Книга VII

1. (1) В следующем году прибыли в Афины полномочные послы от лакедемонян и их союзников для выработки условий будущего союза лакедемонян с афинянами[1]. После ряда речей, произнесенных как афинянами, так и не–афинянами, в которых указывалось, что в основу соглашения должно быть положено полное равенство договаривающихся, выступил флиунтец Прокл и произнес следующую речь:
(2) «Афиняне! Ввиду того, что вы почли за благо вступить в дружбу с лакедемонянами, нужно, кажется мне, тщательно заботиться о том, чтобы эта дружба была как можно более долговечной. Если условия договора будут таковы, что они окажутся наиболее подходящими для обеих сторон, то и самое соглашение, само собой разумеется, будет наиболее прочным. В особом рассмотрении нуждается только вопрос о гегемонии; в прочих пунктах почти нет разногласий. Ваш совет уже дал свое предварительное одобрение предложению[2], по которому вам должна принадлежать гегемония на море, а лакедемонянам — на суше.
Мне кажется, что это разграничение не есть человеческое установление, — оно предопределено природой и божественным промыслом. (3) Этому в высшей степени соответствует прежде всего географическое положение вашей страны: большая часть городов, нуждающихся в море, расположена вокруг вашего города, и все они слабее вашего отечества. Кроме того, у вас есть гавани, без которых невозможно стать могущественными на море. Далее, у вас большой флот, и из поколения в поколение у вас выработалась привычка постоянно его увеличивать. (4) Все те искусства, которые служат для морского дела, развиты на вашей родине. Опытом в морском деле вы также далеко превосходите всех других греков; ведь большая часть населения вашей страны находит себе пропитание морскими промыслами. Таким образом, каждый из вас, заботясь о своей личной пользе, одновременно с тем становится опытнее в морских боях. Прибавлю к этому еще то, что нет больше ни одной гавани, откуда могло бы одновременно выплыть так много триэр, как из вашей. Это крайне важно для разрешения вопроса о гегемонии, потому что все государства наиболее охотно собираются вокруг того, кто и без них достаточно силен. (5) Вдобавок боги даровали вам удачу в морском деле: в целом ряде величайших морских сражений вы одержали, в огромном большинстве случаев, победы, проиграв лишь очень немного боев. Поэтому вполне естественно, что ваши союзники подвергнутся опасности в морском бою охотнее всего под вашим предводительством. (6) То, что верховное попечение о флоте должно принадлежать вам и необходимо вам, ясно из следующего. Когда–то лакедемоняне воевали с вами много лет подряд, но, несмотря на то, что им удалось овладеть вашей страной[3], они ничуть не приблизили вас этим к окончательному поражению. Но когда случилось так, что боги даровали им победу в морском бою[4], тотчас же вы оказались всецело в их власти. Из этого очевидно, что залог вашего спасения в море. При таком положении дел разве справедливо было бы, если бы вы позволили предводительствовать на море лакедемонянам, которые прежде всего и сами соглашаются, что вы опытнее их в морском деле? Далее, идя в морской бой, вы и они подвергаетесь далеко не одинаковой опасности: они рискуют только корабельным экипажем, вы же ставите на карту ваших детей, жен и все ваше государство.
(8) Таково ваше положение в этом деле; теперь рассмотрим, в каком положении лакедемоняне. Прежде всего заметим, что они живут в глуби материка, поэтому, имея преобладание на суше, они смогут прекрасно просуществовать, даже если будут отрезаны от моря. Понимая это, они с самого раннего возраста упражняются в искусстве сухопутной войны. Далее, в военном деле самое важное — это повиновение начальству; (9) и вот у лакедемонян наилучшая дисциплина в сухопутном войске, а у вас в морском. Затем, подобно тому, как у вас во флоте, у них в сухопутном войске все организовано так, что они могут в кратчайшее время двинуть наибольшее количество вооруженных сил. Поэтому естественно, что, присоединяясь к ним, союзники чувствуют себя в наибольшей безопасности. Сверх того, подобно тому как божество даровало вам удачу на море, точно также оно даровало им удачу на суше: участвуя в целом ряде сухопутных сражений, они почти всегда выигрывали их и очень редко терпели поражения.
(10) То, что им руководство сухопутным войском не менее необходимо, чем вам руководство флотом, — ясно из всего хода известных нам событий. Вы вели с ними много лет войну, многократно побеждали на море, и тем не менее вам никогда не удавалось поставить их в безвыходное положение. Но, когда один раз случилось, что они были побеждены на суше[5], им тотчас же пришлось опасаться за своих детей, жен и все государство. (11) Так не ужасно ли было бы для них предоставить другим власть на суше, тогда как они наиболее искусны в сухопутной войне? Таково мое мнение, вполне согласное с предварительным решением совета. Я думаю, что это решение будет наиболее полезным для вас обоих. Обсудите же и найдите счастливый и наилучший для всех выход».
(12) После этой речи раздались одобрения: она пришлась по душе и афинянам и присутствующим там лакедемонянам. Однако, вслед затем выступил Кефисодот[6] с такими словами:
«Афиняне, неужели вы не понимаете, что вас обманывают? Уделите мне немного внимания, и я вам это сейчас же разъясню. Допустим, что вы будете начальствовать на море. Лакедемоняне, будучи вашими союзниками, конечно, пошлют во флот своих граждан начальниками триэр, пожалуй, еще и морскими воинами; матросами же на их судах будут, само собой разумеется, либо гелоты, либо наемники. Вот над ними–то вы и будете предводительствовать. (13) Когда же лакедемоняне прикажут вам выставить свои контингенты в сухопутное войско, вы несомненно пошлете ваших гоплитов и всадников[7]. Таким образом, они окажутся предводителями вас самих, а вы — только их рабов и общественных отбросов. Отвечай–ка мне, лакедемонянин Тимократ, не говорил ли ты только что, что ты прибыл сюда, чтобы хлопотать о союзе на началах полного равноправия сторон?»
«Да, — отвечал тот, — я говорил это».
(14) «В таком случае, — возразил Кефисодот, — не будет ли более соответствовать идее равенства, если обе стороны будут поочередно начальствовать то над флотом, то над сухопутным войском? При этом вы получите свою долю в тех выгодах, которые представляет начальствование над морем, а мы — в тех, которые связаны с командованием на суше».
Услышав это, афиняне передумали и постановили, чтобы каждой стороне принадлежала верховная команда в течение пяти дней.
(15) Затем афиняне, лакедемоняне и их союзники выступили походом в Коринф[8]. Здесь они решили вместе охранять Оней. Когда фиванцы и их союзники выступили в поход, они выстроились с целью охраны в разных местах Онея; при этом лакедемоняне и пелленцы заняли наиболее доступное для нападения место. Фиванцы и их союзники, подойдя на расстояние в тридцать стадий к этим гарнизонам, расположились лагерем на равнине. Затем они выступили против лакедемонского гарнизона[9] с таким расчетом, чтобы подойти к нему вплотную перед рассветом. (16) Они не ошиблись в расчете и напали на лакедемонян и пелленцев, когда уже были сняты ночные караулы и солдаты, только что встав со своих постелей, отправляли разные потребности. В этот момент фиванцы, будучи в полной боевой готовности и выстроенные в боевой порядок, напали на них, не успевших ни приготовиться, ни выстроиться. (17) Те, которым удалось спастись в этом столкновении, бежали на близлежащий холм. При этом лакедемонский полемарх имел полную возможность, присоединив к себе какое угодно количество союзнических гоплитов или пельтастов, удержать за собой это место, — съестные припасы он мог беспрепятственно получать из Кенхрей. Однако, он не сделал этого, а несмотря на то, что фиванцы были в затруднении, не зная, как им спуститься со склона гор, обращенного к Сикиону, и даже подумывали возвратиться обратно, — заключил перемирие с фиванцами, по общему мнению более выгодное для них, чем для лакедемонян. Затем он отступил и увел с собой своих воинов.
(18) После этого фиванцы в полной безопасности спустились с горы и соединились со своими союзниками аркадянами, аргивянами и элейцами; затем они тотчас же пошли приступом на Сикион и Пеллену[10], после чего отправились походом на Эпидавр и опустошили всю Эпидаврскую область, и вернулись преисполненные высокомерного презрения ко всем своим противникам. Приблизившись к Коринфской городской крепости, они устремились бегом к воротам, от которых идет дорога на Флиунт, с целью вторгнуться через них, если они окажутся случайно открытыми[11]. (19) Навстречу им вышли из города легковооруженные[12] и встретились с «отборным отрядом» фиванцев[13] на расстоянии менее четырех плефров от городской стены. Коринфяне взобрались на надгробные памятники[14] и другие возвышенные пункты и стали метать стрелы и дротики в фиванцев, причем в первых рядах было убито очень много людей, и фиванцы обратились в бегство. Их преследовали на расстоянии приблизительно трех или четырех стадий. После этого коринфяне унесли все трупы и собрали их около городских стен. Фиванцы просили перемирия и выдачи трупов, коринфяне удовлетворили их просьбу и поставили трофей. Этот случай поднял бодрость духа у лакедемонских союзников.
(20) В это же время к лакедемонянам пришла по морю помощь от Дионисия[15] — более двадцати триэр. На них были кельты, иберы и около пятидесяти всадников. На следующий день фиванцы и прочие их союзники выстроились, заполнив всю равнину моря до смежных с городом[16] холмов: при этом они уничтожили все, что находили на равнине. Афинские и коринфские всадники почти не решались близко подходить к этому войску, видя, что противник многочислен и силен. (21) Зато всадники, присланные Дионисием, как мало их ни было, рассеялись по равнине и, подъезжая к фиванскому войску в разных местах, бросали в него дротики, затем, когда враг бросался к ним навстречу, — отступали, затем снова поворачивались к неприятелю и бросали в него дротики. Во время этих нападений они временами сходили с коней и отдыхали. Если же в это время на них кто–либо нападал, они ловко вскакивали на коня и ускользали. Если же кто–либо решался преследовать их при отступлениях, отходя на большое расстояние от своего войска, они устремлялись против этих людей и наносили им тяжкий урон своими дротиками, вынуждая все фиванское войско ради них двигаться вперед и отходить назад. (22) Фиванцы простояли здесь еще несколько дней и вернулись на родину[17]; то же сделали и все их союзники. После этого присланное Дионисием войско вторглось в Сикионскую область, сразилось с сикионянами в открытой равнине и одержало победу, причем сикионян пало около семидесяти. Затем они взяли приступом крепость Дерас. Этот первый вспомогательный[18] отряд Дионисия, выполнив все это, отплыл назад в Сиракузы. Фиванцы и все отложившиеся от Лакедемона до этих пор действовали единодушно, выступая в поход под предводительством фиванцев. (23) Но в это время выступил на политическую сцену некто Ликомед[19], мантинеец по происхождению, никому не уступающий по знатности, очень богатый и честолюбивый человек. Он преисполнил сердца аркадян высокомерием, уверяя их, что только для них Пелопоннес — настоящее отечество, так как только они природные его жители[20]; кроме того, он указывал им, что аркадяне — самое многочисленное из греческих племен и занимает первое место по телесной силе. Доказательством их мощи он считал то, что нуждающиеся в вооруженной помощи[21] всегда обращаются преимущественно к аркадянам. Без помощи аркадян ни лакедемоняне никогда не вторгались в Аттику, ни фиванцы не шли теперь походом на Лакедемон.
(24) «Итак, — добавил он, — если вы хотите вести разумную политику, вы должны перестать следовать за всяким, кто вас ни позовет на помощь: до сих пор вы содействовали росту лакедемонского могущества, выставляя свои отряды в лакедемонское войско; если вы теперь не остережетесь заблаговременно, будете продолжать войну под руководством фиванцев и не потребуете, чтобы верховное командование войском чередовалось между вами и ими, то смотрите, чтобы они не оказались для вас вторыми лакедемонянами». Эти речи преисполнили гордостью сердца аркадян и послужили к необыкновенной популярности Ликомеда; его одного только считали достойным называться мужем. Затем произошли выборы должностных лиц, и были выбраны те, которых он рекомендовал. Благоприятное стечение обстоятельств также содействовало росту самомнения аркадян.
(25) В это время аргивяне вторглись в Эпидаврскую область и, будучи окружены и лишены выхода наемниками Хабрия, афинянами и коринфянами, находились в самом критическом положении. Однако, на помощь к ним пришли аркадяне и вывели их из затруднительного положения, несмотря на то, что им пришлось бороться не только с людьми, но и с самой природой. Далее, аркадяне пошли походом на Асину, лежащую в Лаконской области, победили в бою лакедемонский гарнизон, убили Геранора, занимавшего ранее должность спартанского полемарха, и предали разграблению предместье Асины.
Когда они решали выступить в поход, им не могли помешать ни ночь, ни вьюга, ни продолжительность пути, ни непроходимые горы. (26) По всем этим причинам они считали себя в это время самыми храбрыми из греков. Эти же причины вызвали зависть и недоброжелательство фиванцев к аркадянам. Элейцы просили, чтобы аркадяне выдали им города, прежде отнятые у них лакедемонянами[22], но убедились, что аркадянам нипочем данные ими обещания; что для них дороже всего интересы трифилийцев и других отпавших от элейцев племен, так как последние утверждают, что они — аркадяне[23]. Поэтому и элейцы стали относиться враждебно к аркадянам.
(27) Таким образом, каждый из союзников был преисполнен высокомерия. В это время прибыл от Ариобарзана[24] абидосец Филиск с большой суммой денег. Он начал с того, что созвал для переговоров о мире в Дельфы фиванцев, их союзников и лакедемонян. Собравшиеся здесь послы не доверили божеству решение вопроса о том, какие условия мира будут наилучшими, а стали обсуждать этот вопрос между собой. Так как фиванцы не соглашались признать господство лакедемонян над Мессеной[25], Филиск собрал большое наемное войско для войны в союзе с лакедемонянами[26].
(28) Во время этих событий прибыл также второй вспомогательный отряд от Дионисия. Афиняне полагали направить его в Фессалию[27] против фиванцев, лакедемоняне — в Лаконию. На собрании союзников верх взяло второе мнение, и присланный Дионисием отряд поплыл вокруг Пелопоннеса в Лакедемон и примкнул к Архидаму[28], который выступил в поход во главе гражданского ополчения. Он взял приступом Карий и перебил всех оставшихся в живых граждан. Оттуда он немедленно отправился походом на Паррасии, лежащие в Аркадии, и вместе с прибывшим от Дионисия отрядом предал разграблению эту область.
Когда на помощь паррасийцам пришли аркадяне и аргивяне, Архидам отступил и расположился лагерем на холмах, господствующих над Медеей. В то время как он занимал эту позицию, начальник присланного Дионисием вспомогательного отряда Киссид заявил, что уже истек срок, на который он был прислан. Заявив это, он немедленно же двинулся по дороге на Спарту. (29) Однако, во время этого похода мессенцы отрезали Киссиду путь, загнав его в ущелье, и он отправил гонца к Архидаму с просьбой о помощи[29]. Последний двинулся на помощь, но когда он прибыл к тому месту дороги, где от нее ответвляется дорога на Евтресии, аркадяне и аргивяне продвинулись по направлению к Лаконской области, также имея в виду отрезать ему отступление на родину. Он вышел на ровную площадку, расположенную при слиянии дорог на Евтресии и Медеи, и там выстроил войско для боя.
(30) Рассказывали, что он обошел ряды войск и обращался к воинам с такими увещаниями: «Граждане, если мы теперь проявим храбрость, мы снова сможем смотреть друг другу прямо в глаза[30]: мы передадим нашим потомкам отечество в таком же состоянии, в каком получили его от своих отцов. Положим же конец такому положению, при котором нам приходится стыдиться детей, жен, стариков и иностранцев, в глазах которых мы прежде были лучшим образцом храбрости из всех греков».
(31) Во время этой речи ясная погода, как передают, внезапно сменилась громом и молнией: в этом видели счастливое предзнаменование для Архидама. Кроме того, случилось так, что у правого фланга войска как раз оказался священный участок и статуя Геракла[31]. Все это, как говорят, придало воинам столько храбрости и смелости, что начальникам трудно было удержать их от стремления броситься вперед. Когда же Архидам вывел войско в бой, лишь немногие из врагов выдержали натиск копьями и пали на своих местах, все остальные обратились в бегство и были перебиты при отступлении[32]. (32) Множество их погибло от рук всадников; очень многие также пали под ударами кельтов[33]. Когда битва закончилась, лакедемоняне водрузили трофей и тотчас же послали на родину гонца Демотела с известием о победе. Они передали обо всем блеске этой победы: из лакедемонян не погибло ни одного, а противников их пало огромное множество. Передают, что, когда спартанцы услышали эту весть, они все залились слезами[34], включая Агесилая, геронтов и эфоров: настолько одинаково выражается у людей и горе и радость. Этой неудаче аркадян радовались фиванцы и алейцы не многим меньше, чем лакедемоняне, — до такой степени они были недовольны высокомерием аркадян.
(33) Фиванцы постоянно думали только о том, как бы им добиться верховного командования над всеми греческими силами. В конце концов они решили, что, отправив посольство к персидскому царю, они добьются от него больших выгод[35]. Поэтому они сделали соответственное предложение своим союзникам, объясняя свое решение тем, что и лакедемонянин Евтикл находился тогда при дворе царя[36]. Затем отправились в глубь Азии от фиванцев Пелопид, от аркадян Антиох, победитель в Панкратии[37], от элейцев Архидам. Кроме того, с ними был и представитель аргивян[38]. (34) Услышав об этом, и афиняне отправили, со своей стороны, послами Тимагора и Леонта. По прибытии послов ко двору Пелопид удостоился наибольшего почета от перса. Действительно, он мог сослаться на то, что фиванцы одни из всех греков сражались на стороне персов в Платейской битве и что после этого они никогда не выступали против царя, и что лакедемоняне боролись с ними за то, что они не хотели вместе с Агесилаем выступить против персидского царя и не позволили ему принести в Авлиде[39] жертву Артемиде[40]. (35) Очень содействовало успеху Пелопида у царя и то, что фиванцы были победителями в Левктрской битве и предали разграблению Лакедемонскую область. Вдобавок Пелопид утверждал, что аргивяне и аркадяне потому были побеждены лакедемонянами, что фиванцы не явились им на помощь. Афинский посол Тимагор засвидетельствовал справедливость всех заверений Пелопида и был почтен царем после Пелопида больше всех остальных греков. (36) После этого царь задал Пелопиду вопрос, какие он желал бы условия мира. Тот ответил, что он считает необходимым, чтобы Мессена была независима от лакедемонян и чтобы афиняне вытащили на сушу свои корабли. Если они не подчинятся этому решению, то против них следует выступить походом, и если какое–нибудь государство не захочет выставить своих контингентов в союзное войско, против него следует выступить прежде всего. (37) Когда все это было занесено в мирный договор и прочтено послам, Леонт произнес так громко, что царь услышал: «Клянусь Зевсом, афиняне, по–видимому, вам пришла пора искать вместо царя какого–нибудь другого друга». После того как царский секретарь перевел слова Леонта царю, договор был снова унесен и принесен назад[41] со следующей припиской: «Если афиняне остановятся на более справедливых условиях мира[42], то они могут снова явиться к царю с соответствующим заявлением». (38) Когда послы вернулись в свои родные города, Тимагор был казнен афинянами, осужденный по обвинению, возбужденному Леонтом[43]. Последний жаловался на то, что Тимагор не хотел находиться с ним в одной палатке и во всех своих мнениях примыкал к Пелопиду.
Из остальных послов элеец Архидам восхвалял все, что он видел у царя, так как царь отнесся к элейцам лучше, чем к аркадянам. Антиох же, обиженный тем, что царь пренебрег аркадянами[44], отказался принять подарки и заявил в собрании десяти тысяч[45], что у царя, правда, очень много пекарей, поваров, виночерпиев и привратников, но, однако, при всем старании ему не удалось увидеть людей, которые могли бы сражаться с греками. К этому он прибавил, что россказни о царских сокровищах он также считает пустым бахвальством: ведь даже пресловутый золотой платан[46] оказался такой величины, что под тенью его листвы не мог бы найти защиты от солнца даже кузнечик.
(39) После этого фиванцы созвали представителей от всех государств для слушания царского послания. Принесший грамоту перс сперва показал царскую печать, а затем прочел грамоту. Вслед за этим фиванцы предложили всем, желающим заключить с ними и царем договор, присягать на верность присланным условиям. Послы возразили на это, что они посланы только для заслушания письма, а не для принесения клятвы. Если же фиванцам угодно приводить к присяге, то пусть они пошлют своих представителей по городам. Аркадянин Ликомед[47] прибавил к этому, что местом собрания союзников должны быть вовсе не Фивы, а тот пункт, где вспыхнет война. Когда это вызвало неудовольствие фиванцев и они заявили, что он губит дело союза, он не пожелал далее участвовать в совещании и тотчас же удалился на родину вместе с прочими аркадскими послами.
(40) Так как депутаты не захотели принести присяги в Фивах, фиванцы отправили послов ко всем греческим государствам с предложением принести присягу на верность условиям, изложенным в царской грамоте, полагая, что каждый отдельный город будет бояться вооружить против себя сразу и царя и фиванцев. Первым делом эти послы прибыли в Коринф. Коринфяне воспротивились предложению фиванцев и ответили, что они не видят никакой нужды в том, чтобы греки связали себя по отношению к царю общей присягой. Их примеру последовали и прочие города, давшие такой же ответ. Таков был результат затеи Пелопида и фиванцев, имевшей целью доставить им господство.
(41) После этого Эпаминонд, желая подчинить себе ахейцев, чтобы внушить этим уважение к себе аркадянам и прочим союзникам, решил отправиться походом на Ахайю[48]. Он уговорил аргивянина Писия, занимавшего в Аргосе должность стратега, предварительно завладеть Онеем. Писий, узнав, что Оней весьма небрежно охраняется Навклом, начальником лакедемонских наемников, и афинянином Тимомахом, двинулся с отрядом из двух тысяч гоплитов и захватил ночью холм, господствующий над Кенхреями, имея при себе припасов на неделю. (42) В течение этой недели фиванцы успели прибыть и, перевалив через Оней, двинулись со всеми союзниками на Ахайю под предводительством Эпаминонда. Ахейские аристократы обратились к нему с мольбой о снисхождении, и ему удалось благодаря своему влиянию настоять на том, чтобы знать не была изгнана и чтобы государственный строй не был насильственно изменен: фиванцы удалились на родину, удовлетворившись клятвенным заверением ахейцев, что они будут воистину союзниками и примут участие во всех походах фиванцев, против кого бы они ни были направлены. (43) Однако, это вызвало со стороны аркадян и противных групп в самой Ахайе обвинение в том, что Эпаминонд своим поведением подготовил в Ахайе благоприятную почву для лакедемонян. Поэтому фиванцы решили послать в ахейские города гармостов[49]. Последние, прибыв на место назначения, при помощи народных масс изгнали аристократов и учредили во всех ахейских городах демократический строй. Изгнанники вскоре объединились и, оказавшись в весьма значительном числе, двинулись поочередно к каждому из городов; им удалось овладеть всеми ими и вернуться в свои родные города. Конечно, вернувшись к власти, они уже не держались больше нейтральной политики, но стали ревностными союзниками лакедемонян. Поэтому аркадяне теперь были теснимы с двух сторон: с одной — лакедемонянами, с другой — ахейцами.
(44) Сикион до этих пор управлялся по исконным установлениям. Но после этих событий Евфрон, пользовавшийся у лакедемонян наибольшим почетом из всех сикионцев, решил добиться такой же первостепенной роли и у их противников[50]. Он заявляет аргивянам и аркадянам, что если власть в Сикионе будет в руках богачей, то ясно, что при первом удобном случае город снова станет на сторону Лакедемона. «Если же, — добавил он, — власть попадет в руки демократии, то можете не сомневаться, что город останется вам верен навсегда. Поэтому, если вы мне обещаете поддержку, я готов (взять на себя организацию этого переворота и) созвать народ, что послужит доказательством моей преданности вам, и в то же время вы сделаете наш город верным вашим союзником. Я поступаю так потому, что, как и вы, давно уже негодую на высокомерие лакедемонян и был бы очень рад случаю избавиться от их ига». (45) Аркадяне и аргивяне с удовольствием приняли это предложение и обещали ему свою поддержку. Тотчас же после этого он собрал на агоре в присутствии аркадян и аргивян народное собрание, заявляя, что отныне государственный строй преобразуется на началах полного равноправия. Когда собрание открылось, Евфрон предложил народу выбрать стратегов по собственному усмотрению. Были выбраны: сам Евфрон, Гипподам, Клеандр, Акрисий и Лисандр. После этого он назначил начальником наемников своего сына Адея, сместив прежнего начальника Лисимена. (46) Части этих наемников Евфрону удалось внушить к себе преданность подарками; сверх того он набрал новых наемников, не щадя ни казенных денег, ни храмовых сокровищ. Вдобавок он пользовался имуществом тех, которых он изгонял по обвинению в лаконофильстве. Из своих товарищей по должности он часть коварно убил, часть предал изгнанию. Таким образом он подчинил все своей власти и сделался явным тираном. Чтобы не натолкнуться при этом на сопротивление союзников, он действовал путем взяток, а также располагал их к себе тем, что его наемное войско охотно сопровождало их во всех походах[51].
2. (1) В это время[52] флиунтцы оказались в ужасном положении, терпя недостаток в пищевых продуктах. Их теснили с двух сторон: с одной стороны аргивяне воздвигли против них укрепление Трикаран[53] над храмом Геры, с другой стороны сикионцы укрепили пограничный пункт Фиамию. Тем не менее, флиунтцы оставались верными своим союзникам[54].
Историки никогда не забывают упомянуть о всяком славном деле, совершенном крупными государствами. Мне кажется, что еще более достойно упоминания то государство, которое, будучи незначительным, тем не менее совершило многочисленные и доблестные подвиги.
(2) Таковы флиунтцы. Они были друзьями лакедемонян тогда, когда те были величайшим государством Греции, и остались им верными также после того, как их постигла неудача в Левктрской битве, после того, как от них отложилось[55] очень много периэков, все гелоты и кроме того все союзники, за исключением лишь очень немногих, а против них выступили чуть ли не все греки. Несмотря на то, что врагами их были могущественнейшие племена Пелопоннеса — аргивяне и аркадяне, — они все же отправили свое войско на помощь лакедемонянам. На них выпал жребий двигаться в Прасии в хвосте[56] союзного вспомогательного войска, состоявшего из коринфян, эпидаврцев, тревенцев, гермионцев, галийцев, сикионцев и пелленцев[57]; однако, они не воспользовались этим для отпадения. (3) Мало того: когда ксенаг их оставил и присоединился к передним отрядам, они не только не повернули назад, но, наняв проводника из Прасии, благодаря всевозможным ухищрениям проскользнули в Спарту, несмотря на то, что неприятель стоял близ Амикл[58]. Лакедемоняне за это осыпали их почестями и послали им быка, как дар гостеприимства. (4) После ухода врагов из Лаконии аргивяне, раздраженные поддержкой, оказанной флиунтцами лакедемонянам, вторглись всенародным ополчением во Флиунтскую область и предали ее опустошению. Однако, флиунтцы не примирились с этим: после того как враги удалились, уничтожив все, что могли, флиунтские всадники погнались за ними и напали на задних; несмотря на то, что флиунтцев было всего шестьдесят, а враг поставил сзади всю свою конницу со включением нескольких эномотий пехоты, им удалось обратить вражеский тыловой отряд в бегство. Несмотря на то, что они перебили лишь немного врагов, им удалось в виду неприятеля водрузить трофей, — точь–в–точь, как если бы все неприятельское войско было перебито.
(5) После этого[59] лакедемоняне и их союзники снова охраняли Оней; фиванцы же подошли, намереваясь перевалить через горы. Когда аркадяне и элейцы, двигаясь на соединение с фиванцами, проходили через Немею, флиунтские изгнанники[60] предложили им завладеть Флиунтом, утверждая, что для этого им стоит только согласиться появиться в виду города[61]. Сговорившись относительно этого, изгнанники засели под самой городской стеною, имея при себе лестницы; кроме них там засело еще около шестисот человек. В то время как дозорные на Трикаранских высотах подали сигнал о приближении врага и все внимание горожан было поглощено этим известием, решившие предать город подали сигнал засевшим внизу, чтобы они лезли на стену. (6) Те взобрались наверх, прогнали с постов дневных караульных, которых было десять, а также заняли и те караульные посты, которые оставались без стражи вследствие того, что из каждых пяти караульных днем оставался на своем посту только один. Из этих караульных один был застигнут спящим на своем посту и убит; другой погиб в то время как он искал убежища в храме Геры. Остальные караульные спустились бегом по склону стены, обращенному к городу, после чего взобравшиеся на стены всецело завладели акрополем. (7) Шум достиг города и граждане выступили против врагов. Последние сначала устремились им навстречу, выйдя из акрополя, и завязали бой перед воротами, ведущими в город, однако, под напором горожан они вскоре отступили назад в акрополь. Туда же ворвались вслед за ними и граждане. Последним удалось тотчас очистить от врагов всю внутреннюю часть акрополя[62], но противники, взобравшись на стены и башни, оттуда наносили удары и метали снаряды в находящихся внутри. Те отбивались снизу, стремясь получить доступ к лестницам, ведущим на стены. (8) После того как гражданам удалось завладеть башнями, расположенными по обе стороны крепости, они с мужеством отчаяния бросились на противников, занявших стены, и завязали с ними рукопашный бой. Последние под напором храбро наступающих граждан становились все малочисленнее. Как раз в это время аркадяне и аргивяне[63] окружили акрополь и пытались подрыть его стену в ее головной части[64]. В то же время из занявших крепость граждан одни отражали врагов, успевших уже взобраться на стену; другие наносили удары тем из них, которые находились еще на лестницах и старались взобраться наверх снаружи, третьи теснили тех, которые еще удерживали в своих руках некоторые из башен[65], и так как в палатках граждан оказался припасенным огонь, они подожгли эти башни[66], обложив их снопами, снятыми с нивы, расположенной внутри акрополя. Приведенные в ужас этим пожаром находившиеся в башнях противники стали прыгать вниз; те же из них, которые стояли на стенах, стали также падать вниз под ударами граждан. (9) Это послужило началом полного поражения, и вскоре вся городская крепость была очищена от врагов. Тотчас вслед за этим выступила из города конница. Увидя ее, враги стали отступать, оставив лестницы и не подобрав павших в бою и даже некоторых из оставшихся в живых, — тех, которые получили ранения, лишившие их возможности уйти.
Всего погибло неприятелей, считая как тех, кто пал в бою внутри крепости, так и тех, кто разбился, прыгая наружу, не менее восьмидесяти. В этот момент можно было увидеть трогательное зрелище, как мужчины пожимали друг другу руки, поздравляя с благополучным избавлением, и как женщины, принося им пить, плакали от счастья. На лицах всех этих людей можно было видеть подлинные слезы радости.
(10) На следующий год[67] все войско аргивян и аркадян снова вторглось во Флиунт. Они нападали постоянно на флиунтцев не только по той причине, что были враждебно настроены против них: они всегда надеялись вынудить их к сдаче недостатком съестных припасов, так как Флиунтская область была расположена между владениями тех и других. Конница и отборный отряд флиунтцев и в этот раз выступили против врагов: они напали вместе с находившимися там афинскими всадниками на вторгшихся врагов, когда последние переходили через реку[68], одержали над ними победу и принудили их всю остальную часть дня продвигаться вплотную у подножий горных хребтов; получалось такое впечатление, как будто они движутся по дружественной стране и опасаются, как бы нечаянно не вытоптать хлеба, растущего на равнине.
(11) Был и еще поход на Флиунт[69], предпринятый начальником фиванского отряда в Сикионе. Он двинулся во главе своих гарнизонных воинов, а также сикионцев и пелленцев, обязавшихся уже в то время участвовать в предпринимаемых фиванцами походах. Его сопровождало также около двух тысяч наемников с Евфроном[70] во главе. На вершине, расположенной близ ворот, обращенных к Коринфу, он оставил сикионцев и пелленцев, чтобы флиунтцы не могли обойти здесь его войско и занять позицию, господствующую над храмом Геры; все же прочие воины перевалили через Трикаранские высоты и спустились к храму Геры с намерением опустошить равнину. (12) Когда горожане узнали, что враги устремляются к равнине, они выслали против неприятеля всадников и отборный отряд, которым удалось противостоять врагу и не допустить его к вторжению в равнину. Большая часть дня прошла в перестрелке; то отряду Евфрона удавалось оттеснить врага настолько вглубь равнины, что становилось возможным ввести в бой конницу, то гражданам удавалось продвинуться до храма Геры. (13) Наконец неприятель счел нужным перейти к решительным действиям и двинулся в обход через Трикаранские высоты, так как узость прохода перед городской стеной не давала ему возможности пройти к пелленцам по этому, кратчайшему, пути. Флиунтцы некоторое время следовали за ними по подъему, а затем свернули в сторону и устремились по дороге, шедшей вдоль городской стены[71], на пелленцев и других, бывших вместе с ними. (14) Войско, руководимое фиванским начальником, поняв намерения флиунтцев, бросилось также взапуски вперед, чтобы успеть прийти вовремя на помощь пелленцам. Флиунтские всадники прибыли, тем не менее, прежде их и врезались в неприятельское расположение. Пелленцы выдержали первый натиск; но когда флиунтцы, отступив, соединились с прибывшей пехотой, снова налетели на врагов и вступили в рукопашную, — последние обратились в бегство, причем погибло несколько сикионцев и очень много пелленцев, в том числе лучшие бойцы. (15) После этого флиунтцы по обычаю поставили трофей и громко запели победную песню. Прибывшее под предводительством фиванского начальника Евфрона[72] войско производило такое впечатление, как будто оно только затем обежало вокруг, чтобы полюбоваться этим зрелищем. После этого враги удалились в Сикион, а флиунтцы вернулись в город.
(16) А вот еще один благородный поступок флиунтцев: когда ими был взят в плен живым их пелленский проксен, они отпустили его без выкупа, несмотря на то, что были в крайней нужде. Разве можно не назвать людей, совершающих подобные поступки, благородными и великодушными?
(17) Теперь приведу пример, из которого с полной очевидностью вытекает, что флиунтцы сохраняли верность друзьям даже в минуты самых тяжких лишений. Когда они однажды были отрезаны от своих полей[73], они кое–как перебивались, частью добывая припасы во время набегов на вражеские поля, частью покупая их в Коринфе. Путешествие на рынок было сопряжено с большой опасностью; трудно было раздобыть денег для уплаты; еще труднее было найти посредников для получения денег взаймы; неимоверных усилий, наконец, стоило найти людей, которые поручились бы за целость упряжного скота, который отвезет эти продукты во Флиунт[74]. (18) Оказавшись в таком ужасном и безвыходном положении, флиунтцы добились, чтобы к ним был прислан конвой под командой Харета[75]. Когда последний прибыл во Флиунт, флиунтцы попросили его конвоировать в Пеллену неспособное к ношению оружия население. Прибыв туда, флиунтцы оставили там неспособных к войне граждан, закупили продукты, раздобыли, сколько только можно было, упряжного скота и ночью отправились в обратный путь. Они прекрасно знали, что враги поджидают их в засаде, но считали, что лучше принять бой, чем оставаться без припасов.
(19) Флиунтцы и Харет подвигались вперед, пока не встретились с врагами. Тогда флиунтцы немедля устремились на врага, ободряя друг друга, завязали битву и громкими криками призывали Харета помочь им. Им удалось одержать победу и прогнать врага с дороги, благодаря чему они получили для себя и для припасов, которые они везли с собой, свободный проход на родину. Так как вся ночь прошла без сна, они легли спать утром и спали до довольно позднего часа дня. (20) По пробуждении Харета к нему подошли всадники и доблестнейшие из гоплитов и сказали:
«Сегодня, Харет, тебе представляется случай выполнить славное дело: сикионцы укрепляют один из пунктов[76] на нашей границе; там много рабочих, но совсем немного гоплитов. Впереди двинемся мы, всадники и сильнейшие из гоплитов; ты же с твоим наемным войском будешь следовать за ними сзади. Быть может, к тому времени, как ты прибудешь, дело уже будет сделано, но возможно, что именно твое появление и обратит врага в бегство, как было в Пелленской области. Если же ты затрудняешься исполнить наше предложение, то спроси совета у богов через жертвенное гадание. Мы полагаем, что боги дадут тебе такой совет еще охотнее, чем мы. Не забывай, Харет, и того, что если ты исполнишь это, ты приобретешь укрепленный пункт, откуда ты будешь угрожать врагам; ты принесешь спасение дружественному государству; наконец, ты прославишься больше всех в своем государстве, твое имя прогремит среди союзников и врагов». (21) Харет внял их просьбам и приступил к жертвоприношениям; в это же время флиунтские всадники немедля надели панцыри и взнуздали лошадей, а гоплиты снарядились для пехотного боя. Затем они под оружием отправились к тому месту, где совершались жертвоприношения; их встретили Харет и гадатель и сообщили им, что жертвоприношения дали благоприятные предзнаменования. «Подождите, — прибавил он, — сейчас и наше войско выступит в поход». Как только глашатаи объявили об этом, наемники, как бы подстрекаемые какой–то высшей силой, быстро выбежали в путь. (22) Когда Харет двинулся в путь, флиунтская конница и пехота опередили его; сперва они подвигались быстрым шагом, а затем перешли в бег; наконец, всадники погнали лошадей изо всех сил, пехота также побежала изо всей мочи, поскольку это было возможно, не расстраивая рядов; за ними поспешно следовал Харет. Это произошло за короткое время до захода солнца, и враги в укреплении были застигнуты врасплох: одни в это время умывались, другие готовили обед, третьи месили тесто, четвертые стелили постели. (23) Увидев, с какой стремительностью на них нападают, бывшие в укреплении пришли в ужас и тотчас же бежали, оставив храбрецам все припасы. Эти поужинали продуктами, найденными здесь, а также принесенными ими с родины, совершили по случаю удачи возлияния, пропели победную песню, расставили гарнизоны и погрузились в сон. Прибывшее ночью в Коринф известие о взятии Фиамии было встречено очень сочувственно: глашатаи объявили о поставке всякого рода телег и упряжного скота, телеги эти были наполнены хлебом и отправлены во Флиунт; этот подвоз совершался ежедневно в течение почти всего того времени, пока захваченное укрепление заканчивалось постройкой.
3. (1) Этим я заканчиваю повествование о постоянной преданности друзьям и военной храбрости флиунтцев, которые не нарушили верности союзникам, даже испытывая лишения во всем необходимом. Приблизительно в это же время стимфалиец Эней, занимавший пост аркадского стратега, считая недопустимым создавшееся в Сикионе положение[77], вступил со своим войском в акрополь этого города и призвал к себе оставшихся в городе, а также изгнанных без народного постановления[78] представителей аристократической партии. (2) Это привело в страх Евфрона; он бежал в Сикионскую гавань, призвал туда из Коринфа Пасимела[79] и при его посредничестве передал гавань лакедемонянам; таким образом он оказался снова в числе их союзников[80]. При этом он утверждал, что все время был им верен; по его словам, во время голосования вопроса об отложении от лакедемонян он был в числе немногих противников этого предложения; после этого он ратовал за введение демократического строя, имея единственной целью отомстить изменившим ему. (3) «Таким образом, — заметил он, — ныне мною изгнаны все те, которые вам изменили. Если бы власть осталась в моих руках, я бы отложился к вам вместе со всем городом; ныне же я передаю вам только гавань, которой мне удалось овладеть». Многие выслушали эту речь; однако, неизвестно, многие ли ему поверили.
(4) Раз я уже начал[81], я доведу до конца эпизод об Евфроне. В то время как в Сикионе шла партийная борьба между аристократией и демократией, Евфрон, взяв из Афин наемническое войско, возвратился с ним на родину. При помощи демократов ему удалось овладеть городом; однако, он прекрасно понимал, что, пока акрополь в руках фиванского гармоста, ему не удастся овладеть государством[82]; поэтому, раздобыв денег, он отправился в Фивы, чтобы при помощи подкупа склонить фиванцев изгнать из Сикиона аристократов и снова передать город в его руки. (5) Однако, приверженцы бывшей прежде в изгнании партии, узнав об его отправлении и предварительных мерах[83], также отправились в Фивы. Здесь они увидели, что Евфрон в коротких отношениях с членами фиванского правительства[84]. Опасаясь, что ему удастся добиться исполнения своих замыслов, некоторые из прибывших флиунтцев дерзновенно убили Евфрона в акрополе в присутствии совместно заседавших членов правительства и совета. Правители привели виновных в совет и сказали при этом следующее:
(6) «Граждане, мы выступаем как обвинители убийц Евфрона и предлагаем вам осудить их на смертную казнь. При этом мы обращаем внимание на то, что благоразумные люди никогда не преступают божеских и человеческих законов; злодеи, если и поступают так, то, по крайней мере, стараются скрыть свои поступки. Обвиняемые же настолько превосходят всех остальных людей наглостью и низостью, что они самоуправно убили этого человека в присутствии самих правителей и вас, которым принадлежит неограниченное право решать, кто заслуживает смерти и кто ее не заслуживает. Если эти люди не подвергнутся самой суровой каре, — кто сможет прибыть в наше государство, не подвергаясь риску? Что станет с нашим государством, если каждый сможет здесь по произволу убивать другого даже прежде, чем тот успеет сообщить о цели своего прибытия в наш город? Поэтому мы привлекаем этих людей к суду, как величайших преступников против божеской и человеческой справедливости и против закона, как проявивших самое презрительное отношение к нашему государству.
Итак, выслушайте это дело и наложите на них такое наказание, какого они по вашему мнению достойны».
(7) После того как правители сделали это заявление, обвиняемые заявили, что они отрицают свою виновность в приписываемом им преступлении; только один из них сознался в убийстве и начал свою оправдательную речь приблизительно так:
«Фиванцы, мыслимо ли, чтобы человек, прекрасно сознающий, что в вашей власти сделать с ним все, что вам угодно, мог бы относиться к вам с презрением? Так на что же я в таком случае рассчитывал, убивая этого человека? Будьте уверены, что при этом я прежде всего основывался на том, что я поступаю справедливо; кроме того, я рассчитывал, что вы вынесете справедливый приговор. Ведь мне было прекрасно известно, что когда приверженцы Архия и Гипата[85] поступали подобно тому, как теперь Евфрон, вы не ждали результатов голосования, а отомстили им как только представилась возможность, будучи уверены, что очевидные безбожники, явные предатели и покушающиеся захватить тираническую власть всеми людьми признаются достойными смертной казни. (8) А ведь Евфрон повинен во всех этих преступлениях! Действительно, когда он захватил власть, святилища были наполнены золотыми и серебряными посвятительными дарами; ныне же он оставил их совершенно пустыми. Далее, кого можно назвать более явным предателем, чем Евфрон? Сперва он был лучшим другом лакедемонян; затем предпочел им вас; затем, обменявшись с вами взаимными клятвами верности, снова вас предал, выдав гавань неприятелям.
И как можно сомневаться в том, что он был тираном, когда он рабам даровал не только свободу, но и права гражданства, а граждан убивал, изгонял и лишал имущества, и притом не тех, которые совершили какое–либо преступление, но всех, кого ему только ни вздумается? А этими неугодными ему людьми оказались как раз лучшие. (9) Сверх того, обратите еще внимание на то, что он вернулся в наш город с вашими заклятыми врагами афинянами и обратил оружие против назначенного вами гармоста; когда же ему не удалось вытеснить последнего из акрополя, он, запасшись деньгами, прибыл сюда. Ведь, если бы он явился к вам, собрав войско, вы были бы мне благодарны за то, что я его убил; так неужели же было бы справедливо, если бы вы меня подвергли смертной казни за то, что я наказал человека, который пришел к вам, запасшись деньгами, дабы развратить вас и убедить вас назначить его снова полновластным господином. Ведь те, которые принуждаются силой оружия, терпят ущерб, но не становятся бесчестными; те же, которые развращаются деньгами и совершают благодаря этому несправедливости, не только терпят ущерб, но и становятся предметом позора.
(10) Правда, если бы он был мне врагом, а вам другом, не хорошо было бы, если бы я его убил в вашем городе, — с этим я согласен. Но ведь он предал вас; так почему же он мне был большим врагом, чем вам? На это мне могут возразить: однако, ведь он прибыл сюда добровольно[86]. Значит, если бы кто–нибудь убил его не на вашей земле, то заслужил бы похвалы, а теперь убить его преступно, и преступно только потому, что он снова прибыл к вам, готовый присоединить новые злодеяния к уже содеянным. Это ведь нелепо! Где в Греции видано, чтобы чтились договоры и обычай в отношениях с предателями, обратными перебежчиками и тиранами? (11) Вдобавок вспомните, как вы сами вынесли решение, что изгнанники должны быть подвергнуты аресту и насильственно выводимы из всех союзных городов. Так разве же можно считать несправедливым, что погиб тот изгнанник, который самовольно вернулся на родину без общего постановления союзников? Итак, я утверждаю, что если вы меня казните, то этим вы заступитесь за человека, который был самым заклятым вашим врагом; если же вы признаете, что я поступил справедливо, то вы справедливо отомстите за вас самих и за всех ваших союзников».
(12) Выслушав его речь, фиванцы признали, что Евфрон претерпел справедливую кару. Однако, его сограждане[87] перевезли его труп на родину, похоронили, как доблестного гражданина, на агоре[88] и почитают как героя — основателя города. Отсюда ясно, что толпа склонна считать доблестными людьми тех, которые ей угождают.
4. (1) Этим я заканчиваю повествование об Евфроне. Теперь я возвращусь к тому месту моего главного рассказа, где я его прервал[89].
В то время как флиунтцы еще возводили укрепления в Фиамии и Харет еще там находился, Ороп[90] был захвачен изгнанниками[91]. Узнав об этом, афиняне выступили против Оропа всенародным ополчением, призвав также и Харета из Фиамии. В это же время Сикионская гавань была снова захвачена сикионскими гражданами и аркадянами. Никто из союзников не явился на помощь афинянам, и им пришлось удалиться, оставив Ороп временно занятым фиванцами до третейского разбирательства.
(2) Ликомед[92], узнав, что афиняне недовольны союзниками за то, что те доставили им много хлопот[93], а сами ни в чем не помогли, убедил собрание десяти тысяч[94] вступить в переговоры о союзе с ними. На первых порах некоторые из афинян негодовали, считая несправедливым стать из друзей лакедемонян союзниками их противников. Когда же по зрелом обсуждении они сообразили, что от того, что аркадяне не будут нуждаться в фиванцах, получат не меньшую выгоду лакедемоняне, чем сами афиняне, они приняли союз с аркадянами. (3) Когда Ликомед, закончив эти переговоры, вернулся из Афин на родину, он погиб смертью, явившейся очевиднейшим доказательством божественного промысла. Он имел выбор из большого числа судов при отправлении на родину; он выбрал из них какое сам захотел и приказал корабельщикам высадить его там, где он сам прикажет. И оказалось, что то место, которое он сам выбрал для высадки, было как раз тем пунктом, где собрались изгнанники[95]. Таким образом он погиб, но заключенный им союз тем не менее продолжал существовать.
(4) Демотион выступил в афинском собрании с предложением, одобряющим дружественный союз с аркадянами и рекомендующим, с другой стороны, предписать стратегам принять меры для того, чтобы обеспечить Коринфскую область за афинским народом. Услышав об этом, коринфяне немедля же разослали достаточно сильные гарнизоны по всем тем городам, где находилась афинская стража[96], и предложили афинским гарнизонам удалиться, говоря, что эти города больше уж не нуждаются в гарнизонах. Афиняне исполнили это. Когда афиняне сошлись из укрепленных мест в город, коринфяне объявили через глашатая, чтобы те из афинян, которые считают себя в чем–либо обиженными, сделали об этом письменное заявление, и их право будет восстановлено. (5) При таких обстоятельствах прибыл в Кенхреи Харет со своим флотом[97]. Узнав о случившемся, он сказал, что пришел на помощь городу, так как якобы слышал, что замышляется мятеж. Коринфяне удостоили его за это похвалы, но тем не менее не позволили его кораблям войти в гавань, предложив ему уплыть назад; точно также они предложили удалиться и гоплитам[98] после того, как были удовлетворены все их законные требования. Таким способом афиняне были удалены из Коринфа. (6) С другой стороны, союзный договор вынуждал их посылать всадников на помощь аркадянам, если кто–либо пойдет войной на Аркадию. Однако, они не открыли военных действий против Лаконии.
Коринфяне были озабочены сохранением своей независимости; теперь это стало особенно трудно: до сих пор они терпели поражения на суше; с этих пор они потеряли вдобавок и симпатии афинян. Поэтому они решили составить и пехоту, и конницу из наемников. Имея под своей командой это войско, они одновременно и охраняли город и вдобавок причиняли серьезный ущерб враждебным соседям. У фиванцев коринфяне запросили, согласились ли бы они на мир, если бы к ним были присланы послы с соответствующим предложением. (7) Когда фиванцы ответили, что они согласны на мир, и предложили отправить послов, коринфяне попросили позволить им опросить союзников, чтобы к этому миру могли примкнуть те, кому это по душе; кому же по душе война, пусть продолжают воевать. Фиванцы позволили им выполнить и это. Вслед затем коринфяне явились в Лакедемон и заявили следующее: (8) «Лакедемоняне, мы прибыли к вам как друзья и просим вас, если вы видите для нас какой–нибудь простой способ сохранить независимость, несмотря на то, что мы будем упорно продолжать эту войну, указать и нам этот способ. Если вы считаете наше положение безвыходным, то заключите вместе с нами мир, если только это и для вас представляет выгоды: нам приятнее, спасаясь, иметь товарищами вас, чем кого–бы то ни было другого. Если же вы считаете, что для вас выгодно продолжать войну, то просим вас позволить нам самостоятельно заключить мир. Сохранив независимость, мы, может быть, еще окажемся вам полезными; если же мы теперь погибнем, то, конечно, уж мы никогда не сможем принести вам пользы».
(9) Выслушав это заявление, лакедемоняне посоветовали коринфянам заключить мир; из прочих союзников они позволили прекратить войну всем, кто не желал ее продолжать в союзе с ними. При этом они заявили, что сами будут продолжать войну, готовые претерпеть все, что угодно божеству, но никогда не примирятся с потерей Мессены[99], которую они получили в наследие от отцов. (10) Услышав это, коринфяне отправились в Фивы для заключения мира. Фиванцы предложили им заключить еще и клятвенный союз; но коринфяне ответили на это, что союз — это не мир, а война при новых условиях, тогда как они прибыли для заключения мира на справедливых условиях, если это угодно фиванцам. Фиванцам понравилось, что они, даже находясь в опасности, не захотели вступить в войну со своими благодетелями[100], и они заключили мир с коринфянами, флиунтцами и со всеми прочими, пришедшими вместе с ними в Фивы, на условиях сохранения каждым из государств своей настоящей территории. На верность этим–то условиям и были принесены клятвы. (11) После того как было заключено соглашение на этих условиях, флиунтцы тотчас же ушли из Фиамии. Однако аргивяне, несмотря на то, что они приняли мир на тех же условиях, как и прочие, и принесли соответствующую клятву, пытались добиться, чтобы в Трикаране[101] остались флиунтские изгнанники, ссылаясь на то, что занимаемый этими изгнанниками пункт якобы находился на аргосской территории. Когда им не удалось этого достичь, они заняли Трикаран своим гарнизоном; при этом они заявили, что участок, на который они претендовали, всегда им принадлежал, несмотря на то, что за короткое время до этого они опустошали эту землю, как вражескую. Флиунтцы потребовали третейского разбирательства, но им было отказано в этом.
(12) Приблизительно в это же время[102], когда Дионисий I уже скончался[103], сын его послал на помощь лакедемонянам двенадцать триэр под предводительством Тимократа. Прибыв в Грецию, последний помог лакедемонянам покорить Селласию[104] и, выполнив это дело, отплыл на родину.
Через короткое время после этого элейцы покорили Ласион[105], который принадлежал им с незапамятных времен, но в это время вступил в число членов Аркадского союза.
Аркадяне не остались равнодушными к этому; они тотчас же созвали войска из государств, входящих в союз, и устремились на выручку Ласиона. Против них выступил элейский «отряд трехсот»[106] и еще четыреста человек. Элейцы еще днем разбили лагерь на равнине против них. Ночью аркадяне взобрались на вершину горы, господствующей над элейским лагерем, и на рассвете спустились и выступили против элейцев. (13) Последние видели, что аркадяне спускаются по склону[107] и что, вдобавок, они превосходят их численностью. Тем не менее они считали позорным отступить, пока враг еще находился на значительном расстоянии; они сошлись с неприятелем и, вступив в рукопашную, обратились в бегство. При этом они потеряли много людей и оружия, так как отступали по непроходимым дорогам.
(14) Выполнив это, аркадяне выступили против городов акрорейцев[108]. Подчинив себе все эти города, кроме лишь Фравста, аркадяне прибыли в Олимпию, обнесли палисадом Кроний[109], поставили здесь гарнизон и таким образом овладели и Олимпийским холмом. Затем, при помощи предателей, аркадяне овладели и Марганеей. Вследствие этих их успехов элейцы впали в глубокое уныние; аркадяне же пошли приступом на город[110]. Им удалось даже дойти до агоры, но здесь против них выступили всадники и прочие граждане, вытеснили их из города, убили кое–кого из неприятелей и поставили трофей. (15) Дело обстояло так: уже и до этого в Элиде шла внутренняя борьба; партия Харопа, Фрасонида и Аргея стремилась к установлению демократического строя, а партия Сталка, Гиппия и Стратола — олигархического. Так как аркадяне, располагавшие огромными силами, были по всем видимостям союзниками сторонников демократического строя, — партия Харопа стала действовать смелее и по уговору с аркадянами, обещавшими прислать подмогу, захватила акрополь. (16) Всадники и «отряд трехсот» немедля взобрались на акрополь и вытеснили оттуда противников, обратив в бегство около четырехсот граждан с Аргеем и Харопом во главе. Присоединив к себе некоторое количество аркадян, последние короткое время спустя захватили Пилос. К ним перебежало из города Элиды много демократов, так как захваченный беглецами Пилос был прекрасным укреплением и вдобавок последние имели своими союзниками могущественных аркадян. Аркадяне делали и еще раз попытку вторгнуться в Элейскую область, так как изгнанники убедили их, что город подчинится им добровольно. (17) Но в этот раз в городе оказались союзники элейцев ахейцы, которые и спасли город.
Поэтому аркадяне предали страну опустошению и затем удалились, не достигнув никаких успехов. Узнав, что пелленцы в Элиде, аркадяне, немедленно по удалении из Элейской области, захватили у них Олур, совершив для этого в течение ночи длиннейший переход (пелленцы тогда уже снова перешли на сторону лакедемонян и вступили с ними в союз[111]). (18) Узнав о том, чтó произошло с Олуром, пелленцы двинулись оставшимися еще в их распоряжении окольными путями и вернулись на родину в Пеллену. После этого, несмотря на свою крайнюю малочисленность, они вступили в борьбу с засевшими в Олуре аркадянами и со всеми сторонниками демократического строя[112] в их собственном городе; они боролись до тех пор, пока не овладели Олуром.
(19) В это время[113] аркадяне пошли снова походом на Элиду. Когда они расположились лагерем между Килленой и этим городом, на них напали элейцы; аркадяне сразились с ними и одержали победу. Элейский гиппарх Андромах, который, по–видимому, затеял эту стычку, покончил самоубийством, а остальные отступили в город. В этом бою погиб также случайно оказавшийся здесь спартиат Соклид; в это время лакедемоняне были уже союзниками элейцев. (20) Элейцы, терпя неудачи в своей собственной области, отправили к лакедемонянам послов с просьбой напасть на аркадян, полагая, что, будучи вынужденными вести войну на два фронта, аркадяне скорее всего окажутся в безвыходном положении. Архидам, действительно, двинулся в поход с гражданским ополчением и захватил Кромн. Для охраны этою пункта он оставил здесь три из двенадцати лохов спартанского войска[114] и затем удалился на родину. (21) Аркадское ополчение, еще не распущенное после похода на Элиду, направилось на выручку Кромна, обнесло его двойной оградой и спокойно вело осаду. Лакедемонские государственные власти, крайне огорченные тем, что лакедемонские граждане томятся в осаде, отправили на выручку войско под предводительством того же Архидама. Последний выступил и стал опустошать все, что возможно было, в Аркадии и Скиритиде[115], делая все, что только было мыслимо, для отвлечения осаждающих. Аркадяне тем не менее пренебрегли всем этим и не двигались с места. (22) Тогда Архидам заметил какой–то холм, по склону которого проходила устроенная аркадянами внешняя ограда[116]. Он полагал, что ему удастся овладеть этим холмом; в этом случае, по его мнению, осаждающие не смогут удержаться на своих местах, находясь ниже его. Он повел войско на холм кружным путем. Его передовой отряд пельтастов, заметив вне ограды вражеских эпаритов[117], напал на них, конница также пыталась врезаться в ряды противника; однако враг не обратился в бегство, а остался на своих местах. Лакедемоняне возобновили нападение. Однако враг и на этот раз не обратился в бегство, а даже перешел в нападение. Поднялась ужасная суматоха, и Архидам сам устремился на помощь и повернул по большой дороге, ведущей на Кромн, ведя воинов по два в ряд, как они были выстроены до сражения. (23) Оба войска приблизились друг к другу, причем войско Архидама было выстроено длинным флангом[118], что было сделано для удобства передвижения по узкой дороге, а аркадяне были собраны в тесную группу, щит к щиту.
В этом сражении лакедемонянам не удалось уже одержать верх над аркадянами: вскоре Архидам был ранен в ногу навылет, пали сражавшиеся перед ним Полиэнид и муж сестры Архидама Хилон; всего погибло их в этом сражении не меньше тридцати.
Когда, пройдя по дороге, лакедемоняне вышли на широкую равнину, они выстроились против аркадян в боевой порядок. (24) В это время аркадяне оставались на месте в боевом порядке; они уступали врагу по численности, но далеко превосходили его бодростью духа, так как нападали на наступающих и уже перебили много людей. В лакедемонском же лагере господствовало глубокое уныние; они видели, что Архидам ранен, и слышали в числе погибших имена храбрых мужей и к тому же как раз самых известных в государстве. Когда враги приблизились, кто–то из воинов старшей призывной категории воскликнул: «Мужи, зачем нам сражаться? (25) Почему нам не прекратить распри и не заключить мира?» Обе стороны с удовольствием выслушали это предложение и заключили между собой мир. Затем лакедемоняне удалились, похоронив трупы, а аркадяне, возвратившись на то место, откуда они начали наступление, поставили трофей.
В то время как аркадяне находились близ Кромна, элейцы, оставшиеся в своем городе[119], первым делом пошли походом на Пилос. (26) По пути они встретились с пилийцами, отраженными от Фалам. Увидя их, элейские всадники двинулись по направлению к ним и немедля бросились на них, причем одних перебили, а другим в небольшом числе удалось бежать на какой–то холм. Когда же подошла и пехота, были выбиты из позиций и последние; из них часть была перебита, а остальные были взяты в плен живыми, в числе около двухсот. Из этих пленных те, которые не были прежде элейскими гражданами, были проданы в рабство, а элейские изгнанники были казнены. После этого, так как никто не пришел на помощь пилийцам, элейцы покорили их, завладев их укреплением[120], и снова подчинили себе марганейцев[121].
(27) Некоторое время спустя лакедемоняне, снова напав ночью на Кромн, овладели той частью ограды, близ которой стояли аргивские войска, и стали вызывать к себе осажденных лакедемонян. Тем из последних, которые находились к ним ближе всего и энергично взялись за дело, действительно удалось выйти. Прочих успело догнать устремившееся со всех сторон на помощь аркадское войско; они были загнаны внутрь ограды, окружены со всех сторон, взяты в плен и поделены между союзниками: часть досталась аргивянам, часть фиванцам, часть аркадянам, часть мессенцам; всего было захвачено в плен более ста спартиатов и периэков.
(28) После того как аркадяне уже покончили дела под Кромном, им снова пришлось иметь дело с элейцами. Они снабдили Олимпию более сильным гарнизоном и, когда наступил Олимпийский год, стали делать приготовления к устройству Олимпийских игр вместе с жителями Писы[122], утверждавшими, что первоначально им принадлежало заведывание святилищем[123]. Когда наступил тот месяц, в который происходят Олимпийские игры, и те дни, в которые собираются все греки на празднества, элейцы стали делать открытые приготовления и, призвав к себе на помощь ахейцев, двинулись на Олимпию. (29) Аркадяне никогда не ожидали, что элейцы выступят против них, и вместе с жителями Писы руководили всенародным празднеством. Уже окончились конные состязания, а также беговые из числа состязаний пентатла[124]; в это время между состязающимися, сохранившими шансы на победу, шел уже кулачный бой, происходивший не на беговой дорожке, как прочие состязания пентатла, а между нею и алтарем[125]. Вооруженные элейцы проникли уже в священный участок. Аркадяне не вышли навстречу им на далекое расстояние, а выстроились близ реки Кладая, которая течет по границе Альтии[126] и впадает в Алфей. Вместе с ними были и их союзники — до двух тысяч аргивских гоплитов и около четырехсот афинских всадников. Элейцы выстроились на другом берегу реки и, совершив жертвоприношения, тотчас же перешли в наступление. (30) Несмотря на то, что в предшествующее время к их военным способностям относились с презрением как аркадяне и аргивяне, так и ахейцы и афиняне, в этот день они руководили действиями союзников, как если бы они были наиболее доблестными; они тотчас же обратили в бегство аркадян, с которыми им прежде всего пришлось столкнуться, затем завязали сражение с пришедшими на помощь аркадянам аргивянами, причем одержали победу и над ними. (31) Загнав врага в промежуток между зданием совета, святилищем Гестии и театром, примыкающим к этим зданиям, они продолжали сражаться с неменьшей энергией и оттолкнули врагов к алтарю; однако, последние засыпали их снарядами с портиков, со здания совета и с большого храма[127], а также сражались на равнине, причем убили многих элейцев и в том числе самого начальника «отряда трехсот»[128] Стратола. (32) После этого элейцы отступили в свой лагерь. Аркадяне и их союзники так боялись следующего дня, что не ложились спать всю ночь, срубая стоившие стольких хлопот временные сооружения[129] и устраивая из них ограду. На следующий день элейцы, приблизившись к противнику, увидели крепкую стену и большую массу людей, взобравшихся на крыши храмов; поэтому они отступили в свой город.
В этом столкновении элейцы оказались очень храбрыми: если божеству угодно, оно может в один день прославить людей, вдохнув в них храбрость; людям же даже за очень долгое время не удалось бы сделать доблестными тех, которые таковыми не были.
(33) Аркадское правительство распоряжалось храмовой казной[130] и выдавало из нее жалованье эпаритам[131]. Мантинейцы были первыми, вынесшими постановление, запрещающее пользоваться храмовой казной; причитающуюся на их долю сумму для уплаты эпаритам они пополнили из ресурсов своего государства и отослали назад союзному правительству. Члены правительства заявили, что они оскорбили этим Аркадский союз[132] и вызвали их представителей на суд в собрание десяти тысяч[133]. Так как те не явились на суд, они были осуждены, и были посланы эпариты для насильственного привода осужденных. Однако, мантинейцы заперли ворота и не впустили их в город. (34) Сейчас же после этого и некоторые другие стали заявлять в собрании десяти тысяч, что не следует расходовать священной казны, чтобы не навлечь на себя на вечные времена обвинения потомства в бесчестии. Тогда и общее собрание решило впредь не расходовать священной казны. Вскоре после этого те из эпаритов, которые не могли служить без жалования, ушли со службы; с другой стороны, те люди, которые могли просуществовать без жалования, подбодряя друг друга, становились эпаритами, чтобы не зависеть от своих противников, а чтобы, наоборот, те от них зависели. Члены правительства, распоряжавшиеся священной казной, понимали, что если им придется давать отчет, то им угрожает опасность погибнуть; поэтому они отправили послов в Фивы, которые сказали фиванцам, что если они не пойдут походом на аркадян, то можно опасаться, что последние снова перейдут на сторону лакедемонян. Тогда фиванцы стали готовиться к походу.
(35) Люди, желающие добра Пелопоннесу[134], убедили Аркадский союз отправить в Фивы послов с заявлением, чтобы фиванцы не вступали в Аркадию вооруженные, пока их не позовут. В то же время они решили, что война для них совершенно бесполезна: они считали ни к чему не нужным заведывание святилищем Зевса и, наоборот, полагали, что поступят справедливее и благочестивее и больше угодят богу, если вернут заведывание святилищем обратно элейцам. Так как и элейцы хотели того же, то обе стороны решили заключить мир, и был заключен мирный договор.
(36) Затем были принесены клятвы, причем в числе прочих поклялись также и тегейцы и сам фиванский начальник, находившийся в Тегее с отрядом из трехсот беотийских гоплитов. После этого собравшиеся в Тегее аркадяне остались здесь еще на некоторое время, обедали, благодушествовали, совершали возлияния и пели песни, как полагается при заключении мира. Фиванский же начальник и те из членов аркадского правительства, которые боялись отчета, вместе с беотийцами и единомышленниками из числа эпаритов заперли ворота тегейской городской стены, отправили воинов к пирующим и арестовали членов аристократической партии. Так как здесь собрались представители всех аркадских государств, причем все они желали мира, пришлось арестовать очень многих людей, так что скоро наполнились ими и тюрьма и здание правительственных установлений. (37) Таким образом многие были арестованы, многим удалось соскочить вниз со стены, некоторые были выпущены даже через ворота, так как враждебно к ним были настроены только сами те, которые боялись собственной гибели[135]. Фиванский начальник и его соучастники больше всего были недовольны тем, что им удалось арестовать лишь немногих мантинейцев, несмотря на то, что их то им было желательнее всего захватить. Причиной этого было то, что вследствие близости их города почти все они ушли уже на родину.
(38) Когда наступил день и мантинейцы узнали о случившемся, они отправили тотчас же послов в прочие аркадские города, советуя взяться за оружие и охранять проходы. Кроме того, они отравили послов в Тегею с требованием выдачи всех задержанных мантинейцев, прибавив к этому, что они считают беззаконным, чтобы кто бы то ни было из жителей других аркадских городов был арестован или казнен без суда. Если же правители имеют обвинение против кого–либо из них, то послам было поручено заявить, что Мантинейское государство клятвенно ручается представить их на суд Аркадского союза.
(39) Выслушав послов, фиванский начальник не знал, как ему быть, и отпустил всех арестованных. На следующий день он созвал всех аркадян, которые только пожелали явиться, на общее собрание, и выступил с оправданием, ссылаясь на то, что он был введен в заблуждение: он, якобы, слышал, что вооруженные лакедемоняне стоят на границе и что некоторые из аркадян обещали им выдать Тегею. Выслушав его, собрание не подвергло его никакому наказанию, хотя и знало, что он говорит неправду; однако, в Фивы были отправлены послы, которые обвиняли его и требовали смертной казни. (40) Говорили, что Эпаминонд, бывший тогда как раз стратегом, заявил в ответ на это, что обвиняемый гораздо более прав в том, что он арестовал указанных людей, чем в том, что он их выпустил. «В то время как мы, — сказал он, — были вовлечены в войну вами, вы заключаете мир без нашего согласия. Разве после этого вас не следует обвинять в предательстве? Будьте уверены, что мы выступим с войском в Аркадию и будем воевать рука об руку с нашими единомышленниками в вашей стране».
5. (1) Когда Аркадский союз и отдельные входящие в него государства получили известие об этом ответе, мантинейцы и люди, желавшие добра Пелопоннесу[136] в других аркадских государствах, равно как и элейцы и ахейцы, заключили из него, что фиванцы несомненно стремятся совершенно обессилить Пелопоннес, чтобы его было легче поработить. (2) «Для чего же другого, — говорили они, — фиванцы хотят, чтобы мы воевали, как не для того, чтобы мы взаимно вредили друг другу и чтобы таким образом обе стороны нуждались в них? Иначе почему же они приготовляются к выступлению, несмотря на то, что мы заявили им, что ныне мы в них не нуждаемся? Не ясно ли, что они затевают поход для того, чтобы принести нам какой–нибудь вред?»
(3) Были отправлены послы в Афины с просьбой о помощи; точно также и в Лакедемон отправились послы от эпаритов[137], которые должны были обратиться к лакедемонянам с призывом воспрепятствовать общими силами вторжению кого бы то ни было в Пелопоннес с целью его порабощения. Тут же был предрешен и вопрос о гегемонии: предводительствовать союзным войском должен был тот, на чьей территории шла война.
(4) В то время как шли эти переговоры, выступил в поход[138] Эпаминонд с войском, составленным из всенародного ополчения беотийцев, из евбейцев и из большого количества фессалийцев, присланных как Александром[139], так и его противниками[140]. Однако, фокейцы отказались выставить свой контингент в это войско, (5) заявляя, что по договору они обязались приходить на помощь, если кто–нибудь пойдет походом на Фивы; участвовать же в наступлениях фиванцев договор их не обязывает. Зато Эпаминонд рассчитывал, что в самом Пелопоннесе к его услугам будут аргивяне, мессеняне и сторонники беотийцев в Аркадии. Это были тегейцы, мегалопольцы[141], асейцы и паллантцы; такой же политики придерживались и еще некоторые города, вынужденные к этому тем, что они были расположены между этими городами и были сами очень слабы. Эпаминонд выступил с большой поспешностью. (6) Он прибыл в Немею и здесь выжидал, надеясь, что ему удастся захватить афинян, когда они будут проходить мимо этой местности; он считал, что это имело бы большое значение для воодушевления союзников и, наоборот, привело бы в уныние противников; одним словом, поражение афинян, по его мнению, сулило всяческие блага фиванцам. (7) Пока он выжидал в Немее, все его единомышленники сошлись в Мантинею. Когда же Эпаминонд услыхал, что афиняне раздумали отправиться по суше и готовятся к морской экспедиции, чтобы помочь аркадянам, проникнув к ним через Лакедемон, он выступил из Немеи[142] и прибыл в Тегею. (8) Я не мог бы назвать этот поход счастливым[143] для Эпаминонда; однако, этот муж был безукоризнен во всем том, что достигается предусмотрительностью и мужеством. Прежде всего я одобряю то, что он устроил свой лагерь в самой Тегейской крепости, так как здесь он был в большей безопасности, чем если бы он устроил лагерь вне города, и здесь легче было скрыть свои планы от врага. Кроме того, находясь в городе, легче было заготовлять себе все необходимое. Далее, так как противник расположился вне города, Эпаминонд мог следить за его действиями, — были ли они правильными или ошибочными. Хотя он и считал себя сильнее противников, однако, он не давал убедить себя напасть на врага, пока тот занимал выгодные позиции.
(9) Видя, что ни один город не присоединяется к нему, а время проходит, он полагал, что необходимо перейти к делу; в противном случае он ожидал, что вместо былой славы его постигнет полное бесславие. Вскоре он узнал, что противники стоят укрепленным лагерем близ Мантинеи, что на помощь к ним вызван Агесилай со всем лакедемонским войском; до него дошли также известия, что Агесилай уже выступил в поход и находится в Пелленской области. Получив эти известия, он поужинал, а затем дал сигнал к выступлению и повел войско тотчас же на Спарту[144].
(10) Если бы какой–то критянин[145] по божественному внушению не прибыл к Агесилаю и не сообщил ему о приближении войска, он взял бы город[146], как беспомощное гнездо, так как он был совершенно лишен защитников. Однако, Агесилай узнал об этом заблаговременно и успел вовремя вернуться в город; спартиаты выстроились и охраняли город, но было их очень немного: всей их конницы не было налицо, так как она находилась в Аркадии: отсутствовало также наемное войско и три из двенадцати лохов[147] граждан. (11) Когда Эпаминонд прибыл в Спарту, он не двинул войска ни по такому пути, на котором он принужден был бы принять сражение на ровном месте[148], причем враг мог бы осыпать его снарядами с крыш домов, ни по такому, на котором его численное превосходство не дало бы ему никакого преимущества: ему удалось захватить позицию, которую он считал наиболее выгодною; отсюда он спустился, но, тем не менее, овладеть городской крепостью ему не удалось.
(12) Виновником дальнейших событий можно считать божество; но можно сказать также, что никакая сила не может противостоять людям, доведенным до отчаяния.
Архидам[149] повел против фиванцев отряд менее чем в сто человек, прошел мимо тех мест, которые могли бы служить естественной защитой против врага, и двинулся по откосу навстречу наступающим. И тут случилось то, что огнедышащие «победители лакедемонян»[150], подавляющие противника численностью и уже занявшие господствующие возвышенности, не выдержали натиска отряда Архидама и обратились в бегство. (13) Находившиеся в первых рядах войска Эпаминонда пали в этом бою; однако, когда горожане, возгордившись одержанной победой, стали преследовать врага дальше предопределенной черты, они в свою очередь пали: по–видимому, божество точно определило границу, до которой им может быть дарована победа. Архидам поставил трофей на том месте, где он одержал победу над врагом, и выдал погибших здесь неприятелей, даровав для этого перемирие. (14) Эпаминонд полагал[151], что аркадяне придут на помощь Лакедемону; он не желал сражаться одновременно и с ними и со всеми лакедемонянами, собравшимися вместе, причем вдобавок, противники только что одержали победу, а его войска потерпели поражение. Поэтому он отправился назад с величайшей быстротой в Тегейскую область; здесь он позволил гоплитам расположиться на отдых, а конницу послал в Мантинею, обратившись к ней с призывом быть стойкой и указывая, что, по всей вероятности, весь мантинейский скот находится вне города, равно как и все жители; одной из причин этого было то, что это было как раз время уборки хлеба. После этого фиванская конница отправилась в Мантинею. (15) В это время афинские всадники[152] вышли из Элевсина, поужинали на Истме, уже прошли через Клеоны и как раз вошли в Мантинею, где и расположились лагерем внутри городских стен, в домах. Когда мантинейцы заметили, что приближаются враги, они попросили афинскую конницу по мере возможности защитить их, так как весь их скот, люди рабочего возраста, а также огромное количество детей и стариков свободных граждан находились вне городских стен.
(16) Выслушав это, афиняне выступили против врагов, хотя еще ни они сами, ни их кони не получали завтрака. Можно ли не восторгаться и их доблести, проявленной в этом случае? Они видели, что враг далеко превосходит их численностью, вдобавок их конница только что перенесла поражение под Коринфом[153]; тем не менее афиняне не считались ни с этим, ни с тем, что им предстояло сражаться с фиванцами и фессалийцами, пользовавшимися репутацией лучшей конницы в Греции. Они считали позором, находясь на территории союзников, не оказать им никакой помощи; поэтому они, как только увидели врагов[154], ринулись в бой, горя желанием сохранить отцовскую славу. (17) Этой битвой им удалось достигнуть того, что было спасено все, находившееся у мантинейцев вне стен города; правда, у них погибло много доблестных мужей[155], но несомненно, что и со стороны врагов погибло много таких же, так как у обеих сражающихся сторон не было ни одного копья, которое было бы настолько коротко, чтобы оно не достигало до врага. Они не оставили на поле битвы трупов павших соратников и даже выдали некоторые вражеские трупы, даровав для этого перемирие врагу. (18) Эпаминонд принял в соображение, что через несколько дней ему придется вернуться на родину, так как истекал срок его военной службы; если же он уйдет, оставив на произвол судьбы своих союзников, то противники станут их теснить, и его собственная слава будет покрыта несмываемым позором после того, как его многочисленное тяжеловооруженное войско было разбито в Лакедемоне небольшим отрядом, а конница потерпела поражение под Мантинеей после того, как он своим походом на Пелопоннес вызвал соединение лакедемонян, аркадян, ахейцев, элейцев и афинян. Поэтому ему казалось невозможным уйти, не дав сражения; при этом он рассчитывал, что в случае победы все это будет искуплено; если же он погибнет в бою, он считал достойной смерть в борьбе за то, чтобы его отечество властвовало над Пелопоннесом. (19) Меня не очень удивляет, что он рассуждал таким образом, — такие размышления свойственны честолюбивым людям; мне кажется гораздо более удивительным то, что ему удалось дать своему войску такое воспитание, что оно не утомлялось ни от каких трудов — ни дневных, ни ночных, что оно не уклонялось от опасностей, что оно охотно повиновалось даже тогда, когда ощущался крайний недостаток в съестных припасах. (20) Точно так же и в этот последний раз, когда он дал приказ воинам готовиться к битве[156], всадники стали с энтузиазмом покрывать по его приказанию шлемы белой краской; аркадские гоплиты стали рисовать (на щитах) палицы[157], как будто они были фиванцами; кроме того, все солдаты стали оттачивать копья и мечи и наводить блеск на щиты.
(21) То, что он сделал после того, как вывел в бой воинов снаряженными таким образом, достойно внимательного рассмотрения. Прежде всего он, само собой разумеется, выстроил войско в боевой порядок; этим он, по–видимому, обнаруживал, что готовится к бою. Когда же его войско было выстроено так, как он хотел, он не повел его по кратчайшему пути против врага, а двинул его к горам, расположенным к западу, напротив Тегеи[158]. Это произвело на его противников такое впечатление, будто он не собирается вступить в сражение в этот день. (22) Сверх того, подойдя к подножию горы, как только войско удлинило ряды, он приказал остановиться под высотами и снять оружие, так что получилось впечатление, будто он располагается лагерем. Этими приемами он достиг того, что лишил большинство врагов их готовности к немедленному бою — как в душевном настроении, так и в военных снаряжениях. После этого он развернул свои лохи, следовавшие длинной колонной[159], фронтом к противнику, усилив при этом крыло, находившееся под его начальством[160]. Затем он скомандовал снова вооружиться и двинулся вперед, ведя за собой войско. Когда враги сверх ожидания увидели, что войско Эпаминонда наступает, у каждого из них оказалась масса хлопот: одни бежали на свои места в строю, другие выстраивались, третьи взнуздывали лошадей, четвертые одевали панцыри; все это производило впечатление скорей надвигающегося поражения, чем победы. (23) Эпаминонд двигал войско вперед узкой частью, как военный корабль, полагая, что в том месте, где ему удастся прорвать линию неприятельского расположения, он нанесет окончательное поражение[161] и всему вражескому войску. Он собирался ввести в дело только самую сильную часть своего войска и отодвинул далеко назад более слабую часть, зная, что поражение какой–либо части войска влечет за собою уныние в смежных частях и подъем духа у врага. Противники Эпаминонда придали коннице такую же глубину, как и строю тяжеловооруженных, выстроили ряды ее тесно один за другим и не приставили к ней пехотинцев, «сражающихся вместе с конницей».
(24) Эпаминонд же сделал очень сильным также строй конницы[162] и приставил к ней вперемешку «сражающихся вместе с конницей пехотинцев»; при этом он полагал, что если ему удастся изрубить вражескую конницу, то это решит поражение всего вражеского войска, так как очень трудно найти воинов, которые захотели бы оставаться на своих позициях, видя кого–либо из своего же войска бегущим. Для того же, чтобы афиняне с правого фланга[163] не могли помочь находящимся рядом воинам, он разместил на лежащих против них холмах всадников и гоплитов, которые должны были внушать афинянам опасение, что если они устремятся на помощь союзникам, те нападут на них сзади. Так обставил Эпаминонд это столкновение и, действительно, не ошибся в своих расчетах: одержав победу в том месте, где он врезался в ряды противников, он обратил в бегство и все вражеское войско. (25) Однако, после того как сам Эпаминонд пал в бою[164], оставшиеся в живых не сумели даже как следует воспользоваться его победой; несмотря на то, что войско неприятеля бежало, гоплиты никого из них не убили и даже не продвинулись вперед с того места, где произошла схватка; несмотря на то, что была обращена в бегство и вражеская конница, также и всадники их, преследуя врага, не убили никого ни из гоплитов, ни из всадников, а наоборот, боязливо вернулись через ряды убегающих врагов на свои места, как если бы они были побеждены. Правда, «сражающиеся вместе с конницей» и пельтасты, одержавшие победу вместе с всадниками, прибыли, как победители, на левый фланг врага; но здесь бóльшая часть их пала от рук афинян[165].
(26) Эти события привели таким образом к последствиям прямо противоположным тем, которые ожидались всеми людьми. Здесь собралась вместе почти вся Греция и выступила с оружием в руках друг против друга; все ожидали, что если произойдет сражение, то те, которые победят, получат в свои руки власть над Грецией, а побежденные подчинятся им. Однако, по воле божества случилось так, что обе стороны, как победители, поставили трофей и ни те, ни другие не в силах были воспрепятствовать противникам сделать это; обе стороны, как победители, выдали противникам трупы, заключив для этого перемирие, и обе же стороны, как побежденные, согласились на это. Далее, обе стороны утверждали, что они победили, и тем не менее ни одна из сторон не приобрела после этой битвы ни нового города, ни лишней территории или власти по сравнению с тем, что она имела до этого боя. (27) Это сражение внесло еще большую путаницу и замешательство в дела Греции, чем было прежде.
На этом я закончу свой рассказ; последующие же события, быть может, заинтересуют какого–нибудь другого автора.


[1] Об этом совещании рассказывает и Диодор (XV, 67, 1). Его указание процитировано в коммент. к кн. VI,  гл.5, § 51.
В следующем году… — в 369/368 г. до н. э. Это не совсем точно; описываемые здесь события охватывают все лето, следовательно, и последние месяцы 370/369 г. до н. э.
[2] Всякое предложение, вносившееся в Народное собрание, должно было быть предварительно внесено на рассмотрение Совета, снабжавшего его своими примечаниями и резолюцией, не обязательной, однако, для Народного собрания, бывшего единственным решающим органом.
[3] Благодаря занятию Декелей в 421 г. до н. э.
[4] При Эгоспогамах в 404 г. до н. э. См. кн. II,  гл.1, § 28.
[5] При Левктрах; см. кн. VI,  гл.4, § 9 сл.
[6] Вероятно, знаменитый оратор, происходивший из дема Керамы, бывший наиболее популярным политическим оратором до Демосфена (Демосфен, Против Лептина, 150).
[7] Набиравшихся исключительно из полноправных граждан.
[8] Ср.: Диодор, XV, 68, 1–3: «Аркадяне, аргивяне и элейцы на общем совещании решили идти походом на лакедемонян; они отправили посольство к беотийцам с предложением принять участие в этой войне. Беотийцы послали семь тысяч пехотинцев и двести всадников под предводительством Эпаминонда и других беотархов. Узнав, что беотийское войско идет в Пелопоннес, афиняне также послали свое войско, назначив стратегом Хабрия. Он двинулся в Коринф, присоединил к себе мегарские (вряд ли это верно. Вероятно, Мегара была нейтральна, так как она давала свободный проход и афинским и беотийским войскам (Эд. Мейер, указ. соч., V, 429, примеч.). — С. Л.), пелленские, а затем и коринфские контингенты и, таким образом, составил войско из десяти тысяч человек. Вскоре прибыли в Коринф лакедемоняне и прочие союзники, так что всего собралось не менее двадцати тысяч воинов. Было решено укрепить проходы, чтобы воспрепятствовать беотийцам вторгнуться в Пелопоннес. Вся местность, начиная от Кенхрей и кончая Лехеем, была перегорожена частоколами и глубокими рвами. Работа быстро подвигалась вперед, благодаря обилию рабочих рук и усердию воинов; вся местность была перегорожена прежде, чем беотийцы успели прибыть».
[9] Рассказ Ксенофонта здесь заслуживает полного доверия, несмотря на то, что он значительно расходится с повествованием Диодора (XV, 68,4— 5) и Павсания (IX, 15, 4). Так, Павсаний рассказывает следующее: «…Эпаминонд победил лакедемонян в битве близ Лехея, а вместе с ними ахейских пелленцев и афинян, прибывших из Афин под предводительством Хабрия». По Диодору, Эпаминонд вызывал противников выйти с ним в открытый бой, но они убоялись: тогда он перешагнул через заграждения, сразился лицом к лицу с врагом и разбил его наголову.
[10] Ксенофонт умалчивает о том, что эти города не только подверглись приступу, но и были взяты; это ясно из его дальнейшего рассказа (§ 22 и § 44 этой главы;  гл.2, § 1 сл., § 11 сл.). Ср. также: Диодор, XV, 69: «Эпаминонд тотчас же выступил в поход на Трезену и Эпидавр; ему не удалось овладеть этими городами, так как в них был очень сильный гарнизон, территорию же их он предал разграблению. Кроме того, ему удалось покорить Сикион, Флиунт (относительно Флиунта Диодор ошибается. — С. Л.) и еще некоторые города, наведя на них панику».
[11] О бое под Коринфом рассказывает также Диодор (XV, 69); по его версии, в первой стычке беотийцы разбили коринфян и даже вторглись вслед за ними в город, откуда были изгнаны Хабрием; в дальнейшем рассказ Диодора совпадает с рассказом нашего автора.
[12] Афиняне под предводительством Хабрия (Диодор, XV, 69). См. коммент. к § 15.
[13] То же, что «триста», см. коммент. к кн. VI,  гл.4, § 13, примеч. 1.
[14] См. коммент. к кн. III,  гл.2, § 14.
[15] Диодор (XV, 70, 1) рассказывает об этом следующее: «Из Сицилии приплыло в Коринф две тысячи кельтов и иберов, посланных на помощь лакедемонянам тираном Дионисием; они получили жалованье вперед за пять месяцев».
[16] Коринфом.
[17] В сентябре 369 г. до н. э. Диодор, XV, 70, 1: «Удостоившись почестей от лакедемонян, они отплыли на исходе лета назад в Сицилию».
[18] О втором будет рассказано ниже, в § 28.
[19] О нем см. коммент. к кн. VI,  гл.5, § 4.
[20] Ср.: Геродот, V, 8, 73: «Пелопоннес населен семью племенами. Из них только два — природные племена этой страны и живут в ней искони — аркадяне и кинуряне».
[21] Т. е. в наемниках. Значительная часть аркадян служила наемниками в разных греческих государствах. Это даже вошло в пословицу — про человека, который работает на других (по–русски: «льет воду на чужую мельницу»), говорили, что он «поступает как аркадяне».
[22] См. кн. III,  гл.2, § 30.
[23] Таковыми они действительно были, по генеалогии их героев — родоначальников (Трифил был сыном Аркада, — Полибий, IV, 77).
[24] Фригийского сатрапа. См. кн. V,  гл.1, § 28….от Ариобарзана… — По Диодору (XV, 70, 2), Филиск был прислан самим царем Артаксерксом.
[25] Диодор (там же) заблуждается, говоря, что мир не состоялся, так как фиванцы не хотели признать независимости беотийцев; он спутал этот Конгресс с конгрессами, бывшими до Левктрской битвы, после которой, конечно, никто не осмелился бы предъявить фиванцам такие требования. См. коммент. к кн. VI,  гл.5, § 32.
[26] Диодор (там же): «Филиск оставил лакедемонянам две тысячи отборных наемников, выдал им жалованье вперед и удалился в Азию».
[27] О влиянии беотийцев в Фессалии — см. коммент. к кн. VI,  гл.4, § 35.
[28] Ср.: Плутарх, Агесилай, 33: «Сам Агесилай из–за старости отказался уже от участия в походах. Поэтому его сын Архидам» и т. д.
[29] В действительности причиной отступления Архидама было, конечно, не только это заявление, но и желание уклониться от решительного сражения.
[30] Ср.: Плутарх, Агесилай, 33: «Говорят, что до этой битвы мужья не решались прямо взглянуть на жен, стыдясь своего поражения».
[31] [Потомком которого считался Архидам.] — Это — безусловно вставка читателя поздней эпохи: для греков эпохи нашего автора Архидам не «считался», а был потомком Геракла, наравне с прочими спартанскими царями; Ксенофонт не стал бы сообщать о таком общеизвестном факте.
[32] Об этой битве рассказывают также Плутарх и Диодор. Плутарх, Агесилай, 33: «С войском, пришедшим ему на помощь от тирана из Сицилии, Архидам победил аркадян в так называемой Бесслезной битве (в ней из воинов Архидама не было убито ни одного, а врагов было уничтожено очень много)». Диодор, XV, 72, 3: «Между лакедемонянами и аркадянами произошла большая битва, в которой лакедемоняне одержали блестящую победу. После Левктрского поражения это был их первый, неожиданный успех: в этой битве аркадян пало более десяти тысяч, а из лакедемонян — ни одного. Додонские жрицы заранее предсказали, что эта битва будет бесслезной для лакедемонян». Гром и молния при ясном небе считались важнейшим предзнаменованием; точно так же всякие предзнаменования, появлявшиеся с правой руки, считались счастливыми, с левой — несчастными.
[33] Из войска, присланного Дионисием. Ср. § 20.
[34] Ср.: Плутарх, Агесилай, 33: «Эта победа была самым лучшим доказательством того, как обессилела Спарта. Прежде победа над врагами считалась таким естественным и обычным делом, что в честь ее не приносили никаких жертв, кроме петуха; пришедшие из сражения не испытывали особенной гордости, и весть о победе никого даже чересчур не радовала… В этот же раз, когда была получена весть о победе, а затем прибыл Архидам, никто уж не мог удержаться от выражения своих чувств: первым встретил его отец в слезах радости вместе со всем правительством; множество стариков и женщин спустилось к реке, подымая руки и благодаря богов».
[35] О посольстве Пелопида в Сузы рассказывают также Диодор (XV, 81, 3; Некролог Пелопиду) и Плутарх (Пелопид, 30). Известие Диодора — лишь краткая ремарка; рассказ Плутарха — малоинтересный панегирик Пелопиду, здесь рассказывается, как персы восхищались и прославляли его.
[36] Вместе с ним при дворе царя находился и Анталкид; с Пелопидом же в качестве посла от Беотии отправился также фиванец Исмений (Плутарх, Артаксеркс, 22). Несколько иначе рассказывает об этом Плутарх (Пелопид, 30): «Узнав, что от лакедемонян и афинян отправились послы к великому царю для соглашения о военном союзе, фиванцы также отправили к царю послом Пелопида».
[37] Панкратий — сложное состязание, в котором кулачный бой соединялся с борьбою. Весь этот параграф дышит сарказмом по адресу беотий–цев. «Пред персами им было чем похвалиться, — говорит Ксенофонт, — в деле измены греческому делу они не имели соперников».
[38] Так переводит эту фразу Эд. Мейер (Gesch. d. Alt., V, 443).
[39] См. кн. III,  гл.4, § 3 сл.
[40] Агамемнон взял Трою, совершив перед отплытием в Азию жертвоприношение именно на этом месте.
[41] Предание смысла не дает. Перевожу по смыслу.
[42] По Плутарху (Пелопид, 30), предложенные Пелопидом условия были следующие: 1) чтобы все греки были автономными, 2) чтобы Мессена продолжала существовать, 3) чтобы фиванцы носили титул исконных друзей персидского царя.
[43] Плутарх в «Артаксерксе», 22, стоит на той же точке зрения, что и Ксенофонт, считая причиной казни Тимагора полученные им в Персии взятки: «(Артаксеркс), получив от афинянина Тимагора через своего секретаря Белурида секретное письмо, обрадовался и дал ему десять тысяч дариков и т.  д.За взяточничество афиняне осудили Тимагора на казнь». В «Пелопиде», 30, он становится на более правильную точку зрения, указывая, что если Тимагор и взял посул от персидского царя, то, во всяком случае, не это было причиной его казни: «Афиняне предали Тимагора смерти. Если бы причиной приговора было чрезмерное изобилие полученных им даров, то это было бы правильно и справедливо… Но, по–видимому, афинян возмутило здесь не взяточничество… им было тягостно, что фиванцы имели во всем успех».
[44] Из § 26 вы видели, что, с одной стороны, между аркадянами и элейцами шел спор из–за пограничных областей; с другой — отношения между аркадянами и фиванцами были крайне недоброжелательными. Очевидно, решение спора о границах было передано царю, и он, в угоду фиванцам, решил его в пользу элейцев (Эд. Мейер, указ. соч., 444).
Дипломатическая победа фиванцев была причиной смерти не только афинянина Тимагора, но и спартанца Анталкида (Плутарх, Артаксеркс, 22): «(Царь) так пренебрежительно отнесся к Анталкиду, так уничтожал и оскорблял его, что на обратном пути он, из–за насмешек врагов и страха пред эфорами, лишил себя жизни».
Описываемые здесь события произошли в 367 г. до н. э.
[45] См. цитату из Диодора в коммент. к кн. VI,  гл.5, § 6.
[46] О нем впервые поведал грекам Геродот (VII, 27).
[47] См. § 23 сл.
[48] Третий поход Эпаминонда в Пелопоннес Диодор (XV, 75, 1) справедливо считает событием, одновременным с посольством в Сузы, и рассказывает о нем следующее: «Фиванец Эпаминонд, вторгшись с войском в Пелопоннес, подчинил Ахайю и еще некоторые государства и освободил от ахейских гарнизонов Димы, Навпакт и Калидон». Эти этолийские города были присоединены к Ахайе за 20 лет до описываемых событий.
[49] См. примеч. к кн. IV,  гл.8, § 8.
[50] О событиях в Сикионе Диодор (XV, 70,3) сообщает следующее: «В то же время (т. е. в 369/368 г. до н. э. — С. Л.) сикионец Евфрон, человек отважный и отчаянный, решил при содействии аргивян захватить тираническую власть. Удачно устроив государственный переворот, он отправил в изгнание сорок самых богатых сикионцев, конфисковав в казну их имущество. Получив таким образом в свое распоряжение огромную сумму денег, он нанял наемников и сделался полновластным господином города».
[51] Продолжение истории Сикиона в  гл.3.
[52] Вся эта глава посвящена событиям из истории Флиунта с Левктрской битвы до 366 г. до н. э. Эти события играли весьма второстепенную роль в общем ходе войны; Ксенофонт рассказывает о них с дидактической целью.
[53] На Трикаранских (Трехглавых) высотах.
[54] Продолжение этого рассказа в § 17.
[55] См. кн. VI,  гл.5, § 32.
[56] Следовательно, им легче всего было незаметным образом уклониться от похода.
[57] Последние тогда еще не отложились.
[58] См. кн. VI,  гл.5, § 30.
[59] В 369 г. до н. э. См.  гл.1,§ 15.
[60] Приверженцы демократической партии.
[61] Диодор (XV, 69, 1) сообщает, что Флиунт был взят в этот раз; из нашего источника мы видим, что это неверно.
[62] Эта внутренняя часть имела весьма значительное пространство: кроме нивы, о которой говорится ниже (§ 8), здесь находилась также священная роща с храмом Ганимеды—Гебы и святилище Деметры (Павсаний, II, 13, 3–5).
[63] В § 5 были названы аркадяне и элейцы и не были упомянуты аргивяне; здесь, наоборот, указаны аркадяне и аргивяне и не названы элейцы. Вероятно, в обоих случаях мы имеем дело с простым пропуском.
[64] Смысл этой фразы несколько темен.
[65] Место безнадежно испорченное. Перевожу по общему смыслу, получающемуся после предложенной Тилльмансом перестановки.
[66] Башни имели изнутри деревянную обкладку.
[67] Т. е. в 368 г. до н. э.
[68] Асоп.
[69] В 367 г. до н. э.
[70] См.  гл.1, § 44.
[71] Т. е. по тому кратчайшему пути, о котором сказано в предыдущем предложении. Узость дороги и близость городских стен служили защитой флиунтцам, насколько они делали этот путь негодным для их врагов.
[72] Т. е. одним из тех лиц, которых выше (гл. 1, § 43) Ксенофонт по аналогии называет гармостами.
[73] См. § 1 наст, главы.
[74] Эта фраза в подлиннике не ясна. Перевожу по смыслу.
[75] Ср.: Диодор, XV, 75, 3: «Флиунтцы воевали с аргивянами и были лишены подвоза продуктов. На помощь им пришел посланный афинянами стратег Харет с войском. В двух битвах он разбил аргивян; флиунтцы снова оказались в безопасности, и Харет вернулся в Афины».
[76] Фиамию. См. выше, § 1, и ниже, § 23.
[77] См. конец  гл.1.
[78] Т. е. незаконным путем, по единоличному приказанию Евфрона.
[79] См. кн. IV,  гл.4, § 7.
[80] До сих пор пелленцы фигурировали в числе врагов лакедемонян; ниже (гл. 4, § 17) указано, что они перешли на сторону последних. Из нашего источника ясно, что этот переход произошел уже до 367 г. до н. э.
[81] Автор извиняется, что он здесь снова (как и в рассказе о Флиунте) отступает в изложении от хронологического порядка.
[82] См. коммент. к кн. IV,  гл.8, § 8 (ср. также здесь  гл.2, § 11, с коммент.).
[83] Состоявших в изыскании денег для подкупа.
[84] Т. е. с беотархами.
[85] См. кн. V,  гл.4, § 2.
[86] Смысл: он ведь сам отдался в руки фиванцев и, следовательно, как гость должен быть защищаем государством.
[87] Конечно, сторонники демократии.
[88] Хоронить внутри городской черты воспрещалось. Такой чести удостаивались лишь в особо исключительных случаях самые популярные граждане (с разрешения Дельфийского оракула, как было при смерти знаменитого согражданина Евфрона, Арата, — Плутарх, Арат, 53).
[89] См.  гл.2, § 23.
[90] Ороп, лежавший между Аттикой и Беотией, был предметом постоянных споров между этими двумя государствами.
[91] Изгнанными в 377 г. до н. э. аристократами, нашедшими приют у эретрийского тирана Фемисона. Рассказ Ксенофонта здесь грешит умышленной туманностью; гораздо яснее Диодор (XV, 76, 1): «Тиран Эретрии Фемисон захватил Ороп. Этот город, принадлежавший до тех пор афинянам, он потерял самым неожиданным образом: когда афиняне пошли на Ороп с войском, много превышающим силы Фемисона, фиванцы пришли к нему на помощь, и он позволил им временно занять Ороп; но затем они не отдали его обратно». Произошло это в 367/366 г. до н. э.
[92] См.  гл.1, § 23.
[93] Весьма правдоподобное толкование конца § 1 у Эд. Мейера (Указ. соч., V, 447): «(В войне за возвращение Оропа) афиняне рассчитывали на помощь своих пелопоннесских союзников. Однако последние не имели ни желания, ни достаточных сил для наступления на Беотию; поэтому они утешили афинян тем, что в будущем они потребуют третейского суда, а до тех пор пусть Ороп остается в руках Фив. Афиняне совершенно разочаровались в своих союзниках: они ведь так ревностно поддерживали пелопоннесцев в течение всего предыдущего времени, а теперь те не помогли им в крайней нужде».
К этому миру, несомненно, примкнули и афиняне с их союзниками. Только лакедемоняне оставили открытым вопрос о мире: они не могли подписать мирного договора, так как не желали санкционировать отложения Мессены. Таким образом, наступил всеобщий мир; посредником и на этот раз выступил персидский царь. Вот что рассказывает об этом мире Диодор (XV, 76,3): «В это же время (в 366/365 г. до н. э. — С. Л.) персидский царь отправил посольство в Грецию и убедил греков прекратить военные действия и заключить между собой всеобщий мир. Так окончились войны, известные под названием Лаконской и Беотийской и продолжавшиеся более пяти лет, если относить начало их ко времени Левктрской битвы». О поведении Спарты рассказывает также Плутарх (Агесилай, 34): «(Лакедемонянам было очень тяжело то, что отложилась Мессения.) Вот почему Агесилай не принял предложенного фиванцами мира».
[94] См.  гл.1, § 38, с коммент.
[95] Очевидно, изгнанные по предложению Ликомеда представители враждебной ему партии.
[96] На смену ей.
[97] С целью, согласно предложению Демотиона, при помощи афинских гарнизонов овладеть Коринфской областью.
[98] Прибывшим из коринфских крепостей, которые они охраняли (см. § 4).
[99] См. коммент. к кн. VI,  гл.5. § 2.
[100] Лакедемонянами.
[101] Об укреплении Трикарана см.  гл.2, § 1.
[102] В конце 366 или в начале 365 г. до н. э.
[103] Дионисий I скончался в 367 г. до н. э., и на престол вступил его сын Дионисий II.
[104] См. кн. VI,  гл.5, § 27 и там же цитату из Диодора (XV, 64).
[105] Об этом столкновении элейцев с аркадянами рассказывает также Диодор (XV, 77, 1–4): «(В 365/364 г. до н. э. — С. Л.) в то время, как вся Эллада наслаждалась благами мира, снова вспыхнули между некоторыми из государств войны и неожиданные государственные перевороты. Аркадские изгнанники, отправившись в поход из Элиды, захватили в так называемой Трифилии укрепленный пункт, известный под названием Ласиона. Уже с давних пор аркадяне и элейцы враждовали из–за Трифилии. Власть над Три–филией переходила поочередно из одних рук в другие, в зависимости от того, на чью сторону склонялось военное счастье. В это время Трифилией владели аркадяне, но элейцы отобрали ее у них под предлогом заступничества за изгнанников. Выведенные этим из себя аркадяне сперва отправили посольство с требованием вернуть укрепление; когда же никто не обратил внимания на их заявление, они призвали на помощь отряд союзных афинян и вместе с ним выступили походом на Ласион. Элейцы со своей стороны выступили на помощь изгнанникам. Вблизи Ласиона произошла битва; так как аркадяне во много раз превосходили численностью противников, элейцы были разбиты и потеряли более двухсот воинов. Это было только начало, после которого вражда между аркадянами и элейцами получила еще более ожесточенный характер: аркадяне, воодушевленные успехом, тотчас пошли походом на Элейскую область и овладели городами Марганами и Кронием, а также Кипариссией и Корифасием».
Ласион уже в 399 г. до н. э. оспаривался аркадянами у элейцев; см. кн. III,  гл.2, § 30.
[106] Очевидно это был, как и фиванский «отряд трехсот», отряд отборной гвардии.
[107] И, следовательно, занимают в бою лучшую позицию, так как метать снаряды сверху вниз удобнее, чем снизу вверх.
[108] Акрорейцы — жители гористой местности в Северной Элиде, вблизи границ Аркадии и Ахайи.
[109] Т. е. холм Кроноса, примыкает с севера к Альтии, священному участку Олимпийского Зевса.
[110] Элиду.
[111] См. выше,  гл.2, § 18, и коммент.
[112] Очевидно, и пелленские демократы были в союзе с аркадянами.
[113] В 364 г. дон. э.
[114] См. коммент. к кн. VI,  гл.4, § 12 и ниже,  гл.5, § 10.
[115] Очевидно, принадлежащая теперь к Аркадскому союзу. Прежде она принадлежала Лакедемону (kh.V, гл .2, § 24 и кн. VI,  гл.5, § 24).
[116] Аркадяне обнесли город двумя рядами осадных сооружений: внутренняя окружала непосредственно холм, на котором находился город; внешняя ограда служила для защиты осаждающих от нападения извне. Она окружала лагерь осаждающих, проходя всюду по равнине и только в одном месте подымаясь на обращенный к Кромну склон лежащего невдалеке от города холма. Если бы Архидам овладел оградой в этом месте, то он занял бы позицию, господствующую над лагерем осаждающих.
[117] Так называлось состоявшее из 5000 человек (Диодор, XV, 62 и 67) отборное наемное войско Аркадского союза.
[118] В каких случаях надо выстраивать войско таким образом, указывает наш автор в своем трактате о коннице (Гиппархика, IV, 3).
[119] Элиде.
[120] Пилосом.
[121] См. выше, § 14.
[122] О праздновании 104‑й Олимпиады под руководством жителей Писы рассказывает несколько по–иному Диодор, (XV, 78; предпочтение следует отдать рассказу Ксенофонта): «(В 364/363 г. до н. э. — С. Л.) 104‑я Олимпиада праздновалась под руководством жителей Писы и аркадян; в ней победителем в беге оказался афинянин Фокид. В этом году жители Писы, вспомнив о былом величии их отечества и опираясь на старинные мифы, объявили, что им по праву принадлежит руководство общеэллинскими Олимпийскими торжествами. Считая указанное время наиболее подходящим для того, чтобы оспаривать руководство состязаниями, они заключили союз с аркадянами, бывшими во вражде с элейцами, и при их содействии выступили против элейцев, только что приступивших к устройству состязаний. Элейцы выступили против них всенародным ополчением, и завязалась жаркая битва. Свидетелями ее были собравшиеся на торжество греки. Находясь в полной безопасности, они восседали с венками на головах и спокойно приветствовали подвиги доблести, проявляемые обеими сторонами. Наконец победили жители Писы и стали руководить состязанием. Впоследствии элейцы не упоминали этой Олимпиады в списке Олимпиад, так как, по их мнению, руководство в ней было захвачено противозаконно, насильственным путем». Последнее указание встречаем и у Павсания (VI, 4,2): «Сто четвертой Олимпиады, в которой впервые оказался победителем Сострат, элейцы не упоминают в списке Олимпиад, так как не они были распорядителями в этом состязании, а вместо них — жители Писы и аркадяне». Ср.: там же, 22, 3.
Олимпийский год— 104‑я Олимпиада, см. вышеприведенные цитаты. Олимпийские состязания начинались в первое полнолуние после летнего солнцеворота.
[123] По Страбону (VIII, р. 355), и первоначально святилищем заведовали элейцы; в руках жителей Писы заведование находилось лишь с 676 по 572 г. до н. э. (приблизительно).
[124] Пентатл представляет собою цикл из пяти видов состязаний, из которых первые четыре были различными видами бега, а пятый — кулачный бой. Победителем в пентатле считался тот, кто выиграл наибольшее число из 5 состязаний. Поэтому перед началом пятого состязания шансы конкурентов уже более или менее определялись; например, если были кандидаты, имевшие 3 выигранные состязания, то выигравшие только одно устранялись и не принимали участия в пятом состязании, так как даже в случае победы в этом состязании они не догнали бы своих соперников.
[125] Подробное описание этого огромного алтаря, сооруженного из прессованной золы сожженных жертвенных животных, дает Павсаний (V, 13,8 сл.)
[126] Так называлась внутренняя часть участка, посвященная непосредственно Зевсу (храм Зевса с примыкающею рощею, дворами и службами). Ср.: Павсаний, V, 10, 1. См. коммент. к § 14.
[127] Т. е. знаменитого храма Зевса Олимпийского.
[128] См. коммент. к § 13.
[129] Для размещения паломников.
[130] Храма Зевса Олимпийского.
[131] См. коммент. К § 22.
[132] О распадении Аркадского союза на две враждебные партии рассказывает также Диодор (XV, 82,1 – 4; пользование сокровищами Олимпийского храма он ошибочно приписывает мантинейской, а нетегейской партии): «(В 363/362 г. до н. э. — С. Л.) аркадяне с жителями Писы сообща руководили Олимпийскими состязаниями, взяв в свои руки власть над святилищем и находившимися в нем сокровищами. Немало вкладов мантинейцы употребили на собственные нужды; поэтому виновники этого беззакония прилагали все старания, чтобы война с элейцами продлилась, так как в случае наступления мира им пришлось бы дать отчет в истраченных суммах. Так как остальные аркадяне желали заключения мира, — они вступили в междоусобную борьбу со своими одноплеменниками. Возникли две партии; во главе одной из них стали тегейцы, во главе другой — мантинейцы. Вражда между обеими партиями все увеличивалась, дойдя наконец до вооруженного столкновения. Тегейцы отправили послов к беотийцам с просьбой прислать им подмогу, и беотийцы послали им на помощь значительное войско под предводительством Эпаминонда.Тогда мантинейцы, убоявшись войска и прославленного военной доблестью Эпаминонда, отправили послов с просьбой о союзе к самым заклятым врагам беотийцев — к афинянам и лакедемонянам; это посольство имело успех». Мы видим, что и олигархический Ксенофонт, и демократически настроенный источник Диодора не ищут более глубоких, внутренних причин для объяснения распада Аркадского союза; Ксенофонт видит единственную причину в сребролюбии вожаков демократии и боязни их за собственную жизнь; источник Диодора, искажая факты, бросает это же обвинение манти–нейцам, главарям аристократической партии.
[133] См. цитату из Диодора в коммент. к кн. VI,  гл.5, § 6.
[134] Т. е. сторонники аристократической партии.
[135] Если с них потребуют отчета; гарнизонные же воины охотно предоставляли арестованным возможность бежать.
[136] См. выше, гл. 4, § 35, примеч.
[137] Как указывал наш автор в гл. 4, § 34, теперь эпариты состояли уже преимущественно не из наемников, а из влиятельнейших граждан. О походе Эпаминонда в Спарту рассказывают также Диодор (XV, 82 сл.), Плутарх (Агесилай, 34), Юстин (VI, 7) и Полибий.
[138] В 362 г. до н. э.
[139] Ферским тираном. См. кн. VI, гл. 4, § 34 и 35 и коммент. к ним.
[140] Т. е. жителями прежде порабощенных Александром, а затем освобожденных беотийцами городов.
[141] См. коммент. к кн. VI, гл. 5, § 8.
[142] Диодор (XV, 72, 5) ничего не знает о стоянках Эпаминонда в Немее и Тегее; по его версии, Эпаминонд двинулся на Спарту из Мантинейской области: «Лакедемоняне, как ближайшие соседи, тотчас же выступили походом в Аркадию; в то же время и Эпаминонд, выступив вперед со своим войском и находясь на небольшом расстоянии от Мантинеи, узнал от местных жителей, что всенародное ополчение лакедемонян предает опустошению Тегейскую область».
[143] Ср.: Диодор, XV, 82, 6: «Он замыслил славный подвиг, но судьба противодействовала ему».
[144] Ср.: Πолибий, IX, 8: «Приказав войску пообедать в обычное время, Эпаминонд с наступлением сумерек двинулся в поход».
[145] Ср.: Плутарх, Агесилай, 34: «Агесилаю донес об этом, по словам Кал-лисфена, феспиец Евтин, по Ксенофонту же — какой-то критянин. Агесилай немедленно послал в Спарту конного гонца с этим известием, а через короткое время явился туда и сам». Гораздо фантастичнее рассказ Диодора (XV, 82, 6), по словам которого Агесилай остался в Спарте, а предводителем выступившего в Аркадию спартанского войска был Агис (sic! так звали предшественника Агесилая, умершего уже в 399 г. до н. э.). «Лакедемонский царь Агис, подозревая хитрый замысел Эпаминонда и хорошо умея предвидеть будущее, отправил в Спарту критян-курьеров; они опередили Эпаминонда и известили оставшихся в Спарте, что беотийцы идут напрямик в Лакедемон, желая разорить город, и что сам царь с величайшей поспешностью идет на помощь отечеству. Он предложил оставшимся в Спарте охранять город и ничего не страшиться, так как скоро он явится на помощь».
[146] Ср.: Диодор, XV, 83, 1: «Если бы нападение Эпаминонда не было обнаружено заранее, ему удалось бы незамеченным вторгнуться в Спарту».
[147] См. коммент. к кн. VI, гл. 4, § 12.
[148] Здесь Ксенофонт в своем стремлении прославить доблесть Спарты, по-видимому, впадает в преувеличение. Правдоподобнее рассказ Диодора (XV, 83,2—4): «Агесилай... со всевозможным тщанием позаботился об охране города. Детей старшего возраста и стариков он расставил на крышах домов, приказав им отражать пытающихся напасть на город; сам же он выстроил под своей командой воинов цветущего возраста и распределил их по проходам и теснинам, ведущим к городу; он преградил все те места, через которые можно было подойти к городу, и спокойно ждал наступления врага. Разделив на много частей свое войско, Эпаминонд вел нападение в одно и то же время в разных местах; увидев настроение спартанского войска, он сразу понял, что спартанцы были предупреждены о его прибытии; однако он по очереди сражался со всеми отрядами и ввязывался в рукопашный бой, терпя поражение вследствие неудобства своих позиций».
[149] О его мужестве рассказывает также Плутарх (Агесилай, 34); больше всех отличался в этом бою, по словам этого автора, спартанец Исид, сын Фебида.
[150] В Левктрской битве.
[151] Диодор (XV, 83, 5) ошибается, говоря, что Эпаминонд отступил, узнав о приближении спартанского войска, якобы только теперь вернувшегося в Спарту под предводительством царя Агиса (см. коммент. к § 10).
[152] Ср.: Диодор, XV, 82, 2: «Посланные союзными афинянами воины в числе шести тысяч под командой стратега Гегелоха (имя искажено; его звали Гегесилей — Эфор у Диодора V, II, 54; Ксенофонт, О доходах, 3, 7)».
[153] О каком поражении здесь идет речь — неизвестно; может быть, по пути на афинян напали коринфяне.
[154] По словам Полибия (IX, 8, 11), войско Эпаминонда было замечено, когда оно находилось в семи стадиях ( 1 км) от Мантинеи.
[155] В числе их был и Грилл, сын нашего автора (Диоген Лаэртский, II, 54); по нелепой позднейшей афинской традиции ( Π а в с а н и й, VIII, 11, 6; IX, 15, 5), Эпаминонда убивает Грилл.
[156] 12скирофориона (5 июля) 362 г. до н.э. (Плутарх, О славе афинян, 7). Точно так же Диодор (XV, 82,1 ) и автор «Жизнеописания десяти ораторов» (Демосфен, 27) датируют эту битву архонтом Хариклидом, т. е. 363/ 362 г. до н. э.
[157] По-видимому, палицы Геракла, фиванского героя.
[158] «Главные моменты Мантинейской битвы ярко освещены Ксенофон-том; известие Диодора (XV, 84 сл.) не только невероятно с точки зрения военной науки, но написано исключительно с точки зрения афинских интересов» (Эд. Мейер, указ. соч., 471 ).
[159] Длинною колонной по два в ряд выстраивалось войско в пути; расположение фронтом (глубокими и широкими массами) придавалось войску в бою.
[160] См. коммент. к кн. VI, гл. 4, § 12.
[161] Таким образом, Эпаминонд повторил здесь маневр, примененный им в Левктрской битве: скопление всей ударной массы на левом крыле с целью решить всю битву нападением на правое, боевое крыло врага и по возможности совершенное устранение от боя отодвинутого далеко назад правого крыла; однако этот маневр здесь был гораздо более разработан.
[162] Конница стояла в обеих армиях на флангах (Диодор, XV, 85, 2). Эпаминонд сделал из конницы центр тяжести всех своих боевых сил; чтобы сделать ее удобоподвижной и годной для нападения на пехоту, он применил и развил издавна применявшееся в Беотии чередование всадников со «сражающимися вместе с конницей пехотинцами» (ср.: Фукидид^, 57, 2). Теперь гоплиты были почти совершенно вытеснены пелтастами, и потому конница приобрела большое значение, тогда как прежде она была бессильна против гоплитов. Военные приемы Эпаминонда имеют крупное историческое значение; «в том, что правое крыло, в сущности, вовсе не принимает действительного участия в сражении, мы видим зародыш битв македонской эпохи, в которых бой обычно решался только кавалерийской дуэлью, а ядро армии — фаланга — часто совершенно не участвовало в деле» (Эд. Мейер, указ. соч., V, 470).
[163] Известие о численности и расположении отдельных контингентов мы имеем у Диодора (XV, 84, 4 сл.; его цифрам, впрочем, доверять не следует): «Мантинейцам помогали элейцы, лакедемоняне, афиняне и некоторые другие; общее число всех их было более двадцати тысяч пехотинцев и около двух тысяч всадников. Соратниками тегейцев была большая часть (и в этом числе самые могущественные) из аркадских государств, ахейцы, беотийцы, аргивяне и некоторые другие из пелопоннесских и внепелопоннесских союзников; всего на их стороне собралось более тридцати тысяч пехотинцев и не менее трех тысяч всадников... Ввиду их военной доблести мантинейцы с прочими аркадянами занимали правый фланг; их соседями и соратниками были лакедемоняне, вслед за ними стояли элейцы и ахейцы, остальные места занимали еще более слабые отряды; левый фланг заполняли афиняне. Фиванцы же сами занимали левый фланг; рядом с ними стояли аркадяне, правый же фланг был отдан аргивянам. Остальное войско — евбейцы, локрийцы, сикионцы, а также мессенцы, малиейцы и энианы, фессалийцы и прочие союзники — занимало средние места; всадников же обе стороны расставили на обоих флангах».
[164] Смерть его подробно описана и приукрашена легендарными подробностями у Диодора (XV, 87). Убийцей Эпаминонда, по Диоскуриду (Плутарх, Агесилай, 35), был спартанец Антикрат. Ср.: Павсаний, VIII, 11, 5 сл.
[165] Это произошло, вероятно, еще в начале сражения (ср.: Диодор, XV, 85, 6).