Глава 4. Моральные и политические взгляды Феопомпа

От содержания Филиппики перейдем к ее истолкованию. Хорошая возможность переместиться от текста к смыслу доставляется длинным описанием (в виде диатрибы) двора Филиппа, при разборе которого необходим надежный аналитический метод. На первый взгляд там показывается неодобрение Феопомпом поведения Филиппа и его придворных, которых он расценивал как наихудших из живущих людей. Больше скажет контекст. Источники помещают диатрибу в начале книги 49, когда Феопомп должно быть закончил сообщать о северных завоеваниях Филиппа и обратился к его окончательной конфронтации с южными греками на этой стадии Филиппики. Зачем тогда была нужна характеристикой прихвостней Филиппа? "Сказочно богатые, но жаждущие большего". Комментарий предполагает, что "внешнюю политику Филиппа", его решение двинуться против Афин, стимулировала, по крайней мере частично, ненасытная жадность его головорезов. Повидимому, историк не одобрял внешнюю политику Филиппа. Так, контекст подразумевает политическое суждение по тому, что поверхностно походит на простой моральный комментарий. Если пассаж поставлен в намного более широком контексте целой работы и ее главной темы, возникают проблемы в дальнейшем толковании. Здесь нападение на Филиппа - безусловно самое саркастическое во фрагментах. Возможно, центрированности Филиппа и его двора достаточно, чтобы объяснить продолжительность диатрибы, но здесь проявляются и признаки бессвязности, не легко объясняемой наблюдениями о важности Филиппа. Феопомп неоднократно отпускает замечания о беспорядочной жизни Филиппа и его людей. Повторяться трудоёмко. Странно тогда, что он должен завершить диатрибу словами, что ему скорее надо добраться до других неотложных дел. Сама предполагаемая поспешность выглядит своеобразной, учитывая то, как бессвязна Филиппика на самом деле. Далее, стиль критики является иногда резким. По крайней мере один древний комментатор нашел некоторые из каламбуров в ней оскорбительными (T44, F225C). Возможно, менее очевидный смысл скрывается на некотором расстоянии за словами.
Очевидные противоречия предполагают конфликт. Юнговский психолог мог бы утверждать, что Феопомп терпеть не может Филиппа сознательно, но бессознательно восхищается им. В следующей главе я укажу на фрагменты, которые характеризуют Филиппа как худого генерала, который не планирует боевых операций и часто вступает в сражение пьяным. Как же тогда его армии так блестяще преуспевали? "Филипп был удачлив", ответит вероятно Феопомп, и все же его описание удачи Филиппа выдает очарование, восхищение им, может быть (F237 = Athen. 3.77D-E): "в царстве Филиппа вокруг Бисалтии, Амфиполя и македонской Грестонии в середине весны фиговые деревья несли фиги, виноградные лозы - виноград, и оливковые деревья - оливки в то время, когда они должн были расцветать, и Филиппу везло во всем".
Здесь более чем простая дихотомия между словами и смыслом. F237 об удаче Филиппа принадлежит книге 54, когда Феопомп описывал последствия самой большой победы Филиппа (с греческой точки зрения), при Херонее, то есть, F237 является частью объяснения Феопомпом успеха Филиппа. Другими словами, интерпретация основана на реконструкции. Но здесь есть вполне реальная опасность потеряться в тумане и падать в кроличьи норы подобно Алисе в стране чудес. Лионель Пирсон в книге про греческих историков запада утверждает, что ученый, который хочет "прочитать несуществующие книги", должен иметь метод. Для него лучший метод - работать не с фрагментами, а с более поздними авторами, которые использовали автора, работа которого реконструируется. Читая эти более поздние источники, ученый пытается заглянуть в них, спрашивая, как Пирсон выражается, "что это предполагает?". Книга Пирсона - демонстрация того, насколько полезным этот метод может быть в руках квалифицированного филолога, но Феопомп не предоставляет себя также этому подходу, как Тимей, основной предмет Пирсона. Нет никаких непрерывных источников рассказа никакой субстанции, которые следуют за Филиппикой исключительно или широко. Трог вероятно использовал Феопомпа, но не исключаются и другие источники, тогда как история Трога существует лишь в форме эпитомы Юстина. С другой стороны, фрагменты Феопомпа уцелели в существенно большем количестве, чем от многих других потерянных историй. В начале главы 2 я предложил общий метод, как получить максимум от фрагментов. Он включал определение контекста, затем вопрос, что фрагмент должен будет означать в том контексте. Я также отметил необходимость оценки фрагментов, сравнивая их друг с другом для установления степени их важности.
Настоятельная необходимость в этом методе может быть иллюстрирована из краткого обзора попыток ученых разобраться в Филиппике. Показательный пример - рассмотрение афинян (например, F213). Афиняне наслаждаются коррупцией своего неумелого и расточительного стратега Харета. Их молодые люди часто посещают бордели; те, кто немного постарше, погрязли в пьянстве, игре в кости и сходных беспутствах; и все население (народ) тратит больше на праздники, чем на управление государством. Зачем Феопомп нападал на афинян, и где в предполагаемом масштабе горечи это словесное нападение помещалось? Один тезис (принадлежащий Момильяно) делает Феопомпа исократовским панэллинистом, который хотел, чтобы Греция объединилась и напала на Персию под лидерством Филиппа. Афиняне, конечно, сопротивлялись Филиппу, но безрезультатно. Поэтому афиняне сурово критиковались за то, что они были не в состоянии объединиться для большого предприятия. Согласно Курту фон Фрицу, однако, Феопомп был аристократом, который ненавидел демократию. Поскольку F213 определенно упоминает коррупцию целого народа, то атакуется действительно демократия. Афиняне были опорочены, потому что ими управляла демократия. Могут ли оба представления быть верными? Согласно аргументу я отступил несколько лет назад. Афиняне осуждались, потому что они не проявляли себя против Филиппа достаточно. Это представление сосредоточилось на интенсивных нападках на леность и коррупцию, приписываемую афинянам, на жалобы в растрачивании государственных средств на праздники и на бесполезность их самого популярного генерала в то время (ок. 343/2), когда военные действия Афин с Филиппом начинались всерьез. Другое представление, выдвинутое Майклом Флауэром, видит мир полный коррупции в Филиппике. Филипп был злодеем, который не нуждался ни в каких способностях. Когда ему требовались друзья, он просто подкупал их, давая им гораздо больше, чем они могли взять у себя дома, и вообще, его враги были слишком ленивы, чтобы оказать ему серьезное сопротивление. В этом представлении этика на первом месте. Афиняне подверглись нападению из-за их нравов, а не их нравы из-за их политики. Этот подход как раз для Коннора. Для него Феопомп писал "историю без героев". С этой точки зрения заключительная возможность напрашивается: Феопомп презирал всех, поэтому его нападение на афинян не требует никакого объяснения. Это не мотивировано ничем особенным - кроме отвращения историка к каждому человеческому существу.
Феопомп рисовал черной краской большинство своих героев. Его склонность к осуждению очевидна для любого, кто взглянет на testimonia и фрагменты. Непот сгруппировал Феопомпа с Тимеем, называя его "самым злонамеренным" (F288). Плутарх считает похвалу от Феопомпа достоверной, потому что она крайне редка в отличие от всепроникающих обвинений. (F333). Цицерон находит, что трудно придумать что-либо более горькое, чем Феопомп (T40), а Лукиан рассматривал его как сверхусердного обвинителя, всегда нападающего на своих героев (T25a). Дионисий Галикарнасский уподоблял его судье, который копает глубже, чем
Радаманф в подземном мире или (военному) доктору, который исследует и прижигает раны слишком глубоко (T20). Можно добавить и другие свидетельства. Конечно, полное понимание историографии Феопомпа не возможно без удивительного открытия его потерянных работ; но из близкого соответствия древних свидетельств впечатлениям, создаваемым многими фрагментами разумно ожидать что-то надежное от тщательного анализа их содержания.
Трактат "О сокровищах, награбленных в Дельфах" (СНД), который получит дальнейшее внимание в следующей главе, был диатрибой возможно размером в памфлет, в котором было немного настоящих героев, вероятно ни одного. Фрагменты предлагают каталог кощунственных произволов, совершенных наемниками фокейцев во время Священной войны. От него сохранились три существенные цитаты (FF247-9), к которым примыкают FF232 и 312 (неясного происхождения) о судьбе Архидама, спартанского царя, который не сделал ничего, чтобы остановить осквернение святыни, чья жена еще и нажилась на этом. Судьба сокровищ детализирована. Что-то уходит к жене Архидама, Динихе, чтобы заручиться ее поддержкой во влиянии на мужа в пользу наемников фокейцев. Что-то уходит к Харету, афинскому генералу, в качестве награды за нанесение поражения Адею, "Петуху", капитану наемников Филиппа. Харет тратит деньги на угощение для афинян. Много уникальных вещей раздаривается генералами за сексуальные игры. Кощунство пошло дальше. Фаилл хотел, чтобы его флейтистка Бромиада играла прямо на священном празднике, но "народ" остановил это безобразие. Некоторые из грабителей или по крайней мере их сообщники и фавориты испытали позор или хуже. Фискид, "симпатичный мальчик", занимался проституцией при дворе Филиппа, но остался "невознагражденным". Фарсалия, девушка-танцовщица, была разорвана на куски какими-то провидцами, когда она пришла в Метапонт с добытым нечестным путем золотым венком, посвящением лампсакцев. Архидаму, сраженному в битве, отказано в погребении - возможно самый большой позор для спартанского царя. Вообще говоря, два самые сильные государства южной Греции, Афины и Спарта присоединились к фокейцам, "грабителям храма". Поскольку они фигурировали в работе, то будут как сообщники. Когда ограбление храма закончилось, Филипп позволил худшим преступникам, наемным солдатам и их генералам, остаться безнаказанными. Он порвал со священными традициями и взял себе два голоса на Совете амфиктионов, которые прежде принадлежали фокейцам. Все актеры в этой грязной драме выглядят злодеями благодаря вероятно Феопомпу. Однако, очевидные жалобы на неуважительное поведение фокейцев и других будет иметь смысл, если сам Феопомп уважал оракул и его традиции. Критика кощунства в СНД подразумевает, что историк уважал святыню и ожидал, что и другие сделают то же самое.
Еще одна длинная цитата или скорее близкий пересказ из книги "О воздержании" Порфирия (2.16 = F344) заслуживает внимания. Некто магнесиец (или магнет) из Азии, богатый скотом, был приучен к тому, чтобы приносить большие и роскошные жертвы богам каждый год, отчасти из-за изобилия его имущества и отчасти из благочестия и желания угодить им. Он пришел в Дельфы, и принеся сто волов в жертву Аполлону, приблизился к оракулу, чтобы посоветоватьсч с ним. Предполагая, что он из всех людей проявлял самое большое уважение по отношению к богам, он попросил Пифию дать знать, кто именно чтит бога ревностнее всех, и естественно ожидал первого места себе. Но жрица ответила, что этим человеком был Клеарх, который жил в Мефидрии, в Аркадии. Совершенно ошеломленный этим оборотом, он захотел встретиться с этим человеком и узнать, как тот совершал свои жертвоприношения. Он быстро отправился в Мефидрий, который нашел презренным из-за его малости и скромности. Он не мог вообразить, чтобы кто-то из его граждан мог чтить богов более удовлетворительно или блестяще, чем он. Однако, он встретился с Клеархом и попросил сказать, как тот чтил богов. Клеарх описал, как он это делал, и как усердно сжигал подношения в назначенное время, как каждый месяц в новолуние увенчивал и промывал Гермеса и Гекату и другие священные предметы, оставленные ему его предками. И он сказал, что удостаивал их благовонием, ячменным пирогом и лепешками. Каждый год он делал общепринятые общественные жертвы, не пропуская ни одного праздника. На этих тех же самых празднованиях он уважал богов, не забивая волов и не закалывая священных животных, а предлагая лишь то, что было под рукой. Он проявлял особую заботу, чтобы распределять богам первые плоды всех своих зерновых культур, когда они созревали, и дары земли, одни из которых он преподносил нетронутыми, другие сжигал.
Так сообщает Порфирий историю Феопомпа. Порфирий увидел здесь божественное отказ от принесения в жертву животного, но для Феопомпа урок состоял в том, что боги, конечно, хотят услужения от преданных людей, однако их более впечатляют скромные дары, нежели щедрая показная роскошь. Повод сам по себе не вопрос, ибо и Клеарх (неявно) и магнет (явно) мотивированы благочестием.
Третий случай еще менее неоднозначен, потому что он содержит длинную прямую цитату, и собственные слова историка оставляют мало сомнений в его суждениях. Это F31 о безумии царя Котиса Фракийского. Несмотря на озабоченность удовольствиями, он практиковал частые жертвы богам, и его жизнь была сплошным счастьем. Однако, он подорвал все это своим актом "богохульства", объявив, что собирается жениться на Афине. В другом случае он жестоко убил свою жену в приступе ревности. Совершил ли он убийство прежде или после предпринятого брака с Афиной, не ясно, но Гарпократион помещает его под конец его жизни и в период сумасшествия. Язык Феопомпа не оставляет сомнений, что блаженное существование Котиса закончилось его актом безумного кощунства, и слова, которые он выбирает, предполагают, что для него понятие счастья несовместимо с нечестивым поведением. Даже негреки Святоши должны уважать богов и благословленны, когда их почитают.
Древние критики стиля Феопомпа предполагают, что его писания бывают бурными или диковинными время от времени. Фрагменты часто показывают неразборчивую расточительность языка, который больше борется за острое выражение неистового негодования, нежели пытается развить систематическую моральную философию. "Он всегда колотит дубинкой персонажей своей драмы", сказал Гильберт Мюррей, "и у него наготове скорее обвинения, чем тонкий анализ". Фрагменты подтверждают это мнение. Два македонских агента, Тимолай из Фив и фессалиец Фрасидей, заслужили от Феопомпа особые выражения. Фрасидея он называет "очень великим льстецом" (κόλακα μέγιστον), а про Тимолая говорит:
"Немало лиц развратилось (ἀσελγεῖς) в повседневневности среди прочего и от пьянства, но более безудержного (ἀκρατέστερον), более алчного и в большей степени раба удовольствий (δοῦλος... μᾶλλον τῶν ἡδονῶν), нежели упомянутого Тимолая я не знаю в общественной жизни никого".
Последняя цитата есть F210 из книги 45 Филиппики. Неужели Феопомп забыл свое более раннее суждение о Стратоне Сидонском из книги 15 (F114): "Стратон превосходит всех людей в склонности к наслаждениям и роскошному проживанию"? Или опять, в книге 4, не один кто-то, но все горожане Фарсала являются "из всех людей самыми праздными и сумасбродными" (F49). Позже в книге 49 он описывает Филиппа (F224) как "из всех людей наихудшего менеджера". Без сомнения, впечатление от некритического использования историком словесных излишеств значительно усилилось бы, если бы все пятьдесят восемь книг Филиппики уцелели.
У многих лиц Феопомп находит то, что он называет akrasia. Во фрагменте, указанном ниже (F40), я перевожу это как "отсутствие контроля" или "недостаток самообладания". Это выражение имеет первоочередную важность для понимания политических и моральных взглядов историка. Действительно, в предыдущей главе было показано, что F40 является вероятно, программным для понятия акрасии (F40 = Athen. 10.443 B-C):
"[Ардиеи] владеют 300 000 проспелетов, которые совсем как илоты. Они напиваются каждый день, устраивают пирушки и предаются неудержимому обжорству и пьянству. Поэтому кельты, ведя войну с ними и зная об их акрасии, проинструктировали всех своих солдат приготовить чрезвычайно щедрый ужин в палатках и подложили в пищу ядовитую траву, способную опустошить кишечник и вызвать диарею. Когда это произошло, некоторые из них были захвачены и убиты кельтами, тогда как другие бросились в реку, потеряв контроль над желудками".
Но скопировал ли Афиней свой источник точно? Не вмешался ли он в текст? Чья игра слов: его или Феопомпа? Есть трудности с этим текстом, но несерьезные. Слишком резкие переходы от prospeletai к сцене с кельтами, готовящими еду, и потом к разгрому ардиеев заставляет подозревать, что Афиней опустил некоторые детали, но все же очень близко следует за оригинальным текстом. Аkrasia (в противоположность альтернативной akrateia) является коньком Феопомпа. Кроме того, даже в местах, где слова akrasia нет, нехватка самообладания - тема многих фрагментов с заменой ее другими выражениями, например, "раб удовольствий". F225 дает возможность сравнить длинную цитату Феопомпа из Афинея с приведением того же самого длинного пассажа Полибием. Оба автора дают сходную формулировку и четко следуют за тем же самым оригиналом очень близко. В одном месте Афиней глотает два слова, и резкий переход опять налицо подобно двум неуклюжим транзитам, отмеченным выше. Наконец, этот фрагмент показывает структурную параллель с диатрибой против Филиппа в начале книги 49, и в общих чертах обсуждение, которое следует, должно оставить мало сомнений, что он хорошо представляет стиль и мышление Феопомпа.
Спартанцы приучались к жесткому режиму самоотречения. Поэтому акрасия появляется в качестве противоположности спартанскому аскетизму в патологически одностороннем сообщении о карьере царя Спарты Архидама, снова приписанном Феопомпу Афинеем (F232 = Athen. 12.536 C-D). Очевидно, Феопомп подчеркнул роскошный образ жизни Архидама и интерпретировал его решение стать наемником в Италии как отказ от традиционного спартанского аскетизма. Он был оставлен мертвым на поле битвы без погребения. Как ни странно, Феопомп предпочел сообщить, что друзья Архидама, тарентинцы, предложили много денег за возвращение его тела, но он не позволил очевидному уважению к тарентинцам смягчить его осуждение Архидама. Здесь возможно соединение Архидама с грабителями Дельф, фокейскими наемниками, приукрасило картину, и F312 включает темные намеки на гнев Аполлона против спартанского царя.
Если отсутствие самоконтроля является гвоздем программы для Филиппики, было бы целесообразно проследить происхождение этой моральной концепции и ее развитие до четвертого века, ибо она, конечно, не происходит от Феопомпа. Существует гораздо более ранняя и глубокая характеристика этого состояния, конкретно в "Ипполите" Еврипида, написанном в 420-х гг. до н. э. В этой пьесе героиня, Федра, сражена неразделенной любовью к своему пасынку Ипполиту. Она борется изо всех сил, чтобы не дать простора незаконной страсти, но из-за этого прикована к постели и отказывается есть. Ее друзья и присутствующая кормилица все огорчены. Ипполит спортсмен-охотник и Федра говорит взволнованно о желании идти на охоту. Кормилица, которая еще ничего не знает о деле, думает, что та сошла с ума: это богини вроде Артемиды могли наслаждаться охотой, но никак не порядочные эллинские женщины. Ипполит любит лошадей, и Федра хочет заняться коневодством. "Какие из богов", удивляется кормилица, "расстроили твой ум?". Всю сцену Федра показывается ослабевшей (она не ела уже несколько дней), угнетенной и нуждающейся в ежеминутном внимании со стороны озадаченной кормилицы. Конечно, Еврипид не использовал это слово для описания состояние Федры, но ее последующий монолог прекрасно отражает акрасию. Центральная идея ее речи диаметрально противоположна мнению, выдвинутому, как считали, Сократом вероятно примерно в одно время с написанием "Ипполита". Сократ критикует и отвергает некий вид морали в Протагоре (352a-53А), который очень похож на еврипидовский. Прежде всего, через аргумент Сократа и вторично через собственный язык Федры акрасия выражает ее состояние. Она обращается к хору, объявив, что собирается раскрыть свои сокровенные мысли. Она говорит, что быть благоразумным вполне возможно, но проблема в том, что, хотя мы знаем и признаем, что правильно, мы тем не менее выбираем худший путь, иногда из лени, иногда из предпочтения удовольствия доброму имени. После дальнейших замечаний она объясняет, как она пыталась бороться со своей преступной страстью к Ипполиту: сперва скрывала ее, затем старалась "рассудком трезвым одолеть безумие", но так и не смогла победить Киприду. Слово "победить" может также означать "контролировать", и оно от того же корня, что и акрасия.
С точки зрения Сократа человек, который действительно знает "благо", просто поступает в соответствии с ним и его требованиями. Истинное знание "блага" слишком подавляет, чтобы отказывать ему в силе. Люди (или, правильнее, людские эмоции и желания), не контролируются; они не ведают (или не подвергаются воздействию) истинного знания. Претензии Федры на знание "блага" было актом самообмана, если она не исправилась. Сократ сказал бы, что либо ее понимание знания "блага" не верно, либо ее знание о нем наверняка несовершенно. Короче говоря, он видел акрасию в смысле "отсутствия самоконтроля" невозможной. Только несовершенное знание делает возможным неправильное поведение; совершенное знание добра делает выбор зла немыслимым.
Весьма вероятно, что Феопомп был в курсе взглядов Сократа. Он знал диалоги Платона и нападал на них (FF259, 275, 295, 359). Сам он являлся поклонником Антисфена, соперника Платона в руководстве сократовской школой после смерти учителя и по-видимому большим моралистом, чем Платон. Другим продуктом сократического школы был сам Аристотель, величайший ученик Платона и близкий современник Феопомпа. Он написал пространный анализ акрасии в "Никомаховой этике". Его тщательная систематизация и определение морального словаря помогает в выявлении концепций в Феопомпе, где они не выражались философски точным языком. Аристотель делит безнравственность на три основные рубрики: порок, отсутствие самоконтроля и дикость. Порок является противоположностью мужественному совершенству, широкой категории, чей точный смысл здесь не важен. Отсутствие самоконтроля всецело связано с осязанием (в первую очередь) и вкусом (во вторую). То есть, если просто сказать, что у человека акрасия, то предполагается, что отсутствие самоконтроля относится к телесным чувствам или желанию есть и пить чрезмерно. В противном случае, оно определяется словами, например, "он не контролирует себя в гневе" или "в его стремлении иметь хорошую репутацию" и подобными. Дикость является редким состоянием. Она напоминает крайний случай акрасии. Дикие люди живут только на уровне ощущений. Как у животных у них плохая память или вообще ее нет, и они не строят долгосрочных планов. Некоторые варвары, которые никогда не были подвержены цивилизаторскому влиянию эллинизма, демонстрируют это. Состояние, похожее на акрасию - аколасия, отсутствие самодисциплины. Разница в том, что акрасия есть выбор худшего, ибо Аристотель сдержанно принимает понятие, похожее на Сократово, а именно, что акрасии по крайней мере способствует неведение. Выбор невозможен, если человек не знает ничего другого. Однако, его различие между акрасией и аколасией оказывается очень тонким, ибо ранее он утверждал, что, как только человек выбрал жизнь в аколасии, он вероятно не оставит ее (3.5.14-15). Кроме того, аколасия параллельна акрасии в ее отношении к осязанию и вкусу (3.10.8-10). С практической точки зрения, следовательно, для наблюдателя будет сложно различить эти два состояния. Аристотель, очевидно, не идет так далеко, как сократическое представление о том, что знание делает акрасию невозможной, ибо он признает ее истинным состоянием безнравственности. Однако, он предполагает несколько экспериментально, что неконтролируемые действия можно назвать аморальными, но не обязательно самих людей, ибо они не выбирают. Он также указывает, что человек может сказать, что он знает и не знает в одно и то же время. Интоксикация или безумие может временно подавлять знание или сделать его неэффективным. Его концепция безумия напоминает Еврипида. Это может быть временное состояние психического расстройства, вызванное страстью, например любовью. Сестра акрасии - мягкость или чрезмерное наслаждение роскошью. Противоположны ей упорство или выносливость. С этим тоже перекликается Еврипид, чья Федра находит лень и наслаждение ежедневными удовольствиями причиной потери человеком контроля, и наоборот, для Еврипида способом управления является "лучший путь".
Как историк Феопомп будет представлять собой беспристрастного наблюдателя человеческого поведения. Многие из инцидентов, которые он сообщит, будут из политики, общественной жизни ведущих государственных деятелей и встанет вопрос, насколько личная невоздержность воздействует на общественное поведение. F143 показывает, как частная (сексуальная) акрасия может вмешаться в политическую эффективность. Он касается генерала и политического деятеля Харидема:
"Он усвоил для себя ежедневный режим, который был сумасброден и нацелен на то, чтобы выпивать и быть пьяным всегда, и он даже смел развращать почтенных женщин. Наконец, он дошел в своей акрасии до того, что стал домогаться от совета олинфийцев некоего взятого в плен привлекательного и изящного видом мальчика".
Появление Харидема перед Советом олинфян с запросом - политическое событие. Его сексуальный аппетит вмешивается в его общественную карьеру. Переход от частной несдержанности к потере политического равновесия напоминает о гибели [ардиеев] из-за их сибаритства.
Однако, акрасия не обязательно работала как Христова закваска, которая распространялась на все тесто. Для Феопомпа жизнь человека могла быть несдержанной за закрытыми дверями, но противоположной на публике. Известного афинского генерала и государственного деятеля Алкивиада Феопомп хвалил (F288 = Nepos. Alcib. 11) без сомнения в значительной степени за его энергичное военное предводительство. Но историк едва ли был неосведомлен о его личной жизни, известной своей дикой самоснисходительностью. Каллистрат (умер 361 до н. э), один из архитекторов Второй Афинской Архэ, является более ясным примером (F97 = Athen. 4.166 E). Он "не контролировал себя в удовольствии, но был прилежен в государственных делах". Однако Каллистрат кажется соответствует аристотелевской категории akolasia, нехватке самодисциплины. Нет никакого намека, что Феопомп знал о разнице между аколасией и акрасией. Они были для него синонимами. Из семи примечательных мест, где Феопомп использовал выражение akolasia (или родственное akolastoi), шесть доставляют контекст, который иллюстрирует тип "недисциплинированной" деятельности, которая обычно связана с чрезмерным употреблением алкоголя и лишь немного реже с игрой в кости и шашнями с флейтистками (FF62, 134, 139, 162, 185, 236). В результате недисциплинированные оказываются во власти своих врагов. В одном важном пассаже, к которому Плутарх отнесся как к серьезному оскорблению (Plut. Mor. 856 B), Феопомп объясняет легкость, с которой Филипп захватил Фессалию (F162); он не завоевал ее военным мастерством, но вместо этого, зная, что фессалийцы были уже недисциплинированны, он покорил их, устраивая им застолья.
F342 (= Polyb. 12.27.8-9) предполагает, что опыт - лучший учитель: "Кто больше всех рисковал в бою, тот является лучшим на войне, и самый влиятельный оратор тот, кто вынес больше политических поединков. Тот же самый принцип верен для врачей и навигаторов". Плохой солдат рисковать не будет, а худые навигаторы скоро налетят на рифы и окажутся на морском дне. Подобные метафорические кораблекрушения обычно ожидают политических и медицинских шарлатанов.
Элленика содержала историю о царе Агесилае, отвергающем роскошные продукты, которую Афиней вводит как иллюстрацию контроля спартанцев над желудком, но в контексте не личного величия Агесилая, а известного спартанского аскетизма. Более информативны замечания о Лисандре у Афинея (F20 = Athen. 12.543 B-C) и Плутарха (F333 = Plut. Lys. 30.2). Шаблонные выражения у Афинея описывают нравственного человека в представлении Феопомпа. Он - рабочая лошадка, не льстец царей, и умеет найти общий язык и с ними, и с частными лицами. Он умерен и прежде всего в наслаждениях: несмотря на его первенствующее положение в Греции, ни в одном городе он не засветился как наркоман сексуальных удовольствий или как гость на несвоевременной пирушке. В главе 2 я отметил, что пассаж Плутарха словно продолжает ту же похвалу. Плутарх говорит, что бедность Лисандра, которая стала очевидной после его смерти, сделала его добродетель более явной. Обнаружение его состояния доказало, что он не обогатился от союзных денег, которые находились под его контролем. Это - высокая похвала для правителя. Однако, размышляется прежде всего о его личной этике; единственная вещь, которая говорится о нем как о руководителе, состоит в том, что он не присваивал государственных средств. Замечание Плутарха в конце цитаты ("так сообщает Феопомп, которому верят с большей охотой, когда он хвалит, чем тогда, когда он ругает; он более счастлив в придирчивом чем похвала"), предполагает редкость похожих пассажей.
Поначалу кажется немного странным утверждать, что правление Лисандра не одобрялось ввиду очевидной похвалы самого Лисандра. Однако, замечания эти происходят очевидно из конца Элленики, когда тема было не управление Лисандра Эгейским морем, а обстоятельства его смерти. Как я утверждал в главе 2, Феопомп вероятно надевал шляпу оратора, чтобы сделать общее заявление о человеке и его качествах и недостатках с приведением в пример его карьеру. Если Феопомп был верен принципу, указанному Полибием (F342), он не скрывал того, что Лисандр преуспел в навыках, которым он обучался в узкой и строгой спартанской системе школы, которая преподавала личное самообладание, военную выучку и беспрекословное повиновение власти, но не искусства дипломатии и политической прозорливости. Ни у Лисандра, ни у Агесилая не было опыта в управлении эгейскими греками. Поэтому Феопомп вероятно видел этих людей успешными солдатами и надсмотрщиками, но не дипломатами или администраторами.
Если Феопомп неудовлетворен людьми, которые себя не контролируют, то из этого следует, что он хочет видеть своего рода тормоза у людей. Было бы полезно знать, как он думал, они их приобретают. Клеарх из Мефидрия отличился в глазах богов кропотливым усердием в жертвоприношениях. В отступлении "О демагогах" Каллистрат был выделен за усердие в политике, а Евбул назван прилежным и трудолюбивым в накоплении большого богатства для афинского казначейства. С другой стороны Феопомпа заботило видеть, что люди управляли своими личными делами должным образом, в отличие от Филиппа (FF224-5).
Пример Святош предлагает другой путь для достижения самообладания, и не удивительно, что через большое благочестие и, кроме того, через преднамеренное воздержание от войны. Идея, что описание их страны, Меропиды, является аллегорией Феопомпа, была выдвинута в 1951 Итало Ланой и позже в измененной форме мной. Есть семь определенных цитат или ссылок на нее, и все приписывают ее Феопомпу (FF74, a, b, 75 a, b, c, d, e). Это означает, что он или придумал ее, или внес из устной традиции в господствующую тенденцию греческой литературы. Однако, Глава 1 показала, что история была предположительно рассказана Мидасу захваченным Силеном где-то в (северной) Македонии. До Феопомпа пленение Силена уже было известно Геродоту (8.138) и Ксенофонту, который, однако, не помещал его в Македонии (X. 1.2.13). Оно было известно и Аристотелю, который сообщил, что Силен сказал Мидасу что-то в том смысле, что было лучше "никогда не родиться". Знал ли Аристотель о месте под названием Возврата - Нет, описанное Феопомпом в том же самом пассаже? Там он написал, что если люди вкусят плодов от деревьев у реки печали, они умирают в страдании. Если они попробуют плодов с деревьев у реки радости, их жизненный процесс останавливается и немедленно идет вспять. Мораль истории вроде этой могла быть "лучше никогда не родиться", но у Святош есть "долгие и счастливые жизни".
Они не делают никакой работы и проводят все свое время, смеясь и (без сомнения) среди праздников. Их единственное очевидное различие - их благочестие. Даже боги чувствуют себя комфортно в их присутствии. Как они избегают наездов от злых Военщиков, неясно. Возможно, информация была устранена тем, кто конспектировал текст Феопомпа. Божественная защита - очевидное предположение, однако. Возможно, сообщалось, что особая преданность благочестию - самый эффективный способ в политике и на войне.
В книге 50, где Феопомп очевидно описывал действия Филиппа во Фракии как раз перед его окончательной схваткой с южной Грецией (FF226, 228), он сделал отступление через море к острову Лесбосу и городу Мефимне (F227). Мефимнцы описаны как расточители, "проводящие жизнь роскошно, возлежа и выпивая", не считаясь с расходами. Однако, в результате они оказались под властью диктатора, который положил конец их сумасбродству, когда сводницы и "три или четыре самые вопиющие проститутки", связанные в мешках, были брошены в океан. Личная война тирана с безнравственностью вероятно получила аплодисменты от Феопомпа. Однако, если он одобрил его методы, то эта этика имеет жестокую сторону, похожую большей частью на варварство, которое он осуждает в Филиппе.
У Феопомпа есть сумасшедшие люди в его истории. Когда он обращается к этим крайним случаям, его язык теряет свою собственную, несколько "акратическую" бесцветность и приобретает состояние припухлости, о которой говорит Дионисий Галикарнасский:
Во-первых, есть то, что можно было бы назвать заурядным случаем акрасии. В F49 фессалийцы описаны вообще довольно в мягких выражениях. Они "живут, проматывая время [развлекаясь?] с девочками", которые играют на музыкальных инструментах на вечеринках. Другие проводят дни в игре в кости, пьянстве и сходных невоздержных занятиях". Они совсем не вялые, даже показывают рвение, что и говорить, но "больше касательно своих столов, уставленных богатым разнообразием деликатесов, чем в стремлении наладить приличную жизнь". Это описание имеет много общего со многими другими фрагментами по языку и сути.
Есть небольшая группа суперраспутников, и Филипп среди них. В описаниях этих людей превосходная степень подкрепляется красочными глаголами и чрезвычайно оскорбительными существительными и прилагательными. Стратон доставляет хороший пример (F114). Он превосходил всех людей в склонности к наслаждениям, впадая в состояние "бешеного исступления" от наслаждений. Он радовался своему образу жизни, являясь по природе рабом удовольствий. Как эта радость отличалась от смеха справедливых, здоровых и счастливых Святош, не дано понять. Интересно, что единственное другое использование этой "радости" в фрагментах описывает Филиппа, напивающегося и смеющегося в ответ на глупости его льстецов в фрагменте, который начинается беспощадными словами (F162). Филипп был природным шутом, пляшущим, веселящимся и подчиняющимся любой несдержанности. Однако, в отличие от более нормальных жертв акрасии, он был способен использовать свою несдержанность в качестве средства завоевания. "Он завоевал больше фессалийцев, с которыми имел дело, скорее застольями, нежели взятками".
Нехватка самодисциплины и самообладания может быть расценена как относительно малая беда по сравнению с экстравагантной, даже зверской расточительностью, введенной Филиппом и интриганами его типа. На их уровне распущенность становится чем-то вроде миссионерского усердия (F121 = Athen. 10.444E-5A):
"Феопомп... говорит следующее в книге 16 его Историй: "Гегесилох с Родоса сделался никчемным из-за пьянства и азартных игр и не имел в целом никакого уважения среди родосцев, но был позором и для друзей, и для остальной части населения вследствие отчаянной испорченности своего образа жизни".
Здесь Афиней не останавливается:
"Он продолжает сразу же говорить об олигархии, которую тот установил со своими друзьями и говорит: "и немало родовитых жен даже первых граждан он развратил, и растлил многих мальчиков и юношей. Действительно, они зашли в распутстве настолько далеко, что уговорили друг друга играть в кости на почтенных женщин. Они согласились заранее, что те, кому выпадут низкие очки, должны будут привести определенную горожанку для общения с победителем. И они не терпели никаких отговорок и приказывали приводить, убеждением или силой. Безусловно, и другие родосцы от них не оставали, но сам Гегесилох делал это наиболее открыто и часто, хотя собирался стать главой государства".
В этом фрагменте распущенность и коррупция кажутся более экстравагантными, более агрессивными состояниями моральной несдержанности, чем более инертные акрасия и аколасия. Действительно, обвинение, что испорченный правитель распространяет коррупцию в своем доме среди своих сограждан, и время от времени на другие страны, направлено не на одного Гегесилоха, но также и на Филиппа (F162, коррупция фессалийцев, и FF224, 225, 81, где Филипп почти разрушает свой собственный дом, привлекает отовсюду отчаянных людей и оказывает пособничество и подстрекает их дальнейшую распущенность). В Сицилии тиран Дионисий хотел, чтобы все вокруг него были развращенными щеголями (F134).
Человек, который полностью теряет контроль над своими похотливыми аппетитами, порабощается ими. Он поражен "склонностью к наслаждениям" (F114) и становится рабом удовольствия (F210) или, как Стратон, царь Сидона (судя по имени, тем не менее грек), природным рабом удовольствия (F114). И когда этот человек - абсолютный монарх как Стратон, его акрасия неизбежно смешивается с жизнью государства, над которым он осуществляет политическую власть (кратос). Его международный бизнес становится заинтересованным в жадном приобретении иностранных деликатесов, и его использование их повторяет бесстыдство варваров-этрусков:
"Стратон украшал свои пиры флейтистками, арфистами и кифаристами. Он приобретал много проституток из Пелопоннеса, много музыкантш из Ионии, и других маленьких девочек со всех частей Греции, из которых одни пели, другие танцевали. Со своими друзьями он устанавливал для них состязания и проводил время в общении с ними".
Как и Стратон, Филипп маниакально "гиперактивен". В различных пассажах его действия описаны в бешеных выражениях. Определеннейше он не образцовый генерал. Далекий от прилежания и самоотверженности, Филипп "был хроническим пьяницей и часто шел в сражение под градусом" (F282). В том же самом фрагменте он "отчасти по природе маниакален и склонен очертя голову бросаться в опасность, отчасти от пьянства". Тоном, который напоминает об [ардиеях] и их prospeletai, Феопомп говорит, что Филипп завладел большой суммой денег и не израсходовал их, но "разбросал и растранжирил". Филипп был "из всех людей худшим менеджером". Его друзья были под стать ему; никто из них "не знал, ни как жить праведно, ни управлять собственным состоянием разумно". Расточитель Филипп был тому виной, "делающий все наобум, приобретал ли ли он или тратил, и хотя он был солдатом, он не умел подсчитать на досуге свои доходы и расходы". Филипп привлекал самых мерзких отморозков из всех частей Европы, и если некоторые приходили с невинностью, они быстро теряли ее под его влиянием и под воздействием его двора. Филипп решительно отвергал привычный порядок. Враг прилежания, он отвергал людей, "ведущих благопристойную жизнь" и чтил вместо них алкоголиков и игроков. Он не только культивировал в них эти пороки, но даже устраивал между ними соревнования в "несправедливости и брутальности". Они занимались скандальной и неэллинской формой гомосексуализма и были убийцами, лгунами и святотатцами. Пренебрегая своими существующими состояниями, хотя неправдоподобно богатые, они "жаждали того, что им не принадлежало". Наконец, ярость Феопомпа почти иссякла, и он решает завершить свою диатрибу, сравнив на прощанье македонцев с дикими кентаврами и лестригонами, разрушительное безумство которых (лестригоны разнесли суда Одиссея и пожрали его людей, а кентавры учинили пьяный дебош на бракосочетании Гипподамии) делают их превосходными параллелями для энергии, приписанной Филиппу и его окружению. Впрочем, утверждение Феопомпа, что реальные исторические люди затмили мифических животных чудовищным поведением, является вероятно чисто риторическим преувеличением.
Возможно, было бы полезно сделать паузу и подытожить некоторые из более негативных взглядов Феопомпа. В афоризме в F57 Феопомп описал последствия обжорства: "Чрезмерная еда и употребление мяса лишают души способности мыслить логически и делают их вялыми; с другой стороны они наполняют их гневом, раздражительностью и большой неповоротливостью". Однако для Феопомпа контролируемая частная жизнь была не обязательно ключом к политической успешности. Некоторые лидеры были лично аскетичны (Агесилай, Лисандр), но несмотря на выдающиеся военные карьеры не отличились как эффективные администраторы; другие были хорошими чиновниками, но в личной жизни распущенны (Каллистрат, Алкивиад). Однако, личная акрасия чаще подрывала политическую результативность ([ардиеи], Харидем, Архидам, Стратон и другие), потому что политика требует проявления силы, тогда как распутник бессилен: Лисандр не поддавался наслаждениям, но развращенные находились под контролем удовольствия и были его рабами (Стратон и Тимолай F210). Очевидно, когда удовольствия портят (буквально, "разрушают" F62) людей, те безвластны им сопротивляться. Вообще, акрасия казалось была состоянием лености, потраченного впустую времени, бездеятельности или непроизводительных и потакающих своим желаниям занятий. Иногда, однако, она становилась маниакальной или по словам Аристотеля дикой. Филипп и возможно Стратон и Гегесилох были примерами крайнего разложения. С положительной стороны Феопомп хвалил двух спартанских царей (Лисандра и Агесилая), троих афинских государственных деятелей (Алкивиада, Каллистрата, Евбула), афинского философа (Антисфена), наиболее вероятно лесбосского тирана Клеоммида и аркадянина Клеарха. У него также были добрые слова для Демосфена, другого афинского государственного деятеля, рассматриваемого в пятой главе. В ходе последующего обсуждения к этому списку будут добавлены иллирийцы. Вообще, если тема критических фрагментов - нехватка контроля, то контроль, достигнутый усердием и старательностью, объединяет похвальные фрагменты.
До сих пор выводы не вызывают много споров. Они поднимают свои собственные вопросы, один из которых однако является вероятно безответным. Во-первых, если Феопомп действительно рассматривал Филиппа как безудержного и относительно безумного монстра, как он поддерживал эту картину через многие страницы рассказа? Даже если только шестнадцать книг Филиппики были посвящены Филиппу, в них преобладали долгие марши, взятия городов и возможно множество выигранных генеральных сражений. Замечались ли при этом Филиппова старательность и целеустремленность? Почти ничего не известно об этом очень важном аспекте труда Феопомпа. Полибий считал его рассказы о сражениях искусственными и нереальными (T32), но это едва ли полезная информация. Второй вопрос является тесно примыкающим и может быть более уместным: как объяснялся невероятный успех Филиппа? Был ли Филипп, как Алкивиад или Каллистрат, испорченный в домашней обстановке, но прилежный на работе? И если он был коррумпированным политическим деятелем и неудачливым генералом, откуда столь блестящие достижения?
Следующая глава показывает, как по-разному древние объясняли величие Филиппа. Наготове три ответа: Филипп был образцовым генералом и дружелюбным и приветливым политическим деятелем (например, Диодор); Филипп был энергичным тираном, способным принимать быстрые решения и навязывать свою волю своим приверженцам, в то время как Афины, его главный противник, были демократией и надолго зависали в дебатах (Демосфен); Филипп был плохим генералом, который вторгся в Грецию, слишком ослабленную Пелопоннеский войной (431-404) и не сумевшую оказать серьезного сопротивления (Павсаний). Все три разумно последовательные аргументации. Которой из них Феопомп мог следовать?
Диодор вне рассмотрения, но другие две заслуживают более близкого исследования. Демосфен разъясняет изящно в Первой Филиппике (40-41):
"Но вы, афиняне, обладая неограниченными ресурсами - флотом, пехотой, конницей, доходами - до сего дня не использовали их с толком, и все же продолжаете войну с Филиппом совсем как варварские боксеры. Варвар, получив удар, всегда хватается за пораженное место; ударь его с другой стороны - и опять повторится то же самое. Он и не знает, и не заботится, как парировать удар или как следить за противником. Следовательно, и вы, если слышите, что Филипп в Херсонесе, голосуете за экспедицию в Херсонес; если он в Фермопилах, голосуете за поход в Фермопилы; если он где-то еще, идете с ним в ногу взад и вперед. Вы получаете от него приказы, но никогда не создавали плана кампании сами, никогда предвидите ни одного события, пока не узнаете, что оно произошло или происходит".
Согласно этой речи Филипп атакует, когда ветры мешают афинскому флоту достигать проблемного места (c. 31), и строит козни с соседями Афин, эвбейцами (c. 37), в то время как афиняне наслаждаются легкомыслием и досугом (c. 8), подготавливая праздники с большей заботой и тщательностью, чем любую военную кампанию (c. 36). Приписывание лености афинянам удовлетворяет особому представлению Феопомпа, но у Демосфена Филипп слишком хороший планировщик. Возможно, Павсаниева идея ослабленной Греции ближе Феопомпу. Действительно, это могло легко быть понято из Филиппики. Так какова была природа греческого сопротивления Филиппу? Если Афины были главным центром сопротивления Филиппу в южной Греции, почему Феопомп нападал на афинян?
Приблизительно четыре или пять ответов на этот вопрос рассмотрены в начале этой главы: Афиняне бессмысленно выступали против здорового марша панэллинизма (Момильяно); они были коррумпированы, потому что были демократией (фон Фриц); их дискредитация отчасти объясняет успех Филиппа (Коннор, Шримптон, Флауэр с различиями, особенно в отношении роли, играемой Демосфеном). Разбирательство в последних трех представлениях является одной из задач, сохраненных для последней главы. Понятие Момильяно исократова панэллинизма рассмотрено в главе 1, где под конец заключается, что тезис недопустим. Что касается тезиса фон Фрица, то он опирается частично на историю, которая идентифицировала отца Феопомпа как спартофила и подразумеваемо аристократом, и в дальнейшим подразумевалось, что у сына были те же самые политические взгляды, что и у отца. Однако, глава 1 показала, что политически историк принадлежал на Хиосе вероятно к демократической фракции. И при этом не ясно, чтобы он всегда показывал презрение богатого человека к толпе. В F248 из трактата "О сокровищах, награбленном в Дельфах", именно толпа остановила тиранов от осквернения Пифийских церемоний. Их вмешательство, конечно, получило бы одобрение историка, учитывая его отношение к сакральному. Иначе, аргумент фон Фрица висит на F213 и F62. Что касается последнего фрагмента, то несмотря на его очевидную клевету в адрес демократии, одинаково спорно, что он иллюстрирует расслабленность, которую могут произвести приход к власти и приобретение богатства. Вторая часть фрагмента говорит о халкедонцах:
"Халкедонцы до вхождения в византийскую политию все находились при деле и проводили лучшую жизнь, однако, вкусив демократии византийцев, испортились [обратившись] к роскоши, и из разумных и умеренных людей превратились в пьяниц и расточителей".
Богатство и политическая власть имеют тлетворное влияние. Филипп, [ардиеи], и Стратон сходят с ума или теряют контроль, получив обладание большой властью и богатством. Одно только богатство разрушило благосостояние колофонцев (F117). Их прибыльная торговля пурпурными одеждами подняла тысячу из них до статуса плутократов. Но "из-за этого образа жизни" они впали в тиранию и политический хаос и вместе с городом погибли. F62 соответствует той же самой схеме: демократия - один из нескольких путей, посредством которых люди достигают власти и иногда больших денег, и подвергаются коррупции. Эта интерпретация, кажется, поддерживается первой частью F62, который характеризует византийскую демократию:
"Византийцы были распущенны и привыкли тусоваться и бражничать в харчевнях; дело в в том, что в течение длительного времени у них существовала демократия с ориентированием города на торговлю, и все население проводило время вокруг рыночной площади и гавани".
Как и в случае с халкедонцами здесь умеренное злоупотребление, прибывающее. из Феопомпа. Нет никакого намека на безумства Гегесилоха или мании Филиппа. Далее, торговля и безделье на рынке и у гавани порицаются как причины коррупции в демократическом устройстве византийцев. Кроме того, в случае с Афинами два фрагмента предполагают, что он рассматривал их коррупцию с точки зрения их ежедневной экономической жизни и политики. F281 говорит об "экономических", судебных, и "культурных" действиях, сосредоточенных внутри или около рыночной площади: "Афины изобиловали стряпчими, моряками и карманниками, также лжесвидетелями, жуликами и ложными обвинителями". Опять же их гавань, Пирей, была центром, отнимающим много времени для удовольствий и моральной коррупции. В нем были (F290): "флейтистки, бордели, арфисты, певцы и танцоры". Демократия плоха, потому что она создает власть и богатство, но также порождает возможности для траты времени и коррупции, доступной очень великому числу людей. В олигархии или тирании власть является более сконцентрированной в руках меньшего количества людей, и распущенность, связанная с теми политическими организациями, выглядит по уровню соответственно ниже.
Опять же F62 не говорит об относительных достоинствах демократии. Никакой тип правления кроме нее не упомянут во фрагменте. Поэтому предположение, что демократия сравнивается явно или неявно с другим определенным государственным устройством, беспричинно. Наконец, по всей видимости, Феопомп нападает на политиков за их коррупцию независимо от их политики. Гегесилох Родосский, который устраивал олигархию, атакуется за расточительство. В Фессалии, кажется, вообще были тирания или олигархические режимы, и они также, особенно олигархии (см. D. S. 16.14.1 - 2), подвергаются клевете за коррупцию, которой Филипп действительно завоевывал их. Клеоммид Мефимнский исправлял нравы посредством тиранической власти, это верно, но нет никакого намека, что бытие тираном делало его самого нравственным. Не все тираны были развращены своей властью, конечно. Ликей в Афинах был местом, в которое афиняне могли пойти, чтобы поупражнять умы и тела в виде альтернативы игорным залам, борделям и тавернам. Этот гимнасий был даром тирана Писистрата (F136), который описывается еще как щедрый человек, не предающийся чрезмерному удовольствию (F135). Однако, фрагменты содержат многочисленные ссылки на тиранов Сицилии и других местностей (см. например, FF134, 181), которые изображаются как отчаянно коррумпированные алкоголики. Обличение демократических народов не является информацией о политических взглядах историка. Политические предпочтения Феопомпа вне восстановления.
Несколько лет назад я предпринял попытку прочитать некий политический смысл в моральных заявлениях Феопомпа. Я поместил известных агентов и врагов Филиппа по шкале и заметил, что моральное обвинение кажется увеличивается по мере того, чем ближе люди были к Филиппу. Тимолай Фиванский выбран как политический деятель и сильно атакуется. Единственное политическое решение, которое он, как известно, принял, было присоединение к македонскому делу (F210). Почти то же можно сказать о фессалийце Фрасидее (F209). Одинаково фарсальцы Фессалии активно поддерживал Филиппа, а он их. Они также атакуются в жестких выражениях (F49). Другие фессалийцы ни сопротивлялись, ни поддерживали Филиппа, и им приписывается средняя форма акрасии. Они были ленивы и заняты самоудовлетворением. Эти фрагменты все приходят из частей Филиппики, в которых соответствующие страны или люди имели деловые отношения с Филиппом. В случае с людьми, которые выступали против Филиппа, критика не является чрезмерной. Олинфяне, которые сперва присоединились к Филиппу, потом сопротивлялись ему до смерти, описаны как "в целом погрязшие в пьянстве, лени и большой распущенности". Замечание взято из F139 из книги 22, где контекст был вторжение Филиппа на олинфскую территорию. Афинский генерал Харет и сами афиняне оказали спорадическое, малоэффективное сопротивление. Опять же в контексте сопротивления Афин Македонии Харет был "вялым и медлительным", а афиняне более озабочены праздниками, нежели надлежащим управлением своего государства. Феопомп кажется разочаровался в их усилиях. Различные иллирийские племена весьма беспокоили Филиппа все его царствование. Они приходили на вечеринки, конечно, но стягивали свои пояса туже, когда пили (F39). Это наверняка накладывало серьезное ограничение на их аппетиты. Очевидное одобрение Клеоммида в книге 50 не было включено в мой "спектр", но должно быть добавлено теперь, поскольку больше всего наводит на размышления. Книга 49 оканчивалась диатрибой против македонцев. Не известно, как скоро Феопомп обратился к Клеоммиду в следующей книге, но заманчиво предположить прямую связь, поскольку он очевидно играл важную роль, помогая афинянам противостоять македонским пиратским набегам на их морские перевозки. Одна надпись почитает его за помощь в выкупе афинян, захваченных без сомнения македонскими пиратами. В сумме FF224-5 (книга 49) содержат едва замаскированные обличения македонского пиратства против Афин. F227 из книги 50 приветствует нравы этого тирана из Лесбоса, который, как известно, добровольно помогал Афинам против этих пиратов. Тенденция рассказа выглядит сочувствующей Афинам, враждебной к Македонии, и вообще одобряющей добровольное эгейское сотрудничество с Афинами против Филиппа. Где жил идеальный дух Второй Афинской Архэ, там Феопомп очевидно подогревал эту тему. Наконец, Демосфен был наиболее заклятым врагом Филиппа и получил великодушное обхождение для афинского политического деятеля. Только когда он потерпел неудачу при Херонее, Феопомп подверг его критике (F328).
Майкл Флауэр видит несколько аномалий в этом списке. По его мнению византийцы атакуются сильнее, чем олинфяне (F62), несмотря на их более решительное сопротивление Филиппу. Ни одна из оценок Флауэра не безопасна, как бы то ни было. На деле византийцы не критикуются так же свирепо, как многие, и при этом нет никакого способа определить относительное упорство в сопротивлении этих двух государств осадным усилиям Филиппа. Безусловно, Филипп не брал Византий в отличие от Олинфа, но по источникам он сам решил предпринять осаду. Далее, F62 происходит из книги 7-й Филиппики и поэтому вряд ли будет комментарием на способность византийцев сопротивляться Филиппу, так как он далеко удален от контекста осады Филиппа, которая наверняка была рассказана намного позже, в книге 47 или 48. Другая предполагаемая аномалия - [ардиеи]. F40 смаковал их акрасию, но они упрямо сопротивлялись Филиппу в конце его господства. С другой стороны Феопомп также говорит, что они попали в тиски кельтов в результате своей несдержанности. Ясно, что фрагмент, происходя из книги 2, не касается периода их сопротивления Филиппу, которое должно находиться в книге 37 или 38. Если бы, когда Филипп столкнулся с ними, они все еще пребывали под кельтским контролем, они были бы не в состоянии оказать сопротивление.
Тем не менее, эта "скользящая шкала" сопротивления имеет проблемы. Подход является статистическим и субъективным. По статистике "образец" слишком мал, чтобы означать очень много, и замечания Флауэра действительно служат напоминанием, что решение, что человек А более строго подвергается нападению, чем человек Б, является субъективной оценкой. Далее, не ясно, что сопротивление Филиппу - обязательно наиважнейший критерий одобрения Феопомпа (или его отсутствие), а не некоторое другое, более общее соображение, например трудолюбие. Отсюда взялись энергия и преданность делу для сопротивления Филиппу. Как только народы отступили от своей врожденной или приобретенной летаргии ради этого, они вероятно получили своего рода признание со стороны Феопомпа. Наконец, утверждение о великодушном обхождении с Демосфеном не получило всеобщей поддержки. Поэтому рассмотрение Демосфена и его политики появляется в качестве единственной самой важной проблемы в интерпретации фрагментов Феопомпа. Если Демосфен не встретил одобрения, то от скользящей шкалы придется оказаться, и Филиппика действительно будет "историей без героев". Если же его хвалили, необходимо будет обратить особое внимание на то, какие вещи приветствовались и как. Если замечания сосредоточатся на его старательности, то работа покажется немного больше, чем огромный моральный трактат; но если его политика одобрена, тогда, не отрицая моральных тенденций, в Филиппике есть антимакедонская, политическая тема.