Коммод не имел сперва ни коварства, ни злобы, но из–за большой простоты и природной робости попал в низкую зависимость от приближенных. Так как он не умел соображать самостоятельно, люди, которые овладели его душой, сначала привели его к разврату, а потом к крайним жестокостям. Ему было всего девятнадцать лет, когда умер его отец и умирая тот оставил ему опекунов, избранных среди самых замечательных лиц из сената. Но вскоре он отказался от мудрых советов этих великих людей, и следуя своим наклонностям, заключил мир с варварами, чтобы погрузиться в праздность и наслаждения Рима.
Когда он вступил в Рим, то произнес очень надменную речь перед всем сенатом, где между похвалами, которые он себе уделил, он хвастался, что однажды вытащил своего отца из глубокой трясины, в которую тот угодил. Он захотел, чтобы вся римская армия стала называться Коммодовой и в тот же самый день, в который это было бы приказано. Он принял большое количество прозвищ и в первую очередь имя Геракла. Он приказал, чтобы Рим считался основанной им колонией и переименовал его в «бессмертную и блаженную колонию мира». Был изобретен новый способ считать месяцы и отмечать их двенадцатью из его прозвищ, как они следуют здесь: Амазоний, Непобедимый, Счастливый, Благочестивый, Луций, Элий, Аврелий, Коммод, Август, Геракл, Римлянин, Победитель. Хотя он часто менял эти имена, он всегда выделял Амазония и Победителя, как если бы он действительно превзошел всех людей в различного рода преимуществах — столько в нем было высокомерия и тщеславия. Сенату он писал так: «Император Цезарь, Луций, Элий, Аврелий, Коммод, Август, Благочестивый, Счастливый, Сарматский, Германский, Британский Величайший, Умиротворитель вселенной, Непобедимый, Римлянин, Геракл, великий понтифик, восемнадцать раз трибун, восемь раз император, семь раз консул, отец отечества консулам, преторам, народным трибунам и Коммодову и счастливому сенату привет». Среди статуй, воздвигнутых в его честь, были изображающие его в одежде и с внешностью Геракла. Было постановлено также, чтобы время его господства называлось золотым веком и чтобы во всех документах упоминалось об этом.
Когда Коммод входил в театр, Клавдий Помпеян посягнул на его жизнь и в узком месте показал ему кинжал со словами: «Вот это посылает тебе сенат». Этот Помпеян сочетался браком с дочерью Луциллы, однако спал с обеими. Этот союз ввел его в окружение Коммода, так что он участвовал во всех его развлечениях. Луцилла, которая была не менее неуправляема в своих нравах, нежели Коммод ее брат, ненавидела своего мужа Помпеяна и в намерении погубить его посоветовала ему составить заговор против императора. Но Коммод, обнаружив ее вероломство, покарал ее сразу после казни мужа.
Он воевал против варваров и в том числе с народами, которые жили за Дакией; в этих боевых действиях весьма прославились Альбин и Нигер, которые боролись потом за власть с императором Севером. Но самой опасной была война в Британии, так как народы этого острова, перейдя через большую стену, которой они были отделены от римлян, атаковали их и уничтожили. Коммод, опасаясь успехов их оружия, послал против них Марцелла Ульпия. Это был человек умеренный и воздержный, который во время походов в употреблении питья, пищи и в остальном образе жизни ничем не отличался от обычных воинов. Он обладал непреколонным духом, держался в стороне от благ и подарков и не был однако нрава мягкого и приятного. Он был более бдителен чем кто–то другой, и обязывал своих подчиненных подражать его неусыпности. Он писал каждый вечер двенадцать дощечек и рассылал их офицерам в различные часы, дабы они знали, что он не спит и сами не предавались сну. Он издавна приучил себя к бодрствованию. Он доставлял себе хлеб из Рима, чтобы, вкушая его черствым, не есть никогда больше, чем требовала необходимость. Счастливо одаренный столь редкими качествами, он одержал знаменитые победы над британцами. Казалось бы еще немного и Коммод умертвил бы его из ненависти к его добродетели. Но он его пощадил.
Викторину, градоначальнику Рима, после его кончины воздвигли статую. Коммод не раз хотел умертвить его, но был удерживаем уважением к его добродетели и красноречию, которые сделали его одним из наиболее известных людей его времени. Викторин сам явился к Переннису и сказал: «Я узнал, что ты решил меня умертвить: так зачем медлить, если в твоей власти сделать это прямо сейчас?». Управляя Германией, он пытался в беседе с глазу на глаз убедить своего легата не брать подношений, но не уговорив, поднялся на трибунал и поклялся в присутствии всех, что сам он не принимал никогда подарков и не примет, затем побуждал легата принести ту же клятву, и когда тот опять уклонился, он его уволил. Вот каким был характер Викторина.
Переннис, который сменил Патерна в должности префекта претория, был лишен жизни вследствие бунта воинов. Поскольку Коммод, предавшись развлечениям цирка и различным излишествам, позабыл о своих обязанностях и долге, Переннис взял на себя заботу о государственных делах и особенно об армии. Следовательно, как только случалось что–то, что не нравилось воинам, они перекладывали всю вину на него. Когда служившие в Британии подняли однажды мятеж и едва были успокоены авторитетом осторожного Пертинакса, они выбрали из своей среды 1500 человек, которых делегировали в Италию. Когда ходоки без помех достигли ворот Рима, Коммод вышел им навстречу и спросил зачем они пришли. Те ответили: чтобы предупредить его о заговоре, который Переннис организовал против него в намерении сделать своего сына императором; и этот государь, поверив их речам и уступая настойчивым просьбам Клеандра, сильно настроенного против Переннисa из–за того, что он противился его несправедливым предприятиям, вместо того, чтобы презреть этих солдат, которые не равнялись его преторианцам ни в количестве, ни в силах, выдал им префекта претория, которому они отрубили голову после бичевания. Они убили затем его жену, сестру и двух дочерей. Так погиб Переннис, который казался достойным более счастливой участи и которого не могли ни в чем упрекнуть, разве только в авторстве гибели Патерна своего коллеги из–за желания обладать должностью префекта претория. Впрочем, он не искал ни наживы ни славы, отвергал подарки, соблюдал крайнюю умеренность и бдительно охранял власть своего господина. Как только он умер, банды преторианцев, руководимые Клеандром, совершили самые ужасные преступления, предав огню и мечу все и вся. Коммод же между тем был погружен в праздность и наслаждения, думая только о гонках колесниц, боях гладиаторов и травле диких зверей.
Что касается Клеандра, который возвысился после смерти Перенниса, он был продан в молодости вместе с другими рабами и приведен с ними в Рим, чтобы быть там носильщиком, однако в результате головокружительной карьеры он стал камердинером Коммода, сочетался браком с одной из его наложниц, Дамостратией, и умертвил большое количество людей, в том числе никомедийца Саотера, который был камердинером императора до него. Сам Саотер имел немалую силу, так что благодаря ему жители Никомедии получили разрешение устраивать игры и построить храм в честь Коммода у себя в городе. Но у Клеандра власть была настолько абсолютная, что он давал и продавал должности, места в сенате, командования армиями, управление провинциями и вообще любые вещи. Так, о Юлии Солоне, темном и неизвестном человеке, купившем звание сенатора, говорили, что потеряв свое состояние, он был изгнан в сенат. Тот же Клеандр назначил двадцать пять консулов на один год, чего никогда не было ни прежде, ни после. Север, который потом достиг верховной власти, был в их числе. Не надо удивляться, что этот Клеандр, изыскивая любые способы нажиться, собрал громадные богатства, и он их использовал, чтобы делать подарки Коммоду и его любовницам, строить дворцы и бани и чтобы воздвигать здания для удобства частных лиц и публики. Но чем чудеснее и удивительнее было его возвышение, тем стремительнее и ужаснее было его падение, только он был убит не вследствие мятежа воинов, как Переннис, а по причине народного бунта, и вот как это произошло. Когда наступил бесплодный год и цены на продовольствие взлетели вверх, Дионисий Папирий, который по своей должности был обязан препятствовать дороговизне, намеренно ее усугубил, чтобы народ, который и так уже злобился против Клеандра из–за его разбоев, прикончил его в ярости. В чем он не обманулся. Во время конских ристаний перед началом седьмого заезда какие–то дети во главе с девушкой необычно высокого роста и грозного вида, сочтенной впоследствии богиней, вбежали в Цирк, испуская дикие вопли. Народ, отвечая им другими криками, внушенными бешенством, направился к загородному дому Коммода, где тот был, прославляя императора и проклиная Клеандра. Последний отрядил солдат, которые, произведя расправу, ранили нескольких людей и убили других. Но народ, не замирившись, взбурлил больше чем прежде и, полагаясь на свое множество и видя малочисленную охрану, побежал к месту, где находился Коммод. Тот и не ведал о разгоревшемся мятеже и узнал о нем от Марции, любовницы Квадрата; сразу струсив, он приказал убить Клеандра и его сына, которого воспитывал при своем дворе. Мальчика убили сразу, бросив об землю. Отца же тащили и растерзали с различными оскорблениями. Его голову носили по городу на острие копья. Приспешники ниспровергнутого временщика разделили его несчастье, как прежде соучаствовали в его процветании.
Когда Коммод уставал от удовольствий и развлечений, он думал о том, чтобы совершать убийства и резню. Он пролил кровь главных лиц империи: префекта Юлиана, хотя иногда обнимал его прилюдно и называл отцом, и Юла Александра, который верхом на лошади пронзил дротиком льва. Этот Александр, узнав, что ночью прибыли солдаты с целью убить его, перебил их сам. Он убил также кое–кого из жителей Эмесы, которые, хотя и являлись его соотечественниками, были ему врагами. Он вскочил в тот же самый час в седло и спасся бы в чужой стране, если бы мальчик, которого он любил и не хотел бросать, смог следовать за ним. Но когда он увидел, что погоня рядом, он убил этого подростка и затем самого себя.
Многие составляли против него заговоры, и он казнил многих как мужчин, так и женщин, одних публично и железом, других тайно и ядом. Он не пощадил почти никого из тех, кто прославился в царствование его отца и при нем самом, и только трое, Помпеян, Пертинакс и Викторин, избежали общей участи я уж не знаю каким везением. Он избавился от Криспины из–за ненависти к ее неверности и распутству, прежде сослав ее, как и Луциллу, на Капри. Квадрат, который имел любовницей Марцию и камердинером Электа, также оказался в числе тех, кого император похитил у мира. Впоследствии он отдал Марцию в жены Электу. Говорили, что она любила христиан и использовала свое влияние на императора для предоставления им многих поблажек. Коммод убил еще Юлиана и Патерна, которые могли легко упредить его контрударом, если бы захотели, так как один командовал мощной армией, в которой он пользовался авторитетом, а другой обладал должностью префекта претория. Наконец, он осуществил то же насилие против братьев Квинтилов, Кардиана и Максима. Оба они прославились своей ученостью, знанием военного искусства, величиной своих богатств и взаимной дружбой. Хотя они не предприняли ничего против правящего режима, но вряд ли были им довольны. Они были едины в смерти, как и при жизни и казнены вместе с сыном одного из них. Они сохранили нерушимую дружбу, никогда не завидуя друг другу при отправлении должностей, которые исполняли сообща. Они обладали большими состояниями и почти всегда оказывались коллегами на службе.
Секст Кондиан, сын Максима, обладавший всеми выгодами, которые можно получить от счастливого рождения и превосходного воспитания, рассудив (находясь в Сирии), что он неизбежно будет приговорен к смертной казни, проглотил кровь зайца, поднялся на лошадь и нарочно упал на землю. Потом он изрыгнул в руки своих людей заячью кровь словно свою собственную и был отнесен в себе в дом как умирающий. Несколько дней спустя распространился слух о его смерти, прошла церемония похорон, но в гроб вместо тела положили барана и сожгли. Кондиан же скрывался, переходя из страны в страну и постоянно меняя одежды и грим. Но так как события этой природы не могут долго оставаться тайными, возникли подозрения и его искали во всех уголках мира. Многие были арестованы, потому что были на него похожи; некоторых других наказали или за то, что прятали его, или за то, что так или иначе содействовали его предприятию. Многие, которые может быть ни разу и не видели его, были лишены имущества под это дело. Не знаем точно, был ли он убит или спасся, так как в Рим принесли несколько голов, о которых сказали, что каждая принадлежала ему. Нашелся некто после смерти Коммода, который взял имя Секста и претендовал на владение его имуществом и должностями. Он обманул многих, кто хотел его проверить. Но когда Пертинакс обратился к нему на греческом языке, который настоящий Секст изучил в молодости, тот не понял услышанного и отвечал невпопад. Я сам присутствовал, когда его обман был раскрыт упомянутым способом. В Киликии есть город Малл, где Аполлон изрекает оракулы и объясняет сновидения. Когда Секст совещался с ним о своем будущем, этот бог изобразил ему на картине ребенка, задушившего двух змей, и льва, гнавшегося за олененком. В бытность мою в Киликии вместе с отцом, который был там правителем, я не мог объяснить эту загадку и уразумел ее смысл только потом, когда узнал, что по приказанию Коммода, имевшего смешное тщеславие подражать Гераклу, братья Кардиан и Максим были умерщвлены точно так же как и змеи, посланные Герой, были задушены младенцем Гераклом, и что Секст спасся и преследовался могущественным и грозным врагом.
Я внес бы в свой труд хаос и беспорядок, если бы хотел представить все насильственные действия, которые Коммод осуществил против тех, кого он велел казнить по клеветническим обвинениям, по напрасному недоверию, из–за больших богатств, за блеск рождения, за выдающиеся знания или за какое другое редкое и превосходное качество. Иногда он делал вид, что хотел отрезать волосы кому–нибудь из своих слуг, но отрезал ему нос или ухо. Он никогда не вытаскивал меч из ножен на публике, чтобы не проливать кровь.
Коммод, возвратившись однажды в полдень из загородного дома в Рим, загнал тридцать лошадей за два часа. Так как он имел широкую натуру и часто выдавал народу до ста сорока драхм на душу населения, столь расточительная щедрость вскоре исчерпала его казну. Но чтобы это изобилие не иссякало, он стал приписывать ложные преступления даже матронам, отнимая жизнь у одних и оставляя другим, которые откупались, отдавая ему свое имущество. В годовщину своего восшествия на престол он потребовал от нас, наших женщин и наших детей по две золотые монеты с носа и по пять драхм от сенаторов и с других городов.
Он никогда не водил колесниц на публике, только в очень темную ночь, удерживаемый еще остатками стыда, но ездил подолгу в своем дворце, одетый в зеленые одежды. Он убил большое количество зверей и наедине и при народе. Он сразился также как гладиатор без зрителей и убил несколько людей. Входя в театр, он был только в тунике из белого шелка с рукавами, и мы его видели в этой одежде, когда собирались его приветствовать. Но когда он туда входил, то облекался в пурпурную тунику, расшитую золотом, и сверху накидывал плащ из той же ткани по примеру греков, тогда как на голову возлагал золотой венок с драгоценными камнями. Он держал в руке палку, похожую на жезл Гермеса. Перед ним несли львиную шкуру и дубину, и их клали на кресло в театре всегда, независимо от того, присутствовал он там или отсутствовал. Он входил в облике Гермеса и сняв все одежды и оставаясь в простой тунике и без обуви, брался за дело. Он стрелял в первый день сверху вниз и убил сто медведей. Он разделил театр на четыре части двумя перегородками, которые пересекались диаметрально и в прямых углах, чтобы с галерей, бывших вокруг, можно было легко выбрать цель и пронзить ее. Когда он утомлялся, он пил изысканное и прохладное вино из чаш, подаваемых ему женщинами, и в тот же момент народ и сенат вопили во все голоса как на пирах «Ура императору!». Поскольку я сам там присутствовал и даже принимал участие в происходящем, не стану ничего не скрывать и оставлю рассказ об этом потомству. Итак, император, поразив медведей, спускался в следующие дни на арену и убивал там диких зверей, из которых одни приближались к нему сами, других к нему приводили, и третьи были в сетях. Он убил между прочим тигра, гиппопотама и слона. Затем он уходил, но появлялся снова после обеда и совершал упражнения в вооружении секутора, держа в правой руке щит, а в левой деревянный меч: он хвастался тем, что был левшой, словно это было большое преимущество. Он бился или с тренером, или с гладиатором, которого он вызывал или которого выбирал народ, и этот гладиатор имел только палку. Наконец он исполнял все функции других гладиаторов с той разницей что другим платили небольшое вознаграждение, а он получал каждый день двести пятьдесят тысяч драхм из фонда, предназначенного на эти расходы. Пока он так вел бой, по бокам у него стояли Эмилий Лет, префект претория, и Элект, его камердинер, и одержав победу в лже–сражении, он всегда целовал их, не снимая каску. После него сражались те, кого он выбирал утром на арене, и сидя на позолоченном троне в костюме Гермеса и с золотым жезлом в руке, он предписывал им правила ведения боя, на что мы могли смотреть только как на нечто очень чудовищное. Он возвращался потом в свое обычное кресло и не уходил вместе с нами до окончания спектакля, в чем не было ничего приятного, так как на сцене происходило истребление людей. Когда он видел гладиаторов, которые только притворялись, что убивали противника, он соединял их вместе, и ведя бой связанные этим родом, они иногда убивали и зрителей, к которым приближались вплотную. Эти зрелища длились четырнадцать дней. Мы и другие сенаторы ходили на них очень прилежно вместе с всадниками, хотя размещались в раздельных секторах. Лишь один Помпеян отказывался ходить и предпочел бы умереть, нежели видеть как сын императора Марка Аврелия марал свое достоинство столь низким занятием. Мы производили различные возгласы, какие нам были велены, и чаще следующие: «Ты владыка, ты первый, ты одерживаешь победы, ты всегда победоносный, Амазоний, ты победоносный». Были люди, которые никогда не появлялись в театре, были которые оттуда выходили, едва войдя, в ужасе от мерзостей, там творимых. Другие воздерживались от посещения из–за пробежавшего слуха, будто Коммод намеревался стрелять в народ, как Геракл в стимфалийских птиц. Этот слух казался правдоподобным и опасения справедливыми для тех, кто вспоминал, что он когда–то собрал потерявших из–за болезни или вследствие несчастного случая способность передвигаться, приказал связать их колени струнами словно это были змеи, и раздал им губки, которыми они должны были швыряться вместо камней, изображая мифических Гигантов, под конец же перебил всех дубиной. Не было никого, кто бы не опасался схожего обращения и мы сенаторы в первую очередь. Он однажды нагнал на нас страху, который дал нам повод считать, что мы будем все перебиты. Он приблизился к месту, где мы были, держа голову страуса, которого он как раз сразил, и показав нам ее одной рукой и свой окровавленный меч другой, потрясал этой головой, не говоря ни слова, словно этим действием грозил каждому отрубить голову как снес ее вот этому зверю. Нам стало смешно, хотя впору было рыдать, и это веселье стоило бы жизни многим, если бы, чтобы его скрыть, я не набил себе рот лавровыми листьями из своего венка, посоветовав соседям поступить так же. Впрочем, вскоре он нас весьма утешил и подал хорошую надежду. Так как он готовился вести бой по примеру гладиаторов, он послал нам приказ явиться в театр в одежде всадников, который мы обычно пользовались после смерти императоров. Кроме того, в последний день зрелищ его каска была унесена через дверь, через которую таскали мертвые тела, и эти два случая побудили думать, что в ближайшее время он будет отнят у мира, как это и произошло в действительности.
Не говоря о казнях, которые он вершил втайне у себя во дворце, он публично убил многих людей и немало зверей, пять гиппопотамов за один день, двух слонов за два других дня и еще носорога и камелеопарда.
В то же время навалилась столь страшная смертность, которой я не знаю была ли еще когда–либо подобная. Не было дня, когда не умирало от болезни до двух тысяч человек в Риме. Некоторые другие были убиты не только в Риме, но и в остальной части империи посредством отвратительной уловки каких–то преступников, которые для завладения деньгами травили людей ядовитыми иглами, как это уже было в господство Домициана, и погубили значительное количество невинных. Но ни заразный мор, ни отравленные иглы не были так гибельны для общества как Коммод, который страхом принуждал давать ему все то, что по любви предоставляли покойному императору его отцу.
Лет и Элект, не желая терпеть долее непристойностей его распутства, и с другой стороны опасаясь кары от него за свободу, с которой они часто осуждали то, что он вытворял, решили покончить с ним. Он же собирался умертвить обоих консулов, Эриция Клара и Сиссия Флакка, и выступить в первый день года в качестве консула и секутора из питомника гладиаторов. Он жил с ними по соседству как первый из их сословия, и я убежден, что не будет никого, кто откажется поверить тому, о чем я говорю, лишь бы только он знал, что этот государь велел снять голову Колосса, чтобы заменить ее своей, и что добавив внизу дубину и медного льва, он начертал следующую надпись: «Первый боец среди гладиаторов–секуторов, который победил двенадцать тысяч человек лично одной левой». Все эти чудовищные излишества еще более побудили Лета и Электа составить заговор против него. Посвятив в свой замысел Марцию, они дали ему яд в мясе быка, в последнюю ночь года, в то время как весь мир веселился и пировал. Но яд был почти нейтрализован вином, которого он чрезмерно выпил, и баней, к которой он был приучен; так что, проблевавшись, он учуял покушение и грозился отомстить, что принудило заговорщиков послать атлета Нарцисса, который задушил его прямо в ванне. Вот как умер Коммод, который царствовал двенадцать лет, девять месяцев и четырнадцать дней и прожил тридцать один год и четыре месяца. Фамилия Аврелиев потеряла власть в его лице, и конец его жизни стал началом мятежей и смут.
Накануне его смерти в окрестностях Капитолия видели большое число летающих орлов, которые своими криками отмечали скорбь и гибель. Слышали и уханье филина. Кроме того огонь, охватив несколько домов, достиг храма Мира, уничтожил магазины и лавки египтян и арабов, разгулялся до дворца и превратил в пепел почти все документы империи, откуда рассудили, что его жестокость не ограничилась пределами Рима и распространилась по всей вселенной. В самом деле, пожар так и не удалось погасить, хотя народ, воины и даже император, спешно возвратившийся из загородного дома, приложили для тушения максимум усилий; он прекратился лишь когда уничтожил все, чего коснулся.
Невозможно воспроизвести все бранные выражения, которые были произнесены против него сенаторами и народом. Они захотели тащить по улицами его тело и статуи, но когда Пертинакс сказал им, что тело уже погребено, они обрушили всевозможные ругательства на его статуи. Его не называли больше императором: но называли чумой государства, тираном, гладиатором, возницей колесниц, левшой, опытного. Народ, поздравляя сенаторов, которые опасались преследования при господстве убитого, кричал им: «Браво, вы в безопасности! браво, вы одержали победу!» В насмешку граждане повторяли восклицания, которыми их приучили приветствовать Коммода. Не довольствуясь тем, что они освободились от тирании и наслаждались свободой, они порочили память тирана и осыпали его имя самыми свирепыми проклятиями.