1. (1) Так окончился мятеж в Афинах. Через короткое время после этого[1] Кир, отправив послов[2] в Лакедемон, просил, чтобы лакедемоняне приняли в нем такое же участие, какое он сам принял в них во время их войны с афинянами[3]. Эфоры сочли его просьбу справедливой и поручили Самию[4], занимавшему тогда пост наварха, оказать потребную помощь Киру. Последний охотно исполнил просьбу Кира: во главе своего флота и флота Кира он поплыл вдоль берега в Киликию и добился того, что властитель Киликии Сиеннесий потерял возможность оказывать на суше противодействие Киру, идущему походом на персидского царя. (2) Как Кир собрал войско, как он с этим войском отправился вглубь страны против брата, при каких обстоятельствах произошла битва[5], как Кир погиб и как после этого грекам удалось благополучно добраться к берегу моря[6], — обо всем этом написано уже в книге сиракузца Фемистогена[7].
(3) Тиссаферн, оказавший неоценимые услуги царю в его войне с братом, был назначен сатрапом не только тех областей, в которых он начальствовал прежде, но и тех, где начальником был прежде Кир. Прибыв в свою сатрапию, он тотчас же решил подчинить себе все ионийские города. Эти города, с одной стороны, желали сохранить свободу, а с другой, опасались мщения Тиссаферна за то, что они при жизни Кира отпали от Тиссаферна и стали на сторону Кира[8]; поэтому они не открыли городских ворот Тиссаферну, а отправили послов в Лакедемон. Эти послы просили их, как защитников всей Греции, позаботиться и о них, азиатских греках, спасти их страну от опустошения и выступить на защиту их свободы. (4) Лакедемоняне же послали к ним гармостом Фиброна, давши им и войско — около тысячи неодамодов[9] и около четырех тысяч прочих пелопоннесцев. Фиброн попросил и у афинян триста всадников, обещая дать им жалованье. Афиняне же послали тех, которые служили в коннице[10] в правление тридцати, полагая, что для демократии будет благом, если они будут вдали от родины и погибнут. (5) Когда они прибыли в Азию[11], Фиброн присоединил к ним ополчения из греческих городов, расположенных на материке, так как тогда все греческие города беспрекословно повиновались приказаниям каждого лакедемонянина. Но даже и с таким войском[12] Фиброн из страха перед неприятельской конницей[13] не решался спуститься в долину; с него довольно было и того, что те позиции, которые он занимал, давали ему возможность предохранить страну от вражеского опустошения. (6) Когда же греческое войско, участвовавшее в походе Кира[14], благополучно спасшись, присоединилось к нему, он стал уже спускаться в долину и открыто выступать против Тиссаферна; ему удалось взять добровольно сдавшийся город Пергам, а также Тевфранию и Алисарну, над которыми начальствовали Еврисфен и Прокл, потомки лакедемонянина Демарата[15]. Последний получил эту область в дар от царя за то, что он участвовал в походе на Грецию. На его сторону перешли также братья Горгион и Гонгил, владевшие: первый — Гамбрием и Палегамбрием, а второй — Мириной и Гринием. И эти города были царским даром Гонгилу[16] за то, что он — единственный из эретрийцев — был изгнан за персофильство. (7) Были и такие слабо укрепленные города, которые Фиброн взял вооруженной силой; что же касается Ларисы, так называемой Египетской[17], то, так как она не подчинилась его требованиям, он ее обнес осадными укреплениями и осаждал. Так как ему никак не удалось взять город, он стал копать колодец, отведя в него воду из городского подземного водопровода, чтобы лишить город воды. Тогда осажденные стали совершать частые вылазки из стен и бросать в вырытую яму бревна и камни[18]; чтобы избежать этого, Фиброн сделал над колодцем деревянный предохранительный щит. Но ларисцы сделали ночью вылазку и сожгли этот щит. После этого эфоры, решив, что он попусту тратит время, отправили к нему послов с приказанием, оставив Ларису, отправиться в Карию[19].
(8) Когда он по пути в Карию прибыл уже в Эфес, его настиг здесь Деркилид[20], пришедший сменить его на посту. Это был, по общему мнению, очень ловкий и изобретательный человек[21], почему он и носил прозвище Сисифа. Фиброн вернулся на родину, был осужден и принужден отправиться в изгнание; союзники его обвинили в том, что он позволил своему войску грабить дружественные города[22]. (9) Вступив в командование войском, Деркилид, зная что Тиссаферн и Фарнабаз относятся друг к другу недоверчиво и подозрительно, вступив в соглашение с Тиссаферном, повел войско на территорию Фарнабаза, предпочитая вести войну с одним, чем с обоими сразу. Деркилид был и до того времени врагом Фарнабаза: будучи гармостом в Абидосе[23] в навархию Лисандра[24], он был оклеветан Фарнабазом и приговорен к стоянию на карауле со щитом в руках, что считается позором у добропорядочных лакедемонян: это принятое у них наказание за недостаток дисциплины. Поэтому–то он с гораздо большей охотой пошел воевать с Фарнабазом. (10) И тотчас же обнаружилось, какая большая разница между его начальствованием и Фиброновым: он провел войско через дружественную страну до Фарнабазовой Эолиды, не причинив никакого вреда союзникам[25].
Эта Эолида находилась под верховной командой Фарнабаза; должность же сатрапа этой области занимал у него до самой смерти дарданец Зений. Когда последний заболел и умер, и Фарнабаз собирался уже передать сатрапию другому, жена Зения Мания, тоже дарданка, снарядила пышный кортеж ко двору с богатыми дарами как для самого Фарнабаза, так и для расположения к себе наложниц и влиятельных лиц при его дворе. (11) Получив у него аудиенцию, она сказала: «Фарнабаз, мой покойный муж всегда вносил тебе положенные подати и во всем прочем был тебе другом, так что ты его всегда хвалил и уважал. Если я буду тебе служить ничуть не хуже его, зачем тебе нужно назначать другого сатрапа? Если же я тебе в чем–нибудь не угожу, от тебя будет зависеть отнять у меня власть и отдать ее другому». (12) Выслушав все это, Фарнабаз признал справедливым, чтобы Мания занимала должность сатрапа. Она же, став владыкой страны, ничуть не хуже мужа собирала и передавала подати, и к тому же каждый раз, когда прибывала ко двору Фарнабаза, привозила ему подарки и всякий раз, как он прибывал в ее страну, принимала его много лучше и любезнее всех прочих подчиненных ему властителей; (13) она удержала под своей властью все полученные ею в удел города и, кроме того, присоединила к своим владениям приморские города Ларису, Гамаксит и Колоны, прежде ей не подчиненные. Она атаковала стены этих городов во главе отряда греческих наемников; сама же она наблюдала за ходом сражения, сидя в коляске. Кого она считала достойным похвалы, тот получал щедрые дары; таким образом она сформировала прекрасное наемническое войско. Она участвовала также и в походах Фарнабаза, каждый раз, как он совершал набеги на мисийцев или писидов[26] за то, что они грабили царские владения. Фарнабаз со своей стороны оказывал ей всяческое уважение и иногда спрашивал у нее совета в государственных делах. (14) Когда ей было уже более сорока лет, Мидий, муж ее дочери, подстрекаемый окружающими, говорившими ему, что позорно, чтобы он стоял в стороне от дел, а правила женщина, задушил ее[27], как рассказывают, в ее покоях. Вообще она тщательно оберегала себя от посторонних людей, как всегда поступают тираны, но ему она доверяла и любила его, как своего зятя. Он убил также и ее сына, красавца лицом, имевшего около семнадцати лет от роду. (15) Сделав это, он овладел укрепленными городами Скепсием и Гергифом, где преимущественно хранились сокровища Мании. Прочие города не открыли ему ворот, но бывший в них гарнизон удержал их для Фарнабаза. После этого Мидий послал Фарнабазу дары и просил его, чтобы он остался властителем этой области, как владела ею Мания. Фарнабаз же, возвратив ему дары, велел ему повременить с поднесением, пока он не придет к Мидию и не возьмет эти подарки вместе с его головой: он говорил, что он не хочет больше жить, если не отомстит за Манию. (16) В это время прибывает сюда Деркилид и тотчас же берет в один день без сопротивления приморские города Ларису[28], Гамаксит и Колоны. Затем он послал послов в города Эолиды с предложением стать свободными[29], открыть ему ворота и вступить с ним в союз. Это предложение было принято жителями Неандрии, Илия и Кокилии, так как стоявшие в них греческие гарнизоны после смерти Мании подверглись очень скверному обращению. (17) Зато начальник гарнизона в неприступной крепости Кебрене не открыл ворот Деркилиду, надеясь получить награду от Фарнабаза за то, что он сохранил ему город. Деркилид был раздражен этим и собирался атаковать Кебрен. Он совершил жертвоприношение, но не получил благоприятных предзнаменований[30]. На следующий день он тоже принес жертву, и также не получил хороших результатов; то же было и на третий день. До четвертого дня он крепился и приносил жертвы, сдерживая досаду. Досадовал он потому, что спешил овладеть всей Эолидой прежде, чем Фарнабаз придет к ней на помощь. (18) Какой–то сикионский лохаг Афинад, находя, что Деркилид попусту тратит время, решил, что он сможет собственными силами лишить кебренцев воды. Он бросился со своим отрядом к источнику и стал его засыпать. Тогда сидевшие в крепости сделали вылазку, ранили его самого, убили двоих из его отряда, а остальных прогнали, нанося им удары и бросая в них снаряды. Это привело в негодование Деркилида, который полагал, что вследствие этого и атака будет вестись с меньшим воодушевлением. Но как раз в это время пришли из крепости послы от греков и сказали, что им не нравится образ действий начальника и что они предпочитают союз с греками союзу с варварами.
(19) Не успели окончиться эти переговоры, как пришел посланный от начальника гарнизона и сообщил, что последний присоединяется ко всем заявлениям горожан. В этот же день Деркилид получил, наконец, хорошие предзнаменования; поэтому он приказал войску немедленно стать под оружие и повел его к городским воротам. Горожане открыли ворота и впустили их в город. Поставив и здесь гарнизон, Деркилид тотчас же пошел на Скепсий и Гергиф. (20) Мидий же ждал прибытия Фарнабаза, но из страха перед гражданами послал посла к Деркилиду с предложением вступить в переговоры, если тот пришлет заложников. Деркилид послал ему по одному гражданину из каждого союзного города и предложил взять из них в заложники кого он хочет и в каком угодно числе. Тот, взяв десятерых, вышел из крепости[31] и, вступив в переговоры с Деркилидом, спросил его, на каких условиях он согласен вступить с ним в союз. Тот отвечал, что он ставит условием предоставление свободы и независимости гражданам. Еще до окончания этих переговоров Деркилид двинулся к Скепсию. (21) Мидий понял, что он не сможет ему воспрепятствовать против воли граждан, и позволил ему войти в город. По принесении жертв Афине в Скепсийском акрополе Деркилид вывел из города гарнизон Мидия, передал город гражданам и, указав им в торжественной речи, что они могут учредить у себя такой строй, какой подобает свободным эллинам, вышел из города и направился к Гергифу. (22) С ним вместе двинулись и многие из скепсийцев; они ликовали и воздавали ему почести за содеянное. Мидий, последовав за ним, просил отдать ему в управление город Гергиф; Деркилид ответил ему, что он получит все то, чего заслуживает. Затем он подошел вместе с Мидием к воротам Гергифа; за ним шло войско, выстроенное по два в ряд, как в мирное время. Караульные, стоявшие на городских башнях, имевших громадную высоту, не стреляли, так как видели, что войско сопровождает Мидий. Деркилид сказал Мидию: «Прикажи открыть ворота; мы вступим под твоим предводительством в город; я войду вместе с тобой в святилище и принесу жертву Афине». Мидий боялся открыть ворота, но, испугавшись, чтобы его не лишили свободы, приказал все же открыть. Войдя в город, Деркилид отправился вместе с Мидием в акрополь, (23) затем он со своими телохранителями вошел в храм Афины для принесения жертв; прочим же воинам он приказал занять посты вокруг стен. Принеся жертву, он приказал телохранителям Мидия занять посты во фронте его войска, так как он принимает их к себе на службу: (24) ведь Мидию уже нечего было бояться[32]. Мидий пришел в замешательство и сказал: «Ну, я уйду, чтобы приготовить тебе дары гостеприимства». Деркилид возразил на это: «Нет, клянусь Зевсом, не делай этого, не подобает, чтобы я, приносивший жертву[33], получал дары от тебя; наоборот, я должен угощать тебя. Останься же с нами, пока будет готов обед; мы с тобой все обсудим между собой и поступим по справедливости». (25) Когда они расселись, Деркилид задал вопрос: «Скажи мне, Мидий, отец твой оставил тебя домовладыкой, не правда ли?» — «Конечно», — ответил тот. «Сколько у тебя было домов, сколько пахотных участков, сколько лугов?» Когда он все это записал, присутствовавшие там скепсийцы сказали: (26) «Он тебя обманывает, Деркилид». «А вы не слишком придирайтесь к мелочам», — сказал Деркилид и, записав все отцовское имение, прибавил: «Чьей была Мания?»[34] Все присутствующие сказали, что Фарнабаза. «В таком случае не должно ли и ее имущество принадлежать Фарнабазу?» — «Конечно», — ответили окружающие. «Но ведь Фарнабаз нам враг; и поэтому, раз мы победили его, то его владения становятся нашими. Так пусть же кто–нибудь поведет нас туда, где хранятся сокровища Мании и Фарнабаза». (27) Его повели ко дворцу Мании, которым завладел Мидий; последний шел вместе с ними. Войдя внутрь, Деркилид позвал казначеев; он приказал прислужникам арестовать их и заявил им, что если они будут уличены в утайке чего–либо из сокровищ Мании с целью присвоения, то немедленно будут перебиты. Тогда они показали ему все сокровища. Осмотрев их, он запер все на замок, опечатал и приставил караульных. (28) Выйдя из дворца, он сказал тем из лохагов и таксиархов, которых он застал у ворот: «Здесь хватит жалованья для войска приблизительно на год при восьми тысячах воинов[35]. Если же мы еще что–нибудь раздобудем, то и это будет расходоваться на уплату жалованья». Он сказал это, зная, что, услышав об этом, они станут гораздо более послушными и услужливыми. После этого Мидий спросил: «А где мне прикажешь жить, Деркилид?» Последний ответил: «Там, мой милый Мидий, где это будет справедливее всего: в твоем родном городе Скепсии, в твоем отцовском доме».
2. (1) Совершив все это и взяв в восемь дней девять городов, Деркилид стал думать, как бы ему устроить так, чтобы не ложиться тяжким бременем на союзников, оставаясь на зимовку в дружественной стране (как было с Фиброном), и чтобы Фарнабаз, надеясь на превосходство своей конницы, не разорял греческих городов. Он шлет послов к Фарнабазу с вопросом, чтó тот предпочитает, — войну или мир? Фарнабаз, зная, что Эолида сильно укреплена и что это угрожает его резиденции Фригии[36], предпочел перемирие[37].
(2) После этого Деркилид, придя в Вифинскую Фракию, расположился там на зимовку. Это не вызвало неудовольствия Фарнабаза, так как вифинцы часто совершали на него набеги. Деркилид все время имел возможность безопасно и беспрепятственно грабить Вифинию и имел съестные припасы в изобилии; единственной неудачей была следующая. К нему пришли с другого берега Геллеспонта, от Севфа, союзники–одрисы[38], в числе около двухсот всадников и около трехсот пельтастов. Они расположились лагерем и окружили себя тыном приблизительно в двенадцати стадиях от греческого лагеря. Попросив у Деркилида караульных для лагеря из числа тяжеловооруженных, они отправились за добычей и захватили много рабов и сокровищ. (3) Когда весь их лагерь наполнился многочисленными пленными, вифинские пельтасты и всадники, узнав, сколько человек вышло за добычей и скольких греческих караульных они оставили в лагере, собравшись в очень большом числе, на заре напали на тяжеловооруженных, которых было около двухсот. Приблизившись к лагерю, вифинцы стали бросать камни и дротики в греков. Последние, несмотря на то, что получали раны, часто даже смертельные, не могли ничего сделать внутри ограды, имеющей приблизительно человеческий рост. Тогда они сорвали ограду и унесли ее в лагерь. (4) Та часть вифинцев, на которую было непосредственно направлено нападение, каждый раз отступала, им не трудно было отступать от тяжеловооруженных, так как они были в легком вооружении, но в то же время остальные вифинцы справа и слева осыпали греков дротиками и при каждой вылазке многих из них убивали. Наконец они, как скотина в загородке, были перебиты дротиками. Из них только приблизительно пятнадцати человекам удалось спастись и бежать в греческий лагерь, да и то только потому, что они обратились в бегство как только узнали, в чем дело, и ускользнули во время битвы по недосмотру вифинцев. (5) Быстро выполнив это и перебив сторожей шатров одрисских фракийцев, они ушли, захватив всех пленных. Таким образом, когда греки узнали об этом и пришли на помощь, они не нашли в лагере ничего, кроме обнаженных трупов. Когда одрисы вернулись с набега, они похоронили своих погибших соотечественников, почтили их память обильной выпивкой и конными ристаниями, присоединились к греческому лагерю и с этих пор сообща грабили и опустошали Вифинию.
(6) С наступлением весны Деркилид отправился из Вифинии в Лампсак. Во время его пребывания в этом городе к нему пришли послы от лакедемонского правительства: Арак, Навбат и Антисфен. Они прибыли для наблюдения за ходом дел в Азии и в частности для того, чтобы передать Деркилиду, что он остается во главе войска еще на год и что эфоры уполномочили их, созвав воинов, передать им, что они порицают войско за его прежнее поведение, но хвалят его за то, что оно теперь ни в чем не нарушает законов[39]. И на будущее время, говорили эфоры, они не допустят нарушения законов; если же воины проявят справедливое отношение к союзникам, то они и впредь будут их удостаивать похвалы. (7) Когда, собрав солдат, послы передали им это, вождь наемников Кира отвечал: «Лакедемоняне, мы–то одни и те же и теперь и в прошлом году, но начальник у нас не тот, что в прошлом году. Вам легко поэтому понять причину, почему мы теперь не нарушаем законов, а тогда нарушали». (8) Когда Деркилид пригласил к своему столу послов с родины, кто–то из свиты Арака упомянул, что они оставили в Лакедемоне послов от херсоннесцев. Последние, как рассказывали послы, заявили, что уже нет никакой возможности обрабатывать поля на Херсоннесе, так как эта местность подвергается постоянным грабежам фракийцев. Но, если бы была построена стена через весь перешеек, от моря до моря, то могли бы обрабатывать огромные пространства плодородной земли как они сами, так и лакедемонские колонисты, сколько бы ни пожелали. Таким образом, заявили они, они были бы очень довольны, если бы был послан по поручению государства кто–нибудь из лакедемонян с войском для исполнения этого предприятия. (9) Деркилид, услышав это, не сказал им, какого он мнения по этому поводу, но и послал их в Эфес через греческие города, радуясь, что им предстоит увидеть города, наслаждающиеся благами мира. Послы отправились, а Деркилид, узнав, что он оставлен еще на год военачальником, снова отправил послов к Фарнабазу и спросил его, хочет ли он, чтобы продолжалось перемирие, заключенное на зимнее время, или предпочитает войну. Когда Фарнабаз предпочел и на этот раз перемирие, Деркилид, оставив дружественные ему пограничные города наслаждающимися благами мира, переправляется со своим войском через Геллеспонт в Европу; затем он прошел через дружественную Фракию, получив дары гостеприимства от Севфа, и прибыл в Херсоннес. (10) Здесь он узнал, что на этом полуострове расположено одиннадцать или двенадцать городов[40], что земля здесь очень плодородна и приносит богатый урожай, но только, как уже было сказано, подвергается постоянным грабежам фракийцев. Он произвел измерения, и оказалось, что перешеек имеет в ширину семь стадий. Тогда он решил не медлить и, совершив жертвоприношения, стал строить стену[41], разделив предназначенную для постройки полосу земли на участки для отдельных отрядов воинов. Он обещал дать награду тем из воинов, которые первые соорудят стену, а остальным — по мере их заслуг. Постройка стены началась весной и окончилась до наступления осени; внутри стены оказалось одиннадцать городов, много гаваней, большое пространство плодородной и удобной для посева земли, много земли уже занятой нивами и многочисленные прекрасные пастбища для всякого рода скота. Выполнив это, он вернулся назад в Азию.
(11) Произведя осмотр подчиненных ему городов, он нашел все в порядке, исключая лишь того, что беглецы с Хиоса заняли укрепление Атарней[42] и, пользуясь этой крепостью как разбойничьим гнездом, подвергали опустошительным грабежам Ионию, изыскивая себе таким образом средства к пропитанию. Узнав, что у них в крепости большие запасы хлеба, Деркилид окружил ее укреплениями и стал осаждать. На восьмой месяц он заставил осажденных сдаться и, назначив здесь начальником пелленца Драконта[43], устроил в этом месте склад всевозможных съестных припасов, чтобы Атарней мог служить ему стоянкой, когда он сюда прибудет. Затем он ушел в Эфес, от которого до Сард три дня пути.
(12) До этого времени[44] Тиссаферн, Деркилид и живущие в этих местах эллины и варвары были между собой в мире[45]. Но вскоре после описываемых событий пришли в Лакедемон послы от ионийских городов, которые заявили, что от Тиссаферна зависит дать автономию греческим городам, если бы только он пожелал этого. Поэтому, если бы Кария, где находится дворец и усадьба Тиссаферна, оказалась в опасности, то, заявили они, по их мнению, он скорее всего согласился бы дать им автономию. Услышав это, эфоры послали Деркилиду приказание совершить поход в Карию. Туда же приказали они плыть наварху Фараку во главе флота. (13) Они повиновались. В это же время на помощь к Тиссаферну пришел Фарнабаз, во–первых, потому, что Тиссаферн был назначен главноначальствующим всех боевых сил[46], а во–вторых, чтобы засвидетельствовать, что он готов сражаться вместе с ним, быть его союзником и сообща изгнать греков из владений царя. (Вообще же, Фарнабаз завидовал тому, что Тиссаферн был главным начальником; особенно его удручала потеря Эолиды). Услыша дружественные предложения Фарнабаза, Тиссаферн сказал ему: «Первым делом пойдем со мной походом в Карию, а затем подумаем и об этом»[47]. (14) По прибытии туда они решили поставить здесь надежные гарнизоны в крепостях, а затем перейти назад в Ионию. Деркилид, услышав, что они перешли снова через Меандр, заметил Фараку, что он боится, что Тиссаферн и Фарнабаз станут совершать набеги на беззащитную страну и подвергать ее разграблению. Потому и он стал переправляться через Меандр. Во время переправы войска, не выстроенного в боевой порядок (так как Деркилид думал, что враги достигли уже Эфесской области), лакедемоняне внезапно увидели перед собой стоящих на надгробных памятниках разведчиков. (15) Взобравшись на находившиеся перед ними памятники и башни, они увидели впереди, на дороге, по которой им предстояло идти, выстроенных против них в боевом порядке карийцев с белыми щитами, все персидское войско, все греческое войско, которое имели оба персидских полководца[48], и очень многочисленную конницу: Тиссафернову — на правом фланге, а Фарнабазову — на левом. (16) Заметив это, Деркилид приказал таксиархам и лохагам как можно скорее построить войско по восемь в ряд, пельтастам стать на обоих флангах; туда же он поместил всадников, всех, каких он только имел, а сам стал совершать жертвоприношение. (17) Все пелопоннесское войско соблюдало полное спокойствие и приготовлялось к сражению. Что же касается воинов из Приены, Ахиллея, островов и ионических городов, то часть их бежала, оставивши оружие между колосьями нив (рожь в долине Меандра очень высока); остальная же часть хотя и осталась, но ясно было, что и она собирается бежать. (18) Вскоре пришло известие, что Фарнабаз дал приказ вступить в бой; Тиссаферн же еще не забыл наемников Кира, с которыми ему пришлось сражаться, и, полагая, что все эллины похожи на них[49], желал избегнуть сражения. Послав вестников к Деркилиду, он приказал ему передать, что желает вступить с ним в переговоры. Деркилид, взяв с собой из своей свиты всадников и пехотинцев с самой величественной осанкой, вышел к вестникам и сказал им: «А я, как видите, совсем уже приготовился сражаться. Но раз он хочет вступить со мной в переговоры, я ничего не имею против этого. В таком случае необходимо обменяться клятвами и заложниками». (19) Когда представители Тиссаферна согласились на эти условия, и они были выполнены, оба войска вернулись на свои квартиры: варварское — в карийские Траллы, а греческое — в Левкофрий, где было очень почитаемое святилище Артемиды и озеро, величиной больше стадии, с песчаным дном, наполненное проточной, теплой, годной для питья водой. Таковы были события этого дня; на следующий же день они сошлись в условленное место и решили расспросить друг друга об условиях мира. (20) Деркилид поставил условием, чтобы царь даровал автономию греческим городам, а Тиссаферн и Фарнабаз — чтобы греческое войско покинуло страну, а лакедемонские гармосты ушли из городов. После этих взаимных заявлений было заключено перемирие, действительное до тех пор, пока заявления Деркилида не будут утверждены в Лакедемоне, а условия Тиссаферна — царем.
(21) В то же время[50], когда Деркилид совершал в Азии описанное выше, в Лакедемоне происходило следующее: лакедемоняне давно негодовали на элейцев за то, что они заключили союз с афинянами, аргивянами и мантинейцами, и за то, что они, утверждая, что лакедемоняне не уплатили наложенного на них штрафа[51], не позволили им участвовать в конном и гимнастическом состязаниях; вдобавок же, элейцы не удовольствовались и этим, но после того как Лихас передал свою колесницу фиванцам, когда последние были объявлены победителями, (22) и Лихас вышел, чтобы венчать возницу[52], они прогнали его, человека преклонных лет, ударами бича. Некоторое время спустя, когда Агис, в силу какого–то предсказания, был послан своим государством принести жертву Зевсу[53], элейцы воспрепятствовали ему совершить молебствие о даровании победы на войне, указывая ему, что было древнее постановление, что греки не могут обращаться к оракулу, идя на войну с греками же. Таким образом, ему пришлось вернуться, не совершив жертвоприношения. (23) Гневаясь на все это, эфоры и экклесия постановили дать хороший урок элейцам. Отправив послов в Элиду, они сказали, что лакедемонское правительство считает справедливым, чтобы они даровали автономию подчиненным городам[54]. Когда же элейцы ответили, что они этого не сделают, так как добыли эти города как военную добычу, эфоры объявили сбор войска[55]. Агис во главе войска вторгся через Ахею в Элею близ Ларисы. (24) Через самое короткое время после того, как войско вторглось во вражескую страну и стало вырубать деревья, произошло землетрясение. Агис счел это божественным предзнаменованием, удалился из страны и распустил войско. После этого элейцы стали гораздо более уверенными в себе и отправили послов[56] в государства, которые, по их сведениям, были враждебны лакедемонянам. (25) В том же году эфоры объявляют новый поход на Элиду[57]; союзниками Агиса в этом походе были афиняне и все союзники, кроме беотийцев и коринфян. Когда Агис вторгся в Элиду через Авлон, тотчас же к нему присоединились отложившиеся от элейцев лепреаты, затем макистийцы, а вместе с ними эпиталийцы. Когда же он перешел через реку[58], к нему присоединились еще летринцы, амфидольцы и марганейцы. (26) После этого он прибыл в Олимпию и стал совершать жертвоприношения Зевсу Олимпийскому, причем никто уже не пытался ему препятствовать. Совершив жертвоприношения, он отправился к городу, сжигая и вырубая все вокруг себя, и захватил в этой области очень много скота и рабов. Услышав это, также и многие не участвовавшие в походе аркадяне и ахейцы по собственной воле вторглись в Элиду и приняли участие в разграблении страны. Таким образом, этот поход был как бы заготовкой провизии для Пелопоннеса. (27) Подойдя к городу, он разрушил предместья и гимнасии[59], отличавшиеся своей красотой, самого же города он не взял, хотя он не был укреплен. Полагали, что скорее он не хотел его взять, чем не мог[60]. В то время как он опустошал страну и войско было близ Киллены, приверженцы Ксения[61], про которого говорили, что ему приходилось измерять медимном серебро[62], полученное в наследство от отца, желая против воли своих сограждан присоединиться к лакедемонянам, собрались в каком–то доме и, устремившись оттуда с обнаженными мечами, устроили побоище. В числе прочих они убили кого–то, похожего на народного вождя Фрасидея, думая, что убили самого Фрасидея. При вести о его смерти народ впал в глубокое уныние и не пытался бунтовать, а убийцы думали, что все уже сделано, и их единомышленники вынесли оружие на площадь. (28) В действительности же Фрасидей еще спал там, где он свалился пьяный. Когда же народ узнал, что Фрасидей не умер, весь дом его наполнился посетителями, они обступили также его дом со всех сторон, как рой вокруг пчелиной матки. Когда же народ вышел на бой с Фрасидеем во главе, он победил в произошедшей схватке, а учинившие побоище бежали к лакедемонянам. (29) Агис, вернувшись, снова перешел Алфей, оставил в Эпиталии, вблизи Алфея, гарнизон с гармостом Лисиппом[63] во главе и беглецов из Элиды, распустил войско и сам вернулся на родину[64]. Остальную часть лета и наступившую зиму Элида подвергалась грабежам Лисиппа и его отряда. (30) На следующее лето Фрасидей отправил в Лакедемон послов, передавших, что он соглашается срыть стены Феи и Киллены, даровать автономию трифилидским городам Фриксе и Эпиталию, Летринам, Амфидолам и Марганеям и, кроме того, всей Акрорее, в том числе и Ласиону, оспариваемому аркадянами[65]. Зато элейцы считали справедливым удержать за собой город Эпей, расположенный между Гереей и Макистом, так как они, по их словам, купили всю эту область у владевших прежде городом за тридцать талантов и уплатили им наличные деньги. (31) Но лакедемоняне, полагая, что ничуть не более справедливо насильно купить, чем насильно отобрать у слабейшего, заставили элейцев дать автономию и этому городу. Заведывать же святилищем Зевса Олимпийского лакедемоняне не помешали элейцам, хотя это право искони и не принадлежало им[66], так как оспаривавшие эту честь у элейцев были крестьянами и им, по мнению лакедемонян, совсем не подобало заведывать святилищем. На таких условиях был заключен мир и союз элейцев с лакедемонянами. Так окончилась война между этими государствами.
3. (1) После этого Агис прибыл в Дельфы и принес в жертву десятину[67] добычи. На пути из Дельф, в Герее, Агис, бывший уже глубоким стариком, занемог и был перенесен еще живым в Лакедемон, где вскоре скончался. При погребении ему были оказаны бо́льшие почести, чем воздаются смертным[68]. Когда же дни публичного траура[69] прошли и надлежало решить, кому быть царем, возникло соревнование за царскую власть между Леотихидом, (2) утверждавшим, что он сын Агиса, и Агесилаем, братом последнего. Леотихид сказал: «Агесилай, по закону царствовать надлежит не брату, а сыну царя; только если нет сына, престол занимает брат». — «Так значит, — ответил тот, — мне следует быть царем». — «Каким образом? Я же существую!» — «Потому что тот, кого ты называешь отцом, сказал, что ты не его сын». — «Но мать, которая гораздо лучше его должна знать об этом, и по сию пору утверждает обратное». — «Но, ведь, Посейдон дал знамение, что твое утверждение совершенно ложно, изгнав при помощи землетрясения твоего настоящего отца[70] из спальни твоей матери на улицу, где его увидели все. Другим свидетелем этого является и время, про которое недаром говорят, что оно всегда обнаруживает истину: ты родился как раз на десятый месяц после того времени, как он проник в спальню твоей матери и зачал тебя». (3) На этом кончился их разговор. Диопиф, известный как хороший прорицатель, будучи сторонником Леотихида, заявил, что есть предсказание от Аполлона, предписывающее остерегаться хромого царствования[71]. Лисандр же, будучи сторонником Агесилая, возразил ему, что, по его мнению, и божество не имеет здесь в виду хромоту как физический недостаток, но скорее предписывает остерегаться, чтобы престола не занял человек, не принадлежащий к царскому роду. (4) «Ведь очень уж хромым будет у нас царствование, если во главе города будет стоять не принадлежащий к потомству Геракла»[72]. Выслушав эти заявления обоих, город избрал царем Агесилая.
Агесилай не процарствовал еще года[73], как однажды, в то время как он приносил одно из установленных жертвоприношений от имени города, прорицатель заявил, что боги указывают на какой–то ужаснейший заговор. Он принес еще раз жертву, и она свидетельствовала о еще более ужасных событиях. Царь принес жертву в третий раз, и прорицатель воскликнул: «Знамения обнаруживают, что мы со всех сторон окружены врагами». После этого они принесли жертву богам спасителям и отвратителям несчастий[74] и, с трудом добившись хороших знамений, окончили жертвоприношение. (5) Не прошло и пяти дней после этого жертвоприношения, как кто–то возбудил пред эфорами обвинение в заговоре, причем был указан и руководитель его — Кинадон; это был юноша сильный телом и духом, но не принадлежавший к сословию гомеев[75]. Когда эфоры спросили, каков был план заговора, доносчик сказал, что дело произошло таким образом: Кинадон отвел его в отдельную часть агоры и приказал ему сосчитать, сколько спартиатов на агоре. (6) Тот насчитал, кроме царя, эфоров и геронтов, еще около сорока спартиатов. «С какой целью, Кинадон, ты приказал мне их сосчитать?» Тот ответил: «Вот этих считай своими врагами, а всех прочих, находящихся на агоре в числе более четырех тысяч, своими союзниками». Далее он указывал ему, встречаясь на дороге с людьми, одного–двух врагов, а всех прочих называл союзниками. Далее он говорил, что во всех загородных усадьбах спартиатов есть только один враг — хозяин, а союзников в каждой усадьбе много. На вопрос эфоров, сколько было, по его мнению, соучастников в заговоре, тот ответил, что и об этом сообщил ему Кинадон: руководители заговора посвятили в свои планы лишь немногих, и притом лишь самых надежных людей, но они хорошо знают, что их замыслы совпадают со стремлениями всех гелотов, неодамодов, гипомейонов и периэков[76]: ведь, когда среди них заходит разговор о спартиатах, то никто не может скрыть, что он с удовольствием съел бы их живьем. (7) На следующий вопрос — откуда предполагалось достать оружие — он заявил, что, как сказал ему Кинадон, те из заговорщиков, которые были в рядах войска, имели собственное оружие. Что же касается вооружения народа, то Кинадон, вместо ответа на этот вопрос, повел его в железный ряд, где показал ему много ножей, мечей, вертелов, секир, топоров и серпов. Кинадон сказал ему при этом: «Оружие такого сорта имеется у всех тех людей, которые занимаются обработкой земли, дерева или камня; да и в большей части всяких других ремесел употребляется достаточно инструментов, которые могут служить оружием для людей, не имеющих никакого другого оружия». На следующий вопрос — на какой срок было назначено восстание — он ответил, что ему запрещено было отлучаться из города. (8) Услышав это, эфоры сочли его известие вполне достоверным и пришли в ужас. Они не созвали даже так называемой малой экклесии[77], но лишь некоторые геронты[78] собрались группами в различных местах и вынесли решение послать Кинадона в Авлон в сопровождении еще нескольких граждан младших призывных категорий[79] и приказать ему привести из Авлона нескольких авлонитов и гелотов, имена которых были написаны на скитале[80]. Ему приказали также привести одну женщину, которая считалась в Авлоне первой красавицей и обвинялась в том, что поносила прибывавших в город лакедемонян — молодых и стариков, (9) Кинадон уже не раз исполнял такого рода поручения эфоров. Одновременно ему была вручена скитала, в которой были написаны имена тех, кого следовало арестовать. На вопрос его, кто же пойдет с ним из граждан младших призывных возрастов, ему ответили: «Иди и скажи старшему из гиппагретов[81], чтобы он послал с тобой шестерых или семерых из тех, которые окажутся налицо». Они уже заранее позаботились о том, чтобы гиппагрет послал подходящих людей, а посланные знали, что им надлежит арестовать Кинадона. Эфоры сказали также Кинадону, что они пошлют с ними три телеги, дабы не пришлось вести арестованных пешком; это было сделано для того, чтобы как можно лучше скрыть от него, что все это предприятие направлено только против него одного. (10) Арестовать его в самом городе они не решались, так как не знали, насколько уже успел разрастись заговор; вдобавок они хотели узнать от него имена соучастников прежде, чем те узнают, что на них донесли, чтобы они не успели убежать. Имелось в виду, что его арестуют, узнают от него имена соучастников и, записав их, немедленно отошлют в письме эфорам. Эфоры придавали такое большое значение этому делу, что отрядили для похода в Авлон также отряд всадников. (11) Когда Кинадон был арестован и конный гонец принес протокол допроса с именами выданных Кинадоном соучастников, эфоры тотчас же арестовали прорицателя Тисамена и других наиболее влиятельных из заговорщиков. Затем Кинадон был приведен в Лакедемон и изобличен. Он сознался во всем и назвал имена соучастников. Когда все это было выяснено, ему задали вопрос, с какой целью он это делал. Он отвечал, что затеял заговор из желания быть не ниже всякого другого в Лакедемоне. После этого ему надели на шею железное кольцо, к которому железными цепями были прикованы руки. Затем его вели по всему городу и били бичом и стрекалом. Такая же судьба постигла его соучастников. И так они понесли заслуженное наказание.
4. (1) После этого какой–то сиракузец Герод, прибывший в Финикию на борту купеческого судна, увидел там финикийские триэры: одни приплывали из других мест, другие экипировались на месте, третьи еще только строились. Всего их, как он слышал, должно было собраться триста[82]. Герод сел на первое отплывающее в Элладу судно и сообщил лакедемонянам про этот флот[83], снаряжаемый царем и Тиссаферном[84] для похода неизвестно против кого. Лакедемоняне были очень обеспокоены этим, созвали союзников и стали думать, что им делать. (2) Лисандр, считая, что греки и флотом будут значительно превосходить персов[85], а также принимая во внимание пехотное войско[86], участвовавшее в походе Кира и благополучно вернувшееся, убеждает Агесилая взять на себя поход в Азию при условии, что ему будет дано тридцать человек спартиатов[87], до двух тысяч неодамодов[88] и до шести тысяч человек союзнических контингентов. Кроме соображения о превосходстве греческой армии им руководило еще желание самому участвовать в этом походе[89], чтобы при помощи Агесилая снова восстановить учрежденные им в городах декархии, уничтоженные эфорами, которые ввели здесь прежнее управление[90]. (3) Когда Агесилай сделал заявление о предпринимаемом им походе, лакедемоняне дали ему все, что он просил, да еще на шесть месяцев хлеба в зерне. Совершив установленные на этот случай жертвоприношения, в том числе диабатерии[91], он отправился в путь, разослав гонцов по городам с указанием, сколько воинов должно послать каждое государство[92] и куда эти отряды должны прибыть. Сам же он решил отправиться в Авлиду и принести жертву на том же месте, где Агамемнон совершил жертвоприношение перед отплытием в Трою. (4) Но когда он туда прибыл, беотархи[93], узнав, что он хочет совершить жертвоприношения, послали всадников с запрещением продолжать жертвоприношения[94]; всадники эти сбросили с алтаря лежавшие на нем части жертвенных животных. Агесилай пришел в страшный гнев и, призывая в свидетели богов, сел на корабль и отплыл. Он прибыл в Гераст, собрал там как можно больше войска и двинулся на Эфес.
(5) Как только он прибыл туда[95], Тиссаферн послал к нему гонца, которому было приказано спросить у Агесилая, чего ради он прибыл. Тот отвечал, что он требует такой же автономии для азиатских городов, какую имеют города метрополии. Тиссаферн ответил ему на это: «Если ты согласен заключить со мной перемирие до тех пор, пока я не пошлю гонца к царю, то я думаю, что ты достигнешь этого результата и, если хочешь, можешь отплыть назад». — «Я бы на это согласился, если бы не боялся быть обманутым тобою». — «Но ведь ты можешь взять с меня клятву (что я тебя не обману». — «Тогда и я, — ответил Агесилай, — дам тебе клятву)[96], что если ты будешь поступать бесхитростно, и я не буду разорять твоих владений во время перемирия». (6) На этих условиях Тиссаферн поклялся перед послами Агесилая Гериппидом, Деркилидом и Мегиллом, что он будет бесхитростно соблюдать условия мира, а они поклялись Тиссаферну от имени Агесилая в том, что если он будет верен условиям мира, то и Агесилай не нарушит клятвы[97]. Тиссаферн тотчас же оказался клятвопреступником: вместо того, чтобы ходатайствовать перед царем о мире, он истребовал от него большое войско в дополнение к тому, которое он имел. Агесилай же остался верен клятвам, хотя и знал о нарушении договора противником.
(7) Агесилай находился в Эфесе в полном спокойствии и бездействии. Ввиду того, что государственный строй в городах представлял собой настоящий хаос[98] — уже не было ни демократического строя, как было под афинской властью, ни декархий, как было под властью Лисандра, — заинтересованные лица осаждали Лисандра различными ходатайствами, прося его заступничества перед Агесилаем в их нуждах, так как все они были уже знакомы с Лисандром. Поэтому его всегда угодливо сопровождала многочисленная толпа, так что Агесилай казался частным человеком, а Лисандр царем. (8) Впоследствии обнаружилось, что это злило и самого Агесилая, но уже тогда остальным членам коллегии тридцати естественная зависть не позволяла молчать, и они заявляли Агесилаю, что Лисандр совершает беззаконие, окружив себя большей пышностью, чем подобает даже царю. Когда же Лисандр начал представлять некоторых лиц Агесилаю, последний стал оставлять неудовлетворенными просьбы всех тех, которым по его сведениям в чем–либо содействовал Лисандр[99]. Последний, видя, что все происходит наперекор ему, понял, наконец, в чем дело. Он запретил толпе сопровождать его и прямо заявил всем тем, которые просили его содействия, что его помощь только ухудшит дело. (9) Будучи глубоко оскорблен нанесенным ему бесчестием, он сказал Агесилаю: «Агесилай, ты, однако, умеешь унижать своих друзей». — «Клянусь Зевсом, — ответил тот, — я унижаю тех, которые хотят быть выше меня. Если же бы я не умел отвечать благодарностью на благодарность тем, которые хотят меня возвысить, это было бы действительно позором». На это Лисандр сказал: «Что ж, может быть, ты действительно поступаешь со мной справедливее[100], чем я держал себя по отношению к тебе. Но окажи мне хотя бы одну только услугу: чтобы я не срамился, служа тебе помехой и лишившись у тебя всякого влияния, отошли меня куда–нибудь от двора. Где бы я ни оказался, я постараюсь быть тебе полезным». (10) Агесилай согласился с его доводами и послал его на побережье Геллеспонта. Там Лисандр узнал, что перс Спифридат был оскорблен Фарнабазом[101]. Он вступил с ним в переговоры и убедил его отложиться от царя к Агесилаю вместе со своими детьми, двумястами всадников и бывшей в его распоряжении казной. После этого Лисандр повез его вместе с сыном[102] на корабле к Агесилаю[103], свиту же и имущество оставил в Кизике. Увидев его, Агесилай обрадовался совершившемуся и стал расспрашивать Спифридата о стране и управлении Фарнабаза.
(11) Тиссаферн, будучи уверен в успехе благодаря пришедшему от царя войску, объявил Агесилаю войну, если тот не уйдет из Азии. Присутствовавшие лакедемоняне и все союзники приняли это известие с нескрываемым огорчением, считая, что войско, находившееся в распоряжении Агесилая, было меньше снаряженного царем. Агесилай же с сияющим лицом приказал послам передать Тиссаферну глубокую благодарность за то, что он, совершив клятвопреступление[104], сделал богов себе врагами, а грекам — союзниками. После этого он тотчас же приказал воинам снаряжаться в поход, а городам, которые находились на пути из Эфеса в Карию, приказал устроить у себя рынки[105]. Он послал также гонцов к ионийцам, эолийцам и жителям побережья Геллеспонта с просьбой прислать к нему в Эфес союзные контингенты. (12) Тиссаферн ждал, что Агесилай действительно исполнит свою угрозу и нападет на его исконное владение и резиденцию — Карию, во–первых, потому, что Агесилай не имел конницы, а Кария была неудобна для действий конницы, во–вторых, потому, что, как полагал Тиссаферн, Агесилай гневался на него за обман[106]. Поэтому Тиссаферн перевел сюда всю пехоту, а конницу повел кружным путем в долину Меандра, рассчитывая, что у него хватит сил, чтобы уничтожить греков конницей прежде, чем они прибудут в места, где действия его конницы будут невозможны из–за природных условий. Но Агесилай вместо того, чтобы идти на Карию, тотчас же, повернув в обратную сторону, отправился на Фригию. Попадавшиеся на пути города он подчинял и, вторгаясь в них неожиданно, захватывал очень большое количество денег. Все время он совершал поход в полной безопасности, исключая один только случай. (13) Недалеко от Даскилия[107] конница его, уйдя вперед, взобралась на какой–то холм, чтобы посмотреть, не было ли чего–либо перед ними. По случайному стечению обстоятельств и всадники Фарнабаза, предводительствуемые Рафином[108] и Багеем, его незаконнорожденным братом, будучи приблизительно в том же числе, что и греки, по поручению Фарнабаза въехали как раз на тот же холм. Увидевши друг друга на расстоянии менее четырех плефров, сначала и те и другие стояли в недоумении. Греческие всадники были выстроены длинной линией в четыре ряда, варварское же войско имело большую глубину, причем во фронте было не больше двенадцати воинов. (14) Затем варвары перешли в наступление. Когда же дело дошло до рукопашной, все те греки, которые пытались поражать персов копьями, обломали себе наконечники, персы же, будучи вооружены дерновыми дротиками[109], скоро убили двенадцать всадников и двух лошадей, после чего греческие всадники были обращены в бегство. Но тут пришел на помощь Агесилай с тяжеловооруженными, и варвары снова отступили, причем один из них погиб. (15) На следующий день после этой битвы Агесилай совершал жертвоприношения о благополучном продолжении пути вперед, но печень жертвенного животного оказалась без одной дольки[110]. Вследствие такого предзнаменования он повернул фронт и пошел к морю[111]. Поняв, что без достаточного количества конницы он не сможет продолжать похода по равнине, он решил непременно обзавестись ею, чтобы ему не приходилось больше бороться с врагом, отступая шаг за шагом. Он приказал некоторым богатейшим жителям всех расположенных там городов кормить и взращивать лошадей для конницы. Он обещал, что тот, кто представит лошадь, тяжелое вооружение и всадника, годных для военной службы, будет сам освобожден от военной службы. Благодаря этой мере подготовление конницы пошло с большой быстротой, так как, разумеется, каждый готов сделать какие угодно усилия, чтобы найти человека, готового умереть вместо него.
(16) После этого, с наступлением весны[112], он собрал все войско в Эфес. Желая приучить его к военным упражнениям, он назначил награды тем из тяжеловооруженных отрядов, у которых окажется наилучшая военная выправка, и тем из конных, которые лучше всех владеют конем. Он назначил награды также тем из пельтастов и стрелков, которые исполняли лучше других свое назначение. Поэтому гимнасии наполнились упражняющимися, гипподром — обучающимися верховой езде, а метатели дротиков и стрелки целый день упражнялись в своем деле. (17) Итак, благодаря ему, в городе, где он находился, было на что полюбоваться: рынок был полон всяких товаров, потребных для конницы и гоплитов; все кузнецы, медных дел мастера, плотники, кожевники и живописцы[113] занимались изготовлением оружия, так что весь город представлял собой настоящую военную мастерскую. (18) Видя, как Агесилай, а вслед за ним и остальные воины выходили в венках из гимнасиев, а затем посвящали эти венки Артемиде[114], все окрылялись надеждой. И действительно, как можно не преисполниться веры в будущее там, где люди и богов чтут, и регулярно совершают военные упражнения, и охотно повинуются начальству? (19) Полагая также, что презрение к силе врага побудит воинов охотнее и храбрее бросаться в бой, он приказал глашатаям на публичных аукционах продавать пойманных при набегах на вражескую территорию варваров голыми. Воины увидели, что кожа их бела, так как они никогда не раздевались, что они изнежены и не привыкли к тяжелой работе, так как они всегда совершали передвижение на повозках. Заметивши это, они решили, что война, которую им предстоит вести, ничем не отличается от войны с бабами.
(20) В это время как раз окончился год с тех пор, как Агесилай отплыл из Лакедемона. Поэтому прикомандированные к Агесилаю тридцать человек с Лисандром во главе отплыли на родину, на смену им явились другие тридцать во главе с Гериппидом. Из них Агесилай назначил Ксенокла[115] и еще одного начальниками конницы, Скифа — начальником тяжеловооруженных неодамодов, Гериппида — начальником наемников Кира[116], а Мигдона — начальником выставленных союзными городами контингентов. Он им заявил, что намерен сейчас же повести их кратчайшим путем в плодороднейшие места страны[117]; поэтому пусть они сейчас же подготовят тела и дух воинов к бою. (21) Тиссаферн решил, что он это говорит нарочно, желая его снова обмануть, и что в действительности теперь он вторгнется уже в Карию. Поэтому он, как и прежде, перевел свою пехоту в Карию, а конницу поместил в долине Меандра. Но Агесилай не солгал, а вторгся, как он и сказал, в область Сард. Три дня он двигался по этой стране, совершенно не защищаемой вражескими войсками, причем он успел захватить в большом количестве провиант для войска, и только на четвертый прибыла конница врагов[118]. (22) Командующий персидской конницей приказал начальнику обоза, перейдя реку Пактол[119], расположиться лагерем. Увидя греческих обозных[120], рассеявшихся в беспорядке за добычей, персы убили очень многих из них. Агесилай заметил это и приказал коннице прийти к ним на помощь. Персы, увидя эту подмогу, собрались вместе и выстроили против него весьма многочисленные отряды своей конницы. (23) Это время Агесилай счел самым подходящим для того, чтобы, если только это возможно, начать сражение[121], так как он знал, что пехота врагов еще не прибыла, а у него все было в полном порядке. Совершив жертвоприношения, он тотчас же повел свое войско на выстроенную против него конницу, сверх того он приказал призывным последних десяти лет из числа тяжеловооруженных бежать туда же: а пельтастам сопровождать их бегóм. Он приказал всадникам храбро броситься на врага[122], (23) так как он сам со всем войском следует за ними. Персы выдержали натиск всадников, но когда, к их ужасу, им пришлось иметь дело со всем греческим войском, они дрогнули; одни из них тотчас попáдали в реку, а другие бежали. Греки бросились вслед за ними и захватили весь их лагерь. Пельтасты, как это обыкновенно бывает, занялись грабежом; тогда Агесилай, соединив бывшее у него имущество с захваченным во вражеском лагере, поместил его внутрь расположения своего войска. Он захватил много вещей, за которые выручил при продаже более семидесяти талантов; были захвачены также верблюды, которые были отправлены в Элладу.
(25) Во время этой битвы Тиссаферн находился в Сардах[123], почему персы и обвиняли его в том, что он их предал. Сам царь персов признал, что Тиссаферн повинен в его неудачах[124], и послал Тифравста с приказанием отрубить голову Тиссаферну. Выполнив это поручение, Тифравст посылает к Агесилаю послов со следующим заявлением: «Агесилай, виновник и нашего и вашего беспокойства получил достойное наказание. Царь же считает правильным, чтобы ты отплыл домой, а азиатские города получат автономию, с тем, чтобы они платили прежнюю подать царю». Агесилай ответил, что он не может этого сделать без разрешения лакедемонских властей. (26) На это Тифравст ответил: «Хорошо, так хоть пока, в ожидании ответа от своего государства, перейди во владения Фарнабаза, так как и я горю мщением к твоему врагу». — «Так дай же, — сказал Агесилай, — моему войску необходимые припасы для этого похода»[125]. Тифравст дал ему тридцать талантов[126], после чего он отправился на Фарнабазову Фригию. (27) Когда он находился на равнине за Кимой, получилось распоряжение от лакедемонского правительства о разрешении Агесилаю управлять также и флотом[127] по собственному усмотрению, с правом назначать наварха по своему выбору. Лакедемоняне сделали это с таким расчетом, что при одном и том же начальнике, вследствие согласованности морских и сухопутных сил, усилится не только сухопутное войско, но и флот, так как армия в любой момент сможет в случае нужды придти к нему на помощь. (28) Узнав об этом, Агесилай прежде всего приказал каждому из городов как островных, так и сухопутных, лежащих на море, снарядить триэры в таком числе, в каком им будет угодно. На средства городов и частных лиц, желавших угодить Агесилаю, было снаряжено сто двадцать новых судов. (29) Навархом Агесилай назначил Писандра, брата своей жены, человека честолюбивого и храброго, но мало знакомого с военными снаряжениями. Последний отправился снаряжать флот, а Агесилай продолжал свой поход во Фригию.
5. (1) Тифравст, считая несомненным, что Агесилай ничуть не заботится о благе царя и не думает уходить из Азии, но, наоборот, питает большие надежды одержать окончательную победу над царем, оказался в крайне затруднительном положении. Он шлет в Грецию родосца Тимократа[128], дает ему с собой деньги золотой монетой, равноценной приблизительно пятидесяти талантам серебра[129], и поручает ему попытаться вручить эти деньги виднейшим политическим деятелям в греческих государствах, взяв с них клятвенные заверения, что они возбудят войну против лакедемонян. Тимократ отправился в Грецию и подкупил: в Фивах — Андроклида, Исмения и Галаксидора, в Коринфе — Тимолая и Полианфа, в Аргосе — Килона и его единомышленников. (2) Что же касается афинян, то они и без подкупа жаждали этой войны, считая (несправедливым), чтобы над ними властвовали (другие)[130]. Принявшие подкуп всячески старались опорочить лакедемонян в глазах своих сограждан. Когда же им удалось возбудить ненависть к лакедемонянам, крупнейшие греческие государства стали объединяться друг с другом в союзы.
(3) Руководители фиванцев прекрасно понимали, что если кто–либо из союзников не начнет войны, лакедемоняне не захотят нарушить мирного договора. Поэтому они убеждают опунтских локрийцев взыскать подати с жителей области, бывшей спорной между фокейцами и локрийцами. Предполагалось, что фокейцы в ответ на это вторгнутся в Локриду. (4) Расчет этот оказался верным: фокейцы немедленно же вторглись в Локриду и захватили всякого добра во много раз больше, нежели локрийцы. Тогда Андроклид и его единомышленники без труда убедили фиванцев прийти на помощь локрийцам, так как не могло уже быть сомнения, что фокейцы вторглись не в спорную область, а в самую Локриду, бывшую дружественной и союзной фиванцам. Итак, фиванцы ответили вторжением в Фокиду[131] и опустошением этой страны. Фокейцы тотчас же послали послов в Лакедемон с просьбой прийти им на помощь, указывая, что они не были зачинщиками войны, но, защищаясь выступили против локрийцев. (5) Лакедемоняне с радостью ухватились за предлог вступить в войну с фиванцами, гневаясь на них уже с давних пор за то, что они после Декелейской войны предъявили притязания[132] на десятую часть добычи, посвящавшуюся Аполлону, и за то, что они не хотели сопровождать их в походе на Пирей[133]. Фиванцы обвинялись в том, что они убедили также коринфян не участвовать в этом походе. Не забыли лакедемоняне и того, что фиванцы не позволили Агесилаю совершить жертвоприношения[134] в Авлиде и сбросили части жертвенных животных с алтаря, и что они не сопровождали Агесилая[135] в его азиатском походе. К тому же они считали момент крайне подходящим для того, чтобы совершить поход на Фивы и положить конец наглости фиванцев в отношениях к Спарте: в Азии благодаря победам Агесилая положение было, по их мнению, блестящим, и в Греции не было никакой войны, которая бы отвлекала их силы. (6) При таком настроении умов в Лакедемоне эфоры объявили сбор войскам[136] и отправили Лисандра в Фокею с поручением: присоединив к себе ополчения фокейцев, этейцев, гераклейцев[137] и мелиейцев, двинуться на Галиарт. Туда же должен был прибыть в условленный день и Павсаний, которому поручалось верховное начальствование, во главе лакедемонян и прочих пелопоннесцев. (7) Лисандр исполнил все, что ему было приказано, и сверх того склонил орхоменцев к отложению от фиванцев[138]. Павсаний же, после того как диабатерии[139] дали хорошие предзнаменования, засел в Тегее[140]; здесь он ожидал воинов из подчиненных городов, послав за ними ксенагов[141]. Фиванцы же, когда для них стало очевидно, что лакедемоняне вторгаются в их область, послали в Афины послов, которые произнесли следующую речь:
(8) «Афиняне, если вы гневаетесь на нас за то, что мы при окончании войны подали голос за то, чтобы поступить с вами сурово[142], то вы несправедливо на нас гневаетесь: ведь не все наше государство вынесло такое решение, а один наш гражданин[143], случайно тогда заседавший в собрании союзников. Но заметьте, что когда лакедемоняне приглашали нас идти на Пирей, тогда уже не отдельные граждане, а все государство постановило не участвовать в этом походе. Из–за вас, ведь, больше всего и гневаются на нас лакедемоняне; поэтому–то мы считаем справедливым, чтобы вы помогли нашему государству. (9) Еще более мы считаем справедливым, чтобы отважно устремились в бой с лакедемонянами все те из вас, которые во время борьбы партий занимали город[144]. Ведь, лакедемоняне сперва учредили у вас олигархический строй, сделав вас тем самым врагами демократии, а затем, придя к вам как союзники с большим войском, выдали вас народу. Таким образом они совершенно спокойно предали вас верной гибели, спасла же вас вот эта демократия. (10) Далее, всем нам очень хорошо известно, что вам хотелось бы снова иметь прежнюю власть. А какой лучший способ достичь этого, как не помочь обиженным лакедемонянами? Вас не должно пугать тó, что они теперь властвуют над столькими людьми; наоборот, это должно придавать вам храбрости. Вспомните, что и вы имели больше всего врагов тогда, когда властвовали над наибольшим количеством людей. Но, пока не к кому было отпасть, ваши подданные скрывали свою вражду к вам. (11) Когда же лакедемоняне выступили против вас, тогда они обнаружили настоящее свое отношение к вам. И теперь, как только мы с вами выступим открыто, как соратники, против лакедемонян, можете быть уверены, обнаружится, что очень многие ненавидят их. Вдумайтесь, и вы тотчас поймете, что мы говорим правду. Кто еще остался к ним благосклонен? Разве аргивяне не были испокон века их постоянными врагами? (12) Что же касается элейцев, то они, лишившись большого пространства земли и городов[145], также стали в ряды их противников. Что и говорить уже о коринфянах, аркадянах и ахейцах, которые во время войны с вами, вняв их настоятельным просьбам, участвовали во всех трудах, опасностях и расходах, а когда исполнили то, чего хотели от них лакедемоняне, не получили никакой доли ни во власти, ни в почестях, ни в военной добыче! Они не стесняются назначать гармостами своих гелотов[146], а над свободными союзниками сами, добившись успеха в войне, распоряжаются, как хозяева. (13) Они явно обманули и тех, которых освободили из–под вашей власти; вместо свободы они наложили на них ярмо двойного рабства: над ними владычествуют и гармосты и те десятеро[147], которых Лисандр поставил во главе каждого государства. И сам царь Азии, прежде всячески помогавший им одержать победу над вами, теперь в сущности принужден вести себя как раз так, как если бы он в союзе с вами воевал с лакедемонянами. (14) Если вы теперь поможете нам, столь явно терпящим обиду от лакедемонян, несомненно, вы теперь станете самыми великими из всех великих людей, которые только когда–либо существовали. Когда вы властвовали, вам подчинены были только приморские народы, теперь же вы будете властвовать и над теми, которые и прежде были под вашей властью, и над нами, и над пелопоннесцами, и над самим царем, имеющим величайшую власть в мире. Мы оказались, как вам хорошо известно, весьма достойными союзниками даже для лакедемонян. Вполне естественно, что мы еще с гораздо бóльшим рвением выступим теперь как ваши союзники, чем прежде как союзники лакедемонян: мы теперь заступимся не за островитян или сиракузцев и вообще не за чужих людей, как тогда, а за самих себя, обиженных лакедемонянами. (15) К тому же надо принять в расчет, что лакедемонской заносчивости гораздо легче положить конец, чем вашей прежней власти: ведь вы, имея флот, властвовали над не имеющими его, они же, будучи малочисленными, надменно распоряжаются судьбой людей, во много раз превосходящих их численностью и вооруженных ничуть не хуже их самих. Вот все, что мы хотели вам сказать. Знайте, афиняне, что по нашему глубокому убеждению эта война сулит гораздо больше благ вашему государству, чем нашему».
(16) Этим закончил фиванский посол свою речь. Многочисленные афинские ораторы говорили в том же духе, как и он, и народное собрание приняло постановление помочь фиванцам. Фрасибул в ответном постановлении народного собрания указал, между прочим, на то, что афиняне окажут своей помощью бóльшую услугу фиванцам, чем получили от них, если принять в соображение, что Пирей не укреплен: ведь вся услуга фиванцев заключалась в том, что они не участвовали в походе против афинян, афиняне же при вести о наступлении лакедемонян готовы вместе с фиванцами сразиться с последними. (17) После возвращения послов фиванцы стали подготовляться к обороне, а афиняне к тому, чтобы помочь им. Лакедемоняне также не медлили: царь Павсаний отправился в Беотию во главе лакедемонского и пелопоннесского войска; одни лишь коринфяне не сопровождали его. Лисандр же с ополчением из Фокеи, Орхомена и других прилежащих мест пришел в Галиарт раньше Павсания. (18) Прибыв, он не ожидал спокойно лакедемонского войска, но пошел к Галиартской крепости с тем войском, которое было у него под руками. Сперва он стал было убеждать галиартян отложиться от фиванцев и стать автономными, но так как этим переговорам воспрепятствовали какие–то фиванцы[148], находившиеся в крепости, он пошел приступом на городские стены. Услышавши об этом, фиванцы, гоплиты и всадники, бегом бросились на помощь Галиарту. (19) Мне не удалось выяснить, напали ли они на Лисандра неожиданно, или же он знал об их приближении, но не отступил, рассчитывая победить. Во всяком случае несомненно, что битва произошла под городскими стенами и что трофей был поставлен у самых ворот Галиарта. Когда Лисандр погиб и воины его побежали к горе[149], фиванцы изо всех сил преследовали их. (20) Когда же они, преследуя, взобрались на верх горы, где продолжению пути мешало бездорожье и узость теснин, лакедемонские гоплиты повернули фронт к неприятелю и стали метать дротики и стрелы. После того, как двое или трое из передовых фиванских воинов пало, а на остальных лакедемоняне скатывали по спуску камни и нападали с большим ожесточением, фиванцы стали отступать по спуску, и из них погибло больше двухсот. (21) В этот день фиванцы были в угнетенном состоянии духа, считая, что они сами претерпели не меньше бедствий, чем причинили лакедемонянам, но на следующий день они узнали, что фокейские и другие контингенты разошлись ночью каждый к себе на родину. Узнав об этом, они стали лучшего мнения о своих успехах накануне. (22) Когда же появился Павсаний с лакедемонским войском, они снова сочли положение весьма опасным и, как передавали, в их войске царило глубокое молчание и малодушие. Когда же на следующий день прибыли афиняне и выстроились вместе с фиванцами[150], а Павсаний все не вступал в бой, настроение духа фиванцев опять поднялось. (23) Павсаний, созвав полемархов и пентеконтеров[151], устроил совещание по вопросу о том, сражаться ли или, заключив перемирие, под защитой его предать погребению Лисандра и других, павших вместе с ним. Павсаний и другие лакедемонские начальники обращали внимание на то, что Лисандр погиб, что сопровождавшее его войско побеждено и отступило, что коринфяне вовсе не приняли участия в походе и что наспех собранное войско не имеет охоты сражаться; указывалось и на то, что вражеская конница в противоположность лакедемонской очень многочисленна и, что важнее всего, трупы лежат под стенами города, так что даже при превосходстве в силах их не легко будет предать погребению, в то время как враги будут стрелять с башен. Ввиду всего этого и решено было заключить перемирие, чтобы получить возможность предать трупы погребению. (24) Фиванцы же ответили, что они согласны выдать трупы только на том условии, чтобы лакедемоняне удалились из Беотии. Лакедемоняне с радостью выслушали этот ответ и, предав земле трупы, двинулись из Беотии. При этом лакедемоняне были в унынии, фиванцы же относились к ним крайне заносчиво, и, если кто–нибудь сворачивал хоть на шаг с пути на чью–нибудь землю, заставляли его ударами снова вступать на дорогу. (25) Так кончился этот поход лакедемонян. По прибытии Павсания на родину он был привлечен к суду и ему угрожала смертная казнь. Он обвинялся и в том, что опоздал в Галиарт, куда он условился прибыть в один день с Лисандром, и в том, что он предал земле трупы, заключив для этого перемирие, не попытавшись овладеть ими с бою, и в том, что, овладев афинскими демократами в Пирее, он отпустил их[152], и — вдобавок ко всему этому — в том, что он не явился на суд. Ему был вынесен смертный приговор, но он бежал в Тегею[153], где и скончался от болезни. Вот какие события произошли в Греции.

[1] В 402/401 г. до н. э. Поход Кира произошел летом 401 г. до н. э.; полуторагодичный промежуток с осени 403 по весну 401 г. до н. э. Ксенофонт опускает совершенно.
[2] Об этом посольстве упоминают также Диодор (XIV, 19) и Плутарх (Артаксеркс, 6). Ксенофонт в «Анабасисе» умалчивает о нем, см. коммент. к § 2.
[3] См. кн. I,  гл.5, § 2 сл.
[4] См. коммент. к § 2.
[5] При Кунаксе, близ Вавилона. Произошла она осенью 401 г. до н. э. (Анабасис, 1, 8).
[6] Черного.
[7] Речь идет о знаменитом «Анабасисе» того же Ксенофонта, где описывается этот поход. По господствующему ныне в науке мнению, уже до выхода в свет «Анабасиса» появилось несколько мемуаров об этом походе, и в них, по мнению Ксенофонта, его роль была недостаточно подчеркнута. Действительно, источник Диодора, как доказал Месс (Rhein. Mus., LXI, 360 сл.), главным образом пользовался при описании похода Кира (XIV, 19 сл.) Ксенофонтовым «Анабасисом»; однако из того факта, что имя Ксенофонта здесь умышленно не упоминается до  гл.37, когда остатки участников похода прибыли во Фракию, можно заключить, что источник Диодора не верил сообщениям Ксенофонта о его роли в этом походе и исправлял эти известия на основании труда, восходящего к другому первоисточнику, быть может к мемуарам Софенета Стимфалийского. Появлением в свет таких мемуаров и обусловлено возникновение «Анабасиса», носящего таким образом апологетический характер. Чтобы внушить больше доверия к своему рассказу, Ксенофонт выпустил этот труд от имени сиракузянина Фемистогена. Ср.: Плутарх, (О славе афинян, С. 345 Е): «Ксенофонт был собственным историком, так как он описал свое командование, увенчавшееся успехом. Он приписал это повествование сиракузянину Фемистогену, уступив другому славу написания этого труда, чтобы рассказ его, трактующий как бы не о самом авторе, а о другом лице, казался достовернее». Вообще, как указывает Эд. Мейер (Gesch. d. Alt., V, 185), Ксенофонт в «Анабасисе» охотно заменяет исторические лица псевдонимами: так, упоминаемый в кн. II,  гл.1, § 12 «юный философ Феопомп из Афин» не кто иной, как сам Ксенофонт. Далее, «Анабасис» был написан между 379 и 371 гг. до н. э. (Gesch. d. Alt., III, 278), когда Спарта еще была в хороших отношениях с Персией, и поэтому выгодно было затушевывать ее бывшую связь с повстанцем Киром; поэтому Ксенофонт в «Анабасисе» ничего не упоминает об официальных сношениях Кира со Спартой, а лакедемонский наварх Са–мий (о нем рассказывает также Диодор (XIV, 19)) фигурирует здесь под псевдонимом Пифагора (Анабасис, 1,4, 2). Наша «Греческая история» написана уже после 367 г. до н. э., когда Персия стала на сторону Фив; поэтому здесь открыто рассказывается о посольстве Кира к лакедемонянам, и Са–мий назван собственным именем.
[8] Здесь мы имеем дело с односторонним изложением фактов: под властью Кира эти города, разумеется, были не более свободными, чем под властью Тиссаферна. Далее, города эти не «отпали от Тиссаферна к Киру», а были отторгнуты Лисандром, который ввел в них олигархический строй в самой тяжелой форме, в форме «правления десяти». (Об этом «отпадении» Ксенофонт сообщает также в «Анабасисе» (I, 1, 6).) Теперь, после подавления мятежа Кира, персидское правительство, естественно, становится на сторону враждебных ему демократий и, где только может, свергает олигархов. Такой переворот произвел за некоторое время до этого Тис–саферн в Милете (Полиэн, VII, 18, 2). Поэтому эти «города», т. е. господствующие в них олигархии, обратились за помощью к Спарте не из любви к «свободе», а ради своих собственных интересов. Точно так же и Спарта, решившись открыто выступить против персов, не руководилась патриотизмом; спартанское правительство понимало, что ряд демократических переворотов в городах Малой Азии подымет дух его политических врагов и подорвет его престиж. Однако, несмотря на такое положение вещей, лакедемонянам был очень нежелателен открытый разрыв с царем; поэтому, как сообщает Диодор (XIV, 35,6), они, прежде чем открыть военные действия, отправили к Тиссаферну послов с заявлением, чтобы он не выступал с вооруженной силой против греческих городов, но это посольство осталось безрезультатным: Тиссаферн первый открыл военные действия, осадив Киму. Однако зима уже надвигалась, а взять этого города он все не мог; поэтому он, сняв осаду, выдал военнопленных за большой выкуп.
[9] По Диодору (XIV, 36,1), была послана тысяча граждан; но здесь «граждане» простой синомим слова «лакедемоняне» (Ed. Meyer. Theopomps Hellenika, 107, пр. 1) и противопоставляются пелопоннесцам. Действительно, спартиаты вообще никогда не вербовались в солдаты для экспедиций в Азии и участвовали в них только в качестве высших полководцев. Нео–дамоды (см. выше, кн. I,  гл.2, § 18) хотя и не имели политических прав, но тем не менее подводились под понятие «лакедемоняне».
[10] См. выше, кн. II,  гл.4, § 2,8, 24 и 31; эти всадники были главной опорой олигархов. Как мы узнаем из Лисия (XVI, 6), после свержения олигархов они были удалены со службы, и с них было взыскано назад выданное им жалованье.
[11] Не раньше начала 399 г. до н. э., так как осада Кима была снята только поздней осенью 400 г. до н. э. (см. выше).
[12] По Диодору (XIV, 3), в нем было более 7000 человек (не считая наемников Кира).
[13] Другое толкование этого места: «сознавая слабость своей конницы».
[14] Описание операций Фиброна мы имеем в двух различных версиях: Ксенофонта, стремящегося всячески возвеличить роль этих людей в этих операциях, и Диодора (XIV, 36), источник которого, как я говорил уже в коммент. к § 2, относится с плохо скрытой завистью к своему сопернику Ксенофонту и не доверяет его сообщениям о подвигах руководимых им наемников Кира. По Ксенофонту, операции Фиброна были безрезультатными до присоединения к нему наемников, после этого он, наоборот, имел ряд успехов в эолийских городах. По Диодору же, Фиброн выполнил ряд удачных предприятий в Карии, и только после его возвращения в Эфес (см. § 8) к нему присоединились наемники. Что касается дальнейших военных действий, то здесь Диодор умышленно ограничивается кратким замечанием (XIV, 37,4), что Ксенофонт со своими наемниками «вместе с лакедемонянами продолжали войну с персами». Эд. Мейер (Theopomps Hellenika, 108–112) показал, что описанные у Диодора операции в Карии (как, например, перенесение города Магнесии на новое место) должны были потребовать долгого времени, тогда как всего он находился у власти немногим более полугода. Поэтому они не могли иметь места в эту войну; как показал тот же ученый, они относятся ко второму походу Фиброна в 381 г. до н. э. (см. ниже, IV, 8,17) и помещены на надлежащем месте. Факты же, упоминаемые у Ксенофонта, безусловно имели место в эту войну; однако значительная часть их, как видно из указаний нашего же автора в «Анабасисе», произошла еще до присоединения отряда Кира к Фиброну; следовательно, эти события отнесены здесь ко времени их присоединения для вящего прославления боевых товарищей Ксенофонта и из личного нерасположения последнего к Фиброну. Действительно, из «Анабасиса» (VII, 8, 24) мы узнаем, что наемники Кира соединились с войском Фиброна в Перга–ме и что, следовательно, Пергам был уже в это время лакедемонским. Точно так же Тевфрания, Алисарна, Гамбрий, Палегамбрий, Мирина и Гриний (Анабасис, VII, 8 и 17) отпали к лакедемонянам еще до соединения наемников с Фиброном. Остальными описываемыми здесь успехами (особенно взятием Ларисы Египетской) лакедемоняне, вероятно, были действительно обязаны содействию наемников. Отрядом последних в войске Фиброна руководил Ксенофонт. Об этом прямо говорит враждебный Ксенофонту источник Диодора (Диодор, XIV, 37, 3). Указание самого Ксенофонта в «Анабасисе» (VII, 7, 57) не опровергает, а только подтверждает это: действительно, Ксенофонт говорит здесь, что он хотел, передав войско Фиброну, вернуться на родину, «так как он еще не знал о состоявшемся постановлении об его изгнании». Отсюда ясно, что, когда он узнал об этом постановлении, он отказался от своего намерения (вдобавок как раз в это время был казнен учитель Ксенофонта — Сократ). О причинах, по которым Ксенофонт не упоминает, что он был предводителем наемников, см. ниже, коммент. к  гл.2, § 7.
[15] Как сообщает Геродот (VI, 65 сл.), Демарат был признан плодом прелюбодеяния, а не законным сыном царя Аристона, и лишен престола. Он бежал к Дарию и затем участвовал в походе Ксеркса на Грецию.
[16] О предательстве этого Гонгила во время похода Ксеркса сообщает Фукидид (1, 128): он служил посредником между Ксерксом и Павсанием, желавшим предать Грецию персам. По–видимому, деду этих братьев.
[17] Такое название она получила потому, что здесь, по преданию, были поселены Киром Старшим пленные египтяне.
[18] Целью их было завалить колодец; тогда стекавшая в него из водопроводной трубы вода вернулась бы обратно в нее и потекла бы в город.
[19] Такие предписания лакедемонское правительство давало и преемнику Фиброна (см.: II, 2,12). До Спарты уже доходили слухи о снаряжении флота персами, покорение Эолиды имело большое военное значение, которого бы оно совершенно лишилось, если бы персам удалось одержать верх на море, тогда как покорение Карии лишило бы персов их морских баз и помешало бы им утвердиться на Эгейском море (Ed. Meyer, Theopomps Hellenika, 9).
[20] В конце лета 399 г. до н. э.
[21] Эфор (Афиней, XI, 500 с) переложил это замечание в длинный, широковещательный период.
[22] Ср.: Диодор, XIV, 38, 2: «Лакедемоняне узнали, что Фиброн ведет войну ненадлежащим образом», а также ниже, коммент. к  гл.2, § 7.
[23] Как указывает Фукидид (VIII, 61), Деркилид был гармостом Абидоса также в 411 г. до н. э.
[24] В 407 г. до н. э. См. выше, кн. I,  гл.5, § 1.
[25] Ср. § 8.
[26] Непонятное указание: область писидов вовсе не граничила с владениями Фарнабаза.
[27] Об этом злодеянии рассказывает также Полиэн (VIII, 54).
[28] Ср.: Диодор, XIV, 38, 3: «Деркилид пошел походом на города Троады и взял Гамаксит, Колоны и Арисбу…» Арисба, вероятно, попала сюда по недосмотру вместо Ларисы.
[29] См. коммент. к § 3.
[30] Вероятно, весь этот фокус с жертвоприношениями имел целью дождаться результатов деятельности тайных агентов Деркилида в Кебрене, увенчавшейся, как видим, полным успехом.
Об этом эпизоде несколько по–иному сообщает Полиэн (VIII, 54): «Деркилид дал клятву Мидию, тирану Скепсия, что он предоставит ему возможность после того, как тот выйдет к нему из крепости и переговорит с ним, вернуться тотчас же назад в город. Тиран вышел к нему. Тогда Деркилид приказал Мидию немедленно открыть ему городские ворота; в противном случае он угрожал ему смертью. Мидий испугался и открыл ворота. Тогда Деркилид сказал: «Теперь я тебе позволяю вернуться в город — в этом–то ведь я и поклялся — но и я со своим войском также войду туда»». Диодор упоминает об этом вскользь (XIV, 38, 3): «Он покорил Илион, Кебрению и все другие города Троады частью — хитростью, частью — силой».
[31] Т. е. из Скепсия, куда он удалился после того, как убил свою тещу.
[32] Так как он становился частным человеком.
[33] Был обычай, по которому совершавшие жертвоприношение угощали своих друзей мясом жертвенных животных.
[34] У персов подданные считались собственностью государя, и он был единственным свободным человеком в стране. Ср. ниже, VI, 1,12: «Мне известно, что весь персидский народ, исключая лишь одного человека, это — толпа рабов, чуждая гражданских добродетелей», Еврипид, Елена, 276:

Все варвары — рабы; свободен лишь — один.
[35] По Диодору (XIV, 3, 9, 5), «во всем войске Деркилида насчитывалось не больше семи тысяч солдат». По Исократу (Панегирик, 144), их было лишь 1000, но это — явное преуменьшение.
[36] Т. е. Малой Фригии с главным городом Даскилием, ср. ниже, II, 4, 13.
[37] Оно было заключено, как мы увидим ниже (§ 9), на зиму, а затем возобновлено. По Диодору (XIV, 38, 3), оно было заключено на 8 месяцев.
[38] Одрисы (царем которых и был Севф) — фракийское племя, жившее на европейском берегу Геллеспонта.
[39] Сопоставив с § 8  гл.1, мы увидим, что дело обстояло так. Войско Фиброна стояло лагерем на территории союзника. При тогдашнем несовершенстве коммуникации это было неразрывно связано с безвозмездной реквизицией и другими притеснениями местного населения. Недаром Деркилид, не желавший обижать союзников «для того, чтобы не ложиться тяжким бременем на союзников, оставаясь на зимовку в дружественной стране, как было с Фиброном», нашел один только выход — перейти на территорию враждебных вифинцев (см. выше, § 1). Однако насилие Фиброна превысило всякую меру; терпение союзников истощилось, и они отправились с жалобой в Лакедемон, результатом чего было отрешение от должности и бегство Фиброна (см. выше,  гл.1, § 8). Деркилид имел пред собой печальный пример своего предшественника и поэтому всячески старался щадить союзников; за это эфоры и выражают здесь благодарность войску. Каково же было в отношении к союзникам поведение наемников Кира, представлявших собой почти автономную боевую группу? Несомненно, что попытка Ксенофонта свалить всю вину на Фиброна — довольно сомнительный и непорядочный прием. Из того факта, что «Ксенофонт вообще неохотно говорит об этих вещах» и что он стесняется назвать себя по имени и скрывается под титулом «вождь наемников Кира» (§ 7), Эд. Мейер (Theopomps Hellenika, 107 с примеч. 3) правильно заключает, что и сами наемники были крайне скомпрометированы в деле о притеснении союзников.
[40] Ниже Ксенофонт точно указывает, что этих городов было одиннадцать.
[41] Стена через Херсонесский перешеек строилась неоднократно. Впервые ее соорудил Мильтиад: «Он преградил Херсонесский перешеек стеной, шедшей от города Кардии до Пактии, чтобы апсинфийцы не могли разорять жителей полуострова, вторгаясь в их страну. Ширина перешейка тридцать шесть стадиев. Затем эта стена была возобновлена Периклом» (Плутарх, Перикл, 19). Длина стены, по указанию нашего автора, — 37 стадий, т. е. приблизительно 6,88 км. Плиний (Естественная история, IV, 11) определяет длину этой стены в 5 римских миль, что равно 40 стадиям, но это, вероятно, округленная цифра. О постройке этой стены сообщает также Диодор (XIV, 38,5–7): «В это время фракийцы большими полчищами вторгались в Херсонес, опустошали всю область и заставляли жителей запираться в городах. Изнуряемые этой войной херсонесцы призвали к себе из Азии лакедемонянина Деркилида. Он перешел со своим войском через Геллеспонт, изгнал фракийцев из этой области и преградил Херсонес стеной от моря до моря. Таким образом ему удалось положить конец набегам фракийцев; получив щедрые почетные дары, он переправил свое войско назад в Азию».
[42] Как Атарней попал в руки изгнанных из Хиоса демократов, рассказывает также Диодор (XVIII, 65, 4). Сообщив о том, как демократы были изгнаны из Хиоса (XVIII, 3; см. коммент. к кн. I,  гл.1, § 32), он прибавляет: «Они заняли Атарней, расположенный на материке против Хиоса, очень сильную природную крепость, и с этого времени стали выступать отсюда против хиосцев, делая вылазки». О том же: Исократ, Панегирик, 144. Как указывает Эд. Мейер (Theopomps Hellenika, 113, примеч. 2), «Атарней был занят при содействии персов, ставших в это время ревностными защитниками греческих демократий».
[43] Ср.: Исократ, Панегирик, 40: «Драконт занял Атарней и, собрав войско из 3000 пелтастов, принудил к отпадению Мисийскую равнину».
[44] До 397 г. дон. э.
[45] Таким образом, Тиссаферн считал себя обязанным соблюдать мир, заключенный Фарнабазом (см. выше,  гл.2, § 1 и 9).
[46] См. выше,  гл.1, § 3 (ср. также кн. I,  гл.4, § 3).
[47] Т. е. о том, как бы выгнать греков из владений царя.
[48] Тиссаферн и Фарнабаз.
[49] Ксенофонт при всяком удобном случае рекламирует себя и своих бывших подчиненных.
[50] Неточное выражение, поставленное исключительно для того, чтобы придать изложению связность. Диодор (XIV, 17, 1) относит начало этого похода к архонтату Микона, т. е. к 402 г. до н. э. По выкладкам нынешних ученых (Ed. Meyer, Gesch. d. Alt., V, 52; Forschungen zur alten Geschichte, II, 506 и сл.), эта война началась в 401 г. до н. э. На те же причины этой войны указывает Павсаний (III, 17,4); но у последнего при описании этой войны вместо Агиса всюду ошибочно назван Павсаний. Союз этот был заключен в 420 г. до н. э. и носил враждебный лакедемонянам характер.
[51] Вооруженные силы лакедемонян вторглись во время Олимпийских торжеств в Элиду, за это они были присуждены элейцами к штрафу в 2000 мин. Лакедемоняне отказались уплатить этот штраф, и за это в 420 г. до н. э. не были допущены к участию в Олимпийских состязаниях.
[52] «Чтобы показать, что он является действительным владельцем колесницы» (Фукидид, 50) и что фиванцы — только подставное лицо. О том же Павсаний в указ. месте.
[53] Олимпийскому.
[54] Диодор (XIV, 17, 5) передает еще следующие маловероятные подробности: «Они отправили десять послов с требованием, во–первых, даровать автономию подчиненным городам, а во–вторых — взять на себя соответственную часть расходов по войне с афинянами». На это, по Диодору, элейцы ответили, что «лакедемоняне хотят поработить себе всех эллинов», и отказались выполнить их требования; по Павсанию (III, 8, 3), «элейцы ответили, что они не замедлят даровать автономию этим городам, как только они узнают об освобождении городов, подчиненных Спарте». Но это просто переделка заявления Эпаминонда на конгрессе 371 г. до н. э. в Спарте (Павсаний, IX, 13, 2).
[55] Термин этот, выражаясь нынешним языком, означает и «объявление мобилизации» и «открытие военных действий».
[56] См. ниже, примеч. 60. Об этом первом, неудачном походе рассказывает и Павсаний (III, 8,4): «В этот раз войско, пройдя от Олимпии и Алфея, отошло назад, так как случилось землетрясение».
[57] Рассказ Диодора (XIV, 17,6–9) об этом вторжении почти ни в чем не совпадает с изложением нашего автора: «Они послали второго из царей, Павсания, против элейцев с войском из 4000 человек. С ним вместе выступили также значительные отряды, посланные почти всеми союзниками, исключая беотийцев и коринфян (последние были недовольны действиями лакедемонян и поэтому не участвовали в походе на Элиду). Павсаний вторгся в Элиду из Аркадии, одним ударом взял крепость Ласион, а затем повел войско по Акрорее и присоединил к себе четыре города: Фрест, Алий, Эпиталий и Опунт. Затем он пошел приступом на Пилос и овладел и этим пунктом, отстоящим приблизительно на семьдесят стадий от Элиды». Этот рассказ Диодора возбуждает недоумение; Павсаний, конечно, указан по ошибке вместо Агиса, но нельзя допустить, чтобы весь этот рассказ был позднейшим домыслом. Мне кажется правильной догадка Эд. Мейера (Theopomps Hellenika, 115): «(В рассказе Диодора) речь идет о вторжении аркадян (и ахейцев), которые, получив известие об успехах Агиса, «по собственной воле вторглись в Элиду и приняли участие в разграблении страны» (см. ниже, § 26). Как раз теперь они и захватили Ласион (ср. ниже, § 30: «Ласиону, оспариваемому аркадянами»)… В этом походе могли принимать участие и спартанцы…»
[58] Алфей.
[59] Гимнасии — здания, в которых занимались гимнастическими упражнениями. В Элиде они наполнялись главным образом теми, которые тренировались перед выступлением на олимпийских состязаниях.
[60] О событиях, затушевываемых здесь Ксенофонтом, мы узнаем из Диодора (XIV, 17, 9–10): «После этого он пошел на Элиду и расположился лагерем на холмах, находившихся на другом берегу реки. Элейцы за короткое время до этого призвали к себе на помощь отборный отряд за тысячи союзных этолийцев, которому было поручено охранять местность близ гимнасия. (Ср. выше, § 24: «Отправили послов в государства, которые, по их сведениям, были враждебны лакедемонянам». — С. Л.) Павсаний пошел было приступом на эту местность, не приняв необходимых мер предосторожности: он был убежден, что элейцы никогда не отважатся на вылазку. Вдруг из города вышли и ринулись на лакедемонян этолийцы и большая толпа граждан; при этом они убили около тридцати человек. Павсаний сперва прекратил осаду, а затем, увидя, что взятие города — трудное дело, двинулся по стране, грабя и опустошая ее, хотя она и была священной».
[61] Об этом мятеже Павсаний (III, 8,4) рассказывает следующее: «Элеец Ксений, бывший лично в союзе гостеприимства с Агисом и, кроме того, носивший титул проксена Лакедемонского государства, вместе с заправилами в государстве выступил против демократии; но прежде чем прибыл Агис со своим войском, чтобы поддержать их восстание, Фрасидей, бывший в то время вождем элидской демократии, победил в бою Ксения и его соратников и принудил их бежать из города».
[62] Поговорка, вероятно, означающая неизмеримое богатство. Медимн — мера сыпучих тел, равная 59 л.
[63] Этот рассказ повторяется у Павсания (II, 8, 5); только Лисиппа он ошибочно называет Лисистратом.
[64] Несколько по–иному рассказывает об этом Диодор (XIV, 17,12): «Так как приближалась уже зима, он усилил элидские укрепления, оставил в них потребное количество войска, а сам с остальным войском отправился на зимовку в Диму».
[65] По Павсанию (III, 8, 5), элейцы обязались еще срыть стены их города (по нашему автору, см. выше, § 27, он их никогда не имел), по Диодору (XIV, 34, 1) — выдать свои триэры.
[66] Первоначально руководство Олимпийскими празднествами принадлежало жителям Писы; они не имели крупных поселений и жили в деревнях, тогда как Элида с 471 г. до н. э. уже была крупным городом. Около 580 г. до н. э. руководство Олимпийскими празднествами перешло к элейцам.
[67] Десятина — десятая часть добычи обыкновенно посвящалась богам.
[68] Т. е. божеские почести. Ср. трактат нашего автора «О государственном устройстве лакедемонян» (XV, 9): «Воздаваемыми покойному царю почестями законы Ликурга имеют целью обнаружить, что лакедемонские цари почитаются не как люди, а как полубоги». Способ погребения спартанских царей подробно описывает Геродот (VI, 58). Основной труд, посвященный вопросу о «божественном» характере царской власти в Спарте: U. Kahrstedt, Griechisches Staatsrecht, I. Göttingen, 1922. См. также мою книгу: История античной общественной мысли. М.: ГИЗ., 1929. С. 35 и 174 и указанную в примечаниях к этим местам литературу.
[69] Ср.: Геродот, VI, 58. «После погребения царя в течение десяти дней не совершается никаких дел на агоре (т. е. торга, комерческих сделок, суда, собраний. — С. Л.) и не производятся выборы должностных лиц, но все эти дни посвящены трауру».
[70] Слово «настоящего» добавлено мною для смысла, так как обыкновенно под «твоим отцом» здесь разумеют Агиса. (Впервые правильно понял это место О. Келлер (в его издании «Греческой истории» Ксенофонта). — С. Л.) Эта ошибка очень стара и освящена авторитетом древности: уже Плутарх именно так понял это место. При этом в дальнейшем получается бессмыслица; не будучи в силах справиться с нею, Плутарх в одном месте (Агесилай, III, 6) слова «на десятый месяц» заменил выражением: «более чем через десять месяцев», в другом (Алкивиад, 23): «по истечении которых (десяти месяцев)». Вслед за Плутархом и новейшие комментаторы видят в «твоем отце» Агиса, а чтобы получился смысл, предлагают всевозможные «поправки» к дошедшему до нас тексту Ксенофонта. Настоящим отцом Леотихида, по сообщению самосского историка IV в. до н. э. перипатетика Дурида (очень доверять которому не стоит, так как он большой любитель сенсационных анекдотов) (Ed. Meyer, Gesch. d. Alt. Ill, 258, § 152; IV, 64, § 422 с примеч. Основные свидетельства о нем: Jacoby, Fragmente der Griechischen Historiker, 76, T. 8, T. 11, F. 67,70. Ср. также: В. Бузескул. Введение в историю Греции. 3‑е изд. П.: 1915. С. 174.), был якобы Алкивиад (Плутарх, Агесилай, 3, со ссылкой на Дурида; Алкивиад, 20; Лисандр, 22; Павсаний, III, 8, 7–10, сообщая об этих событиях, имени Алкивиада не упоминает). Алкивиад якобы соблазнил Тимею, жену Агиса, не удовольствия и озорства ради, а из честолюбия, желая, чтобы его потомки царствовали в Спарте. Наряду с версией, дружественной Агесилаю, имевшей источником Ксенофонта, существовала и другая, дружественная Леотихиду. К ней восходит сообщение Павсания (III, 8, 7). В противоположность Ду–риду, Павсаний не верит сплетне об Алкивиаде. По его словам, Агис совершил необдуманный шаг по отношению к своему сыну Леотихиду; какой–то злой демон внушил ему заявить в присутствии эфоров, что он не считает Леотихида своим сыном. Впоследствии Агисом овладело раскаяние; когда его больного несли на родину из Аркадии, во время нахождения его в Герее он поклялся в присутствии многочисленных свидетелей, что Лео–тихид — его настоящий сын, и просил их с мольбой и слезами довести это до сведения лакедемонян. Надо, однако, думать, что рассказ о заявлении Агиса в присутствии эфоров создан под влиянием точь–в–точь такого же рассказа Геродота (VI, 63 и 69) о спартанском царе Аристоне и его сыне Демарате, на что указывает и сам Павсаний. Достаточно сравнить свидетельства Геродота (VI, 63) и Павсания (III, 8, 7). Поэтому быть уверенным в правильности сообщения, будто Агис когда–то сам отрекся от своего сына, нельзя. Как я показал в своей статье «Zum politischen Kampf in Sparta gegen Ende des V Jahrhunderts» («Klio», 21, 1927, c. 404–420), обвинение спартанского царя в незаконном рождении было шаблонным приемом, которым пользовались для устранения царей неугодного направления.
[71] Выступление Диопифа было, разумеется, инспирировано партией Леотихида. Относительно приводимого здесь прорицания Плутарх (Агесилай, 3) рассказывает следующее: «В Спарте жил в это время прорицатель Диопиф, ум его был преисполнен всякими старинными прорицаниями, и вообще он считался в божественных делах мудрым выдающимся человеком. Он заявил, что будет грехом, если спартанцы выберут царем хромого (Агесилай был хромым), и прочел во время разбора этого дела следующее прорицание:

Гордая Спарта! Хотя у тебя и здоровые ноги,
Бойся: ты можешь взрастить на престоле хромое царенье;
Долго ты будешь тогда изнывать от нежданной болезни,
Долго ты будешь носиться по волнам убийственной брани».

Это же прорицание приведено в Плутарховой биографии Лисандра, 22, и у Павсания (III, 8,9).
[72] Обе царские фамилии в Спарте считались потомками Гилла, сына Геракла.
[73] Бесправные спартанцы, ждавшие со дня на день своей эмансипации, не могли не видеть в избрании царем Агесилая прямого вызова; вот почему Ксенофонт и рассказывает о восстании Кинадона в непосредственной связи с воцарением Агесилая. Предвещание жреца — конечно, обычная в Спарте инсценировка.
[74] Именно Гераклу, Зевсу и Диоскурам.
[75] Ср. трактат нашего автора о государственном устройстве лакедемонян, X, 7: «(Ликург) сделал равноправными в государственных делах всех, исполняющих его постановления, не принимая во внимание ни бедности, ни физических недостатков; он постановил, чтобы только те не считались в числе равноправных граждан, которые уклоняются от исполнения его суровых постановлений». Таким образом, из числа гомеев (равноправных) исключались прежде всего те, которые при воспитании детей или в собственной жизни не соблюдали сурового режима, установленного, по преданию, Ликургом. Кроме того, как мы узнаем из Аристотеля (Политика, II, 6), сюда принадлежала еще одна категория лиц — все те, кто по бедности не мог делать установленных взносов на содержание общего стола (сисситий). Все эти лица исключались из категории гомеев и составляли особый разряд неполноправных гипомейонов (см. ниже, § 6). Они лишались всех политических прав (кроме, может быть, права участия в Народном собрании. — С. Л.) (Плутарх, Лаконские изречения, с. 235, Varia, 51), но пользовались всеми личными и имущественными правами. К этому разряду и принадлежал Кинадон (см.: Schömann‑Lipsius, Griechische Altertümer, 224–227).
[76] Периэками назывались (по мнению некоторых ученых, некогда покоренные) жители лаконских городов, составлявшие большинство населения Спартанского государства. Они пользовались личной свободой и гражданскими правами, но были лишены всех политических прав. В войске они служили большей частью в качестве тяжеловооруженных, составляя его главную силу. Им были предоставлены лишь очень небольшие участки земли, и поэтому они занимались преимущественно ремеслами, занятие которыми было запрещено спартиатам.
[77] См. коммен. к кн. II,  гл.4, § 38.
[78] Т. е. члены Совета старейшин (герусии). Это был Верховный совет, разделявший с царями их государственную власть; он состоял из 28 членов, выбиравшихся пожизненно из «равноправных» граждан не моложе 50 лет.
[79] В Греции молодые люди по выходе из эфебии, во время прохождения которой они получали военное образование, двадцати лет от роду, зачислялись в войска. Возрасты от 20 до 40 лет назывались «младшими призывными возрастами» (нечто вроде «запаса»), а от 40 до 60 лет — «старшими» (нечто вроде «ополчения»).
[80] Когда какой–либо спартанский военачальник или вообще магистрат отправлялся на службу за границу, ему давался с собой деревянный жезл с винтовой нарезкой, называвшийся «скиталой». Как раз такой же экземпляр скиталы оставался на родине. Если заграничному представителю нужно было передать важное секретное поручение, на оставшуюся на родине скиталу по нарезке навертывалась полоса кожи и затем на ней писали вдоль скиталы. Затем ремень снимали, написанное на нем мог прочесть только адресат, снова навернув ремень тем же способом на свою скиталу (Плутарх, Лисандр, 19).
[81] Гиппагреты — три лица, назначаемые эфорами; они стояли во главе царской гвардии, состоявшей из трехсот отборных юношей. Ср.: Фукидид, V, 72; Геродот, VIII, 124.
По поводу заговора Кинадона Эд. Мейер (Gesch. d. Alt., V, 52) справедливо замечает: «Рассказ Ксенофонта о заговоре Кинадона представляет собой во всех деталях официозную версию, мы не можем даже приблизительно представить себе, какую роль играли в этом заговоре те или иные партии из среды полноправных граждан».
[82] По Диодору (XIV, 39, 2), на выданные царем 500 талантов было построено только 100 триэр.
[83] Известие Ксенофонта, будто лакедемоняне из этого источника впервые узнали о снаряжении персами флота, не совсем верно. Фарнабаз после заключенного перемирия (см. выше,  гл.2, § 20) отправился к царю и убедил его снарядить флот под руководством афинянина Конона. Главной базой этого флота должен был быть Саламин на Кипре, где царствовал союзник персов Евагор. Царь принял предложение Фарнабаза и дал ему с собой 500 талантов серебра (Диодор, XIV, 39; Πавсаний, I, 3, 2). При этом велись оживленные переговоры между царем, Фарнабазом, Евагором и Кононом (Фотий, Эксцерпт из Ктесия, § 63; Плутарх, Артаксеркс, 23). Из тех же источников мы узнаем, что по совету Конона (переданному через Ктесия) спартанское посольство при царском дворе было арестовано; впоследствии эти же послы арестовали Ктесия на Родосе. Таким образом, ясно, что известие нашего автора о том, что спартанцы ничего не знали о снаряжениях персов, может относиться только к последним, решительным мероприятиям; все эти переговоры не могли не быть известны спартанцам. Далее, как я уже указывал выше (в коммент. к § 7,  гл.1), неоднократные предписания главнокомандующим сухопутной партии идти на Карию объяснялись именно желанием воспрепятствовать начавшемуся усилению Персии на море.
[84] Фактически руководящую роль играл Фарнабаз, но, как мы видели выше (гл. 2, § 13), он был подчинен Тиссаферну, назначенному главноначальствующим всех боевых сил; вот почему Ксенофонт выражается таким образом.
[85] Отсюда нетрудно понять, что и спартанцы снарядили сильный флот. Ксенофонт ограничивается этим брошенным мимоходом замечанием, так как он умышленно умалчивает обо всем, что происходило на море до битвы при Книде, включая и эту битву, так как эти события не вплетали новых лавров в победный венок спартанцев.
[86] См. коммент. к  гл.2, § 17.
[87] Это не были рядовые воины (в заграничных экспедициях спартиаты в качестве рядовых воинов не участвовали), а Верховный военный совет, прикомандированный государством к войску для надзора за действиями царя. Плутарх называет их «руководителями и советниками» (Агесилай, 6; Лисандр, 23), Диодор — «Верховным советом» (XIV, 79,1). В число их входил и Лисандр; он был как бы первым лицом в этой коллегии (см. ниже, § 20; Плутарх, Лисандр, 23). Этот Совет был учрежден в 418 г. до н. э. первоначально в числе 10 человек, причем без их санкции царь не мог принимать важных решений (Фукидид, V, 6, 3, 4; Диодор, XII, 78,6).
[88] По Диодору (XIV, 79,1), все войско насчитывало только 6000 чел. Уже в Эфесе к нему присоединились еще 4000.
[89] В последние годы царствования Агиса Лисандр потерял большую часть своего прежнего влияния. Главной его опорой были олигархические партии в малоазиатских городах, которым он отдал всю власть в них, учредив здесь декархии (правление спартанского гармоста и десяти местных олигархов). Эти декархии были уничтожены царем Павсанием и эфорами отчасти из желания ослабить Лисандра, отчасти под давлением местных жителей. Желая вернуть себе потерянное могущество, Лисандр содействовал воцарению Агесилая, думая, что ему удастся сделать последнего послушным исполнителем своих желаний (Плутарх, Лисандр, 23). Далее, когда зашла речь о походе в Азию, он содействовал тому, чтобы военачальником был избран Агесилай, рассчитывая, что благодаря своему опыту и связям в малоазиатском мире ему удастся взять в свои руки фактическую власть, а Агесилай будет только подставным лицом (как прежде Арак). Он устроил даже, что преданные ему олигархи (большей частью изгнанные из родных городов) послали в Спарту депутации от имени малоазиатских греков с просьбой назначить военачальником Агесилая (Плутарх, Агесилай, 6; Лисандр, 23). Однако, как мы увидим, Агесилай оказался слишком самостоятельным и слишком честолюбивым человеком для того, чтобы чаяния Лисандра могли осуществиться.
[90] Т. е. умеренные олигархии, которые здесь существовали ранее владычества афинян.
[91] Т. е. жертвоприношения о благополучном переходе через границу. Как указывает наш автор (Трактат о государственном устройстве лакедемонян, XIII, 2), они состояли в следующем: «…Как выступает царь с войском. Сперва он совершает в своем дворце жертвоприношение Зевсу—Водителю и соприсущим богам. Если эта жертва дает хорошие знамения, жрец–огненосец берет с алтаря пылающую головню и идет впереди войска к границе страны. Здесь царь приносит жертву Зевсу и Афине. Если жертвоприношения обоим божествам дают хорошие предзнаменования, — войско переходит границы страны».
[92] Эти посольства были отправлены во все государства, кроме Аргоса (Павсаний, III,9,1). Однако коринфяне и беотийцы отказались прислать свои контингенты (см. ниже,  гл.5, § 5).
По Плутарху (Лисандр, 6; Пелопид, 21), он решил совершить это жертвоприношение вследствие якобы виденного им сновидения. Я не вижу основания сомневаться в этом. Не удивительно и то, что наш автор ничего не упоминает об этом сновидении: неудача жертвоприношения, предписанного богами, могла бы привести читателя к самым печальным заключениям, к которым и приходит Плутарх в указанном месте. Рассказ Павсания (III, 9, 3–4) вполне совпадает с рассказом Ксенофонта.
[93] См. в Приложении «Отрывок из греческой истории», 11, 3, с. 495.
[94] Ксенофонт не сообщает, что этот отказ имел законный предлог: жертвоприношения предполагалось совершить не по установленному в Беотии ритуалу, устранив беотийского жреца (Плутарх, Агесилай, 6).
[95] Весной 396 г. до н. э. Действительно, в § 16 мы читаем: «с наступлением весны», а в § 20: «в это время как раз окончился год с тех пор, как Агесилай отплыл из Лакедемона».
[96] Дополнение Кобета взято в скобки; без него не получается смысла.
[97] Как сообщает наш автор в «Агесилае» (1, 10), Агесилай прибавил к этому, что перемирие заключается только на три месяца. Это очень важно для суждения о дальнейших событиях.
[98] Здесь Ксенофонт становится на точку зрения устраненных от власти олигархов, обивавших пороги Лисандра. Как мы видели в § 20  гл.2 и других местах, спартанские гармосты остались; политический строй представлял собой большей частью умеренную олигархию (см. коммент. к § 2), но эта олигархия была вполне независимой, что не могло нравиться ни Лисан–дру, ни любимцу Ксенофонта Агесилаю. Как можно заключить из «Агесилая» (1, 37), последний поставил у власти преданных ему людей. Как мы видим из того же произведения (1,18–19), Агесилай умел угождать своим друзьям законными и незаконными путями.
[99] Плутарх (Агесилай, 8; Лисандр, 23) прибавляет к этому еще совершенно невероятную подробность — будто Агесилай, чтобы окончательно унизить Лисандра, назначил его своим креодетом (собств. «прислужник, разделявший мясо гостям»; придворная должность; ср.: виночерпий). Просителям он будто бы говорил: «Ступайте и унижайтесь перед моим креодетом».
[100] Горькая ирония: Лисандр намекает здесь на то, что Агесилай обязан ему престолом.
[101] Об этом подробнее рассказывает наш автор в «Агесилае» (III, 3): «Перс Спифридат, узнав, что Фарнабаз ведет переговоры о вступлении в брак с царской дочерью, а его дочь хочет держать у себя без брака, был возмущен этим оскорблением и передался Агесилаю вместе с женой, детьми и войском». В нашем труде Ксенофонт не упоминает об этом умышленно, так как иначе его сообщение (см. ниже, кн. IV,  гл.1, § 4–15) о том, как Агесилай сватал дочь Спифридата, получило бы совсем другой привкус. Автор нового отрывка (см. Приложение, 16, 4) относит присоединение Спифридата лишь к осени 395 г. до н. э.
[102] См. ниже, кн. IV,  гл.1, § 28, и «Отрывок…» (Приложение, 16, 4).
[103] В Эфес.
[104] Теперь понятно, почему Ксенофонт выше, в § 6, не упомянул, что перемирие было заключено только на 3 месяца (см. коммент. к этому месту). С тех пор до объявления войны Тиссаферном срок этот уже истек, и, следовательно, только путем такого умолчания можно было превратить поступок Тиссаферна в клятвопреступление.
[105] В древности воинам не выдавалось казенного пайка; они получали жалованье, на которое они сами должны были себя прокармливать. Поэтому в обязанности полководцев входило, чтобы на местах стоянок можно было купить провиант.
[106] Таким образом, если верить Ксенофонту, Тиссаферн оказался круглым дураком; наш автор так и заявляет в своем «Агесилае» (1, 17): «Он показал, что и в искусстве обманывать Тиссаферн — настоящее дитя» (по сравнению с ним). Однако Эд. Мейер (Theopomps Hellenika, 11–13 и другие места) показал, что такое впечатление создается только вследствие искажений и умолчаний нашего автора. Действительно, Ксенофонт указывает две причины, вследствие которых Агесилая можно было ждать в Карии: 1) желание отомстить Тиссаферну, 2) особенное удобство операций в Карии, так как тут главная сила персов — конница — не могла развернуться. Первое соображение, конечно, могло играть лишь второстепенную роль. Что же касается второго, то оно прямо противоречит действительности: для того чтобы пройти в южную, гористую часть Карии, неудобную для конницы, надо было прежде пройти долину Меандра и всю Северную Карию, где поступательное движение Агесилая легко могло быть остановлено персидской конницей (здесь действительно ждал Агесилая Тиссаферн). Итак, поход в Карию отнюдь не представлял особого удобства, а наоборот был чрезвычайно труден. Почему же Тиссаферн ждал Агесилая сюда? Как я уже указывал выше, Кария была единственной удобной морской базой, и здесь Конон снаряжал персидский флот. Предыдущий опыт показал, что сухопутной войне не суждено увенчаться решительным результатом; все зависело от исхода будущего морского боя. Таким образом, победа в Карии была бы полным поражением Персии; сюда и только сюда должны были направляться усилия Агесилая. Недаром спартанское правительство постоянно понуждало своих полководцев идти на Карию (см. выше). Поэтому, куда бы ни направлялся Агесилай, Тиссаферн должен был делать только одно — защищать Карию от возможного вторжения. Поход Агесилая во Фригию не мог иметь никакого значения для общего хода войны и, таким образом, являлся не «ловкой военной хитростью», а только признанием в своей слабости: «Агесилай чувствовал, что у него не хватает сил для того, чтобы делать то, что было целью его поездки, и для отвода глаз он предпринял набег на Фригию.
[107] В этом фригийском городе была резиденция Фарнабаза. По Диодору (XIV, 79, 2), он дошел не до Даскилия, а до Кимы, но это известие, как указывает Эд. Мейер, не заслуживает доверия.
[108] В «Отрывке…» (Приложение, 16,6) он назван Рафаном.
[109] О преимуществах этого способа вооружения говорит наш автор в «Трактате о коннице» (12, 12): «Вместо нашего копья, представляющего собой простой кол, тяжелого и неуклюжего, мы рекомендуем лучше носить по два дерновых дротика».
[110] Всякое отступление от нормального строения (вида, цвета и т. д.) во внутренностях жертвенных животных считалось дурным предзнаменованием. В действительности Агесилай, конечно, отступил, не выдержав напора неприятельской конницы и легковооруженных, причем, как указывает Полиэн (II, 1, 30; Фронтин, I, 4, 2), он оказался в очень тяжелом положении: чтобы защитить свое войско и богатую добычу от упорных нападений неприятеля, он заставил обнаженных и закованных в цепи пленных идти с обеих сторон его войска; после этого враги не решились уже метать в его войско дротики. Вероятно, это же мучительное отступление имеется в виду в туманной заключительной фразе нашего места: «приходилось… бороться с врагом, отступая шаг за шагом».
[111] В Эфес (Агесилай, 1,18,25; Плутарх, Агесилай, 9; Диодор, XIV, 79,3).
[112] 395 г. до н. э.
[113] Щиты часто разрисовывались геральдическими изображениями.
[114] В Эфесе находился ее знаменитый храм.
[115] Он упоминается также в «Отрывке…» (см. Приложение, 6,4) и у Диодора, в приводимом ниже месте (XIV, 80, 2).
[116] Таким образом, наш автор уже не командует наемниками. Вероятно (Ed. Meyer, Theopomps Hellenika, 6), он был куда–то командирован Агесилаем. Следовательно, дальнейшие события переданы им из третьих рук и имеют не больше цены, чем другие дошедшие до нас известия об этих фактах.
[117] В Лидию.
[118] Сюда относится все то, что было сказано в комментарии к § 12.
Об этом походе совсем иное рассказывает Диодор (XIV, 80, 1): «После этого Агесилай, выведя войско в долину Каистра и местность, прилежавшую к Сипилу, опустошал усадьбы жителей этих мест. Тиссаферн шел по следам лакедемонян, собрав под свои знамена 10 000 всадников и 50 000 пехотинцев; при этом он убивал тех, которые отставали, удаляясь из строя, для поиска продовольствия. Тогда Агесилай выстроил войско сомкнутым строем и стал продвигаться, плотно держась подножья Сипила, выжидая удобного момента для нападения на врага. Так он шел до самых Сард». (Далее описывается опустошение парка Тиссаферна.) Почти то же самое рассказывалось и в испорченном месте «Отрывка…» (6, 1–3), который и был в этом случае источником Диодора. Здесь изложение гораздо подробнее, чем у Диодора. Эд. Мейер (Gesch. d. Alt., V, 6, 13) показал, что рассказ в «Отрывке…» (у Диодора) заслуживает предпочтения: если конница и могла прибыть из долины Меандра в окрестности Сард за три дня, то для пехоты и обоза переход настолько быстрый невозможен. Ксенофонт понимал это: у него пехота не успевает прийти на поле сражения; однако обоз, по его сообщению, приходит вовремя. Ксенофонт строит свой рассказ так для того, чтобы иметь возможность сообщить о богатой добыче, захваченной Агесилаем в персидском лагере. «Итак, — замечает Эд. Мейер, — рассказ Ксенофонта здесь внутренне несостоятелен и тенденциозен; по–видимому, Агесилай подвигался к Сардам гораздо медленнее, чем передает Ксенофонт. Вполне допустимо, конечно, что он на четвертый день после своего выступления из Эфеса был настигнут преследовавшей его персидской армией (и как раз конницей); но Ксенофонт извращает события, непосредственно пристегивая сюда битву при Сардах. Скорее прав автор (отрывка), который рассказывает, что Агесилай под напором вражеских войск должен был прекратить ограбление и подвигаться по возможности по защищенной местности, выстроившись в каре» (Ed. Meyer, Theopomps Hellenika, 13).
[119] По Павсанию (III, 9,6), эта битва произошла в долине реки Герма; по Диодору (XIV, 80,2) — между Сардами и Фибарнами. Месторасположение Фибарн нам неизвестно.
[120] Ксенофонт и автор «Отрывка…» постоянно называют войско Агесилая «греками», а Диодор (XIV, 80, 1 и 5) и другие — лакедемонянами. Это — не случайность: первые рассматривают этот поход как предприятие различных полисов Эллады, Диодор — как частное дело лакедемонян.
[121] В описании этой битвы Плутарх (Агесилай, 10) точно придерживается Ксенофонта, Диодор (XIV, 80,2–4) в общем следует рассказу «Отрывка…» (см. Приложение, 6, 4–5), но кое–что заимствует и у Ксенофонта: «(Дойдя до Сард) он повернул назад (маневр, имевший целью запутать врага. — С. Л.) и, когда он дошел до средины пути между Сардами и Фибарнами, послал ночью спартиата Ксенокла с 1400 воинами в густо заросшее место, желая устроить там засаду. На рассвете он сам двинулся со своим войском; когда он миновал уже место засады и варвары беспорядочными массами стали нападать на отряд, прикрывающий его тыл, он вдруг неожиданно повернул фронт против персов. Произошла жестокая сеча; был подан сигнал сидевшим в засаде, и они с пением пэана понеслись на врагов. Персы, увидев, что они оказались между двух огней, пришли в ужас и тотчас же обратились в бегство. Войско Агесилая некоторое время преследовало их, причем было убито свыше шести тысяч (sic!), захватили огромное количество пленных и разграбили лагерь, в изобилии наполненный всяким добром». Павсаний (III, 8, 6) также следует «Отрывку…»: «Агесилай победил персидскую конницу, а также и пехоту: последняя была очень многочисленной, уступая в этом отношении только персидскому войску во время похода Ксеркса и предшествовавших ему походов Дария на скифов и на Афины». Обе версии — и Ксенофонта и «Отрывка…» — внутренних противоречий не содержат и вполне мыслимы; однако ввиду того, что, как мы доказали, описание похода Агесилая в Лидию у Ксенофонта противоречит общей исторической картине, мы должны и здесь отдать предпочтение «Отрывку…».
[122] Ср.: Плутарх, Агесилай, 10: «Расставив пелтастов вперемежку с всадниками, он приказал им с величайшей быстротой нестись на противника и врезаться в его ряды; сам же он двинулся вслед за ними во главе тяжеловооруженных».
[123] Даже если принять версию Ксенофонта, это сообщение не представляется вероятным. Действительно, в этом случае придется допустить, что Тиссаферн, после того как он прибыл со своей конницей из долины Меандра в окрестности Сард, бросил свое войско и спрятался в Сардах. Но это вообще невероятно, и вдобавок, несомненно, Ксенофонт прямо указал бы на это в соответствующем месте. Даже у Плутарха (Агесилай, 10), примыкающего во всем к рассказу Ксенофонта, Тиссаферн принимает непосредственное участие в сражении. По «Отрывку…» и Диодору, он удалился в Сарды (вместе с войском) лишь по окончании боя.
Последствия этой битвы свелись исключительно к грабежу; как мы видим из «Отрывка…» (см. Приложение, 7, 1), Агесилай три дня грабил окрестности Сард (см. выше, § 24), затем он опустошил всю Лидийскую равнину (7, 2), вступил во Фригию, дошел до Меандра, но проникнуть в Карию он все же не решился даже и теперь, «так как жертвоприношения не дали хороших предзнаменований» (Отрывок…, 7,4; также: Диодор, XIV, 80, 5). К этому Ксенофонт (Агесилай, 1, 33) прибавляет еще, что Агесилай пытался взять Сарды, разорил предместья, но города взять не смог. Итак, как бы ни была велика военная добыча Агесилая, нужно признать, что он не сумел использовать эту победу.
[124] Также: Диодор, XIV, 80, 6: «Царь Азии Артаксеркс, узнав о поражениях и приведенный в ужас ходом войны с греками, гневался на Тиссаферна». В действительности, вероятно, в умах современников–греков временная связь, как это часто бывает, превратилась в причинную: слишком мал промежуток между битвой близ Сард и смертью Тиссаферна, чтобы одно могло быть причиной другого. Об обстоятельствах смерти Тиссаферна подробнее всего рассказывает Полиэн (VII, 16,1): «Артаксеркс послал Тифравста с поручением арестовать Тиссаферна и дал ему с собой два письма — одно к самому Тиссаферну — относительно войны с греками, в котором все поручалось его усмотрению, другое к Ариею с поручением помочь Тифравсту арестовать Тиссаферна. Арией находился во фригийском городе Колоссах; прочтя это письмо, он призвал к себе Тиссаферна на совещание по разным вопросам, главным же образом относительно греков. Последний, ничего не подозревая, оставил свое войско в Сардах, прибыл с тридцатью телохранителями–аркадянами и милетцами и заехал во дворец Ариея. Собираясь принять ванну, он стал раздеваться, но, как только он снял кинжал, Арией при помощи служителей схватил его, запер в закрытую дорожную коляску, обшитую со всех сторон, и поручил везти его к Тифра–всту. Тот вез его таким образом до Келен; здесь он отрубил ему голову и отослал ее царю. Царь послал эту голову своей матери Парисатиде, которая горела жаждой мщения к Тиссаферну за смерть Кира». Также: Диодор, XIV, 80,68, судя по сохранившимся обрывкам, автор даваемой в приложении «Греческой истории» (в  гл.8) и Π лутарх, Агесилай, 10; Артаксеркс, 23. По Непоту (Конон, 2 и сл.) (ср.: Павсаний, III, 9, 2), эта казнь была вызвана агитацией Конона при дворе, но это сообщение неверно: как доказал Эд. Мейер (Указ. соч., 79), поездка Конона ко двору имела место только зимой 395/394 г. до н. э. (ср.: Диодор, XIV, 81,4 сл.).
[125] Соглашение это носило, в сущности, характер временного перемирия, так как обеим сторонам было ясно, что лакедемонское правительство не согласится на предложенные Тифравстом условия. Ср.: Диодор, XIV, 80, 8: «(Тифравст) убедил Агесилая вступить с ним в переговоры и заключил с ним перемирие на шесть месяцев». По Исократу (Панегирик, 41), это перемирие было заключено на 8 месяцев. Об этом перемирии упоминается и в «Отрывке…» (см. Приложение, 16,1).
[126] Также: Π лутарх, Агесилай, 10; ср.: Исократ, ук. м.
[127] По «Отрывку…» (см. Приложение, 14, 1; 17,4), еще зимой 395/394 г. до н. э. навархом был Хирикрат, и, следовательно, назначение Агесилая навархом последовало гораздо позднее. Эд. Мейер (Указ. соч., 33) отдает здесь предпочтение известию, содержащемуся в новом отрывке. За этим почетным предложением скрывается упрек и указание на необходимость немедленно перейти в Карию на помощь флоту (Эд. Мейер, Указ. соч., 18). «Такая честь из всех смертных выпала на долю одного Агесилая» (Плутарх, Агесилай, 10). Агесилай, однако, и на этот раз не пошел в Карию.
[128] Как мы видим, по Ксенофонту (также: Павсаний, III, 9, 8, Плутарх, Артаксеркс, 20), Тимократ был послан в Грецию уже после битвы при Сардах Тифравстом. В таком случае этот подкуп не мог быть причиной локро–фокидской войны, так как она разразилась в то время, как хлеб еще был на корню (т. е. в мае, см.: Πавсаний, III, 9, 9), а Тифравст прибыл в Малую Азию лишь в конце лета 395 г. до н. э. Несомненно, Ксенофонт вместе со своими современниками ошибался, относя этот подкуп лишь к тому времени, когда он дал видимые результаты и слухи о нем получили широкое распространение. Как справедливо указывает автор «Отрывка…» (см. Приложение, 2, 5), деньги эти были присланы уже в конце 396 г. до н. э. и не Тифравстом, а Фарнабазом. Также: Полиэн, 1,48, 3: «В то время, как Агесилай грабил Азию (т. е. в 396 г. до н. э.) Конон, будучи союзником Фарнабаза, убедил Перса послать золото для подкупа демагогов в греческих государствах». Диодор, будучи врагом Спарты, совсем не упоминает об этом подкупе, считая его, по–видимому, злостной выдумкой.
[129] По Плутарху (Агесилай, 15) — 10 тысяч дариков, что равно 43 талантам. Он же (Артаксеркс, 2; Лаконские изречения, 211В) дает противоречащую цифру— 20 тысяч дариков; здесь, вероятно, простой недосмотр.
[130] Из всех дошедших до нас известий о начале Беотийской войны вполне очевидно, что обе стороны ее желали (ср. ниже, § 5); разногласие существует только в вопросе о том, кто был зачинщиком войны. Так, Диодор (XIV, 81,1) говорит: «Фокейцы вследствие каких–то претензий вступили в войну с беотийцами и убедили лакедемонян быть их союзниками». Ясно, что его источник (Эфор) считал единственным виновником этой войны спартанское правительство (в лице руководителя тогдашней спартанской политики Лисандра). В то, что беотийцы подстрекнули локрийцев к нападению, он не верил. Автор «Отрывка…» (см. Приложение, 11, 1; 13, 1–7) стоит на той же точке зрения, что и Ксенофонт, но дает гораздо более подробный, хотя и более поверхностный, рассказ. К этому взгляду примыкает и источник Павсания (III, 9, 9), если это только не тот же автор «Отрывка…». Плутарх (Агесилай, 27) приводит оба взгляда: «Есть два взгляда. Одни считают виновником (этой войны) Лисандра, другие — фиванцев, третьи — обе стороны». Вероятно, Ксенофонт прав, и формальный повод подали фиванцы. С другой стороны, прав и автор «Отрывка…», указывая (2, 2) на то, что персидский подкуп, вопреки мнению нашего автора, был лишь одной из второстепенных причин поворота в политической ориентации беотийцев, афинян, коринфян и аргивян; но выставляемая в «Отрывке…» (13,1) причина — личные соображения и честолюбие политических вождей — еще более маловажная причина. На настоящую причину этого поворота — стремление к политическому равновесию в Греции — Ксенофонт справедливо указывает ниже, в § 10–13.
Рассказ нашего автора о начале войны резко отличается от изложения автора «Отрывка…» (см. Приложение, 13, 3–5). Однако при первом же взгляде видно (Эд. Мейер. Указ. соч., 85–90), что следует отдать предпочтение рассказу Ксенофонта: слишком уже искусственно изложение в «Отрывке…»; беотийцы, конечно, подстрекнули к войне своих друзей–локрий–цев, а не врагов–фокейцев. Западные (озольские) локрийцы попали в труд автора «Отрывка…», как думает Эд. Мейер, вследствие бессознательной аналогии с событиями «священной войны» 356 г. до н. э. Рассказ о всемогуществе и миролюбии Спарты крайне тенденциозен и противоречит действительности. Павсаний (III, 9,9–11) контаминирует оба рассказа: у него выступают, как в «Отрывке…», озольские (амфисские) локрийцы; однако ход войны изложен по нашему автору. Для вящего прославления Афин он вкладывает в их уста приписываемое «Отрывком…» спартанцам предложение передать спор на разрешение собрания союзников.
Перевод довольно гадательный; место испорченное.
[131] Этот поход подробно описан в «Отрывке...» (13, 6–7).
[132] Т. е. хотели, чтобы десятина добычи была посвящена не только от имени лакедемонян, но и от их имени. Требование это не было удовлетворено, ср. ниже, § 12. Ср.: Плутарх, Лисандр, 27: «Говорят, что Лисандр гневался на фиванцев за то, что они одни только осмелились предъявить притязания на десятину военной добычи, тогда как остальные союзники и не заикались об этом, и посмели роптать на то, что Лисандр отослал добычу в Спарту». Главной же причиной вражды спартанцев к беотийцам была, как указывает в том же месте Плутарх, помощь, оказанная ими афинянам для свержения власти тридцати правителей (см. Коммент. к кн. II,  гл.4, § 1).
[133] См. кн. II,  гл.4, § 30.
[134] См. выше,  гл.4, § 4.
[135] См. коммент. к  гл.4, § 3.
[136] См. выше, коммент. к  гл.2, § 23.
[137] См. выше, кн. I,  гл.2, § 18 и коммент. После того как в 410 г. до н. э. гераклейцы во время борьбы с этейцами предали лакедемонских колонистов, Спарта долго медлила с мщением. Только в 399 г. до н. э. представился случай расправиться с ними. Вот что сообщает об этом Диодор (XIV, 38, 4–5): «В Гераклее, что близ Трахина, произошел какой–то мятеж, и лакедемоняне послали туда Гериппида, чтобы он привел государственные дела гераклейцев в порядок. Прибыв в Гераклею, он собрал весь народ на собрание и, окружив всех собравшихся вооруженным отрядом, арестовал виновников мятежа и всех их, в числе около пятисот, казнил. (По Полиэну (II, 2), были арестованы все трахинцы, т. е. коренные жители Гераклеи, противопоставлявшиеся лакедемонским колонистам. — С. Л.) Затем он повел войну против жителей местностей, прилегающих к Эте (этейцев. — С. Л.), отпавших от лакедемонян; поставив их в самое тяжелое положение, он принудил их оставить свою область. Большая часть их вместе с детьми и женами бежала в Фессалию и лишь через пять лет могла вернуться назад благодаря содействию беотийцев». (По понятным причинам наш автор умалчивает об этих жестокостях лакедемонян. — С. Л.) Таким образом, ко времени нашего рассказа эти племена были уже окончательно усмирены, и поэтому мы видим их контингенты в спартанском войске.
[138] Причиной этого было прежде всего то, что узко–олигархическая партия, по всей вероятности продолжавшая стоять здесь у власти, не желала признавать главенства Фив, где бразды правления захватили теперь их политические противники («Отрывок...», см. Приложение, 11,12; 1,2). Далее, еще более они были недовольны отделением от их государства Херонеи, происшедшем за короткое время до этого (действительно, в 426 г. до н. э. Херонея еще принадлежит Орхомену — Фукидид, IV, 76, 3, — тогда как в 395 г. до н. э. она уже независимое государство — «Отрывок...», см. Приложение, 11, 3). (С. Я. Лурье. Беотийский союз, 239–240, ср. 94.)
[139] См. коммент. к  гл.4, § 3.
[140] См. также: Πавсаний, III, 5,4. По Плутарху (Лисандр, 28), Павсаний не пришел на помощь Лисандру потому, что его письмо, отправленное последним из Галиарта в Платею, где находился Павсаний, было перехвачено фиванцами и не могло дойти по назначению. Как мы видим из предъявленного к Павсанию обвинения (см. ниже, § 25), существовала также версия, что он опоздал умышленно.
[141] Так назывались чиновники, посылавшиеся лакедемонянами в союзные города для вербовки контингентов. Они же предводительствовали этими контингентами во время боя.
[142] См. кн. И,  гл.2, § 19.
[143] Именно: фиванец Эрианф (Плутарх, Лисандр, 15).
[144] См. кн. II,  гл.4, § 7.
[145] См.  гл.2, § 30.
[146] Умышленная неточность для усиления впечатления; лакедемоняне действительно назначали гармостами мофаков, но это не гелоты, а незаконнорожденные: дети отцов–спартиатов и матерей–гелоток; они воспитывались вместе с детьми спартиатов и часто получали не только свободу, но и гражданские права. (Schömann‑Lipsius. Griechishe Altertümer, 1, 206 с примеч. 5.)
[147] Об этих декархиях см.  гл.4, § 2, и коммент. к этому месту. Во время произнесения этой речи декархии были уже упразднены.
[148] По Плутарху (Лисандр, 28) и Павсанию (III, 5, 3), часть фиванского войска успела войти в крепость еще до прибытия спартанцев (неверно в моей книге «Беотийский союз», 1927); поэтому, когда Лисандр пошел приступом на Галиарт, беотийцы напали на него и с тыла и с фронта. Сообщение же нашего автора, подтверждаемое указанием Диодора (XIV, 81, 2), можно понять только в том случае, что Лисандр подошел к Галиарту раньше, чем фиванское войско, и что, следовательно, фиванский гарнизон был помещен в Галиарт заблаговременно.
[149] Либефрию, отрогу Геликона.
[150] Павсаний (III, 5, 5) рассказывает об этом несколько по–иному: «Фи–ванцы выстроились напротив (т. е. против лакедемонян); кроме того, (Павсаний) получил известие, что Фрасибул находится неподалеку во главе приближающегося афинского войска. Последний выжидал, пока лакедемоняне не начнут бой, чтобы напасть на них с тыла, когда завяжется бой. Павсаний испугался, что ему придется выдерживать натиск врагов и с тыла и с фронта, заключил с фиванцами перемирие и предал погребению тела погибших под стенами Галиарта».
[151] См. ниже, коммент. к кн. VI,  гл.4, § 12.
[152] По Павсанию (III, 5, 2), за этот проступок он привлекался к суду отдельно, гораздо раньше — тотчас по возвращении из похода на Пирей, и был оправдан голосами 14 геронтов и 5 эфоров против голосов остальных 14 геронтов и второго царя.
[153] Здесь он нашел убежище в храме Афины Алей (Павсаний, III, 5,6; Плутарх, Лисандр, 30).