История войны Югуртинской

1. Неосновательно жалуются люди на свою природу, на бессилие её и кратковременность жизни; они говорят, что в ней господствует неумолимая судьба, а не добродетель. Размышление же открывает, что нет ничего выше и превосходнее природы человеческой; не в продолжительности времени и в средствах у ней недостаток, а в собственном содействии человека. Дух его есть истинный руководитель и правитель его жизни; когда он идет к славе путем добродетели, то он могуч, силен, славен и не нуждается в содействии судьбы; не в её власти дать нам прямоту, честность, деятельность и другие качества, и не в её власти лишить нас их. Но, если дух человека, увлеченный гибельными страстями, предался бездействию и господству телесной похоти и, таким образом насладясь немного, истратил силы свои, способности и золотое время в праздности и бездействии, то он винит в том слабость природы. И всегда каждый себя оправдывает, а вину слагает на обстоятельства. Но если бы у человека было к добру тоже рвение, которое он прилагает к предметам чуждым его назначения, его недостойным и даже пагубным, то не судьбою управлялся бы он, а сам бы он ей предписывал законы и, хотя смертный, он заслуживал бы бессмертную славу.
2 Человек слагается из тела и духа, а потому все наши дела, все наши стремления носят печать того или другого. Прекрасная наружность, несметные сокровища, сила телесная и все подобное имеет силу и значение на время и скоро уничтожаются; но величия произведения ума также бессмертны, как и дух их породивший. Силы тела и блага, судьбою дарованные, имев начало, имеют и конец; все рожденное стареется и что имеет приращение, то и упадок; но дух вечен, неизменен; правитель дел человеческих, он движется и действует во всем, сам ни от кого не завися и никем не управляемый. Как не подивиться глубокой нравственной порче тех, которые, предавшись телесным удовольствиям, жизнь проводят в наслаждении и праздности; ум же свой, все что есть совершеннейшего и благороднейшего в натуре человека, допускают коснеть невозделанным и в бездействии; а между тем есть столько путей дарованиями ума снискать бессмертную славу.
3. Искать славы на пути почестей, добиваться должностей и власти, домогаться ими принесть пользу обществу, при нынешних обстоятельствах, мне кажется не завидным. Ноньче трудно добродетелью заслужить почесть, а заслужить ее дурными средствами и не безопасно, да и мало чести. Силою достигнуть власти над отечеством и своими близкими, хотя бы то было с благою целью, с искренним желанием добра - не хорошо и несвоевременно. Всякая перемена известного порядка вещей влечет за собою насилие, убийство, все, что сопровождает вражду. А трудиться из пустого и не нажить ничего, кроме недоброжелательства - это верх безрассудства; бесчестно и пагубно приносить на жертву могуществу немногих честь свою и свободу.
4. Из умственных занятий одно из самых важных в полезных - описывать былые события; превозносить его похвалами не стану и потому, что многие делали уже это прежде меня и потому, что с моей стороны было бы странно хвалить любимый предмет моих занятий. И теперь найдутся люди, которые, видя что я устранил себя от участия в общественных делах, готовы заклеймить мой полезный труд наименованием пустого и бесплодного препровождения времени; для этих людей одна похвальная деятельность - льстить народу и пирами заслуживать его милость. Пусть эти люди вспомнят, в какие времена заслуживал я должности, какие люди были моими соперниками и безуспешно, а с другой стороны, что за люди нынче наполняют Сенат? то они сами поймут, что не охота к лени, а сознание своего достоинства заставило меня принять это решение, и что может быть мое бездействие принесет более чести моему отечеству, чем деятельность других. Не раз слышал я, что любимым изречением К. Максима, Пуб. Сципиона и других наших знаменитых соотечественников было: "как ни взглянут они на изображения предков, то чувствуют в себе новое рвение к добродетели." Конечно не воск, из которого сделаны эти изображения, производил это действие и не наружный их облик; но воспоминание подвигов добродетели, предками совершенных, производит в живых желание быть достойными умерших, сравняться с ними в добродетели и славе. А при нынешней· испорченности нравов, мы стараемся превзойти предков не умеренностью и деятельностью, а богатствами и пышностью. Даже люди новые, прежде старавшиеся превзойти древних родом в добродетели, добиваются теперь власти и почестей воровством и грабительством. Должности претора, консула и другие подобные, сами по себе велики и славны, и не унижаются через то, что их занимают люди недостойные. Впрочем негодование на испорченность нравов общества завело меня слишком далеко; теперь возвращусь к моему предмету.
5. Я имею намерение описать войну, которую вел народ Римский с Югуртою, государем Нумидов. Она заслуживает особенного внимания по своей важности и опасности, и по переменному с обеих сторон счастию, а равно и потому, что в это время впервые обнаружилось противодействие притязаниям высшего сословия. Эта борьба, видевшая смешение прав божественных и человеческих, дошла до такой степени силы и ожесточения, что внутренние смуты замолкли только перед ужасами войны и опустошением Италии. Прежде чем приступлю к самому предмету, в немногих словах сообщу сведения, которые необходимы для его ясности. Когда во время второй Пунической войны Аннибал, полководец Карфагенский, сокрушил было силы Италии, в первый раз с тех пор как стало славиться имя Римлян; то Масинисса, правитель нумидов, вступил в дружественные связи с П. Сципионом, заслужившим в последствии наименование Африканского, и был ему очень полезен своею храбростью. А потому, когда Карфагеняне претерпели поражение, а их союзник Сифакс, имевший могущественное и сильное государство в Африке, был взят в плен, то народ Римский отдал все его владения Масиниссе; он был достоин такой награды и союз с ним был прочен и полезен; но власть его окончилась вместе с жизнью. Престол после него достался его сыну Миципсе; а другие два его сына, Манастабал и Гулусса, померли от болезни. У Миципсы было два сына Адгербал и Гиемпсал; с ними же наравне воспитывал он сына Манастабалова, Югурту; Масинисса не дал ему удела, как рожденному от наложницы.
6. С отроческих лет Югурта отличался силою телесною, прекрасною наружностью, и особенно дарованиями ума; он не предавался бездействию и роскоши. С жаром посвятил он себя любимым занятиям своих соотечественников, объезжал коней, ловко метал дротик, оспаривал быстроту в бегу со сверстниками; во всех этих занятиях он превосходил других, но тем не менее все его любили. Время проводил он большею частью на охоте за львами и иными дикими зверями; он поражал их первый, или в числе первых; любил хорошо поступать, а хвалиться своими подвигами не любил. Миципсе сначала очень приятно было такое поведение племянника; в нем надеялся он иметь опору и славу своего правления. Но потом, видя Югурту почти в совершенных летах, себя же немощным стариком при малолетстве своих собственных детей, встревожился сильно от увеличивавшейся постоянно доброй славы племянника и от могущих быть оттого последствий. Он знал природу человека, склонную к честолюбию и готовую всем пожертвовать для достижения верховной власти; приводил себе на память, как нередко благоприятствовали обстоятельства и случай честолюбию людей и не с такими дарованиями, каков был Югурта, дряхлость лет своих и нежность возраста его детей. Избавиться открыто от племянника убийством - он не смел, опасаясь любви нумидов к нему и, могшего вспыхнуть в следствие этого, мятежа.
7. Миципса видел себя в весьма затруднительном положении: ни открытою силою, ни тайною, не мог он избавиться от Югурты, сильного и любовью соотечественников, и собственною доблестью, и стремлением к военной славе; он решился подвергать его опасностям, и тем как бы искусить судьбу. Народ Римский вел в это время войну с Нуманцией. Миципса, отправляя ему в Испанию вспомогательное пешее и конное войско, вручил начальство над ним Югурте; он надеялся, что его неукротимая храбрость и жажда славы будут причиною его преждевременной смерти; но случилось совершенно иначе. Югурта, при остром и деятельном уме, скоро постиг и характер И. Сципиона, начальствовавшего Римскими войсками, и то, с каким врагом имел он дело. Неусыпным трудом и удивительною заботливостью, безусловным повиновением и неустрашимостью в опасностях, он скоро снискал великую и почетную известность; Нумиды стали любить его еще более, а для Нумантинцев он был грозою. Он соединял в себе весьма разнородные дарования: и ум в советах, и мужество в деле; хотя первый не редко перерождается в робость, а второе увлекает за пределы благоразумия. Таким-то образом Сципион поручал ему самые важные дела, полюбил его, и со всяким днем более и более к нему привязывался; ни один совет Югурты и ни одно его действие не оставались без заслуженной похвалы. Притом Югурта был веселого характера, очень щедр, и потому очень скоро подружился со многими Римлянами.
8. В это время в нашем войске находилось много людей, как благородных, так и вышедших из простого сословия, которые готовы были жертвовать добродетелью и честностью приобретению богатств; интригами своими они приобрели влияние на общественные дела в Риме; а между союзниками известность, хотя и не совсем завидную. Они, постигнув тайные желания Югурты, внушали ему, что, в случае смерти Миципсы, он может достигнуть господства над всею Нумидиею; что он имеет к тому все способы; в Риме же деньгами все можно сделать. Разрушив Нуманцию, П. Сципион стал распускать вспомогательные войска, собираясь ехать домой. Тогда он, осыпав, в присутствии всего войска, Югурту похвалами и наградами, повел его с собою в свою палатку, и там один наедине подал ему совет - искать дружбы народа Римского явно, а не прибегать к подкупу; он старался внушить ему, что опасно от немногих покупать то, что зависит от всех, и что если он будет и вперед весть себя так как теперь, то приобретет власть и славу; если же, в нетерпении, прибегнет к путям окольным, то своими же деньгами приготовит себе верную гибель.
9. Поговорив таким образом с Югуртою, Сципион простился с ним, поручив ему отдать письмо к Миципсе. Оно заключалось в следующем: "Югурта твой отличился в высшей степени на Нумантийской войне; знаю, что это принесет тебе живое удовольствие. Своими заслугами приобрел он мою признательность; постараюсь из всех сил, чтобы она была признательностью Сената и народа Римского. Поздравляю тебя ото всей души, как друг твой, с таким племянником, достойным потомком тебя и деда твоего Масиниссы." Миципса уже и прежде слышал о подвигах Югурты, а, получив в письме Сципиона подтверждение, тронутый и славою Югурты и его ласкою, решился победить его благодеяниями; немедленно он его усыновил, и дал ему равную часть в наследии с собственными детьми своими. Немного лет спустя, удрученный летами и болезнью, он, почувствовав приближение кончины, признал к себе сыновей Адгербала и Гиемасала, родных и друзей, и в присутствии их так увещевал Югурту:
10. "Югурта, в раннем детстве потерял ты отца и остался круглым и беззащитным сиротою; я принял тебя к себе, воспитал вместе с детьми своими, надеясь моими, в отношении к тебе, благодеяниями привязать тебя к себе наравне с ними; я не ошибся в этой надежде. Не стану исчислять твоих хороших действий; скажу только, что, недавно под стенами Нуманции, ты покрыл славою меня и народ мой, ты своими заслугами скрепил узы теснейшей дружбы с Римлянами; ты вновь в Испании прославил род наш и самого трудного достиг ты, зависть людскую заставив умолкнуть твоею славою. Теперь я чувствую приближение кончины, и потому заклинаю тебя, дай мне твою правую руку, дай мне твое державное слово - любить детей моих; они тебе близки по родству, а по усыновлению братья родные. Не ищи любви чужих преимущественно перед теми, которые связаны с тобою узами крови. Опора правления - не войско, не сокровища, а верные слуги, которые поступают и по любви, и по долгу; их не купишь ни за какие деньги и не приневолишь никаким насилием. Кто же может быть ближе брата к брату, кто дружнее? Оттолкнув своих кровных, можешь ли надеяться на верность чужих? Оставляю вам государство сильное и твердое, если вы будете любить друг друга; в противном случае - слабое и бессильное. Согласием из немногого можно составить великое; раздор же губит в сильные державы. На тебе, Югурта, лежит главная обязанность заботиться о всем этом; ты летами старше и умом превосходнее; а всегда, в случае несогласия и борьбы, винят того, кто сильнее; если он и терпит обиду, то в глазах прочих он считается обидчиком потому, что он в состоянии предупредить ее. А вы, Адгербал и Гиемпсал, уважайте его, не завидуйте его доблестям ж славе, и подражайте им. Докажите свету, что дети мои по крови не хуже детей по усыновлению."
11. Югурта понял, что Миципса говорил неискренно и сам замышлял совсем другое; но, соответственно обстоятельствам, отвечал дяде ласково и успокаивал его; через несколько дней Миципса умер. Отдав ему последние почести с великолепием, соответствующим сану, сыновья его и Югурта собрались на совещание о разного рода делах. Младший из них, Гиемпсал, был сурового характера, и презирал незаконное происхождение Югурты; на совещании, не желая пустить Югурту в средину, у Нумидов самое почетное место, он сел по правую сторону Адгербала; с трудом уговорил его брат уступить старейшинство Югурте, и сесть по другую сторону. Когда рассуждали об управлении государственном, то Югурта предложил отменить все законы и распоряжения Миципсы, изданные им в последние пять лет его жизни, на том основании, что в это время болезнь ослабила ум его. Гиемпсал отвечал, что он вполне согласен, тем более, что усыновлению его Югурты прошло только три года. Югурта был глубоко оскорблен этим, но затаил свои чувства; кипя гневом, он обдумывал средства тайно погубить Гиемпсала; все они казались ему медленными, не соответствовали его неукротимому характеру, и он наконец решился достигнуть своей дели какими бы то ни было средствами.
12. На вышеописанном совещании, князья Нумидские определили окончить свои несогласия и поделить сокровища и владения поровну; они назначили срок дележа, и прежде решили разделить сокровища; в ожидании они разъехались по ближайшим городам. Гиемпсал остановился в городе Термиде, в доме принадлежавшем одному из самых приближенных и любимых телохранителей Югурты. Узнав об этом, Югурта не преминул воспользоваться столь благоприятным случаем; обещаниями и дарами он склонил своего телохранителя отправиться в Термиду. будто проведать свой дом, и велел ему сделать там двойные к нему ключи, так как одни всякой вечер подаваемы были Гиемпсалу; а сам собирался с большим отрядом туда же. Все было исполнено телохранителем, и ночью он впустил воинов Югурты. Ворвавшись в дом, они рассеялись искать Гиемпсала; всех кто ни попался, и сонных и бодрствующих, убивали, осматривали везде потайные места; где было заперто, выламывали двери; везде распространили страх и смущение. После долгих поисков, Гиемпсала нашли в чулане одной невольницы, куда он забился в страхе и недоумения, не зная местности. Воины Югурты, как было им приказано, убили Гиемпсала и голову его принесли к Югурте.
13. Молва о таком злодеянии быстро разнеслась по всей Африке; страх и трепет объял Адгербала и всех приверженных к дому Миципсы. Все разделились на две стороны: большая часть пристали к Адгербалу, но лучшие и опытные воины к Югурте. Югурта, не теряя времени, собрал все свои силы, овладел многими городами, отчасти принуждением, отчасти добровольно, и не скрывал своего умысла присвоить себе всю Нумидию. Адгербал отправил послов в Рим уведомить Сенат об убийстве брата и о своем положении; тем не менее, полагаясь на многочисленность своих приверженцев, решился прибегнуть к бою. Он кончился для него несчастливо, разбитый на голову, он бежал в Римскою Провинцию, и оттуда в Рим. Югурта достиг своей цели, овладел всею Нумидиею; но он тревожился мыслью, что скажет народ Римский, опасался праведного его негодования за все свои злодейства, и надежду возлагал только на свои сокровища и продажность правителей, В скором времени отправил он в Рим послов, снабдив их огромным количеством золота и серебра; он им приказал отыскать сначала его старинных друзей и осыпать их подарками, потом через них познакомиться с другими, и не жалеть ничего, лишь бы только достигнуть цели. Послы Югурты прибыли в Рим и роздали большие подарки и прежним его приятелям и всем лицам, имевшим наибольшее влияние на Сенат. Тогда быстро чувства к Югурте переменились; место негодования к нему заняло расположение и благосклонность; и действительные подарки и обещания еще больших произвели к нему такое участие, что его друзья ходили к каждому сенатору и упрашивали не быть строгими в приговоре о его деле. Таким образом, когда послы подготовили умы к благосклонности, Сенат собрался для совещания о деле Адгербала и Югурты; тут Адгербал говорил следующее:
14. "Почтенные сенаторы! Отец мой Миципса, умирая, внушил мне, что я не более как ваш наместник, а что суд и власть собственно принадлежат вам; он мне завещал, чтобы я старался всеми силами и на войне и в мире быть полезным народу Римскому. Вы должны были заменить мне семью, родных. Действуя так - полагал я всегда найти в вас лучшую опору и защиту моего правления, и войско, и сокровища, и все. Я старался всеми силами исполнять завещание отца моего; но Югурта, злодей, каких мало на земле, презрел власть вашу и меня, внука Масиниссы, коренного друга и союзника вашего, лишил владений и всего имущества. Находясь в столь жалком положении, желал бы я, почтенные сенаторы, прося вас о помощи, сослаться на мои к вам заслуги, а не на заслуги предков, Желал бы, и совершив их, никогда не просить за них возмездия; а если бы и пришлось, в случае крайности, то иметь право просить его, как должного. Но видно одной прямоты поведения недостаточно для безопасности, а от меня не зависело то, что за человек выйдет Югурта. Теперь, почтенные сенаторы, я прибегаю к вам, и чувствую свое несчастие, что, не бывши вам полезен, я уже вам в тягость. Впрочем, другие государи искали вашего союза, или вами побежденные, или надеясь в вас же видеть защиту в крайности; а мои предки заключили союз дружбы с народом Римским во время войны с Карфагенянами, когда нужна была для вас более их верность, чем помощь. И так, почтенные сенаторы, не потерпите, чтобы я, внук Масиниссы, тщетно молил вас о помощи. Положим, что я не имею других прав, кроме сострадания, несчастием возбужденного: давно ли я был властителем, имел все - сокровища, войско, власть; теперь я лишен всего, в нищете, в горе, в положении простого просителя, жду помощи других. Притом великодушному характеру народа Римского свойственно - защищать обиженных и не допускать торжествовать злодеянию. Но я домогаюсь возвращения тех самых областей, которые народ Римский отдал предкам моим: они отняты у Сифакса и Карфагенян вами вместе с отцом и дедом моим. Почтенные сенаторы, то, чем я владел по вашей милости, у меня отнято; моя обида вместе и ваша; ваша воля презрена. О я несчастный! Знал ли ты, Миципса, отец мой. чем кончатся твои благодеяния? Человек, наравне с детьми тобою взлелеянный, по твоей милости равный с твоими детьми участник наследия - вместе губитель твоего роди! Видно он обречен на страдания; видно несчастия, бегство, гибель - наш удел. Страдали мы много при господстве Карфагенян; враг был близко, вы союзники далеко, все наше упование и защита были - в оружии. Но с гибелью Карфагена по видимому водворился мир; мы ликовали, много врага не знали кроне того, кого вы нам укажете. Тут-то нужно было явиться Югурте! Закоренелый и надменный преступник, он превзошел всякую меру злодейства, убил брата моего, своего ближайшего родню, владения его присвоил себе, как законную добычу, потом задумал известь и меня, а когда это не удалось, он на меня, всего менее ожидавшего насилия под вашим покровительством, напал врасплох, лишил престола, имущества, отечества и я теперь, удрученный несчастиями всякого рода, не нахожу места для себя гибельнее моих бывших владений.
Почтенные Сенаторы! Отец мой нередко говорил мне, что дружба народа Римского стоит больших пожертвований, но вместе дает верное ручательство безопасности. Род, из которого я происхожу, на всех войнах был вашим сотрудником; теперь же, почтенные Сенаторы, от вас зависит доставить нам честный покой. После отца осталось нас двое братьев; третий, Югурта, имел право на это название по благодеянию отца моего; один уже погиб, да и я последний с трудом избег нечестивых рук Югурты. Что же мне остается делать? Куда прибегнуть несчастному? Родных у меня нет более: отец отдал долг природе; брат погиб преждевременно от того, от кого ожидал менее всего злодейского умыслу. Остальные родные и друзья обречены той же судьбе; добыча Югурты, иные погибли на крестах, другие стали добычею зверей хищных, немногие оставшие едва сохранили еще дыхание; заключенные в темницах, они в слезах ждут смерти, как спасения от тягостной жизни. Если бы даже, все что я потерял и все, что, быв прежде близко ко мне, теперь против меня же восстало, если бы даже, повторяю, все это осталось при мне, и случайно бы я нуждался в вашей помощи, то и тогда свойственно вашему, почтенные Сенаторы, величию обеспечить мне мои права и власть. Теперь же я сирота, беззащитный, бездомный, лишенный всего, куда денусь или кого буду молить о помощи? Народов или Царей соседних, но все они питают ко мне вражду за тесную с вами дружбу. Где я буду искать убежища? В землях чуждых, но нет ни одной, где бы предки мои не оставили следов подвигов, совершенных вместе с вами. Кто когда либо был вашим недругом, у того тщетно стал бы я молить о сострадании. Масинисса всегда внушал нам не знать иного друга, кроме народа Римского, не искать новых союзников и новых друзей; лучшее обеспечение нам будет, так говорил он всегда, приязнь ваша; если бы счастие изменило вам, то и гибнуть нам надлежало вместе. По воле богов, и чрез доблесть вашу, вы сильны и могущественны, все страшится вас и вам повинуется; тем легче вам мстить за обиды, вашим союзникам нанесенные. Одно есть у меня опасение, как бы тайные происки Югурты не возымели успеха у его приятелей здесь, число которых неизвестно; дошел до меня слух, что они весьма ему радеют, обходят, упрашивают каждого из вас не осуждать его заочно, не исследовав хорошенько дела; говорят, что я хитрю, что я бежал нарочно, тогда как мне можно было спокойно сидеть дома. О, если бы он Югурта, нечестивым злодейством которого повержен я в такое несчастное положение, точно также хитрил и притворялся, как я! О, если бы мне его увидать в таких же обстоятельствах! Но неужели, если не у вас, то у богов бессмертных, не будет настоящего воздаяния делам человеческим! По истине убежден я, что человек этот, который ныне гордится своим злодейством, измученный страданиями всякого рода, понесет жестокое наказание за все вероломство против нашего общего родителя, за убиение брата моего, за несчастия, которые я через него терплю. Брат мой, ты погиб преждевременно, ужасным образом, от руки ближнего! Но, жалея о тебе, я тебе завидую; одним концом избег ты страданий, на меня обрушившихся, нищеты, ссылки, страха смерти; ты умер на престоле. Я же несчастный, лишенный отеческого наследия, скитаясь под бременем всевозможных угнетений судьбы, представляю собою зрелище превратности судеб человеческих. Я теряюсь сам, и не знаю часто, что мне делать! Мстить за тебя брат, но я сам беспомощен; думать о возвращении владений, но жизнь и смерть моя зависят от чужого произвола. О, если бы смерть положила разом честный конец моим страданиям! Ваше же презрение падет на меня, если я, под гнетом обрушившихся на меня бедствий, уступлю преследованиям судьбы, и добровольно откажусь защищать мои права. И жизнь с честью мне не возможна, и умереть нельзя мне без позору. Почтенные сенаторы! Заклинаю вас родителями вашими и детьми, заклинаю величием народа Римского, помогите мне несчастному, не попустите Нумидскому царству, вашему достоянию, гибнуть в руках злодея, достигшего власти преступлениями и пролитием крови рода нашего."
15. Когда Адгербал окончил говорить, послы Югурты, надеясь более на подкуп, чем на справедливость их дела, отвечали в немногих словах: "что Гиемпсал убит собственными подданными за свою жестокость; что Адгербал сам был зачинщиком войны, а, по несчастном для него её исходе, теперь жалуется, почувствовав свое бессилие нанести обиду; что Югурта просит Сенат вспомнить, что он все тот же, каким был под стенами Нуманции, и потому речи его недруга не ставить выше его собственных заслуг". Когда Адгербал и послы вышли из Сената, началось рассуждение. Подкупленные послами сенаторы и другие, на которых действовали просьбы послов, говорили, что Адгербалу не следует верить, а Югурту превозносили похвалами; ни слов, ни просьб не щадили они в защиту чуждого им злодеяния так, как будто их собственная честь была тут замешана. Немногие же, предпочитавшие справедливость и добродетель деньгам, подали мнение, что Адгербалу надобно оказать вспомоществование, а Югурту наказать жестоко; в числе последних главную роль играл Эмилий Скавр; именитого рода, он отличался неутомимою деятельностью к интригам, к власти, славе и деньгам; но хитро, под личиною добродетели, умел скрывать свои пороки. Он видел, что подкуп со стороны послов был слишком нагло и бесстыдно гласен и опасался, как бы он не кончился, чего надо было ожидать, взрывом всеобщего негодования; а потому на этот раз и воздержался от свойственной ему страсти - к деньгам.
16. В совещании победа осталась затени, которые предпочитали правде деньги и выгоды. Постановлено отправить десять послов в Африку и велено им - владения Миципсы разделить на две половины между Адгербалом и Югуртою. Во главе посольства был Л. Опимий, муж именитый и с большим влиянием в Сенате; его приобрел он во время своего консульства, предав смерти К. Гракха и М. Фульвия Флакка, и без пощады выместив на простом народе торжество аристократии. Он принадлежал к числу приятелей Югурты в Риме; тем не менее Югурта принял его с величайшим вниманием, не щадил ни подарков ни обещаний и до того овладел им, что он готов был всем, и честью своею и верностью, пожертвовать его интересам; прочие послы тоже были задобрены Югуртою и едва ли нашелся хоть один, кому его честь была дороже денег. По дележу Югурте досталась часть Нумидии, прилежащая к Мавритании, плодородная полями и многолюдная; остальная часть, повидимому, а не в сущности лучшая, обильная пристанями и красивыми зданиями, досталась на долю Адгербала.
17. Теперь, не чуждо нашего предмета, будет поговорить в немногих словах о положении Африки и о народах её населяющих, с коими мы бываем то в войне, то в мире. Не стану говорить о местах и народах, до которых нам не было дела, или по неприступности и бесплодию места, или по невыносимо жаркому климату; о них нет верных сведений; да и о прочих я расскажу, как можно кратче.
При делении земного шара многие считают Африку третьею частью света; но есть и такие, которые Африку относят к Европе и таким образом полагают только две части света. Африка на Запад оканчивается у пролива нашего моря и Океана; на восходе солнца она оканчивается покатою плоскостью, у туземцев называемою Катабатмон. Море свирепствует сильно у берегов Африки, не обильной хорошими морскими пристанищами; земля дает обильный плод, благоприятна для скотоводства, но не для произрастания деревьев, и скудна водою; дождь также идет редко. Люди там здоровы телосложением, быстры, сносны к работе; большею частью доживают до старости, не зная болезней; преждевременно же погибают, разве только от меча и хищных зверей; а здешние места отличаются множеством ядовитых животных. Теперь я в немногих словах поговорю о первоначальных жителях Африки, о поселенцах, в нее пришедших, о том, как они слились в племена; сведения о них, не совсем согласные с обыкновенно принятыми почерпнуты мною из Пунических книг, приписываемых Гиемпсалу, и из преданий самих жителей; впрочем не ручаюсь за достоверность их, сообщая слышанное мною.
18. Первоначальными обитателями Африки были Гетулы и Либии. Грубые, дикие, питались они сырым мясом зверей и травою, как животные. Они не знали ни законов, ни нравственности, не признавали над собою ничьей власти; они скитались с места на место и, где ни настигала их ночь, там им было жилище. Когда же - так повествуют жители Африки - Геркулес погиб в Испании, то разноплеменное войско его, где всякой хотел быть старшим, скоро рассеялось. Находившиеся в нем Миды, Персы и Армяне, на судах переплыли в Африку, и поселились по прибрежью нашего моря, а Персы немного подались внутрь страны. Первоначальными жилищами их были те самые суда, на коих они приплыли, обернутые дном к верху. Страна эта безлесная, купить же или выменять лесу в Испании нельзя еще было: и обширное море разделяло, и разность языков препятствовала торговле. Новые поселенцы мало-помалу породнились брачными узами с Гетулами, и, переходя с места на место, испытывая плодородие почвы, назвали сами себя Нумидами. И поныне у сельских Нумидов жилища их, называемые мапалии, удивительно походят продолговатостью своею и фигурою крыши на перевернутые к низу лодки. Миды и Армяне смешались с Либиями (этот народ жил ближе к морскому берегу, между тем как Гетулы подались на Юг к жаркому поясу). У них скоро возникли города, в следствие начавшегося промена произведений с Испанией). Либии, на своем грубом языке, вместо Мидов назвали их Маврами. Персы также чрезвычайно скоро усилились; вследствие своей многочисленности, они отделились от своих родителей, и, под названием Нумидов, поселились близ Карфагена в области, называемой Нумидиею. Действуя за одно со своими единоплеменниками, они силою и страхом оружия покорили себе области, преимущественно прилежащие к нашему морю, и приобрели себе известность и славу; Либии же в воинственном духе уступали Гетулам. Таким образом большая часть внутренней Африки подпала власти Нумидов и побежденные ими туземцы смешались с ними в один народ и приняли одно наименование.
19. Между тем Финикийцы, отчасти по избытку народонаселения, отчасти подстрекаемые людьми честолюбивыми и жадными к перемене, стали заводить поселения в Африке и основали Гиппон, Адрумет, Лептис и другие приморские города; быстро процвели они, и служили не только честью своему отечеству, но и были ему полезны. О Карфагене же надобно или слишком много говорить или ничего; предпочитаю последнее, чтобы не удалиться от предмета. Начиная от места, именуемого Катабатмон, разделяющего Африку от Египта, по берегу морскому, прежде всего встречаем Цирену, колонию Теры; за нею, между двумя Сиртами, стоит Лептис; далее жертвенники Филенон, крайний рубеж владений Карфагенян к стороне Египта; тут уже начинаются города Пунические. Вся же земля отсюда до Мавритании принадлежит Нумидам; к стороне Испании живут Мавры; на Юг от Нумидии живут Гетулы, частью в шатрах, частью так скитаются в диком состоянии; еще далее к Югу живут Ефиопы, а за ними начинается, сожженная палящими лучами солнца, степь. Когда возникла Югуртинская война, то большая часть Пунических городов и область Карфагена в том виде, как она была в последнее время его существования, управлялись от имени народа Римского его сановниками; большая часть Гетулов, и Нумидия по реку Мулух, принадлежали Югурте. Мавританиею управлял Бокхус, по одному имени известный только народу Римскому, не имевшему дотоле с ним никаких сношений ни о войне, ни о союзе. Этого достаточно сказать об Африке и её жителях для уразумения предмета.
20. Разделив владения между Адгербалом и Югуртою, послы отправились домой, и Югурта остался спокойным обладателем плодов своего злодеяния; он убедился, что опасения его были напрасны и уверялся в справедливости того, что прежде слышал у стен Нуманции от своих приятелей, что в Риме все продажное. Теперь еще более обнадеженный теми, которые только что осыпаны были его подарками, он, без зазрения совести, решился присвоить владения Адгербала. Югурта был человек воинственный, предприимчивый; соперник же его характера смирного, кроткого, терпеливого, более склонный бояться, чем внушать страх. А потому Югурта немедленно с большим войском вошел в его владения, захватывал пленных, загонял стада, забирал добычу, строения предавал огню, конницу разослал производить опустошения по разным местам. Потом он с войском возвратился восвояси, рассчитывая, что Адгербал, выведенный из терпения, станет мстить за свою обиду, и тем даст повод к войне. Но тот считал себя слабее силами и полагался более на союз с народом Римским, чем на своих подданных, а потому послал послов к Югурте с жалобою; хотя они прилегли ответ самый надменный, однако Адгербал, проученный несчастным исходом первой войны, решился все лучше снесть, чем прибегнуть к оружию. Однако этим он не смягчил Югурту; в мыслях уже он считал себя властелином всей Нумидии. Он решился действовать явно, и уже не с шайкою разбойников как прежде, а всеми силами достигнуть своей цели; он вошел во владения Адгербала, и везде по дороге опустошал города и их окрестности, собирал добычу, наводил страх на врагов, а своим придавал мужества.
21. Адгербал, видя, что приходится или добровольно предоставить свои владения врагу или защищать их оружием, вынужденный необходимостью, собирает войска и выступает на встречу Югурте. Недалеко от морского берега, в окрестностях города Цирты, сошлись оба войска. Было уж поздно, и времени на этот день к сражению не оставалось. В самую глубокую полночь, в совершенной темноте - месяц в это время не светил, - воины Югурты, по данному сигналу, врываются в лагерь неприятелей, режут их сонных, а тех, которые было успели ухватиться за оружие, обращают в бегство. Адгербал, в сопровождении немногочисленной конной свиты, бежал в Цирту. Неприятель преследовал его по пятам и, если бы граждане Римские, бывшие во множестве в Цирте, не остановили натиск Нумидов, то эта борьба обоих государей кончилась бы одним днем. Югурта осадил город; башнями и стенобитными орудиями пытался изо всей силы разрушить его укрепления; он хотел, во чтобы то ни стало взять город до возвращения послов, которые, как он знал, были отправлены Адгербалом в Рим еще до сражения. А Сенат, услыхав от них о войне, отправил в Африку трех послов, молодых людей, объявить воюющим государям волю Сената и народа Римского: "чтобы они кончили междоусобие, предоставили бы свои несогласия законному решению, а не оружию; такое поведение более будет сообразно с их достоинством, и с величием народа Римского."
22. Послы поспешили приехать в Африку тел более, что пока они собрались в дорогу, пришло известие о бывшем сражении и об осаде Цирты, хотя это известие требовало еще подтверждения. Выслушав наказ послов, Югурта сказал: "что воля Сената для него священный закон; что с юных лет целью его было так себя весть, чтобы снискать всеобщее одобрение; что он заслужил благорасположение П. Сципиона, великого человека, добродетелью, а не коварством; что по той же причине усыновлен он и Миципсою, имевшим своих собственных детей; но что тем более сознавая свое достоинство и свои заслуги, он не в состоянии выносить обид; что Адгербал замышлял ковы на жизнь его; что он только спасая себя взялся за оружие; что не ждал он никак того, чтобы народ Римский препятствовал ему поступать по народному праву, что так действовать с его стороны и несправедливо и нехорошо; что впрочем он немедленно отправит своих послов в Рим объяснить, как все было." С таким ответом отпустил он послов, а до Адгербала и вовсе не допустил.
23. Югурта, убедясь в отъезде послов из Африки и видя, что приступом Цирту невозможно взять по её местности, окружил ее рвом и валом, воздвиг башни и наполнил их вооруженными людьми. Ни днем ни ночью не давал он осажденным покоя, то нападая на них явно, то хитростью; то стращал он казнью защитников города, то соблазнял обещаниями наград; своих он воодушевлял к мужеству и неусыпно обо всем старался. Адгербал скоро увидел себя в самом крайнем положении: кругом ожесточенный враг, помощи ни откуда, дальнейшее сопротивление невозможно по недостатку припасов. Тогда он выбрал из числа, ушедших с ним вместе, самих решительных; он склонил их отчасти обещаниями, отчасти жалостью к его несчастному жребию, пробраться сквозь неприятельские укрепления к нашему морю, и оттуда в Рим.
24. Нумиды исполнили свое намерение вскоре потом, и доставили в Римский сенат письмо от Адгербала; в нем заключалось следующее:
"Почтенные сенаторы! Не моя вина, что я вам часто надоедаю моими просьбами. Югурта заклялся на мою гибель, он не страшится ни богов бессмертных, ни власти вашей; крови моей хочет он пуще всего. Вот уже пятый месяц я, друг и союзник народа Римского, нахожусь в тесной осаде. Ни заслуги отца моего Миципсы, ни ваши определения не приносят мне пользы; меч врага и голод равно меня теснят. Не стану подробно описывать вам действия Югурты; я уже испытал и прежде, что к несчастным мало имеют доверия. Предвижу, что он не удовольствуется моею гибелью; не может он вместе рассчитывать и на мои владения, и на сохранение вашей дружбы, а что из этих двух предметов ему дороже, то очевидно для всякого. Он начал с того, что убил брата моего Гиемпсала, меня же изгнал из отцовских владений; то все были наши домашние несчастия, вас не касавшиеся. Теперь же он с оружием в руках касается ваших владений, меня, поставленного вами господствовать над Нумидами, держит в тесной осаде; послов ваших слова только усугубили мое опасное положение. Теперь, чтоб подействовать на него, остается вам прибегнуть к открытой силе. Желал бы я, чтобы все, что я теперь пишу и на что прежде я жаловался в Сенате, было моим вымыслом; но действительность бедствий моих подтверждает правдивость слов. Теперь, когда я вижу, что судьбою мне суждено быть добычею злодеяний Югурты, уже не смерти боюсь я и бедствий изгнания, а того как бы не впасть в руки врага и не подвергнуться его истязаниям. Царство Нумидское в ваших руках, распорядитесь им как знаете; только заклинаю вас памятью услуг деда моего Масиниссы, величием державы вашей, узами прежней дружбы, исторгните меня из нечестивых рук Югурты.
25. Когда это письмо было прочитано в Сенате, то иные Сенаторы подали мнение: немедленно отправить войско в Африку и подать помощь Адгербалу, а между тем судить Югурту за неповиновение уполномоченным народа Римского. Впрочем друзья Югурты успели воспрепятствовать этому определению и в этом случае, как и во многих других, частное влияние некоторых лиц перевысило то, чего требовала общественная польза. Однако назначены послами в Африку люди почтенные и родом и летами, достигшие высоких почестей; главным из них был М. Скавр, о котором я говорил выше, бывший консул и в то время первоприсутствующий в Сенате. Послы, соображаясь с важностью дела и в следствие просьб Нумидов, собрались в три дни и сели на корабли. Быстро прибыли они в Утику и послали к Югурте письмо, чтоб он немедленно приехал к ним вследствие повеления Сената. Югурта, услыхав о прибытии людей столь известных и сильных по своему влиянию в Риме, приехавших воспрепятствовать его замыслам, сначала колебался между страхом и честолюбием. Он страшился и гнева Сената в случае ослушания послов; но вместе и не хотел упустить плодов своего злодеяния, ослепленный алчностью. Впрочем зло восторжествовало в его испорченной душе. Он предпринял решительное нападение на Цирту со всех сторон, сделав приступ всеми своими силами. Он питал великую надежду, что, развлекши силы неприятелей, он найдет случай к решительной победе или открытым боем или хитростью. Впрочем все было тщетно, и намерение его достать в свои руки Адгербала, прежде чем явиться к послам Римским, не удалось. Тогда Югурта, опасаясь дальнейшим замедлением раздражить Скавра, которого он страшился более всех, с небольшою конною свитою явился в Римскую область. Тут хотя ему и именем Сената было повелено, под страхом строгого наказания, немедленно отступить от стен Цирты, однако все длинные увещания послов остались тщетными и они, видя бесполезность дальнейшего пребывания, удалилась.
26. Когда известие об этом пришло в Цирту, то Итальянцы, мужеством коих и защищался дотоле город, надеясь в случае сдачи быть безопасными под защитою величия имени Римского, начали советовать Адгербалу сдать Югурте город и себя в его власть, выговорив только жизнь, а все прочее предоставить Сенату. Адгербал слишком хорошо знал, как можно полагаться на слово Югурты, но, зная также что те, которые ему советовали теперь, могли его после и принудить, сообразно их мнению, согласился на сдачу. Югурта немедленно лишает Адгербала жизни в мучениях; все же взрослые, и Нумиды и Итальянцы, избиты по мере того как попадались в руки воинам Югурты.
27. Когда все это узнали в Риме, то Сенат тотчас занялся рассуждением об этом деле. Приятели Югурты всячески старались сделать проволочку времени то влиянием своим, то умышленно затевая бесполезные прения; они хотели смягчить важность злодеяния. Да если бы К. Меммий, только что выбранный в трибуны народные, человек характера сильного и враг могущества аристократии, не внушил народу Римскому, что немногие интриганы хотят простить злодеяния Катилины, то дело кончилось бы тем, что в длинных и бесплодных прениях угасло бы негодование против Югурты; так сильно было влияние его, приобретенное деньгами. Тогда Сенат, уже сознавая свою вину и опасаясь народа, в силу Семпрониева закона, назначил имеющим быть выбранными консулам провинции Нумидию и Италию. Консулами выбраны П. Сципион Назика, Л. Бестия Кальпурний; первому досталась Нумидия, а второму Италия. Определено собрать войско для отправления в Африку, сделано распоряжение на счет жалованья ему, и на счет всего прочего нужного для ведения войны.
28. Югурта никак не ожидал этого, будучи убежден, что в Риме все можно сделать подкупом. Получив известие о приготовлениях против него делаемых, он отправил в Рим к Сенату послами сына своего и двух еще самих к себе приближенных. Он им, точно так как прежде тем, которых посылал об убийстве Гиемпсала, приказал не щадить денег на подкуп кого бы то ни было. Когда узнали о приближении послов Югурты к Риму, то Бестия в Сенате предложил вопрос, впускать ли их в город. Сенат определил, что, если только они пришли не с тем, чтобы отдать Сенату в безусловное распоряжение и самого Югурту и его царство, то чтобы они в течение десяти дней оставили Италию. По повелению Сената консул объявил Нумидам это определение и они, ничего не сделав, принуждены были возвратиться домой. Кальпурний, собрав войско, выбрал своими помощниками людей знатных и составивших себе вес интригами. с тою целью, чтобы защититься их влиянием в случае, если что либо и погрешит; в числе их был Скавр, о характере и наклонностях которого мы говорили выше. В консуле Кальпурние было много прекрасных свойств и душевных и телесных, но все это портило неумеренное корыстолюбие: деятельный и трудолюбивый, он был умом сметлив и предусмотрителен, знал хорошо военное искусство, был находчив и неустрашим при неожиданной опасности. Легионы прошли Италию в Регий, оттуда переправлены на судах сначала в Сицилию, а из Сицилии в Африку. Сначала Кальпурний, приготовив только провиант для войска, деятельно и поспешно двинулся в Нумидию, захватил множество пленных и взял приступом несколько городов.
29. Югурта отправил послов к Кальпурнию, предлагая ему с одной стороны большую сумму денег, а с другой представляя все затруднения войны, которую ему предстояло вести; не трудно было подействовать на человека, доступного корыстолюбию. Впрочем Кальпурний товарищем и советником в этих делах взял Скавра. Скавр сначала оставался неподкупным и сильным противником замыслов Югурты несмотря на то, что многие из его партии допустили себя подкупить им; но наконец предлагаемая сумма денег была так велика, что он не устоял и стал поборником зла, отступя от прежних благих намерений. Сначала Югурта деньгами старался только замедлить военные действия; он надеялся между тем успеть что нибудь сделать в свою пользу в Риме деньгами или своим влиянием. Но, узнав какую роль играет в этом деле Скавр, он возымел сильную надежду на мирное его окончание и решился, тут же на месте, сам с ними установить все условия мира. В залог со стороны Консула был отправлен в Вакку, город Югурты, квестор Секстий; благовидным предлогом его отправлений туда было принятие на месте хлеба, выговоренного Кальпурнием передо всеми у послов Югурты, как условие непременное перемирия, уступленного покуда до окончательной покорности его. Тогда Югурта, как было положено, прибыл в Римский лагерь и там, в присутствии всех, в немногих словах изъявил раскаяние о своих поступках и свою готовность отдаться в полное распоряжение Сената. Тайные условия мира были решены на особом совещании с Бестиею и Скавром. На другой день, в присутствии совета, для виду были собраны голоса, и покорность Югурты принята. Условия, тут предложенные, немедленно выполнены: 30 слонов, большое количество скота и лошадей, и незначительная сумма денег вручены квестору. Кальпурний отправился в Рим искать новых почестей; в Нумидии и в нашем войске водворились спокойствие и мир.
30. Молва народная скоро донесла в Рим известие об Африканских делах и о том, как они были ведены; везде стали толковать о поступке консула. Народ сильно негодовал; сенаторы были очень озабочены и не знали что делать, утвердить ли такой постыдной договор или уничтожить действия консула; влияние Скавра, который явно был советником и товарищем Бестии, много удерживало их от прямого и честного решения. Но Меммий, - о независимости его характера и ненависти к аристократии мы упоминали выше - воспользовался нерешительностью и сомнением Сената, и явно призывал своими речами народ к защите его прав; увещевал его не губить общественную пользу и свою свободу; ставил им на вид многие гордые и жестокие поступки аристократии; одним словом он всеми силами старался воспламенить дух народа и возбудить в нем участие к делам общественным. Речи Меммия в то время пользовались большою славою и, чтобы показать образец его красноречие, я приведу здесь одну из многих его речей; это та, которую он говорил к народу по возвращении Бестии; она заключается в следующем:
31. "Многое и многое, соотечественники, удерживает меня беседовать с вами, но любовь к благу общественному заставляет меня забыть все, забыть вашу незначительность и неуместное снисхождение, забыть силу партий, отсутствие всякой справедливости и главное то, что говоря правду приобретешь только ненависть вместо чести. Право стыдно и сказать, что в течение последних пятнадцати лет вы были игрушкою честолюбия аристократии; упоминать, ли, какою позорною, вопиющею об отмщении, смертью погибли защитники прав ваших. Но дух ваш обессилел в невежестве и бездействии; и теперь даже, когда враги ваши отдаются вам сами в руки, и теперь вы не пробудитесь и теперь вы же боитесь, вы, чье б дело было быть для них грозою. Все это я сознаю очень хорошо, но и один я неустрашимо пойду оспаривать власть у немногих интриганов. Буду пользоваться, пока возможно, свободою, предками мне завещанною; с пользою или без пользы - от вас это будет зависеть, мои соотечественники. Не стану я вам советовать того, чтобы вы, по примеру ваших предков, с оружием в руках отражали обиды; не нужно нам прибегать к открытой силе, к явному расколу с ними; они идут сами к гибели, ими же самими для себя приготовленной. Убиение Тиберия Гракха, готовившего по их словам себе престол, послужило знаком к преследованиям против народа Римского. И Кай Гракх, и М. Фульвий погибли, и многие из среды вас вместе, с ними умерщвлены в темницах; не закон, а произвол аристократии положил конец убийствам. Конечно отстаивать права народа значит добиваться царского престола, а все действия, для которых нужно проливать кровь соотечественников, по необходимости должно считать законными! С тайным негодованием смотрели мы, как в прошлых годах общественные деньги были предметом бесстыдного грабежа, как свободные властители и народы платили дань немногим честолюбцам, которые сделали и почести и богатства своею исключительною и наследственною принадлежностью. Но всего этого им стало уже теперь мало. Теперь уже они продают с публичного торга врагам имени Римского и законы, и величие государства и все, освященное и богами и людьми. И что же, вы думаете, стыдятся они своих действий? Нисколько; напротив они величаются перед вами своими сокровищами, своими почестями и триумфами; они забыли, что все это плод насилия и грабежа, а не заслуг. Рабы, за деньги купленные, и те не в состоянии сносить жестокого обращения с собою господ, а вы, Квириты, для власти рожденные, терпеливо сносите ярем рабства. Но рассмотрите, в чьих руках управление делами общественными: в руках людей, обремененных злодействами, людей, покрытых вашею кровью; для них деньги выше всего и. несмотря на все это, они непомерно наглы и горды. На честь, на правду, на религию, на все позволенное и не позволенное, они смотрят, как на предмет барыша. Иным из них в заслугу ставится избиение трибунов ваших, гонение на вас, истязания и убийства ваших ближних. Чем кто преступнее, тем считает себя безопаснее; вместо того, чтобы трепетать за свои злодеяния, они, благодаря вашему бездействию, вас же держат в ужасе. Они действуют единодушно; у них есть одна общая связь; они все желают одною и того же, одно и тоже ненавидят, одного и того же страшатся; между благонамеренными людьми именуется такой союз дружбою, а между ними нечестивцами это заговор. Будь у вас столько же заботливости о свободе, сколько у них о своих частных выгодах, то государство не было бы предметом добычи и расхищения, и плоды крови и трудов ваших доставались бы достойнейшим, а не самым наглым и дерзким. Предки ваши, отстаивая права свои и величие своего имени, два раза, отделясь от аристократов, вооруженною рукою занимали вершины Авентина. А для вас та свобода, которую они вам завещали, предмет самой последней заботы. Но лучше и менее стыда, никогда не приобретать, чем терять уже приобретенное. А вы меня спросите, чего ты хочешь, в чем твое мнение? Я говорю, что надобно всеми силами отмстить тем, которые продали отечество врагу; но не оружием, не силою; они того вполне заслуживают, но вы сами для себя сочтете такой образ действия недостойным; уликою им и пробным камнем пусть служит дело Югурты. Если он точно вполне вам покорился, то ваша воля будет для него законом. Но если он презрит ее, не будет ли это обличать, что значит этот мир, который доставил злодеяниям Югурты безнаказанность, немногим ловким людям несметные богатства, но сделался пятном для вашей чести, сделался постыдным знаком бессилия государства. Может быть вы еще не вполне насладились всеми плодами господства аристократии, может быть вы никак не в состояния расстаться с тем временем, когда царства, области, права, законы, правосудие, выбор войны и мира, одним словом, все божественное и человеческое составляет наследие немногих. А ты, народ Римский, непобедимый для врагов, повелитель вселенной, ты считаешь за счастие, что тебе оставили - одну жизнь! О свободе я уже не говорю; кто из вас дерзает отрицать, что мы ее не имеем? Что касается до меня, то хоть я и полагаю, что для мужчины нет бесчестия больше, как не отмстить за нанесенную ему обиду, однако я терпеливо бы снес, если бы вы и простили вашим врагам и злодеям, потому что они, как бы то ни было, ваши соотечественники; но ваше неуместное сострадание будет гибелью отечества. Они достигли уже такой дерзости, что не ищут более прощения за сделанное зло, а возможности делать его вперед безнаказанно. А у вас останется вечная забота от сознания, что надобно, или терпеливо позволить надеть на себя ярем рабства, или постоянною деятельностью отстаивать свободу. Как вы можете рассчитывать на их слова или на искренность примирения с ними? Они домогаются господства на ваш счет, вы же отстаиваете свободу; они на всяком шагу хотят вам делать обиды, вы обязаны их отражать; наконец они союзников государства считают за врагов, а настоящих его врагов взяли себе в приятели. Что же может быть общего между вами при таком расположении умов? Какой тут может быть прочный мир или прочная дружба? Советую вам и предупреждаю вас, не оставляйте безнаказанным такой злодейский поступок. Уже теперь дело идет не о том, что общественное казнохранилище обворовано и не о том, что союзники наши ограблены; все это было некогда важно, а теперь так часто случается, что обратилось нам в привычку. А дело в том, что нашему закоренелому врагу продано значение сената, величие всего государства, в том важность, что отечество наше продано и в войне и в мире. Если только вы не сделаете этого предметом строгого розыска, если не отмстите тем, кто были виновниками, то вам останется терпеливо сносить господство тех, кто все это наделал. А безнаказанность всех действий не есть ли главная принадлежность верховной, царской власти? Не добиваюсь я, Квириты, чтобы вы ваших соотечественников считали хуже чем они есть, а того, как бы прощая виновных, не погубить невинных. В ведении дел общественных лучше не отдавать должного за добрые поступки, чем не мстить за злые. Добрый человек может только сделаться ленивее в исполнении обязанности, а злой вследствие безнаказанности делается предприимчивее; во всяком случае лучше предупредить возможность оскорбления, чем отмщать за него по совершении."
32. Говоря неоднократно в таком духе к народу, Меммий убедил его послать к Югурте Кассия, исправлявшего тогда должность претора; целью посольства было призвать Югурту в Рим, дав ему поруку в безопасности слово народа Римского, и тут, по его показанию, обличить Скавра и других, на которых было подозрение, что они взяли деньги. Пока все это делалось в Риме, лица, оставленные Бестиею начальствовать над войском в Нумидии, подражая примеру своего главы, совершали наглые и постыдные поступки. Иные из них за деньги продавали Югурте слонов, другие отдавали ему обратно его же перебежчиков, не стыдились грабить в мирных провинциях; жадность и корыстолюбие, как страшная зараза, овладели умами всех. Когда, к ужасу аристократии, предложение Меммия было принято народом, то Кассий отправился к Югурте и убедил его, как уж он изъявил готовность отдаться во власть народа Римского, лучше испробовать его великодушие, чем силу. Долго колебался Югурта, волнуемый страхом и в нечистой совести мучимый сознанием совершенных им злодеяний. Кассий с своей стороны дал слово Югурте в его безопасности, а слово его и сам Югурта считал столь же важны и, сколько и ручательство народа Римского: таково вообще было в то время мнение о Кассие.
33. Таким образом Югурта, забыв на время свое царское величие и приняв на себя самую жалкую наружность просителя, приехал в Рим вместе с Кассием. Обладая и сам большою силою характера, Югурта к тому же был успокоен советами тех, влиянию и наставлению коих он обязан был безнаказанностью своих действий. Он начал с того, что большою суммою денег привлек на свою сторону К. Беббия трибуна народного; этот последний решился своею наглостию защитить Югурту от всякого преследования закона. К. Меммий открыл народное собрание; расположение умов было весьма враждебно Югурте: одни требовали заключить его тотчас же в оковы, другие говорили. что если он не откроет сообщников своего злодеяния, то его нужно немедленно предать казни, как врага государства. Но Меммий не давал воли негодованию, действовал благородно; он объявил, что не потерпит нарушения общественного слова. Когда водворилось молчание, и Югурта прибыл, то Меммий обратил к нему речь: припомнил ему поступки его в Нумидии и в Риме, злодейства его против отца и братьев; сказал, что хотя народу Римскому и не безызвестно, по чьему наущению он так поступал, однако теперь он требует, чтоб он откровенно сам признался. Если он откроет истину, то надежда его на правосудие и великодушие народа Римского не будет тщетною; если же он будет упорствовать в молчании, то он тем не спасет сообщников своего злодеяния, а погубит себя и надежды свои.
34·. Когда Мемий кончил говорить, и Югурте велено было отвечать, то К. Беббий, трибун народный, подкупленный, как мы выше сказали, деньгами Югурты, приказал ему молчать. Тщетно народ, присутствовавший в собрании, пришедши в сильное негодование, вопиял против трибуна, тщетно не щадил он ему ни ругательств, ни угроз, едва воздерживаясь от насилия; но гнев его был бессильный, и наглость трибуна торжествовала. Народ, над которым насмеялись так дерзко, разошелся по домам. Югурта, Бестия и все те, которых касалось это следствие, поуспокоились и сделались смелее.
35. В это время находился в Риме один Нумид, именем Массива, сын Гулуссы, внук Масиниссы. По сдаче Цирты и убиении Адгербала, он убежал в Рим, так как в войне он действовал против Югурты. Сп. Альбин, который после Бестии сделан был консулом вместе с К. Минуцием Рудом, убедил Массиву просить у Сената в управление Нумидию, на том основании, что он из роду Масиниссы, и что Югурта падал под бременем своего злодеяния и возбужденного им негодования. Консул искал во что бы то ни стало войны, не желая оставаться в бездействии; к тому же ему по жребию досталась Нумидия, а Минуцию Македония. Когда Массива начал свои происки, Югурта усомнился даже в друзьях своих; одни не действовали открыто в его пользу от совести, а другие от страха и от сознания своей худой славы. Тогда он приказывает своему, самому приближенному и доверенному лицу, Бомилькару, не щадить денег, обыкновенного своего средства, чтобы найти убийц для Массивы, если можно, то тайно, но если не удастся, то во что бы то ни стало известь его. Деятельно принялся Бомилькар за исполнение приказания Югурты; сначала он, через людей опытных и искусных в этом деле, разведал все действия Массивы, куда он обыкновенно и в какое время отправляется, в каких местах бывает; потом, сообразуясь с их показаниями, он приготовил Массиве засаду. Один из убийц слишком неосторожно бросился на несчастного, нанес ему смертельную рану, но был тут же схвачен; когда его убеждали многие, и особенно Консул Альбин, то он признался во всем. По законам правосудия Бомилькар подвергался наказанию, но его защищало народное право, так как он, под общественною порукою, вместе с Югуртою приехал в Рим. Югурта, как ни явно было злодеяние, нагло старался скрыть истину, и не прежде отказался от этой мысли, как когда увидел, что беззаконие дела превышает меру влияния его собственного и его денег. Итак, хотя при начале следствия, Югурта представил в поруки за Бомилькара пятьдесят своих приближенных, однако, не смотря на то, отправил Бомилькара секретно в Нумидию. Власть ему дороже была 50-ти заложников; он убежден был, что если Бомилькар будет казнен, то всякой будет страшиться исполнять его приказания. Через несколько дней вслед за Бомилькаром поехал в Африку и Югурта; указом Сената ему велено оставить Италию. Когда он выезжал из Рима, то говорят не раз оборачивался и смотрел на него молча, а наконец сказал: "о, продажный город, ты погибнешь скоро, с той же минуты, как найдешь себе покупщика!"
36. Война возобновилась. Консул Альбин поспешно перенес в Африку съестные припасы, казну, жалованье солдатам и вообще все предметы, нужные для ведения войны. И сам он отправился немедленно к войску, спеша во чтобы то ни стало окончить войну до выборов - а срок уж был недалек - или открытою силою, или убеждением Югурты к покорности. Но Югурта не решался ни на что, тянул дело, выставляя то те, то другие причины медленности. То притворялся он совершенно робким и обещал полную покорность; то все уступал, действуя только оборонительно; то желая поддержать дух в своих приверженцах, он вдруг переходил сам в наступление; одним словом он манил Консула скорым окончанием войны то уступчивостью, то решительностью. В то время говорили, будто Альбин знал тайну намерений Югурты и объясняли, что он вдруг перешел от поспешности к бездействию, не по нерешимости или слабости, а злонамеренно. Как бы то ни было, а время прошло даром, он не успел ничего сделать, и, с приближением дня выборов, Альбин отправился в Рим; начальником войска оставил он брата своего Авла в должности претора.
37. В это время в Риме были большие волнения вследствие честолюбивых притязаний трибунов. Двое из них, П, Лукулл и Л. Анний, хотели, против мнения своих товарищей, продлить время своего управления; эти споры задерживали выборы целого года. В это время Авл, оставшись при войске, как мы сказали, в должности претора, вздумал возобновить в зимнее время военные действия, и в январе велел солдатам готовиться к походу с зимних квартир. Что его к этому побудило, честолюбие ли, поскорее окончить войну, или желание взять откуп с Югурты, настращавши его войною - неизвестно. Как бы то ни было, трудными и длинными переходами в самое суровое время года, Авл с войском осадил город Сутул, в котором находились сокровища Югурты. По времени года и по местоположению, город этот не только что взять, но и осаждать было невозможно. Окруженный стенами, он расположен был на самом краю утесистой горы, а с другой стороны простиралась от него низменная равнина, обращенная осенними дождями в болото. Не смотря на это, Авл упорствовал в своем намерении, или действительно надеясь взять город со всеми его сокровищами, или желая только осадою напугать Югурту; как бы то ни было, он велел делать насыпь, двигать стенобитные орудия, и вообще не шутя принялся поспешно за осаду города.
38. Видя неопытность и тщеславие начальника войск Римских, Югурта старался поддерживать его в безрассудном его намерении. Он послал к нему послов просить пощады; а сам, будто от робости и избегая опасности, завел свое войско в гористые и непроходимые места. Видом ложной покорности, Югурта до того ослепил Авла, что он оставил осаду Сутула и пошел с войск во внутрь Нумидии, как бы преследуя отступавшего Югурту, а с другой стороны надеясь, что там он может безнаказанно привесть свои замыслы в исполнение. Между тем Югурта, не теряя времени, подсылал в Римский лагерь своих людей уговаривать и подкупать деньгами иных, чтобы перешли на его сторону, других, чтобы они, по данному им знаку, оставили вверенный им пост. Видя, что все приходит в исполнение сообразно его намерениям, Югурта однажды в пасмурную и бурную ночь, неожиданно с сильным Нумидским войском окружил лагерь Авла. Войско Римское не ожидало такого внезапного нападения и пришло в смятение; одни брались за оружие, другие прятались; тщетно храбрые разуверяли робких в опасности; панический страх господствовал повсюду. Кругом большие силы неприятельские, непогода и мрак ночи увеличивали опасность; не знали как поступить, что безопаснее, бежать или оставаться на месте. В это время перешли к Югурте, подкупленные его деньгами, - одна когорта Лигуров, два эскадрона Фраков и немногие рядовые солдаты. А сотник первого батальона третьего легиона указал путь неприятелю через окоп, вверенный его защите; этим местом ворвались Нумиды. Наши в страхе предались постыдному бегству на находившийся вблизи холм, и многие даже побросали оружие. Ночное время и грабеж лагеря воспрепятствовали неприятелю вполне воспользоваться победою. На другой день Югурта виделся и говорил с Авлом; он сказал ему, что хотя войско Римское в его власти, что если не мечем, то голодом оно погибнет, но он, зная, как переменчивы и непостоянны судьбы человеческие, предлагает условие оставить всех в живых, но заключить с ним мир, послав все войско под ярмо, и дав ему сроку 10 дней очистить Нумидию. Не смотря на то, что эти условия были и бесчестны и постыдны, однако, находясь в полной власти Югурты и любя жизнь, Авл согласился, и мир подписан так, как было угодно Югурте.
30. Когда в Риме это узнали, страх и скорбь овладели умами граждан: иные тужили об унижении достоинства государства, другие, в неведении воинских дел, уже страшились за свободу. Негодование против Авла было всеобщее, а особенно высказывали его те, которые сами совершили на войне славные подвиги. Главное, винили его в том, что с оружием в руках искал он спасения не открытою силою, а постыдным соглашением с неприятелем. Вследствие этого Консул Альбин, опасаясь всеобщего негодования за проступок брата и даже показания за него, доложил Сенату, какого он мнения о заключенном им мире. Между тем он пополнил ряды войска, требовал вспомошения от союзников Латинского племени, и вообще всеми силами поспешал окончить войну. Сенат определил, как и надобно было ожидать, что мир, заключенный без согласия его и утверждения народа, не может быть действительным. Трибуны народные не позволяли Консулу собранные им войска перевесть в Африку, и он через несколько дней отправился туда один. Войско же Римское, сообразно заключенному условию, все было выведено из Нумидии и стояло на зимних квартирах в Римской области. Консул горел желанием идти по следам Югурты, и отмстить за братнину обиду, но, видя расположение умов солдат, потерявших дух мужества в бегстве, а дисциплину в своеволии и разврате, вынужден был такими обстоятельствами не предпринимать ничего.
40. Между тем в Риме К. Мамилий Лиметан, трибун народный, предложил народу произвесть строгое следствие против тех, которые своими советами побуждали Югурту ослушиваться повелений Сената, против тех, которые брали от Югурты деньги, неся обязанности послов или начальников армии; против тех, которые выдали Югурте слонов и перебежчиков; против тех, наконец, которые произвольно и вели войну и мирились с неприятелем. Многие сознавали, что следствие затевается прямо против них, другие опасались, как бы не запутало в него и их ожесточение партий; но ни те ни другие не смели явно идти против него, чтобы не обличить себя и не показать, что они действительно способны были на то, в чем их обвиняли; а старались тайно противодействовать предложению трибуна, подговаривая против него и, приготовляя тем ему затруднения, людей племени Латинского и Итальянских союзников. Но народ - теперь этому трудно поверить - с величайшею энергиею и сильным участием повелел произвесть следствие; рвете это надобно приписать более ненависти его к аристократии, на которую должно было обрушиться все это зло, чем искренней любви к общественному благу; дух партий над нею господствовал. Между тем как другие трепетали в страхе, М. Скавр, бывший, как мы уж говорили, депутатом Сената при консуле Бестии, один не потерял духа при торжестве народа и упадке своей партии и, пользуясь общим смятением, попал в число трех следователей, выбранных вследствие предложения Мамилия. Впрочем, сообразно с расположением умов народа, следствие производилось неумолимо строго, и даже несправедливо. Как прежде аристократия, так теперь народ при благоприятных обстоятельствах забылся, и во зло употребил свое торжество.
41. Разделение партий сената и народной, а вследствие того и волнения возникли не задолго пред тем вследствие долговременного спокойствия и изобилия всех тех благ, которые так дорого ценятся всеми людьми. Покуда существовал Карфаген, то и народ Римский и Сенат управляли общественными делами согласно и мирно; граждане ни силились из пустого честолюбия происками оспаривать друг у друга почести и власть. Общий страх врага обуздывал страсти и держал их в пределах умеренности. Когда же эта постоянная, висевшая над головою, гроза исчезла, то счастие и довольство повлекло за собою, как обыкновенно бывает, надменность и разгул страстей. Тот самый мир и спокойствие, которые были в тяжелые минуты желанною мечтою, обратились ко вреду государства и притом такому, что жалели о прежних временах. В упоении своеволия аристократия свое достоинство, а народ свою свободу обратили во зло; и тот и другая сделали все предметом добычи сильного. Образовались две враждебные партии, а общественная польза была забыта; благо общее в этой борьбе партий исчезло. Сила аристократической партии была сосредоточеннее и потому более могла действовать; народная же, раздробленная во множестве, теряла этим самим всю силу. Немногочисленные честолюбцы дела общественные и на войне и в мире сделали своим частным достоянием и предметом своего произвола; казна государственная, управление областей принадлежало им; должности, почести военные и гражданские - все они делили меж себя; народу оставалась только военная служба и вместе нищета. Добычу военную предводители войска делили с немногими; отцы же и дети павших в битвах воинов лишались последнего клочка земли по прихоти богатого и сильного соседа. Злоупотребление власти повлекло за собою корыстолюбие, познавшее ни стыда, ни меры; все сделалось предметом хищения и разврата; святого и заветного не было ничего, хотя такое злоупотребление носило е себе неминуемо зародыш своей гибели. Как только явились в рядах аристократии люди, предпочитавшие на собственных доблестях основанную славу незаконно присвоенной власти, то государство пришло в волнение и гражданские смуты поколебали его, как сильное землетрясение поверхность земли.
42. Когда Гракхи, Тиберий и Каий, предки которых с Пунических и других войнах много содействовали к возвеличению отечества, стали отстаивать права народа и обличать злоупотребление власти аристократии, то она. озабоченная и пораженная этим, восстала против попытки Гракхов. В этом случае она опиралась на Латинское племя и на прочих союзников, а отчасти на сословие Римских всадников, которое обольщено было надеждою разделять власть с сенатом. Сначала погиб Тпберий Гракх, трибун народный: несколько лет спустя, брат его Каий пошел по его стопам в должности одного из трех чиновников. выбранных для отведения земель неимущим гражданам и. также как брат, погиб насильственною смертью вместе с М. Фульвием Флакком. Конечно Гракхи недовольно умеренно пользовались своим минутным торжеством. но они погибли с тем убеждением, что для благонамеренного человека лучше пасть жертвою доброго дела, чем победить, пользуясь всеми средствами без разбору. Аристократия праздновала свою победу торжеством произвола: она принесла многие кровавые жертвы своему честолюбию; немногие из ее врагов спаслись бегством; такие действия аристократия не столько содействовали к утверждению ее власти, но более к возбуждению против неё ненависти. Этого рода события губят великие государства; лишь бы победить во что бы то ни стало - становится девизом всех партий, и каждая жестоко мстит другой за торжество по её же примеру. Впрочем я не скоро бы кончил, если бы стал говорить подробно и как следует о борьбе партий в государстве и вообще о его внутренней жизни, а потому я возвращаюсь к начатому мною повествованию.
43. После мира, заключенного Авлом, и постыдного бегства нашей армии, и Метелл и М. Силан, выбранные в должности консулов, разделили межу собою управление областями. Нумидия досталась Метеллу, человеку деятельному и предприимчивому. Хотя он действовал в духе аристократии, но общая молва говорила о нем, как о человеке честном и бескорыстном. Метелл, вступив в отправление должности и видя, что обстоятельства его совсем другие, чем его товарища, обратил все свое внимание на войну, которую ему было поручено вести. Не слишком надеясь на войско, оставленное ему его предшественником. он вербовал солдат, отовсюду собирал силы, заготовлял оружие, метательные снаряды, лошадей и другие военные принадлежности, а особенно провиант, в большом изобилии, и вообще не упустил ничего из виду, что могло служить пособием в войне, столь разнообразной и подверженной случайностям. По приказанию Сената, приготовлениям Метелла усердно содействовали союзники и племя Латинское; союзные цари, сами от себя присылали вспомогательные войска, и вообще все государство, с величайшим рвением, готовилось к войне. Устроив все сообразно своим предположениям, Метелл отправился в Нумидию; граждане сопровождали его отъезд большими надеждами, с одной стороны, на его великие дарования, а с другой особенно, на его дознанное бескорыстие, недоступное никакому соблазну. А корыстолюбие начальств Римских было главною причиною, что, до этого времени, в Нумидин дела наши пришли в расстройство, а врага нашего, в цветущее положение.
44. По прибытии Метелла в Африку, Сп. Альбин, проконсул, сдал ему войско в жалком воде; оно отвыкло от войны и деятельности, от перенесения трудов и опасностей, много обещало на словах и нисколько не оправдывало их делом: робкое пред врагами, оно было бичом союзников, не знало дисциплины и умеренности. Новый полководец озабочен был более дурною нравственностью армии, чем обнадежен в успехе её многочисленностью. Тогда Метелл, не смотря на то, что, вследствие продолжительности выборов, уже немного осталось летнего времени, а соотечественники с нетерпением ожидали от него решительного успеха, решился не прежде начать военные действия, как приучив опять воинов к дисциплине предков. Альбин, встревоженный поражением Авла и его армии, положил не выходить из Римской области, и не смотря на летнее время, в какое войско было под его начальством, он его держал в постоянных лагерях, на одном месте, пока зловоние или недостаток пастбищ, вынуждали его перейти на другое место. Лагери более не обносились укреплениями, и караулы уже не наряжались, как то следовало по военному обычаю; всякому вольно было уходить с своего поста, когда ему вздумалось. Прислужники армейские перемешались с рядовыми солдатами, день и ночь бродили с ними, опустошали нивы, разоряли деревни, наперерыв загоняли к себе скот и невольников, и меняли их купцам на привозное вино и другие предметы; провиант, отпускаемый им от начальства, они продавали, а хлеб покупали со дня на день. Одним словом, в войске Римском было все зло, какое только могут породить леность и роскошь со всеми их дурными последствиями.
45. При таких затруднительных отношениях, Мстелл показал еще более, чем при ведении войны, свой ум и величие духа; с удивительною умеренностью, избег он крайностей честолюбия и жестокости. Сначала строгими приказаниями остановил он своеволие - причину лености, запретил в лагерях продавать хлеб, и вообще вареную пищу; прислужникам не велел сопровождать войско, а солдатам рядовым ни в лагерях, ни в обозе не позволил держать, ни невольников, ни вьючного скота; прочим уклонениям от дисциплины, он противодействовал искусно. Всякой день переносил он лагери с места на место, после длинных переходов, в таком виде, как будто в виду неприятеля, укреплял их рвом и валом; в большом числе ставил караулы, и сам их обходил с своими старшими офицерами. При движении войска на походе, Метелл был то в передних рядах, то в задних, то по своему обыкновению, в средине, наблюдая, чтобы солдаты не выходила из рядов, чтобы тесною толпою окружали значки, и чтобы сами несли пищу и оружие. Таким образом действуя, - предупреждая более проступки, чем наказывая строго за них - Метелл в короткое время привел армию свою в порядок.
40. Между тень Югурта, узнав о действиях Метелла и уже убежденный, во время поездки своей в Рим, в его неподкупности, стал сомневаться в успехе и решился тут только наконец, чистосердечно изъявить свою покорность. С этою целью, он отправил послов к Консулу, просил только его оставить жизнь ему и его семейству, прочее же все отдавал в безусловное распоряжение народа Римского. Метелл уже прежде опытом убедился, что Нумиды, народ непостоянный, неспособный к чувствам верности и жадный к перемене. С этого целью, он послов, каждого порознь, старался склонить на свою сторону и. узнав их расположение, он обещаниями так подействовал на них, что они взялись Югурту, если можно, живого, а то мертвого выдать Консулу; явно же, Метелл, дал послам Югурты ответ сообразный с его просьбою. В скором времена потом, Консул с войском, поставленным на военную ногу, враждебно вступил в Нумидию; там он нашел все, как в мирное время: жители не оставляли своих сел, продолжали свои обычные занятия хлебопашества и скотоводства; из городов и деревень, на встречу Римскому войску, выходили начальства Югурты, предлагали съестные Припасы, подводы для возки армейских тяжестей и вообще изъявляла полную готовность исполнять все то, чтобы им ни приказали. Эти знаки покорности не заставили Метелла выйти из мер осторожности; он двигался вперед, имея войско на военную ногу; далеко вперед посылал осматривать места; он эти знаки покорности считал притворным и брал все меры против засады и внезапного нападения. С этою целью, он шел впереди войска с отборными легкими когортами, с пращниками и стрелками; арьергард армии прикрывал К. Марий, наместник консула, с конницею. По обоим флангам была распределена конница союзная; трибунам легионов и префектам когорт отдано было приказание, в случае нападения конницы неприятельской, отражать ее конницею союзников вместе с велитами. Югурта на деле показал такую хитрость, такое умение пользоваться местностью и знанием военного искусства, что трудно было решить, в какую минуту его нужно было более опасаться, когда он сам действовал или когда скрывался, тогда ли, когда он был в открытой войне или когда на устах нес слова мира!
47. Недалеко в стороне от того пути, по которому Метелл двигался с своим войском, находился Нумидский город, по имени Вакка; по торговому значению он был одним из первых во всем государстве; много купцов Итальянских и жили в нем постоянно, и съезжались туда для торговли. Метелл, отчасти желая лучше убедиться в покорности неприятеля, отчасти узнать удобства местности, ввел в Вакку свой гарнизон и приказал свозить туда хлеб и другие предметы, нужные для ведении войны: он не без основания полагал, что большое стечение купцов и торгующих будет пособием его войску; и что, уже заготовленные им, припасы будут через то целее. Пока все это делалось, Югурта беспрестанно присылал к Консулу послов с мольбами о пощаде и о мире. просил только себе и детям жизнь, прочее все отдавал Метеллу. Этих послов Югурты, как и прежних, Консул убеждал выдать его и с тем отправил домой; Югурте, в мире столь им желанном и не отказывал, но и не обещал его, и, стараясь протянуть время, ждал исполнения обещаний, сделанных послами.
48. Югурта, сравнивая действия Метелла с его словами, заметил, что с ним сражаются его же оружием; на словах ему обещали мир, а на деле вели самую ожесточенную войну; неприятель присвоил себе один из значительнейших его городов, разузнал местоположение и вооружал против его, его же подданных. Вынужденный обстоятельствами, Югурта решился прибегнуть к оружию. Разведав о движении неприятеля и надеясь, что местность будет благоприятствовать успеху, Югурта поспешно собрал многочисленное разного рода войско и, окольными путями, пошел на встречу Метеллу. Эта часть Нумидии принадлежала к владениям Адгербала; ее орошает река Мутул, имеющая течение с Юга на Север; параллельно с нею милях в двадцати, тянется горный хребет, бесплодный от природы и невозделанный людьми; но в средине его поднимался как бы холм, обнимавший огромное пространство; он весь оброс олеандрами, миртами и другими деревьями и кустарниками, какие обыкновенно производит песчаная и сухая почва. Окружающая этот холм, равнина бесплодна по отсутствию влажности; только места, прилежащие к реке, покрыты были растительностью, были возделываемы и служили пастбищем для скота.
49. На этом то холме, выдававшемся поперечно из гордого хребта, Югурта расположил свое войско, заняв холм во всю его длину. Слонов и часть пешего войска он отдал под начальство Бомилькара, дав ему наставление как действовать; сам же, поближе к горному хребту, расположился со всею конницею и с отборною пехотою. Он обходил ряды солдат и увещевал их не забывать прежнюю доблесть и одержанную победу, и отстоять и себя и его владения от хищничества Римлян: "борьба предстоит им - говорил он - с теми, которых они недавно победили и послали под ярмо, что перемена начальника не придала им бодрости духа; а что с своей стороны он исполнил обязанности полководца, что выгода местности на их стороне, что им предстоит сражаться знающим места с познающими, опытным в войне с неопытными и что самое числительное превосходство неприятелю будет бесполезно. А потому чтобы они, по первому сигналу, решительно ударили на Римлян; этот день или увенчает полным успехом все их труды и победы, или послужит началом величайших для них бедствий." Притом Югурта обращался лично к тем солдатам, которые за подвиги мужества были ни награждены деньгами или знаками отличия, убеждал их не забыть полученных от него благодеяний, а другим показывал на них как на пример. Одним словом он говорил с каждым его языком; на иных старался подействовать обещаниями, на других угрозами, на третьих просьбами; всячески старался ободрить всех. Тут то увидели и Метелла, который, не зная о близости неприятеля, спускался с горы с войском. Впрочем скоро заметил он что то особенное на поверхности холма (кустарники его покрывавшие не были достаточно высоки, чтобы совершенно скрыть Нумидов с конями, но с другой стороны трудно было рассмотреть что это такое); отчасти местность, а отчасти военная хитрость держали в тени Нумидов и их военные значки. Убедясь вскоре, что это неприятельская засада. Метелл остановил войско; видя, что правое крыло самое близкое к неприятелю, он счел нужным изменить расположение рядов и усилил его тройным строем; в промежутках пехотных батальонов он поставил пращников и стрелков, конницу же всю расположил по крылам. Краткость времени позволила Метеллу сделать только небольшое увещание войскам, и он таким образом, с войском, построенным иначе, сообразно требованию обстоятельств, спустился в равнину.
50. Метелл, видя, что Нумиды не трогаются с места и не оставляют запятых ими возвышений, решился обеспечить свое войско на случай недостатка в воде, особенно чувствительного в то время года, и для того отправил вперед наместника своего Рутилия с легкими когортами и с частью конницы запять у реки место для лагеря. Он полагал, что неприятели будут стараться действовать частыми нападениями и набегами на фланги его войска и что, не надеясь на силу оружия, они попытаются изнурить его войско усталостью и жаждою. Вслед за Рутилием медленно, сообразно обстоятельствам и местности, Метелл двигался со всем войском с том же порядке, в каком спустился с горы; отдав под начальство Мария вторую линию, он взял на себя начальство конницею левого крыла. которое при таком расположении войска, составляло его голову или первую линию. Югурта, дождавшись когда задние ряды Римлян прошли его первые, отрядом 2 т. всадников занял ту гору, с которой спустился Метелл, для того, чтобы Римляне в случае отступления не могли бы удалиться туда и там укрепиться. Вслед за этим он подал знак к нападению. Нумиды разом со всех сторон врывались в ряды Римлян; одни истребляли задние их ряды, другие нападали и справа и слева; везде грозил и поражал неприятель. Смущение невольно овладевало храбрейшими; с твердою решимостью противостать неприятелю. они поражаемы были ранами издали, сражаясь как бы с невидимым врагом, не имея возможности схватиться с ним или поразить его наверное. Югурта приказал перед сражением своим всадникам и случае, если Римляне ударит на них строем, рассыпаться по сторонам и рассеяться; потом собравшись опять в числе еще значительнейшем. в том случае если неприятель упорно преследовал, они нападали и с боков и сзади на него, в натиске уже не строго соблюдавшего ряды. В случае бегства для Нумидов занятые ими горные вершины представляли им еще лучшее убежище чем равнины; привычные их кони легко скрывалась в кустах, куда наши за ними не дерзали гнаться по крутизне и по незнанию местности.
51. Поле сражения представляло зрелище страшной суматохи и беспорядка; ничего верного еще нельзя было заключить; строгий порядок рядов уже не существовал; одни преследовали неприятеля, другие сами ему уступали; сражались кто где попало уже не под своими значками и не в своих рядах, а где кого застала опасность; пешие с конными. тяжело вооруженные с стрелками, свои и враги перемешались в ужасном беспорядке. Ни распоряжения начальников, ни их повеления ничего не значили; все делалось наудачу, по воле жребия. Уже большая часть дня прошла, а исход сражения был еще неизвестен. Усталость и жажда утомили и наших и врагов; Метелл, приметив, что Нумиды нападают уже не с прежним жаром, мало помалу стягивает свое войско, восстановляет правильные ряды и ставит против неприятельской пехоты, большая часть которой от усталости расположилась по скату горы, четыре отборных когорты. Вместе с тем он увещевал, убеждал воинов не терять мужества в столь решительную минуту и не уступать победу врагам, готовым уже обратиться в бегство; он представлял им, что у них нет ни лагеря и никакого укрепления, в которое бы они могли удалиться в случае поражения, что вся надежда на одно оружие. Между тем и Югурта не предавался беспечности; он ходил по рядам своих воинов, увещевал их с новым жаром продолжал битву; сам с отборным отрядом пытался нанести удар решительный, подавал помощь своим, где было нужно, преследовал неприятеля. где замечал, что он уступает и удерживал издали сражаясь напор его там, где он наступал.
52. Таким образом оспаривали друг у друга победу два полководца, оба равно гениальные; дарования у них были одинаковы, но средства не равные. Метеллу при доблести его воинов надобно было бороться с неблагоприятною местностью; все же прочие обстоятельства были на стороне Югурты, но войско его далеко уступало в доблести войску Метелла. Наконец Римляне, поняв, что им нет спасения кроме в победе и что позднее время дня, уже склонившегося к вечеру, требует скорейшего окончания битвы, решительным ударом, так как им и предписано было, прорываются на другую сторону холла. Сбитые с позиции Нумиды расстроились и обратились в бегство; немногие из них погибли; большая часть спаслись быстротою бегства и знанием местности Римлянам неизвестной. Между тем Бомилькар, получивший, как мы выше сказали, от Югурты начальство над слонами и отрядом пеших войск, дал пройти мимо себя Рутилию и потом мало помалу стал выводить своих на ровное место. Пока легат спешил занять позицию у реки, как ему было предписано, Бомилькар не спеша, соображаясь с обстоятельствами, устраивал войско, наблюдая повсеместно движения неприятеля. Заметив, что Рутилий, ничего не опасаясь, спокойно занял позицию и что клики в войске Югурты бывшем в деле усиливаются, Бомилькар стал опасаться как бы легат, заметив обстоятельства дела, не подал помощи своим, находившимся в затруднении, и потому, дав более ширины своему фронту, прежде сжатому для заграждения пути неприятелю, он двинулся к позиции запятой Рутилием.
53. Римляне сначала удивлены были, заметив вдруг страшную пыль; видеть ясно препятствовала местность покрытая кустарником. Сначала они приписывали это просто ветру, поднимавшему сухую землю; но правильность её движения и постепенное приближение вместе с строем неприятеля скоро обнаружили им в чем дело. Тогда Римляне, вооружившись поспешно по приказанию своего начальника, строятся перед лагерем и дав неприятелю приблизиться, бросаются ему на встречу с страшным криком, Нумиды несколько времени сопротивлялись, надеясь на содействие слонов своих; заметив, что движению их препятствуют сучья деревьев и что порознь они обойдены и достаются в плен неприятелю, они бросились бежать; весьма многие спаслись бегством, бросив оружие, под покровом ночи и благодаря гористой местности. Четыре слона достались живые в руки Римлян, прочие все, в числе сорока, убиты. Римляне, довольные победою, несмотря на усталость от похода, работ по укреплению лагеря и от битвы, видя, что Метелл медлит приближаться сверх ожидания, пошли к нему на встречу в строгом порядке и с соблюдением всех мер осторожности; коварство Нумидов уже известное, не допускало и мысли об оплошности или медленности. В темноте ночи оба войска, приблизившись друг к другу, взаимно встревожились, опасаясь неприятеля; произошло смятение, которое могло бы иметь при неосторожности самые печальные последствия, если бы посланные с обеих сторон верховые не разъяснили дело. Тогда место опасения заступила радость; солдаты отыскивали друг друга, узнавали и рассказывали события дня, хвалясь один перед другим своими подвигами. Так свойственно природе человека: при победе хвалится трус, а при поражении надает тень осуждения и на храброго.
54. Метелл пробыл четыре дня в одних и тех же лагерях, весьма заботился о восстановлении здоровья раненых, отличившихся в сражении воинов награждал по заведенному военному обычаю, всех вообще похвалил перед собранием и благодарил их; он увещевал их с такою же твердостью духа встретить затруднения, уже не столь страшные; он говорил, что для победы и военной славы сделано ими довольно, что теперь им остается трудиться для приобретения добычи. Между тем он разузнавал чрез перебежчиков и другими разными путями, где находится Югурта и что он замышляет, с большими ли он силами или с малыми, и в каком он расположении духа после поражения. Югурта удалился в гористые, лесистые, от природы укрепленные места; там собирал он войско, числом людей более многочисленное прежнего, а на деле слабое и ненадежное, более способное и привыкшее к земледелию и скотоводству, чем к военному делу. Случилось это потому, что у Нумидов, после поражения, никто за царем не следует, кроме его приближенных всадников, а каждый идет куда ему вздумается; это вкоренилось в правах и не влечет за собою никакого порицания. Метелл видя, что Югурта и после поражения не упал духом, а возобновляет борьбу, в которой ход дела зависел собственно от его распоряжения и, соображаясь с тем, что борьба его с Нумидами неровная (так как поражение им не так дорого стоит, как Римлянам победа) решился переменить образ ведения войны, не прибегая к сражениям и решительным действиям. Он двинулся в самые богатые области Нумидии, опустошая страну города и села, или вовсе беззащитные или плохо укрепленные, достались ему в руки и были преданы огню; жители мужеского пола, достигшие совершеннолетия, предавались смерти; прочее все доставалось в добычу войску. Испуганные жители покорялись Римлянам, давая им заложников и снабжая в изобилии их хлебом и всем, что им было нужно; Метелл во всех важных пунктах оставил гарнизоны. Такой образ действия его встревожил гораздо больше Югурту, чем проигранное сражение; вся надежда его заключалась в бегстве, а теперь он должен был сам отыскивать неприятеля; проиграв сражение в благоприятной для себя местности, он вынужден был перенести войну на неблагоприятную для себя почву. В этом затруднении он заблагорассудил оставить большую часть войска своего в прежней позиции, и с отборною конницею окольными путями и ночным временем, он шел по пятам Метелла; где Римляне, не зная о близости врага, неосторожно расходились по сторонам, там он нападал на них: большая часть из них гибли, не успев схватиться за оружие, иные попадались в плен, едва ли кто уходил не раненый; а прежде чем подходило пособие из лагеря, Нумиды, сообразно данному им наставлению, удалялись в ближайшие гористые места.
55. Между тем в Риме известие о действиях Метелла крайне всех обрадовало; узнали, что он поставил войско на прежнюю ногу, что, несмотря на неблагоприятную местность, он одержал победу, что области неприятеля в его руках, что Югурта, торжествовавший в следствии беспечности и нерадения Авла, вынужден искать спасения бегством в непроходимых местах. За такой счастливый ход дела сенат определил принести благодарственное молебствие богам бессмертным; граждане, ожидавшие исхода войны прежде в сомнении и беспокойстве, радовались и превозносили похвалами Метелла. Тем с большим старанием заботился он всеми силами, как бы успешнее и скорее привести войну к концу; с величайшею бдительностью старался они - не дать оплошностью врагу случая ж победе. Метелл знал, что чем больше его слава, тем больше и зависти к нему и потому, чем становился известнее, тем заботливее. После внезапного нападения Югурты он не позволил воинам расходиться для грабежа; когда же нужно было посылать за провиантом или за фуражом, то посылались для безопасности когорты и вся конница. Часть войска вел сам Метелл, а другую Марий: не столько брали добычи, сколько старались нанести вреда неприятелю, предавая все огню. Лагерем становились оба войска, неподалеку друг от друга; в случае нужды, они служили подкреплением одно другому; на походе же каждое шло своею дорогою для того, чтобы внушить неприятелю более робости и нанести ему более вреда. Югурта же следовал за Римским войском издали по горам, выжидая времени и обстоятельств удобных для того, чтобы дать битву; к тех местах, куда неприятель двинулся, он потреблял пастбища и портил источники, так как в воде недостаток там очень ощутителен. Югурта показывался в виду то Метеллова, то Мариева войска, нападал на задние ряды и тотчас опять удалялся в горы, тревожил то с той то с другой стороны, не хотел ни давать сражения, ни знать отдохновения; для него достаточно было препятствовать Римлянам в их намерениях.
56. Полководец Римский, видя, что Югурта намерен тревожить войско его внезапными нападениями. избегая решительного сражения, вознамерился овладеть Замою, весьма важным городом, главным в той части царства. Он полагал, и не без основания, что Югурта подаст помощь своим, когда они будут в крайности и таким образом случится сражение. Югурта, узнав через перебежчиков о замыслах Метелла, предупредил его быстрыми и длинными переходами; он убеждал граждан упорно защищаться, оставил им в пособие перебежчиков, людей самых надежных из своего войска, так как им измена была уже невозможна, и обещал сам вовремя прийти на выручку города с войском. Приготовив все к защите города, Югурта удалился в самые неприступные места; тут он вскоре узнал, что Марий с похода отряжен с немногими когортами в город Сикку для сбора провианта; этот город, один из первых, покорился Римлянам после поражения Югурты. Ночью устремился он с отборною конницею и застав Римлян, уже выходящими из города, завязал с ними сражение у ворот городских; а между тем громогласно призывал жителей Сикки напасть на когорты с тылу, говоря им, что случай представляется к славному и великому подвигу, который навсегда утвердит его на престоле, а их сделает навсегда также свободными и счастливыми. Если бы Марий не поспешил выйти из города, то не все, а большая часть жителей Сикки наверное изменили бы; до такой степени склонны Нумиды к непостоянству. Воины Югурты, благодаря его увещаниям, несколько времени держались, но, при усиленном натиске Римлян, спаслись бегством с весьма малым уроном.
57. Марий подошел к Заме. Город этот находится в равнине и укреплен более искусством, чем природою; он в избытке снабжен был всем нужным, имел многочисленный и хорошо вооруженный гарнизон. Метелл приготовил все, сообразно требованию времени и местности, окружил со всех сторон город войском, назначив своим наместникам, где каждому действовать. По данному сигналу вдруг со всех сторон поднялся страшный крик. Он впрочем не устрашил Нумидов; не смутясь ожидали они врага, готовые к отпору. Бой начался. Римляне одни предпочли издали наносить неприятелю вред пращами и каменьями, другие же приступали к стене, стараясь или подрыть ее основания или взобраться на нее по лестницам; они хотели рукопашного с врагом боя. С своей стороны осажденные горожане бросали на первые ряды Римлян каменья, колья, копья зажженные, горящую смолу с серою. Находившиеся в задних рядах не имели достаточной защиты в робости, и им наносили большой вред метательные снаряды, бросаемые осажденными и руками и машинами. Опасность поравняла всех и храбрых и трусливых, но добрая слава им была не равная.
58. В это самое время, когда у стен Зам происходила самая упорная борьба, Югурта неожиданно с сильным войском напал на лагерь Римлян. Оплошность стражи, менее всего ожидавшей внезапного нападения, была причиною, что Югурта овладел одними воротами и ворвался в лагерь. Наши, испуганные неожиданностью нападения, как обыкновенно водится в подобных случаях, заботятся каждый о своем спасении: один ищет его в бегстве, другой хватается за оружие; много из них ранено и убито. Впрочем из такого множества людей ко более сорока, помня, что они Римляне, составили из себя отряд и стали на возвышенном месте; никакие усилия врагов не могли сбить их оттуда; брошенные на них стрелы, они метали обратно в неприятеля, а при нападении удары их, хотя и немногочисленные, не пропадали ни один по множеству и тесноте неприятелей. Когда Нумиды подступали к ним близко, Римляне тут то показывали свою доблесть, сильным натиском разили их, теснили и вынуждали обратиться в бегство. Между тем Метелл в самом жару боя услышал вопль неприятелей в тылу; помчавшись туда, увидал он стремившихся по направлению к нему беглецов, в которых он узнал своих соотечественников. Немедленно Метелл отрядил для обороны лагеря всю конницу и Мария с когортами союзников. Со слезами на глазах заклинал он его приязнию и любовью к общему благу, чтобы он не попустил оставаться на победоносном войске Римлян тени порицания и чтобы отмстил врагу жестоко. Немного нужно было и времени и усилий Марию исполнить, что от него требовали. Войско Югурты заблудилось в укреплениях лагеря и понесло жестокий урон: одни бросались через окопы, другие, теснясь при выходах, сами были причиною своей гибели; с остатками войска Югурта удалился в укрепленные места. И Метелл, не успев взять город приступом, с наступлением ночи, возвратился со всем войском в лагерь.
59. На другой день первым действием Метелла было, не возобновляя еще приступа, приказать всей коннице занять позицию впереди лагерных укреплений с той стороны, откуда накануне Югурта сделал нападение, назначить трибунам посты у ворот и ближайших к ним мест. Распорядившись таким образом, Метелл обратился к городу и, как накануне, возобновил приступ. Югурта, вышел опять из осады, внезапно ударил на наших; первые ряды, пораженные нечаянностью, смялись было немного, но были поддержаны ближайшими. Нумиды не оказали бы упорного сопротивления, если бы не пособие пехоты их; она, будучи перемешана с конницею, при первом натиске нанесла нашим сильный урон. Опираясь на пехоту, неприятельская конница не отступала по обыкновению также быстро как нападала, но, дав волю коням, неслась вперед, путая и мешая ряды неприятелей, предавая их таким образом, уже вполовину побежденных, в руки своей пехоты.
60. Между тем и у стен Замы происходило упорное сражение; в тех пунктах, где присутствовали начальники, легаты или трибуны, наши не щадили усилий; каждый надеялся более на собственную храбрость, чем на содействие других. Осажденные действовали точно так же, везде они или упорно сопротивлялись или готовили средства к защите; не столько пеклась они уклониться от ударов врага, сколько нанесть ему их. Везде раздавался военный кличь; к нему примешивались и увещания и восклицания радости, и стоны раненых, звук оружия наполнял воздух, в котором постоянно летели стрелы. Защитники стен, лишь только замечали сколько нибудь ослабления в атаке со стороны врага, обращали все свое внимание на битву конницы. Со стороны можно было примечать, как успех или неудача Югурты отражались на лицах зрителей или радостью или страхом; забывая, что их соотечественники не могли их ни слышать, ни видеть, они ободряли их, убеждали, показывали руками и всеми телодвижениями, как бы нанося удары или уклоняясь от них. Приметив это, Марий, начальствовавший над войсками с этой стороны, с умыслом приостановил нападение, как бы сомневаясь в успехе и не препятствовал Нумидам обратить все внимание на битву, происходившую у лагеря. Когда участие к судьбе соотечественников приковало внимание осажденных, Марий внезапно с новою силою атаковал городские укрепления; воины его, вползая по лестницам, достигали уже верха стены, но и осажденные сбежались к угрожаемому пункту; камни, стрелы, огненные снаряды полетели на нападающих. наши стояли было упорно, но когда две или три лестницы подломились, то бывшие в верху погибли, другие спаслись как могли, немногие без вреда, большая же часть с опасными ранами. Ночь с обеих сторон положила конец упорной борьбе.
61. Метелл, видя неуспех предприятия, так как город не сдавался, а Югурта не принимал сражения иначе, как из засады и при благоприятных для себя обстоятельствах, снял осаду Замы, тем более, что лето приближалось к концу. По городам, признавшим власть Римлян и укрепленным или природою или стенами, он расставить гарнизоны; остальное войско он привел на зимние квартиры в ближайшую к Нумидии часть Римской области. Прекращением военных действий. Метелл не воспользовался как его предшественники для отдохновения или наслаждений; но видя что сила оружия медленно подвигает войну к концу, он старался достигнуть этого изменою приближенных Югурты и для того, вместо оружия, прибегнул к содействию их вероломства. Итак он не щадит самых щедрых обещаний для Бомилькара, которому искреннее расположение Югурты давало возможность быть первым и самым полезным орудием измены; этот Бомилькар, тот самый, что был в Риме вместе с Югуртою и ушел оттуда тайно, избегая наказания за убийство Массивы, представив по себе поруку. Сначала Метелл достиг того, что Бомилькар явился на тайное с ним свидание для переговоров; Метел дал ему клятвенное обещание; если он выдаст Югурту живого или мертвого, то Сенат простит ему все его вины и возвратит ему все его имения. Этими обещаниями он совершенно склонил на свою сторону Нумида, расположенного и без того к измене. притом опасавшегося, чтобы, в случае заключения мира с Римлянами. не было постановлено условием выдать и казнить его.
62. Бомилькар, заметив благоприятное расположение духа Югурты, когда он грустил о своих неудачах и сомневался в будущем, стал ему говорит словами участия, и даже со слезами умолял его, чтобы он наконец озаботился судьбою своею, детей своих и народа, доказавшего ему преданность; представил ему, что все сражения окончились неудачами, что области его опустошены, подданные его подвергаются или плену или мечу, средства государства истощены в высшей степени; что все с его стороны сделано, чего требовала военная слава, и что допустила судьба; что если он будет медлить, то как бы Нумиды помимо его не стали искать средств спасения. Такими речами Бомилькар склонил Югурту к покорности. К Римскому военачальнику отправлены послы. Югурта изъявлял готовность исполнить все, что будет ему предписало, и безо всяких условий отдавал себя и владения свои в его распоряжение. Метелл поспешно созвал все лица сословия Сенаторов, какие только находились на зимних квартирах; из них и еще из тех, кого нашел способными, составил он совет. Таким образом, по установленному предками обычаю, совет сделал определение: предписать Югурте через его послов выдать 200 т. фунтов серебра, всех слонов и некоторое количество оружия и коней. Все это было исполнено Югуртою без замедления. Тогда Металл приказал выдать связанными всех перебежчиков, большая часть их были схвачены и приведены; немногие, лишь только пронесся слух о покорности Югурты, ушли к царю Бокху в Мавританию. Югурте, лишенному своих сокровищ, людей и военных снарядов, оставалось только самому явиться в Тисидию к Римскому военачальнику для принятия от него приказаний, но тут он усомнился и, сознавая свои преступления, убоялся должного за них возмездия. Долго колебался он, не зная как поступить; то. припоминая свои несчастия, он готов был на все, лишь бы не продолжать войны, то приходило ему на ум, как для него тяжко будет - власть царскую променять на рабство. Наконец, несмотря на добровольную утрату многих и важных средств к защите, решается продолжать войну. В Риме Сенат в декрете о провинциях, Нумидию определил Метеллу.
63. Около этого времени К. Марий, находясь в Утнке, приносил мольбы и жертвы богам; тут жрец предсказал ему судьбу великую и славную. Он говорил ему, чтобы он свои замыслы, надеясь на содействие высших сил, приводил в исполнение, чтобы он не отчаивался как можно чаще испытывать судьбу, что все исполнится сообразно его желанию. Уже давно задушевною целью стремлений и помыслов Мария было консульство; на него имел он все права, кроме древности рода. Деятельный, честный, в совершенстве зная военное искусство, обладая неукротимою на войне храбростью, Марий в домашней жизни вел себя скромно и умеренно, презирал наслаждения чувственности и роскоши, и всему предпочитал славу. Родился он в Арпине, и детство все провел там; с ранних лет, лишь только позволили ему силы возраста, посвятил он себя военной службе; чуждый Греческого воспитания, не приучал он себя к изнеженности столичного образа жизни. Потому, когда он в собрании народа явился искателем на должность трибуна военного, то известность его была такова, что хотя большая часть граждан не знали его в лицо, но он избран был всеми трибами единогласно. Начав с этой должности, Марий все посходил к высшим, и всегда в их исполнении был таков, что его считали достойным еще высших почестей. Впрочем и дотоле (в последствие он погубил себя неумеренным честолюбием) столь почтенный во всех отношениях муж, не дерзал искать консульства. Прочие все должности были в руках народа, но консульство составляло принадлежность аристократии, переходя от одного её члена к другому; человек новый, как бы он ни был славен, какие бы подвиги ни совершил, считался недостойным этой чести, как бы запятнанный своим происхождением.
64. Итак слова гадателя как не надо более соответствовали задушевному желанию Мария, и придали ему новую силу. Он просит у Метелла отпуска, чтобы искать консульства. Отличаясь храбростью, доблестью и многими прекрасными качествами души, Метелл имел один недостаток, свойственный аристократии, был горд и склонен к презрению. Сначала удивленный просьбою, выходившею из обыкновенного порядка вещей, он и не скрыл своего удивления, а как бы по дружескому расположению советовал Марию не подавать дурного примера, во зло употребляя покровительство счастия; он ему говорил, что не все доступно для всякого, что ему надобно быть довольному своим положением и не добиваться от народа Римского той почести, которая не может быть ему дана по закону. Напрасно он говорил все это, Марий упорствовал в своем намерении; тогда Метелл сказал ему, что лишь только позволять ему дела службы, то он исполнит его желание т. е. даст ему отпуск. Когда в последствия. Марий не однократно напоминал Метеллу о своей просьбе, то этот последний, говорят, сказал, что ему спешить не для чего, что ему будет еще время искать консульства вместе с сыном его, а сын Метелла имел лет 20 и в эту кампанию служил под его начальством. Такое поведение Метелла вооружило против него Мария, но нисколько в нем не охладило желания искать почести - предмета его желаний; волнуемый честолюбием и досадою, самыми дурными советниками, он не отступал ни перед каким ни словом, ни действием, которое, по его понятию, могло содействовать его честолюбивым замыслам. С воинами, стоявшими на зимних квартирах под его начальством, он стал обращаться не так строго, как того требовала дисциплина. С торговыми людьми, которых очень много находилось в Утике, он говорил о войне не в похвалу Метелла, а превознося себя; он говорил, что если бы ему дали половину войска, находившегося под начальством Метелла, то давно Югурта находился бы в его власти в оковах; что Метелл изменяет пользам отечества с намерением, как человек пустой и надменный, желая долее иметь власть в руках. Речи эти казались купцам тем основательнее, что от продолжительности войны они терпели убытки, а где дело идет не по нашему желанию, то все нам кажется там медленно.
65. При нашем войске находился один Нумид, по имени Гауда, сын Манастабала, внук Массиниссы; в завещании своем Миципса написал его вторым наследником. Гауда был сложения болезненного, и потому обладал не совсем большими умственными способностями. Он просил Метелла дать ему в совете подле себя кресло, как следует царю, и назначить отряд конных телохранителей из Римлян. Метелл отказал ему в том и в другом: в первом, потому что честь эта принадлежит только тем, кого народ Римский удостоил названия царей; во втором, потому что предосудительно будет для Римских всадников быть телохранителями Нумида. Марий нашел обиженного Гауда, и уговорил его при его содействии искать управы на притеснения главнокомандующего. Не трудно было ему подействовать льстивою речью на слабый и болезненный ум; он говорил, что он внук Массиниссы, царского рода, имеет все права на корону, что если Югурта будет убит или захвачен в плен, то царство Нумидское тотчас будет его, и что это не замедлят случиться, если ведение этой войны будет поручено ему, как консулу. Таким образом речами своими обнадеживая скорым миром, Марий убедил Гауду, всадников Римских, воинов и торговых людей писать в Рим к их родным и знакомым, отзываясь дурно об образе ведения войны Метелла, и требуя главнокомандующим Мария. Таким образам в пользу Мария явилось множество ходатаев из самих почетных лиц, которые хлопотали за него о консульстве. Притом в то время народ, полупив верх над аристократиею в следствие закона Манилиева, старался везде открывать дорогу новым людям. Таким образом все благоприятствовало Марию.
66. Между тем Югурта, отбросив мысль о покорности, готовился к войне; не щадил он усилий на приготовления и спешил собирать войско. Он старался снова привлечь на свою сторону города, перешедшие к Римлянам, частью угрозами, частью обещанием наград; укреплял места, остававшиеся еще в его власти, занимался приготовлением и покупкою оружия, военных снарядов и всего того, что он отдал Римлянам в надежде на мир; старался привлечь на свою сторону невольников Римских и даже находившихся в гарнизонах Римлян соблазнял денежною приманкою; вообще Югурта не оставил ни одного средства не испытанным: все и везде старался привести в движение. Таким образом для него не могло быть тайною, что жители Вакки, куда Метелл свел гарнизон в следствие готовности Югурты покориться, с неудовольствием сносили владычество Римлян. Именитые жители города, уступая неотступным просьбам Югурты, составили заговор (если вообще везде масса народа непостоянна, то Нумиды более чем кто нибудь иной легкомысленны, склонны к волнениям и смутам, любители новизны, ненавидят мир и согласие). Они условились между собою привести в исполнение заговор на третий день, в который случился праздник, известный во всей Африке, день посвящаемый играм и наслаждениям, всего менее могший внушить чувство опасения. В условленное время они пригласили к себе в дома, будто на пир, сотников Римских, трибунов военных и самого префекта города, Т. Турнилия Силана; все они, за исключением Турнилия, погибли среди пиршества; потом они устремились на простых рядовых; безоружные, без начальников и ничего не опасавшиеся в этот день, они не могли противоставить сопротивления. На истребление их вооружилась и чернь, отчасти по наущению именитых граждан, отчасти по собственной наклонности к подобным вещам; не зная даже цели восстания, они пленились самыми смутами и неожиданностью переворота.
67. Воины Римские, пораженные внезапным страхом, не зная что делать и куда бежать, устремились в беспорядке и страхе к крепости города, где находились военные значки и щиты; бегство было невозможно; городские ворота были заперты и неприятель стоял у них. Женщины и дети спешили, друг перед другом, метать в несчастных Римлян с крыш домов камни и вообще все, что попадалось под руку. Со стороны Римлян ничего невозможно было сделать против опасности, угрожавшей со всех сторон, и самые храбрые из них оставались бессильными жертвами слабых женщин и отроков; таким образом погибли все вместе, даже не будучи в состоянии дорого продать врагу жизнь свою, и храбрые и робкие, достойные и недостойные. В такой крайней опасности, при ожесточении Нумидов и несмотря на то, что город заперт был со всех сторон. Турнилий один спасся изо всех людей Италийского племени, находившихся в городе; что его спасло снисхождение ли Нумида, у которого он гостил, или тайный с неприятелем договор, неизвестно; но не подвержено сомнению, что он, предпочетши постыдную жизнь честной и славной памяти, при таких несчастных обстоятельствах, вполне заслуживает название бесчестного и позорного человека.
68. Печаль Метелла, когда он узнал о Ваккских событиях, была так велика, что несколько времени он никому не показывался; потом к скорби примешался гнев, и он с тщанием и поспешностью готовится отмстить за оскорбление. Он назначил в поход легион, с которым стоял на зимних квартирах, и всех всадников Нумидских, сколько их только можно было собрать, и с заходом солнца выступил в поход налегке без обозу. На другой день в третьем часу пришли в долину, окруженную незначительными возвышениями. Там Метелл сказал своим воинам, уставшим от огромности перехода и совершенно выбившимся из сил, что до Вакки остается не более тысячи шагов, что нужно им с терпением употребить еще немного усилий и трудов, чтобы отмстить за своих соотечественников, погибших самою несчастною смертью; с благосклонностью обратил он их внимание и на ожидающую их добычу. Ободрив умы солдат, Метелл велел коннице идти впереди рассыпным строем, пешим за нею самим сжатым строем и скрыв по возможности военные значки.
69. Жители Вакки, видя войско приближающееся к городу, сначала думали, что это Метелл, как и было на самом деле, и заперли было ворота. Примечая, что это войско не опустошает полей, и что впереди его Нумидские всадники, жители города сочли, что это войско Югурты и с великою радостью вышли ему навстречу. Тогда, по внезапно данному знаку, и конные и пешие устремились к городу, убивая граждан, вышедших из города, и спеша запять городские ворота и башни; солдаты забыли свою усталость, пылая жаждою отмщения и добычи. Таким образом торжество жителей Вакки после измены продолжалось только два дня; их обширный и богатый город весь был предан убийству и разграблению. Турнилий префект, о котором мы выше упомянули, что он, во время избиения Римлян, один избежал смерти. предан был Метеллом суду и, представив в оправдание недостаточные доводы, казнен отсечением головы, быв предварительно высечен; он был гражданин не Римский, а из Лациума.
70. В то же время Бомилькар, по совету которого Югурта задумал было покориться, но удержался от робости, пал в подозрение Югурты, и сам уже не доверял ему, и искал всячески средства погубить его; день и ночь проводил он, отыскивая в голове более удачный к исполнению замысел. Долго и тщетно испробовав все, Бомилькар нашел товарища в Набдалзе. Именитого рода и обладая большими богатствами, Набдалза пользовался любовью и уважением своих соотечественников; часто командовал он войском от имени Югурты и обыкновенно на него возлагались особенно важные дела в случае, если сам Югурта не имел или времени, или возможности, сам заняться ими; в исполнении их приобрел он и славу и богатства. По взаимному совещанию Бомилькар и Набдалза назначили день исполнения заговора; подробности же приведения его в действие должны были зависеть от времени и обстоятельств. Набдалза отправился командовать войском, наблюдавшим за Римлянами, стоявшими на зимних квартирах, чтобы не допускать их безнаказанно опустошать поля. Пораженный преступностью замышленного ими злодейства, Набдалза не явился к сроку, и потому робость его воспрепятствовала исполнению. Бомилькар, горя нетерпением ускорить гибель Югурты, был встревожен нерешительностью своего товарища и опасался, как бы он, оставив их общий замысел, не выдумал своего; для этого он с верными людьми послал к нему письмо: в нем он пеняет его за нерешительность и бездействие, припоминая ему клятвы, их связывавшие; убеждает, чтобы награды Метелла не обращал он в казнь; представляет ену, что гибель Югурты все равно неизбежна, если не от их рук, то от Метелла, что в этом вся разница, и что для них самих остается или понесть казнь мучительную, или заслужить награды от победителя.
71. Когда письмо Бомилькара было доставлено Набдалзе, он лежал на постели, отдыхая от усталости. Прочитав письмо Бомилькара, он был встревожен и, озабоченный думами, мало помалу погрузился в сон. У него был один приближенный Нумид, которому он поручал все свои дела и от которого он не скрывал никаких своих намерений, кроме последнего. Услыхав, что Набдалза получил письмо и желая знать по обыкновению, не нуждается ли он в его содействии и услугах, Нумид взошел в его палатку и видя письмо, лежащее на подушке у головы спящего, неосторожно им брошенное, он его взял и прочел; усмотрев из него, какая опасность угрожает Царю, он поспешил к нему с донесением. Набдалза, проснувшись в скором времени, не нашел письма и узнал как все было; сначала бросился было он за доносчиком, но уже не мог его настичь. Тогда он отправился умилостивлять Югурту, уверяя, что он сам хотел обо всем его предупредить, но что служитель его предательски воспользовался его доверенностью; со слезами заклинал он Югурту именем прежней дружбы и прежними в отношении к нему заслугами, чтобы он не подозревал его в столь злодейском умысле.
72. Царь скрыл в глубине души свои настоящие чувства и отвечал Набдалзе милостиво и ласково. Он удовольствовался казнью Бомилькара и других, участие коих в заговоре не было подвержено сомнению; от дальнейшего преследования удержал его страх неудовольствия и бунта. Но с того времени Югурта не знал ни даем ни ночью покоя; все ему казалось подозрительно и время, и место, и люди; своим он не доверял, как бы врагам; все рождало в нем сомнение и всякий шум производил в нем трепет; для ночлега он избирал каждую ночь все разные места, и иногда не совсем приличные царскому достоинству. Часто в беспокойном сне хватался он за оружие и производил тревогу; до того страх за жизнь, близкий к помешательству, овладел им.
73. Когда Метелл узнал от перебежчиков о судьбе Бомилькара и об открытии заговора, то стал опять с поспешностью готовиться к войне, зная что она начинается снова. Он дозволяет Марию возвратиться домой, видя в нем плохого помощника, по начавшемуся взаимному между ними, неудовольствию В Риме народ, получив письма о действиях Метелла и Мария, не без удовольствия их выслушал. Полководцу Римскому прежде знатность его происхождения прибавляла известности; теперь она была предметом осуждения и зависти; напротив к сопернику его незначительность его происхождения рождала участие. Вообще, не столько значили хорошие или дурные свойства и того и другого, сколько интриги партий одна против другой. Притом из видов честолюбия сановники народа волновали его умы, в речах своих выставляя поведение Метелла подозрительным и подлежащим уголовному суду, доблести же Мария превознося до небес. Чернь до того была взволнована этими речами, что земледельцы и ремесленники, которых самые средства к существованию зависели от поденной работы, приняли такое горячее участие в Марие, что, оставив свои занятия, следовали за ним, и честь его считали выше своих самых нужных дел. Таким образом аристократия была запугана и, после больших волнений, консульство вверено новому человеку. Потом народ, когда, трибун народный, Манилий Манцип предложил ему вопрос, кому он поручает войну с Югуртою, огромным большинством вручил ведение её Марию. А что незадолго перед тем Сенат назначил было Метеллу Нумидию, то осталось вовсе без действия.
74. В это время Югурта, потеряв своих приближенных (большую часть коих он сам казнил смертью, а прочие бежали частью к Римлянам, частью к Царю Бокху) и видя, что без помощников невозможно ему продолжать войну; доверить же новым, испытав предательство старых слуг, он считал опасным, и потому был в колебании и нерешительности. Ни один человек, ни одно предначертание, ни одно обстоятельство - ничто не казалось ему удовлетворительным. Каждый день менял он и свои планы и своих наместников, то он задумывал идти на встречу неприятелю, то намеревался бежать от него в пустыню. Нонче полагал он всю надежду на спасение в бегстве, а немного потом искал он ее в оружии; но не знал, в чем более сомневаться, в храбрости ли, или в верности своих подданных. При такой нерешительности Югурты, все его замыслы обращались ему во зло. Когда они в нерешительности не знал что делать, вдруг показался Метелл с войском; сколько позволило время. Югурта привел в порядок своих; началось сражение. Где находился сам Югурта, там Нумиды держались несколько времени; на других же пунктах они при первом нападении обратились в бегство. Римляне захватили несколько военных значков и оружия, но очень мало пленных; потому что Нумиды во всех сражениях более надеются на быстроту ног своих, чем на силу оружия.
75. Это поражение еще более обезоружило Югурту; в сопровождении перебежчиков и отряда конницы, он удалился в пустыню, а оттуда в Талу, город большой и богатый; в нем хранились сокровища Югурты, и малодетные дети его воспитывались тут с большим тщанием. Когда Метелл узнал об этом, то, хотя от самой ближней реки до Талы не менее 50 миль степи совершенно бесплодной и безводной, однако в надежде одним ударом, взятием Талы, окончить войну, решается он преодолеть все трудности и победить самую природу. С этою целью, приказав собрать всех вьючных животных, велел он вместо всех тягостей взять провианту на десять дней, а кроме того мехи для воды и прочее, что только годится для нее. Притом из стад набрал он как можно более укрощенных животных, и велел навьючить на них всякого рода сосуды, преимущественно деревянные, найденные в шалашах Нумидов. Он приказал жителям соседних мест, изъявившим покорность после поражения Югурты, заготовить как можно более воды, и назначил день и место, куда они обязаны были се доставить. Взятых с собою вьючных животных, Метелл приказал налить водою из вышеупомянутой реки, ближайшей к Тале. Приготовив таким образом все, они выступил в поход. Когда войско прибыло к тому месту, куда назначено было явиться Нумидам, едва успели раскинуть лагерь и укрепить его, вдруг пошел столь сильный дождь, что его одного с избытком достаточно было для нужд Римского войска. Притом и обоз, выставленный Нумидами, превосходил его ожидания; как свойственно вновь покорившимся, они сделали со своей стороны более, чем сколько от них требовали. Впрочем воины Римские из набожности предпочли дождевую воду; она придала им мужества, обнадежив как бы участием высших сил. На другой день, сверх всякого ожидания Югурты, Римляне пришли к Тале. Жители города, полагая, что они защищены от нападения пустынею и отдаленностью, были поражены важностью и необыкновенностью случая; тем не менее они тщательно готовятся к отпору, а наши также к нападению.
76· Югурта, полагая, что Метеллу, после такого подвига, где он своим благоразумием преодолел столько затруднений, представляемых временем, местом, вооружением и самою природою, не привыкшею уступать, нет ничего невозможного, счел сопротивление бесполезным и, с детьми и большею частью сокровищ, ночью ушел из города. С того времени он ни в одном месте не оставался более одного дня или одной ночи, будто бы под предлогом дел переезжая с одного места на другое, а главное опасаясь измены, которую он думал предупредить быстротою движений, потому что для приведения в исполнение подобного рода замыслов нужен досуг и благоприятные обстоятельства. Металл, видя что осажденные готовы к битве и что город укреплен и природою и искусством, окружил все стены рвом и валом. Потом там, где местность позволяла, приказал он действовать стенобитными орудиями, насыпать подступы к стенам, и на них воздвигать башни, которые служили для осаждающих защитою от стрел осажденных. С своей стороны жители города не щадили усилий к обороне; и защита и нападение равно были упорны. Наконец Римляне, принявши много трудов и выдержавши несколько сражений, после сорокадневной осады, овладели городом, но притом им только одним; добычу же всю перебежчики похитили из их власти. Они, видя, что стена города не может устоять против машин осаждающих и что им угрожает гибель вместе со взятием города - золото, серебро и все, что нашли лучшего, снесли в Царский дворец; там, после роскошного пира, упоенные вином, они подожгли его, и погибли с ним и сами и все, что в нем было. Они предпочли добровольною смертью предупредить ту верную смерть, которая им угрожала от руки неприятеля.
77. Когда сдавалась Тала, к Метеллу пришли послы из города Лепта, прося его прислать туда гарнизон и префекта, так как между ними явился один честолюбец, по имени Гамилькар, знатного происхождения, старающийся извратить существующий в городе их порядок вещей, не признавая власти ни законов, ни начальников, и представляя, что если Римляне, союзники их, не вступятся за них, то они скоро утратят свободу. Жители Лепта, в самом начале войны с Югуртою, посылали послов сначала к консулу Бестие, а потом в Рим к Сенату, предлагая дружбу и союз. Вступив с Римом в приязненные отношения, жители Лепта постоянно оставались верными и преданными союзниками, и с великою готовностью исполняли все требования Бестии, Альбина и Метелла. Вследствие этого они без затруднения получили желаемое от военачальника Римского; к ним посланы четыре когорты Лигуров, и префектом А. Анний.
78. Город Лепт построен выходцами из Сидона; жертва политических смут в отечестве, они на судах приплыли к этому месту; город находится между двух заливов, именуемых Сиртами по самой сущности дела; они находятся почти на оконечности Африки и хотя не равны величиною, но свойством одинаковы: у берегов они крайне глубоки, но в других местах они то глубоки, то представляют вовсе песчаные мели. Когда море взволнуется бурею, то волны переносят огромные массы илу, песку и камней и тем беспрестанно изменяют и вид местности и глубину залива. Язык жителей Лепта отзывается примесью Нумидского, вследствие брачных союзов с Нумидами; но большая часть законов и обычаев остались Сидонские тем более, что Лепт находится в большом расстоянии от Нумидии собственно, и отделяется от неё обширными и пустынными пространствами.
79. Коснувшись этих мест по поводу Лепта, не излишним считаю упомянуть о прекрасном и возвышенном поступке двух Карфагенян, случившемся здесь. В то время, когда власть Карфагенян простиралась на большую часть Африки, она встретила отпор в жителях Кирены, богатого и сильного государства. Страна, отделявшая владения обоих государств ровна, песчана и однообразна; не было в ней ни реки, ни возвышения, которые могли бы служить разграничением, и потому за обладание ею между обоими народами происходила упорная и продолжительная война. Она шла с переменным для обеих счастием; впрочем и те и другие несли убыток и в людях и в кораблях, и стали тяготиться войною, которая, ослабляя оба государства, могла их сделать легкою добычею третьего. Заключив перемирие, обе стороны сделали условие в назначенный день отправить каждая из своего города людей, и где они встретятся в спорной земле, там быть границе между обоими народами. Из Карфагена назначены были для этого два брата, по имени Филены; они поспешили отправиться в путь. Киринейские же посланные опоздали по нерадению ли своему, или по каким либо препятствиям, неизвестно; так как местность страны представляет столько же опасностей, сколько море. При сильном ветре песок поднимается облаками и, совершенно ослепляя встречного путника, замедляет ход его. Киринейские посланные, заметив, что Карфагенские посланные их упредили и опасаясь за это ответственности перед своими соотечественниками, стали обвинять Карфагенян, что они из дому отправились в путь прежде назначенного времени, вообще хотели лучше запутать дело и обратить ни во что, чем признать себя побежденными. Карфагеняне с своей стороны отдавались совершенно на их совесть, прося назначить другое условие, какое бы то ни было, лишь бы обоюдное и для той и для другой стороны. Тогда Греки предложили им на выбор, или своих посланных завалить на этом месте каменьями живых, или дозволить их посланным под тем же условием идти, доколе им заблагорассудится. Филены согласились на это условие, и пожертвовали жизнью пользам отечества; живые они были завалены каменьями, Карфагеняне на этом месте воздвигли жертвенник братьям Филенам, и память их прославили празднествами. Возвратимся к нашему предмету.
80. Югурта, потеряв Талу и сознавая свое бессилие против Метелла, с немногими приближенными удалился через обширную пустыню к Гетулам, народу грубому и дикому, не знавшему о существовании Римлян. Он собрал множество их, и мало помалу приучил к военному строю, к повиновению и вообще к дисциплине. Кроме того, он не щадил ни подарков, ни обещаний, чтобы задобрить в свою пользу приближенных царя Бокха; при содействия их, Югурта убедил Мавританского царя начать войну с Римлянами. Успеть в этом, Югурте было тем легче, что Бокх, при начале Югуртинской войны в Риме, через послов своих, просил о дружбе и союзе, но просьба его столь важная, особенно при тогдашних обстоятельствах, не была уважена по завистным и корыстным видам некоторых, привыкших все ценить на вес золота. Притом, Югурта женился на дочери Бокха; хотя семейные узы у Нумидов и Мавров не считаются за великое, так как каждый берет столько жен, сколько позволяет ему состояние, иной десять, а другой и более. При таком множестве, истинная привязанность не может иметь места: ни одна из жен не считается за подругу, а все равно за низкие орудия наслаждения.
81. Оба войска собрались в назначенное по взаимному соглашению место. Утвердив клятвами союз дружбы, Югурта старался словами своими вооружить Бокха против Римлян, выставляя их несправедливость, алчность, честолюбие, стремление поработить все народы. Он говорил, что победив его, они не оставят в покое и его Бокха, так как он и каждое самостоятельное государство не совместны с их стремлением, ко всемирному владычеству. В настоящее время, они обратили свои усилия на него - Югурту, а прежде победили Карфагенян, потом царя Персея: достаточно иметь силу и богатство, чтобы этим самим без вины вооружить их против себя. Оба царя назначили поход к Цирте, где Метелл поместил пленных, обозы и большую часть добычи. Югурта рассчитывал, или взятием города поправить свои дела, или осадою его заставить Метелла дать сражение, и таким образом, втянуть поскорее Мавританского царя в неприязненные действия в отношении к Римлянам; он опасался, как бы последний не передумал и не предпочел бы мир войне.
82. Полководец Римский, узнав о союзе обоих царей, прибегнул к осторожности и не решился, как прежде одному Югурте - тотчас дать сражение. Укрепив лагерь неподалеку от Цирты, ждал он неприятеля; он хотел узнать нового своего врага Мавра и, изучив его, тогда прибегнуть к решительным действиям. Между тем к нему пришло письмо из Рима, что вместо его, в Нумидию, назначен Марий; об избрании его Консулом, Метелл услыхал еще прежде. Последнее известие глубоко и сильно поразило Метелла; оно огорчило его более, чем сколько можно было ожидать. Столь великодушный муж не мог удержаться от слез и от ругательств на своего соперника; в других случаях, столь возвышенный, в этом он показал себя слабым. Одни приписывали эту горесть униженному чувству гордости, другие справедливому негодованию за незаслуженное со стороны соотечественников, оскорбление; многие тому, что победа, им приготовленная, легко достанется сопернику. Но как бы то ни было, а я убежден в этом, что Метелла не столько огорчало нанесенное ему оскорбление, сколько внезапное возвышение Мария. Метеллу не так было бы досадно, если бы отнятую у него власть отдали кому бы то ни было другому, лишь бы не Марию.
83. Под гнетом огорчения и считая безрассудным с собственной опасностью содействовать успехам соперника, Метелл отправил послов к царю Бокху, напоминая ему, что он первый без причины начинает войну с народом Римским, что ему предстоит прекрасный случай вступить с ним в тесный дружественный союз, несравненно для него выгоднейший чем война, что не смотря на теперешнее его могущество, не следует ему жертвовать верным для неверного, что каждую войну начать весьма легко, а привести к желанному концу крайне трудно; что не всегда условия мира зависят от зачинающего; и трус необдуманно может поднять оружие, но положить его зависеть будет уже от воли победителя. В заключение, Метелл просил Бокха, свои цветущие обстоятельства не связывать с несчастными Югурты. Царь Бокх, на это отвечал довольно миролюбиво, что он не желает войны, но принимает участие в бедственной судьбе Югурты, и что все уладится без кровопролития, если она устроится. Метелл, вследствие ответа Бокха, предложил сбои условия; на некоторые из них тот согласился, а в других отказал. В этих переговорах и взаимных пересылках время уходило и, сообразно желанию Метелла, военные действия приостановились.
84. Марий, как мы выше упомянули, по единодушному желанию народа получив консульство и по его же распоряжению ведение войны в Нумидии, еще более возненавидел аристократию и стал ее преследовать и словами и действиями; он не щадил оскорблений ни для всего сословия, ни для отдельных лиц, хвалился, что получение им консульства есть трофей совершенной победы народа над аристократиею, превозносил себя и своих, и унижал противную партию. Но главное внимание Мария обращало приготовление всего, что требовалось для войны; он настаивал о пополнении легионов, о сборе вспомогательных войск от союзных царей и народов. Притом призывал он к себе храбрейших Латинян, обращая более внимание на военные дарования каждого, чем на добрую о нем славу, и льстивыми обещаниями убеждал следовать за ним и тех, которые отслужили срочные года службы. Сенат, втайне Марию враждебный, не смел ему ни в чем отказать; а о пополнении легионов, декрет издал даже с радостью, убежденный, что чернь не очень обрадуется призыву к службе, и что таким образом Марий должен будет пожертвовать или популярностью своею или военными приготовлениями. Но случилось совершенно иначе; ожидания Сената не сбылась; многие желали идти в поход с Марием, воображая возвратиться домой увенчанными победою и обогащенными добычею; но мало ко всеобщему воодушевлению содействовал Марий своею речью. Когда Сенат утвердил декретами все его требования, и нужно было ему приступить к набору солдат, то Марий, чтобы расположить умы в свою пользу и излить желчь свою на аристократию, в собрании народа, сказал следующую речь;
85. Знаю, Квириты. что люди, ищущие от вас власти, ведут себя так, покуда стремятся к ней, а достигнув ее иначе. Сначала они смиренны, деятельны, умеренны, потом становятся ленивыми и гордыми, и так проводят жизнь. Я же не такого мнения; на сколько благо отечества выше и дороже консульства и претуры, на столько нужно стремиться к нему более, чем к достижению означенных почестей. Не скрываю от себя, сколько обязанностей возложил я на себя, получив по вашей великой милости сан консульский. Делать военные приготовления и щадить общественные деньги, собирать солдат и не раздражать тем народ, управлять внутренними и внешними делами среди разного рода препятствий, противоставляемых завистью и недоброжелательством - все это, Квириты, труднее, чем вы полагаете. Если другой кто нибудь и ошибется в чем, он имеет надежду на древность своего происхождения, на великие подвиги предков, на богатства сродников и друзей, на множество клиентов. Моя же надежда вся во мне одном, мне нужно опираться только на доблесть и на правоту действий моих, другой защиты и помощи у меня нет. Понимаю и то, Квириты, что внимание всех обращено на меня; люди, для которых дорога истина и справедливость, с любовью смотрят на меня, припоминая мои заслуги отечеству; аристократия же только ждет случая напасть на меня, а потому мне более всего надобно стараться - и оправдать ожидания ваши и не дать врагам нашим повода к осуждению. Но я с детства привык к трудам и опасностям, и теперь они меня не удивят. И если для меня но трудно было так поступать, не видя еще от вас вознаграждения, то теперь, Квириты, всего менее расположен я изменить образ действий, увенчанный вашею благосклонностью. Трудна умеренность во власти тем, которые из видов честолюбия приняли на себя личину добродетели, но мне, постоянно стремившемуся к ней, не трудно оставаться верным стезе её; это мне обратилось в привычку.
Вы возложили на меня обязанность вести войну с Югуртою к величайшему огорчению и неудовольствию аристократии. Но размыслите, Квириты, лучше ли было бы, если бы выбрали на это, или на другое важное дело, человека из этого почтенного сословия, древнего рода, имеющего длинный ряд фамильных портретов, но совершенно неопытного в деле войны. Взяв дело на себя не по силам, он не будет знать как поступить, будет находиться в постоянном страхе и нерешительности, пока не возьмет себе руководителя из ваших же рядов. Большею частью так и бывает, что тот, кого вы избрали военачальником, сам себе выбирает дядьку. Знавал я, Квириты, людей, которые, получив сан консульства, принимались изучать деяния предков и книги Греков о военном искусстве, что совершенно противоречит здравому рассудку; прежде подобно научиться исполнять должность, а потом уже отправлять ее. Сравните же, Квириты, меня, человека нового, с этими гордецами: о чем они знают только по слуху или из книг, того частью я был свидетелем, а частью и сам действующим лицом; чего они ищут в книгах, то познание приобрел я на войне, а вы сами можете рассудить, что существеннее, писать или делать? Они презирают незнатность моего происхождения; я клеймлю позором их неспособность; но в первом виновна судьба, во втором они сами, к своему же стыду. Мне кажется, что люди все равны от природы, и благороднейший есть и достойнейший. Если бы у предков Альбина или Бестии спросить, кого они предпочли бы иметь потомками, меня или их, то нет сомнения они избрали бы достойнейшего. Если они имеют основание презирать меня, то презрение свое должны они обратить и на собственных предков, обязанных благородством славным деяниям. Они теперь завидуют чести, мною достигнутой; почему они не завидуют перенесенным мною трудам, лишениям и опасностям. Люди эти, совершенно испорченные чувством гордости, ведут себя так, как будто презирают почести, раздача коих зависит от вас, а все таки добиваются их, как будто заслужив право их получить честным образом жизни. Не сами ли себя обманывают они, желая соединить две вещи, самые разнородные: и наслаждения праздности, и награды трудолюбивой деятельности? Притом они, говоря с вами или перед Сенатом, не пропускают случая многословно прославлять предков, полагая напоминанием их подвигов увеличить собственную известность; но они достигают результата, совершенно противоположного: славная жизнь их предков служит живым обличением их позорного бездействия. Всегда так и случается, что слава предков для их потомков служит обличительным светом: ни добрые, ни дурные их действия не могут оставаться в неизвестности. В этом отношении, Квириты, я беден, но - и это мне кажется еще честнее, - за меня говорят мои собственные дела. Рассудите, как аристократы несправедливы: награду, которой они требуют, как наследство за подвиги, совершенные их предками, в той награде они отказывают мне за совершенные мною самим подвиги, на том основании, что я не могу указать на длинный ряд фамильных портретов, и что благородство мое началось с меня; но что честнее, самому ли его заслужить, или запятнать наследованное от предков. Я знаю, что они готовы мне сейчас возразить многословною и искусно сложенною речью.
В настоящее время я счел нужным высказаться потому, что в следствие полученной мною по вашей благосклонности почести, аристократы не щадят порицаний ни для вас, ни для меня; молчание в таком случае они сочли бы за внутреннее сознание справедливости их слов. Я, по крайней мере, такого мнения, что меня не могут оскорбить никакие про меня разговоры; если в них содержится истина, то они могут относиться только к похвале моей; если же ложь, то ее обличат образ жизни моей и поведение. Но так как обвинения падают на вас за то, что вы возложили на меня важный сан и великую ответственность, то вы обдумайте хорошенько, нужно ли вам раскаиваться в вашем поступке. Во свидетельство им не могу я представить ни фамильных портретов, ни триумфов или консульств предков моих, но, если нужно, я покажу им копья, значки, ожерелья и другие военные награды и наконец раны, нанесенные мне спереди. Вот - мои портреты, вот - основание моего благородства, дошедшего ко мне не по наследству, как им, но заслуженное великими трудами и опасностями. Речь моя неизысканна, я не стараюсь об этом, доблесть лучше всего говорит сама за себя; пусть к словесным ухищрениям прибегают те, кому нужно прикрыть гнусность действий благовидною наружностью. Не изучал я Греческого красноречия; мало толку в нем я видел, замечая, что изучившие его не становятся от него добродетельнее и лучше. За то я изучил науку, которая гораздо полезнее для отечества: поражать неприятеля, быть верным своему посту, ничего так не страшиться, как худой славы, переносить равнодушно неумеренные, и зной и холод, не искать ложа покойнее земли, переносить одновременно и труды и лишения. Моим примером буду я действовать на воинов, не буду я для них строг, а для себя снисходителен, и не буду покупать собственную славу изнуреним вверенного мне войска. Так действовать, не забывая в войне гражданина, необходимо и полезно. Самому же военачальнику коснеть в изнеженной лени, изнуряя войско трудами, прилично тирану, а не первому сановнику свободного государства. Так действовали всегда ваши предки и, так поступая, они прославили и себя и возвеличили отечество. Ссылаясь на предков, нынешние аристократы, не подражая их образу действий, и на нас, избравших их примером, смотрят с презрением, а требуют от вас почестей, как бы следующих им по наследству, не стараясь их заслужить. Непомерная гордость не позволяет им замечать собственного безрассудства. Они получили в наследие от предков все, что те могли им завещать, как то: богатство, свои изображения и славную по себе память; одного не могли они передать потомкам - добродетели и доблести; ее одной нельзя никакими деньгами купить, ни приобресть по наследству. Они обвиняют меня в невежестве и неумении жить; действительно не обладаю я искусством устроить пиршество, не держу у себя актера, и повар у меня деревенский; признаюсь охотно во всем этом. Но родитель ной и другие достойные мужи учили меня, что изнеженность свойственна женщине, мужчине же трудолюбие; что добродетельный предпочитает славу всем сокровищам, и ищет ее в оружии, а не в роскошном образе жизни. Почему же не довольствуются они тем, что им нравится, что составляет для них особенную прелесть. Они провели юность в наслаждениях любви и пьянстве, пусть им же посвятят они и преклонные лета, пусть дают пиры, льстя желудку и низким потребностям тела; труды же военные, пот и пыль и тому подобное, пусть они предоставят нам, а мы их не променяем на пиршества. Но на самом деле не так: эти бессовестные люди, опозорив себя всевозможными пороками, стараются отнять у достойных людей заслуженное их трудами. Что же может быть несправедливее того, что леность и сладострастие, гибельные пороки, обращаются во вред не тем, кто ими занимается, но во вред отечества, ничем тут не виновного.
Теперь, ответив моим завистникам, сколько нужно было по моему образу мыслей, но не сколько соответствует их преступлениям, поговорю немного об общественных делах. Что касается Нумидии, то, Квириты, не сомневайтесь в успехе; теперь вы отняли лучшую защиту Югурты, корыстолюбие, невежество, надменность. На войско свое не пеняйте: оно сроднилось с родом войны, но счастие не соответствовало его усердию; многие погибли жертвою алчности, или самонадеянности вождей. Потому, граждане, я делаю к тем из вас, которые находятся в летах мужества, воззвание, беритесь со мною вместе за оружие и отстоим отечество. Пусть не устрашают вас несчастный конец ваших предшественников или надменность полководцев. Я сам буду постоянно с вами, в ваших рядах, не оставлю вас и среди опасностей битвы, буду вашим наставником, и буду делить ваши труды; у меня с вами все будет общее. И поверьте, при содействии богов, мы скоро достигнем всего желаемого: победы, добычи, славы. Но даже, если бы в этом можно было сомневаться, или пришлось бы долго ждать этого, то все таки, как добрые сыны отечества, вы должны взяться за его защиту. Бездействием и леностью никто не приобретет бессмертной славы. Ни один благоразумный отец не пожелает своим детям продолжительной, но бесславной жизни; он предпочтет для них кратковременную, но честную и полезную. Много бы еще можно сказать об этом предмете, Квириты, но я убежден, что никакие слова не в состоянии из труса сделать храбреца; а на кого они могут подействовать, то для тех довольно уже сказано и этого."
86. После этой речи Марий, видя, что народ расположен в его пользу, приказал немедленно грузить на корабли провиант, жалованье воинам, оружие и другие вещи необходимые для войны; со всем этим велел он ехать Манлию легату. Сам между тем набирал солдат, не по прежде заведенному порядку, по сословиям, но всех кто пожелает и большою частью беднейших. Так он поступил, по словам одних, за неимением лучших, а, по словам других, из честолюбивых видов, будучи обязан своим возвышением и известностью преимущественно черни. Для честолюбцев - лучшая опора люди ничего не имеющие; ни о чем не заботясь, не имея никаких обязанностей, они все считают за благо, где видят свою, хоть маленькую, выгоду. Таким образом Марий отправился в Африку с войском многочисленнее, чем было постановлено в декрете Сената, и в короткое время прибыл в Утику. Здесь П. Рутилий легат передал ему команду над войском. Метелл нарочно избегал свидания с Марием, не желая видеть того, о чем и самое известие так чувствительно на него подействовало.
87. Тогда Марий, пополнив ряды легионов и вспомогательных союзных когорт, выступил в поход в места обильные, обещавшие богатую добычу воинам; он отдал им все, что было захвачено. Потом он стал брать приступом города и местечки, не сильно укрепленные и имевшие немногочисленный гарнизон; много было в разных местах стычек с неприятелем, но не важных. Между тем новонабранные воины приучались не иметь робости в битвах; они примечали, что храбрость и присутствие духа лучшее ручательство к безопасности, что трусы, обращавшиеся в бегство, были первыми и самыми верными жертвами неприятеля. Марий внушал воинам, что оружием они защищают отечество, родителей и все, что есть человеку дорогого, что им они приобретают и богатую добычу и славу. Таким образом в короткое время вновь избранные воины совершенно сравнялись с прежними, и в сражении первые не уступали последним. Цари, узнав о прибытии Мария, удалились каждый отдельно в неприступные места. Таков был план Югурты; он рассчитывал, что Римляне, забыв осторожность, дадут ему случай к удачному нападению; он надеялся, по примеру прежних лет, что, не видя врага, они отступят от правил строгой дисциплины.
88. Между тем Метелл отправился в Рим; сверх его ожидания, и аристократы и народ встретили его с изъявлениями радости; с потерею места умолкла против него зависть. Марий с своей стороны бдительно и неусыпно соображал свои действия с действиями неприятеля, ничего не упускал к собственной пользе и ко вреду врага. Он наблюдал постоянно за движениями союзных царей, предупреждая их замыслы и внезапные нападения, он не допускал в своем войске ни малейшей оплошности, а неприятелю не давал ни минуты покоя. Неоднократно обращал в бегство и Югурту и Гетулов, покушавшихся грабить земли наших союзников; а, неподалеку от города Цирты, он большую часть войска Югурты заставил положить оружие. Впрочем он очень хорошо понимал, что эти действия, хотя и приносят ему славу, но мало содействуют к скорейшему окончанию войны. Он составил план по одиночке захватить укрепленные города неприятеля, составлявшие главный его оплот, снабженные гарнизоном и сильные по условиям местности; таким образом Югурта должен был или лишиться всех своих владений, иди, защищая их, дать сражение. Что касается до царя Бокха, то он неоднократно посылал к Марию, с изъявлением готовности вступить в союз с народом Римским. Трудно решить, искренно ли он делал это, по свойственной его народу ветрености менять одно предположение на другое, или, желая, успокоив Римлян надеждою на мир, сделать внезапное на них нападение.
89. В следствие задуманного плана, консул стал приступать к укрепленным неприятельским городам; многие сдались или вынужденные силою, или страхом; отчасти обольщенные надеждою наград. Сначала Марий нападал на города, но самые важные, полагая вызывать Югурту к обороне их на решительное сражение. Видя же, что он держит себя в отдалении и занимается другими делами, Марий решился действовать прямо и приступил к самым важным городам; в числе таких первое место по обширности и силе укреплений занимал город Капса; он находился среди обширной пустыни; построение его приписывают Геркулесу Либийскому. Жители этого города пользовались разными льготами от Югурты, были почти свободны от всяких повинностей, и потому были весьма ему преданы. Сильно укрепленный стенами, снабженный сильным и хорошо вооруженным гарнизоном, город Капса главное защищен был природою. За исключением самых ближайших к городу мест, он на далекое пространство окружен обширною и совершенно бесплодною пустынею, вовсе лишенною воды, обильною ядовитыми змеями; злость их, как вообще и всех животных, темь сильнее, чем более чувствуют они недостатка в пище; яд их, и сам по себе вредный, становится еще гибельнее от чувствуемой или жажды. Марий решился овладеть этим городом, отчасти как важным пунктом в военном отношении, отчасти потому что достигнуть этого нельзя было без большего труда. Метелл приобрел много славы, овладев городом Талою, по местности и укреплениям имевшим большое сходство с Капсою. Вблизи Талы, не в дальнем от стен расстоянии, находится несколько источников; в Капсе же в самом городе только один ключ воды, большая же часть жителей довольствуются дождевою. Вообще жители этого города и всей Африки, особенно живущие вдалеке от моря; менее доступны гражданственности; они тем терпеливее переносят жажду, что, питаясь главное молоком и мясом диких животных, они мало знакомы с употреблением соли и других раздражающих приправ в кушаньи; они в пище ищут только удовлетворения голода и жажды, а не наслаждения и удовольствия.
90. Итак консул, разузнав хорошенько все о положении места, стал готовиться к походу, надеясь более всего на содействие богов, тем более, что это предприятие представляло столько затруднений и случайностей, что предвидеть и предупредить все, невозможно было ни с каким благоразумием. Притом ощутителен был недостаток в хлебе; вообще главное занятие Нумидов скотоводство, а не земледелие, и вся жатва, какая была собрана, по приказанию Югурты снесена была в укрепленные места; поля же были обнажены и не представляла ничего по позднему времени года: лето уже приближалось к концу. Несмотря на этот недостаток, Марий снабдил войско всем нужным по мере возможности; скот, захваченный прежде в добычу, он поручил гнать вспомогательной коннице. Он приказал А. Манлию легату - идти с легкими когортами к городу Ларису, где были оставлены им провиант и денежная сумма, определенная на жалованье воинам, и объявил, что он в скором времени сам пойдет за ними для опустошения и грабежа неприятельских земель. Скрыв таким образом свои истинные намерения, Марий отправился к реке Тане.
91. В походе каждый день Марий делил скот между сотнями своего войска поровну, приказывая из кож приготовлять мехи; таким образом он заменял мясом недостаток хлеба, и подготовлял, не возбуждая ничьих подозрений, вещи первой важности для замышляемого похода. На шестой день после того как прибыли к берегам реки, мехи были приготовлены в достаточном количестве. Окружив лагерь легким укреплением, Марий приказал воинам пообедать, и с заходом солнца быть готовыми к походу. Все тяжести были оставлены; на вьючных животных взята одна вода, которой и солдаты взяли с собою сколько могли. Потом в назначенное время Римское войско выступило в поход и, проведши всю ночь в дороге, к утру остановилось лагерем. Следующую ночь опять провели в походе. На третью ночь за долго до наступления дня, Марий прибыл с войском в холмистую равнину, от Капсы в расстоянии не более 2-х миль. Здесь он остановился со всем войском, с величайшею осторожностью, стараясь не дать знать неприятелю о своем приближении. С рассветом дня Нумиды, и не предполагавшие близость врага, во множестве вышли из города. Узнав об этом, Марий приказал всей коннице и легко вооруженным пехотинцам быстро двинуться к городу и, став у ворот, отрезать отступление вышедшим из него жителям; а сам немедленно двинулся с величайшею осторожностью, не дозволяя воинам отлучаться из строя для грабежа. Узнав об этом, жители Капсы были в недоумении и страхе, пораженные неожиданностью угрожавшей им опасности, и видя, что многие из них находятся в руках неприятеля, решились сдаться. Впрочем город обращен в пепел; Нумиды, достигшие зрелого возраста, все умерщвлены; прочие обращены в рабство; имущество их отдано воинам на разграбление. Так жестоко и несообразно с народным во время войны правом поступлено было с Капсою не из алчности к добыче и не по злому намерению консула, а для того чтобы Югурту лишить всякой надежды на возвращение этого города, который удержать нам трудно было по отдаленности от наших пределов; жители же от природы легкомысленны, непостоянны, склонны к измене, не способны ни ценить благодеяний, ни быть в страхе.
92. По совершении такого подвига совершенно безо всякой потери, Марий и прежде славный, приобрел еще более известности. Его уму приписано то, чем он обязан был более счастию, чем благоразумию. Воины его, содержимые не строго и обогащенные добычею, превозносили его похвалами. Нумиды питали к нему сверхъестественный страх, считали его любимцем божества, с помощью его совершающего все. Но благополучном окончании задуманного предприятия, Консул обратился к другим городам: немногие взяты силою, оказав сопротивление; большая часть заняты, будучи оставлены жителями, устрашенными несчастною судьбою Капсенцев; и те и другие преданы огню; Марию везде сопутствовало убийство и опустошение. Овладев многими местами, и большею частью без потери в войске, Марий задумал другое предприятие, не уступавшее в трудности взятию Капсы, хотя представлявшее затруднения совершенно иного рода. Неподалеку от реки Мулухи, разделявшей владения царей Бокха и Югурты, среди довольно ровного места возвышается скалистая гора; на верху её, чрезвычайно высоко, находится необширная крепость, до которой проложена весьма узкая и крутая дорога; со всех же прочих сторон обрывы так круты, как бы сделаны были рукою человека и с намерением. Это укрепленное место, в котором хранились сокровища Югурты, Марий решился взять во чтобы то ни стало. И тут ему случай помог, гораздо более собственного благоразумия. Крепость снабжена была людьми, оружием и хлебом в значительном количестве и заключила в себе источник воды. Действовать против нее насыпями, осадными орудиями, и вообще вести правильную осаду было невозможно. Путь к крепости был узок и обрывает; стенобитные орудия, с величайшим трудом и опасностью медленно подвигаемые, были разрушаемы огнем или каменьями осажденных. Воины не могли прикрывать осадных работ по крутизне места, а действуя подле машин подвергались великой опасности. Самые храбрые лишались жизни или получали тяжелые рани; видя гибель их, и прочие устрашились.
93. Марий с беспокойством замечал, что время уходит и все усилия напрасны, не знал на что решиться, оставить ли предприятие, оказавшееся безуспешным или дожидаться нечаянного содействия случая неоднократно ему помогавшего так кстати. Между тем когда Марий дни и ночи проводил в размышлении и беспокойстве, случилось, что один Лигур, простой рядовой вспомогательной когорты, вышедши из лагеря для разыскания воды, недалеко от ската скалы, противоположного тому скату, с какой стороны был приступ, приметил между скал несколько улиток; собирая их одна за другого, он мало помалу добрался почти до вершины горы. Видя. что место пустынное, он по свойственному человеку любопытству, стал со вниманием осматриваться. Случилось, что в этом месте между расселин скалы рос большой дуб; сначала кривой, он потом, следуя общему закону природы, высоко поднимался к небу; по сучьям его и упираясь на выдававшиеся скалы, Лигур вполз на вершину горы и увидел всю местность крепости. Нумиды его не приметили, обратив все внимание в ту сторону, откуда было нападение. Осмотря все тщательно, полагая из этого извлечь большую пользу, Лигур возвратился тем же путем, но уже не как попало, а с великим вниманием и осмотрительностью. Он поспешил к Марию и рассказал все, что узнал, советуя с этой стороны сделать нападение на крепость; за успех он ручался и брал на себя и указать путь и всю ответственность за неудачу. Марий отправил несколько человек из находившихся при нем, узнать, до какой степени основательны надежды Лигура. Посланные, каждый по своему характеру, одни нашли предприятие удобоисполнимым, а другие затруднительным. В прочем сам консул немного ободрялся духом, возымев надежду на успех: из трубачей войсковых выбирает он пять самых ловких и придав им для вспоможения четырех сотников, вверяет их распоряжению Лигура, и приказывает на следующий день отправиться в путь.
94. В назначенное время, сделав все нужные приготовления и распоряжения, Лигур отправился к делу. Сотники по наставлению его переменили вооружение и отчасти одежду; они были с обнаженными головами и с босыми ногами, чтобы лучше видеть и удобнее карабкаться по утесам; на спине у них были мечи и щиты; последние были из кож, как у Нумидов и для легкости, и для того чтоб они не издавали звуки, ударяясь о скалы. Лигур шел впереди; он пользовался выдававшимися утесами и старыми кореньями и, привязывая к ним веревки, облегчал с их помощью путь товарищам; где они показывали робость от непривычки к такому пути, он им сам помогал, подавая им руку. Где очень круто было, он их пропускал вперед себя, приказав сложить оружие, а потом сам, взяв их оружие, всползал на гору, В местах опасных или сомнительных, он сам первый пробовал взойти, потом сходил к товарищам, или избирал другой путь, и так или иначе, а внушал им мужество собственным примером, Усталые и проведши большую часть дня в дороге, наконец Римляне беспрепятственно достигли неприятельского города, с этой стороны совершенно беззащитного, так как осажденные обратили все свое внимание на ту сторону, где был неприятель. Марий, узнав об успехе Лигура от присланного им вестника, несмотря на то, что весь день выдерживал бой с Нумидами, ободрив воинов речью, велел им, вышедши из осадных работ ударить на неприятеля черепахою, а между тем приказал осыпать неприятеля метательными снарядами из орудий, и пращникам из пращей. Нумиды, не раз уже истребив Римские осадные орудия огнем и внезапностью нападения, не искали себе защиты в стенах города, а находились постоянно впереди, понося Римлян и упрекая Мария в трудности; ослепленные несколькими удачами, они уже угрожали нашим воинам оковами Югурты. В то самое время, когда между Римлянами и осажденными завязался отчаянный бой (первые дрались за свою военную славу и за господство над народами, последние за собственное спасение), вдруг в тылу осажденных раздался звук труб Римских. Испуганные этим, сначала бежали женщины и дети, вышедшие посмотреть на битву, потом кто ближе был к стене; наконец все Нумиды, и вооруженные и безоружные, потеряв присутствие духа, устремились в бегство. Тогда Римляне преследовали бегущих, гнали их, большую часть ранили; не останавливаясь по телам убитых - для грабежа, они забыли ее для славы, на перерыв стремясь к стене городской. Таким образом и в этом случае опрометчивое и необдуманное предприятие Мария окончилось счастливо, благодаря покровительству судьбы.
95. Когда это происходило, прибыл в лагерь Мария квестор Л. Сулла с большим отрядом конницы; он был оставлен в Риме набрать ее из Лациула и из союзников. Упомянув о столь знаменитом человек, считаем за нужное вкратце поговорить о его характере и свойствах, тем более, что в другом месте мы уже не будем иметь случай поговорить о нем. Что же касается историка Л. Сизенны, который лучше и тщательнее других изложил действия этого человека, то он, мне кажется, о характере его выразился не совсем беспристрастно. Сулла происходил от древнего благородного рода патрициев, совершенно впрочем упавшего и забитого по бездействию и незначительности его предков. Сулла изучил основательно и отечественную и Греческую литературу, ум имел возвышенный, любил наслаждения, но славу предпочитал всему; он любил понежиться в бездействии и праздности. Впрочем никакие соблазны не могли удержать его от деятельности там, где это нужно было; дорожа женою выше всего, он в ней одной и искал удовлетворения чувственности. Красноречивый, хитрый, он легко дружился; притворством, искусством скрывать свои истинные мнения к чувства - он обладал в высшей степени. Щедрый на все, он не знал цены деньгам. Все ему удавалось, счастие ему верно служило, и он был вполне его достоин до торжества над согражданами в междоусобной войне; трудно решить даже, успехи его приписать счастию ли или уму; но о последующих его поступках говорить и стыдно за него и вместе прискорбно.
96. Итак Сулла, как мы выше упомянули, привел отряд конницы в Африку и в лагерь Мария. Вовсе неопытный и не сведущий прежде в военном деле, Сулла в короткое время постиг его в совершенстве. Притом он был ласков к воинам; не только он делал добро, исполняя просьбы, но старался предупредить их. Сам неохотно принимал одолжения и спешил платить их взаимностью поспешнее, чем долги, ни от кого ничего не просил, а старался обязать как можно более людей. С самыми низшими он вступал в разговоры и серьезные и шуточные; всегда он был вместе с воинами и в лагерных работах, и в походе и на карауле. Притом он не старался свою популярность обращать во вред кому либо, черня словами Консула или кого либо другого из людей достойных; но домогался только того, чтобы на деле никто не превзошел его ни деятельностью, ни благоразумием, а чтобы самому превосходить других. Действуя таким образом, Сулла в короткое время сделался любимцев и Мария и всего войска.
97 Югурта, видя потерю города Капсы, падение один за другим укрепленных городов, единственных его опор, утратив большую часть сокровищ, посылает к Царю Бокху послов, с просьбою немедленно поспешить с войском в Нумидию, говоря, что пришло время решительного боя. Узнав, что Бокх медлить, не зная, что предпочесть мир или войну, Югурта, опять как прежде, склоняет деньгами его приближенных на свою сторону, а самому Мавританскому Царю обещает уступить третью часть Нумидии в том случае, если общими силами они успеют или изгнать Римлян из Африки, или договором обеспечит ему Югурте целость его владений в том виде, как было до начала этой войны. Прельщенный такими обещаниями царь Бокх с многочисленным войском присоединяется к Югурте. Соединив оба войска вместе, цари задумали сделать нападение на Мария, уже отправлявшегося с войском на зимние квартиры, под исход дня, которого едва оставалось десятая часть. Они надеялись, в случае поражения, под покровом темноты, понесть меньшие потерь, в случае победы знание местности могло принести им большие выгоды; тогда как приближение ночи для Римлян и в том и в другом случае было обстоятельством неблагоприятным. Консул почти одновременно от многих узнал о приближении неприятеля, и тут же он явился. Не дав Римлянам построиться и убрать обоз и не дожидаясь никакого сигнала или распоряжения, всадники Маврские и Гетульские устремились на наших не строем или боевым порядком, а шайками, как попало. Пораженные нечаянностью нападения, но не теряя присутствия духа, наши воины брались за оружие, а вооруженные защищали безоружных; иные, сев на коней, помчались на встречу врагу. Со стороны его это не была битва, а нападение разбойников; не было ни сигналов, ни порядка; пешие сражались рядом с конными, то поражая наших, то отсекая им головы; храбрейшие погибали вдруг обойденные с тылу; ни храбрость, ни оружие не представляли достаточной защиты: неприятель пользовался многочисленностью и внезапностью нападения. Тогда Римские воины и ветераны и вновь избранные, равно уже приобыкшие к военному делу, стараются по мере возможности, где позволяла местность, собираться в кучки, и таким образом прикрытые со всех сторон оружием, они выдерживали атаку неприятеля.
98. В столь затруднительных обстоятельствах Марий нисколько не устрашился и не потерял ни на сколько противу прежнего присутствия духа. Собрав вокруг себя отряд не столько из приближеннейших, сколько из храбрейших, Марий поспевал с ними повсюду: то подавал помощь своим с минуту опасности, то сам нападал на неприятеля в тех пунктах, куда стремились его главные силы. При беспорядке, не будучи в состоянии помогать воинам распоряжениями, он поддерживал их своею личною храбростью. Уже смеркалось совсем; неприятель не только не переставал нападать, но устремился на Римлян с новою силою, вследствие приказания союзных царей, рассчитывавших на содействие ночи. Марий, соображаясь с положением дел, решился занять два соседние и друг от друга близкие холма и собрать на них все войско; один был мал для лагеря, но содержал источник воды, другой, довольно обширный и с круглыми скатами, представлял естественную защиту, и мог быть весьма легко укреплен. Марий приказал Сулле с конницею на ночное время защищать источник; а сам мало помалу стягивает в одно место кучки своих воинов, пользуясь беспорядком неприятеля и поспешно уводит их на высоту. Союзные цари прекратили сражение, видя невозможность при неблагоприятной местности преследовать Римлян; но они не удаляются с войском, а окружают в беспорядке холмы, ими занятые. Разведши множество огней, враги наши большую часть ночи праздновали плясками и радостными криками; самые вожди их торжествовали, считая себя победителями потому, что не бежали. Благодаря темноте и возвышенной запятой ими местности, Римляне все это видели и ободрились духом.
99. Марий рассчитывал на оплошность неприятеля и велел своим наблюдать всевозможную тишину, даже не велел делать обыкновенные военные сигналы трубою на карауле. К рассвету неприятели от усталости забылись сном; тогда Марий велел вдруг всем трубачам когорт, эскадронов и легионов в одно и тоже время ударить тревогу; по данному сигналу воины, испустив военный кличь, устремились на неприятеля. Мавры и Гетулы, вдруг пробужденные странным и для них непонятным шумом, не скоро могли опомниться, не знали, бежать ли им, браться ли за оружие. Шум, крики, отсутствие всякой помощи, нападение наших, всеобщее смятение - все это произвело в неприятеле недоумение и робость, как бы совершенно поразило ого умственную деятельность. Он был разбит на голову и обращен в бегство, потеряв оружие и большую часть военных значков. Потеря его людьми в этом сражении была гораздо значительнее прежних; бежать воспрепятствовал ему сон и необычный страх.
100. Марий после сражения продолжал поход на зимние квартиры, назначенные им в приморских городах для удобства снабжения войска провиантом. Победа не сделала его беспечным, и не заставила отступить от строгих мер осторожности; но он вел войско, построив его в карре, как бы имея в виду себя неприятеля. На правом крыле Сулла вел конницу; на левом А. Манлий пращников и стрелков; под его же начальством были когорты Лигуров. Трибуны с отборными легкими отрядами составляли арьергард и авангард армии. Для разузнания местности и собирания сведений о положении неприятеля рассылались обыкновенно перебежчики, жизнь которых была не так драгоценна, а знание ими местности приносило большую пользу. Что касается до консула, то он, как будто не имея никого помощником, везде заботился сам, обходил ряды воинов, хвалил и порицал их по мере заслуг каждого; всегда в полном вооружении и готовый к бою, он приучал к тому же и подчиненных. Лагерь укрепляли с такою же осторожностью, с какою шли на походе; для оберегания ворот назначались когорты из легионов, а окрестности лагеря вверялись наблюдению конницы из союзников. Притом часть войска назначалась для прикрытия лагерных окопов; консул сам обходил посты, не столько для наблюдения их исправности, сколько для поощрения воинов видевших, что и главный их начальник разделяет с ними труды. Вообще Марий действовал постоянно на войско не столько страхом наказания, сколько чувством чести и стыда. Многие приписывали такой образ действия честолюбию; другие же привычке к трудам с молодости; он свыкся с ними до того, что то доставляло ему удовольствие, что другому было бы в тягость. Как бы то ни было, а все повиновалось Марию, и дела при нем шли так же успешно, как если бы он действовал с величайшею строгостью.
101. На четвертый день войско Римское находилось уже неподалеку от Цирты. Вдруг со всех сторон показались всадники, посланные для разведывания; это означало близость неприятеля. Не смотря на то, что они приехали с разных сторон, они сообщали о неприятеле все одно и тоже. Консул, не зная таким образом, с какой стороны грозит опасность и какой принять боевой порядок, остановился с войском в виде карре, как оно было на походе. готовый отразить неприятеля, с какой бы он ни показался стороны. Надежды Югурты не оправдались, а он разделил войско на четыре равные части, с целью какою либо ударить в тыл неприятеля. Сулла между тем, которому первому нужно было выдержать нападение, ободрив своих, с несколькими эскадронами, самым сжатым по возможности строем, сам первый атаковал Мавров. Остальная его конница стояла на месте, прикрываясь щитами от стрел неприятельских и убивая тех из неприятелей, которые на нее бросались. Во время этой схватки конницы Бокх с пехотою, которую привел к нему сын его Волукс (она, замедлив на пути, не участвовала в первом сражении) напал на задние рады Римлян. Сам Марий находился тогда в передних рядах войска, на которые напал Югурта с многочисленным отрядом. Хитрый Нумидский Царь, узнав о прибытии Бокха, неприметно с многочисленною свитою прискакал к пешему войску. Тут он по Латыни (этому языку выучился он при осаде Нуманции) громко воскликнул, что наши бесполезно льют кровь, что Марий только что погиб под мечем его; при этом показывал он меч свой облитый кровью одного воина нашего, храбро собственною рукою убитого им в сражении. Слыша это, наши воины ужаснулись при мысли о возможности столь страшного события, хотя и не вполне доверяли тому, кто известие о нем распространил; а враги наши ободренные сильнее нападали на упавших духом Римлян. Они уже готовы были бежать, когда Сулла, разбив неприятельскую конницу, ударил на Мавров с фланга. Бокх тотчас отступил. Югурта, стараясь поддержать своих и не выпустить из рук уже почти приобретенную победу, был окружен Римскими всадниками, видел, как вокруг него пали все его сподвижники, и под тучею неприятельских стрел один едва ускользнул от смерти или от плена. Марий также, обратив в бегство находившуюся против него неприятельскую конницу, поспешил на помощь своим, слыша что они в опасности. Но он уже застал неприятеля в полном бегстве. Поле битвы представляло страшное и поразительное зрелище: одни бежали, другие настигали бегущих, рубили их, кололи, захватывали в плен; везде валялись израненные люди и лошади. Многие, получив тяжелые раны, пытались подняться, но ослабев снова падали. Все поле, сколько его обнимешь взорами, покрыто было оружием, стрелами, трупами; земля же окрашена была кровью.
102. Одержав столь решительную победу, Консул прибыл с войском в Цирту, цель похода. На пятый день после вторичной, неудачной для варваров, битвы, прибыли послы царя Бокха к Марию. Они просили его от имени своего государя прислать двух самих вернейших людей своих для переговоров об окончании войны к обоюдной Мавров и Римлян выгоде. Марий немедленно отправил к Бокху Л. Суллу и Манлия. Хотя предложение мира последовало от неприятеля, но послы наша заблагорассудили, предупредить его, и таким образом, в случае отвращения Царя Бокха от мира, расположить его к нему, а в случае его желания, еще более его усилить. Итак Сулла, которому, по его красноречию, Манлий уступил свое старейшинство, следовавшее ему по праву лет, в немногих словах, сказал следующее:
"Царь Бокх, с искреннею радостью услыхали мы, что боги внушили тебе, достойному мужу, благую мысль предпочесть войне мир; что ты не хочешь действовать за одно с Югуртою, человеком оскверненным всякого рода преступлениями. Этим ты вывел нас из прискорбной необходимости карать его злодеяния, и вместе твое заблуждение. Издревле народ Римский избрал основанием всех действий своих - приобретать более друзей, нежели рабов, и заставлять уважать свою волю скорее по расположению, чем по страху. Наша приязнь особенно выгодна для тебя; по отдаленности наших общих владений, менее случаев к ссоре; польза же от неё все одинакова, как если бы находились близко. Притом все мы достаточно имеем родных; но друзей иметь и для нас да и для всякого, чем больше тем лучше. Хорошо, если бы ты сначала предпочел союз с нами вражде! Тогда ты получил бы по ныне от нас более благодеяний, чем сколько понес от нас теперь потерь. Но судьба, управляющая всеми делами человеческими, заблагорассудила, чтобы ты испытал прежде действия вражды нашей, для того чтобы тем ощутительнее была тебе приязнь наша. Теперь пользуйся случаем, тебе представшим, и упорствуй в твоем благом начинании. В твоих руках много и много средств загладить перед народом Римским твои заблуждения. Постоянно имей за правило и будь убежден, что народ Римский никогда не останется в долгу за твои услуги; каков же он в отмщении за обиды, ты и на себе испытал."
Бокх отвечал на это весьма ласково и снисходительно; не многими словами хотел он оправдать свои действия, говоря: что за оружие он взялся только для обороны своих владений, а не по неприязненному к Римлянам чувству; что он не мог спокойно видеть, как Марий опустошал ту часть Нумидии, которая принадлежит ему по праву завоевания от Югурты; притом что он давно, но вотще, предлагал союз народу Римскому и Сенату через послов. Впрочем он не хочет припоминать старого и согласен, если Марию будет угодно, отправить вторично послов к Сенату. Когда же последовало на это согласие Мария, то царь Бокх снова склонился на сторону Югурты по убеждению приближенных, подкупленных Югуртою, крайне опасавшегося сближения его с Римлянами вследствие посольства Манлиева и Суллы.
103. Между тем Марий, расположив войска по зимним квартирам, с легкими когортами и частью конницы, отправился в пустыню - осаждать крепостцу, принадлежавшую Югурте, который оставил в ней в гарнизоне всех перебежчиков. Между тем Бокх опять, или припомнив большие потери двух предыдущих сражений, или по убеждению некоторых приближенных, устоявших против подкупа Югурты, выбрал пять человек из самих к себе близких, в способности и непоколебимой верности которых он был убежден, и отправил их к Марию, а оттуда, если он дозволит, велел им ехать в Рим послами; он им дал полномочие вести переговоры и во что бы то ни стало окончить войну. Они поспешно отправляются на зимние квартиры Римлян; дорогою напали на них Гетульские разбойники и ограбили их; в самом жалком виде, опасаясь за жизнь, убежали они к Сулле, которого Консул, отправляясь в поход, оставил в должности Претора. Сулла послов Бокха встретил не так, как бы следовало по непостоянству их Царя, но весьма ласково их принял и снабдил щедро всем нужным. Они ни мало были удивлены радушным приемом Суллы, послышавшись прежде много о корыстолюбии и алчности Римлян. Но тогда еще веровали в бескорыстие; были еще люди, которые добровольно, безо всякого расчету на вознаграждение, оказывали услуги и делали благодеяния, а если и принимали дары, то не как должное, а в знак дружбы. Послы Бокха открыли Сулле цель своего посольства, просили его содействия и совета, превозносили силу, богатство и великодушие своего повелителя, полагая этим расположить более в свою пользу и таким образом скорее достигнуть цели посольства. Сулда обещал свое содействие, научил их как говорить и Марию и Сенату, и недель шесть продержал их у себя.
104. Марий безуспешно возвратился в Цирту из похода. Узнав о прибытии послов царя Бокха, он призывает к себе их, Суллу, Л. Беллиена, претора города Утики и и всех, кто только находился в провинции Сенаторского сословия. На общем совете с ними консул рассматривает требования Бокха - отпустить послов его в Рим и дать перемирие впредь до их возвращения. Сулла и большая часть находившихся в Совете одобрили их; немногие советовали отказать, забыв о непостоянстве счастия, так быстро изменяющего цветущие дела человеческие в несчастные. Как бы то ни было, на все предложения Маврских послов изъявлено согласие; трое из них отправились в Рим с Кн. Октавием Руфом (этот квестор привез в Африку казну на жалованье воинам); двое возвратились к Царю. С большим удовольствием услыхал он об удаче их посольства и о том, с какою ласкою и благосклонностью принял их Сулла. В Риме послы Царя именем его сознались в его заблуждении, в каковое вовлечен он по их словам злодейскими наущениями Югурты и просили о мире и союзе. Ответ им дан был следующий: "Сенат и народ Римский равно помнит и услуги и оскорбления; впрочем прощает заблуждение Бокха, в котором он раскаивается и не отказывает ему в дружбе и союзе, если он себя покажет достойным и того и другого."
105. Узнав об этом, Бокх письмом просил Мария прислать к нему Суллу для переговоров об устройстве их общих отношений. Сулла немедленно отправился в сопровождении пешего и конного отряда Балеарских пращников, стрелков и Пелигнийской когорты; для легкости в дороге, все они взяли вооружение велитов, представлявшее достаточную защиту против Нумидских стрел, не отличающихся крепостью. На пятый день похода, вдруг, в открытом поле увидали Римляне, шедшего им на встречу Волукса, сына Бокхова, с конным отрядом человек в тысячу. Мавры шли на наших прямо и поспешно, как бы на бой. Сулла и окружавшие его испугались нечаянной опасности; неприятель, идя врассыпную. казался многочисленнее, чем он был на самом деле. Римляне остановились, приняли меры осторожности, осмотрели и изготовили оружие, боясь нечаянной опасности, а не врага, которого они побеждали столько раз. Впрочем посланные на встречу всадники, уверив в мирном расположении Мавров, положили конец тревоге.
106. Волукс, пришел к квестору, сказал ему, что он прислан отцом своим Бокхом встретить его и проводить к нему. Этот день и следующий прошел в пути безо всякого страха. На третий день к вечеру, едва только успели расположиться лагерем, Мавр вдруг с изменившимся лицом испуганный прибежал к Сулле и сказал, что лазутчики дали ему знать о близости Югурты; при чем умолял его бежать тайно вместе с ним. Сулла смело и прямо отвечал, что он не оробеет перед Нумидом, столько раз побежденным, что вполне полагается на храбрость его сопровождавших; что даже если бы и угрожала ему верная гибель, то он предпочтет принять смерть, и без того может быть неотдаленную, чем, оставив вверенных ею начальству людей, вздумает искать спасения в постыдном бегстве. Впрочем он одобрил совет Волукса продолжать путь ночью; сообразно с этим, лишь только воины поужинали, велено было разложить как можно больше огней и в первую стражу ночи выступить в тишине. Когда уже от ночного пути все почувствовали усталость, и с восходом солнца Сулла велел остановиться лагерем, вдруг Маврские всадники приносят известие, что Югурта стоит только в 2-х милях и на самой дороге, по которой им должно было следовать. Известие это весьма встревожило и испугало наших; опасались сделаться жертвою Волуксова предательства, и полагали попасть в западню. Иные громко говорили, что Волукс должен пасть первый за свою измену, и что такое злодейство не должно остаться безнаказанным.
107. Сулла, хотя и сам подозревал Волукса, но не позволяет никакого насилия над Мавром. Он ободряет своих, советуя не терять присутствия духа; напоминает им примеры, как немногие храбрые торжествовали над многочисленными врагами; говорит, что чем более они в пылу битвы забудут о самосохранении, тем они ближе к безопасности; что имея руки, способные носить оружие, не следует полагаться на ноги, умеющие только бежать и что при бегстве, неприятелю отдается человек совершенно беззащитным и ослепленным страхом. Обратясь к Волуксу, Сулла уличал его в враждебном умысле, призывая верховного Юпитера в свидетели и мстители злодейского предательства Бокха, и приказал Волуксу оставить Римский лагерь. Волукс со слезами умолял его не подозревать, что все случилось не по злоумышлению, но что хитрый Югурта узнал об их походе чрез лазутчиков. Впрочем, - прибавил Волукс, так как Югурта имеет при себе немногочисленное войско, все же надежды его на помощь в одном Бокхе, отце его, то вряд ли дерзнет он на что нибудь враждебное в присутствии его, сына его благодетеля. А потому Волукс советовал прямо и смело идти через лагерь Югурты, а своих Мавров или послав вперед или оставив здесь, вызвался один идти с Суллою. Тот при таких обстоятельствах дела, согласился на предложение; отправившись тотчас и застав Югурту врасплох, наши прошли без вреда его лагерь, пока Югурта колебался и думал, как ему поступить, и через несколько дней достигли цели пути.
108. В то время находился при Бокхе один Нумид, по имени Аспар, пользовавшийся большою его благосклонностью. Он прислан был от Югурты послом и главное в роде лазутчика для разузнания тайных намерений Бокха, особенно с тех пор, как он узнал о прибытии Суллы по приглашению Маврского царя. С другой стороны пользовался большим влиянием у Бокха Дабар, сын Массуграды, отрасль Массиниссова, хотя и незаконная: отец его родился от наложницы. Бокх любил его за многие прекрасные качества ума. Его то Бокх, убедясь неоднократно в приверженности его к Римлянам, отправил к Сулле известить его, что он готов исполнить все желание народа Римского, что в назначении дня, места и времени для совещания он полагается вполне на него Суллу, но считает необходимым уверять его в чистосердечии слов своих и намерений; присутствие посла Югурты пусть его не смущает; допущен он, чтобы иметь возможность с большею свободою рассуждать об общих их делах; другого средства защититься от коварных замыслов Югурты не было. Мы кажется, что Бокх неискренно говорил это, а двоедушно, льстя равно надеждою мира и Римлян, и Нумидского царя; он даже долго не решался в душе, кого кому предать, Югурту ли Римлянам, или Суллу Югурте; страх внушал ему первое, а в пользу второго говорила сама наклонность его характера.
109. Сулла на это отвечал, что, в присутствии Аспара, он или вовсе ничего не будет говорить или очень мало; что настоящие переговоры станет он вести или вовсе тайно или при самом ограниченном числе свидетелей; вместе с тем он внушает, каков надлежит сделать ему ответь. По его желанию совещание назначено; на нем Сулла сказал, что, по вызову Маврскаго Царя, прислан он Консулом узнать, что ему угодно избрать, мир или войну. Царь, как было заранее условлено, потребовал на размышление десятидневного срока и, по истечении его, обещал дать решительный ответ. Тем окончилось совещание, и обе стороны возвратились восвояси. В глубокую ночь Сулла тайно приходит к Бокху по его приглашению; они были только вдвоем и при них лишь дознанной верности переводчики; притом допущен был на совещание Дабар в роде посредника, человек безукоризненный по мнению и той и другой стороны. Царь первый начал говорить и сказал следующее:
110. "Не предполагал я никогда, что я, один из могущественнейших и, сколько мне известно, богатейших Царей этой страны, могу быть одолжен частному человеку. Пока не знал я тебя, Сулла, я оказывал благодеяния многим, иным по их просьбе, другим по собственному побуждению; но ни в ком никогда не нуждался, и никому не быль обязан. Этим теперь уже не могу я гордиться, Сулла, перед тобою; но, не огорчаясь этим, как свойственно другим, я напротив радуюсь. Для меня теперь дорого нуждаться в твоей дружбе, и признаюсь по душе, для меня нет ничего её приятнее. Прошу тебя, сам сделай испытание истине слов моих: оружие, людей, деньги, наконец все, что тебе полюбится, бери, пользуйся им. Будь уверен, что благосклонность моя будет постоянно все та же до конца твоей жизни; никогда я не сочту себя в расчете с тобою за твои одолжения; одним словом ни одно твое желание, если только оно мне известно, не останется без исполнения. Но моему мнению для Царя не так унизительно быть побеждену силою оружия, как великодушием. Впрочем в немногих словах скажу тебе о делах общественных, для устройства коих ты сюда прислан. Я с своей стороны не начинал воины с Римлянами и никогда не замышлял ее; я только оружием защищал неприкосновенность владений моих от вашего вторжения. И, если вам угодно, отступаюсь от части Нумидии, на которую предъявлял права; ведите сами, как знаете, войну с Югуртого. Не перейду я за реку Мулух, границу моих владений и Мицинсы, и не позволю Югурте переходить за нее. Если что и сверх этого могу я для вас сделать не противное моей чести, то я на все согласен.
111. Сулла кратко и скромно отвечал на то, что Царь говорил ему о нем, но подробно рассуждал о мире и об общих вопросах. Наконец он открыл Царю следующее: "что Сенат и народ Римский не намерены воспользоваться перевесом военного над ним счастия, что они впрочем ждут от него действий не столько полезных для них, сколько выгодных для него самого; а это очень легко, так как Югурта в руках его. Пусть он выдаст его Римлянам, и тем получит право на их благодарность; приязнь, союз их и та часть Нумидии, на которую он предъявляет нрава - навсегда будут его." Царь сначала отказывался, отговариваясь родством, дружбою и взаимными договорами, опасением возбудить неудовольствие своих подданных, расположенных к Югурте и ненавидевших Римлян. Наконец, после многих убеждений, он уступает и соглашается во всем поступить по желанию Суллы. Впрочем Царь и Сулла уговорились - притворно вести переговоры о мире, которого Югурта весьма желал, утомленный войною. Устроив все к гибели Нумидского Царя, обе стороны разошлись.
112. На другой день царь Бокх призывает к себе Аспара, посла Югурты, и говорит ему, что Сулла дал ему знать через Дабара о возможности окончить войну на выгодных для обеих сторон условиях и потому, чтобы он узнал об этом мнение своего государя. Обрадованный таким известием, Аспар отправился в лагерь Югурты. Узнав его мнение, Аспар немедленно - это было на восьмой день - возвращается к царю Бокху и говорит ему: "что Югурта соглашается на все условия, которые будут ему сделаны, только не доверяет Марию; и прежде мирные договоры, заключенные неоднократно с Римскими полководцами, остались с их стороны бесполезными. Впрочем Бокх, если желает полезного и для обеих сторон прочного мира, пусть постарается о назначении общего съезда, будто для переговоров о мире, и там предаст Суллу в его власть. Когда такой важный пленник будет в их власти, то Сенат и народ Римский непременно согласятся на мир, и не оставят во власти врагов столь знаменитого мужа, попавшего в плен не по своей оплошности, а при исполнении поручения, возложенного на него государством."
113. Услыхав это, Маврский царь долго колебался, но притворно ли или только выжидая времени, трудно решить. Вообще он очень скоро менял свои намерения, переходя вдруг от одного к другому, совершенно противоположному. Назначив время и место для совещания о мире, Бокх призывал к себе то Суллу, то посла Югурты, ласкал того и другого, и обоим обещал одно и тоже. Обе стороны были довольны и уверены в успехе своих намерений. В ночь, предшествовавшую дню, назначенному для переговоров, Бокх призвал на совет своих приближенных, но вдруг, как бы изменив свои намерения, отослал их, и остался один в глубоком размышлении; в чертах лица его, в порывистых движениях тела, отражалось беспокойство, волновавшее его душу. Наконец он посылает за Суллою и, по его совету, устраивает засаду с целью - захватить Югурту. При наступлении дня, когда пришло известие, что Югурта уже недалеко, то царь Бокх, в сопровождении немногих приближенных и квестора Римского, пошел к нему навстречу, как бы желая почтить его, и дожидался на холме, откуда видно было все находившимся в засаде. Туда же прибыл и Нумидский царь в сопровождении множества родных и близких, без оружия, как было условлено. Вдруг, по данному знаку, со всех сторон явились воины, бывшие в засаде. Провожавшие Югурту большая часть пали от меча; он связан и отдан Сулле, который поспешил его отвести к Марию.
114. В это время К. Цепион и М. Манлий потерпели поражение от Галлов, и Италия вся трепетала в страхе. С тех пор и поныне Римляне убеждены, что все преклоняется перед их храбростью; когда же война с Галлами, то дело идет не о славе уже, а о спасении отечества. Когда пришло известие, что война в Нумидии окончилась, и пленный Югурта в оковах уже на дороге в Рим, то Марий заочно еще избран консулом, и провинциею ему назначена Галлия. По прибытии своем Марий в январские календы имел торжественный въезд в Рим. Велика была слава его; вся надежда отечества тогда почивала на нем.