Введение

Submitted by agnostik on Вск, 01/08/2017 - 13:25

Друг мира, неба и людей,
Восторгов трезвых и печалей,
Брось эту книгу сатурналий,
Бесчинных оргии и скорбей.
Бодлэр.

I

Рим эпохи императоров долго еще будет привлекать внимание тех, чья фантазия преобладает в значительной степени над холодным умом. Как приятно унестись в это далекое прошлое! Оно манит и влечет нас к себе, правда, туманными, но всегда грандиозными образами, в этот исключительный мир, где и злодейство принимает исключительно красивую форму. Даже Тацит, ярый республиканец и ум строго уравновешенный, и тот относится с известного рода симпатией к эпохе ближайших преемников Августа. Жестокости Нерона и его предшественников - исключая оклеветанного Тиберия - бледнеют перед блеском и особыми красками эпохи императоров. Она ослепляет, она заставляет закрывать глаза на многое, забывать горе, волновавшее тогда миллионы людей, слезы, лившиеся сквозь золото и пурпур.
Век Августа, одна из самых блестящих страниц в истории Рима, был золотым веком и для римской литературы. Со смертью первого императора началось измельчание талантов. Падение нравов идет рука об руку с падением литературы, в особенности истории. Авторов не только наказывают, но и жгут их произведения, один из видов кары, неслыханный до тех пор. При Нероне и Траяне мысль освобождается от оков, и римская литература дает своего величайшего историка, Тацита. Как бы продолжателем его является талант несравненно меньший, но все-же достаточно крупная величина, Гай Светоний Транквилл.

II

Об его жизни мы знаем очень немногое, при чем большинство сведений даст нам его друг, Плиний Младший. Лично о себе он говорить крайне редко.
В сражении при Бедриаке, стоившем Отону престола и жизни, в рядах отонианцев дрался трибун XIII легиона, некий Светоний Лет[1], имевший право носить тупику с узкой полосой, в противоположность трибунам-аристократам сенаторского происхождения. Этот Светоний и был отцом нашего историка.
Фамилия Светониев принадлежала к числу заведомо плебейских и ничем особенным не выдавалась. В истории Рима она не играла никакой июли, если не считать знаменитого полководца, Гая Светония Павлина, победоносно воевавшего в Африке и Британии и затем, подобно Светонию Лету, стоявшего за дело Отона. Светония Павлина ошибочно считали отцом историка. Последним Светонием известным в римской литературе был историк императора Тацита, Светоний Онтациан, живший во III веке. Есть, кроме того, Светоний, автор книги "Do animantium naturis". Но время его деятельности неизвестно.
Светоний-отец не изменил неженке и трусу Отону до конца. Он присутствовал при его последних минутах, и, благодаря именно ему, мог так драматично описать их его сын. Он уцелел во время устроенной Вителлием резни офицеров преданных его сопернику; но о дальнейшей его судьбе мы не имеем никаких сведений.
Дед Светония, как мы можем думать, занимал какую-то должность при Дворе, вероятно, незначительную. В биографии Калигулы[2] наш историк передает со слов деда рассказ, циркулировавший среди лиц, стоявших в непосредственной близости к императору.
Ни года, ни места рождения Светония мы не знаем. Никаких указаний относительно этого не встречается ни у него, ни у кого-либо из других писателей. Можно предположить только, что в год сражения при Бедриаке его еще не было на свете или, в крайнем случае, он родился в этот год, нето в самом начале царствования Веспасиана, а по мнению Моммзена, даже в 77 году.
В этом можно убедиться из его слов. Так он сообщает[3], что был еще молодым человеком, когда спустя двадцать лет после смерти Нерона, т. е. в 88 году, появился самозванец, выдававший себя за последнего представителя Цезарева дома. Рассказывая затем в биографии Домициана[4], каким стеснениям подвергались евреи в последние годы его правления, он прибавляет, что тогда был еще мальчиком, следовательно не имел и двадцати лет.
Вопрос о том, где он родился, продолжает оставаться открытым. Мнение Fuss'а, что родиной Светония была Цисальпийская Галлия, принадлежит к числу догадок и основано на том, что наш историк был другом Плиния Младшего, галльского уроженца. Вероятнее всего, что Светоний родился в Риме, где, как мы уже видели, служил при Дворе его дед.
Его детские годы прошли в счастливое правление двух первых императоров династии Флавиев, и он с признательностью говорить об этой фамилии, которая не заставила страдать государство[5]. Юность его падает на годы царствования чудовища-Домициана. Но судьба уберегла его до старости, поэтому он мог выражаясь его собственными словами[6], видеть, что преемники Домициана отличались "честностью и бескорыстием".
В молодости он, вероятно, получил превосходное образование и, быть может, учился в том, если можно выразиться, университете, который основал в Риме Веспасиан, снабдивший его при этом лучшими профессорами красноречия и научных предметов.
Любовь к литературным занятиям, по видимому, и сблизила Светония со знаменитым Плинием Младшим. В остальном, по крайней мере, между ними было мало общего. Плиний был старше своего друга приблизительно десятью годами, выше его и по званию, и по положению, и по влиянию.
Но многосторонне образованный, высоко уважаемый императором и богатый Плиний к тому же консул и затем губернатор Виѳинии, не даром считался одной из самых светлых личностей своего времени. Это был мягкий а доброжелательный человек, благородно стремившийся ко всему прекрасному, - и правда, не чуждый подчас мелочного самолюбия и самодовольства вполне бескорыстно поддерживавший литературный таланты современников и, в случае нужды, охотно помогавший им своим кошельком, благодаря своему крупному состоянию. В его доме собирались все тогдашние литературные светила, поэты и остряки. Впрочем, здесь не всегда шла речь о литературе, Плиний никогда не отказывал и в нравственной поддержке, замолвив о том или другом лице словечко у императора. Сама хозяйка дома. Кальпурния, принимала живое участие в вопросах, касавшихся литературы.
Неудивительно, что поэт, оратор, писатель и замечательный эпистолограф заметил Светония. Между ним и Плинием начинается переписка, которой мы обязаны, как было сказано выше, большинству наших биографических данных о Светонии и в которой Плиний является в роли "отца Глейма".
В своих письмах Плиний рисует нам нравственный облик своего друга, как человека и как ученого. Ему нравится его скромность и приятный характер, а равно его любовь к историческим занятиям и археологии. Вообще, из этих писем видно, какая тесная дружба связывала Светония и Плиния. Они дают друг другу советы и помогают взаимно в общих делах и частной жизни. Так Плиний пишетъ[7] одному из своих приятелей, Бебию, чтобы он купил Светонию небольшой участок земли, вблизи Рима, и не переплатил за него. Из подробностей письма ясно, как трогательно заботился Плиний о своем друге.
Из другого, более раннего письма[8] мы узнаем, что Светоний занимался, между прочим, адвокатурой. Письмо это важно для характеристики нашего историка, благодаря ему, мы видим, что Светоний, с такою тщательностью перечисляющий в биографиях императоров все чудесные явления, сны и предзнаменования, лично был страшно суеверен, как настоящий сын своего века. Он просить Плиния выхлопотать ему отсрочку разбора дела, так как ему приснился нехороший сон. Просвещенный Плиний пеняет Светонию за его суеверие, указывает на аналогичный пример в своей жизни, но, в конце письма, обещает выхлопотать ему отсрочку, если только он настаивает на ней.
Этим однако не ограничились заботы неутомимого Плиния о судьбе своего друга. В 104 году через Нератия Марцелла ему удалось выхлопотать Светонию место военного трибуна. Должность военного трибуна была тогда первою ступенью государственной службы. Но военная служба была очевидно не но душе мирному ученому, и тот же Плиний со своей обычной любезностью согласился, по усиленной просьбе Светония, передать место трибуна его родственнику, Цезеннию Сильвану.
В 109 году Плиний должен был уехать наместником Виѳинии и Понта. Светоний был в его свите, затем вернулся в Рим. Но общение между друзьями не прервалось. Плиний продолжает оказывать Светонию серьезные услуги заочно. Путем прямого обращения к императору он выхлопотал Светонию, не обладавшему материальными средствами и, по римским понятиям, голодному ученому, "права троих детей" (jus trium liberorum). С последними был соединен целый ряд преимуществ и выгод, например, в деле принятия наследств. Брак Светония оставался бездетным, между тем лица, не имевшие детей, лишались права получения наследства после родственников или же, как это практиковалось тогда, после друзей. Одна воля императора могла сделать отступление от закона.
В письме Траяну, относящемуся, вероятно, к 110 году, Плиний горячо рекомендует друга своему повелителю. "Позвакомившись с характером и наклонностями Светония Транквилла, одного из честнейших, порядочнейших и ученейших людей в мире, я, Государь, успел давно подружиться с ним и научился ценить его тем больше, чем ближе присматривался к нему", пишет он цезарю[9].
Траян согласился исполнить просьбу Плиния, при чем лично отвечал ему. Таким образом, благодаря Плинию, материальное положение Светония могло значительно улучшиться.
Жизнь Светония мирно проходила в занятиях адвокатурой, грамматикой - некоторое время он содержал школу грамматики - и историей.
В полном смысле слова кабинетный ученый, scholasticus dominus, как называет его Плиний, он упорно отказывался от службы. Но, усердно работая над своей специальностью, он обладал прекрасным и редким в то время качеством - скромностью. Он ничем не заявлял о себе публично, как писатель, в нем не было и тени честолюбия.
Через несколько времени его положение стало щекотливым. Плиний, вчуже хлопотавший о популярности Светония, без сомнения, много рассказывал о литературных занятиях своего протеже, пока, наконец, не решил напомнить ему о своевременности издания того или другого из его трудов. Светонию вменялось в обязанность оправдать слова о нем его друга и покровителя.
В одном из писем Плиния[10] мы читаем: "Постарайся, наконец, оправдать обещание, которое я дал в своих стихах нашим общим приятелям относительно твоих трудов. О них ежедневно говорят, их ждут с не терпением, и, право, можно опасаться, что их потребуют судом. Я и сам но тороплюсь издавать свои вещи; но ты побил даже мою прославленную медленность. Перестань же мешкать, или берегись, что те самые работы, которых не в состоянии выманить у тебя лаской мои стихи, у тебя вырвут путем сатиры. Твой труд кончен и вполне обработан. От излишней отделки он ничуть не выиграет, а напротив, проиграет. Сделай мне одолжение, издай свою книгу, сделай одолжение, чтобы я мог слышать, что труд моего милого Транквилла списывают, читают, продают! Справедливость требует, чтобы, раз мы так любим друг друга, ты сделал мне такое же удовольствие, какое доставил тебе я".
К несчастью, Плиний не подумал, что через тысячу восемь сот лет публика может заинтересоваться вопросом, какое именно произведение его друга ждали с таким нетерпением тогдашние литературные кружки. Плиний ни одним словом не обмолвился относительно заглавия труда Светония; но мы можем сказать наверное, что речь идет не о знаменитых биографиях императоров. Автор издал их позже, когда Плиния уже не было в живых и когда его любимец, уже пользовавшийся влиянием, занимал при Дворе Адриана место, мало напоминавшее, о когда-то скромном ученом.
В 113-м или в 114-м году скончался неизменный и бескорыстный покровитель нашего историка. Пришлось искать новых связей и знакомств, и выбор Светония остановился на близком друге того же Плиния, Гае Септиции Кларе. В своих письмах Плиний рисует его портрет такими же симпатичными красками, как и портрет Светония. По его собственному признанию, он не встречал более честного, более искреннего и более преданного человека[11]. Ему адресовано несколько писем Плиния. Но последний ценил и его литературный вкус. По крайней мере, по его настоянию он решил собрать и издать свои письма.
Сближение Светония с Септицием не осталось без результатов, но было роковым для обоих. В 119 году Септиций становится преторианским префектом, особой близкой к новому императору, Адриану, и в том же году меняется положение Светония. Многосторонне образованный Адриан чувствовал особенное влечение к истории и древностям и - сам поэт и писатель - не мог не заметить автора, пользовавшегося глубоким уважением за свои нравственные и личные качества и за свой талант. Он пригласил его к своему двору и дал ему место, казалось, подходившее к Светонию более, чем к кому-либо другому, - место секретаря, так называемого magister epistolarum. В данном случае Светонию, вероятно, оказал большую услугу Септиций, разделивший и его судьбу.
Придворная карьера Светония оказалась непродолжительной. В 122 году Адриан уволил его в отставку вместе с префектом. Мотивы этой крутой меры объясняет нам известный историк Спартиан[12]. По его словам, Светоний вместе с Септицием нарушил придворный этикет, отнесясь с неуважением к императрице Сабине. По возвращении Адриана из Британии, Светоний был смещен вместе с другими придворными.
Но приводимая Спартианом причина отставки Септиция кажется маловероятной. Можно еще допустить, что прямой Светоний был плохим придворным и не сумел понравиться супруге Адриана, но не следует оставлять без внимания следующего. При всех своих положительных качествах Сабина отличалась отвратительным характером, вследствие чего ее страшно ненавидел её царственный супруг, не раз повторявший, что развелся бы с нею, если бы был частным человеком. Именно ненависть к ней Адриана и привела к тому, что, умирая, он, говорят, заставил ее предварительно покончить с собою, чтобы она не могла радоваться его смерти. Поэтому можно согласиться с одним французским ученым, что Септиций был удален от двора, по всей вероятности, за любовную связь с императрицей и что на недостаток уважения к ней со стороны префекта император едва ли обратил бы внимание.
Как бы то ни было, на шестом десятке своей жизни Светоний сошел со сцены и должен был отдаться исключительно литературным занятиям. Его общественная деятельность кончилась.
Быть может, он молчит о ней под влиянием горького чувства и только вскользь упоминает о своей жизни при дворе, в биографии Августа[13].
Он умер неизвестно когда, в глубокой старости, в конце правления Адриана или верней в первые годы царствования Антонина Благочестивого. В дошедших до нас литературных памятниках имя Светония упоминается в последний раз в письме Марка Фронтона молодому Марку Аврелию[14], будущему императору. Из текста письма, сохранившегося в искаженном виде, можно все-таки более или менее заключить, что Светоний пользовался уважением и при Антонинах.

III

Свобода от службы, наравне с трудолюбием и талантом, выработали из Светония плодовитого писателя-энциклопедиста, в роде Варрона или Плиния Старшего. Он и историк, и антиквар, и филолог, и историк литературы, - преимущественно биограф и этнограф, и генеолог. Он scriptor curiosus, в том смысле, какой придавали этому слову древние римляне, писатель старательный и добросовестный в своих изысканиях, добросовестный иногда до педантизма, но не умеющий отличить существенное от несущественного и еще менее способный к художественной отделке своего произведения.
Большинство его трудов, к сожалению, погибло. Некоторые из них были написаны по-гречески, напр. Περὶ δυσφήμων λέξεων ἤτοι βλασφημιῶν ϰαὶ πόϑεν ἑϰαστη. Тоже следует сказать про сочинение Περὶ τῶν παῤ Ἕλλησι παιδιῶν. Считать эти и некоторые другие произведения переведенными с латинского нет основания.
Одним из капитальнейших трудов Светония была история литературы в биографиях, известная под заглавием "De virus illustribus". Это произведение состояло, по крайней мере, из четырех частей: de grammaticis, do rhetoribus, de oratoribus et de poëtis. По мнению Моммзена, последняя книга делилась на два отдела, из которых в одном шла речь о лириках и эпиках, а в другом-о комиках, трагиках и мимографах. Roth думает, что в работу Светония входили и биографии юристов и философов, так что она состояла, по меньшей мере, из семи или восьми книг. Образцом Светонию могли служить подобные же труды Варрона, Сантры, Корнелия Непота или Гигина, не говоря уже о греческих авторах. в роде перипатетика Гермиппа, каристийца Антигона, Сатира или писателя но музыке, Аристоксена. Но цель, избранная нашим автором, была не так обширна. Он исключил из своей книги лица, прославившихся на службе военной или гражданской и ограничился писателями в строгом смысле этого слова.
Его сочинение пользовалось глубоким уважением в древности и, вероятно, было в руках известного Авла Геллия. Блаженный Иероним, по его собственным словам, взял его за образец при составлении своего аналогичного груда "De viris illustribus", где шла речь об известных христианских писателях, в добавление к книге Евсевия.
Если вышеупомянутый труд Светония дошел до нас, он значительно пополнил бы наши сведения об античной литературе. К несчастью, от него сохранились только отрывки, и то искаженные позднейшими вставками. Так биографии Ювенала, Тацита и Плиния не могут принадлежать перу Светония. Говоря о грамматиках, автор не приводит отрывков из их произведений, а ограничивается почти голым перечнем имен, приправленным эпиграммами. В главе de rhetoribus находим опять перечисление нескольких известных имен с биографическими заметками и двумя примерами контроверсий. Только местами проглядывает оригинальный текст, стиль, тон и манера Светония. Дошли отделы de grammaticis и do rhetoribus, да и то конец последнего утерян. Блаженный Иероним сохранил в своей хронике, кроме отдела De rhetoribus, несколько мест из De oratoribus и De poëtis, хотя и в сокращенном виде. В последнем отделе почетное место занимает спасенная знаменитым грамматиком Элием Донатом биография Теренция, написанная весьма тщательно, плод усидчивого труда. Она может дать понять нам, как дорог был бы для нас потерянный теперь труд Светония. другие более обстоятельные жизнеописании - Горация (быть может, сохраненное Акроном, комментатором поэта), и Лукана.
Книга "De viris illustribus" написана, по видимому, между 106 - 113 годами. Так упоминаемый в ней софист Исей скончался в начале царствования Траяна, а смерть Юлия Тирона относится ко времени похода римлян на Дакию, т. е. к 105 или 106 году.
Справедлива, быть может, гипотеза издателя Светония Roth'а, что книга, которую так страстно хотел видеть изданной Плиний, и была "De viris illustribus".
Рукопись, заключавшая эго произведение, долго считалась утерянной, пока не была найдена в Германии, около 1452 года, и не привезена в Италию, вместе с сочинениями Тацита, "Германией" и "Разговором об ораторах". Но и тогда этот манускрипт не заключал в себе всего сочинения, а лишь его первую половину, и относился, вероятно, к XIII веку. Конец кодекса был в руках известного Секко Полентоне, скончавшегося в 1463 году. На памяти этого ученого лежало до новейшего времени пятно, смытое, наконец, с него гениальным Ritschl'ем. Говорят, Полентоне сжег вторую половину кодекса, из зависти, видя в Светонии конкурента его громадному труду "De scriptoribus illustribus linguae latinae". Но в работе итальянского ученого нет никаких решительно следов заимствования из Светония и вообще из известных писателей древности. Напротив, Полентоне цитирует авторов ничем не выделявшихся.
Но и тот кодекс, который заключал в себе первую половину произведения Светония, известный под именем Codex Henochianus, пропал. Он не был свободен от ошибок, все же его потеря была бы неоценима, если бы с него не сняли нескольких копий. Этих копий пятнадцать, и все они относятся к XV веку. Самый старый и лучший кодекс - лейденский - писан в 1460 году, кажется, в Неаполе, новейший берлинский - семнадцатью годами позже. Большинством кодексов владеет Италия. Несмотря на то, что они списаны с архетипа, они полны разночтений.
Первое издание отрывков книги "De viris illustribus" вышло в четвертку неизвестно где и когда, но, по видимому, в Венеции, - около 1472 года. Второе издание относится к 1474 году и напечатано в Венеции, третье лучшее из старых во Флоренции, в 1478 году, тоже в четвертку. Эти три старые издания составляют величайшую библиографическую редкость. В тексте каждого есть разночтения, и все кончаются на слове cibo, как и новейшие издания. В 1508 г. напечатал свое издание знаменитый Альд. Оно основано на сличении предыдущих рецензий, но в критике текста представляет значительный шаг вперед.
Другие сочинения нашего историка: 1) О греческих играх, со значительными отрывками, 2) О римских театрах и играх, в двух книгах, известных в выдержках, 3) О римском годе, утерянное, за исключением нескольких строк, 4) О "Государстве" Цицерона, сочинение совершенно не дошедшее до нас, но, кажется, написанное в защиту Цицерона от нападок известного грамматика Дидима, 5) О названиях и значении обуви и платья, 6) О зловещих и благоприятных выражениях и их происхождении, 7) О римских законах и нравах, 8) О знаках, употребляемых к рукописях, 9) Исторический труд о последних годах республики, неизвестный но заглавию, но, судя по отрывкам, различный от "Жизни двенадцати императоров", 10) Родословная римских дворянских фамилий. 11) О знаменитых куртизанках, 12) О телесных недостатках. 13) Об установлении придворных должностей. 14) О царях, в трех книгах. 15) Смесь (De rebus variis) и 10) Книга, известная под именем Prata, или Pratum, сочинение смешанного характера, с большими отрывками. Некоторые приписывают Светонию, вместо Тацита, "Разговор об ораторах".
Все эти сочинения погибли. Фрагменты изданы в первый раз знаменитым Исааком Казавбоном, в Женеве, в 1595 г., вместе с биографиями цезарей, и в исправленном и дополненном виде в Париже в 1610 году.
Об утрате исторических трудов Светония не приходится особенно жалеть, так как они были весьма посредственны.
К тому же, его произведения, например "О царях", преследовали столько же исторические, сколько археологические цели.
Зато мы можем благодарить судьбу, что до нас дошло самое известное произведение Светония, его биографии двенадцати Императоров.

IV

Чтобы верно понять это произведение, его необходимо рассмотреть с двух сторон, во-первых, со стороны его необыкновенного богатства подробностями и анекдотами, важными для истории нравов римского мира вообще, во-вторых - взглянуть на него в отдельности, с литературной точки зрения, не вдаваясь в преувеличенные подвалы, - столь обычные еще недавно, потому только, что Светоний принадлежит к числу классических авторов.
Как писатель, Светоний обладает всеми качествами, которые так драгоценны для историка и которые не всегда бывают соединены в одном и том же лице. У него есть необыкновенная точность и неутомимое прилежание в деле разыскивания деталей и изучения источников, горячая любовь к правде. добросовестность и беспристрастие, замечательное знание литературы, истории, нравов, обычаев, государственного устройства, законов и религии своего народа. Затем, его карьера сложилась весьма выгодно для его труда. Должность императорского секретаря была, правда, довольно трудная, тем не менее не требовала опытности в политике, вследствие чего ее занимали обыкновенно литераторы. Известно, что Август предлагал ее между прочим Горацию. На первый план выдвигалась стилистическая подготовка. Через руки императорского секретаря проходили ноты иностранных послов, при чем он же отвечал на них. Его не могли миновать апелляции и запросы высших правительственных лиц и губернаторов. Он же был обязан сочинять ответы им и, кроме того, вести личную корреспонденцию императора. Светоний мог близко познакомиться со всеми архивами и государственными бумагами, по всей вероятности, даже с самыми запретными, никому до того не известными, напр. с письмами Цезаря и Августа или стихотворениями Нерона - и, конечно, не останавливался ни перед чем, чтобы добыть нужные для него документы. Прибавьте к этому его писательский талант, его простой и ясный слог, далекий от какого-либо парения и пафоса, но чуждый и всякого риторического преувеличения.
К сожалению, при всех этих положительных качествах, без которых немыслим историк или, в крайнем случае, монографист. у него недостает одного - силы творчества. Впрочем, не одной только её. У него но только нет искры творческого элемента, благодаря которому исключительно и имеют цену вышеупомянутые качества, - он не чувствует ни малейшего желания обрабатывать собранный им материал хотя бы по тем образцам, которые не раз могла дать ему древняя литература. Вероятно, он даже и не думал об этом. Вот почему его исторические монографии вследствие своеобразной системы их писания стоят совершенно особняком. По своим внешним и внутренним сторонам они представляют собой резкий контраст с сочинениями подобного характера, например, знаменитыми "Жизнеописаниями Плутарха" или "Жизнью Агриколы" Тацита.
С этой стороны Светоний оригинален. У него не было предшественников. В старинной исторической или биографической литературе не было таких трудов, которые он мог бы положить в основу своего сочинения. Он интересуется преимущественно частной и интимной жизнью цезарей; но анналы, куда он мог бы обратиться, как к первоисточнику, посвящены главным образом рассказам о событиях политического характера. Труды Тацита и Диона Кассия доказывают всю бедность аннал фактами из частной жизни императоров. На основании их нельзя написать биографий подобных Светониевым. Но оригинальность Светония, в связи с своеобразной обработкой им своего материала, и составляет один из крупнейших недостатков его произведения.
Она делает из него собирателя анекдотов, ходивших в обществе, - anecdotier'а, как метко называет его Laharpe, литературных и иных пасквилей, ученого, который, запершись в своем кабинете, знает многое и мог бы знать все, но для которого в его жаркой любознательности, граничащей с педантизмом, все составляют частности, а целое ничто. Причина - незнание им жизни. Не без основания древность отказывает ему в месте на ряду с Титом Ливием, Саллюстием и Тацитом.
Нельзя не согласиться с мнением, что он был бы неоцененным литературным помощником для какого-нибудь римского историка более ранней эпохи, например, для Саллюстия, Азиния Поллиона, Мессалы Корвина или даже Цезаря, которые обращались к историческим занятиям после жизни деятельной и богатой фактами. Занятия историей были тогда еще привилегией лиц высокого общественного положения. Эти римские аристократы когда-то исполняли обязанности консулов, командовали войсками, управляли провинциями, которые были значительно обширнее, нежели многие из современных государств, и управляли почти неограниченно. Прежде чем браться за перо, описывать исторические события и давать характеристику исторических лиц, они жили жизнью своего народа, совершая исторические подвиги. Ученый материал для их труда им доставляли отчасти их помощники, научные же деятели. В отношении Саллюстия и Азиния Поллиона эту роль исполняет один из ученейших грамматиков своего времени, Луций Атей Praetextatus, заслуженно называвший себя Philologus, в отношении Цезаря - Гирций. А каковы были количественно материалы, находившиеся в распоряжении этих лиц, доказывает пример того же Капитона. В течение своей долгой жизни трудолюбивый ученый, бывший отпущенник и даже не римлянин, а грек но происхождению, собрал, но словам того же Светония[15], не менее восьми сот томов заслуживавших внимания материалов для работ Саллюстия и Азиния Поллиона!
Появлению в исторической литературе сочинений кабинетных ученых, "не делавших истории", не имевших ни высокого звания, ни влияния, мешало тогда многое и, прежде всего, традиции. В последнем нас убеждают факты. Когда воспитатель знаменитого Помпея, редкий ученый и крупный талант, но все-таки не более как грамматик и dominus scholasticus, вольноотпущенник Луций Отацилий Пилит, начал писать биографию своего питомца и его отца, он произвел целую литературную революцию. По крайней мере, Корнелий Непот говорил у Светония весьма недвусмысленно: "Он первый из вольноотпущенников начал писать сочинение по истории, между тем как раньше исторические труды писали обыкновенно лица самых аристократических фамилий[16]. Очевидно в это время к историкам предъявляли те же требования, которые Вольтер спустя тысячу восемь сот лет формулирует следующим образом: C'est à un homme d'état, à un philosophe, à écrire l'histoire, parce qu'il faut connaître les hommes pour les peindre et participer au gouvernement, ou avoir les qualités propres à ce grand métier, pour eu développer les ressorts...
Ничего подобного не было у Светония. Происходивший из мещанской семьи, обладавший скромными средствами, никогда не выступавший на широкую арену общественной деятельности в качестве чиновника или военного, почти всецело ушедший в свои занятия древностями и всю жизнь рывшийся в архивах, одинаково невозмутимо рассказывающий о самых крупных фактах из политической деятельности того или другого императора, как и об его скандалезных похождениях или кровожадности, несколько нелюдим и педант, он не может быть причислен к первоклассным литературным силам своего времени, несмотря на щедрые комплименты доброжелательного Плиния. Это скорей второстепенный или даже третьестепенный писатель. У него нет знания света - сама его жизнь бедна фактами - и людей - иначе ему удалось бы упрочить свое положение при Дворе такого императора, каким был Адриан, с которым у него было много общего, много точек соприкосновения в любви к истории и археологии, между тем он берется писать биографии и характеристики лиц, принадлежащих отчасти к самым загадочным и замечательным во всей всемирной истории! Этот грамматик и ритор по преимуществу приступает к решению задачи, которая была бы но силам разве гению в роде Тацита!
Что ж удивительного, если он не только не решил бывшей пред ним мудреной психологической задачи, но и сделал ее еще труднее для понимания! Ему не помогли ни бесчисленные подробности в отдельных характеристических чертах описываемого лица, ни пикантные анекдоты и рассказы из области интимной жизни, ни все те подробности, которые мы знаем исключительно благодаря ему.
Виной всему система, которой он придерживается в своих монографиях.
Настоящий исторический писатель старается дать нам ясное представление о характере и всей личности изображаемого персонажа. Он следует за ним во всех стадиях его развития, начиная со дня его рождения, показывает его нам в связи с его временем, в его отношениях к среде, окружающей его в различные периоды его жизни. При этих условиях изображение становится рельефнее. Оно оживляется подробностями, вносимыми под влиянием твердо установившегося нравственного воззрения. Их подкрепляет сила и глубина психологического анализа. Даже при скромных дарованиях автора он старается свести все к главной цели, - хочет сделать понятным для читателя изображаемое им историческое лицо, нарисовать его, как нечто целое, и объяснит, по возможности, те крупные противоречия, которые встречаются в исторических характерах, сопоставляя их.
Такими являются перед нами герои современника Светония, грека Плутарха, в его "Сравнительных Жизнеописаниях". Каждое из них в отдельности не что иное, как органически законченное целое, ярко очерченный исторический образ. Здесь каждая отдельная черта собрана в одно целое, и это целое глубоко западает в душу читателя. Пусть в его характеристиках встречаются подчас преувеличения, пусть они иногда представляют собой панегирики, пусть ошибочны порой суждения Плутарха, пусть его биографии в некоторых случаях напоминают собою исторический роман, - все-таки в этом романе есть и правильные соотношения, и правдоподобные перипетии! Все вполне естественно возбуждает в нас прогрессивно увеличивающийся интерес, в связи с безусловно нравственными заключениями и основною мыслью. Кто хочет, может делить всемирную историю на части, нарушать ее стройность; но у истории великих людей есть свое неизменное единство, свое психологическое достоинство.
Биографии Светония, в противоположность аналогичному груду Плутарха, не следует рассматривать как отдельные произведения. Они не что иное, как части одного и того же сочинения. В последующих биографиях автор выпускает то, о чем говорил в предыдущих, если же и упоминает, го как о событиях известных, между тем как греческий историк рассказывает об одном и том же случае в нескольких жизнеописаниях.
Но если между биографиями римского автора и есть связь, то разве хронологическая. О связи внутренней, органической, об общей, основной идее, проходящей через все произведение, нет и помина. Светоний вовсе не хочет сказать, как полагают некоторые, что внутренняя и внешняя политика первых римских монархов, Юлия Цезаря и Августа, должна была бы служить образцом для их преемников, иначе он неминуемо вдался бы в сравнение деятельности того или другого императора с деятельностью основателей римского единодержавия. Мало того, в биографии Цезаря автор решается заметить, что ого считают "злоупотребившим своею властью и убитым заслуженно"[17].
У Светония нет общего с жизнеописаниями того же Плутарха потому, что, как мы заметили выше, он нt придерживается величайших образцов исторического изложения, а пишет свои биографии по одной общей для всех схеме. У него нет ни настоящей хронологии, ни исторического кругозора. ни прагматической последовательности, ни блестящего изложения, ни тонкого психологического анализа, ни краткого обзора событий, короче, нет тех качеств, какие мы видим в бессмертном историческом труде второго его современника Тацита.
Как же поступает Светоний? - Собрав дивные для биографии того или другого императора, он делит их на несколько рубрик или же подрубрик, - преимущественно в биографии Августа - отличающихся между собой лишь полнотой, порядком и частностями, особенно последние биографии от первых. Сперва говорится о происхождении, - при чем сообщаются иногда ценные факты, неизвестные из других источников, - рождении и детстве императора, о последнею, не говорится только в биографиях Вителлия и Веспасиана, - об его политической карьере, физических особенностях, домашней жизни и привычках, - в некоторых биографиях, например, Нерона, Гальбы, Отона и Домициана, речь об этом вдет после рассказа о смерти, в других раньше, - о должностях, которые он отправлял, - преимущественно об императорах, достигших власти в зрелом возрасте, - об их порядке, о нравственных достоинствах цезарей, об их пороках, их поведении относительно друзей и врагов, родственников, жены и детей, об их занятиях литературой или любимом времяпрепровождении, об их удовольствиях и видах разврата, которым они предавались, затем о данных ими законах или сделанных ими изменениях в конституции, об отношении к ним подданных, о войнах, которые они вели или должны были вести, об оказанных им почестях, об их заботах относительно украшения Рима и проч. Не забыты главы и о любимых блюдах разных цезарей, которых, кстати, автор не любит называть по имени - об их ацетате, далее о предзнаменованиях, оракулах или чудесных явлениях, бывших при их рождении, вступлении на престол и. наконец, смерти. Иногда факты из частной жизни императора сводятся в одну рубрику с фактами из официальной деятельности, что заметно в биографиях Тиберия, Калигулы, Клавдия, Нерона, а частью даже Цезаря.
Итак, он дробит живой образ на тысячи частиц, как бы проделывая над ним то, о чем говорить в Фаусте Мефистофель ученику:
Кто хочет что-нибудь живое изучить,
Сперва ого всегда он убивает,
Потом на части разнимает,
Хоть связи жизненной-увы! - там не открыть[18].
Нет этой связи жизненной и у Светония:
Fehlt leider nur das geistige Hand!
как говорит гениальный германский поить. Светониевы биографии ни одним атомом не напоминают живого образа. Грамматик по профессии, Светоний смотрит, выражаясь словами Ulrici, на отношения отдельных фактов человеческий жизни, как на отношения отдельных слов в языке, удобно подводимых под определенные рубрики, и даже не дает себе труда примирить противоречащие друг другу черты характера. Он не умеет из отдельных камешков составить мозаику, которая верно изображала бы нам его героев. Все краски с их оттенками тщательно перемешаны; контуры неясны до неузнаваемости. Получается удивительно пестрая смесь важного с менее важным, трагического с комическим, пошлого с возвышенным.
В недавнее время, правда, высказана мысль, что в плане биографии Августа автор заметно придерживается изложения самого Августа, в его Res gestae на анкирском памятнике. В действительности же, все ограничивается, и в биографиях и на памятнике, преобладанием схематизации биографических фактов над хронологическим порядком изложения. В биографии Цезаря хронологический порядок соблюдается довольно строго; но не следует забывать, что Цезарь сделался монархом лишь в конце жизни. В остальном факты биографии Цезаря сгруппированы одинаково по рубрикам.
Автор ясно говорит, в биографии Августа[19], о принятом им методе, нисколько не заботясь о тех печальных результатах, к которым он приводит.
Прежде всего, этот метод сказывается в отсутствии хронологии, в чем сознается и сам автор, придерживающийся хронологической последовательности лишь в начале своих биографий.
Приводя факты, характеризующие его героев с положительной стороны, он несколькими строками ниже рассказывает о случаях совершенно противоположных. Таковы биографии Тиберия, Калигулы, Нерона, Домициана и отчасти Цезаря и Клавдия. Невольно является вопрос, каким же образом одно и то же лицо может быть одновременно добрым и кровожадным, грубым и обходительным, щедрым и скупым?... К какому периоду жизни императора относятся те или другие факты, мы не видим из текста Светония. В биографии Тиберия[20] он говорит, что после удаления императора на Капреи все его порочные наклонности, до сих нор тщательно скрываемые, выступили наружу. Мы в праве ожидать описания случаев, относящихся именно к периоду жизни Тиберия в его добровольном уединении, но должны жестоко разочароваться. Так случай с Гортенсием относится к 16 году, случай с шутом и Помпеем - к первым годам правления Тиберия и т. д. Подобное пренебрежение хронологией замечается и в биографиях Калигулы. Нерона и Домициана.
В биографии Тиберия же ярче, нежели в других, водно отсутствие психологического анализа. Между тем писатель, умеющий только представлять, а не выяснять явления, выполняет, выражаясь словами Маколея, свою задачу только наполовину. Перу Светония предстал такой загадочный с первого взгляда характера, как характер Августова пасынка, которого понять не удалось даже гениальному Тациту, консулару и политическому деятелю. Приводя факты из жизни Тиберия, Светоний нисколько не заботится о том, что, отдельно взятые, они внутренне несогласны друг с другом. Тиберий остался для антиквара-Световия неразгаданною тайной. Вот почему один из новых историков Тиберия, Thamm. серьезно подозревает, что Светоний написал собственно две биографии Тиберия. В одной, более ранней, он относился к своему герою симпатично, в другой, написанной под влиянием Тацитовой "Летописи", он совершенно переменил свой взгляд, соглашаясь с антагонистом Тиберия. Но, по видимому, источники Тацита были известны и Светонию.
Таким образом, отсутствие психологического анализа превращает героев Светония то в образцовых людей и правителей, то в чудовищных тиранов, позорящих человечество. Общая физиономия изображаемых им лиц остается неопределенной для нас.
Лишенный психологического анализа, он впадает в другую крайность он изолирует своих героев от всего окружающего, от общего течения современной им государственной и общественной жизни. Политическая деятельность императоров мало интересует его. Ее фактов он касается лишь слегка. Мотивы той или другой их политической меры, её значение для государства он обходить молчанием. Он только перечисляет политические события и слегка упоминает даже о важных войнах, упрочивших монархию. Не будь Тацита, мы не составили бы себе ясного понятия о походах Августа, Тиберия или Калигулы. Зато ни одна война не рассказана Светонием так подробно, как шутовская экспедиция Калигулы в Германию. Все, что не имеет прямого отношения к герою или не может быть включено в ту или другую из вышеупомянутых рубрик, прямо отбрасывается. Вот почему мы всюду встречаем пробелы. Современники императоров, игравшие видную роль в истории Рима, затем лица, бывшие главными помощниками цезарей в их стремлении к господству над миром или имевшие сильное влияние на их характер и направление их деятельности; наконец, бывшие лучшим украшением литературы их времени, едва упоминаются и то лишь случайно. Никто не узнал бы из Светониевой биографии Августа, что Меценат и Агриппа были самыми видными его помощниками в достижении им престола; что Гораций, Вергилий и Ливий были лучшим украшением литературы его века. В стороне остаются и Ливия, и деятели правления Тиберии - Сеян и Макрон, Агриппина, Сенека, Бурр - в биографии Нерона, затем фавориты Гальбы, игравшие столь роковую роль в его жизни, и проч. Автор совершенно забывает, что герои его труда не частные лица, а повелители величайшей монархии древнего мира, и что если интересна их интимная жизнь, то еще любопытнее их жизнь, как государей. Наряду с неясностями и пробелами встречаются беспрестанные повторения, Утомляющие читателя своим однообразием.
Следовательно, если произведение Светония рассматривать объективно, с литературной точки зрения, мы не можем не признать его весьма слабым, бедным по замыслу и неудачным по исполнению. Его сочинение De viris illustribus, несмотря на всю краткость, в литературном отношении выше биографий. Вот почему ни один современный исторический писатель не взял бы их образцом для своего труда. Это скорей драгоценное собрание материалов для биографий императоров, нежели сами биографии.
Только небольшое жизнеописание Веспасиана удалось Светонию. Здесь ярко выступает мужиковатая личность первого Флавия с его юмором, соединенным с трезвым взглядом на вещи. В правильном освещении являются и исторические факты. Довольно верно, хотя и бледно, обрисована еще личность Цезаря, но и только.

V

Если же мы станем рассматривать сочинения Светония субъективно и не будем искать на его страницах решения трудных психологических загадок, наш суд, конечно, будет совершенно иной.
Книга Светония один из значительнейших и интереснейших литературных памятников, оставленных нам древностью. Она составляет естественное пополнение историков и моралистов в деле нашего ознакомления с историей первого века императорского Рима.
Нельзя не согласиться, что Светоний дает только частности и заметки в сыром виде, но сообщаемые им сведения результат изучения им источников, доказывающий, что наш автор прошел серьезную историческую школу. По своему обилию, точности и достоверности они дают автору почетное место в истории серебряного века римской литературы. Он пользовался всем - и рассказами, слышанными им от родных, и своим знакомством с лучшими литературными силами Рима, и богатейшими сокровищами частных и общественных библиотек, и историческими памятниками - например, moaumentum Ancyranum и собраниями всякого рода. Протоколы заседаний Сената и народных собраний, эдикты магистратов, летописи, родословные римских дворянских фамилий, надгробные речи, речи государственных деятелей, политические и биографические мемуары, затем вся литература - особенно Ливий - до анонимных пасквилей и летучих листков включительно, масса сборников писем и анекдотов, дворцовые архивы и даже бумаги, найденные по смерти императора, - все это тщательно пересмотрено и из всего извлечен необходимый материал.
Но, черпая из лучших литературных источников, Светоний нередко говорит и как личный свидетель. Не были упущены из виду и устные рассказы, особенно при жизнеописаниях последних императоров, когда, по причинам вполне понятным, письменные источники встречались значительно реже. Устными источниками Светоний начинает пользоваться уже при составлении биографии Тиберия. Для жизнеописания Калигулы ему пригодились рассказы деда, о Нероне - многое помнил его отец, а материалом для описания ужасов царствования Домициана могли уже служить отчасти воспоминания юных лет самого автора.
О богатстве его исторических источников, притом не для различных частей, а для одной и той же части одной и той же биографии, говорят его критики. По их исследованиям, число писателей, которых он прочел только для составления кратких биографий Цезаря и Августа, не менее тридцати семи, - двадцати двух для Цезаря и пятнадцати для его преемника - не считая массы мест, где он не указывает источников, ограничиваясь краткими отметками, в роде: Некоторые передают - пишут - думают - рассказывают и т. п. Ни один из античных авторов не любить так ссылаться на источники, как Светоний, что лишний раз рекомендует его добросовестность. Из указываемых им историков пять известны лишь но встречающимся у него ссылкам на них: но в данном случае мы можем утешиться, что все интересное и ценное извлечено Светонием и почти из всего сделана самостоятельная сводка. Что касается последней, она менее оригинальна там, где идет речь о государственной жизни императоров; но именно эта сторона биографий и интересует Светония всего меньше.
Но мере приближения автора к своему времени биографии становятся все меньше и меньше, а их содержание скуднее. В жизнеописании Цезаря 89, а в жизнеописании Августа даже 101 глава, но уже Тиберию посвящено значительно меньше - 76 глав. Число глав идет, постепенно уменьшаясь, до биографии Клавдия, состоящей из 46 глав. В жизнеописании Нерона, правда, 57 глав, но дальше цифры идут все уменьшаясь. Калигула правил Римом менее четырех лет, между тем ему посвящено 60 глав, Веспасиану, царствовавшему десять лет и крупному политическому деятелю, - всего 25 глав. Помимо всего этого, в позднейших биографиях заметна бедность в подробностях чисто биографических и главным образом относящихся к частной жизни императоров. Источники все реже и реже называются по именам. Чаще всего Светоний ограничивается простою ссылкою на писателя, который так или иначе передает об известном событии.
Автор делает это без умысла и вполне естественно; но его поведение нельзя истолковывать случайным изменением системы ссылок на источники, как думает Lehmann, или недостатком гражданского мужества, как это делает Bernhardy. В ошибочности последнего взгляда можно убедиться, прочитав биографию Домициана, не лишенную, при всей своей краткости, откровенных разоблачений темных сторон деятельности и характера последнего из Флавиев.
Другая теория принадлежит Нибуру. По его мнению, Светоний для заключительных глав своего труда не имел заранее сгруппированного и обработанного материала, а должен был черпать сведения исключительно из первоисточников, пополняя их рассказами очевидцев и отчасти личными воспоминаниями.
Но против этого можно возразить, что и для VII и VIII глав своего труда, т. е. для времени от 68 до 96 года, в распоряжении Светония находился заранее заготовленный материал и, между прочим, исторические труды Тацита. В остальном теория Нибура довольно близко отвечает действительности.
Причина обеднения источников была независима от Светония и имела тесную связь с общим состоянием литературы в эпоху, описываемую Светонием.
Правление Тиберия и его преемников не могло способствовать развитию исторической литературы, которая в праве была лишь критически относиться к монархии, даже в лице её поклонников. Еще хуже было положение литературы политической. В результате, одни из произведений современных авторов истреблялись политическою цензурой, другие, например, мемуары, дневники, письма или заметки, уничтожались, нето тщательно прятались, из страха, самими авторами, а иногда их наследниками. Литературные процессы становятся опасными для обвиняемых уже под конец правлении Августа, при всей его личной любви к литературе и терпимости к чужим мнениям вообще, даже к несимпатичным для него. При Тиберии литературные процессы превратились в пугало для работников пера. Римский народ видел, как исторические труды авторов, в роде Тита Лабиена, Кремуция Корда. Кассия Севера и многих других, сжигали на форуме рукой палача, а авторов обезглавливали или отправляли в вечную ссылку. Даже член императорской фамилии, ученый Клавдий, позже император, не мог написать, вследствие строгости цензуры, истории новейшего времени так, как подсказывало ему его внутреннее убеждение, и должен был обратиться к древней истории. Быть историком было опасно и при Домициане, когда даже скрытые намеки стоили головы, что видно на примере несчастного Гермогена. Не все могли быть мучениками своих убеждений. История молчит и ждет счастливого времени, когда ей будет можно дать волю накипевшему негодованию, senfire quae velis et quae sentias dicere. думать, что хочешь и говорить, что думаешь...
И все-таки тирания, делавшая страшные усилия для уничтожения всякого беспристрастного суждения в литературе, для подавления оппозиции, и позволявшая писать только лесть в стихах и прозе, не достигла своей цели. Самые отъявленные изверги, в роде Калигулы, Нерона и Домициана, преследованиями исторической литературы покрыли свою намять еще большим стыдом, возбудили к себе еще большее отвращение, так как их чудовищные образы рисуют в истинном свете такие авторы, как Тацит и Светоний. Почти все сочинения их льстецов - о которых может дать нам понятие хотя бы Веллей Патеркул - потеряны, как и их собственные мемуары, зато сохранились почти исключительно труды тех историков, чья душа была полна отвращения против унижения человеческого достоинства тиранией, воплощенной в лице императоров.
Светоний не только усердно собирает материалы, но и умеет отнестись к ним критически. Он отлично знает, что важно для него лично, хотя нельзя не сознаться, что с нашей точки зрения это иногда не заслуживает внимания. Образцом мажет служить подробное изыскание о месте рождения Калигулы[21].
Интересен тот факт, что из множества авторов, служивших источниками для книги Светония, нет ни одного грека. Маловероятно поэтому мнение Thouret'а, что он пользовался с Историей Азиния Поллиона - из которой черпал весьма усердно не в латинском он оригинале, а в греческой обработке. По видимому, Светоний больше доверял своим соотечественникам. Но что он читал и греческих авторов, в этом нет сомнения[22], и не Плутарх имел его в руках, а он несомненно читал "Сравнительные Жизнеописания" последнего,·- который умер уже в начале царствования Траяна - но сумел остаться независимым от него.
Очень важно отношение Светония к Тациту. Оба они были современниками, вращались в одном и том же литературном кругу, оба были приятелями Плиния, - и ни один из них, как это ни странно, не называет другою по имени!
Но Тацит был значительно старше Светония годами. При вступлении Траяна на престол ему шел пятый десяток, а Светонию не было и тридцати лет. Затем произведения Тацита, бывшего консула и видного государственного деятеля, пользовались огромной известностью между римской интеллигенцией, тогда как Светоний в это время был никому неведомым скромным ученым, что видно и из слов Плиния. Тацит мог разве оказывать покровительство своему собрату по перу, меж тем как последний мог лишь почтительно приближаться к нему.
Уважение к Тациту Светоний перенес и на страницы своей книги. Его биографии вышли в свет значительно позже, чем какие-либо исторические труды гениального историка. "Истории" Тацита сделались известными читающей публике около 107 г.. "Летопись" же издана между 115-117 годами, следовательно, по крайней мере, за пять лет до выхода в свет "Биографий". Во всяком случае, Светоний, принимавший живое участие в литературной жизни Рима, не мог не знать сочинений, вызвавших несомненно большое внимание к себе. Множество мест доказывает, что он имел перед глазами произведения Тацита, когда писал свои биографические очерки. Многое он рассказывает так же, как Тацит, и почти дословно, но иногда пополняет его и даже поправляет, но делает это всегда спокойно, не называя Тацита но имени, что можно, вероятно, объяснить симпатичной чертой характера Светония - его скромностью. Но крайней мере, он, в противоположность Тациту, придает большую цену указанию источников и мог бы только гордиться, исправляя и пополняя произведения своих великих современников. Интересно поэтому, что, приводя едкий отзыв о характере Калигулы[23] почти в тех же выражениях, что и Тацит, он, в противоположность последнему, не называет автора Гая Пассиена Криспа. Тацит[24] рассказывает про слух, что парфяне заставили легионы Пета пройти под ярмом, но Светоний[25] говорит об этом, как о факте, опять таки не называя Тацита. Последний[26] не решается прямо обвинить Нерона в поджоге Рима, когда сгорело около трех четвертей столицы, между тем Светоний[27] говорит о преступлении императора совершенно определенно. Тацит[28] не признает за Нероном никакого поэтического таланта, ссылаясь, в доказательство, на то, что стихи писали ему, по заказу, другие, но Светоний[29], возражая, рассказывает, что он видел собственноручные стихи Нерона, испещренные помарками, и проч.
Что касается сходства отдельных мест в книгах Светония и Тацита, его легко можно объяснить тем, что оба они черпали в данном случае из одного и того же источника, оставаясь взаимно независимыми.
Добросовестность Светония не подлежит сомнению, и в этом отношении он стоит едва ли не особняком во всей римской литературе. Конечно, и он ошибается, но ошибается, если можно выразиться, честно, не умея разобраться в источниках, особенно в биографиях Цезаря, Августа и Тиберия. В общем слухи и анекдоты строго различаются от фактов или свидетельств, заслуживающих доверия.
Даже те, кто не признает его историческим писателем, не могут не воздать должного его правдивости, начиная с древности, с его друга Плиния. Вописк называет его "одним из добросовестнейших писателей" (candidissiinus scriptor[30]) и говорит, что он принадлежит к числу тех авторов, которые в своих работах обращают внимание не на блестящее изложение, а исключительно на правду. По словам блаженного Иеронима, он описал жизнь императоров с такою же откровенностью, с какой они прожили се? Он ведет свой рассказ sine ira et studio, совершенно беспристрастно, и именно к нему можно применить знаменитое выражение Тацита. Он, имеет на него гораздо более прав, чем автор "Летописи", который иногда рисует мрачными красками то, что заслуживаете совершенно другого отношения к себе. Он чужд политический партийности, в противоположность Тациту, и желает быть беспристрастным. В биографии Веспасиана он имеет мужество принять его под свою защиту по обвинению в алчности и корыстолюбии, а рассказывая об его изверге-сыне, не забываете отметить, что "никогда не было таких честных и справедливых должностных лиц, как при нем"[31]. Это-то беспристрастие, как думают некоторые, и помешало Светонию продолжить его биографии до эпохи современной ему. Быть может, он нарочно не хотел описывать последних двадцати пяти лет, чтобы не насиловать своей совести, а не по недостатку гражданского мужества.
Он крайне редко выступает в роли нравственного судьи. Его наложение совершенно спокойно. Вы не слышите от него ни похвал хорошему, ни порицаний дурному. Картины жизни Тиберия на Капреях полны такими подробностями, что, по своей грязи, они оставляют далеко позади себя сцены, рисуемые Петронием, между тем Светоний ни одним словом не высказывает своих чувств, как бы желая оправдать свою фамилию Транквилла, т. е. спокойного. Только в биографиях Калигулы и Нерона автор покидает свою обычную сдержанность, а в жизнеописании Тита высказывает лучшие качества своего сердца, - любовь и чувство сострадания, смешанного с чувством восторга. Глубокая скорбь и жгучий гнев Тацита о позорящей человеческое достоинство тирании неизвестен ему. Он был слишком молодь и слишком незначителен по происхождению, чтобы мог пострадать лично от кровожадности какого-нибудь Домициана. Он едва ли испытывал те нравственные муки, какие переживал старший Плиний, свидетель ужасов времен Калигулы и Нерона, муки, которые он выражает следующими словами: "У человека есть то, чего нет у богов, - он может покончить с собой по своему желанию... Это единственный исход среди страшных жизненных мучений"[32].
Светоний предполагает, что его читатели хорошо знакомы с политической историей последнего столетия и историей литературы, поэтому имеет в виду известного рода круг лиц интеллигентных. Им он сообщает только интересные частности, как результат своих личных изысканий, местами очищенных критикой. Отсюда он избавляет себя от труда устанавливать хронологию событий, а читателей следить за их последовательностью. У него не редки выражения, в роде: Вскоре - спустя несколько времени и т. п. Между тем под этими неопределенными терминами можно понимать одинаково и дни, и годы, и даже десятилетия.
Но главная роль нашего автора - дать биографию в собственном смысле этого слова, познакомить нас не с внешней стороной жизни императоров. а с самой интимной, с частной, и с событиями придворной.
Римское общество первого и второго века находилось в состоянии нравственного разложения. Прежние идеалы осмеяны, старинные нравы отошли в область предания. Образовалась пустота, которую могла первое время пополнить политика. Но, когда прочно установившийся новый порядок вещей дал империи спокойствие и безопасность, римская интеллигенция в лице своих высших представителей обращается к изучению нравственной философии, начинает искать новых идеалов, хочет примириться с жизнью на почве нравственности. Исторические личности минувшей эпохи подвергаются психологическому анализу, вследствие чего являются произведения биографического характера. Сам Плиний, друг Светония, писал биографии, напр. Вестриция Спуринны. Тацит - историк старой школы; но стремление к психологическому анализу просвечивает в каждой строке его труда. Дарование Светония было много меньше. Его книга - вовсе не история Рима во время правления первых двенадцати цезарей, труд не исторический, а чисто биографический, что признавали и сами древние[33].
Его задача была не из легких. Гораздо удобнее собирать материалы по истории какой-либо войны или государства, чем подробности, относящиеся к придворной истории, частной жизни того или другого императора, рассказы об его слабостях и увлечениях, отношениях к родным и окружающим, об его образе жизни, обедах, туалете и т. п. На этих подробностях Светоний останавливается с особенною любовью, только слегка касаясь участия цезарей в политической жизни, насколько это было необходимо.
До чего он увлекается частной жизнью императоров, доказывает, между прочим, биография Августа. Здесь он не посвящает завоеваниям Августа даже полной главы, между тем отводить целые пять глав описанию его наружности и фигуры и рассказам об его здоровье и мерах к его сохранению. Две главы говорят об его любимых блюдах и питании вообще. Наконец, три письма Августа приведены для доказательства, что он быль страстным игроком в кости. В жизнеописании Нерона десять глав уделено описанию артистических наклонностей императора-актера.
Несомненно у Светония есть желание сделать свою книгу не серьезной, а занимательной для массы читателей. Его биографии были интересны, прежде всего, людям, с которыми он жил, людям, в значительной степени утратившим интерес к политическим делам и крупным вопросам и все более и более терявшим охоту браться за что-либо грандиозное. С тем большей охотой читали эти люди рассказы о всевозможных пикантных анекдотах и похождениях, подчас граничивших со скандалом, забывая, что il est certain que la découverte des erreurs n'est importante et utile ni à la prospérité de l'état, ni à celle des particuliers[34]. Это Dangeau императорского двора, это секретный историк своего времени, в противоположность публичной истории Тацита.
В этом отношении Светоний мог вполне удовлетворить своих читателей, что видно и из большего уважения, которым он пользовался в древности и в Средние века, когда был одним из популярнейших авторов, и из многочисленности его подражателей и компиляторов, и из того, наконец, что его книга дошла до нас в несравненно более полном виде, чем исторические произведения Тацита, его современника.
Его труд так же скандалезно откровенен, как и сами деяния цезарей; но нелюдимый кабинетный ученый был слишком нравствен для того, чтобы находить внутреннее наслаждение, правдиво рисуя, во всей их страшной наготе, пороки и разврат императоров. Правда, иногда он передает такие вещи, которые, при более строгой проверке первоисточника, оказываются преувеличенными или извращенными, напр. рассказы об интимной жизни Тиберия. Но подобные рассказы были в обычае времени, и от них несвободен и Тацит, не любимый за это Наполеоном. К тому же, нельзя было когда-то притесняемым не чувствовать жгучей ненависти против мертвых тиранов, а эта ненависть заставляла выдавать нечто вполне чудовищное за достоверное и верить самому невероятному.
Рисуя картины разврата, Светоний следует двум законам, которых строго придерживались античные историки. Первый закон заключается в том, что история не должна говорить лжи, а второй - что она не должна замалчивать правды? Если иезуит Мюрет жестоко нападает на Светония за его грязные подробности, с другой стороны, знаменитый Эразм Роттердамский берет его под свою защиту, а французский критик Lamothe le Vayer справедливо указывает, что подобная же откровенность при изображении разврата встречается уже на страницах "Библии". Светоний находит себе поклонников и в позднейшее время. Так его издатель Oudendorp в введении к своему труду называет его "писателем... которого лучше едва ли имеет древний Рим"[35], а тонкий критик, Шлегель, сравнивая Светония с Тацитом, говорить: "Поэтический Тацит особенно мастерски описывает нации и века, изображает нечто величественное, между тем как критик Светоний лучше умеет рисовать исторические портреты"[36].
Наряду с любовью к правде и точностью, характеристическую особенность Светония составляет его слог, сухой, как бы деловой, и вместе с тем ясный и довольно изящный. Лишь изредка он делает попытку оживить изложение, прибегая в рассказе о прошедших событиях к глагольным формам настоящего времени. Язык его нельзя назвать вполне правильным. Он. между прочим, не соблюдает последовательности времен. У него нет и однообразия в правописании. Иногда падеж одного и того же слова встречается в разных формах на одной и той же странице. Зато у его языка есть драгоценное качество: он совершенно свободен от риторики, болезни века, которой заражены и историки, напр. Тацит, и поэты, как Ювенал, и тот же друг Светония, Плиний. Но его современники ценили в писателе не одно изложение, но и изучение предмета. Бог почему при всей своей сжатости и холодности Светоний так богат содержанием, что в данном отношении его едва ли превосходить какой либо другой писатель древности. Достаточно прочесть хотя бы биографию Августа, чтобы изумиться той массе данных, относящихся и к культуре, и к нравам, и к религии, и к семейной жизни. Для большой публики он немыслим без подробных примечаний.

VI

Время выхода биографий в свет может быт определено с только приблизительно. Мнения ученых в этом вопросе расходятся. Одни из них, как Нибур, отрицают знакомство Светония с историческими трудами Тацита и относят время появления биографий к самому началу второго века, во всяком случае до 107 года. Другие, подобно Рейхау и Леману, усматривают в сочинении Светония несомненное знакомство с "Историей" Тацита и даже пользование ею, как, в свою очередь, в Летописи последнего - знакомство с книгой Светония и таким образом думают, что она вышла приблизительно между 108-117 годами. Наконец, по теории Швейгера и Прутца, биографии написаны после удаления Светония от Двора. Четвертое мнение - наиболее правильное - относить появление труда Светония к промежутку между 119-122 годами. т. е. ко времени службы автора секретарем Адриана. Это мнение разделяет и новейший издатель Светония, Roth.
Теория Нибура несостоятельна уже потому, что в известном просительном письме Плиния Траяну, относящемуся приблизительно к 110 году, ходатай Светония ни слова не упоминает о таком, казалось бы, крупном труде, как биографии цезарей. Не выдерживает критики и мнение Швейгера и Прутца. так как императорские архивы, которые могли служить ценным материалом для сочинения Светония или, по крайней мере, пополнить его, были открыты ему лишь до его выхода в отставку и. конечно, не раньше поступления на придворную службу. Содержание его книги зависело отчасти от его служебной деятельности и отношений к императору.
Итак, можно, не рискуя ошибиться, предположить, что труд Светония издан в позднейшее время его жизни, если только не после его смерти, мы уже видели, как мало заботился Светоний о приобретении литературной известности. Еще более подкрепляется справедливость этой теории тем фактом, что по словам древнего писателя, Иоанна Лаврентия Лидийского, современника Юстиниана, книга Светония была посвящена автором преторианскому префекту и другу, Септицию Клару[37]. Правда, этого посвящения не дошло до нас ни в одной из сохранившихся рукописей; но Иоанна Лаврентия нет основания заподозревать в извращении фактов. Конечно, Светоний не желал становиться в опасную для него оппозицию и посвятил свое произведение не опальному офицеру, а именно начальнику преторианцев. Да и то единственное место, где автор упоминает о своей службе при Дворе[38], доказывает своим тоном, что добрые отношения между подданным и императором - если только этот император был археолог-Аадриан, а не солдат-Траян, как думают некоторые, - еще не нарушались. Roth считает, что биографии изданы несомненно в 120 году, но своего мнения не обосновывает[39]. Одинокой стоит теория Stalir'а. Он думает, что Светоний давно уже начал обрабfтыватm сырой материал и, быть может, даже выпустил начало своей книги, когда еще находился в должности. Обычай издавать сочинения отдельными выпусками (volumina) не представлял собой ничего необыкновенного.

VII

Текст биографий дошел до нас вполне, за исключением не сохранившихся ни в одной рукописи, начиная с древнейшей, первых глав жизнеописания Цезаря. Утеряно и посвящение Сентицию, где автор, быть может, говорил о целях своего труда.
Пробел в начале первой биографии был замечен уже древними грамматиками, их мнение разделяют и новейшие критики, за исключением разве первоклассного филолога, Исаака Казавбона. По его теории, текст жизнеописания Цезаря дошел до нас вполне. Несколько странное начало Казавбон объясняет тем, что о молодости Цезаря Светоний говорил в отдельном сочинении, посвященном фамилии Юлиев. Эта теория несостоятельна, хотя до нас действительно дошли отрывки какого то исторического труда Светония, где часто фигурирует имя Августа. Ошибочность мнения Казавбона доказывает фраза, сохранившаяся в известном комментарии Сервия к "Энеиде". Здесь ясно говорится: "По словам Светония, в его биографии Цезаря, по всему земному шару даны были оракулы, что должен родиться непобедимый полководец"[40].
Пропуск, во всяком случае, должен быть большой, достаточно только сравнить начало биографии Цезаря с началом биографий других императов. Сперва говорилось, вероятно, о роде Юлиев, затем приводились подробности о рождении Цезаря, об его детстве, воспитании и т. п. Поэтому можно думать, что именно сюда относится отрывок, сохраненный, в греческом переводе, вышеупомянутым Иоанном Лидийским[41]. Здесь мы читаем, между прочим, о происхождении имени Caesar. Будущего диктатора назвали так не потому, что для спасения умиравшей в родах Аврелии пришлось будто бы прибегнуть к операции сечения матки, - он принял прозвище своего предка, Гая Юлия, названного за свои подвиги во Вторую Пуническую войну слоном, caesar по-нумидийски. Это словопроизводство, как известно, оправдалось новейшими открытиями в области финикийского языка. Полную биографию Цезаря читал, по видимому, Спартиан, когда писал об Элии Вере. Попытки пополнить пробел в начале рукописи встречаются уже в древнейших из них. Конъектуры очень разнообразны. В некоторых манускриптах стоит: Annum agens sextum decimum patrem amisit sequentibusque consulibus и т. д. В других видим добавление собственного имени, с незначительными вариациями: просто Caesar, или Julius Caesar, Divas Julius Caesar, Julius Caesar Divas, Cajas Julius Caesar. Но все добавления не гармонируют с продолжением дошедшего до нас текста.
Заслуживает внимания тот факт, что и биография Цезаря, написанная Плутархом, сохранилась без начала.
Мы не знаем даже, как называлась книга Светония. Даваемые ей заглавия, в роде De XII Caesaribus, De vita XII Caesarum, De vita et moribus duodecim Caesarum и другие, являются совершенно произвольными, так как все они позднейшего происхождения.
Биографии императоров дошли до нас во множестве рукописей. Древнейшая и вместе с тем лучшая по сохранности относится ко времени Карла Великого. Это известный Codex Memmianus, названный так по имени своего бывшего владельца, Генриха de-Mesmes (Memmius), и поступивший в его библиотеку, вероятно, около 1562 г., во время религиозных волнений во Франции. Первоначально рукопись хранилась в библиотеке известного монастыря св. Мартина в Туре, как значится в находящейся на ней пометке, сделанной в XIII и. В 1706 году поступила в бывшую парижскую королевскую библиотеку, где находится и в настоящее время. Манускрипт писан на пергаменте, в четвертку, недостаточно опытным писцом, вследствие чего не свободен от ошибок, пробелов, искажений, вставок и конъектур, не всегда удачных. Первые пять слов в биографии Цезаря написаны киноварью. Заглавия биографий не везде правильны. Этой рукописью пользовался, с разрешения сына Генриха de Mesmes, Жака, Казавбон, для своего второго издания книги Светония, вышедшего в 1610 г.
Из остальных манускриптов некоторые списаны очевидно с не дошедшего до нас подлинника. Текст их читается частью более правильно, нежели в Codex Memmianus. Таков Codex Florentinus Mediceus tertius, XI века, один из лучших, близкий к Codex Memmianus. Большинство других рукописей относится к XIV и XV столетиям. Многие из них, не представляя разночтений, не заслуживают внимания.
Существует еще несколько манускриптов, содержащих в себе извлечения из труда Светония. Здесь читателю предлагаются небольшие рассказы, наиболее интересные, из жизни императоров, - за исключением Клавдия, Гальбы и Отона - их известные изречения и т. п. Такие извлечения делались начиная с XIII века.
Дна норные печатные издания биографий Светония вышли оба в 1470 году, в Риме, одно в августе, другое в декабре. Последнее посвящено пане Павлу II и издано Иоанном-Андреем, епископом алетрийским. В следующем году напечатано в Венеции третье издание из числа старых, красивая книга, где текст впервые разделен на главы. В частностях все эти издания отличаются друг от друга.
Из более поздних заслуживают внимания болонские издания 1493 и 1506 годов, Эразмово базельское 1518 года, с новой рецензией текста, парижское Роберта Этьена 1543 года, со многими удачными конъектурами, оба издания Казавбона, женевское 1505 г. и важное парижское 1610 года, с превосходным комментарием, амстердамское издание Бурмана 1736 г. два лейпцигские Эрнести, 1748 и 1775 годов, - последнее исправленное по Удендорну и дополненное значительным количеством новых примечаний, но без объяснения некоторых трудных мест, затем весьма ценное издание Удендорна 1751 г., вышедшее в Лейдене, со сличением нескольких кодексов.
Из изданий прошлого столетия известны: лейпцигское, 1802 года, знаменитого Ф. А. Вольфа, с отрывками из анкирского памятника и так называемых пренестских фаст, Газе, 1828 года, напечатанное в Париже, и последнее издание, принадлежащее Роту и вышедшее в Лейпциге, у Тейбнера. в 1858 году. Отрывки из Светония изданы в последний раз Рейфершейдом в 1860 г., у того же Тейбнера.
Из изданий in usum delphini упомянем: парижское Бабелона, 1084 года и чаще, II. Ж. де-Гранвиля, 1707 года и др. Здесь Светоний предлагается публике "очищенным от мерзости" (expurgatus ab obscoenitate). Есть и специальные школьные издания. Из Светония составлялись и хрестоматии. Таков вышедший в 1762 году в Берлине труд Миллера.
Литература о Светонии незначительна. В восьмом издании второго тома известного труда Engelmann-Preuss`а, "Bibliotheca philologica", она, почти за двести лет, дала всего шесть неполных страниц, между тем как литература по Ливию за этот период времени перечисляется на 24 страницах, а по Тациту даже на тридцати девяти! По-русски специально Светонию посвящена статья г. Кулаковского ("Киевск. Универ. Известия", 1881 г. октябрь) и кандидатская диссертация г. Сергея Вехова, - "Об источниках Светония Транквилла в биографиях XII цезарей, вышедшая отдельно - собственно только первая, общая, часть - в Варшаве в 1888 году[42].

VIII

Литературное влияние Светония очень велико. Биографическое изложение истории и затем разделение исторического материала по царствованиям было, если можно выразиться, официальным признанием империи со стороны пишущего класса. Когда в государстве есть монарх, который всем повелевает и от которого все исходит, отдельные царствования вполне естественно рассматривать, как эпохи в жизни народа. Но Светоний писал не историю в собственном смысле этого слова, а биографии. Позднейшие писатели III и IV в., взявшие его своим идеалом, не сумели отличить два отдельные понятия и слили их воедино, между чем они желали написать именно историю. Отсюда и происходят ошибки авторов известной Historiae Augustae. И в выборе материала, и в его распределении видно подражание Светонию. Они также приводят отрывки речей и писем императоров, протоколы заседаний Сената и т. п. И у них, как у Светония, на первом плане Рим, Италия, Сенат, и их мало интересуют факты из жизни провинций.
Быть может, наша книга служила образцом и для недошедших до нас трудов Мария Максима, автора биографий императоров от Нервы до Гелиогабала, и Элия Корда, написавшего жизнь obscuriorum imperatorum. Сходство некоторых мест у Флора и Светония может быть объяснено тем, что оба пользовались одними и теми же источниками и, между прочим, Ливием, не говоря уже о том, что труд Флора старше труда Светония. Зато Светоний служил несомненно главным, хотя и не единственным, источником для Евтропия. Сильно заимствует у него и Аврелий Виктор. Его Epitome de Caesaribus даже приписывалось Светонию. К нему же обращаются и толкователи Вергилия, Лукана и Ювенала. Его читали и Авл Геллий, и Макробий, и Обсеквент.
Из греков извлечения ив Светониевых биографий Цезаря и Августа делает Полиен в своих Στρατηγήματα, вышедших в свет спустя сорок лет после книги Светония. Но особенно усердно заимствует у него Дион Кассий в своей "Римской Истории", написанной между 239-251 г. г. Мнение о пользовании Светонием Аппиана не выдерживает критики.
Им не брезгают и христианские писатели, наравне с византийскими. Его прекрасно знает Тертулиан, блаженный Августин и Павел Орозий, для которого он служит одним ив главных источников.
Такова была завидная судьба Светония в античной литературе.
Но роль его, как образца, не кончилась вместе с историей древнего мира. В Средние века, когда погибло множество трудов римских авторов, он уцелел, хотя долго, почти до половины девятого века, оставался в забвении. В Historia Miscella Павла Дьякона, вышедшей в свет около 780 года, мы не встречаем никаких следов пользования Светонием, хотя именно он мог бы дать Павлу богатейший материал для его труда. Но при первом же зарождении самостоятельного литературного творчества у западных народов Светонию было предназначено сыграть видную роль. Эйнгард, автор знаменитой Vita Caroli Magni, относящейся приблизительно к 830 году, усердию пользуется книгой Светония, особенно биографией Августа. Он заимствует у римского писателя не только схему, а нередко даже целые фразы. Но между ним и Светонием есть разница: в некоторых местах подражатель - и, по видимому, сознательно отступает от исторической правды.

[1] Vita Otonus, 10.
[2] Cap. 19.
[3] Nero, 57.
[4] Cap. 13.
[5] Divus Vespos., 1.
[6] Domit 23.
[7] Epist. I. XXIV.
[8] Ibid. XVIII.
[9] Suetoniuni Tranquillum, probissimum, honestissimum, eruditiessimum virum, et mores eius socutus et studia iam pridem, domine, in contubernium adsumpsi tantoque magis diligere coepi. quanto nune propius inspexi. (Ad Trajanum. XCIV. Epist. Recognovit C. F. XV. Muller. Lipsiae 1903).
[10] Epist. V. X.
[11] Epist. II. IX.
[12] Hadrian. XI. 3.
[13] Cap. 7.
[14] I. 10.
[15] De grammaticis. 10.
[16] Primus omnium libertinorum scribere historiam ausus, nonnisi ab bonestiesimo quoque scribi solitam ad id tempus. (De rhetoribus, 3).
[17] Divus Julius, 76.
[18] По переводу Холодковского.
[19] Cap. 9. Ср. ibid. 61. Tib. 42 и 61 Nero, 19.
[20] Cap. 42.
[21] Caligula. 8.
[22] Divus Julius, 52.
[23] Caligula, 10 и Annal. VI. 20.
[24] Annal. XV. 16.
[25] Nero, 89.
[26] Annal. XV. 38.
[27] Nero, 38.
[28] Annal. XIV. 16.
[29] Nero, 52.
[30] Emendatissimus et candidissimus scriptor. (Firmus, 1).
[31] Domit. 8.
[32] Natur. Hist. II. 7. et. XXVIII. I. extr.
[33] Вописк в биографии Проба (с. 2): Non tit. Sallustios, Livios, Trogos… imitaror, sod Marium Maximum. Suetonium Tranquillum et cet.
[34] Раскрытие пороков, конечно, но важно и не полезно, как для блага государства, так и для блага частных лиц. Bayle в предисловии к своему словарю.
[35] Scriptorem… quo praestantiorem antiqua vix protulit Roma.
[36] Nationen und Zeitaltor zu clmrakterisiereu. das Grosse zu zeichnen, das ist. das eigentliche Talent des poetischen Tacitus. In historischen Portraiten ist der kritische Suetonius der grössere Meister. (Athen. I. p. 43).
[37] De magisrat. Rom. II. 6.
[38] Divus Augustus. 7.
[39] В предисловии к ого изданию Светония, р. IX.
[40] Ad Verg. Aen. 6. 799.
[41] De mensibus, 4.
[42] Светонию посвящено несколько страниц и в книге «Император Тиберий» Г. Мерчинга (Варшава. 1881), написанной ужасающим русским языком, хотя и удостоенной золотой медали.