Происхождение. - Отношение к Клавдию его родных. - Государственная служба. - Возведение на престол. - Первое время царствования. - Заговоры и внутренние беспокойства. - Страсть к судопроизводству. - Поход в Британию. - Постройки и каналы. - Любовь к публичным представлениям. - Преобразования в государственном устройстве. - Браки императора. - Клавдий и отпущенники. - Казни. - Характеристика императора. - Занятии литературой. - Смерть Клавдия.
Отец Клавдия Цезаря, Друз, назывался сперва Децимом, а потом Нероном. Беременная Ливия, вышедшая замуж за Августа, родила его на третьем месяце после свадьбы. Подозревали, что Друз был прижит своим отчимом незаконно. По крайней мере, тотчас после его рождения в публике стал ходить следующий стих:
Τοῖς εὐτοχοῦσι ϰαὶ τρίμηνα παιδία[1].
В знании квестора и претора, он был главнокомандующим сперва в ретийском, а затем в германском походах[2]. Он первым из римских полководцев плавал по Северному морю и он же вырыл но другую сторону Рейна замечательные каналы, стоившие огромных трудов и до сих пор еще называющиеся Друзовыми[3]. Разбив неприятеля в нескольких сражениях, он загнал его в глубину степей и перестал преследовать тогда только, когда ему явилась женщина выше обыкновенного роста, с виду иностранка, и на латинском языке запретила победителю продолжать его дальнейшее движение.
За свой подвиг он получил право отпраздновать малый триумф, но с украшениями большого. Сразу после претора он сделался консулом, предпринял новый поход, но умер от болезни, в летнем лагере, который с тех пор прозвали "проклятым". Его тело первые граждане муниципий и колоний привезли в Рим. Здесь его приняли вышедшие навстречу декурии писцов и похоронили на Марсовом поле. Кроме того, войско насыпало в память его могильный холм. С тех пор его ежегодно, в назначенный день, объезжали солдаты, а население галльских городов приносило на нем торжественные жертвы. Сенат, со своей стороны, оказал целый ряд почестей его памяти и, между прочим, решил поставить украшенную трофеями мраморную арку на Аппиевой дороге, а Друзу и его потомкам позволил принять имя Германика.
Говорят, он отличался столько же воинственностью, сколько любовью к народу. Не довольствуясь тем, что после победы над врагом он получал богатую добычу, он, часто страшно рискуя собой, гонялся через все ряды сражавшихся за германскими вождями и всегда открыто заявлял о своем намерении восстановить, при первом представившемся случае, прежнее государственное устройство. Вот почему, кажется, некоторые писатели решались даже утверждать, будто Август, подозревая, вызвал его из его провинции, а так как он медлил, то приказал отравить его. Впрочем, я привел этот рассказ главным образом для того, чтобы не обходить его молчанием, а не потому, что верю в него или считаю его правдоподобным. В действительности, Август гак горячо любил, Друза, пока он был жив, что всегда называл его сонаследником своих детей, о чем однажды сказал в Сенате. Когда же Друз умер, Август в своей речи народу горячо хвалил его - он молил богов, чтобы его наследники походили на умершего и чтобы рано или поздно ему, Августу, была послана свыше такая же прекрасная смерть, какая выпала на долю Друза. Не довольствуясь похвалою, он приказал вырезать на его гробнице сочиненную им надпись в стихах, а для увековечения его памяти написал в прозе его биографию.
От Антонии Младшей у Друза было несколько человек детей; но пережили его только трое - Германик, Ливилла и Клавдий.
Клавдий родился в консульство Юлия Антония и Фабия Африкана, в Лугдуне[4], 1-го августа, в тот самый день, когда там в первый раз освящали алтарь в честь Августа. Новорожденного назвали Тиберием Клавдием Друзом; но вскоре его старший брат был усыновлен фамилией Юлиев, и он принял имя Германика.
Оставшись после отца ребенком, Клавдий почти все свое детство и отрочество страдал различными упорными болезнями, до того ослабившими его физические и умственные силы, что его даже в зрелые годы считали неспособным к какой либо частной или общественной деятельности. Даже после совершеннолетия он долго находился под чужою опекой и надзором.
Сам он жалуется в одном из своих сочинений, что к нему приставили иностранца, по профессии - прежнего надзирателя за скотом, для того, чтобы он за все наказывал его без всякого снисхождения. Вследствие своего хилого здоровья он и на гладиаторских играх, данных им вместе с братом в память их отца, председательствовал, по новой моде, в плаще с капюшоном![5] В день совершеннолетия его около полуночи внесли в Капитолий на носилках, без всякого торжества.
Это однако ж не мешало ему с малых лет усердно заниматься литературой. Свои опыты в той или другой её отрасли он нередко даже издавал в свет. Но и на этом поприще он не мог снискать себе уважения, как и подать надежду на свое лучшее будущее.
Мать его, Антония, обыкновенно называла его "чудовищем не конченным, а только начатым природой". Желая укорить кого либо в умственной неразвитости, она говорила, что он глупее её сына, Клавдия[6]. Его бабка, Августа, всегда относилась к нему с глубоким презрением и разговаривала с ним только в исключительных случаях. Если ей приходилось делать ему замечания, она делала это всегда в строгих и коротких записках или через третье лицо. Когда его сестра, Ливилла, узнала, что он рано или поздно будет императором, она при всех громко прокляла столь несправедливую и столь недостойную участь, ожидающую римский народ. А для более ясного представления, что думал о нем в хорошую и дурную сторону его дед, Август, привожу несколько выдержек из его писем: "По твоему поручению, милая Ливия, я разговаривал с Тиберием насчет того, что нам делать с твоим внуком, Тиберием[7], во время Марсовых игр[8]. Оба мы согласились, что нам необходимо раз навсегда решить, какие меры принять в отношении его. Если он здоров и, если можно выразиться, целен, что мешает нам постепенно давать ему те же должности и звания, какие проходил его брат? Но, если мы считаем, что он ἠλαττῶσϑαι и βεβλάφϑαι ϰαὶ εἰς τὴν τοῦ σώματος ϰαὶ εἰς τὴν τῆς ψυχῆς ἀρτιότητα[9], мы не должны давать повода смеяться над ним и над нами людям τὰ τοιαῦτα σϰώπτειν ϰαὶ μοϰτηρίζειν εἰοϑόσιν[10]. Мы будем всегда затрудняться, если станем рассуждать о каждом отдельном случае, μὴ προὕποϰειμένου ἡμῖν, может ли он занимать общественные должности, или нет. Но в настоящее время, в ответь на твой вопрос, скажу тебе, что не прочь поручить ему смотреть, на Марсовых играх, за столом жрецов, если он согласится принимать советы от своего родственника, сына Силана, - чтобы не делать того, что может броситься в глаза и быть осмеянным. Позволить ему смотреть и и игры из императорской ложи я не могу согласиться, - сидя в первом ряду публики, он будет обращать на себя внимание. Не могу позволить ему и идти на Албанскую гору или оставаться в Риме, во время праздника латинцев[11]. Если он может идти с братом на гору, почему же ему не быть городским префектом? Вот наше мнение, милая Ливия. На основании его мы решили остановиться во всем этом деле раз навсегда на одном, чтобы никогда не колебаться между страхом и надеждой. Если хочешь, можешь дать прочесть часть этого письма и нашей Антонии"...
В другом письме читаем: "Во время твоего отсутствия я ежедневно приглашаю молодого Тиберия к столу, чтобы ему не обедать исключительно со своим Сульпицием и Атенодором. Я хотел бы, чтоб он более осмотрительно и менее μετεώρως[12] выбрал себе кого нибудь, чтоб подражать его жестам, костюму и походке. Бедняжка ἀτυχεῖ[13], - где его ум не сбивается с пути, достаточно видно ἡ τῆς ψυχῆς αὐτοῦ εὐγενεια[14].
Тоже в третьем письме: "Право, я удивляюсь, милая Ливия, как твой внук, Тиберий, мог понравиться мне в роли декламатора! Не понимаю, как мог человек, который говорит все обыкновенно так ἀσαφῶς[15], говорить, в роли декламатора, σαφῶς[16] обо всем, о чем следует сказать".
Понятно, что после этого решил в отношений его Август. Из почетных должностей он оставил ему лишь должность авгура, а своим наследником назначил его только в третьей степени, почти наравне с чужими, - в шестой части, и завещал ему не более восьмисот тысяч сестерций.
Он просил у своего дяди, Тиберия, почетной должности; но последний послал ему лишь отличительные знаки консульского достоинства, а на его более настойчивую просьбу о пожаловании ему действительного достоинства ответил письмом, что посылает ему сорок золотых на праздники Сатурналий и Ситилларий[17].Тогда, наконец, Клавдий отказался от надежды получить консульское достоинство и стал вести праздную жизнь, то уединяясь в своих садах, то в своей загородной вилле в Кампании. В обществе завзятых негодяев он, кроме прежнего своего порока, лени, заслужил дурную славу, как пьяница и игрок.
Не смотря на его поведение, и частно, и официально ему оказывали внимание и уважение. Сословие всадников два раза выбирало его своим патроном, отправляя посольство от своего имени, в первый раз тогда, когда просило у консулов позволения перенести тело Августа в Рим, на плечах всадников, во второй - когда поздравляло тех же консулов с падением Сеяна. Затем, когда Клавдий входил в театр, всадники обыкновенно вставали с мест и снимали с себя плащи. Также и Сенат издал указ о причислении его сверх штата к жрецам Августа, избираемым по жребию, и вскоре приказал выстроить ему на казенный счет его сгоревший дом и предоставить ему право подавать свое мнение наравне с консулярами. Тиберий однако не утвердил этого декрета, ссылаясь на слабоумие Клавдия и обещаясь возместить его убытки из своих средств. Но, умирая, он назначил его своим наследником третьей степени, отказал ему около двух миллионов сестерций и, кроме того, просил войско, Сенат и народ римский из числа остальных своих родственников не оставлять без внимания именно Клавдия.
В правление своего племянника, Гая, который в начале своего царствования старался всевозможными заманчивыми распоряжениями снискать любовь к себе, Клавдий стал, наконец, отправлять общественные должности и вместе с императором два месяца был консулом.
В это время с ним произошел следующий случай: когда он шел на форум, в первый раз еще окруженный ликторами, летевший мимо орел сел ему на правое плечо. Через четыре года ему досталось по жребию второе консульство. Иногда он заменял Гая на играх в роли председателя, при чем народ кричал ему то: "Да здравствует дядя императора!", то: "Да здравствует брат Германика!"
Не смотря на это, его продолжали оскорблять. Если он являлся к столу хотя бы немного позже назначенного часа, он с трудом находил себе место, да и то разве обойдя весь стол. Стоило ему задремать после обеда, - а это случалось с ним часто - в него начинали бросать масличными или финиковыми косточками, шуты же иногда, как бы в насмешку, будили его своими хлыстами или бичами. Часто в ту минуту, когда он начинал храпеть, ему надевали на руки башмаки, чтобы он, проснувшись неожиданно, царапал ими себе лицо[18].
Он подвергался и опасностям. Во первых, его чуть не лишили его почетной должности в первое его консульство за то, что он плохо заботился об изготовлении и постановке статуй братьев императора, Нерона и Друза, затем ему не давали покоя разные жалобы на него со стороны чужих или даже со стороны того или другого из родственников. Когда же был открыть заговор Лепида и Гетулика и его отправили в Германию в числе прочих депутатов, для поздравления императора, его жизнь даже подверглась опасности. Гай остался страшно недоволен тем, что к нему прислали именно его дядю, точно для присмотра за ним, как за каким нибудь мальчишкой. По словам некоторых писателей. Клавдия, в платье, как он приехал, даже бросили в реку. С тех пор он из консуляров подавал голос в Сенате всегда последний, - в насмешку, его спрашивали после всех. Выло даже возбуждено дело о подложном духовном завещании, хотя и он приложил к нему свою печать. Наконец, ему пришлось заплатить восемь миллионов сестерций за получение вновь учрежденной жреческой должности[19]. Это так разорило его, что он не мог уплатить долга казне, и на основании законов о долгах его имущество было для проформы назначено эдиктом префектов в продажу с торгов.
Так прошла большая часть ого жизни, когда он на пятидесятом году вступил на престол, благодаря удивительной случайности. Составившие заговор против Гая удалили Клавдия вместе с прочими присутствовавшими, ссылаясь на то, будто император хотел остаться один. Клавдий ушел в Гермесову залу, но вскоре, испугавшись шума, поднятого убийцами, бросился на соседний балкон и спрятался за дверною драпировкой. Случайно пробегавший простой солдат[20] заметил чьи то ноги и, желая знать, чьи они, увидел Клавдия. Он вытащил его и, в то время, как Клавдий со страху упал пред ним на колена, поздравил его императором. Затем солдат привел его к прочим его товарищам, которые все еще не знали, что делать, и только шумели. Они посадили его на носилки и на своих плечах, - его рабы разбежались - сменяясь, принесли его в лагерь. Клавдий был грустен и дрожал, а встречные жалели его, думая, что его безвинно тащут на казнь.
Очутившись в лагере, он переночевал в караулке. Он чувствовал себя в большей безопасности, но не особенно верил в успех. Дело в том, что консулы вместе с сенаторами и городскими когортами успели занять форум и Капитолий, желая снова дать всем свободу. Да и сам Клавдий, в ответ на приглашение народного трибуна пожаловать в курию для объяснений, заявил, что его держат силой и вследствие обстоятельств. Но на следующий день Сенат вел себя в деле осуществления своих планов менее энергично, из-за утомительных споров между лицами различных партий, а толпа, окружавшая сенаторов, уже начинала требовать себе одного главу, называя при этом Клавдия. Тогда последний разрешил собравшимся в полном вооружении солдатам принести ему присягу, обещая дать каждому по пятнадцати тысяч сестерций. Это был первый император, купивший за деньги верность своих солдат.
Прочно сев на престоле, он, прежде всего, постарался предать забвению те два дня, которые прошли в спорах относительно перемены формы правления. Итак, он объявил полное прощение всем сделанным в то время поступкам и словам. Казнено было только несколько военных трибунов и центурионов из числа убийц Гая, во-первых, для примера, во-вторых за то, что, как узнал Клавдий, они требовали и его головы. Затем он решил выполнить свои обязанности в отношении родственников, поэтому самою священною в его глазах и самою любимою была клятва именем Августа. Он позволил установить культ своей бабке Ливии и во время игр в цирке выводить в память её запряженную слонами колесницу, похожую на колесницу Августа. В честь своих родителей он приказал приносить торжественную заупокойную жертву. Кроме того, он велел устраивать ежегодно, в день рождения отца, игры в цирке, а в честь матери возить в цирке на колеснице её бюст и затем дать ей титул Августы, от которого она отказалась при жизни. Он выказывал при всяком удобном случае уважение к памяти брата, а при состязании в Неаполе приказал даже поставить на сцену греческую комедию и, по решению судей, дал ей приз[21]. Он не забыл почтить и не оставил без благодарного воспоминания и Марка Антония. В одном из своих эдиктов он заявил, что тем настоятельнее просит праздновать день рождения своего отца, Друза, что он родился в один день с его дедом, Антонием. Он докончил мраморную арку Тиберия, вблизи театра Помпея. В свое время Сенат приказал выстроить ее, но оставил недоделанной. Объявив недействительными все распоряжения Гая, Клавдий однако же не позволил считать праздником день его насильственной смерти, хотя он был днем вступления его на престол.
Напротив, в отношении личных почестей он отличался умеренностью и тактом. Он отказался от императорского титула, не принял слишком больших почестей, а день обручения своей дочери и рождения внука провел тихо и приказал отпраздновать лишь домашним богослужением. Без разрешении Сената он не вернул ни одного ссыльного и выпросил, как милости, позволение вводить с собой в курию преторианского префекта и военных трибунов и считать законными судейские приговоры его прокураторов. Он получил от консулов право устраивать ярмарки в своих частных имениях. Нередко он присутствовал, в качестве одного из советников, при разборе дел магистратами, когда же последние давали публичные игры, он вместе с остальною публикой вставал и словами и жестами старался выразить им свое почтение. Он извинился пред народными трибунами, явившимися к нему во время разбора дела, что вследствие тесноты не может, выслушивая их, пригласить сесть.
Этим он в короткое время приобрел себе горячую любовь и расположение. Когда, например, разнесся слух, что во время поездки в Остию его предательски убили, народ сильно взволновался и до тех пор не переставал осыпать страшными проклятиями солдат, как изменников, а сенаторов, как убийц, пока сперва один, потом другой, наконец, несколько человек, поставленных магистратами на кафедру, не уверили, что Клавдий жив и находится недалеко от столицы.
И все-таки он недолго оставался спокойным от покушений, - ему грозили и отдельные лица, и партии и, наконец, междоусобная война. В глухую ночь возле его спальни поймали простолюдина с кинжалом. Затем арестовали в публичном месте двух всадников, поджидавших Клавдия со стилетом и охотничьим ножом. Один хотел напасть на него при выходе из театра, другой - возле храма Марса, во время жертвоприношения. Государственный переворот хотели произвести привлекшие на свою сторону многих императорских отпущенных и рабов Галл Азиний и Статилий Корвин, внуки ораторов Миллиона и Мессалы. Междоусобную войну затеял далматский легат Фурий Камилл Скрибониан, но через пять дней был убит. Изменившие присяге легионы раскаялись под влиянием религиозного чувства, - когда им было приказано двинуться в путь для встречи нового императора, случайно ли, или но воле свыше, они не могли украсить своих орлов и вытащить из земли древки знамен.
Консулом Клавдий был, не считая прежнего, четыре раза, два первые раза подряд а затем - через четыре года. Последнее его консульство продолжалось полгода, первое и второе - два месяца. В третий раз он отправлял консульскую должность взамен умершего, чего не было еще ни при одном императоре.
Судопроизводством он занимался весьма усердно и консулом, и тогда, когда еще не отправлял этой должности, даже в торжественные дни для себя и родных[22], а иногда и в старинные, свято почитаемые праздники. Он не всегда следовал букве закона и в некоторых случаях смягчал строгость наказаний или усиливал их, сообразно чувству милосердия и справедливости, руководствуясь личными взглядами. Например, он позволил лицам, вышедшим в своих требованиях из обычной формулы и вследствие этого проигравших процесс в гражданском суде, возобновлять его. В свою очередь, в отношении тяжких преступников он увеличивал определенное законом наказание и отдавал их на съедение зверям. Что касается производства следствия и решения дел, он проявлял удивительное душевное непостоянство - то он действовал осмотрительно и умно, то глупо и необдуманно, а в некоторых случаях походил на глупца, граничившего с безумием. Ревизуя судейские декурии, он нашел, что один из судей не сказал, что мог получить отпуск, как отец семейства[23], и уволил его, как любителя судов. Другого противная сторона заставила предоставить его процесс на суд императора, тогда как, по его словам, это дело следовало рассматривать в обыкновенном суде. Клавдий приказал немедленно передать тяжбу на его рассмотрение, желая, как он говорил, убедиться, на собственном деле, может ли он быть справедливым судьей в чужом процессе. Одна женщина не признавала кого то своим сыном. Доказательства с обеих сторон были сомнительны. Тогда император вынудил у женщины сознание, приказав ей выйти замуж за молодого человека. Об, отсутствующих он чрезвычайно легко выносил решение, в пользу стороны, бывшей налицо, не разбирая, не явилась ли одна из сторон к сроку умышленно, или по необходимости. Кто то закричал, что подделывателям духовных завещании следует рубить руки, и Клавдий немедленно велел явиться палачу с ножом и столом для казни! Одного иностранца обвиняли в присвоении прав гражданства. Между адвокатами произошел глупый спор, в тоге или плаще должен отвечать подсудимый. Император, как бы желая показать свое полное беспристрастие, велел обвиняемому менять платье, сообразуясь с тем, говорил ли обвинитель, или защитник. Рассказывают даже, при разбирательстве одного дела он объявил, на табличке[24], что согласится с теми, которые оказались справедливыми судьями...
Все это настолько подорвало уважение к нему, что ему публично, при каждом удобном случае, выражали свое презрение. Кто то заявил, в извинение свидетелю, вызванному Клавдием из провинции, что он не может явиться, но долго не объяснял, почему. Наконец, после целого ряда вопросов, сказал и: "Потому, мне кажется, что он умер, с твоего позволения..." Другой, благодаря императора за разрешение защищать обвиняемого, прибавил. "Впрочем, это не представляет ничего необыкновенного"... Кроме того, я слышал от старших следующий рассказ. Крючкотворы привыкли так злоупотреблять терпением императора, что, когда он поднимался с трибуны, старались удержать его не только словесно, но и не пускали его, ухватившись за полу его тоги, а иногда и за ноги! Чтобы другие не удивлялись, скажу, что у одного бедного грека, ведшего тяжбу, вырвалось в пылу спора: Καὶ σὺ γέρων εἶ ϰαὶ μερός[25]. Одного римского всадника обвиняли - случай этот достаточно известен - в разврате. Обвинение оказалось ложным и было выдумано его личными врагами, которые не могли остановиться на чем либо другом. В то время как Клавдий, на глазах обвиняемого, стал вызывать, в качестве свидетельниц против него, проституток самого последнего разбора и выслушивать их показания, всадник, жестоко укоряя императора в глупости и бессердечии, бросил ему в лицо грифель и таблички, находившиеся у него в руках, и сильно поранил ему щеку!
Клавдий занимал и должность цензора, которую долгое время не отправлял никто после цензорства Планка и Павла. Но и здесь он вел себя неодинаково, переменчиво. От его настроения зависели и результаты. Производя смотр всадникам, он отпустил без выговора одного крайне развратного молодого человека, которому давал однако ж самую лучшую рекомендацию... его отец! Клавдий заявил, что у него есть свой цензор. В отношении другого, прославившегося своими покушениями на чужую честь и связями с замужними женщинами, он ограничился советом, чтобы тот не злоупотреблял своею молодостью или, в крайнем случае, вел себя осторожнее. - "К чему мне знать, кто твоя любовница!" прибавил он... По просьбе своих знакомых он вычеркнул неодобрительную заметку об одном всаднике, но не мог не сказать: "А след все-таки пусть остается!.." Одного грека хорошей фамилии, игравшего большую роль в своей провинции, но незнавшего по-латыни, Клавдий не только вычеркнул из списка судей, но и отнял у него права римского гражданства. Каждый должен был отдавать отчет в своем поведении лично, как мог, не прибегая к чужой помощи. Император сделал замечание многим, некоторым даже сверх ожидания, притом за проступки необыкновенного рода, - за то, что они смели уехать из Италии без его ведома и позволения! Один был наказан за то, что находился в свите какого то царя, когда последний был в провинции. Клавдий ссылался на происшедший в старину случай с Рабирием Постумом, которого привлекли к суду за оскорбление величества, так как он, желая спасти данные им взаймы Птолемею деньги, уехал с ним в Александрию[26]. Он хотеть наказать многих, но, благодаря непростительной небрежности следователей, почти всех их нашел невиновными, к тем большему своему позору. Некоторых он обвинял в том, что они холосты, бездетны или бедны, между тем в действительности они оказывались женатыми, отцами семейств и богатыми. Одного обвиняли в желании покончить с собой кинжалом; но он разделся и показал свое нигде нераненое тело.
В числе других интересных фактов, происходивших в его цензорство, упомяну следующие. Он приказал купить серебряную одноколку замечательной работы, выставленную на продажу на Сигилларской улице, и тут же разломать се. Затем, в один день он издал двадцать эдиктов. Из них любопытны два. В одном из них он приказывал хорошенько просмолить бочки для предстоящего урожая винограда, в другом рекомендовал сок тисового дерева, как самое действительное средство от укущения змеи!
Поход он предпринимал вообще только раз, да и то незначительный. Сенат определил дать ему украшения триумфаторов; но эта честь показалась ему малой для человека, носившего титул императора. Ему хотелось отпраздновать настоящий триумф, и для получения его он остановил свой выбор преимущественно на Британии.
После смерти обоготворенного Юлия никто не делал попыток воевать с нею. В ней в это время происходили волнения вследствие невыдачи бежавших из неё. Выйдя в море из Остии, Клавдий едва не погиб два раза вследствие сильной бури, поднятой северо-восточным ветром, первый раз у берегов Лигурии, второй - возле Стехадских островов. Тогда он сделал остальной путь от Массилии до Гезориака посуху, затем высадился в Британии и в несколько дней[27] без всяких сражений и кровопролития покорил большую часть острова.
Через полгода после своего отъезда он вернулся в Рим и отпраздновал блестящий триумф. Посмотреть на него он позволил приехать в столицу не только наместникам провинций, но и некоторым ссыльным. Между взятыми у неприятеля трофеями он приказал выставить на крыше своего палатинского дворца рядом с "гражданским" венком и "морской" венок, в знак того, что он, император, переплыл и как бы покорил Океан. За его колесницей ехала в экипаже его супруга, Мессалина. Ее сопровождали и получившие в эту войну триумфальные украшения, но все пешком и в праздничных тогах, кроме Красса Фруги: он ехал на лошади в богатой сбруе и в платье, на котором были вышиты пальмы. Эту честь ему оказывали второй раз.
В общем, Клавдий всегда очень заботился о столице и снабжении ее съестными припасами. Когда в Эмилиевом квартале вспыхнул пожар, который было трудно потушить, император две ночи оставался в дерибитории[28]. Тушившие пожар солдаты и императорские рабы выбились из сил. Тогда Клавдий приказал магистратам вызвать на помощь население всех кварталов и, поставив пред ним сундуки с деньгами, просил их помочь, обещая наградить каждого по заслугам. Однажды вследствие повторявшихся несколько лет неурожаев хлеб поднялся в цене. Толпа задержала Клавдия на форуме и, ругая его, вместе с тем так забросала его кусками хлеба, что он с трудом, да и то задним ходом, мог благополучно уйти во дворец[29]· С тех нор он принимал все меры для подвоза съестных припасов, даже в зимнее время. Так он обещал хлеботорговцам известный процент, принял на себя убытки, которые могли произойти от бурь на море, и предоставил большие преимущества, сообразуясь с положением каждого, строившим тортовые суда. Например, гражданина - он освобождал от исполнения закона Папия-Поппея, латинцам давал полное право римского гражданства, женщинам - права матерей, имевших четверых детей[30]. Эти постановления до сих пор в силе.
Он сделал много сооружений; но они были скорей необходимы, нежели величественны. Главные из них - водопровод, начатый Гаем, затем водосточный канал Фуцинского озера и гавань в Остии. Он исполнил все это, хотя знал, что второе сооружение Август отказался сделать, не смотря на усиленные просьбы марсийцев, а третье несколько раз намечал обоготворенный Юлий, но отказался от него вследствие трудности. Император соединил водопровод Клавдия с источниками богатыми холодною водою - один из них называется "Голубым", другой "Курциевым и Албудигнским" - и, кроме того, с помощью глиняных труб провел в столицу воду Нового Аниона, разделив ее на множество чрезвычайно красивых бассейнов. Фуцинский канал был вырыт столько же в видах выгоды, сколько для славы, - несколько частных лиц брались отвести воду на свой счет, с условием, чтобы им дали осушенное пространство. Этот канал длиной три тысячи шагов. Для него пришлось частью сравнять, частью, прокопать гору. Канал был кончен с трудом, через одиннадцать лет, хотя работали постоянно и непрерывно тридцать тысяч человек. При постройке, остийской гавани Клавдий сделал с правой и левой стороны мол, а при входе в нее забутил море на значительной глубине. Чтобы работа была прочней, он приказал затопить корабль, привезший из Египта огромный обелиск, и, вбив множество свай, выстроил на них огромный маяк, но образцу фарского в Александрии, с целью дать возможность судам держать ночью курс на огни.
Клавдий любил делать подарки народу и очень часто давал представления, отличавшиеся великолепием, не только обыкновенные и в обычных местах, но и невиданные до тех пор и заимствованные из старины, и там, где их не давал никто раньше. Игры при освящении отстроенного им после пожара театра Помпея он открыл с трибунала, поставленного в орхестре, но предварительно принес жертвы в господствовавших над театром храмахъ[31], а затем сошел на сцену, при чем вся публика в молчании оставалась на своих местах. Он отпраздновал и "Столетние" игры, под тем предлогом, что Август дал их преждевременно, не дождавшись срока, хотя в своем историческом труде Клавдий говорит, что Август, после долгого промежутка возобновил их, самым тщательным образом сделав надлежащие вычисления. Вот почему смеялись над словами глашатая, приглашавшего на торжественное празднование игр, которых никто "не видел и не увидит", хотя было еще в живых несколько человек, видевших их, и хотя на сцену выступало несколько актеров, участвовавших и на прежних играх.
Император часто устраивал цирковые состязания и на Ватиканском холме. В промежутках происходили иногда, каждые пять кругов, звериные травли. В Большом Цирке, который Клавдий украсил мраморными сараями и вызолоченными призовыми столбами, - раньше то и другое было из туфа и дерева - он отвел отдельные места сенаторам. Прежде они обыкновенно занимали места где ни попало. Кроме скачек на колесницах в четверку, он устраивал так называемую "троянскую игру" и охоту на африканских зверей. С последними вступал в борьбу эскадрон преторианцев, под командой их трибунов или самого префекта. На сцену выступали также конные фессалийцы. Они гоняются но цирку за дикими быками и, когда последние выбиваются из сил, вскакивают на них и наклоняют их рогами к земле.
Гладиаторские бои император давал много раз, при чем они отличались разнообразием. Раз в году они происходили к лагере преторианцев. Здесь не было ни травли зверей, ни чего либо особенного. Обыкновенно же и в полном виде их давали "за барьером". Тут же происходило чрезвычайное представление. Оно продолжалось недолго, несколько дней. Клавдий назвал его "закуской", так как, желая дать его в первый раз, объявил в одном из своих эдиктов, что приглашает народ "к приготовленной на скорую руку, невзыскательной закуске". Да и ни на одном представлении не вел он себя с большею простотой и доступностью. Последняя доходила до того, что он, высунув левую руку, вместе с народом считал вслух пальцами золотые, назначенные победителям, и часто просил и приглашал присутствующих веселиться, не переставая называть их "господами", а подчас отпускал шутки, впрочем неудачные и неостроумные. Так, когда его просили вывести на сцену Палумба, он обещал исполнить просьбу, "если его поймают"[32]. Зато чрезвычайно хороша и уместна была другая острота. За одного колесничного бойца просили четверо его сыновей. Клавдий, к чрезвычайному удовольствию всей публики, даль ему отставку и зачем издал эдикт, где обращать внимание народа на то, как хорошо иметь взрослых детей, раз они на глазах других могли быть защитой и поддержкой даже гладиатору.
Кроме того, он дал на Марсовом поле военное представление, изображавшее взятие и грабеж города и изъявление покорности британскими царями, при чем руководил спектаклем, одетый в военный плащ, а перед спуском воды из Фуцинского озера устроил даже морское сражение.
Когда участники предстоявшего морского сражения закричали: "Здравствуй, император! Тебя приветствуют идущие на смерть!", он отвечал: "Здравствуйте и вы!.." Его ответ сочли за отмену спектакля, вследствие чего все отказались драться. Клавдий долго раздумывал, не изрубить ли, или не сжечь ли всех их, наконец, вскочил со своего места и, бегая вдоль берега озера и при атом отвратительно ковыляя, угрозами и уговариваниями заставил их сражаться. Во время этого представления сошлись между собой эскадры сицилийская и родийская, состоявшие каждая из двенадцати трирем. Вынырнувший с помощью машины из середины озера серебряный тритон трубою подал знак к началу сражения.
В религиозных обычаях и в гражданских и военных порядках, как и в отношении всех сословий, Клавдий сделал много улучшений, и внешних, и внутренних. Вызвано было к жизни старое, но введено и новое. При выборах новых членов жреческих коллегий он не назначал ими никого, не принеся предварительно присяги. Он тщательно следил затем, чтобы во время каждого землетрясения в столице претор созывал народное собрание и назначал каникулы для судей. Если в Капитолии замечали зловещую птицу, назначалось богослужение. Разослав извещения об этом, в качестве верховного жреца, император начинал богослужение, окруженный народом, перед ораторской кафедрой, удалив предварительно многочисленных ремесленников и рабов.
Раньше дела разбирались в зимних и летних сессиях; но Клавдий соединил их. Юрисдикция по делам фидеикомиссий была раньше ограничена столицей и давалась ежегодно лишь магистратам, Клавдий же дал ее навсегда и провинциальными властям. Сделанная Тиберием Цезарем прибавка к закону Папия-Поппея о том, что шестидесятилетние мужчины не могут быть отцами семейств, была отменена Клавдием. Он приказал консулам, в отступление от правила, назначать опекунов малолетним и велел выслать из столицы и Италии лиц, которым запрещено было жить в провинциях местными властями. Он же придумал новый род ссылки в отношении некоторых лиц, - они не имели права удаляться далее трех миль от столицы.
Желая посоветоваться с Сенатом о каком либо важном деле, он садился между консулами на трибунском кресле. Раньше отпуск давал обыкновенно Сенат, теперь он зависел от императора. Знаки консульского достоинства Клавдий позволил иметь и прокураторам, если они владели состоянием в двести тысяч сестерций. Лиц, отказывавшихся от звания сенатора, он лишал и звания всадника. В начале своего царствования он заявил о своей твердой решимости назначать сенаторами, но крайней мере, правнуков римских граждан, между тем дал сенаторскую тогу даже сыну отпущенника, впрочем, с условием, что предварительно его усыновит римский всадник. Но, опасаясь неудовольствия, он сослался на цензора Аппия Слепого, родоначальника своей фамилии, который давал звание сенатора сыновьям отпущенников. Но Клавдий не знал, что во времена Аппия и позднее отпущенниками назывались не те, которые получали вольную, но их свободорожденные дети. На коллегию квесторов, вместо надзора за мощением дорог, он возложил наблюдение за гладиаторскими играми, отнял у них провинции Остию и Галлию и поручил им по прежнему заведывание казначейством при храме Сатурна. Временно эту должность исполняли преторы или, как в настоящее время, бывшие преторы.
Он пожаловал триумфальные украшения жениху своей дочери, Силану, хотя он еще не был совершеннолетним. Что касается совершеннолетних, император давал им их так щедро и так легко, что появилось письмо, написанное будто бы от имени всех легионов. Они просили дать консулярным легатам вместе с командой и триумфальные украшения, чтобы они не искали всевозможных поводов к войне. Авлу Плавцию Клавдий разрешил даже малый триумф, при вступлении его в столицу вышел ему навстречу и шел рядом с ним, когда он направлялся в Капитолий и возвращался оттуда. Габинию Секунду он позволил, после победы над германским племенем кавхон, принять титул Кавхского.
В коннице император ввел такой порядок производства: после команды над когортой он давал команду над крылом, после команды над крылом - делал легионным трибуном. Войскам было дано жалованье и введен новый род службы, недействительной, "сверхкомплектной", как ее называли. На нее зачислялись отсутствующие, которые служили только по имени. Солдатам было запрещено ходить с поздравлениями по домам сенаторов. По поводу этого был даже издан сенатский указ. Имущество отпущенников, выдававших себя за римских всадников, было продано Клавдием с публичного торга. Отпущенники, которые оказались неблагодарными в отношении своих патронов и на которых последние принесли жалобы, были снова превращены в рабов. Адвокатам патронов было объявлено, что впредь их жалобы на своих отпущенников будут оставляемы без внимания. Однажды император узнал, что несколько господ, не желая лечить своих больных и увечных рабов, высадили их на остров Эскулапа[33]. Тогда он объявил, что все высаженные свободны и могут, если выздоровеют, не являться к своим господам в качестве рабов. Лицам же, предпочитавшим скорей убить своих рабов, нежели высаживать их на берег, пригрозили судебным преследованием по обвинению в убийстве. Путешественникам было позволено эдиктом проходить италийскими городами исключительно пешком, на креслах или на носилках. В Путеолах и Остии были сформированы отдельные когорты для тушения пожаров. Иностранцам было запрещено принимать римские родовые имена, а присвоившие себе права римского гражданства были обезглавлены на Есквилинском холме. Провинции Ахаия и Македония, объявленные Тиберием императорскими, были снова сделаны сенатскими. Ликийцы, в наказание за их опасные несогласия, были лишены самоуправления, а родийцы, раскаявшиеся в своих прежних поступках, снова получили его. Троянцы, как родоначальники римского народа, были навсегда освобождены от податей, при чем было прочитано старинное греческое письмо, где Сенат и римский народ обещали царю Селевку дружбу и союз с одним условием, чтобы он освободил от всяких податей единокровное римлянам население Трои. Евреи, постоянно волнуемые Христом, были выгнаны Клавдием из Рима. Германским послам[34] он позволил сидеть в орхестре. На него произвело впечатление их простодушие в соединении с самомнением. Им отвели места среди народа; но, когда они заметили, что парфяне и армяне сидят на местах отведенных сенаторам, они, недолго думая, направились туда же, заявляя, что они ничуть не уступают другим храбростью или положением. Культ галльских друидов, отличавшийся жестокостью и запрещенный Августом [35], но только для римских граждан, быль окончательно уничтожен Клавдием. Напротив, он старался перенести из Аттики в Рим елевзинские мистерии и позволил возобновить на средства римской казны разрушенный временем храм Венеры Ерикской, в Сицилии. Заключая на форуме союз с царями, Клавдий убивал свинью, произнося при этом древнюю формулу фециалов. Но и в этом случае, и в других, как и вообще в свое правление, он руководился не столько собственной волей, сколько волей жен и отпущенников. Везде он вел себя но большей части так, что или преследовал их интересы, или отвечал их желаниям.
Еще в молодости у него были две невесты, - правнучка Августа, Эмилия Лепида, и Ливия Медуллина, называвшаяся также Камиллой, как потомок древнего рода диктатора Камилла. С первой он разошелся, когда она была еще девушкой, вследствие оскорбления, нанесенного Августу её родителями, вторая заболела в день, назначенный для свадьбы, и умерла. Тогда Клавдий женился на дочери триумфатора, Плавции Ургуланилле, а затем на Эмилии Петине, дочери консула, однако-ж развелся с обеими, с Петиной потому, что между ними произошла легкая ссора, с Ургуланиллой - за её развратность; кроме того, он подозревал ее в желания убить его. После этого он женился на дочери своего родственника, Мессалы Барбата, Валерии Мессалине, но приказал казнить ее, узнав, что она, не говоря уже о других гадостях и грязных поступках, вышла замуж за Гая Силия, при чем брачный контракт был составлен авгурами[36]. На сходке преторианцев император объявил, что, не найдя до сих пор счастья в браке, он не намерен больше жениться, если же женится, позволяет им убит его их руками. Однако-ж он не мог выдержать и не прекращал переговоров о браке, между прочим даже с Петиной, которую раньше прогнал, и с Лоллией Паулиной, женой Гая Цезаря. Наконец, он увлекся дочерью своего брата, Германика, Агриппиной, и влюбился в нее благодаря своему праву целоваться с нею и быть нежным. Кончилось тем, что он подучил нескольких человек внести, в ближайшем заседании Сената, предложение, что Клавдий должен жениться в видах важнейших интересов государства и что необходимо вообще разрешить такие браки, которые раньше считались кровосмешением. Едва успел пройти один день, как он уже женился. Ето примеру последовали только один отпущенник да примипилар. Свадьбу последнего Клавдий почтил своим присутствием вместе с Агриппиной.
У Клавдия были дети от трех жен: Друз и Клавдия - от Ургуланиллы, Антония - от Петины, Октавия и сын, названный отцом сперва Германиком, а потом Британиком, - от Мессалины. Друз умер еще мальчиком в Помпеях. Во время игры бросили вверх грушу. Друз раскрыл рот и поймал ее, но подавился. Несколькими днями раньше он был обручен с дочерью Сеяна. Тем более удивляет меня, что, по словам некоторых писателей, Друза коварно умертвил Сеян. Отцом Клавдии был отпущенник императора, Ботер. Хотя она родилась за пять месяцев до развода её матери и хотя се сначала воспитывал как дочь Клавдия, последний все-таки приказал объявить ее незаконной и бросить голой у дверей её матери. Антонию он выдал сперва за Гнея Помпея Великого, затем за Фавста Суллу, молодых людей аристократических фамилий, Октавию же, обрученную раньше с Силаном, - за своего пасынка, Нерона. Его сын Британик родился в двадцатый день его царствования, во время его второго консульства. Еще ребенка, Клавдий горячо просил любить его и являлся на руках с ним на солдатскую сходку, во время же театральных представлений прижимал его к груди или ставил перед собою, на глазах народа, и желал ему, среди восклицаний толпы, всякого счастья. Из своих зятьев он усыновил Нерона, а Помпея и Силана не только не удостоил этого, но даже приказал казнить.
Из своих отпущенников он особенно любил евнуха Посида, которого даже пожаловал, во время своего британского триумфа, почетным копьем, наравне с военными чинами. Не меньше любил он Феликса[37]. Он сделал его сперва начальником когорты, затем - союзных войск и, наконец, наместником иудейской провинции. Феликс был женат три раза, на девушках царственного происхождения. Далее, император любил Гарпократа. Ему он позволил пользоваться в Риме носилками и давать народу публичные игры[38]. Кроме того, любимцем его был ученый Полибий, который, гуляя, нередко имел по сторонам обоих консулов. Но первыми любимцами императора были секретарь его, Нарцисс, и заведывавший финансами - Паллант. Оба они, с позволения Клавдия, не только получили огромные суммы, на основании указа Сената, но и были почтены званиями квестора и претора. Кроме того, он позволял им наживаться и грабить так бессовестно, что, в ответ на его жалобу на недостаток в деньгах, ему остроумно заметили, что он будет очень богат, стоить только ему войти в товарищество с обоими отпущенниками.
Поддавшись, как я говорил выше, влиянию этих людей и своих супруг, Клавдий из государя превратился в слугу. И интересах каждого из них или даже ради исполнения их желания, нето прихоти он предоставлял на их волю почетные должности, команду над войсками, освобождение от наказания и самые казни, обыкновенно не давая себе никакого отчета в том, что делает. Не стану вдаваться в подробности и перечислять по мелочам, сколько наград отнято им, сколько судебных приговоров объявлено недействительными, сколько выпущено подложных или даже явно подделанных официальных бумаг, - сказку только, что он приказал убить своего свата Ливия Силана, затем обеих Юлий, одну дочь Друза, другую Германика, за недоказанное преступление, не позволив им даже оправдаться, затем Гнея Помпея, мужа старшей своей дочери, и Луция Силана, жениха младшей из них! Помпея задушили в объятиях любимого им молодого человека, а Силан должен был отказаться 29-го декабря от должности претора и в Новый год, в самый день свадьбы Клавдия с Агриппиной, умереть. Император с чрезвычайно легким сердцем казнил тридцать пять сенаторов и более трех сот римских всадников[39]. Когда, например, центурион донес ему, что один из бывших консулов казнен по его приказанию, Клавдий отвечал, что не давал подобного приказания, однако ж похвалил за исполнение его распоряжений, так как его отпущенники заявили, что солдаты исполнили свои обязанности, поспешив по доброй воле отомстить за императора... Следующий случай прямо невероятен, - на свадьбе Мессалины с её любовником, Силием Клавдий подписал брачный контракт, думая, что все это придумано из желания отвратить от себя и обратить на другого несчастие, которое угрожало ему, судя по некоторым предзнаменованиям!
У него была представительная и привлекательная внешность, стоял ли он, или сидел, а в особенности, когда спал. Это был мужчина высокого роста, но не худощавый, с красивым лицом, седыми волосами и полною шеей. Но, когда он ходил, он не мог твердо вступать на ногу, а когда был весел или серьезен, его безобразило многое, смех его был неприятный, а еще непривлекательнее был он в состоянии раздражения: изо рта у него била пена, из носу текло. Кроме того, у него заплетался язык, а голова всегда сильно качалась, даже при незначительном движении. Его здоровье было раньше слабое, но, когда он вступил на престол, он ничем не страдал, кроме желудочных болезней. По его словам, он в минуты страданий желудка подумывал даже о самоубийстве. Он любил давать роскошные пиры, притом почти всегда в огромных помещениях, так что очень часто за столом присутствовало разом до шестисот человек. Он устроил пир даже во время спуска вод Фуцинского озера и едва не утонул, когда спущенная вода с силой хлынула и наводнила местность. К столу он каждый раз приглашал и своих детей вместе с мальчиками и девочками хороших фамилий, которые, по старинному обычаю, ели, сидя у ножек соф. Одного гостя заподозрили накануне в краже золотого бокала. Клавдий пригласил его на следующий день и велел поставить ему глиняный кубок. Говорят даже, он хотел издать эдикт, позволявший выпускать ветры за столом, хотя бы громко, так как узнал, что один из гостей, из-за стыда сдерживавшийся, опасно захворал.
Он очень любил поесть и попить вина когда бы то и где бы то ни было. Занимаясь однажды судопроизводством на форуме Августа, он услышал запах от завтрака, который салии готовили в соседнем храме Марса. Клавдий вскочил с кресла, побежать к жрецам и стал с ними есть. Он уходил из столовой только наевшись и напившись до отвалу, так что, когда ложился на спину и засыпал с открытым ртом, ему тотчас совали в глотку перо, чтобы облегчить желудок. Спал он поразительно мало, - он просыпался обыкновенно очень рано - вследствие чего засыпал подчас во время судопроизводства. Адвокаты, нарочно возвышавшие голос, насилу могли разбудить его. Он чрезвычайно любил женщин, но к мужчинам был совершенно равнодушен. Игра в кости была его страстью[40]. Об этом искусстве он даже написал сочинение. Он играл обыкновенно и во время прогулки, при чем игральная доска в его экипаже была приделана так, что игру можно было вести спокойно.
Что он был кровожадным варваром по натуре, доказывают как крупные, так и мелкие случаи. Он приказывал пытать и казнить отцеубийц в своем присутствии. Однажды ему хотелось посмотреть, в Тибуре. на казнь по древнему обычаю. Преступники были уже привязаны к столбу; но палача не было. Клавдий приказал вызвать его из столицы и терпеливо дожидался до вечера. На гладиаторских играх, давались ли они на его счет, или на чужой, он приказывал убивать даже тех, которые падали нечаянно, а в особенности ретиариев, единственно из желания посмотреть на выражение лиц умирающих!.. Как то два гладиатора смертельно ранили друг друга. Император немедленно велел сделать из мечей обоих небольшие ножи, для личного употребления[41]. Бойцы со зверями и так называемые "меридианы" приводили его в такой восторг, что он являлся в театр на рассвете и продолжал сидеть, отпустив народ завтракать Кроме особо назначенных бойцов, на арену посылались люди виновные в каком нибудь незначительном или неожиданном проступке или рабочие, служители и тому подобные, если им не удавались автоматы, какие либо машины или что нибудь в этом роде. Клавдий приказал выйти на арену даже одному из своих номенклаторов, как он был, в тоге.
Но преобладающими чертами его характера были трусость и недоверчивость. Хотя в первые дни своего царствования он, как мы говорили, и старался выставить на вид свою доступность, он все-таки не решался ходить на званые обеды без телохранителей, которые становились вкруг него со своими копьями, или без солдат, прислуживавших ему. Он не посетил ни одного больного, не обыскав предварительно его кровати и не пересмотрев самым тщательным образом его подушек и перины. Впоследствии же приставленные им сыщики постоянно подвергали строжайшему обыску всех без исключения являвшихся к нему с визитами. Только позже, да и то с трудом, он разрешил не осматривать женщин, совершеннолетних молодых людей и девушек. Кроме того, было позволено провожатым и писцам иметь при себе футляр с приборами для письма. Когда, во время восстания, Камилл [42], не сомневаясь, что ему удастся напугать Клавдия и не начиная войны, отправил ему оскорбительное, угрожающее и вызывающее письмо, где приказывал ему отречься от престола и жить спокойно частным человеком, Клавдий пригласил к себе высших лиц в государстве, раздумывая, не исполнить ли ему требование Камилла. Он так испугался известия о заговоре, которого в действительности не было - что хотел отречься от престола. Раз, когда вовремя принесении им жертвы - об этом я рассказывал выше - возле него арестовали человека с мечом, он поспешно созвал через глашатаев Сенат и со слезами и всхлипываниями стал жаловаться на свою жизнь, которой, по его словам, всюду грозит опасность. После этого он долго не показывался публично. Он потушил свою пылкую любовь к Мессалине не столько потому, что она нагло оскорбляла его, сколько из страха перед опасностью - он поверил, что любовник императрицы, Силий. хочет завладеть престолом. Тогда он, позорно дрожа, убежал в лагерь, задавая дорогой один только вопрос, - действительно ли его трону не грозит опасности?..[43].
Не било ни одного подозрения, не было ни одного доносчика настолько ничтожного, чтобы Клавдий не приходил в страшное беспокойство и не принимал меры предосторожности и для мести. Один из тяжущихся, здороваясь с ним, сказал ему под секретом, что видел сон, будто его, Клавдия, убили. Через несколько времени он притворился, будто узнал убийцу, и указал на своего противника, который подавал просьбу. Последнего тут же потащили на казнь, как бы поймав на месте преступления. Точно так же, говорят, погиб и Аппий Силан. Сговорившись погубить его, Мессалина и Нарцисс поделили свои роли. Один из них, разыграв из себя смущенного, вбежал на рассвете в спальню своего патрона, уверяя, что ему приснился сон, будто Аппий убил Клавдия, другая, с притворным удивлением, рассказала, что такой же сон снится ей уже несколько ночей! Вскоре, по уговору с ними, было объявлено, что Аппий спешит во дворец, - хотя накануне ему было приказано быть там в известные часы. Это как бы делало сон правдоподобным, и Силана велено было немедленно арестовать и казнить. На следующий день Клавдий, не долго думая, рассказал в Сенате, как было дело, и поблагодарил отпущенника за то, что он и во сне заботится об его безопасности...
Сознавая свою вспыльчивость и раздражительность, Клавдий извинял их в одном из эдиктов, обещая, что первая будет коротка и безобидна, вторая не будет безосновательна. Остийцы не прислали навстречу ему лодок, когда он был неподалеку от Тибра. Он жестоко выбранил их в письме, заметив при этом, что они нередко поступали с ним, как с простым солдатом, но затем вскоре простил их, чуть не извиняясь в своем поступке. Он собственноручно прогонял лиц, не совсем удобно подходивших к нему, в публичном месте. Кроме того, он без оправданий, незаслуженно сослал одного квесторского писца и сенатора, носившего звание претора. Первый поплатился за то, что слишком пристрастно вел себя, в одном процессе, в отношении Клавдия, второй - за то, что во время своего эдильства оштрафовал в императорских поместьях людей, которые, не смотря на запрещение, продавали горячую пищу, а явившегося на место происшествия управляющего велел отодрать плетьми. За это Клавдий отнял у эдилов и надзор за кабаками.
Он не скрывал и своей глупости и в нескольких небольших своих речах объяснял, что в правление Гая он нарочно прикидывался дураком, - в противном случае он не мог бы остаться в живых и достичь своего настоящего положения. Но ему не удалось никого убедить, - вскоре вышла в свет книжка, под заглавием "Μωρῶν ἐπανάστασις"[44]. В ней говорилось, что никто не может прикидываться дураком.
Между другими его недостатками люди всего более удивлялись его забывчивости и нерассудительности, или, выражаясь по-гречески, μετεωρίᾳ и ἀβλεψίᾳ. Казнив Мессалину, он вскоре сел за стол и стал спрашивать, почему не идет императрица. Многих из казненных им он уже на следующий день приглашал к столу или играть в кости и, когда они не шли, отправлял посланца, которому приказывал от своего имени выбранить их "сонями..."[45]. Решив противозаконно жениться на Агриппине, он не переставал называть ее во всех своих речах ".дочерью"', "питомицей" или "чуть не родившейся у него на груди и воспитанной им..."[46] Желая усыновить Нерона - как будто его мало порицали за то, что он усыновил пасынка, имея уже взрослого сына! - он говорить всем и каждому, что в фамилии Клавдиев никто еще не был усыновлен...
В своих выражениях и поведении он был подчас так невнимателен, что заставлял подозревать, что не знает или не думает, кто он, с кем, когда и где говорит. Когда в Сенате зашла речь о мясниках и виноторговцах, он закричал: "Скажите, пожалуйста, кто же может жить без мяса?.." При этом он стал описывать богатство старых шинков, где он когда-то и сам часто брал вино! За одного кандидата на должность квестора Клавдий подал голос между прочим потому, что его отец успел вовремя подать ему холодной воды, когда он был болен! В Сенат ввели одну свидетельницу, - "Она была отпущенницей моей материн убирала ее", Сказал Клавдий, "но всегда считала и меня своим патроном. Я сказал это потому, что до сих пор еще некоторые лица в моем доме не признают меня своим патроном". Затем, когда жители Остии от имени всех о чем-то просили его, он, во время разбора дела, выскочил и закричал, что не видит оснований исполнить их желание и что он, как и всякий другой, волен в своих поступках. Ежедневно он, чуть не каждый час и минуту, задавал такие, вопросы: "Ну, что, я не кажусь тебе идеальным человеком?" Или: "Λάλει, ϰαὶ μὴ ϑίγγανε!"[47]. Было много и другого в том же роде, что не могло красить и частное лицо, не говоря уже государя, обладавшего дарим слова, ученого и, кроме того, усердно занимавшегося литературой.
Историей он начал заниматься еще в молодых годах, но совету Тита Ливия[48], при чем ему помогать и Сульпиций Флав. Но когда он в первый раз начал читать свой труд перед многочисленною аудиторией, он насилу кончил его. Он несколько раз был встречен холодно, по своей собственной вине. В начале чтения какой-то толстяк сломал несколько скамеек. Поднялся хохот, при чем сам Клавдий, даже после того как прекратился шум, не мог удержаться и не хохотать время от времени, вспоминая о случившемся.
Он писал очень много и императором и усердно знакомил со своими произведениями через чтеца. Его "История" начиналась со смерти диктатора Цезаря, но затем он перешел к истории позднейшего времени, с окончания междоусобных войн, видя, что ему нельзя рассказывать свободно и правдиво о более ранних событиях, - его мать и бабка часто делали ему выговоры[49]. История первого периода заканчивалась в двух томах, последующего - в сорока одном томе. Клавдий написал и восемь томов "Автобиографии" - но в них было больше нелепостей, нежели безвкусия, - и, кроме того, "Защиту Цицерона против литературных нападок Азиния Галла". Последнее произведение говорит об очень большой эрудиции автора. Он же изобрел три новые буквы[50] и увеличил ими, в видах крайней необходимости, по его мнению, старый алфавит. Об их целесообразности он еще частным человеком издал целый том, сделавшись же затем императором, легко ввел их в общее употребление. Эти буквы до сих нор еще можно видеть во многих книгах, правительственных известиях и надписях на постройках того времени.
С неменьшею любовью занимался Клавдий греческим языком и при всяком удобном случае признавался в своей любви к нему и его превосходстве перед другими языками. Одному иностранцу, объяснявшемуся по-гречески и по-латыни, он заметил, что он одинаково хорошо владеет обоими родными языками его, Клавдия. Отдавая в управление Сената провинцию Ахаию, он сказал, что эта провинция дорога ему вследствие возможности вести с нею ученые сношения. Он нередко отвечал греческим депутатам в Сенате длинною речью на их языке [51] и даже в суде часто цитировал стихи Гомера. По крайней мере, когда он думал о мести врагу или заговорщику, то трибуну дворцового караула, требовавшему, по заведенному порядку, пароля, обыкновенно давал этим паролем следующий стих:
Ἄνδῤ ἀπαμύνασϑαι, ὅτε τις πρότερος χαλεπήνῃ. [52]
Наконец, он написал на греческом несколько исторических трудов, например, двадцать книг "Истории Етрурии" и восемь книг "Истории Карфагена". За это к старинному зданию александрийской библиотеки было пристроено новое, названное его именем, и вместе с тем приказано в одном из них ежегодно читать в аудитории целиком в определенные дни, сменявшимися лекторами, "Историю Етрурии", в другом - Историю Карфагена".
Незадолго до своей смерти император ясно дал понять, что раскаивается в своей женитьбе на Агриппине и усыновлении Нерона. Однажды его отпущенники вспомнили с похвалой о том, что накануне он вынес обвинительный приговор женщине, привлеченной к суду за измену мужу. Тогда Клавдий сказал, что и ему выпало на долю иметь жен, которые за свой наглый разврат не должны избегнуть наказания. Встретив затем Британика, он обнял его и пожелал ему вырасти, чтобы выслушать от отца отчет во всех его поступках. К заключение, он громко закричал ему вслед по-гречески: Ὁ τρώοας ϰαὶ ἰάσεται[53]. Когда он хотел надеть на несовершеннолетнего еще и юного Британика тогу, так как это позволял сделать его высокий рост, он прибавил: "Пусть, наконец, у римского народа будет настоящий государь!"
Вскоре он даже составил духовное завещание и приказал всем магистратам приложить к нему свои печати. Но прежде чем он мог принять дальнейшие меры, его предупредила Агриппина, которой совесть, не говоря уже о поведении в отношении Клавдия, была нечиста и которую доносчики обвиняли в целом ряде преступлений.
Все согласны, что Клавдия отравили, но где и кто дал ему яд, об этом мнения расходятся. По словам некоторых, его отравил евнух Галоть, - который был обязан пробовать кушанья - в то время как Клавдий пировать со жрецами в Капитолии. По рассказу других, его отравила за обедом во дворце сама Агриппина, попотчивавшая его белыми грибами, его любимым блюдом. Даже о последствиях отравления говорят разно. Многие рассказывают, что, выпив яд, император лишился языка и, страшно промучившись целую ночь, на рассвете умер. По словам других, он сперва заснул, затем его от переполнения желудка вырвало всею пищей. Тогда ему снова дали яду, неизвестно, в каше ли, которой его накормили под видом того, что ему необходимо подкрепиться пищей после рвоты, или же ввели яд в желудок посредством клистира, якобы желая облегчить этим страданья от переполнения желудка пищей и вывести ее вон [54].
Смерть его скрывали, пока не было покончено вполне с вопросом о престолонаследии. Таким образом за него продолжали молиться, как за больного, а во дворец пригласили комедиантов, под тем предлогом, что ими хочет развлечься император...
Клавдий скончался 13-го октября, в консульство Азиния Марцелла и Ацилия Авиолы, на шестьдесят четвертом году жизни и четырнадцатом году своего царствования. Его похоронили со всеми почестями, оказываемыми императору, и причислили к богам. Эту почесть совершенно отменил Нерон[55], но затем восстановил Веспасиан.
Главными предзнаменованиями его смерти были следующие: на небе появилась косматая звезда, так называемая "комета", затем, молния ударила в гробницу отца императора, Друза, наконец, в тот же год умерли очень многие из магистратов, занимавшие разные должности. Но и сам Клавдий, по видимому, прекрасно знал и не скрывал, что он вскоре должен умереть. По крайней мере, это доказывает несколько фактов. Так, назначая консулов, он определил крайним сроком их службы месяц своей смерти. Присутствуя в последний раз в Сенате, он горячо убеждал своих детей жить в согласии и просил сенаторов не оставлять обоих их из-за малолетства, а в последний раз производя следствие в суде, неоднократно повторял, что смерть его близка, хотя окружавшие и не хотели слышать об этом.

---

[1] В переводе: У счастливцев дети рождаются и на третьем месяце.
[2] Поход Друза против винделиков, жителей ретских Альп, воспет Горацием в четвертой оде четвертой книги. Он относится к 16 году до Р. Х. Горцы были разбиты в нескольких сражениях, и Ретия со страной винделиков, т. е. Тироль, восточная Швейцария и Бавария, вошли в составь римского государства. Спустя три года началась Германская война. Вблизи Арбалона, в горной теснине, Друз одержал блестящую победу над германцами. Об его первом походе напоминает Друзова долина в Тироле возле Боцена (Drusenthal).
[3] Fossae Drusiuae, длиной две мили, соединяли Рейн с рекой Залой, а последняя соединялась через Зейдер—Зе (древний Флевон) с океаном. Рейнскому римскому флоту был открыть безопасный и кратчайший путь к устьям Эмса и Эльбы. В этом случае римлянам много помогло храброе и многочисленное племя батавов. Теперь на германцев можно было нападать и со стороны моря. Вблизи Майнца находился победный памятник Друза, а кенотафий — неподалеку от Везера.
[4] Нынешнем Лионе. Мать Клавдия, Антония, должна была оставаться в Лугдуне, пока Друз воевал с хаттами. Автор известного памфлета на смерть Клавдия, приписываемого без достаточных оснований Сенеке–сыну, называет за это Клавдия «галлом чистейшей воды» (Gallus germanus). Алтарь в честь Августа был в действительности освящен в 13 году нашей эры, Клавдий же родился в 10 году.
[5] Плащ с капюшоном, palliolum, носили в Риме разве больные, неженки и публичные женщины.
[6] Неизвестный автор сатиры на смерть Клавдия говорит, что на нем оправдалась пословица: надо родиться или царем, или дураком.
[7] Клавдием.
[8] Игры в честь Марса—Мстителя были установлены Августом в то время, когда Клавдию шел уже 22-ой год!
[9] Слаб и неразвит и физически, и душевно.
[10] Привыкшим издеваться и потешаться.
[11] Вблизи Рима, на Албанской горе, латинцы с древних пор справляли у храма Юпитера Латинского торжественный весенний праздник, заключавшийся в жертвоприношении. До сих пор еще отчасти хорошо сохранялась дорога, которая вела к храму. От самого храма еще в XVII веке оставалась часть фундамента, сложенного из больших кусков цветного мрамора; но все было разобрано при постройке католического монастыря в 1777 году. В процессии должны были участвовать оба консула. Во время отсутствия назначали на четыре дня особого, городского, префекта, нечто в роде вашего обер–полицемейстера.
[12] Гадательно.
[13] Заслуживает сожаления.
[14] Благородство его души.
[15] Неясно.
[16] Ясно.
[17] Сигиллариями назывались последние сутки (21—22 декабря) праздника Сатурналий. Знакомые семейства обменивались подарками, состоявшими из маленьких изображений (sigilla) богов из терракоты, бронзы и даже серебра и золота. Иногда фигурировали и статуэтки животных. Родители дарили ими детей. Интересно, что римский праздник Сигиллярий сохранился на нашем глухом Севере. Крестьяне Шенкурского уезда приготовляют из воска, глины и хлебного теста фигуры баранов, оленей и других животных и дарят их друг другу. К сожалению, происхождение этого обычая неизвестно.
[18] Во времена империи богатые люди нередко украшали свои башмаки жемчугом и драгоценными камнями.
[19] Жреца при новом боге…. Калигуле!
[20] Солдата звали Гратом. Он принадлежал к числу телохранителей Калигулы. Весь эпизод живо описывает Иосиф Флавий (Antiquit. XIX. 2. 3).
[21] Быть может, это было произведение Германика, даровитого поэта и переводчика.
[22] По Диону Кассию, даже в день обручения своей дочери. А какие справедливые приговоры выносил Клавдий, доказывают слова Пассиена Криспа: Malo divi Augusti judicium, malo Clavdii beneficium (Seneca. De benef. IV. 16. 6).
[23] В 9м году нашей эры Кв. Поппей Секунд издал вместе, с М. Папием Мутилом известный lex Papia—Poppaea. Этот закон между прочими льготами предоставлял отцам трех законных детей право не занимать судейских должностей (jus trium liberorum). Из биографии Светония известно, что он просил о применении к нему вышеупомянутого закона, хотя у него и не было потомства.
[24] Вместо того, чтобы заявить об этом устно.
[25] В переводе: «Ты и стар, и глуп!» Речь в похвалу умершему Клавдию была сочинена Сенекой. Когда, по словам Тацита, говоривший речь Нерон упомянул о предусмотрительности и уме покойного, никто не мог удержаться от смеха.
[26] Процесс Гая Рабирия Постума, приемного сына убийцы Сатурнина. происходил в 61 году. Рабирий позволил себе такие насилия над царем Птолемеем Авлетом и такие вымогательства в отношении александрийцев, что должен был бежать от их ярости. Из благодарности за содействие, оказанное Рабирием Цицерону, которого вернули вследствие этого из изгнания, Цицерон выступил его защитником. Но защита, по видимому, не имела успеха, и Рабирий должен был уйти в изгнание. Уезжать из Италии без позволения императора было запрещено сенаторам уже Августом.
[27] В шестнадцать дней, если верить Диону Кассию. Моммзен, считающий правительство Клавдия одним из самых дальновидных и самых последовательных в своих действиях, наравне с правительствами Нерона и Домициана, говорит справедливо, что настоящею причиной похода в Британию была решимость покорить лишь на половину побежденную и тесно сплоченную нацию. Война велась, конечно, не из–за Берика, как рассказывает Дион Кассий. Поводом к походу могли быть набеги британцев на берега Галлии. Душой экспедиции был, вероятно, известный Нарцисс. Она началась в 43 году. Успеху похода много способствовало, кроме меча, золото. Рассказ Светония грешит против истины. В лице короля Каратака римляне встретили упорное сопротивление, при чем военное счастье не всегда было на стороне Клавдия. В Камалодуне била основана первая военная римская колония и приняты разумные меры для экономического завоевания острова. Не следует забывать также, что римляне покоряли не большую часть Британии, как говорит Светоний, а лишь низменную часть страны.
[28] Великолепное и огромное здание на Марсовом поле, начатое постройкой Агриппой и оконченное Августом. Здесь счетчики (diribitores), для которых было выстроено самое здание, вынимали из ящика голосовательные таблички и считали голоса, раздавали жалование солдатам и т. п.
[29] Подробности этого события, относящегося к 61 году, можно найти у Тацита (Annal. XII. 43). В Риме оставалось съестных припасов всего на две недели! Позже чернь при таких же обстоятельствах забросала камнями даже Антонина Благочестивого и Феодосия Великого. Быть может, ко времени ближайшему к хлебному голоду относятся выбитые по распоряжению Сената монеты с изображением Цереры или модия.
[30] Закон Папия—Поппея обязывал каждого жениться. Ius quatuor liberorum давало матерям четырех детей большие преимущества.
[31] Театр Помпея, первый каменный и вместе с тем самый большой в Риме, был открыт в 66 году. Он вмещал в своих двух ярусах до сорока тысяч человек публики. Он сгорел при Тиберии, который приказал восстановить его. Работы продолжались и при Калигуле. От самого театра сохранились лишь незначительные развалины, зато чертеж его дошел до нас на знаменитом Капитолийском плане Рима времен Септимия Севера. Молчание публики, которая, кроме того, не встала с места, можно объяснить скромностью Клавдия, запретившего, вероятно, оказывать ему знаки внимания, как императору. Выше театра Помпея, на Палатинском холме, находился небольшой двойной храм Венеры и Победы.
[32] Palumbus — дикий голубь.
[33] На Тибре, с храмом Эскулапа, выстроенным в 293 году епидаврцами. Из этого храма — статуя Эскулапа, хранящаяся в Неаполе. От самого храма уцелел еще фундамент.
[34] Верриту и Малоригу. Тацит (Annal. XIII. 64) подробно рассказывает об этом случае, но относит его к царствованию Нерона.
[35] При религиозных церемониях друидов, как известно, происходили человеческие жертвоприношении, хотя в подобных случаях убивали большею частью преступников.
[36] Подробности смотри у Тацита (Annal. XI. 16—17). Гая Силия, сначала любовника императрицы, Тацит называет первым красавцем среди римлян. Во время британского похода было решено сыграть свадьбу его с Мессалиной. Музыка и праздничные крики наполняли дворец. Императрица, в костюме вакханки, с распущенными волосами, и Силий, в венке из плюща, замирали в сладострастном танце, как вдруг в залу вошел приготовившийся к мести Клавдий. Силий был схвачен и тут же убить. Благодаря стараниям Мессалины, он быль назначен до этого консулом. Император сам приложил печать к росписи приданого Мессалины.
[37] Тот самый, чье имя упоминается в «Деяниях Апостольских», человек жестокий и безнравственный, но энергичный, постоянно боровшийся в Иудее с внутренними раздорами и религиозными распрями в продолжение своего восьми летнего управления. Он быль женат сперва на дочери известного мавританского цари Юбы, внучке Антония и Клеопатры, затем на дочери иудейского царя Агриппы. Обеих знали Друзиллами. Имя и происхождение третьей неизвестно.
[38] Относительно цифры убитых всадников Светоний расходится с псевдо-Сенекой, автором сатиры на смерть Клавдия. У него показан 221 казненный всадник. Луций Юний Силан, праправнук Августа, был в 48 году лишен претуры и затем исключен из сословия сенаторов. Обручение его с Октавией, младшей дочерью Клавдия, которую Агриппина прочила в невесты своему сыну, Нерону, было объявлено недействительным. Через несколько времени ого обвинили в государственном преступлении. В начале 49 года молодой Силан, которому шел всего двадцатый год, покончил с собой, в самый день свадьбы Клавдия и Агриппины! Его сестра, Юния Кальвиния, была изгнана из Италии.
[39] Это дозволялось исключительно лицам всаднического сословия и ценза.
[40] В сатире на смерть Клавдия, анонимный автор, рассказывая о загробных похождениях императора, говорить: «Решили изобрести для него новый род наказания, — придумать ему какую–нибудь бесконечную и бесполезную работу, так или иначе имевшую отношение к одной из его страстей. Тогда Эак приказал ему бросать кости из дырявой чашки. И вот он начал собирать без толку постоянно вываливавшиеся кости». О чашке см. примеч. 106.
[41] Но мнению древних, мясо кабана, убитого ножом, которым был умерщвлен человек, помогало от падучей болезни.
[42] Восстание Камилла подробно описывает Дион Кассий. Луций Аррунтий Камилл Скрибониан был консулом в 32 г. Умер в ссылке.
[43] Тоже подтверждает Тацит (Annal. XI. 31). Клавдий время от времени спрашивал: «Действительно–ли я еще император?.. Правда ли, что Силий только простой гражданин?..»
[44] Бунт дураков
[45] У псевдо-Сенеки Август говорит о Клавдии: «Этот господин, который, по видимому, не в состоянии согнать с места муху, убивал, г. г. сенаторы, людей так же легко, как проигрывал в кости».Когда Мессалина была арестована, Клавдий, в это время сидевший за столом, приказал ей явиться к нему на следующий день для оправдания. Фаворит его, Нарцисс, зная ограниченность и плохую память своего повелителя, вышел вон и отдал приказ занимавшему дворец караулу казнить императрицу именем Клавдия, затем объявил последнему об её смерти. Но Клавдий отличался забывчивостью.
[46] А это то именно и но позволило императору, согласно законам и обычаям, жениться на Агриппине!
[47] «Говори, но не трогай меня!» По мнению одного комментатора, это выражение Клавдий употреблял в юности, обращая его к своему воспитателю, иногда бившему своего ученика.
[48] Знаменитый римский историк, к чести своей, сумевший остаться независимым, несмотря на близость к императорскому дому, чего не мог не оценить умный Август.
[49] Не следует забывать, что бабка Клавдия, Октавия, была замужем за триумвиром Антонием. Эта замечательная женщина, высокоуважаемая за свои редкие нравственные достоинства, верность и красоту, была образцом римской женщины и скончалась всеми оплакиваемая. Несмотря на то, что Антоний изменил ей, сойдясь с Клеопатрой, и в письмах оскорблял свою жену, она безупречно вела себя в отношении его и чтила даже его память.
[50] Для согласной v, для звуков bs и ps и, наконец, для звука среднего между i и u. Когда он умер, эти буквы, разумеется, вышли из употребления. Вообще, Клавдий был бы на месте, если бы судьба сделала его библиотекарем или директором музея древностей. Его труды об етрусках и Гражданской войне были написаны со знанием дела, и ими не раз пользовались позднейшие историки. Потеря историй Карфагена и Етрурии — незаменима для исторической науки. Плиний пользовался ими для географических данных. С етрусской литературой император был знаком так, как немногие из современных ему римлян, что доказывает его лионская речь. Его время принадлежит, вообще, к очень производительным в литературном отношении.
[51] Что было противно римскому этикету. Совершенно иначе поступал в таких случаях Тиберий.
[52] Стих из «Одиссеи» (XVI. 72. и XXI. 133):
Дерзость врага наказать, мне нанесшего злую обиду.
(Жуковский).
Так говорить Телемах свинопасу Евмею, Одиссей, никем непризнанный, приходит к Евмею, который угощает его. Здесь застает его Телемах. Евмей советует ему привести к себе в дом иностранца — Одиссей назвал себя критянином, но Телемах возражает, что он еще молод, еще не пытался наказать дерзость врага, который жестоко оскорбил его.
[53] В переводе: «Кто ранил, тот и вылечит»! Согласно легенде, Телефа, раненого копьем Ахилла, мог вылечить, как предсказал оракул, лишь сам нанесший рану, т. е. Ахилл. Клавдий намокает на обидное для Британика усыновление Нерона.
[54] Обстоятельный рассказ о смерти Клавдия —· у Тацита. (Annal. XII. 66—67). Медленную, мучительную агонию ускорил придворный врач Ксенофонт из Коса, носивший титул «друга Клавдия» (φιλοϰλαύδιος)! О смерти Клавдия от яда говорит большинство письменных источников, в том числе Плиний. Иосиф Флавий выражается, впрочем, осторожно: «Говорили, что его отравила его супруга, Агриппина» (Antiq. XX. 148). Но все подробности смерти указывают на отравление. Карикатурное описание — у псевдо-Сенеки. «Он отправился на тот свет, слушая комических актеров»… Подробность, делающая его смерть похожей на смерть Иоанна Грозного.
[55] Описание похорон Клавдия у псевдо-Сенеки несколько отвечает действительности: «…То была погребальная процессия невиданная по своему великолепию, процессия, где не скупились на расходы, чтобы каждый знал, что хоронят бога. Флейтистов, горнистов и разного рода трубачей была масса… Все весело смеялись. Римляне ходили так, точно им дали свободу. Только Агатон да несколько адвокатов плакали и плакали от чистого сердца. Юристы начали вылезать из своих щелей, бледные, тощие, чуть живые, — казалось, они сейчас лишь стали оживать. Услышав, что адвокаты шушукаются и клянут свою судьбу, один из юристов подошел к ним и сказал: «Говорил вам, — не все будут Сатурналии…». В государственном законе, дававшем Веспасиану верховные права, не осмелились назвать богом несчастного мужа Агриппины. В таблицах, относящихся к царствованию Домициана, он занимает место после Августа и пред Веспасианом. Но никогда апофеоз не был так скомпрометирован, как в это время.