Эсхил, создатель удивительных титанических образов, нуждался, для воплощения их, в могучем языке. Будучи создателем нового литературного жанра, он должен был найти для него соответствующую речь. Как подлинный поэт, он мыслит образами, в изобилии рассыпает их в песнях хора, в диалогах действующих лиц. Речь его очень эмоциональна и поэтому богата метафорами, которые у него, в сравнении с Софоклом и Эврипидом, отличаются большей выдержанностью и иногда проходят как лейтмотив через всю трагедию, например мотив корабля, носимого по бурному морю в "Семерых", мотив ярма в "Персах", мотив зверя, попавшего в сеть, в "Агамемноне" и т. д.
Если вообще речь трагедии, соответственно всему ее стилю, отличается величавостью и торжественностью, то язык Эсхила обладает этими свойствами в сильнейшей степени. Уже во времена Аристофана он звучал как нечто необыкновенное. "В соответствии с великими изречениями и мыслями, - говорит у Аристофана Эсхил, - поэт должен порождать подобные же слова, и вообще полубогам подобает пользоваться и словами особенно величественными" ("Лягушки", ст. 1058-1060, ср. 926-930). Особенно обращают на себя внимание слова составные, соединяющие в себе иногда по нескольку корней и начинающиеся двумя-тремя приставками: они содержат сразу по нескольку поэтических образов, что сильно затрудняет перевод таких выражений на другой язык. Встречается не мало звуковых и стилистических эффектов - вроде аллитераций или сопоставлений и особенно омонимов, т. е. сходно звучащих слов неодинакового происхождения: например, имя Елены (Ἑλένη) Эсхил сопоставляет с глаголом ἑλεῖν ("взять"), и Елена фигурирует у него как захватчица кораблей, мужей, города (ἑλέναυς, ἕλανδρος, ἑλέπτολις ("Агамемнон", ст. 689); Аполлон, имя которого напоминает глагол ἀπόλλυμι ("гублю"), назван "губителем" ("Агамемнон", ст. 1080 сл.).
У Эсхила есть много слов, которые вовсе не встречаются у других писателей. Речь его отличается удивительной смелостью и выразительностью, она насыщена всевозможными фигурами - метафорами, метонимиями, гиперболами и т. п. Так, захват греками Трои представляется скачком коня, - тут разумеется знаменитый деревянный конь, в котором скрывались греческие вожди ("Агамемнон", ст. 825 сл.). Приезд Елены в Трою уподобляется приручению молодого львенка, который, сделавшись взрослым, перерезал стадо у своего хозяина (ст.717-736). Клитеместра представлена как двуногая львица, которая вступила в связь с трусливым волком (ст. 1258 сл.).
Любопытны такие места из трагедии "Семеро против Фив": "зазвучали дудки вертящихся колес (т. е. ступицы), в конских устах заговорили уздечки, рожденные в огне поводьев", - так Эсхил описывает быстрое движение неприятельских колесниц (ст. 205-208). Эсхил искусно воспроизводит народные и культовые формы речи: обрядовые песни, заплачки (френы), заклинания, молитвы и т. д. В некоторых случаях он пытается индивидуализировать речи действующих лиц. Например, характеризуя Данаид, египетского герольда или персов, как иностранцев, он влагает в их уста иностранные слова или специальные термины, как βᾶρις - "корабль", βοᾶνις - "гористая страна", ἄγγαρος -"почтовый" и т. п. Древние критики находили в его языке, кроме того, даже сицилийские элементы (Афиней IX, р. 402b). Изображая Эриний, Эсхил влагает в их уста какое-то нечленораздельное мычание (Эвмениды, ст. 117, 120, 123, 126, 129 сл.).
В трагедиях Эсхила преобладает лирический элемент, притом, как справедливо отмечается некоторыми исследователями, не только в хоровых партиях, а нередко и в диалогических частях. Таково, например, замечательное описание бури и исчезновения Менелая в "Агамемноне". "Его совершеннейшие ритмы - дохмии и особенно трохеи и ямбы, - замечает Виламовиц-Меллендорф, - выступают для нас совершенно неожиданно, как "чудесное явление" высочайшего греческого благозвучия и в то же время высочайшей силы". Однако у Эсхила еще нет песен соло - ἀπὸ σκηνῆς, арий действующих лиц. Метрическая структура его песен значительно проще, чем у младших трагических поэтов.
Диалогические части написаны по преимуществу ямбическим триметром и в некоторых случаях трохаическим тетраметром. При этом у него никогда один стих не разделяется между двумя говорящими лицами. Часто он прибегает к приему стихомитии,[1] который является остатком первоначальных форм драмы. Нарастание трагического пафоса искусно оттеняется переходом от спокойного диалога к тончайшему лирическому "коммосу", что особенно видно в сцене с Каcсандрой в "Агамемноне".