Примечания

Предварительные сведения

Историю дошедшего до нас текста гомеровских поэм надо начинать с упомянутого выше, в статье ""Одиссея" - фольклорное наследие и творческая индивидуальность" (§ 7), сообщения Цицерона о мерах, принятых при Писистрате для его сохранения.
Разумеется, слова Цицерона не следует понимать в том смысле, что до вмешательства Писистрата при исполнении гомеровских поэм царил полный произвол. Речь может идти о нарушении последовательности в порядке различных частей, о более частом исполнении одних эпизодов в ущерб другим, в результате чего какие-то части поэм могли быть забыты или утеряны, и т. д.[1] В то же время ясно, что люди, которым была поручена работа по упорядочению текста, должны были опираться на уже имевшиеся письменные экземпляры, восходящие к подлинным "гомеровским" редакциям.
Текст, канонизированный при Писистрате, не явился, однако, окончательным. Он был, несомненно, обязательным для его исполнения на Панафинеях, в других же, менее торжественных, случаях рапсоды могли позволить себе и некоторые отклонения от него. Так, цитаты из гомеровских поэм, встречающиеся у авторов 5-4 вв. (Аристофана, Платона, Аристотеля), не всегда находят подтверждение в дошедшем до нас тексте - значит, либо у них были еще какие-то его источники, либо (что более вероятно) Гомера цитировали по памяти. В биографии Ал-кивиада, известного афинского политика последней четверти 5 в., содержится любопытный факт: у одного из школьных учителей, к которому он обратился за сочинениями Гомера, их вообще не оказалось, у другого они были, но с его собственными поправками. Даже если это свидетельство считать анекдотом, оно достаточно показательно. Поскольку Гомер был основой школьного преподавания, первый из учителей, по-видимому, помнил поэмы наизусть, что опять же не давало гарантии их точного воспроизведения. Другой учитель, как видно, не считал зазорным исправлять Гомера - достоверность такого текста становилась, конечно, сомнительной.
В какой мере могли помочь сохранению текста, не отягощенного всякими интерполяциями, два издания, предпринятые в 3 в., остается неизвестным. Арат из Сол (310-245 гг.), автор дошедшей до нас поэмы о звездном мире "Феномены", издал "Одиссею". Риан (3 в.), тоже известный эпический автор, - обе поэмы. И Арат, и Риан, будучи поэтами, должны были подходить к Гомеру с достаточным художественным вкусом, но представления о литературном вкусе в эллинистическое время достаточно серьезно отличались от вкусов тех, кто слушал сказителей в 8 в. Схолии (о них - ниже) упоминают предложения Риана по тексту 45 раз, из них 33 раза - к "Одиссее". Больше ничего об этих двух изданиях неизвестно.
Решающий вклад в сохранение гомеровского текста был сделан в 3-2 вв. александрийскими филологами. Обе поэмы Гомера издал сначала первый руководитель Александрийской библиотеки Зенодот (он возглавлял ее ок. 285-260 гг.), его примеру затем последовал Аристофан Византийский (ок. 257-180). Наконец, их дело завершил ученик Аристофана Аристарх Самофракийский (ок. 217 - ок. 145). В его распоряжении оказалось множество списков - как хранившихся в некоторых городах в качестве обязательных (по примеру афинского экземпляра времен Писистрата), так и принадлежавших в свое время достаточно авторитетным владельцам: Еврипиду-младшему, племяннику знаменитого афинского трагика, Антимаху (род. ок. 444), которого в древности причисляли к самым выдающимся эпическим поэтам, наконец, Аристотелю. Существует предположение, что это был тот самый список, который великий философ составил для своего воспитанника Александра Македонского. Как бы то ни было, надо думать, что все эти люди пользовались не самыми худшими изданиями, в которые они могли вносить и свои поправки.
Судя по замечаниям Аристарха, сохранившимся в схолиях, дошедшие до него экземпляры содержали не слишком много разночтений, но все равно нуждались в сличении, выверке, устранении позднейших вставок и т.п. Аристарх проделал эту работу с чувством большой ответственности. В частности, он не стал изымать из своего издания Гомера те стихи или целые группы стихов, которые ему или его предшественникам казались "неуместными": повторения однажды сказанного, чересчур подробные описания. Аристарх исключил из своего текста только те стихи, которые он счел безусловно подложными. В других случаях он обозначал подозрительные стихи специальными знаками на полях, так что все они дошли до нашего времени, и современные исследователи могут оценивать соображения Аристарха по-своему. Надо при этом помнить, что александрийские филологи были достаточно далеки от понимания стилистических законов эпоса и могли посчитать ненужным повторением те стихи, которые на самом деле вполне с этими законами согласуются. Например, в целом ряде случаев подвергался сомнению стих, содержащий распространенное обращение к герою ("О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей богоравный"), хотя он и отвечал нормам гомеровского этикета.
На основании одного позднеантичного свидетельства Аристарху или его сотрудникам приписывалось деление текста каждой поэмы на 24 книги - по числу букв древнегреческого алфавита. (Античная "книга" - это 500-1000 строк, помещавшихся на одном папирусном свитке. Жуковский переводит это слово как "Песнь"; но в комментариях мы сохраняем общепринятое в науке слово "книга".) В настоящее время это свидетельство понимают таким образом, что Аристарх только узаконил, введя его в свое издание, уже сложившееся в течение 4 в. деление, которое восходило, вероятно, к практике исполнения отдельных отрывков текста рапсодами. При этом Аристарх не избежал некоторого насилия над смыслом ради того, чтобы число книг совпало с количеством букв в алфавите. Например, кн. 6 и 7, содержащие соответственно 331 и 347 стихов, по содержанию вполне могли бы быть объединены в одну и при том все еще уступали бы по объему кн. 4, насчитывающей 847 стихов.
Аристарх дважды издал гомеровские поэмы, и его второе издание послужило основой если не для всех, то для подавляющего большинства последующих изданий. Это подтверждается многочисленными находками папирусных отрывков с текстом "Одиссеи", число которых, начиная с последних десятилетий прошлого века, постоянно возрастает: в 1922 г. их было известно 57, к концу 90-х годов их количество превысило две с половиной сотни. Не больше десятка опубликованных папирусов датируется 3 в. до н.э., т.е. предшествует изданию Аристарха (в них иногда можно обнаружить и исключенные им стихи); почти все остальные восходят непосредственно к нему, при том что наиболее поздние относятся к 7 в. н.э. По своей значимости для установления текста поэмы папирусы, естественно, не равноценны. Одни из них представляют собой школьные упражнения, другие - остатки солидных изданий, специально изготовленных для любителей словесности; в одном дошло несколько книг, в других - только обрывки от нескольких стихов; в одних подтверждается традиционное чтение, в других встречаются ненужные повторения или добавления - разбираться со всем этим приходится современным текстологам. Так или иначе, в новейших изданиях "Одиссеи" учитывается свыше 155 папирусных текстов. Вообще же о популярности гомеровских поэм в древности свидетельствует тот факт, что число всех папирусов, включая "Илиаду", "Одиссею" и так называемые Homerica (словари, пересказы, схолии и т.п.), доходит до 1100 экземпляров и составляет около 20% всех опубликованных до сих пор литературных папирусов.
С подобных папирусных рукописей уже в последние века античности текст "Одиссеи" стали переносить на более надежный писчий материал - пергамен,[2] в результате чего он дошел до нас во многих средневековых рукописях, изготовленных в Византии. Древнейшими среди них являются две из библиотеки Лоренцо Медичи во Флоренции (Laurentianus 32. 24 и 52), написанные на рубеже 10-11 вв.; еще около полутора десятков относятся к 13-14 вв., т.е. ко времени, когда после освобождения Константинополя от крестоносцев (1261 г.) снова оживился интерес к изданию античных авторов. Всего же в современных изданиях используется около 80 рукописей "Одиссеи".
В отличие от Византии, которая считала себя преемницей культурного наследия Древней Греции, Западная Европа в течение всех средних веков Гомера не знала. Если на него и встречаются ссылки, то имеется в виду так называемая Ilias Latina - составленное в 60-х годах н.э. достаточно скудное изложение "Илиады" на латинском языке объемом около 1070 гексаметров. "Одиссея" не удостоилась даже столь краткого изложения. В лучшем случае, можно было получить представление о ее содержании из пересказа у латинских мифографов - в первую очередь, Гигина (см. вступительную заметку к CMC и статью "Одиссея - фольклорное наследие..."). Впервые интерес к Гомеру возникает только у деятелей Возрождения в Италии (благодаря латинскому переводу "Илиады" и "Одиссеи", сделанному Леонтием Пилатом, узнали полного Гомера, в частности, Боккаччо и Петрарка). Итальянский же гуманист Лоренцо Валла в 1442-1444 гг. перевел хорошей, хотя и суховатой, латинской прозой первые 16 книг "Илиады". Работу Валла продолжил его ученик Франческо Арретино, докончивший перевод "Илиады" и добавивший к нему всю "Одиссею". Их совместный труд появился в печати в 1474 г., познакомив Запад с Гомером, после чего прошло еще 14 лет до выхода его в свет - первым из древнегреческих авторов - на языке оригинала. Это издание осуществил в 1488 г. во Флоренции один из ученых греков, работавших в Италии, профессор в Падуе, Флоренции и позднее в Милане Деметрий Халкондил (или Халкокондил, 1424-1511). Затем в 1504 и 1507 гг. последовали издания, вышедшие у известного венецианского книгопечатника Аль-да Мануция. С тех пор каждая из гомеровских поэм бесчисленное количество раз издавалась и в оригинале, и в переводах во всем мире.
В настоящее время в научном обиходе чаще всего пользуются следующими изданиями "Одиссеи" (приводим их в порядке выхода в свет):
Homers Odyssee fur den Schulgebrauch erklart von K.F. Ameis und C. Hentze. Bearbeitet von P. Cauer. Несмотря на скромный подзаголовок, издание это, впервые вышедшее в 1856 г., сохраняет до сих пор свое значение благодаря аппарату, в котором указаны все повторяющиеся места текста, включая отдельные стихи и полустишия. К тому же, начиная с 1910 г., издание Амейза-Хентце стало выходить в переработке крупного специалиста по Гомеру Пауля Кауэ-ра и в таком виде выдержало множество переизданий. В 1964 г. все его 4 тома были воспроизведены фотомеханическим способом в изд. Тойбнера, Штуттгарт.
Homeri carmina recensuit et selecta lectionis varietate instruxit A. Ludwich. Odyssea. Teil 1 (Lpz., 1889), Teil 2 (1901). Издатели "Одиссеи" до сих пор придерживаются классификации рукописей, произведенной Людвихом.
Homeri opera recognovit brevique adnotatione critica instruxit T. W. Allen. Vol. Ill-IV. Oxford, 1917-1919.
Homer. The Odyssey. In two vol. with an English translation by A.T. Murray. L., 1919. Revised by G.E. Dimock. L., 1995.
Homere. Odyssee. Text etabli et traduit par V. Berard. Vol. I-III. P., 1924 (с прозаическим французским переводом). Много переизданий вплоть до 1987-1995 гг.
Homeri Odyssea. Recognovit P. von der Muehll. Basel. 1946; Stuttgart, 1962 и переиздания, последнее - 1993.
The Odyssey of Homer. Vol. 1-2... by W.B. Stanford. L., 1947-1948. 2nd ed. 1959 (с комментарием).
Omero. Odissea. A cura di A. Heubeck, St. West [et alii]. Vol. I-VI. Fondazione Lorenzo Valla. Roma, 1981-1986. Текст сопровождается переводом на итальянский язык, вступительными статьями и обстоятельнейшим комментарием. В 1991-1993 гг. все тома были выпущены 4-6-м изданием.
A Commentary on Homer's Odyssey. Vol. I-III. Oxford, 1981-1985 (reprint. 1991-1992). Переработанный вариант комментария из предыдущего издания. Odyssea. Recognovit Η. van Thiel. Hildesheim. Olms. 1991.
При составлении настоящих примечаний были в той или иной мере использованы все названные издания, кроме последнего, известного мне только по библиографии (и, судя по ней, не самого надежного), а также примечания И.М. Тройского, которыми сопровождалось издание: Гомер. Одиссея. М.; Л., 1935. С. 437-524. Следует при этом иметь в виду, что в наших примечаниях только в редчайших случаях обращается внимание на разночтения в греческом тексте: Жуковский их, скорее всего, не знал, а если бы и знал, это едва ли как-нибудь отразилось в его переводе. Например, в кн. 1 начало ст. 356 (обращение Телемака к Пенелопе) в традиционном тексте звучит: "Но, войдя в дом...", причем под словом olkoc разумеется женская половина. Наряду с этим в античности было и несколько иное чтение: "Но ты, войдя внутрь..." У Жуковского начало стиха переведено: "Но удались", что с одинаковым успехом может соответствовать любому из двух вариантов. Вернемся, однако, к александрийским филологам.
Свою работу над текстом гомеровских поэм они сопровождали составлением всякого рода комментариев, лексикографических пособий и прочих вспомогательных материалов, в которых объясняли ставшие непонятными гомеровские слова и выражения, а также могли обосновывать свои сомнения в подлинности тех или иных стихов. В этих занятиях они также имели предшественников, ибо уже в 5 в. понадобились разъяснения гомеровской лексики. Так, работу о гомеровских словах написал Демокрит; занимались толкованием эпоса софисты. (Здесь мы имеем в виду только лексикографические штудии. Сочинения античных авторов, затрагивавших роль богов у Гомера или находивших в нем всякого рода аллегории, - особая тема, имеющая только отдаленное отношение к филологическому пониманию текста поэм.) Ни один из трактатов, посвященных александрийцами и тем более их предшественниками объяснению Гомера, до нас не дошел. Широко использовали работы александрийцев более поздние филологи, из которых самым известным был ученейший Дидим (2-я пол. 1 в. до н.э.). Но и комментарий, составленный с учетом его заметок и трудов еще трех филологов, скорее всего в 1 в. н.э., также не сохранился. Известно только, что и из этого свода дважды делались выдержки, пока обработанный таким образом материал не послужил основой для так называемых схолиев - комментариев, размещавшихся на полях средневековых рукописей или между стихами. Эти схолии и являются для нас источником сведений о филологической работе Аристарха и других античных ученых, занимавшихся Гомером. К сожалению, до сих пор нет серьезного научного издания схолиев к "Одиссее", которое могло бы заменить устаревшее издание В. Диндорфа (Оксфорд, 1855; репринт - 1961).

Книги первая - четвертая

Эти книги еще с середины прошлого века по примеру одного немецкого филолога принято объединять под общим названием Телемакии: сам Одиссей в них участия не принимает, а действие сосредоточено вокруг фигуры его сына Телемака, которого Одиссей, уходя на Троянскую войну, оставил грудным ребенком. В то время, когда начинается действие "Одиссеи", Телемаку исполнилось 20 лет, и он оказался лицом к лицу с многочисленными женихами, бесчинствующими в доме Одиссея и требующими, чтобы Пенелопа выбрала себе нового мужа. На возвращение хозяина дома, с их точки зрения, потеряна всякая надежда. Не рассчитывая в одиночку справиться с обнаглевшими женихами, Телемак по совету Афины, явившейся к нему под видом старого друга Одиссея, отправляется в Пилос и Спарту в надежде навести справки об отце.
Аналитическая критика давно использовала Телемакию в качестве аргумента в свою пользу: автор поэмы о странствиях и возвращении Одиссея присоединил-де к ее основному содержанию некогда отдельно существовавшее произведение о путешествии Телемака и этим обрек себя на непреодолимые противоречия. Так, зачем Телемаку отправляться на розыски Одиссея, если слушатели уже знают, что его возвращение предрешено богами? Не лучше ли было бы ему оставаться дома, чтобы охранять мать от посягательств женихов, на что, кстати, в самой Телемакии есть прямые указания (2. 361-370; 3. 313-316). С другой стороны, ничего не узнавшего Телемака автор около месяца задерживает в Спарте, так что самой Афине приходится напоминать ему о необходимости скорейшего возвращения (15. 9-26). Чтобы обосновать самостоятельное существование Телемакии, приводятся также два собрания богов - в начале кн. 1 и в начале кн. 5. По мнению аналитиков, автор "Одиссеи", добавив к ней Телемакию, счел нужным снабдить поэму новым введением, но "забыл" исключить ранее имевшееся. Само собой разумеется, что с исключением из нынешней "Одиссеи" книг 1-4 выпадают и те части кн. 15 и 16, в которых повествуется о возвращении Телемака на Итаку, и, чтобы встретиться с отцом, Телемак должен был бы по какой-то неизвестной причине просто придти из города к Евмею и застать там Одиссея.
Попробуем разобраться с этими доводами, помня, что мы имеем дело не с протокольной записью реально происходивших событий, а с художественным произведением, которое было рассчитано на слушателя и, соответственно, подчинялось своим законам.
Прежде всего, можно ли представить себе существование самостоятельной поэмы о путешествии Телемака? Каков мог бы быть сюжет, положенный в ее основу? На этот вопрос возможен только один ответ: путешествие Телемака в качестве содержания отдельного произведения имело бы смысл только в том случае, если бы в ходе его Телемак встречал не узнанного им отца и между ними возникал конфликт, приводящий к трагической развязке. Тогда это была бы поэма, аналогичная по содержанию "Телегонии". Между тем в первых книгах "Одиссеи" неоднократно подчеркивается сходство Телемака с отцом (см. 1. 203 и примеч.), чем заранее отвергается возможность их роковой встречи. Затем, если о "Телегонии" есть достоверные античные свидетельства, то на существование подобной же "Телемакии" нет нигде ни малейшего намека, и причина этого совершенно ясна: сколько раз один и тот же Одиссей мог бы погибать от руки своих сыновей? Существование "Телегонии" исключало возможность существования "Телемакии".
Поставим теперь вопрос иначе: так ли уж лишена смысла Телемакия в составе "Одиссеи", если подходить к ней не с позиций формальной логики, а с точки зрения художественной концепции поэмы в целом?
По содержанию первые четыре книги делятся на две половины: положение на Итаке (кн. 1-2, всего 878 стихов) и пребывание Телемака в Пил осе и Спарте, где он не получает надежных сведений об отце, но зато узнает, какая участь постигла после окончания войны Нестоpa, Менелая и Агамемнона (кн. 3-4, всего 1344 стиха, т.е. по объему в полтора раза больше первых двух). Водораздел между двумя половинами проходит между последним стихом кн. 2-й (ст. 434: наступила ночь) и первым стихом кн. 3-й (рассвет).
Назначение кн. 1-2 совершенно очевидно: они создают экспозицию для возвращения Одиссея. Без них автору пришлось бы вводить всю необходимую информацию уже в момент, непосредственно предшествующий расправе с женихами, и тем самым ослабить напряжение действия, ведущее к развязке. При нынешней структуре поэмы еще задолго до появления Одиссея слушателю становится известно, с какой опасностью тому придется столкнуться и что представляют собой его противники. Поведение наиболее дерзких из женихов - Антиноя и Евримаха - предвещает их отношение к Одиссею в образе нищего в последней трети поэмы. Наряду с Телемаком в поле зрения слушателей оказываются и другие персонажи из окружения Одиссея: Пенелопа (о ее попытке отдалить необходимость выбора нового мужа впервые сообщается в кн. 2. 93-110, затем этот мотив повторяется в кн. 19. 139-156, опять же объединяя начало поэмы с приближающейся развязкой), верная няня Эвриклея (в 2. 361-380 она помогает Телемаку собраться в путь и клятвенно обещает хранить тайну его отъезда, в 19. 471-498 она узнает Одиссея и клянется хранить в тайне его возвращение), а в кн. 4 также глашатай Медонт, которому еще предстоит сыграть свою роль в последних книгах (4. 677-715; 22. 357-380; 24. 442-450).
Что же касается ожидаемого возвращения Одиссея, то кн. 1-2 и в этом отношении достаточно изысканно предвосхищают вторую половину поэмы. В первой половине многие, и прежде всего сам Телемак, почти перестали надеяться на встречу с Одиссеем (1. 162-164, 350 сл., 392, 409 сл.; 2. 46; 3. 88-91, 241 сл.; 4. 292 сл. Ср. 2. 96 сл., 182 сл., 332 сл., 365 сл.). Во второй половине Телемак - единственный, кто знает, что Одиссей уже на Итаке, в то время как все остальные продолжают сомневаться в его возможном возвращении в присутствии самого Одиссея-нищего (см. выше статью ""Одиссея" - фольклорное наследие...", примеч. 22). Впервые сообщается в Телемакии и о том, что Одиссей вернется, потеряв всех спутников (2. 174); потом это повторяется во втором блоке (9. 534 сл. = 11. 114 сл.; 12.141) и в третьем (13. 340).
Книги 3-4 выполняют сразу несколько художественных задач. По содержанию они восходят к циклу поэм о возвращении героев из-под Трои и таким образом заполняют разрыв во времени между "Илиадой" и "Одиссеей". Поэмы эти до нас не дошли, как не дошло и эпическое произведение, автором которого считался некий Агий Трезенский, - "Возвращения". Из позднего пересказа, однако, известно, что там речь шла о доле, доставшейся при возвращении из-под Трои Агамемнону, Менелаю, Нестору, Диомеду, Аяксу Лок-рийскому. "Возвращения" датируют 7 в., и едва ли автор "Одиссеи" мог их использовать, но он, конечно, знал более ранние поэмы с таким же содержанием. В круг этих сказаний и включаются в кн. 3 и 4 скитания самого Одиссея: о нем с уважением говорят и Нестор и Менелай, причем оба уверены в его скором возвращении, а их воспоминания перекликаются с рассказами самого Одиссея-нищего о "подлинном" Одиссее в кн. 14. 321-333, 470-502, и особенно в кн. 19. 185-299. Такой же "скрепой" между Телемакией и следующим за ней блоком служит трехкратное возвращение - каждый раз с особой целью - к истории Троянского коня (4. 269-289; 8. 492-520; 11. 523-537). С третьим блоком кн. 4 связывают также краткие воспоминания о роли, которую сыграла в войне Елена (4. 271-279 -17. 118 сл.; 23; 218-224).
В тех же "Возвращениях", как мы уже говорили, шла речь о трагической судьбе Агамемнона, и мотив этот, впервые затронутый в самом начале кн. 1, затем проходит через всю поэму, составляя яркий контраст по отношению к самому Одиссею и окружающим его персонажам. Там доверчиво вернувшийся в свой дом Агамемнон становился жертвой своей коварной супруги Клитемнестры и ее любовника Эгисфа, которому со временем отомстил сын убитого Орест. Здесь Одиссея, с величайшей предосторожностью вступающего под родную кровлю, ждет верная Пенелопа, всячески избегающая ненавистного ей сватовства, и месть совершается не руками неопытного юноши Телемака, а самим грозным героем.
Отметим в кн. 3-4 также еще одно противопоставление: между тревожной неизвестностью об участи Одиссея и описанием беспорядка, творимого женихами на Итаке, с одной стороны, и обстановкой мирного налаженного быта, царящей в домах Нестора и Менелая, - с другой. Таким образом, две половины Телемакии служат введением к двух главным линиям в дальнейшем содержании поэмы. К кн. 1-2 примыкают все книги, содержащие описание событий на Итаке; к кн. 3-1 - вся средняя часть (кн. 5-12: скитания Одиссея, включая их последний этап перед возвращением на родину). В то же время обе половины Телемакии достаточно тесно скреплены между собой: отъезд Телемака в конце кн. 2 вызывает к жизни заговор женихов. Впервые о нем сообщается в конце кн. 4. 669-672, 698-702, затем говорится в кн. 13. 425-428 и 14.180-182, пока, наконец, преступный замысел не терпит провала (15. 27-42; 16. 342-370). Как видим, заговор женихов вносит дополнительный и очень неблагоприятный штрих в их характеристику и в то же самое время снова связывает Телемакию со второй половиной поэмы.
При такой продуманности средств, объединяющих Телемакию с остальными книгами, не может быть и речи о том, что второе собрание богов осталось в начале кн. 5 по недосмотру автора. Причина этого повторения - в необходимости соединить со временем две линии повествования, касающиеся Телемака и Одиссея. Телемак уже включен в действие, теперь пришла очередь Одиссея, и, соответственно, нужно новое собрание богов, аналогичное более раннему. После первого собрания Афина направлялась на остров Итаку, чтобы дать толчок событиям в кн. 1-4; после второго - Гермес направляется на остров Огигию, чтобы вывести из бездействия главного героя. Как видно, сочиняя кн. 1, автор уже держал в уме эту вторую задачу, поскольку о пребывании Одиссея у Калипсо упомянул в самом начале поэмы (1. 14), чтобы вернуться к нему в начале кн. 5 (ст. 14).
Что касается слишком длительного пребывания Телемака в Спарте, то его возвращение на Итаку не имеет смысла раньше прибытия Одиссея, если только автор не хочет сделать его еще на целый месяц бессильным свидетелем бесчинств женихов. Так в путешествии Телемака образуется промежуток, необходимый для почти одновременного с Одиссеем возвращения на родной остров, встречи отца с сыном и дальнейших совместных действий (см. ст. "Одиссея - фольклорное наследие...", примеч. 19).
Из сказанного, конечно, не следует, что в тексте Телемакии нет ни более поздних добавлений, взятых под подозрение еще древними комментаторами (все заслуживающие внимания случаи такого рода отмечены далее в примечаниях), ни каких-либо других противоречий или несогласованностей (см., напр., примеч. к 1. 265-292). Надо, однако, помнить, что "Одиссея" возникла на рубеже устного бытования и письменной фиксации героического эпоса, когда автор не перебирал варианты, не пользовался черновиками и не перерабатывал однажды сказанного. Подходить к нему с требованиями, закономерными для творческого процесса писателей 19-20 вв., было бы совершенно несправедливо.

Книги пятая - двенадцатая

Эти восемь книг с необходимым прибавлением к ним ст. 1-186 из кн. 13-й составляют второй из трех крупных блоков, на которые делится "Одиссея". Его началом служит новое собрание богов в кн. 5. 1-42, концом - возвращение корабля феаков, доставившего Одиссея на Итаку.[3] В начале этого блока мы впервые знакомимся с Одиссеем, появление которого было достаточно хорошо подготовлено в кн. 3 и 4. Из двух наиболее часто применяемых к Одиссею определений, "многострадальный" и "многоумный" или "хитроумный", во втором блоке всестороннее подтверждение получает первое из них: некогда могучий герой, "разоритель городов", представлен в нем беспомощной игрушкой в руках богов и во власти стихий. Тем более впечатляющим станет во второй части поэмы обретение им своего героического статуса.
В начале второго комплекса Одиссей покидает остров Калипсо. Пребывание на нем означало полное выключение героя из реального мира, в котором только немногие не считают его безвозвратно погибшим. В конце этого комплекса Одиссей покидает остров феаков, тоже достаточно удаленный от реального мира, но с тем, чтобы в этот мир вернуться и занять в нем принадлежащее ему место.
Как и Телемакия, второй блок делится в свою очередь на две, неравные по объему половины; правда, различие между ними по величине не столь значительно, как там. Если исходить из числа стихов, составляющих традиционный текст, то в кн. 5-8 мы насчитаем 1757 стихов, в кн. 9-12 + 13. 1-186 - 2419, т.е. вторая часть больше первой примерно на одну треть. (Если изъять из подсчета стихи, которые, как в кн. 11, скорее всего, являются позднейшими вставками, то возникнет другое соотношение: в первой половине блока окажется около 1720 стихов, во второй - около 2250). Между двумя половинами нет столь заметной разделительной черты, как в первом блоке (ночь - рассвет). Скорее, наоборот, кн. 9 начинается со слов, прямо примыкающих к концу кн. 8: "Отвечая ему, сказал..." По содержанию, однако, обе половины второго блока прямо противоположны.
В кн. 5-8 действие движется в поступательном направлении к конечной цели - возвращению Одиссея на родину (решение богов, посещение Гермесом острова Огигии, строительство плота, обещание Алкиноя, снаряжение корабля феаков). Не лишено основания наблюдение над последовательностью событий в этих книгах, которая предвещает аналогичное развитие действия в 3-м блоке. Сравним: Одиссей пробуждается в незнакомой земле (6. 119-121 = 13. 200-202); с просьбой о помощи он обращается к первой встреченной им девушке (6. 175-178) или к юному пастуху (13. 228-235); по их совету он ищет приюта во дворце Алкиноя (6. 295-303) или в доме Евмея (13. 404-411); следует описание дворца (7. 84-102) или хижины Евмея (14. 6-12). В дальнейшем в 3-м блоке события описываются значительно подробнее, но прообразом рассказа Одиссея у Евмея можно считать его же ответ на вопросы Ареты (7. 240-286), а метание диска у феаков (8. 185-199) сопоставить с дракой с Иром (18. 90-110).
В кн. 9-12 наступает ретардация: повествование возвращается к началу странствий Одиссея и завершается тем, с чего он начал свое пребывание во дворце Алкиноя (ср. 7. 244-266 и 12. 447-453). Этот прием Vorgeschichte, вложенной в уста героя, не только говорит сам по себе о достаточно изысканном мастерстве создателя поэмы, но и открывает перед ним новые возможности. Рассказ от первого лица позволяет изложить историю странствий Одиссея значительно подробнее, чем это мог сделать в небольшом отступлении сам эпический автор. В кн. 3. 162-164 Нестор сообщает, как Одиссей, собравшийся было отплыть из-под Трои вместе с ним и Менелаем, возвращается обратно. Одиссей свой рассказ перед феаками начинает с окончательного расставания с Троей (9. 37 сл.). Таким образом, воспоминания Одиссея заполняют промежуток во времени между действием "Илиады" и "Одиссеи", создавая преемственность в изложении сказания. Вместе с тем они вводят в поэму новый, фольклорный материал, который в 8 в., в эпоху Великой колонизации, являлся для слушателей более актуальным, чем в период оформления героического эпоса. Кн. 9-12 выполняют еще одну важную функцию: они объясняют, каким образом Одиссей в результате поочередно обрушившихся на него бедствий потерял все корабли и всех своих спутников и оказался один на один перед лицом новых испытаний.
В заключение следует предостеречь читателя от попыток искать на географической карте все те места (кроме земли киконов, см. 9. 39 и примеч.), которые пришлось посетить Одиссею во время его странствий. Такие попытки делались еще древними (см. 10. 25 сл., 81, 135 и примеч.; 12. 72, 262 и примеч.), не отстают от них и некоторые современные исследователи. Так, для одного лишь острова феаков было предложено не менее 15 идентификаций, включая Палестину и Киренаику (Ливию), Тунис и Шотландию, Западную Италию и Андалу-зию, не говоря уже о доброй полудюжине островов. Царство феаков искали в Сицилии, на Мальте, Крите, Кипре, Фере (Санторине) и даже на далеком северном Гельголанде. Ясно, что применительно к сказочной атмосфере кн. 9-12 все эти поиски имеют еще меньше шансов на успех.

Книга одиннадцатая

Книга 11 вызвала особенно ожесточенную дискуссию между аналитиками и унитариями. Все согласные в том, что нисхождение в Аид представляет кульминацию странствий героя и является необходимой составной частью поэмы, хотя здесь оно и заменено вызыванием душ к входу в подземное царство. Расхождения начинаются по вопросу о том, насколько согласуются между собой отдельные части книги.
Аналитикам повод для подозрений в далеко идущей интерполяции дают главным образом два раздела, (а) Ст. 225-332, т. е. так называемый "каталог жен", не имеющий никакого отношения к странствиям Одиссея и восходящий то ли к известным в многих отрывках псевдогесиодовским "Эоям" ("Каталогу женщи"), то ли к общему с ними более раннему, "догоме-ровскому", источнику. В этой части поэмы обращает на себя внимание отход от диалогической формы, принятой в предшествующем (ст. 90-224) и последующем (ст. 385-564) разделах: Одиссей совершенно забывает о своем присутствии и уступает место эпическому поэту. Крайне неравномерно представлены отдельные персонажи: об одних говорится достаточно обстоятельно (Тиро и ее потомство, ст. 235-259, при том, что к Не лею автор возвращается вскоре снова и приводит подробности, вовсе далекие от Одиссея, ст. 281-297; Эпикаста, ст. 271-280), о других - вкратце (ст. 321-327), третьи только названы (ст. 320). Имя Ифимедеи служит поводом для пространного рассказа не о ней, а о ее сыновьях, покушавшихся завоевать Олимп (ст. 305-319). Поэтому не без основания аналитическая критика объясняет включение в поэму "каталога жен" тем, что возведение тех или иных аристократических фамилий к знатным прародительницам (особенно - соединившимся с богами) повышало их авторитет и представляло интерес для слушателей, укрепляя в них местный патриотизм. Сам же состав каталога и мера подробности при изложении могли меняться от случая к случаю, (б) Ст. 565-627. Эти стихи считал интерполяцией еще Аристарх, и его мнение разделяется многими современными исследователями. В его пользу говорят следующие соображения. (1) До сих пор все герои выходили из недр Аида, чтобы поговорить с Одиссеем (большей частью указывается, что они напились жертвенной крови, ст. 98, 153, 390; в других случаях это предполагается само собой, ср. ст. 147-149). Здесь же он не мог бы увидеть перечисляемых далее героев и наблюдать их мучения, если бы сам не проник в Аид и не совершил его обход. Таким образом, возникает явное противоречие между вызыванием душ из подземного царства и нисхождением в него. (2) В предыдущей части специально подчеркивалась бесплотность теней умерших, их неспособность управлять своими членами, утрата ими (кроме Тиресия) разума (ст. 205-222); здесь же Минос творит суд, Орион гонит дубиной зверей, Титий, Тантал, Сизиф испытывают человеческие муки, что скорее соответствует более поздним представлениям о загробном воздаянии, которые развивало в 6 в. мистическое учение ор-фиков. Гомеровскому эпосу эти представления совершенно чужды. (3) Ст. 565-567 составляют неудачный переход от описания мрачного величия Аякса к последующему повествованию: где и когда стал бы говорить с ним Одиссей? Опять же, последовав за ним в глубину Аида? (4) Ст. 628 сл. не имеет смысла после того, как Одиссей уже видел могучих героев прошлого, зато хорошо примыкает к ст. 564, объясняя вместе со следующими стихами, почему Одиссей так и не сумел дождаться теней других героев. Менее единодушна аналитическая критика в оценке так называемого "интермеццо", вклинивающегося между ст. 332 и 385 и выполняющего несколько композиционных задач: оно вводит рассказ о судьбе других ахейских вождей, соратников Одиссея, обосновывает задержку с его отправлением на родину и содержит дополнительную характеристику общественного устройства у феаков.
Унитарии, не опровергая по существу доводы аналитиков, защищают единство кн. 11, главным образом, с точки зрения мировоззрения автора и используемых в ней композиционных приемов. Если в кн. 9, 10 и 12 автор помещает своего героя на зыбкой грани между миром реальности и фантастики (а к последнему могут быть в известном отношении причислены и кн. 7 и 8, поскольку в описании острова феаков нет недостатка в элементах утопии), то в кн. 11 тот же герой оказывается на пересечении мира живых и мира умерших. Связующим звеном между ними служат три эпизода из истории Ельпенора, охватывающие три смежные книги (его смерть, появление его души у входа в Аид, его погребение: 10. 551-560; 11. 51-80; 12. 8-15). Второй довод унитариев - симметрия в расположении материала внутри кн. И. Встрече с тремя персонажами в первой ее половине (Ельпенором, Тиресием, Антиклеей, 51-224 = 174 стиха) соответствует встреча с таким же числом персонажей во второй половине (Агамемнон, Ахилл, Аякс, 385-565 = 180 стихов). Каталог жен (235-332 = 108 стихов) в какой-то мере уравновешивается рассказом об остальных героях, встреченных в Аиде (566-630 = 65 стихов). Посередине кн. 11 оказывается уже упомянутое "инермеццо".
Признавая справедливость изложенных наблюдений, следует все же заметить, что ни один аналитик не отрицает значения самого путешествия Одиссея ко входу в Аид для художественной концепции автора, так же как невозможно пренебречь описанным выше различием в представлениях о подземном царстве. В конечном итоге доводы аналитиков оказываются более весомыми.

Книги тринадцатая - двадцать четвертая

Эти книги, начиная с 13. 187, составляют третий, самый обширный по объему и главный по содержанию композиционный блок "Одиссеи". К нему с самого начала тяготеют два блока, составляющие первую половину поэмы.
В первом блоке центральной фигурой был Телемак, во втором - Одиссей. В начале третьего блока внимание снова поочередно сосредоточено на каждом из них: на самом Одиссее, находящем приют в хижине Евмея, и на Телемаке, возвращающемся из Спарты. В кн. 16. 172-219 обе линии сливаются. Точно так же объединяются линии Пенелопы и Одиссея: в первой половине слушатель видел Пенелопу на Итаке, Одиссея - у Калипсо и феаков; во второй - Одиссей уже на Итаке присутствует при появлении Пенелопы перед женихами (18. 158-303), ведет с ней две продолжительные беседы (19. 51-308, 508-604), затем она вмешивается на его стороне в спор при состязании (21. 311-358) и, наконец, подвергает его "испытанию" (23. 104-110, 173-181), которое ведет к соединению супругов.
Во втором блоке слушатель был погружен в мир фантастических стран и образов, в третьем он возвращается в мир суровой реальности, и в рассказах Одиссея, хоть они и вымышлены, нет больше места для волшебниц и великанов.
Не удивительно поэтому, что между первым и третьим блоком существуют многочисленные точки соприкосновения. Важнейший мотив отмщения женихам, уже намеченный в кн. 1-4 и повторенный в кн. 11. 116-120, получает неуклонное развитие во второй половине поэмы (см. статью ""Одиссея" - фольклорное наследие...", § 6). Беспокойству Пенелопы за судьбу Телемака (4. 675-767) кладет конец доставленное ей известие о его благополучном возвращении (16. 328-339), а несколько стихов, сообщающих о возвращении из засады корабля с женихами (16. 351-354), примыкают непосредственно к кн. 4. 847. Сам Телемак в рассказе о своем путешествии (17. 107-149) кратко резюмирует содержание 3-й и 4-й книг. О хитрости Пенелопы слушатель узнавал в кн. 2. 93-110, затем эта история повторяется в 19. 133-156 и в 24. 128-146. О Лаэрте, для которого Пенелопа готовила саван, вспоминают в первом блоке (1. 185-189; 4. 735-741), во втором (11. 187-196) и снова - в третьем (15. 373-377; 16. 137-145), чем подготавливается встреча отца с сыном в 24. 226-348. Полное развитие получает в третьем блоке и мотив помощи Одиссею со стороны Афины, также представленный уже во втором блоке (см. Указ. статью, § 2).
Симметричны по содержанию еще три эпизода в двух половинах поэмы: рассказу Агамемнона в Аиде о погребении Ахилла (24. 35-94) соответствует рассказ Одиссея душе того же Ахилла о подвигах его сына Неоптолема (11. 505-537); народному собранию на Итаке, созванному Телемаком (2. 1-259), - народное собрание после гибели женихов (24. 413-471); беседе Зевса с Афиной, предшествующей возвращению Одиссея (1. 22-95), - их разговор, предшествующий установлению мира на Итаке (24. 413-471).
В свою очередь, 3-й блок делится на три части. (1) Кн. 13. 187 - кн. 16: Одиссей, вернувшись на Итаку, встречается с Евмеем, узнает об обстановке в собственном доме и дает узнать себя Телемаку. (2) Кн. 17-20: Одиссей у себя в доме становится свидетелем беспутства женихов и убеждается в верности ему Пенелопы; в этой части мотив предстоящей мести женихам звучит с особой силой. (3) Кн. 21-24: Одиссей расправляется с женихами, дает узнать себя Пенелопе и Лаэрту и готовится к сражению с родственниками убитых женихов, которое благодаря вмешательству Афины кончается примирением. По объему три части 3-го блока примерно равны между собой (1825 + 2031 + 1855 стихов; обратим внимание на симметрию крайних разделов, обрамляющих средний). Границей между первой и второй частями служит, как обычно, ночь. Между второй и третьей частями нет, напротив, никакого разделительного знака: в то время как женихи продолжают бесчинствовать за трапезой, Афина внушает Пенелопе желание устроить состязание между ними в стрельбе из лука (20. 373-394; 21. 1-4). Отсутствие паузы во времени между двумя частями не является случайным: оно способствует дальнейшему нарастанию напряжения - от последнего предзнаменования, сулящего гибель женихам (20. 350-357), во второй части, к расправе с ними - в третьей.


[1] Римский прозаик Клавдий Элиан (конец 2 — начало 3 в.), писавший по-гречески, в своем собрании всякого рода занятных историй «Пестрые рассказы» (XIII. 14), повторяя уже известное нам сообщение Цицерона, добавляет к нему перечень песней, исполнявшихся рапсодами под отдельными названиями. Из него видно, что в репертуаре рапсодов имелись определенные пропуски и последовательность содержания не имела при этом решающего значения.
[2] Самый ранний дошедший до нас пергаменный кодекс датируется 3-4 в. н. э. и содержит большие остатки кн. 13-15 и 18-24.
[3] Граница между 12. 453 и 13. 1 проведена при разделении текста «Одиссеи» на книги без учета того обстоятельства, что по содержанию 13. 1-186 тесно примыкает к предыдущим стихам.