РИМСКИЕ БИОГРАФИИ ПЛУТАРХА

Все семь публикуемых в новом переводе биографий Плутарха посвящены деятелям одного из самых интересных и насыщенных бурными событиями периодов римской истории.
Первые из этих биографий - биографии братьев Гракхов - вводят нас в очень сложную обстановку конца II века до н. э., связанную с нарастанием глубоких социальных и экономических противоречий в римском и италийском обществе и обострением классовой борьбы.
К этому времени римская республика представляла собой уже мировое, в смысле того времени, государство. Уничтожение Карфагена и переход всех его владений к Риму, победоносные войны на востоке, закончившиеся разгромом старых эллинистических монархий и подчинением Греции, наконец, успешное продвижение римлян на западе, - видоизменяют и внешний облик и внутреннюю структуру этого государства.
Огромный приток рабов и материальных ценностей из завоеванных и обращенных в провинции стран форсирует окончательный переход общества к рабовладельческим формам хозяйства.
Создаются предпосылки для концентрации землевладения в руках немногих, сначала за счет земель, конфискованных у отпавших во время II Пунической войны союзников, потом за счет вновь завоеванных территорий и земель римского и италийского крестьянства. Деградация крестьянского хозяйства была обратной стороной этого процесса. По сохранившимся данным цензовых переписей, число римских граждан, подлежавших по своему имущественному положению службе в римских войсках, катастрофически падало. По переписи 163 года таких граждан насчитывалось 337 000, по переписи 158 года - 324 000, 146 года - 320 000, 135 года - 317 000. Постоянные войны, связанные с длительным пребыванием крестьянина в заморских походах, отрывали его от нормальной хозяйственной деятельности. Использовать результаты побед он также не мог, ибо конфискуемая у побежденных и поступавшая в распоряжение государства земля, став ареной военных действий, по большей части, представляла собой пустыри с обуглившимися дворами. Для восстановления хозяйства при таких условиях требовались предварительные вложения. Между тем, правящие сенатские круги вовсе не были склонны снабжать крестьян необходимыми для обзаведения средствами, предпочитая сдавать эти государственные земли крупными участками в аренду. С другой стороны, крестьянское хозяйство во втором веке до н. э., уже вынужденное, в известной мере, ориентироваться на рынок, не было в состоянии выдержать конкуренцию с крупными рабовладельческими латифундиями и, особенно, с дешевым хлебом из провинций. Приток дешевого провинциального хлеба (не надо забывать, что, напр., жители Сицилийской провинции в это время выплачивали часть причитающихся с них налогов натурой) заставлял задумываться над будущим владельцев и собственников крупных земельных угодий. Катон в своей сравнительной оценке доходности отдельных культур, поэтому, конечно не случайно, на первом месте по доходности ставит виноградник, затем сад, огород, разведение ивняка (для плетения корзин), оливковую рощу, луг и только на седьмом месте хлебное поле (De agri cultura, 1, 6). Переход от зерновых к специальным культурам требовал еще больших предварительных вложений, чем освоение новых земель, и, следовательно, тем более был не по силам крестьянину. Разорение крестьян, продажа ими своих участков и уход в города, принимает широкие размеры. Между тем крестьянство, точно также как и римские пролетарии в городе, представляло собой в это время уже определенную силу, заставлявшую с собой считаться. Подобно тому как в Афинах V века рост политической активности городской демократии шел параллельно с ростом морских сил этого государства, беспрерывные войны привели к повышению удельного веса крестьян в Риме. Сразу же после окончания I Пунической войны происходит известная реформа центуриатных комиций, значительно демократизировавшая этот институт. Происходит также завоевание Цизальпинской Галлии, предпринятое в интересах и в значительной мере по инициативе крестьянства. Во время II Пунической войны демократические слои гражданства существенным образом влияют даже на тактику военных действий, например, решительно выступая против тактического плана Квинта Фабия Максима.
Во II веке политическая роль сельской и городской демократии, в прямой связи с перегруппировкой сил наверху, еще больше возрастает. Дело в том, что эксплуатация провинций изменяет положение всадников. Проведение откупной системы и развитие денежного и торгового оборота превращают римское всадничество в носителя денежного и торгово-ростовщического капитала. Опираясь на свою экономическую мощь, всадники обнаруживают настойчивое стремление и к политической власти. Отсюда ряд ожесточенных столкновений между всадниками и правящей сенатской олигархией. Старый римский нобилитет, - все эти Метеллы, Эмилии, Домиции, Квинкции - не обнаружил наклонности делиться своими правами и вековечными привилегиями с новыми претендентами на власть. В этой обстановке борьбы между всадниками и нобилитетом складываются предпосылки для окончательного оформления третьей силы, известной под именем популяров. Поскольку две первые группы обнаруживают стремление в процессе взаимной борьбы найти опору в демократии, путь для дальнейшего развития движения популяров оказывается открытым. Но оптиматы, всадники и популяры были только группировками внутри римского гражданства, представлявшего собой в целом, по сравнению с италиками и провинциалами, привилегированное меньшинство. В среде союзников, остро ощущавших потребность в уравнении в правах с римскими гражданами, также были влиятельные фамилии, подобные римским gentes, промежуточный слой и, наконец, жалкие и бездомные батраки. Наконец, в самом низу этой общественной лестницы стояли рабы. Начиная с II века постоянное брожение среди рабов - естественная реакция на их эксплуатацию - выливается в новые формы открытых выступлений. Кульминационная точка этих выступлений падает уже на 70-е годы I века, когда все здание римского общества и государства было потрясено до самого основания выступлением Спартака.
Таким образом, жестокая классовая борьба между бедными и богатыми, эксплуататорами и эксплуатируемыми, полноправными и бесправными во II веке до н. э. принимает уже вполне отчетливые формы. Современники на каждом шагу сталкивались с конкретными проявлениями прогрессирующего от десятилетия к десятилетию кризиса. И если одни из них, как суровый Катон, мечтали о возрождении патриархальной старины, другие видели спасение в проведении реформ. К числу последних принадлежал и старший из Гракхов, Тиберий, вместе с другими передовыми представителями нобилитета и интеллигенции того времени примкнувший к кружку Сципиона. Однако, как призывы Катона к римским модницам (он требовал от них опрощения одежды), так и проекты друзей Сципиона оставались теорией, далекой от того, чтобы оздоровить практику. Только Тиберию Семпронию Гракху, первому удалось поставить на практические рельсы вопрос о проведении реформы. Трудно сказать, с самого ли начала был он готов вступить на путь революционных действий или к этой тактике его привела логика борьбы с землевладельческой олигархией, уже после того как события превратили его в вождя массового крестьянского движения. Во всяком случае, революционный характер его деятельности не может возбуждать никаких сомнений. Отстранением Октавия от должности народного трибуна, законопроектом об использовании наследства Пергамского царя Аттала для финансирования получателей наделов, наконец, совмещением в своих руках функций народного трибуна одновременно с должностью члена комиссии аграрных триумвиров, Тиберий не только нарушил традиционный порядок, но, по существу, выдвинул совершенно новый и до сих пор неизвестный в римской политической жизни принцип народного суверенитета. Отныне интересы народа, осуществлять которые был призван народный трибун, были поставлены выше авторитета римских сенаторов. В устах Тиберия интересы народа приобретают значение основного критерия. Гай Гракх законами о запрещении выставлять свою кандидатуру на выборах для лиц, однажды отстраненных от должности, и о привлечении к судебной ответственности должностных лиц, подвергших без суда изгнанию римских граждан, освящает законодательным путем то, что было для его брата только смелым тактическим шагом. Своими lex judiciaria, lex de provincia Asia a censoribus locanda, lex frumentaria ему удается расширить социальную базу сторонников реформы. Рядом других законов, например о выведении колонии на место разрушенного Карфагена (lex Rubria), он существенно расширяет основную программу возрождения римского крестьянства. Наконец, еще Фульвием Флакком был выдвинут повторенный потом Гаем законопроект о предоставлении прав италикам. Власть Гая достигает совершенно невиданных размеров. В его руках, помимо основных функций народного трибуна и члена комиссии аграрных триумвиров, сосредоточиваются полномочия по сооружению дорог, строительству амбаров и гаваней, снабжению города продовольствием и т. п. Даже вопросы замещения проконсульских мест в провинциях и решение спора между зависимыми от Рима Вифинией и Понтом не остаются вне сферы его кипучей деятельности. Поистине о нем можно было сказать, как о Перикле, словами Фукидида: Рим времени его деятельности был только по имени сенатской республикой, в действительности же здесь был режим диктатуры ("господство лучшего мужа", как выражался Фукидид). Аппиан по этому поводу прямо указывает, что "дело дошло до ниспровержения самой основы государственного строя" ("Гр. в." 1, 22, 21). Естественно, что такой политический радикализм, в сочетании с постоянным энергичным требованием значительных материальных жертв со стороны имущих слоев, превращает сопротивление врагов реформы в борьбу за сохранение всей прежней системы, призванной охранять интересы крупного землевладения. Каждая новая победа гракхианцев увеличивает энергию и ожесточение во враждебном им лагере. Еще в 133 году Сципион Назика бросил лозунг "спасения отечества" и был по своему прав, ибо римская "patria" в глазах очень многих граждан ассоциировалась с порядками дедов, т. е. безраздельным господством "отцов сенаторов", на права которых так решительно посягнули Гракхи. Ряды противников реформы начинают пополняться перебежчиками из лагеря Гракхов. В их числе мы встречаем Сципиона Эмилиана, Гая Фанния и многих других. Не по пути с Гаем оказалось дальше и всадникам, уже получившим в свои руки суды по провинциальным делам и откупа. Но главной причиной неудачи гракхианцев было то, что римская демократия эпохи Гракхов уже не была единым целым. Интересы крестьян не совпадали с интересами римских пролетариев, жаждавших столь невыгодного для крестьянства дальнейшего понижения цен на хлеб. Законопроект, предусматривавший предоставление гражданского равноправия союзникам, пугал и крестьян и пролетариев, поскольку речь шла о распространении исконных привилегий на значительный круг новых граждан. При этих условиях агитация Фанния, недвусмысленно заявлявшего: "Латины займут наши места в народном собрании, в играх, праздниках и раздачах" (Веллей Патеркул, II, 6), равно как и последующее выступление Друза, с его демагогическими законопроектами об учреждении 12 колоний для беднейших граждан в Италии, не могли не возыметь своего действия. Одновременно предоставление Опимию чрезвычайных полномочий для подавления гракхианцев доказывает, что и оптиматы в наиболее для них напряженный момент не остановились перед прямым нарушением конституционной традиции, предусматривавшей такого рода мероприятия только в случаях внешней военной опасности. Под ударами и слева и справа римский республиканский строй тогда в первый раз так ясно обнаружил свое несоответствие с задачами времени. Больше того, практиковавшиеся обеими борющимися сторонами приемы соединения ординарных и чрезвычайных магистратур в одних руках (в деятельности врагов реформы, помимо Опимия, такой случай имел место и при предоставлении консулу 129 года Тудиану права выносить окончательное решение по земельным спорам) предопределили направление, в котором пошла дальнейшая ломка республики. Точно также и принцип народного суверенитета, впервые выдвинутого в Риме Гракхами, потом был использован Цезарем для оформления своей власти через комиции. Не надо забывать, что слово "народ", в античном понимании, означало не массу населения, но только совокупность граждан. Таким образом, движение Гракхов имеет значение первого важного этапа на пути от республики к империи. С другой стороны, выдвинутые ими вопросы о земле для малоимущих, хлебе для городского населения и гражданских правах для союзников долгое время после них не сходят в Риме с повестки политического дня.
Третья из римских биографий Плутарха посвящена Луцию Корнелию Сулле. Ему первому удалось осуществить переход к политической диктатуре, фактически на несколько лет прекратившей существование республиканского строя. Хотя созданный при участии Суллы, под флагом восстановления старых порядков, новый режим не оказался долговечным, в нем в значительной мере уже были предрешены формы последующего принципата. В этом отношении гордая фраза из политического завещания Августа: "Я сам, своим поведением, во многом послужил образцом для подражания потомкам" вполне приложима и к Сулле. Его опыт имел решающее значение для целого ряда деятелей последних десятилетий республики. Диктатура Суллы носила ярко выраженный характер военной диктатуры. После военной реформы Мария, совершенно неизбежной в условиях продолжающейся пауперизации римского крестьянства, армия превращается в орудие политических переворотов. В первый раз за всю свою многовековую историю Рим в 88 году был взят войсками, состоявшими из собственных граждан, как неприятельский город. С тех пор, если не считать небольших интервалов, ожесточенная гражданская война не прекращается вплоть до 30-х годов I века до н. э. Скоро на всем протяжении огромного государства не оказалось уголка, где бы замолк шум сражений и где бы мирные поля не попирались сапогами проходящих войск. Испания на несколько лет превратилась в отдельно существующее от Рима государство. Воды Средиземного моря стали ареной энергичной деятельности пиратов. Утрата политического равновесия в центре создала предпосылки для грандиозного движения на востоке, возглавленного Митридатом. Наконец, вся Италия оказалась охваченной огнем восстания Спартака. В итоге, в самом Риме "граждане, забрызгивая трибуны кровью", по выражению Плутарха, "предоставили Республику собственной участи, и при общей анархии она неслась по бушующим волнам, подобно кораблю без кормчего" ("Цезарь", 18).
Три следующие биографии младших современников Суллы, Красса, Цицерона и Брута с достаточной яркостью отражают этот бурный период. Специфический интерес биографии Красса заключается в том, что в ней Плутарх дает единственное из дошедших до нас (если не считать более кратких данных Аппиана) относительно подробное описание хода восстания Спартака. Две другие биографии принадлежат свидетелям окончательной гибели старого государства, последним, не пережившим республики, республиканцам. Наконец, последняя из этих биографий вводит нас уже в обстановку нового режима диктатуры Цезаря.
Плутарха от всех этих событий отделяет промежуток почти в два столетия. За это время памфлеты, речи, письма и другие, вышедшие из-под пера современников и участников гражданской войны документы дополнились рядом позднейших произведений историографического характера. Однако пыл былой борьбы еще долго не угасал. Авторы этих произведений были далеки от объективно созерцательного отношения к прошлому. Так в античной историографии возникает ряд различных традиций в освещении и изложении событий конца II и I вв. до н. э. Примером тому может служить хотя бы интерпретация античными писателями движения Г'ракхов.
Еще со времени выхода в свет в 1847 г. специального исследования Nitzsch'а под заглавием "Die Gracchen und ihre nächsten Vorgänger", в современной науке утвердилось развитое потом работами Петера, Корнемана, Эдуарда Мейера и ряда других мнение о существовании нескольких, принципиально различных направлений в оценке античными писателями и в изложении истории Гракхов. Ряд таких писателей, как Цицерон (см. "Брут"), Саллюстий, Ливий в пересказе Орозия, Веллей, автор "De viris illustribus", и Дион считают основной причиной, побудившей Тиберия выступить с его аграрной программой, отказ сената утвердить заключенный им мирный договор с нумантинцами. Этой версии противопоставляется версия, принятая Плутархом, который считает отказ в утверждении сенатом мирного договора только поводом для конфликта с Сципионом. Причинами же, толкнувшими Тиберия на его выступление, в изложении Плутарха, является ряд обстоятельств. Во-первых, это был аграрный кризис, который Тиберий мог воочию наблюдать при проезде через Этрурию. Во-вторых, это был сам народ, поощрявший его надписями в залах, на памятниках и стенах "снова отвоевать для бедных общественные земли". В-третьих, это было влияние друзей-софистов: Диофана, учителя красноречия, изгнанного из Митилены, и Блоссия из Кум, а также влияние Корнелии, жаловавшейся на то, что ее называют тещей Сципиона, а не матерью Гракхов. Наконец, в-четвертых, - мотивы честолюбия, заставлявшие Тиберия завидовать своему сверстнику Спурию Постумию, успевшему за время его отсутствия сделать себе имя выступлениями в судебных процессах. Из всех перечисленных причин мотив о влиянии друзей-софистов встречается только у Цицерона, который в "Бруте" упоминает в этой связи имена Диофана, Лелия и Блоссия. Остальные латинские авторы о всех этих обстоятельствах вовсе не упоминают, объясняя, следовательно, выступление Тиберия чисто личными мотивами. Аппиан о причинах, побудивших Тиберия выступить, вообще ничего не говорит. От описания аграрного кризиса и недовольства народа он прямо переходит к выступлению Тиберия, не давая ему никакой особой мотивировки, что, впрочем, соответствует общему стилю его сжатого изложения.
Точно так же и в описании дальнейшего развития событий наши литературные источники существенно расходятся друг с другом.
Так латинские авторы в рассказе о смерти Тиберия сообщают, что в знаменательный день выборов сенаторы и Назика находились во дворе храма или в самом храме Юпитера Капитолийского, т. е. на самом Капитолийском холме, в непосредственном соседстве с форумом, где в это время происходило народное собрание с участием Тиберия. После призыва к оружию Назика обертывает краем тоги руку и во главе партии противников реформы бросается на форум. Дальнейшие события, по выражению Корнемана, складываются по схеме "сверху вниз". Сторонники сената вытесняют гракхианцев с Капитолия, и Тиберий погибает от удара ножкой скамейки во время бегства вниз, на склоне холма. В противоположность латинским авторам, и Аппиан и Плутарх изображают те же события по схеме "снизу вверх". Заседание сената, на котором выступает Назика, происходит в храме богини Верности. Оттуда сторонники сената во главе с Назикой устремляются наверх, так сказать на штурм Капитолия, на котором потом происходит рукопашная схватка. Последним вариантом хода событий, таким образом, придается большая наступательная активность партии сената. Существенные расхождения, сказывающиеся на общем колорите повествования, наблюдаются и между Плутархом и Аппианом. Так по Плутарху, когда выборы на форуме приобрели неблагоприятный для Тиберия оборот, он откладывает решение вопроса на следующий день. При возвращении Тиберия домой его сопровождает огромная толпа, которая на всю ночь остается охранять его дом, Утром, в сопровождении одного только Блоссия, Тиберий отправляется на Капитолий, где должно было состояться продолжение выборов. По дороге он получает от одного из своих приверженцев известие о неблагоприятном для него обороте дела и уже на форуме узнает о решении врагов посягнуть на его жизнь. Когда народ узнает обо всем этом от Тиберия, он разоружает служителей и с обломками копий в руках готовится отразить нападение. Потом происходит приведенное выше нападение сторонников сената по схеме "снизу вверх". По Аппиану, Тиберий, после того как выборы были перенесены на следующий день, деятельно готовится к предстоящей борьбе. Ночью он собирает своих приверженцев и утром, имея готовый план, заранее уговорившись с ними о пароле на случай схватки, он занимает Капитолий, где уже собрался народ. Выведенный из себя трибунами, не позволявшими ставить на голосование его кандидатуру, Тиберий дает условный пароль. Начинается рукопашная схватка. При этом наступающей стороной являются приверженцы Тиберия; они вырывают из рук прислужников жезлы и палки, разламывают их на части и начинают выгонять богатых из собрания ("Гр. в." I, 15). Из изложенного следует, что даже при полном совпадении отдельных деталей перед нами две принципиально различных схемы событий. В первом случае, у Плутарха, гракхианцы обороняются, у Аппиана - наступательная инициатива целиком на их стороне. Примеры такого рода расхождений можно было бы без труда продолжить и на историю деятельности Гая и на весь последующий период, охваченный остальными нашими биографиями. Совершенно несомненно, что отдельные подробности этой бурной эпохи никем не могли быть точно зафиксированы. До авторов наших первоисточников они очевидно дошли в форме беглых впечатлений, рассказов очевидцев или циркулировавших по Риму слухов, каждый раз окрашенных в определенные политические цвета.
Таким образом перед глазами последующих литературных поколений оказался чрезвычайно разнообразный и по своей форме и по своему содержанию материал. Каждый из позднейших писателей разбирался в нем сообразно со своими политическими симпатиями и антипатиями, конкретными целями работы и общим отношением к римскому прошлому.
В данном случае для нас важно выяснить, как был использован этот материал Плутархом в его биографиях римских деятелей.
Общеизвестно, что Плутарха во всех его сравнительных биографиях интересовала преимущественно описываемая им личность. Историческая обстановка, на фоне которой протекала деятельность его героев, имела для него второстепенное значение. Жизнь исторических деятелей занимала его с чисто психологической, этической, но не с исторической точки зрения. Поэтому при выборе источников Плутарх всегда отдавал предпочтение биографической и мемуарной литературе, и только в случаях, когда она не давала ему нужного материала, он обращался к историографии. Пользуясь своей огромной начитанностью, он умел извлекать из нее то, что было ему нужно. Однако ни одно из сочинений крупных историков описываемой им эпохи он не кладет в основу изложения ни в греческих, ни в римских биографиях. Настоящий критический подход к источникам был ему чужд, так же как и многим другим эллинистическим писателям. В ряде случаев, слепо доверяясь источникам, он берет ν них не только фактический материал, но и освещение вопроса. Даже в биографиях современников он нередко допускает совершенно различную трактовку одних и тех же фактов. Зато, если ему в руки, подчас вне зависимости от его сознательной воли, попадает надежный материал, его пересказы этого материала приобретают большое значение для современной науки. Впрочем далеко не всегда, особенно в римских биографиях, пересказы Плутарха, так же как и цитаты, отличаются точностью. Это можно иногда наблюдать в тех случаях, когда удается проверить Плутарха.
Вот пример: в 4 гл. биографии Тиберия Гракха Плутарх прямо ссылается на Полибия, заявляя, что он одинаково с ним излагает историю сватовства и женитьбы Тиберия на дочери Сципиона Африканского Корнелии. Дальше он рассказывает, что после смерти Сципиона родственники умершего предпочли всем прочим Тиберия. Между тем, у Полибия (32, 13), где он упоминает о женитьбе Тиберия на одной из дочерей Сципиона, этот брак происходит еще при жизни последнего и ни о каких других претендентах на руку Корнелии Полибий ни слова не говорит.
Вообще в римских биографиях Плутарха его отрицательные черты обнаруживаются в значительно более сильной степени, чем в жизнеописаниях греков. Отсутствие критического подхода к источникам здесь гораздо заметнее. В сомнительных для него самого местах, он, в лучшем случае, дает несколько версий одного и того же события, предоставляя читателю самому разобраться, какая из них является более правильной. Исторические характеристики в них еще чаще отличаются однобокостью, а иногда, по сравнению с другими античными авторами, поражают нас своей наивностью. Все эти особенности римских биографий Плутарха понятны, если учесть, что, не владея свободно латинским языком, он, конечно, не мог в такой же степени овладеть римской литературой, как родной ему греческой, на которой он воспитался. Кроме того, ему как греку было трудно уловить своеобразие римской жизни, а тем более римского прошлого. Поэтому в выборе источников для биографий римлян он чаще идет по ложному пути.
Попытки установить признаки какой-либо общей концепции или системы в использовании биографического материала и подборе источников заранее обречены на неудачу, ибо приемы Плутарха в этом отношении отличаются большим разнообразием. В последнем можно убедиться и на примере семи рассматриваемых нами его биографий.
В биографии братьев Гракхов Плутарх является представителем апологетической тенденции. Начиная от характеристики обоих братьев и кончая решительным осуждением Назики и Опимия и восхвалением благородной твердости Корнелии, Плутарх твердо выдерживает эту линию.
Круг источников, использованных им в этой биографии, весьма разнообразен. Сам он называет Полибия, Фанния, Корнелия Непота, Цицерона. Помимо этого он приводит фрагменты речей и писем самих Гракхов и их матери. Однако выяснить, в какой мере и каким образом использованы им все эти источники, чрезвычайно трудно.
Вопрос о первоисточниках Плутарха в биографии Суллы решается гораздо легче. Не подлежит сомнению, что главным его источником в данном случае являлась недошедшая до нас автобиография самого Суллы, на которую он неоднократно ссылается. Источники, послужившие Плутарху материалом для биографии Красса, для различных глав этой биографии, неодинаковы. Главы 1-7, посвященные первому периоду в жизни Красса, до его участия в подавлении движения Спартака, по собственному признанию Плутарха главным образом написаны на основании Фенестеллы (см. примечания к биографии Красса). Главы 8-11, которые содержат историю движения Спартака, написаны по всем признакам прежде всего на основании "Истории" Саллюстия. Последнее может быть подтверждено сопоставлением ряда мест.
Материал для глав 11 -15 - жизнь Красса в Риме до Парфянского похода - заимствован из других биографий Плутарха, именно из биографии Помпея и Катона Младшего. Кроме того, для этих глав, повидимому, были еще использованы непосредственно или через Ливия Цицерон и некоторые другие авторы. Источники по главам 15-33 - описание Парфянского похода - совпадают во многих местах с источниками Диона. Не исключена возможность, что первоисточником для них обоих был современный Августу историк Николай из Дамаска, от всеобщей истории которого до нас дошли многочисленные фрагменты. Тот же историк, наряду с Мессалой и Волумнием, повидимому, был использован Плутархом в биографии Брута. На Мессалу и Волумния Плутарх в этой биографии прямо ссылается. Оба названных писателя были участниками гражданской войны и личными друзьями Брута. Отсюда понятен апологетический тон Плутарха в этом жизнеописании.
В биографии Цицерона Плутарх ссылается на речи самого Цицерона и биографию, написанную его вольноотпущенником Туллием Тироном.
Относительно биографии Цезаря с уверенностью можно сказать только одно: вне зависимости от упоминаний имени Цезаря, его записками о Галльской и Гражданской войнах Плутарх почти не пользовался. Об этом красноречиво говорят многочисленные подробности, отсутствующие у самого Цезаря; с другой стороны, у Плутарха не упоминается о целом ряде фактов, играющих очень существенную роль в De bello gallico и De bello civili.
Совершенно несомненно также и то, что при изложении заговора Катилины Плутарх не пользовался Саллюстием. Часто повествование Плутарха совпадает с Аппианом и местами с Светонием и Дионом Кассием. Помимо Цезаря Плутарх ссылается на Азиния Поллиона и Цицерона, но, по всем признакам, эти авторы были им использованы только в очень относительной мере. Не исключена возможность, что он использовал в какой-то мере Страбона и Ливия. Однако и тут совершенно несомненно, что они не были его главными источниками.
Таков круг использованных Плутархом в этих биографиях источников. Он свидетельствует, что при отсутствии у Плутарха того, что мы называем общей концепцией, он обладал большой эрудицией и в области римской литературы. Это делает римские биографии Плутарха, вне зависимости от отмеченных недостатков автора, весьма ценным источником по римской истории.
Д. Калистов.