув, надо полить их маслом и немного подсолить, а сняв с огня, обрызгать уксусом. Нумений называет коккюкса красным по его виду: «Когда красный коккюкс, когда пемфериду в числе небольшом, когда же и савра». <310>
СОБАЧЬЯ АКУЛА. О них говорит Архестрат, этот Гесиод или Феогнид всех лакомок (Феогнид также не чурался сладкой жизни, как он сам свидетельствует в следующих стихах:
«Гелий в эфире когда лошадей с нераздельным копытом
вперед направляя, нам о средине текущего дня возвещает,
можем тогда отдохнуть мы от пира, на коем мы, нашим
желудкам во всем потакая, так их и этак добром набиваем.
И пусть тогда дева–лаконка, прекрасная видом, для рук
умывальник нам вынесет быстро, держа и венки в своих нежных ладонях».
И этот мудрец даже не скрывает своей страсти к мальчикам, ибо говорит:
«Если бы ты, Академ, предложил состязаться нам в пении
гимна о страсти желанной и мальчика юности первого цвета
на кон бы поставил в награду тому, кто одержит победу как
больший искусник из нас, из поэтов, тогда бы ты понял,
насколько порода мулов посильнее ослиной».
Ну так Архестрат в своих прекрасных «Советах» увещает так:
«В граде торонцев накупишь собачьей акулы подбрюший,
частей углубленных и полых. Потом их посыпай ты солью
чуть–чуть вместе с тмином, да жарить начни. Ничего больше
ты не клади, милый друг как добавку, разве что если блестящего
масла. Когда же окончил ты жарить подбрюшья, добавь
тогда соус и кои ему подобают приправы. Но что б ни варил
ты в боках пустотелой кастрюли, не надо мешать ни воды
из святого истока, ни уксуса также, а только полей ее маслом
и тмином посыпай сухим и пахучими листьями сразу и вместе.
Готовь на угольях горячих, огню позволяя лизать эту пищу и
двигай сосуд осторожно весьма, а не то подпалишь себе кожу.
Из смертных немногие знают об этом божественном ястве и
согласятся вкусить; остальные — с душой глупой птицы, трясутся
от мысли они, что создание это–де ест человека. Но каждая
рыба не прочь закусить человеческой плотью, когда она ей попадется»
Часть этой рыбы, самую сладкую и роскошную, римляне называют tursio.
ЛАБРАКС (Морской волк). Рыба эта, как пишет Аристотель, одиночная и плотоядная. У нее костистый и тесно приросший язык и треугольное сердце. В пятой книге «Частей животных» он говорит, что кестреи и златобровки производят потомство главным образом там, где текут реки. Они делают это зимой и дважды. Гикесий говорит, что лабраксы хорошо пахнут, но не очень питательны и похуже удаляются из организма, однако, считаются первыми по вкусу. Название этой рыбы (λαβραξ) производят от ее прожорливости (λαβρότητα). Известно также, что она превосходит всех других рыб сообразительностью в умении спасаться. <311> Поэтому комедиограф Аристофан говорит: «Лабракс, умнейшая из рыб». Алкей же, мелический поэт, говорит, что он плавает на поверхности воды. А мудрый Архестрат:
«Если явился в Милет, то возьми из Гесона кестрея
из рода кефалей и также лабракса, богов порожденье.
Они наилучшие там по природе. И много других пожирнее
найдешь в Калидоне ты славном, в богатом Амбракии
крае и в озере Больбе. Однако, они не имеют пахучего
жира во брюхе и пряны не слишком. Милетские, друг,
удивительных качеств лабраксы. Убрав чешую и
пожаривши целыми нежно, подай их без соли на стол.
И пускай сиракузец иль грек италийский не смеет к тебе
подойти, как печешь ты то блюдо. Неведомы способы им
обхождения с доброю рыбой, они ее портят, крышуя
сырами и льют еще сильфий соленый и уксус. И равных
не сыщещь им в том, чтоб треклятых тех скальных рыбешек
легко приготовить к обеду в громадном числе и с обилием
соков подать самых жирных».
Аристофан во «Всадниках» также считает милетских лабраксов превосходными, говоря: «В неистовство ты не придешь, как милетских лабраксов наешься». И в «Лемниянках»: «ни головы лабракса не купить, и ни лангуста», потому что по–видимому мозг у лабракса превосходен, как и у главка». И Эвбул говорит в «Кормилицах»:
«Без роскоши, зато опрятно, любое благочестию сойдет:
сепидии, кальмары, щупальца полипа, постник, брюхо,
молозиво, потроха, лабракса голова величины немалой».
Гесон же, упомянутый Архестратом, являет собой Гесонское озеро, которое соединяется с морем в районе между Приеной и Милетом, как пишет Неанф Кизикский в шестой книге «Элленики». Но Эфор в пятой книге говорит, что Гесон — река, текущая в болото по соседству с Приеной. Архипп упоминает лабраксов в «Рыбах», говоря:
«Торговец Гермей египтянин — мошенник из самых бесчестных,
сдирает он кожу с налима и с рыбы–пилы, да и так продает,
и еще потрошит он лабраксов, как все утверждают».
ЛАТ. Это рыба, по словам Архестрата, лучшая в Италии; он говорит: «Сциллы пролив, что в Италии, крае лесистом, лата, славнейшую рыбу, чудесную пищу питает». Латы, которые плавают в Ниле, весят более двухсот литр. Рыба эта, очень белая и сладкая, приготовляется любым способом и похожа на сомов, водящихся в Истре. Нил производит также множество других рыб, и все они отменного качества, особенно коракины; там немало их видов. <312> Родятся в Ниле и так называемые меоты, упоминаемые Архиппом в «Рыбах»: «меоты, сомы и саперды». Много меотов перемещается вокруг Понта, производя свое название от Меотийского озера. Нильские рыбы, если я еще сумею припомнить их после многолетнего отсутствия в Египте, следующие: гнюс (приятнейший из всех), хойр, сим, фагр, оксиринх, аллаб, сом, синодонтида, элеотрида, угорь, тритта, абрамида, слепыш, лепидот, кругляш, кестрей. И это далеко не все.
БАТ ГЛАДКИЙ. Называется также риной. Обладает белой плотью, согласно Эпенету в «Искусстве кулинарии», мясо его белое. Платон в «Софистах»: «Хотя бы и акула, хотя бы гладкий бат, хотя бы угорь даже».
МУРЕНЫ. Феофраст в сочинении «О сухопутных животных» говорит, что угорь и мурена могут долгое время находиться вне воды, потому что их маленькие жабри вбирают лишь немного влаги. Гикесий пишет, что мурены питательны наравне с угрями, не исключая и морских. Аристотель во второй книге «Частей животных» говорит, что мурена быстро вырастает с крошечных размеров, что у нее неровные зубы и что она производит мелкую икру в любое время года. Эпихарм в «Музах» пишет ее название как μύραινα вместо σμύραινα: «Все было у него: и угри, и мурены». Мύραινα и у Софрона. Но у Платона (или Кантара) в «Симмахии» σμύραινα: «Еще батида и мурена здесь». Дорион в сочинении «О рыбах» говорит, что у речной мурены только один спинной плавник, как и у ониска, называемого галларией. Андрей в сочинении «О ядовитых животных» пишет, что только мурены способны убивать смертельным укусом, происходящим от гадюк, и что они менее округлые и пестрые. Никандр в «Териаке»:
«Ужас внушает мурена, нередко кусает
она рыболовов, вдруг вынырнув снизу,
и их посылает в отвесный полет прямо в
море с судов, коль, конечно, взаправду
мурена морскую пастьбу оставляет и
сходится с змеями, страшными ядом, на суше».
Однако, Андрей в сочинении «О суевериях» говорит как о выдумке о том, что мурены заплывают в неглубокие места и спариваются там с ядовитыми змеями;
дело в том, что последние не кормятся на мелководьях, предпочитая песчаные пустыни. Тем не менее Сострат в сочинении «О животных» (оно состоит из двух книг) соглашается относительно спариваний между муренами и змеями.
СМЮР, как объявляет Аристотель в пятой книге «Частей животных» отличается от мурены. Ибо мурена пестрая и слабее, смюр же гладкокожий и сильный, соснового цвета, и зубы у него и снаружи, и изнутри. Дорион говорит, что смюр не имеет костей у себя в плоти, но пригоден для употребления в пищу целиком и чрезвычайно нежен. Их два вида: одни черные, другие красноватые; черные гораздо лучше. Архестрат же, философ–сластена, говорит: <313> ….. «Возле Италии в узком проливе мурена живет по прозванью пловец. Коль поймают ее, то купи: преприятная пища».
МАЙНИДЫ. Они, по словам Гикесия, сочнее бычков, но менее вкусны и хуже удаляются из организма. Спевсипп во второй книге «Сходств» говорит, что боки и смариды, упоминаемые Эпихармом в «Море и суше», сходны с майнидой: «Нередко ты видишь и полчища боков и также смарид изобилье». И Эпенет пишет в «Искусстве кулинарии» говорит: «…смариду, которую кое–кто называет собачьими будками». Антифан в «Поселянине» или «Буталионе» называет майнид пищей Гекаты за их малый размер:
«А. Считаю я, что все большие рыбы людоеды, не иначе.
Б. Что говоришь ты, друг, о людоедах? разъясни.
В. Он говорит о тех, которых человек бы съел, Гекаты пищу,
мелюзгу: майнид или триглид».
Некие виды зовутся также белыми майнидами, коих некоторые называют боками. Полиох в «Коринфиасте»: «Богами заклинаю я, чтоб ни один пришлец не убедил тебя, что боки — белые майниды».
ЧЕРНОХВОСТКА. О ней Нумений говорит в «Галиевтике»: «иль скорпион, иль окуней наставник чернохвостка». Гикесий говорит, что она идентична с саргом, но уступает ему по сочности и по запаху <и говорит> что она слегка вяжет и сытна. Ее упоминает Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «Саргины там были и чернохвостки». Аристотель в сочинении «Об относящихся к животным» пишет: «Рыбы с пятнистыми хвостовыми плавниками — чернохвостка и сарг — помечены многочисленными темными полосками». С чернохвосткой согласно Спевсиппу во второй книге «Сходств», идентична и некая рыба psyrus, которую Нумений называет psorus: «Псора, иль сальп, иль дракона с прибрежья».
МОРМИР. Весьма питательный, по словам Гикесия. Эпихарм в «Замужестве Гебы» называет их мюрмами, если они не различны по природе. Он пишет: «И ласточки–рыбы, и мюрмы, которые больше размерами колий». Дорион в книге «О рыбах» называет их мормилами. Линкей Самосский в сочинении «Об искусстве покупать еду», обращенном к одному из его друзей, у которого возникали трудности при посещении рынка, говорит: «Небесполезно будет, если ты, стоя у рыбных лотков и глядя на продавцов, которые с каменным видом отказываются снизить цену, всячески обругаешь их товар посредством стихов Архестрата, автора «Искусства сладкой жизни», или другого какого–либо поэта, например, «прибрежный мормир ни на что не годится, худая он рыба». <314> Или: «купи ты амию осеннею порою» - это весной–то! Или: «кестрей чудесен, как зима приходит», хотя на дворе лето. И так далее в том же духе. В результате ты отпугнешь многих покупателей и присутствующих и принудишь торговцев согласиться на твои условия».
СКАТ-ГНЮС (ναρκη). Платон или Канфар в «Симмахии»: «Жаркое из ската — приятное блюдо». А философ Платон говорит в «Меноне»: «подобно морскому скату, ибо тварь эта причиняет оцепенение (ναρκάν) любому, кто к ней приблизится». Глагол в форме νάρκεσε употребляется и у Гомера: «рука затекла у запястья». У Менандра форма νάρκα в «Фании»: «вся кожа моя онемела», хотя никто из древних больше так не выражался. Гикесий говорит, что скату недостает питательности и сочности из–за сплошь хрящевого строения его тела, и все же он весьма полезен для желудка. Феофраст в сочинении «О животных, живущих в норах» говорит, что скат заползает под землю, чтобы избежать холода. И в сочинении «О кусающих и ядовитых животных» он объявляет, что скат может нанести удар даже сквозь жерди и трезубцы, парализуя тех, кто держит их в руках. Клеарх из Сол объясняет причину этого в сочинении «О скате», только слишком длинно, так что я ее забыл и поэтому отсылаю тебя к его книге. Гнюс, по словам Аристотеля, относится к хрящевым и живородящим. Он ловит себе в пищу мелких рыбок, парализуя и обездвиживая свою добычу. Но Дифил Лаодикейский в комментарии на Никандрову «Териаку» говорит, что скат может парализовать свою жертву не целиком, но лишь частично и что он убедился в этом на основании многих опытов. Архестрат говорит: «Скат же, потушенный в масле с вином средь пахучей травы и с чутком разотертого сыра». Алексид в «Галатее»: «Скат, целиком испеченный, с начинкой». И в «Деметрии»:
«Ската потом я прибрал, размышляя,
как бы своих нежных пальцев себе не
поранила дева, к шипу прикоснувшись».
РЫБА-МЕЧ. Аристотель говорит, что рыба–меч имеет рыло, нижняя часть которого маленькая, зато верхняя костиста и равна всей величине ее туши; эта часть и называется «мечом». У нее нет зубов. Архестрат говорит:
«Если зашел по дороге в Византий, то рыбы–меча у хвоста
отрезаемый ломоть прибрать не забудь никогда ты.
Прекрасна та рыба еще у Пелорского мыса в проливе».
Ну кто сравнится скрупулезностью и авторитетом в области рыбных блюд с поэтом из Гелы, или скорее из Катагелы. Чтобы удовлетворить свой аппетит, он даже проплыл через [Боспорский] пролив и лично проверил качество и аромат частей каждой рыбы с целью придать больше основательности своему сочинению, должному приносить пользу в жизни людей. <315>
ОРФ. Согласно Памфилу, слово пишется и как ορφός, а не только как ορφώς. Аристотель в пятой книге «Частей животных» говорит, что все рыбы вырастают быстро, но орф становится из маленького большим с особой стремительностью. Он плотоядный, острозубый и одинокий. Примечательно то, что у него отсутствует семенной канал, и он еще долго остается живым после разрезания. Он относится к тем рыбам, которые обитают в норах наибольшую часть зимних дней и предпочитает держаться поближе к берегу, нежели в морской глуби. Живет он не более двух лет. Упоминая его, Нумений говорит: «На эту наживку легко попадется тебе, из норы извлеченный, и скорпион удлиненный, и с иглами острыми орф. На макушке у них …». И еще: «главков иль орфов прибрежных порода, иль коттиф темнейший». Дорион пишет, что некоторые называют подрастающего орфа ορφακινη. У Архиппа ορφώς в «Рыбах»: «Жрец одного из богов к ним пришел и был орф он», как и у Кратина в «Одиссее»: «орфа горячий кусок», и у Платона в «Клеофонте»: «Сюда, карга, он поселил тебя, чтоб пищей стала ты гнилой для орфов, фагров и селахий». Аристофан в «Осах»: «если кто орфов купить пожелает, мембрад же купить не захочет». Именительный падеж единственного числа аттицисты произносят с острым ударением на последнем слоге (ορφώς), как у Архиппа в «Рыбах». У Кратина в «Одиссее» родительный падеж также с острым ударением (όρφώ).
ОРКИН. Дорион в сочинении «О рыбах» говорит, что оркины проникают в наше море из океана через Геракловы Столпы, поэтому большое их число ловится в Иберийском и Тирренском морях; оттуда они расходятся по другим морям. Гикесий утверждает, что оркины, пойманные в Гадирах, жирнее, и следом за ними в этом отношении идут сицилийские. Но оркины, которые находятся далеко от Геракловых Столпов, не имеют жира, потому что они проплывают более широкое пространство. В Гадирах же ключицы оркинов засаливают отдельно, как и у осетров отрезаются и солятся челюсти, пасти и так называемые меландрии. Но Гикесий объявляет также, что подбрюшья у оркинов жирны и гораздо вкуснее других частей тела, но ключицы еще аппетитнее.
ОСЛИК и ОНИСК. Ослик, говорит Аристотель в сочинении «Об относящихся к животным», подобно акулам имеет широко раскрытую пасть и не плавает в стае.
Это единственная рыба, чье сердце содержится в брюхе, в мозгу же она носит камни, похожие на мельничные жернова. Это также единственная рыба, которая живет в норах во время самых жарких дней при наступлении Псов, тогда как все другие рыбы ищут убежища там в разгар зимы. Эпихарм упоминает их в «Замужестве Гебы»: «С широкими пастями ханны и ослики с брюхом огромных размеров». Но ослик, как говорит Дорион в сочинении «О рыбах», отличается от ониска. Он пишет: «Ослик, которого кое–кто называет gadus; gallerias, которого называют еще oniscus и maxeinus. Эвтидем в сочинении «О солонине» говорит: «Кое–кто называет его bacchus, кое–кто gelaries, у некоторых он oniscus». <316> Архестрат говорит:
«Что же до ослика, коего кличут келларией также,
то кормит его Анфедон и растит до немалых размеров,
но мясо его рыхловато, вообще ж неприятно, как кажется
мне. Но другие, однако, его одобряют, и очень, ведь вкусы
людские различны».
ОСЬМИНОГ или ПОЛИП. Родительный падеж этого слова πουλύποδος у аттицистов (и у Гомера: «как осьминога бы если влекли из берлоги»). Оно происходит от πούς (нога). В винительном падеже говорят πουλύπουν как Άλκίνουν и Οίδίπουν. Так и Эсхил производит τρίπουν (котел) от πούς (нога), в «Афаманте». На эолийском наречии винительный падеж πώλυπον, у аттицистов πουλύπουν. У Аристофана в «Дедале» винительный множественного числа πουλύπους: «хоть он имел осьминогов и сепий», винительный единственного числа πουλύπουν: «поставил предо мной он осьминога», и родительный единственного числа πουλύπου: «и осьминога битого дробить, по поговорке». У Алкея в «Соблазненных сестрах» родительный единственного числа πουλύποδος: «быть простаком с умом как у полипа». У Амейпсия в «Пожирателе» родительный множественного числа πουλύποων: «похоже, нам надо большое число осьминогов». У Платона в «Младенце» винительный множественного числа πουλύποδας: «ты прежде всех, как осьминоги». У Алкея именительный единственного числа πουλύπους: «я ем себя подобно осьминогу». Однако другие склоняют πουλύπους как πούς, «нога»: ποδός, ποδί, πόδα. Эвполид в «Демах»: «Муж–гражданин, осьминог он по образу действий».
Диокл в первой книге «Гигиены» говорит: «Моллюски склонны к наслаждению и любовным утехам, особенно осьминоги». Аристотель пишет, что у осьминога восемь ног, из которых две, верхняя и нижняя, наименьшие, тогда как те, что в середине, наибольшие; он обладает также двумя отростками (которыми ловит пищу), парой глаз над двумя передними ногами, ртом и зубами в центре, между ногами. Вскрытие показывает, что у него двусторонний мозг. Еще он имеет темный «сок» - не черный, как у сепии, но красноватый, содержащийся в так называемом «маке». Этот чернильный мешок, похожий на пузырь, расположен над желудком. У него нет чего–либо, напоминающего внутренности. В качестве пищи он употребляет иногда кусочки мяса моллюсков, выбрасывая раковины из берлоги, откуда рыбаки узнают о его присутствии. Совокупляется он, переплетаясь в течение долгого времени (потому что у этой твари нет крови) и откладывает через особую трубку, которая у него в теле, гроздья икры. Говорят, что, когда ему не хватает пищи, он поедает сам себя, как пишет комик Ферекрат в «Поселянах»:
«На кервеле жить, на засохших маслинах, на диких растеньях,
когда же вконец одолеет царь–голод, тогда по ночам им
жевать свои пальцы придется, как делают то осьминоги?»,
и Дифил в «Торговце»:
«Он осьминог, у которого щупальца целые все.
Б. Намекаешь ты, друг, что не съест он себя?»
Но так говорят лжецы. Дело в том, что на осьминога охотятся угри, которые и обдирают ему ноги. Говорят также, что, если бросить соли в его нору, он тут же вылезет. Пишут еще, что, спасаясь в страхе бегством, он меняет цвет и сливается с теми местами, где прячется. <317> Отсюда мегарец Феогнид говорит в своих элегиях: «Лучше подальше держись от колец осьминога, что глазу является словно скала, к коей он прицепился». То же самое пишет Клеарх в сочинении «О поговорках», где он приводит следующие стихи, не называя автора: «С разумом ты осьминога, дитя, Амфилох героичный, к народу стремись прилепиться повсюду, куда б ты ни прибыл». Тот же Клеарх говорит, что «в Трезене в старину не только запрещалось законом ловить так называемого священного осьминога и наутилуса, но и не разрешалось даже прикасаться к ним, как и к морской черепахе. Осьминог легко превращается в жидкость и еще он очень глуп, ибо он сам идет в руки к охотникам и иногда преследуемый не убегает. Самки тают после родов и слабеют, поэтому их легко поймать. Видели даже их выходящими на берег, особенно в скалистых местах, поскольку они избегают мягкой почвы. Им даже нравятся растения, например, маслины, и часто их обнаруживают охватившими щупальцами ствол». (Их также застигали, когда они тесно переплетались с фиговыми деревьями, которые росли у воды, и ели фиги, как утверждает Клеарх в книге «О водных животных»). Свидетельство их любви к маслине следующее: если опустить ветвь этого дерева в воду, когда там осьминоги, и подождать немного, то можно легко вытащить сколько угодно осьминогов, вцепившихся в ветвь. Хотя другие части тела осьминога весьма крепки, шея у него слабая».
Говорят, что самец влечет свой половой орган в одном из двух щупальцев, в которых имеются два больших отростка. Это жилистое вещество, приросшее всей своей длиной к щупальцу до его середины. В пятой книге «Частей животных» Аристотель говорит: «Осьминог совокупляется зимой и размножается весной. Он живет в норах около двух месяцев. Тварь эта очень плодовита. Самец отличается от самки более удлиненной головой и наличием в одном щупальце того, что рыбаки называют половым органом. Отложив икру, он высиживает ее и поэтому тогда сильно худеет. Он откладывает икру в норы, или в сосуд, или еще во что–нибудь полое. Через пятьдесят дней осьминожки массами выводятся из икры и расползаются как пауки. Самки осьминога иногда высиживают икру, иногда пребывают у входа в нору, распростерши щупальца». Феофраст в сочинении «О животных, меняющих цвет» говорит, что осьминог сливается с цветом только скалистых мест, поступая так из страха или для самозащиты. В книге же «О сухопутных животных» он говорит, что осьминоги не запасаются морской водой. В другом сочинении, «О различии местностей», Феофраст говорит, что они не водятся в Геллеспонте, ибо вода там холодная и менее соленая, что для осьминога неприемлемо. «А так называемый «наутилус», говорит Аристотель, «в действительности не осьминог, хотя и походит на него щупальцами. Однако, спина у него панцирная. <318> Он поднимается со дна, имея на себе раковину, чтобы не запасаться водой. Перевернувшись, он плывет, подняв вверх два из своих щупалец, между которыми имеется вросшая тонкая мембрана, как и у птиц существует кожная перегородка между когтями. Он погружает два других щупальца в воду и гребет ими как веслами. Но при чьем–либо приближении он втягивает ноги, наполняется водой и как можно быстрее уходит на дно». Однако, в сочинении «Об относящихся к животным и рыбам» Аристотель говорит: «Осьминогов два вида: один меняющий цвет, другой — наутилус». На счет этого наутилуса ходит эпиграмма, приписываемая Каллимаху Киренскому:
«Я конх, Зефирита, старинное чудо. Киприда, храни ты меня, наутилуса,
в виде первейшего дара Селены. Ведь плыл по морям я; когда же дул
ветер, то ставил я парус, но если богиня покоя, сверкая, являлась, то
веслами греб я тогда, иль своими ногами, за что получил и прозванье.
Потом я попал на брега Иулиды и стал так забавой прекрасной тебе,
Арсиноя, но лишь на тот миг, как снесла в твоей спальне яйцо гальциона,
и я задохнулся. Так милостью пусть преисполнится Клиния дочерь,
творит она благо, а родина ей — эолийская Смирна».
И Посидипп написал эпиграмму в честь Афродиты, которой поклонялись в Зефирии:
«На суше и в море вы храм почитайте Киприды, жены Филадельфа,
царица она Арсиноя, была госпожой на брегу зефирийском, и там
был воздвигнут ей храм Калликратом навархом. Приятнейший путь
по широкому морю дарует она хоть зимою, если к ней обратиться с молитвой».
Осьминог упоминается также трагиком Ионом в «Финикийце»:
«Еще я терпеть не могу осьминога, чьи щупальца,
крови лишенные, липнут к скале, а он сам изменяет окраску».
Виды осьминога: эледона, полиподина, больбитина и осмил, согласно Аристотелю и Спевсиппу. А в книге «Об относящихся к животным» Аристотель говорит, что моллюсками являются осьминоги, осмила, эледона, сепия и каракатица. Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «Полипы, из сепий отряд, каракатиц стремительных сонм, больбитины вонючие страшно, шумливые крабы морские». Архестрат же говорит: «На Фасе и в Карии лучше всего осьминоги; Коркира питает полипов больших и в количествах многих». Дорийцы произносят πώλυπος с долгой омегой, как и Эпихарм. И у Симонида с долгой омегой, πώλυπον : «Ища осьминога». У аттицистов же πουλύπους (он принадлежит к классу селахий, так называемых хрящевых): «Полипы с акулами». Кальмарообразные же твари называются моллюсками, а селахии относятся к племени рин. <319>
ПАГУРЫ. Их упоминает Тимокл или Ксенарх в «Багрянке»:
«Итак, я рыбак, совершенства достигший
в своем ремесле и раскрывший все хитрости
ловли пагуров, богам ненавистных, и мелких
рыбешек, с проворством поймать не сумею
ту старую тварь, что буглоссом зовется? Забавно!»
ПЕЛАМИДА. Упоминается Фринихом в «Музах». Аристотель в пятой книге «Частей животных» говорит, что пеламиды и тунцы размножаются в Понте и более нигде. И Софокл упоминает их в «Пастухах»:
«В соседстве живет здесь зимой пеламида
окрест Геллеспонта, а летом услада она
боспориту и часто к нему уплывает как гостья».
ОКУНИ. Они упоминаются Диоклом и во второй книге «Сходств» Спевсиппом, утверждающим, что окуни, ханны и фикиды идентичны. А Эпихарм говорит в «Замужестве Гебы»: «Акулы, комариды, пестрый окунь, кестры». Нумений в «Галиевтике»:
«когда же и окунь, когда и фикида,
обвившая скальный утес, когда и алфест,
а когда скорпион с красной кожей».
Аристотель в сочинении «Об относящихся к животным» говорит, что фикида колючеперая рыба с пестрой окраской. Так и окунь относится к тем рыбам, чья кожа испещрена линиями и крестообразными полосками. Есть даже поговорка: «Где чернохвостка, там и окунь».
РАФИДЫ. Они упоминаются Эпихармом в стихе: «Рафиды с острыми носами и гиппуры». Дорион в сочинении «О рыбах»: «морская игла, которую называют также рафидой (беллоной)». Аристотель в пятой книге «Частей животных» называет ее морской иглой. Но сочинении «Об относящихся к животным или рыбам» он называет ее рафидой и говорит, что у нее нет зубов. Спевсипп тоже называет ее морской иглой (беллоной).
РИНА. Дорион в сочинении «О рыбах» говорит, что рины из Смирны особенно хороши и что вообще все селахоидные, водящиеся в Смирнейском заливе, превосходны. Архестрат же говорит:
«Селахий же лучших питает славнейший Милет, только стоит ли
слушать о рине иль бате широком и гладком? Скорее я б
ящерку съел, запеченную в печи, мечту ионийских детишек».
СКАР. О нем Аристотель говорит, что он с неровными зубами, нестайный и плотоядный, что у него маленькая пасть, непрочно приросший язык, трехстороннее сердце, печень белая, с тремя лопастями, желчный пузырь и селезенка черные, из жабер одни двойные, другие обычные. Из всех рыб он один жует жвачку. Ему нравится питаться водорослями, вместе с которыми его можно и поймать. Полного расцвета он достигает летом. Эпихарм в «Замужестве Гебы» пишет: «и спаров, и скаров, фекалий которых не могут отвергнуть и боги». <320> Селевк из Тарса говорит в «Галиевтике», что скар единственная рыба, которая не спит; поэтому его нельзя поймать даже ночью. Возможно, он бодрствует от страха. Архестрат в «Гастрономии»:
«Скара ищи из Эфеса, зимой ешь кестреев, что пойманы
были в богатой песком Тихиессе, милетской деревне,
близ мест обитанья сутулых карийцев».
И в другом месте он говорит:
«Изжарь в Калхедоне прибрежном большущего скара,
обмыв его прежде обильно. В Византии также хорош
он, увидишь, а что до размеров, хребет его равен бывает
щиту. Готовь его ты по моим указаньям. Покрыв его
маслом и сыром нескупо, повесь в раскаленной печи,
чтобы жарить вращая. Посыпь его солью и тмином,
помажь желтым маслом, божественной брызнув струею».
Никандр из Фиатиры говорит, что есть два вида скаров, серый (ονίας) и пестрый (αιολος).
СПАР. Гикесий говорит, что он сочнее майниды и питательнее многих других рыб. Эпихарм в «Замужестве Гебы»:
«Владыка рыбацкий пришел, Посейдон, и привез
в финикийских судах распрекраснейших спаров и
скаров, фекалий которых не могут отвергнуть и боги».
Нумений в «Галиевтике»: «иль спара, иль хюка, плывущего в стае».
СКОРПИОН. Диокл в первой книге «Гигиены», обращенной к Плистарху, говорит, что из глубоководных рыб более жесткой плотью обладают скорпионы, кукушки, камбала, сарги и ставрида, тогда как у тригл мясо помягче. Еще мягче мясо мелководных. А Гикесий говорит: «Из скорпионов один вид обитает в пучине, другой — на мелководьях; первые рыжие, другие скорее черные. Из пучины вкуснее и питательнее. Скорпионы слабят желудок, легко удаляются из организма, сочны и очень питательны, ибо они хрящевые». Размножается скорпион дважды в год; как утверждает Аристотель в пятой книге «Частей животных». Нумений в «Галиевтике»: «Фикиды, алфест, скорпион с красной кожей и чернохвостка, наставница всех окуней». Что скорпион может ужалить, засвидетельствовано Аристотелем в сочинении «О рыбах или об относящихся к животным». Эпихарм в «Музах» говорит: «Скорпии пестрые, савры и жирные главки». Скорпион одиночка и питается водорослями. В пятой книге «Частей животных» Аристотель называет его в разных местах то скорпионом, то скорпидой, и неясно, имеет ли он в виду идентичных рыб, но то, что мы часто едим и скорпену и скорпиона, разных по запаху и цвету, известно всем. <321> Лакомка Архестрат приводит золотые стихи: «На Фасе купи скорпиона, длиной если будет он с локоть, не больше, а крупного лучше не трогай».
СКОМБР. Упоминается Аристофаном в «Геритадах». Гикесий говорит, что хотя скомбры весьма невелики размером, они питательнее и сочнее колий, но не так легко удаляются из организма. Они упоминаются Эпихармом в «Замужестве Гебы»: «И ласточки–рыбы, и мирмы, которые больше размерами колий и скомбров, но меньше тинниды».
САРГИ. «Они», говорит Гикесий, «горше и сытнее чернохвостки». Нумений в «Галиевтике» называет сарга неудобной для ловли рыбой: «коттифа ль, кихла ль с морскою окраской; когда–то и где–то прибрежного сарга, для удочки вредную рыбу». Аристотель в пятой книге «Частей животных» говорит, что сарг размножается дважды в год: весной и осенью. Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «Если желаешь ты, сарги там будут, халкиды и твари морские …» Но саргинов он называет как другой вид в следующих стихах: «Были саргины, еще чернохвостки, любимые тении также, хоть мелкие видом, но сладкие вкусом».То же самое утверждат и Дорион в сочинении «О рыбах»; отсюда он называет их халкидами, как и саргинами. Мудрый Архестрат пишет:
«Когда Орион в небесах возникает, и матерь лозы
виноносной встряхнет волосами, тогда ешь печеного
сарга ты с сыром, огромного, теплого, уксусом
полного едким. Ведь груб от природы он плотью.
И памятлив будь и готовь так любую ты жесткую рыбу.
А добрую рыбу, нежна что с рожденья и с жирною
плотью, посыпь лишь щепоткою соли и, маслом поливши,
скрываемой радостью в ней с изобилием ты усладися».
САЛЬПА. Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «Фагры, аоны, лабраксы, еще поедатели грязи — гнуснейшие жирные сальпы, хотя и приятные летом». Аристотель в пятой книге «Частей животных» говорит, что сальпа производит потомство раз в год, осенью. Она густо испещрена красными полосами, имеет неровные зубы и плавает в одиночестве. Рыбаки объявляют, говорит Аристотель, что ее можно поймать на тыкву, которую сальпа любит. Архестрат говорит: «Сальпу всегда я считать буду рыбой худою. Вкусной бывает она, когда хлеб пожинают. Купишь ее в Митилене». Панкрат в «Морских трудах»: «Сальпы еще, рыбы равной длины, коих сетью ловцы называют быками, грызут они травы морские, насытить чтоб брюхо». Сальпа имеет пеструю окраску. Отсюда Мнасей, который был не то локрийцем, не то колофонцем и который составил сочинение «Безделушки», получил прозвище Сальпы от знакомых за пестрое содержание своего труда. <322> Однако, Нимфодор Сиракузский в «Перипле Азии» утверждает, что Сальпа, автор «Безделушек» была женщина с Лесбоса; Алким же говорит в «Сицилийской истории», что сочинитель шуток, аналогичных с теми, которые ходили под именем Сальпы, родился в Мессене, напротив острова Ботриды. Архипп в «Рыбах» пишет слово «сальпа» в мужском роде: «Возвестил громко бок, протрубил звучно сальп, ибо плата его в семь оболов была». Сходная рыба, так называемый «строматей», встречается в Эрифрейском море, и полоски золотого оттенка проходят через все ее тело, как рассказывает Филон в сочинении «О металлах».
СИНОДОНТЫ И СИНАГРИДА. Они упоминаются Эпихармом: «Синагриды, треска, синодонт, что с полосками красного цвета». Нумений в «Галиевтике» пишет συνόδοντα: «И синодонта блестящего, боков и тринков». И еще: «На эту наживку (коль рыбки захочешь) тебе попадется иль синодонт пребольшой, иль гиппур — акробат настоящий». Но Дорион пишет σινόδοντα, как и Архестрат: «Ищи синодонта лишь жирного, друг, и пытайся достать его ты из пролива. Тот же совет я даю и тебе, Клеэнет». И у Антифана в «Архестрате» σινόδοντος: «Угря кто отведать сумеет, кто голову съест синодонта?».
САВР. О ней упоминает Алексид в «Левкадянке», где повар говорит:
«Ты знаешь, как савра готовить? Б. Научишь, узнаю. А. Сперва,
вынув жаберки, вымой его хорошенько, обрежь плавники все,
на дольки его подели, распластай, отхлещи его сильфием
крепко и сверху покрой майораном, сырами и солью».
А Эфипп, который перечисляет множество других рыб в «Кидоне», упоминает и савра:
«Кусочки тунца и акула, и сом, еще рина и угорь, и окунь,
кефаль и фикида, и савр, еще бринк, еще тригла, кукушка
и фагр, еще мюлл, еще лебия, спар и эолия, также и трисса,
еще хелидон и карида, еще каракатица также, еще камбала,
дракенида, еще осьминог, также сепия, орф и бычок, также
афюя, иглы морские, кестреи».
Мнесимах в «Содержателе лошадей»: «… из собачьей акулы, скат–гнюс и лягва, и окунь, и савр, также трихия, также фикида, и тригла, и бринк, и кукушка».
СКЕПИН. Дорион, упоминающий его в сочинении «О рыбах», говорит, что он зовется ατταγεινός.
СКИЕНА. Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «эолии, пловцы, собачьи языки и скиафиды были там внутри». Нумений называет скиену скиадеей:
«На эту наживку (коль рыбки захочешь) тебе попадется
иль синодонт пребольшой, иль гиппур — акробат настоящий,
иль фагр со щетиной, и будет еще скиадей, обожающий стаю». <323>
СИАГРИДЫ. Эпихарм упоминает в «Замужестве Гебы», а также в «Земле и Море».
СФИРЕНЫ. Гикесий говорит, что они питательнее морских угрей, но неаппетитны и неприятны на вкус, сочности же умеренной. Дорион: «сфирена, которую называют кестрой». Эпихарм же, упоминая кестру в «Музах», пропускает сфирену, очевидно потому, что они идентичны: «Халкиды, акулы и кестры, и пестрые окуни также». И Софрон в «Мужских мимах»: «кестры, ботиду хватая». Спевсипп во второй книге «Сходств» объявляет кестру, морскую иглу и савра одинаковыми рыбами. И аттицисты как правило называют сфирену кестрой и редко сфиреной. У Страттида, например в «Македонцах» житель Аттики спрашивает, словно не зная: «Сфирена, это что? Б. Вы кличете так кестру». Антифан в «Эвтидике»: «Сфирена не из малых. Б. Ей имя кестра по–аттически». Никофонт в «Пандоре»: «с лабраксами кестры». Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «и кестры и пестрые окуни также».
СЕПИЯ. Аристофан в «Данаидах»: «хотя он имел осьминогов и сепий». Предпоследний слог в σηπία имеет острое ударение, как и в αιτία (причина), по словам Филемона; аналогично τηλία (лоток), ταινία (лента), οι̉κία (дом). Аристотель говорит, что у сепии восемь ног (из которых две задние наибольшие) и еще два хобота, между коими расположены глаза и рот. Она имеет также два зуба, верхний и нижний, и носит на хребте так называемую раковину. Чернильная жидкость содержится в мешке, который находится близко у рта и являет собой вид пузыря. Желудок плоский и гладкий, похожий на бычий сычуг. Сепии меньших размеров питаются мелкой рыбешкой, забрасывая хоботы как лесы удочки и вылавливая ими добычу. Говорят, что во время бури они обхватывают хоботами маленькие скалы и держатся на них, словно на якоре. Подвергшись преследованию, сепия выпускает чернила и прячется в них, создавая видимость, что мчится вперед. Говорят также, что когда самка заарканена трезубцем, самцы приходят к ней на помощь и оттаскивают ее, но если пойманы самцы, самки уплывают. Сепия, как и осьминог, живет не дольше года. В пятой книге «Частей животных» Аристотель говорит, что сепии и кальмары плавают, переплетясь вместе и пристроив свои рты и щупальца близко друг к другу. Соединяются они и хоботами. Среди моллюсков сепии производят потомство раньше всех весной и размножаются в любое время года; их беременность длится пятнадцать дней. Когда икра отложена, самец, следуя рядом, обливает ее чернилами и она затвердевает. Сепии плавают парами. Самец более пестрый, и хребет у него темнее, чем у самки». Эпихарм пишет в «Замужестве Гебы»: полипы, из сепий отряд, каракатиц стремительных сонм». <324> Но стих этот противоречит словам Спевсиппа, который утверждает, что сепия и каракатица идентичны. Выражение «сепии юшка», употребленное в Гиппонаксовых ямбах, трактуется комментаторами как ее чернила. Эта «юшка», по утверждению Эрасистрата в «Искусстве кулинарии» является соусом. Он пишет: «Юшка состоит из жареного мяса (потушенного во взболтанной крови), меда, сыра, соли, тмина, сильфия и уксуса». А Главк Локрийский в «Искусстве кулинарии» пишет следующее: «Юшка» — это кровь, потушенная с сильфием и кипяченым вином или с медом, уксусом, молоком, сыром и резаными листьями ароматных трав». Многознающий же Архестрат говорит: «Сепий в Абдерах найдешь и еще в Маронее». Аристофан пишет в «Фесмофориазусах»: «Кто купит рыбки? сепию, к примеру», и в «Данаидах»: «Полипчики, майнидочки, сепидочки». Феопомп в «Афродите»: «возьми же эту сепию и осьминога кус и попируй». Алексид в «Блуднице» вводит повара, рассуждающего о способе приготовления сепии:
«В три раза больше сепий раздобыл я и за драхму лишь.
Обрежу им отростки, плавники и их сварю. Остаток твари
разделю я на куски–квадраты и натру их солью средь
разгара пира, а потом внесу в сковороде шипящей».
ТРИГЛА Слово это (τρίγλη), как и κίχλη (дрозд), пишется с η в конце. Ибо все существительные женского рода, оканчивающиеся на λα, обретают вторую λ: Σκίλλα, Τελέσιλλα; а все слова с буквосочетанием γλ оканчиваются на η: τρώγλη (дыра), αίγλη (блеск), ξεύγλη (ярмо). «Тригла», говорит Аристотель в пятой книге «Частей животных», «размножается трижды в год». Он говорит, что рыбаки заключают это из потомства, которое появляется три раза в год в некоторых местах. Возможно, отсюда, что название триглы взялось благодаря этому обстоятельству (τρις, трижды), как и амия получила имя от ού μία (не одна), потому что она всегда плавает в стае, скар и карида — от σκαίρειν (прыгать), афюи — от αφυεις (невзрачные), тунец (θύννος) — от глагола θύω (беситься), потому что при восходе Пса он мчится вперед, подгоняемый сидящим у него на голове оводом. Тригла неровнозубая, стайная, полностью пестрая и плотоядная. Третий нерест у нее бесплоден, ибо какие–то червячки заводятся в ее матке и пожирают будущее потомство. Эпихарм в «Замужестве Гебы» называет их горбатыми: «принес он противных байонов, принес и горбатых он тригл». Софрон упоминает в «Мужских мимах» о каких–то триголах: «триголами, что режут пуповину» и «триголы, вестницы ясной погоды». С другой стороны, в миме, озаглавленном «Ребяческий гнев», он пишет: «челюсти триглы, но задние части триголы». И в «Женских мимах»: «усатая тригола». Диокл в послании к Плистарху» упоминает триглу среди рыб с жесткой плотью. Спевсипп утверждает, что морская кукушка, рыба–ласточка и тригла идентичны. <325> Отсюда Трифон объявляет в сочинении «О животных», что кое–кто отождествляет триголу с морской кукушкой из–за их общего сходства и массивности их задних частей, на что указывает и Софрон, говоря: «челюсти триглы, но задние части триголы». Платон же говорит в «Фаоне»: «Но тригла не даст подкрепления душам. Ведь дочь Артемиды–девицы она и любовную страсть ненавидит». Тригла, имея в своем названии буквосочетание τρι, присутствующее и в эпитетах Гекаты, посвящена ей. Ибо Геката богиня трехпутья и глядит в три стороны, и ей приносят пищу в тридцатый день. Схожим образом связывают китара с Аполлоном, бока с Гермесом, плющ с Дионисом, лысуху (φαλαρις) с Афродитой посредством намека на фаллос, от которого не удерживается Аристофан в «Птицах». Некоторые связывают утку (νηττα от νεω, плавать) с Посейдоном. Море производит то, что мы называем αφυη, другие αφριτις, третьи же αφρος (пена), что, по–моему, наиболее дорого Афродите: ведь она родилась из пены. Аполлодор также утверждает в сочинении «О богах», что тригла посвящена Гекате из–за созвучия в названии, ибо Геката трехобразна. Меланфий же в сочинении «Об Элевсинских мистериях» говорит, что Гекате посвящены и тригла, и майнида, потому что она морская богиня. Гегесандр Дельфийский объявляет, что триглу несут в процессии на Артемисиях по той причине, что она якобы усердно преследует и пожирает морских зайцев. И поскольку тригла поступает так для блага людей, то охотница–рыба посвящена охотнице–богине. Далее, Софрон назвал триглу усатой, потому что усатых вкушать приятнее, нежели других. В Афинах находится место, называемое Триглой, и на нем стоит святилище Гекаты Триглантины. Поэтому Хариклид говорит в «Цепи»: «Геката, хозяйка трехпутья, трехобразна ты и трехлика, и триглы чаруют тебя». Если триглу удушить живою в вине, то человек, выпивший потом это вино, потеряет мужскую силу, как пишет Терпсикл в книге «О любовных наслаждениях». Если то же вино выпьет женщина, она не сможет понести. Аналогичное произойдет и с птицей. Полигистор Архестрат, похвалив тригл из Тихиунта на милетской территории, продолжает: «Триглу ты в Фасе купи, там она хороша. В Теосе триглы похуже, хотя и неплохи. Недурны в Эрифрах еще на прибрежье». И Кратин говорит в «Трофонии»: «Вряд ли удастся поесть эксонидской нам триглы отныне, иль чернохвостки огромных размеров, иль также тригона». Комедиограф Навсикрат хвалит эксонийскую триглу в «Навклерах»:
«С ними идут превосходные рыжие рыбы, коих волна Эксониды
лелеет как собственных деток, из всех наилучших, и ими моряк
почитает богиню, лучистую деву, везде предлагая ей дар от обеда.
Б. Ты триглу имеешь в виду».
ТЕНИИ. Их также упоминает Эпихарм: «И тений возлюбленный сонм хоть и мелких, но сладких зато, и огня им большого не надо». Мифек в «Искусстве кулинарии говорит»: «Выпотроши тению, прежде отделив от нее голову, потом вымой и нарежь на куски, которые обложи сыром и полей маслом». <326> Наибольшее число их и самые превосходные водятся у Канопа, близ Александрии, и в Селевкии, недалеко от Антиохии, Но когда Эвполид говорит в «Проспалтийцах»: «фракийка была его мать, занималась продажею тений», он имеет в виду ткани и ленты, которыми опоясывались женщины».
ТРАХУРЫ. Диокл упоминает их среди рыб с более жесткой плотью. Нумений говорит в «Галиевтике»: «гальционы и кинхлы … и даже трахур в пору ту, когда лодкам нельзя плыть по морю».
АВЛОПИЙ. О нем Архестрат пишет:
«Крупных авлопиев головы летом купи ты, когда Фаэтон
на своей колеснице уходит подальше, как может. Подай
его быстро горячим и с соусом вместе. Подбрюшье ж
зажарь, насадивши на вертел».
КАЛЬМАР. Аристотель говорит, что он также принадлежит к стайным видам морских животных и что он имеет большинство признаков сепии, в том числе столько же ног и хоботов. Но у кальмара задние ноги маленькие, а передние большего размера; из хоботов же тот, что справа, толще, да и все его тельце пухлое и удлиненное. И он тоже содержит чернильную жидкость в мешке, только она желтая, а не черная. Его раковина очень мала и хрящевиста.
КАРАКАТИЦА отличается от кальмара лишь величиной, которая достигает даже трех пядей. Она красноватого цвета, и нижний зуб у нее поменьше, верхний же побольше, и оба черные и похожи на клюв ястреба. Вскрытие показывает, что ее внутренности похожи на свиные. В пятой книге «Частей животных» говорится, что каракатица и сепия живут недолго. Архестрат же, который объездил все земли и моря ради угождения своему аппетиту, пишет: «Кальмара встретишь в пиерийском Дие у Бафир потока; в краю Амбракии еще немало их увидишь».
У Алексида в «Эретрийце» повар говорит:
«Кальмары, пинны и батида, венерка, афюи, кишки
и ломтики мясца. Кальмарам я обрезал ноги, немножко
смазал жиром, приправой брызнув, зеленью набил».
Кальмаром называют еще какой–то сорт пирожка, согласно Памфилу, который цитирует сочинение Иатрокла «Печение хлеба»
ГИЕНЫ. Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «Воловьи языки, китар и гиениды». Но он также говорит о каких–то рыбах–гиенах: «Халкиды и гиены, морские ястребы и жирные акулы». Они, возможно, те же самые, что и капры. Нумений в «Галиевтике» прямо пишет о гиене: «Канфарида (явилась она), гиена и тригла». И Дионисий в «Искусстве кулинарии» упоминает гиену. А повар–кудесник Архестрат говорит: <328>
«На Понте и в Эне купить тебе надо гиену: «долбящей песок»
ее смертные кличут. Вари ее голову ты без добавки приправы,
лишь в воду положь и почаще мешай, положи и иссоп еще тертый
и что пожелаешь другое, покапай и уксусом острым весьма
хорошенько, потом поспеши проглотить, подавившись от рвенья.
Однако, спинное перо, да и прочие части уж лучше изжарить».
Возможно, отсюда и Нумений в «Галиевтике» подразумевает гиену, говоря о псамафиде: «когда и акулу, когда псамафиду–обжору».
ХЮКИ. Каллимах в своих эпиграммах называет их священными: «Богом он хюка священного мыслит». Нумений в «Галиевтике»: «иль спара, иль стайного хюка, иль фагра, скитальца в межскалье». Тимей в тринадцатой книге «Историй» рассуждает об одном сицилийском городке (по–моему, о Гиккарах) и говорит, что его назвали так потому, что первые люди, пришедшие в то место, открыли рыбу, которую они назвали хюком, и обнаружили их в громадном количестве. Сочтя это обстоятельство предзнаменованием, они назвали место Гиккаром. Зенодот утверждает, что киренцы называют хюка эрифрином. Однако, Гермипп Смирнский в книге «О Гиппонаксе» понимает под хюком иулиду, и говорит, что его трудно поймать. Поэтому и Филит пишет: «Даже последнейший хюк не укрылся <от сети>".
ФАГР. Спевсипп во второй книге «Сходств» говорит, что фагр, эрифрин и гепат идентичны. Он упоминается и у Нумения <как скиталец в межскалье>. Аристотель говорит, что он плотоядный и одинокий, что он имеет треугольное сердце и достигает расцвета весной. Эпихарм говорит в «Замужестве Гебы»: «аоны, лабраксы и фагры». Упоминает их и Метаген в «Фуриоперсах», как и Амейпсий в «Конне»: «пища для орфов, селахий и фагров». Гикесий говорит: «Фагры, хромиды, антий, акарнаны, орфы, синодонты и синагриды одного рода, ибо они сладкие, вязкие и питательные, зато с трудом удаляются из организма. Питательнее их более мясистые, более твердые и менее жирные рыбы». Архестрат говорит, что фагра следует вкушать
«в Эретрии и в Делосе, Сириус всходит когда над приморьем
с прекрасною бухтой. Купи только голову фагра, однако,
и часть хвостовую, а все остальное, дружок, брать с собой не пытайся».
Фагр упоминается и Страттидом в «Лемномеде»: «Умяв много фагров огромных», и в «Филоктете»: «Потом же, гуляя по рынку, они покупают огромнейших фагров и также куски круглоребрых и нежных копайцев». Существуют и камни, называемые фаграми. У критян фагром зовется оселок, согласно Симию.
ХАННЫ. Эпихарм в «Замужестве Гебы»: «с широкими пастями ханны и ослики с брюхом громадных размеров». Нумений в «Галиевтике»: «иль ханн, иль угрей, или рыбу ночную пютин». Ханна упоминается и Дорионом в книге «О рыбах». Аристотель же в сочинении «Об относящимся к животным» называет ее «пестро–красно–черной» или «крапчатой», потому что она испещрена темными линиями.
ΧΡΟΜИДА упоминается Эпихармом: «и рыбы–мечи, и хромида; Ананий хромиду зовет наилучшей из рыб всех в весеннее время». Нумений в «Галиевтике»: «хюк, иль красавка, когда и хромида, иль орф». И Архестрат: «Хромиду ты в Понте возьмешь преогромных размеров (она там жирна, если лето) и в крае Амбракии также».
ЗЛАТОБРОВКА или ДОРИДА. Архипп в «Рыбах»: «и златобровки священные те Афродиты Киферской». По Гикесию они превосходят всех прочих рыб сладостью и запахом. Еще они очень питательны. Они производят потомство, говорит Аристотель, везде, где протекают реки, как и кестреи. Упоминают их и Эпихарм в «Музах», и Дорион в книге «О рыбах». А Эвполид говорит в «Льстецах»:
«Потратил сто драхм я на восемь лабраксов и на двенадцать дорад». Ученый же Архестрат в своих «Советах» говорит:
«Пусть не уйдет от тебя златобровка, покрытая
жиром, из града Эфеса; живущие там называют
ее иониском. Питомец она Селинунта, реки величавой.
Купи ее, вымой с заботой, изжарь и подай в целом
виде, будь хоть в десяток локтей она ростом».
ХАЛКИДЫ и сходные с ними фриссы, трихиды и эритимы. Гикесий говорит: «Так называемые халкиды, траги, рафиды и триссы — рыба негодная, без жира и сока». Эпихарм в «Замужестве Гебы»: Халкиды и гиены, морские ястребы и жирные акулы». Дорион называет их халкидиками. Нумений же пишет: «Но тщетно пытался проткнуть ты майниду и крошку–халкиду». Халкида, кроме того, отличается от халкея, упоминаемого Гераклидом в «Искусстве кулинарии» и Эвтидемом в сочинении «О солонине». Последний говорит, что они водятся в окрестностях Кизика и имеют округлую форму. О триссах упоминает Аристотель в сочинении «О животных и рыбах»: «Не мигрируют трисса, энкрасихол, мембрада, коракин, эрифрин, трихида». О трихидах упоминает в «Льстецах» Эвполид <характеризуя демагога Гиппоника>: «Скупой он был, и до войны он покупал трихид, когда же грянули дела на Саме, брал на пол–обола мяса». Аристофан во «Всадниках»: «если трихиды дойдут до обола за сотню». Дорион в сочинении «О рыбах» упоминает также речную фриссу, а трихиду называет трихией. Никохар в «Лемниянках»: «Премнада и трихия шли с изобильем к застолью». Премнадой называли тинниду. Платон в «Европе»: «Рыбачив однажды, поймал я его на андрахну с премнадами вместе, однако, потом отпустил: оказался он боком». Аристотель также говорит про «трихию» в пятой книге «Частей животных», но в сочинении «Об относящихся к животным» он пишет про трихиду. Это одна из рыб, которые, по рассказам, обожают танцы и музыку, и когда она слышит звуки мелодии, то выпрыгивает из воды. Эритимы упоминаются Дорионом в книге «О рыбах»; он говорит, что их повадки аналогичны поведению халкид и что их приятно вкушать с соусом. Эпенет же пишет: «Рыбу–куницу, смариду, кою некоторые называют «псом», халкид (их зовут сардинами), эритимов, ястребов, ласточек». <329> Аристотель в пятой книге «Истории животных» называет их сардинами. Каллимах же в «Местных названиях» пишет: «Энкрасихол, эритим — халкедонцы. Трихидия, халкида, иктар, атерина — афиняне». И в другом каталоге рыб у него числятся «озена, осмил — фурийцы. Иопы, эритимы — афиняне». Иопы упоминаются также Никандром во второй книге поэмы «О Беотии»: «Словно средь стай вновь рожденных иопов буйствуют филины, орф или фагры». Аристофан в «Торговцах»: «Злосчастен первый погруженный был в трихидовый рассол». Ибо был обычай окунать рыб, пригодных для жарки, в маринад, который называли фасосским рассолом. Тот же Аристофан говорит в «Осах»: «Ведь прежде мне дважды рассол выпивать приходилось из рыбы для жарки».
ФРАССЫ. Теперь, раз уж мы завели речь о триссах, давайте спросим, что это за фрассы упоминаются в пьесе Архиппа «Рыбы». Ибо в соглашении, заключенном между афинянами и рыбами, его начало звучит так:
«Возместить чтоб друг другу взаимный ущерб,
выдадим фрасс, Атерину–флейтистку и Сепию,
Турсову дочь, и фамилию тригл, экс–архонта
Эвклида, еще воронят с Анагира, и сына бычка
с Саламина, еще из Орея лягушку».
Если кто–то поинтересуется, что это за фрассы, которых рыбы согласны выдать людям (поскольку я составил особое сочинение об этой пьесе), то сейчас мне самое время сказать. В действительности фрасса — маленькая морская рыбка. Мнесимах упоминает ее в «Содержателе лошадей». Он поэт средней комедии и пишет: «и мюлл, и лебия, и спар, петрушка, фрасса, ласточка, карида и кальмар». Дорофей Аскалонский, однако, в сто восьмой книге «Лексикона» пишет θέττα вместо θραττα — или потому, что перед ним был испорченный текст пьесы, или же ему не понравилось название θραττα, и он переправил его по–своему. Но θέττα нигде не встречается у аттицистов. Что фрассой называлась маленькая морская рыбка, видно из слов Анаксандрида, когда он пишет в «Ликурге» следующее: «Среди каридок, окуньков и крошек–фрасс проводит время он и забавляется». И Антифан в «Тирренце»:
«Из дема Галы он. Б. Ну, это слишком уж и мне всегда обида.
А. Ты о чем? Б. Теперь он даст мне фрассу, камбалу, мурену,
или еще какое зло из моря».
Спевсипп во второй книге «Сходств» говорит, что камбала, воловий язык и тения идентичны. Аристотель в пятой книге «Частей животных» пишет: «Равным образом и большинство рыб размножается только раз в год, как, например, проходные (которые ловятся в сети): хромида, камбала, тунец, пеламида, кестрей, халкида и им подобные». <330> Еще в сочинении «Об относящихся к животным» он пишет: «К хрящевым относятся вол, тригон, скат–гнюс, батида, лягва, камбала, рыба–мышь». Дорион пишет в книге «О рыбах»: «Среди плоских рыб значатся воловий язык, камбала и эсхара, которую называют также коридой». Эпихарм упоминает воловьи языки в «Замужестве Гебы: «Воловьи языки, китар и гиениды». Линкей Самосский в своих письмах говорит, что лучшая камбала водятся в окрестностях Элевсина в Аттике. Архестрат же говорит:
«Потом купи большую камбалу и с грубоватой
кожею язык воловий, и его приобретай лишь
летом: в пору ту хорош он близ Халкиды».
Римляне называют камбалу эллинским словом rhombus. Навсикрат в «Навклерах» сказав сначала про главка, добавляет:
«С ними идут превосходные рыжие рыбы, коих волна Эксониды
лелеет как собственных деток, из всех наилучших, и ими моряк
почитает богиню, лучистую деву, везде предлагая ей дар от обеда.
Б. Ты триглу имеешь в виду, что молочного цвета, и ей сицилийский
народ дал прозвание ромба».
Однако, Тимократ, поскольку мы уже чересчур наелись болтовней о рыбах в обществе дипнософистов, я пока остановлюсь, и если ты не требуешь другой еды, приведу тебе слова Эвбула в «Лакедемонянах» или «Леде»:
«Кроме того, подадут нам соленый кусок от тунца и свинину,
кишки от козлят и кабанчика печень, быка потроха и баранье
жаркое, ягнят черепа и начинку козленка, желудок от зайца,
колбасы, кишки вместе с легкими вкупе и много другого».
Итак, когда мы тебя набили под завязку, позволь нам теперь позаботиться о наших телах, чтобы ты оказался в состоянии с успехом насытиться последующей пищей.