Аристид

Переводчик: 

1. Аристид, сын Лисимаха, происходил из филы Антиохиды, из дема Алопеки. О его могущественном положении говорят по-разному: одни говорят, что он провел жизнь в суровой бедности [1] и после смерти оставил двух дочерей, которых долгое время не удавалось выдать замуж из-за бедности [2]. Но Димитрий Фалерский [3] возражает против этого распространенного взгляда в своем "Сократе": он утверждает, что ему известен в Фалере земельный участок, принадлежавший Аристиду, на котором он и был похоронен. Доказательство его зажиточности Димитрий видит в том, что он занимал должность архонта-эпонима, будучи выбран путем жеребьевки бобами из представителей родов, [4] обладавших имуществом, относящимся к высшему цензовому классу, который Назывался классом пентакосиомедимнов. Вторым доказательством он считает то, что Аристид был изгнан остракизмом, [5] ибо остракизму не подвергался никто из бедняков, а только представители богатых домов, вызывавшие, зависть знатностью своего рода. Третьим и окончательным доказательством он считал то, что Аристид посвятил богам треножники в святилище Диониса, которые имели обыкновение ставить хореги [6] в честь своей победы "на состязаниях. Эти треножники показывали еще в мое время; на них сохранилась такая надпись: "Победила фила Антиохида, хорегом был Аристид, руководителем хора Архестрат". Но этот довод, хотя и производит впечатление очень убедительного, в действительности ничего не стоит. В самом деле [7], и Эпаминонд [8], который, как это известно всем, был воспитан и прожил в крайней бедности, и философ Платон [9] из честолюбия выполняли хорегии, первый - снарядив флейтистов, второй - хоровод мальчиков; но средства предоставил Платону Дион из Сиракуз, а Эпаминонду - друзья Пелопида. Благородные люди не ведут беспощадной и непримиримой войны с подарками, подносимыми им друзьями; они считают делом низким и недостойным, когда эти подарки должны служить скопидомству и накоплению, но не отказываются от даров, которые дают возможность жить широко и удовлетворять честолюбие, не связанное с наживой. Однако Панэций [10] утверждает, что, говоря о треножнике, Димитрий ошибся - его ввело в заблуждение совпадение имен: от Персидских войн до конца Пелопоннесской войны в списке победителей значатся только два хорега, носящие имя Аристида, но ни один из них не тождественен с сыном Лисимаха; один из них - сын Ксенофила, другой же относится к гораздо более позднему времени, как видно из букв надписи, написанных алфавитом1, введенным после архонта Евклида [11]. Вместе с ним указан Архестрат; но во время Персидских войн никакого Архестрата не было, а такой руководитель хоров был во время Пелопоннесских войн, как указывают многие писатели. Вопрос о том, правильно ли возражение Панэтия, нуждается в более углубленном исследовании; что же касается остракизма, то ему подвергались все, которых считали стоящими выше массы либо по популярности, либо по происхождению, либо по красноречию; так, например, подвергся остракизму учитель Перикла Дамон, так как его считали слишком выдающимся по уму. С другой стороны Идоменей утверждает, что Аристид стал архонтом не путем жеребьевки бобами, а по выбору афинян. [12] Если он, был архонтом, как утверждал в своей книге сам же Димитрий, уже после битвы при Платеях, то вполне понятно, что его исключительная слава за великие победы принесла ему за его доблесть ту награду, которая доставалась по жребию другим за их богатство. [13] Но совершенно очевидно, что Димитрий хочет освободить от упрека в бедности не только Аристида, но даже и Сократа, считая бедность большим злом: он утверждает, что у Сократа был не только собственный дом, но и семьдесят мин деньгами, которые были отданы под проценты при посредстве Критона.
2. Аристид был единомышленником и сотрудником Клисфена при установлении нормального государственного строя после низвержения тираннов. Из государственных деятелей он больше всего восхищался и подражал лакедемонянину Ликургу. [14] Он был сторонником аристократического строя; противником его, вождем демократической партии, был Фемистокл, сын Неокла. Некоторые утверждают, что еще в детстве они, воспитываясь вместе, постоянно ссорились и в серьезных делах и в играх. При этих раздорах уже с самого начала обнаруживались их природные задатки: один был по натуре легкомысленным, решительным, склонным к проказам; он брался, не задумываясь и с азартом за любое дело. Природа другого имела в основе твердые нравственные взгляды и стремление к справедливости; даже в играх он не допускал ни малейшего шутовства или обмана. Однако Аристон из Кеоса [15] утверждает, что эта вражда между ними возникла и усилилась до таких размеров в начале их юности вследствие любовной истории: оба они были влюблены в Стесилая, происходившего из Кеоса, который далеко превосходил красотой лица и тела всех своих сверстников. Они оба так сильно переживали эту страсть, что даже тогда, когда мальчик уже лишился своей красоты, они не прекратили своего соперничества. Наоборот, это любовное соревнование послужило им как бы тренировкой; прямо от этого соревнования, еще распаленные им и враждебные друг другу, они бросились, очертя голову, в политическую борьбу. Фемистокл, став членом гетерии (политического клуба), приобрел выдающееся влияние; когда ему кто-то сказал, что он станет хорошим правителем в Афинах, если будет ко всем относиться одинаково справедливо, он ответил: "Пусть я никогда не займу такой должности, которая не даст мне возможности благодетельствовать моих друзей в большей мере, чем чужих". Аристид же был одинок в своей государственной деятельности, как бы идя по своему особому пути: прежде всего он не желал, будучи членом гетерии, участвовать в несправедливостях, учиняемых товарищами по гетерии: не соглашаться же с ними он также не хотел, так как это вызвало бы у них неудовольствие. Затем он видел, что возможность усилить свое влияние, опираясь на друзей, побуждает многих совершать несправедливости, а этого он остерегался, считая, что добрый гражданин только тогда чувствует себя хорошо, когда делает и говорит только честное и справедливое [16].
3. Он замечал, что Фемистокл легкомысленно покушался на многие устои, выступая и борясь с ним во всех вопросах государственного устройства. Частью ради самозащиты, частью для того, чтобы бороться с влиянием Фемистокла, возраставшим все время из-за расположения к нему народных масс, он принужден был выступать против мероприятий Фемистокла; Аристид считал, что лучше пожертвовать кое-какими из его мероприятий, даже полезными для народа, чем позволять ему одерживать верх во всем и благодаря этому усилиться. В конце-концов ему удалось одержать верх над Фемистоклом и воспрепятствовать ему в каком-то из полезных дел. Но это не удовлетворило Аристида, и, уходя из народного собрания, он сказал, что афинские государственные дела только тогда придут в порядок, когда сбросят в пропасть и его и Фемистокла. В другой раз он внес какое-то предложение в народное собрание: несмотря на то, что оно встретило возражения и борьбу, победа склонялась на его сторону. Однако, когда проэдр должен был поставить предложение на голосование в народном собрании, Аристид, убедившись из речей противника, что его предложение не принесет пользы, снял его совсем. Часто он вносил свои препложения от имени других, чтобы из соперничества с ним Фемистокл не чинил препятствий полезным мероприятиям. Поразительное впечатление производила его верность своим убеждениям при всякого рода переменах в государственном устройстве: почести его не соблазняли, а всякого рода неприятности он сносил спокойно и терпеливо и за свою политическую деятельность он не желал получать от отечества вознаграждения или платы не только деньгами, но даже и популярностью. Это и было, повидимому, причиной следующего. Однажды со сцены театра декламировались ямбы, вложенные Эсхилом в уста Амфиарая:[17]

Будь справедливым и не будь доволен тем,
Что все, как справедливца, чтут тебя вокруг.
Снимай плоды с глубокой борозды в душе,
В которой мысли благородные растут.

При этих словах взоры всех обратились на Аристида, так как это качество никому не было присуще в такой степени, как ему.
4. У него хватало силы духа не только для того, чтобы во имя справедливости пренебречь личным расположением и симпатией, но и личным озлоблением и враждой. Говорят, что он однажды выступал в суде с, обвинительной речью против своего врага. После речи Аристида судьи не желали даже слушать обвиняемого, но требовали, чтобы им дали возможность сейчас же приступить к голосованию о виновности обвиняемого. Тогда Аристид вскочил с места и стал вместе с подсудимым умолять судей, чтобы тому было предоставлено все, что полагается по закону, и чтобы выслушали речь обвиняемого. В другой раз он был судьей между двумя гражданами. Один из них сослался на то, что его противник причинил много неприятностей Аристиду. Тогда Аристид сказал: "Почтеннейший, лучше говори, чем он тебя обидел; ведь, я сужу его не за свои обиды, а за твои". Когда же его выбрали контролером государственной казны [18], он обличил в крупных хищениях не только должностных лиц, бывших у власти в его время, но и тех, которые были до него, особенно же Фемистокла, к которому приложимы слова поэта:

Он был умен, но сильно на руку нечист.

Поэтому Фемистокл сгруппировал вокруг себя много людей для борьбы с Аристидом и, когда тот отчитывался в своей деятельности, впутал его самого в процесс о хищениях. Так рассказывает Идоменей. Однако это вызвало негодование самых выдающихся и лучших людей в городе; Аристид не только был оправдан, но был также снова поставлен на ту же должность. Тогда Аристид сделал вид, будто он раскаивается в своем прежнем поведении, стал держать себя не так непреклонно и воздерживался от изобличения и требования точного отчета у казнокрадов. Эти люди, набив себе кошельки казенными деньгами, превозносили Аристида до небес и прославляли его перед народом, хлопоча, чтобы он снова был избран на должность. Но, когда дело уже дошло до поднятия рук, он разругал афинян: "Когда я исполнял свои служебные обязанности честно и справедливо, вы подвергли меня издевательствам; когда же я стал закрывать глаза на хищения крупных сумм из казны, я стал вам казаться замечательным гражданином. Тот почет, которого вы меня теперь удостаиваете, для меня много позорнее недавнего обвинения. Я возмущен вами: угождение злодеям считается у вас более почтенным делом, чем стремление сохранить казну". Сказав это и обнаружив имевшие место хищения, он заставил замолчать тех, которые кричали, выступая в его защиту, но получил заслуженную и справедливую похвалу от лучших граждан.
5. Датис был послан Дарием [19] якобы для того, чтобы покарать афинян за сожжение Сард [20], в действительности же для покорения греков. Он прибыл в Марафон [21] со всем своим войском и стал грабить эту область. Из десяти стратегов, на которых афиняне возложили ведение этой войны, наибольший почет имел Мильтиад, но и по известности и по влиянию второе место занимал Аристид [22]. Большую роль сыграло то, что он присоединил свой голос к голосу Мильтиада по вопросу о сражении. Ежедневно один из стратегов поочередно получал верховное руководство; когда это руководство перешло к нему, он передал его Мильтиаду, объясняя при этом своим сотоварищам по должности, что слушаться умных людей и следовать их указаниям не только не позорно, но благоразумно и полезно. Таким образом он поборол их честолюбие и убедил их, не противодействуя, следовать за тем, кто мыслил лучше других. Этим он увеличил значение Мильтиада, который стал силен благодаря тому, что власть не была разделена между многими, ибо каждый уже не гонялся за однодневной властью и следовал указаниям Мильтиада. Во время боя больше всего потерпела середина афинского войска: варвары наиболее длительное время теснили эту часть войска - именно филы Леонтиду и Антиохиду. Здесь мужественно сражались, находясь в строю рядом, друг, с другом, Фемистокл и Аристид; первый принадлежал к Деонтиде, второй - к Антиохиде. Обратив варваров в бегство и заставив их сесть на корабли, афиняне увидели, что персы не плывут к островам, но что ветер и морское течение относит их к берегу, к Аттике. Они пришли в ужас, как бы персы не захватили город, в котором не осталось защитников. Поэтому девять фил отправились быстрым маршем к городу и достигли Афин в один день, а в Марафоне был оставлен Аристид со своею филой для охраны пленников и добычи. Он не обманул возлагавшихся на него ожиданий: несмотря на то, что в палатках и на захваченных судах лежали грудами серебро, золото, разнообразная одежда и другие ценности в огромных количествах, ему; и в голову не пришла мысль даже прикоснуться к ним; не позволял он этого и никому другому: те, которые сделали это, как, например, дадух Каллий [23], обманули его бдительность. Дело было, кажется, так: кто-то из варваров припал к его ногам, приняв его, по длинным' волосам и повязке, за царя; распростершись перед ним и прикоснувшись к его правой руке, варвар указал ему на яму, в которой было закопано много золота. Но Каллий оказался крайне жестоким и несправедливым человеком: золото он забрал себе, а варвара убил, чтобы тот не рассказал кому-либо другому об этом деле. Поэтому-то, как говорят, и впоследствии потомки этой семьи получили от комических поэтов прозвание "богачей из ямы"; в этой шутке содержался нйамек на то место, в котором Каллий нашел золото. Аристид же немедленно вслед за этим занял должность архонта-эпонима. [24] Правда, Дмитрий Фалерский [25] говорит, что он занимал эту должность не тогда, а за короткое время до своей смерти, после битвы при Платеях. Но в списке архонтов среди большого ряда имен, следующих за Ксантиппидом, в архонтство которого Мардоний был побежден в Платейской битве, нет ни одного, который носил бы то же имя, что Аристид; наоборот, в этом списке непосредственно за Фениппом, в архонтство которого была одержана Марафонская победа, следует имя Аристида.
6. Наибольшее впечатление на массы из всех его добродетелей производила его справедливость [26], так как польза от нее ощущалась постоянно и всеми в равной мере. Поэтому-то он, будучи человеком бедным и незнатным, получил прозвание, наиболее украшающее царей и богов, - прозвание "Справедливого". За таким прозванием не гнался никто из царей или тираннов, но им нравилось, чтобы их называла "Градоосадителями", "Небесными Громами", "Победителями", а некоторым даже нравились такие прозвания, как "Орел" или "Коршун", - им, очевидно, хотелось стяжать славу силой и мощью, а не добродетелью. Впрочем божество, к которому они хотят приблизиться и которому хотят уподобиться, по общему мнению, выделяется тремя достоинствами: нетленностью, силой и добродетелью; из этих достоинств самое высокое и самое божественное - добродетель. Ведь нетленность свойственна также и элементам и пустоте; большой силой обладают также землетрясения, гром и молния, порывы ветров и сила течений; но справедливость и право не присущи ничему, что не получило от божества разума и мудрости. Поэтому из трех чувств, которые испытывают массы по отношению к богам, - из чувств восхищения, страха и почитания, чувство восхищения, повидимому, вызывается их нетленностью и вечностью, чувство страха и ужаса - их властью и силой, чувство же любви, почитания и благоговения - их справедливостью. Несмотря на это, люди стремятся к бессмертию, чуждому нашей природе, и к могуществу, которое по большей части является делом случая, что же касается добродетели, единственного божьего дара, обладание которым зависит от нас самих, то они считают ее чем-то второстепенным. Этот взгляд неправилен, так как даже при обладании силой, исключительным счастьем и властью, только справедливости делает жизнь человека божественной; несправедливость же превращает такую жизнь в жизнь зверя.[27]
7. Однако Аристида любили только в первое время; позже прозвание "Справедливый" стало возбуждать зависть в его согражданах. Это чувство особенно усилилось вследствие того, что Фемистокл распространял среди масс слух, будто Аристид, разбирая и судя по всем делам сам, [28] свел на нет народный суд и таким образом исподволь подготовляет для себя монархическую власть, хотя и обходится без помощи телохранителей. В это время народ относился враждебно к славе и популярности людей выдающихся, так как он был преисполнен самомнения вследствие победы и считал, что имеет право претендовать на величайшую власть. Поэтому афиняне, сойдясь в город со всех сторон, изгнали Аристида посредством остракизма; этой зависти к его славе они дали благовидное название страха перед тираннией. В те времена остракизм не был наказанием за низкие поступки; этим наказанием хотели только обуздать и укротить чрезмерный блеск и высокомерие, а также" власть, становящуюся слишком значительной. Это было утешением для завидующих; само по себе наказание было довольно мягким: враждебность и желание причинить огорчение выражалась в изгнании на десять лет. Затем под это наказание стали подпадать и люди незнатные и подлые, пока этому наказанию в конце концов не подвергся Гипербол, после чего его перестали применять. Что же касается Гипербола [29], то он, как говорят, был изгнан остракизмом при следующих обстоятельствах. Алкивиад и Никий, бывшие самыми влиятельными людьми в государстве, были политическими врагами. Народу предстояло подавать черепки, и ясно было, что один из них будет осужден. Но Никий и Алкивиад сговорились между собой, соединили вместе голоса обеих партий и устроили так, что изгнанным оказался Гипербол. После этого народ пришел в негодование, полагая, что самое дело опозорено·, и вовсе прекратил с этого времени применение остракизма. Дело, как правило, происходило так. Каждый гражданин, взяв черепок и написав на нем имя того, кого он хотел отправить в изгнание, относил его в одно место на агоре, огороженное вокруг перилами. Затем должностные лица сперва сосчитывали общее число поданных черепков: если число подавших черепки было меньше шести тысяч, то остракизм считался не состоявшимся. Затем складывали в особые кучи черепки с одним и тем же именем; тот, чье имя оказывалось написанным на наибольшем числе черепков, объявлялся изгнанным на десять лет; однако он продолжал получать доходы со своего имущества. Рассказывают, что в то время, когда граждане писали имена на черепках, один из неграмотных и совершенно некультурных людей, подал Аристиду, как первому попавшемуся, свой черепок и попросил написать имя Аристида. Аристид удивился и спросил: "Какое зло причинил тебе Аристид?" Тот ответил: "Никакого, - · я вообще не знаю даже этого человека. Но мне надоело, что его постоянно называют Справедливым". Услыша это, Аристид ничего не ответил, но написал имя "Аристид" на черепке и вернул его гражданину. Когда же его уже изгнали из города, он поднял руки к небу и стал молиться, но его молитва была, как видно, совершенно противоположной молитве Ахилла: он молился, чтобы афиняне никогда не оказались в таких обстоятельствах, чтобы им пришлось вспомнить об Аристиде.[30]
8. На третий год после этого, [31] когда Ксеркс вел свое войско через Фессалию и Беотию в Аттику, афиняне отменили это постановление и разрешили возвратиться изгнанным. Они это сделали, боясь главным образом того, чтобы Аристид, став на сторону врагов, не повлиял этим дурным примером на многих граждан и не побудил их этим перейти на сторону варваров. Но они неправильно оценили Аристида: он и до этого постановления только и делал, что склонял и побуждал эллинов бороться за свободу, и после этого постановления, когда Фемистокл был избран стратегом с неограниченными полномочиями, помогал ему во всем и советом и делом, содействуя в интересах общего благополучия граждан популярности своего злейшего врага. В то время, как Еврибиад и его приближенные замышляли оставить Саламин, триэры варваров были ночью выведены в открытое море, окружили дугой пролив и заняли острова, чего никто не мог предвидеть. В то же время Аристид приплыл из Эгины, отважно проведя свой корабль между вражеских судов. Он пришел ночью к палатке Фемистокла [32] и, вызвав его оттуда, сказал: "Если мы разумные люди, то нам надо прекратить пустое и мальчишеское соперничество, а лучше, вступив в прекрасное и спасительное соревнование, спасти Грецию, тебе - как начальнику и полководцу, а мне как твоему помощнику и советнику. Как я узнал, только ты один держишься правильного взгляда, считая, что необходимо как можно скорее вступить в сражение в узком проливе. Союзники противодействуют тебе, но враги как будто сами содействуют успеху твоего плана: ведь и вокруг и позади все море уже наполнено вражескими судами, так что и тем, кто не хочет сражаться, не остается ничего иного, как оказаться храбрыми мужами и вступить в сражение: все дороги для бегства отрезаны". Фемистокл ответил на это: "Мне не хотелось бы, Аристид, чтобы ты оказался в этом деле лучше меня, и я попытаюсь, вступив с тобой в соревнование, так хорошо начатое тобою, превзойти тебя своими делами". Он рассказал Аристиду, как ему удалось ввести в обман варвара, и просил его постараться убедить Еврибиада, объяснив ему, что нет никакого другого способа спастись, кроме морского боя, так как Еврибиад больше доверял Аристиду. Вскоре после этого коринфянин Клеокрит [33] сказал на собрании стратегов, обращаясь к Фемистоклу: "Аристид также не одобряет твоего плана, - он стоит здесь и молчит". На это Аристид возразил, что, если бы он не считал плана Фемистокла наилучшим, он не стал бы молчать; молчит же он не потому, что расположен к самому Фемистоклу, а потому, что одобряет его план.
9. Греческие навархи поступали, как было сказано выше. Аристид же, заметив небольшой остров Пситталию, который находился в проливе против Саламина и был полон вражеских воинов, посадил на вспомогательные суда самых энергичных и воинственных из граждан, высадил их на Пситталию и, вступив в бой с варварами, перебил их всех, кроме лишь тех знатных варваров, которые были взяты в плен живыми. Среди них были три сына сестры царя Сандавки; их он тотчас же отослал Фемистоклу. Говорят, что во исполнение какого-то предсказания, они были по указанию предсказателя Евфрантида принесены в жертву Дионису-Сыроядцу. [34] Островок же Аристид окружил со всех сторон щитами и, сидя в засаде, подстерегал всех тех, кого волна выносила сюда, так что он не давал погибнуть никому из своих и убежать никому из врагов. Повидимому, оказалось так, что наибольшее скопление судов и наиболее горячая битва происходила как раз около этого места; поэтому и трофей был поставлен на Пситталии. После битвы Фемистокл, желая узнать мнение Аристида, сказал, [35] что уже совершено прекрасное дело, но впереди еще более прекрасное - захватить Азию в Европе, - именно, поплывши как можно скорее к Геллеспонту, уничтожить мост. Аристид же вскрикнул, говоря, что этот план надо оставить, а что необходимо думать лишь о том и добиваться лишь того, чтобы как можно скорее изгнать персов из Греции; иначе они, будучи заперты и не имея куда бежать с таким огромным войском, поневоле станут обороняться. После этого Фемистокл снова тайно посылает к царю, на этот раз евнуха Арнака [36], одного из пленных, и приказывает ему сказать царю, что греки собирались плыть к мостам, но он отклонил их от этого из желания спасти царя.
10. После этого Ксеркс, придя в ужас, немедленно же двинулся поспешно к Геллеспонту, а Мардоний остался [37] в Греции, имея при себе наиболее боеспособную часть войска, около трехсот тысяч воинов. Он наводил страх на греков, так как, будучи твердо уверен в своей пехоте, угрожал им и писал следующее: [38] "Вы победили вашими морскими корытами людей сухопутных, не умеющих работать веслами; но теперь перед нами широкая и ровная земля Фессалии, да и Беотийская равнина хороша для состязания между добрыми всадниками и гоплитами". Афинянам же он отдельно отправил письмо [39], содержащее царское послание: царь обещал восстановить их город, дать им много денег и сделать их владыками над греками, если они прекратят войну. Лакедемоняне, узнав об этом и испугавшись, отправили послов в Афины, [40] прося афинян отправить детей и женщин в Спарту и предлагая им, пропитание для пожилых людей, ибо афинский народ, потеряв свою страну и свой город, находился в тяжелой нужде. Однако, выслушав спартанских послов, афинское народное собрание дало поразительный ответ [41] (соответствующее постановление было принято по предложению Аристида), - что афиняне не удивляются, когда враги считают, что все можно купить за деньги и сокровища, ибо ничто лучшее им не доступно, но на лакедемонян они сердятся: очевидно, они видят только нынешнюю бедность и нужду афинян, но забыли об их доблести и гордости, если могут уговаривать их защищать Грецию за даваемый им хлеб. Внеся такое постановление и введя послов в народное собрание, Аристид велел им передать лакедемонянам, что не существует такого количества золота ни на земле, ни под землей, которое афиняне предпочли бы свободе греков. Послам же, пришедшим от Мардония, он сказал, [42] указывая на солнце: "Пока солнце движется по своему пути, афиняне не перестанут воевать с персами за опустошенную страну и оскверненные и сожженные святыни". Кроме того, он внес в народное собрание предложение [43], чтобы жрецы прокляли всех тех, кто будет вести переговоры с персами или выйдет из союза греческих государств. Когда же Мардоний вторично вторгся в Аттику, [44] жители снова переправились на Саламин. Аристид же, посланный в Лакедемон, обвинил спартанцев [45] в медлительности и пренебрежении к общим интересам, так как они допустили, чтобы варвар вторично вторгся в Афины, и просил их притти на помощь еще уцелевшей части Греции. Выслушав это, эфоры решили, что в этот день следует продолжать еще праздничные игры и веселье, ибо у них был праздник Гиакинфий; [46] а ночью они выделили пять тысяч спартиатов, каждый из которых имел при себе семь илотов, " отправили их в путь без ведома афинян. Когда же Аристид снова выступил с обвинениями против лакедемонян, они рассмеялись и сказали, что послы мелют чепуху со сна, ибо войско, выступившее против иноземцев, находится уже в Орестее [47] ("иноземцами" спартанцы называли персов). Аристид же ответил им, что эта шутка неуместна: обманывать надо не друзей, а врагов. Так рассказывает Идоменей и примыкающие к нему историки, но в постановлении, принятом по предложению Аристида, в качестве послов указаны Кимон, Ксанфипп и Миронид, а вовсе не он.[48]
11. Избранный стратегом с неограниченными полномочиями для руководства афинянами в этом сражении [49], он прибыл в Платеи, взяв с собой восемь тысяч афинских гоплитов. Там с ним соединился и Павсаний, начальник всего греческого войска, со своими спартиатами; к ним подходили все новые массы из других греческих государств. Варварский лагерь расположился вдоль реки Асопа, причем весь лагерь не был огорожен ничем, так как занимал очень большое пространство; только самые важные военные объекты и багаж были огорожены стеной в форме квадрата, каждая из сторон которого имела десять стадий. Предсказателем Павсания и всего греческого войска был элеец Тисамен. Он предсказал, что победят те, которые не будут бросаться первыми в сражение, а будут лишь защищаться. Когда же Аристид послал в Дельфы, бог изрек ему, [50] что афиняне одержат верх над противниками, если будут молиться Зевсу, Гере Киферонской, Пану и Сфрагитидским нимфам и если принесут жертвы героям Андрократу, Левкону, Писандру, Дамократу, Гипсиону, Актеону и Полииду и если они схватятся с врагом на собственной земле, на равнине Деметры Элевсинской [51] и Коры. Когда Аристид узнал об этом предсказании, он пришел в смущение. Герои, которым бог приказал принести жертвы, были героями-родоначальниками платейцев; в платейской же земле находилась и пещера Сфрагйтйдскйх нимф, - именно на одной из вершин Киферона. Эта пещера была расположена так, что в нее летом падали лучи заходящего солнца. Некогда в ней, как говорят, было и прорицалище и многие из местных жителей впадали в состояние одержимости; они прозывались "одержимые нимфами". Но, с другой стороны,, бог называл равнину Деметры Элевсинской и обещал афинянам победу, если они будут сражаться на собственной земле; очевидно, он призывал их вернуться в Аттику и перенести туда сражение. В это время платейский стратег Аримнест увидел во сне Зевса Спасителя, который спросил его: "Что решили делать греки?", а он ответил: "Владыка, завтра мы отводим войско назад в Элевсин и, согласно предсказанию Пифии, будем сражаться с варварами там". Но бог ему ответил, что они поступают совершенно неправильно: место, о котором говорит Пифия, находится здесь же, в Платейской области; если поискать, то можно его найти. Увидев это во сне совершенно явственно, Аримнест тотчас же по пробуждении призвал к себе самых опытных и самых старых из граждан; он - рассказал им свой сон и после долгого обдумывания сообразил, что вблизи Гисий под самым Кифероном есть очень древний храм, именуемый храмом Деметры Элевсинской и Коры. Немедленно же он взял с собой Аристида и привел его на это место. Оно было очень удобно для того, чтобы выстроить здесь пешее войско при слабости конницы, так как предгорья Киферона делают негодной для конницы часть равнины, опускающуюся и примыкающую к храму. Здесь же по близости находилось и святилище героя Андрокрага, окруженное густой рощей из тенистых деревьев. Для того же, чтобы действительность ни в чем не расходилась с предсказанием и чтобы в нем не было ничего, что мешало бы надеяться на победу, платейцы решили согласно предложению, внесенному в народное собрание Аримнестом, уничтожить пограничные знаки, отделяющие Платейскую область от Аттики, и отдать эту землю афинянам, чтобы они могли сразиться с врагом за Грецию на своей собственной земле, как было предсказано. Это благородство платейцев получило такую популярность, что много лет спустя Александр, будучи уже владыкой Азии, обнес Платеи стенами и велел глашатаю провозгласить на олимпийских состязаниях, что царь возвращает Платейскую область платейцам за их мужество и великодушие, так как во время войны с персами они отдали эту землю грекам и проявили наибольшее воодушевление из всех греков.
12. Тегейцы [52], оспаривая у афинян место в строю, требовали, как это бывало всегда, чтобы им был уступлен левый фланг, тогда как лакедемоняне стояли на правом фланге. При этом они всячески восхваляли своих предков. Аристид, заметив, что афиняне возмущены этим, подошел к ним и сказал: "Положение сейчас такое, что совсем не время спорить с тегейцами о храбрости предков и благородном происхождении, но позвольте, спартиаты, заявить вам и прочим грекам, что место не делает человека ни более храбрым, ни более трусливым. Какое бы место в строю вы нам ни назначили, мы постараемся, сохраняя строй и не покидая наших мест, не посрамить нашей славы, приобретенной в прежних боях. Мы пришли сюда не для того, чтобы поднимать распри с союзниками, а затем, чтобы сразиться с врагами, не для того, чтобы расхваливать своих предков, но для того, чтобы проявить себя самих мужественными перед лицом Греции. Ведь само это сражение покажет, какой город, какой военачальник и какой рядовой воин достоин больших почестей от греков". Услышав это, члены совета и начальники решили, что афиняне правы, и дали им место на левом фланге.
13. В это время вся Греция была в смятении, но наиболее тревожное состояние было в среде афинян [53]. Люди из знатных и богатых домов, превратившиеся из-за войны в бедняков, увидели, что вместе с богатством они лишились всякого влияния и популярности и что властвуют и пользуются почетом другие. Поэтому они тайно собрались в каком-то доме в Платеях и устроили заговор для свержения демократии. Если же заговор не удастся, они решили заняться вредительством и предать своих варварам. Они вели агитацию в лагере, и значительная часть войска уже подверглась разложению. Аристид узнал об этом, но боялся, что момент для открытого расследования неблагоприятен. Однако он решил, что пренебречь этим делом нельзя, но нельзя и предать его полной гласности, так как неизвестно, не окажется ли, что- запутано слишком много людей, если при расследовании стремиться к справедливости, а не к государственной пользе. Из большого числа виновных он арестовал только около восьми человек; двое из них, против которых раньше всего было возбуждено обвинение и которые были наиболее виновными - Эсхин из Ламптр и Агасий из Ахарн - бежали из лагеря, а остальных он отпустил, чтобы они, считая, что их преступление осталось нераскрытым, могли бы прийти в себя и раскаяться. Он сказал при этом, что война будет для них великим судилищем, если они намерены честно и справедливо искупить свою вину перед родиной.
14. После этого Мардоний сделал [54] попытку победить греков тем родом войска, в котором он, по его мнению, значительно их превосходил. Он выпустил против них всю свою конницу. Все прочие греки засели в предгорьях Киферона, в неприступных и скалистых местах; одни лишь мегарцы в числе трех тысяч расположились лагерем главным образом на равнине. Поэтому они попали в тяжелое положение,, когда на них обрушилась конница, имевшая подступ к их лагерю со· всех сторон. Они послали с большой поспешностью гонца к Павсанию, призывая его на помощь и указывая, что собственными силами они не могут отразить многочисленных варваров. Во время получения этого известия Павсаний увидел, что мегарский лагерь скрылся из виду из-за массы летящих в воздухе вражеских дротиков и стрел, и что мегарцы стеснены на небольшом пространстве. Однако сам он не был в состоянии прийти им на помощь, так как тяжелая фаланга спартанских гоплитов не могла сражаться с всадниками. Поэтому он вызвал на состязание в доблести стоявших вокруг него стратегов и лохагов, не согласится ли кто-нибудь из них добровольно выступить вперед на помощь мегарцам. Военачальники не решались на это; но Аристид, приняв этот вызов от имени афинян, посылает самого энергичного из лохагов Олимпиодора во главе отряда из трехсот отборных гоплитов, между которыми были поставлены также стрелки. Они быстро собрались и помчались вперед бегом. Начальник варварской конницы Масистий, муж замечательный своей силой и выдающийся ростом и красотой тела, увидев их,, повернул коня и помчался им навстречу. Афиняне же выдержали натиск и вступили с ним в рукопашную. Схватка была жаркая, так как греки видели в ней как бы репетицию сражения со всем персидским войском. Конь Масистия, раненый стрелой, сбросил с себя седока. Тот был в тяжелых доспехах: не только грудь и голова, но также руки и ноги его были покрыты золотом, медью и железом; поэтому и сам он не в силах был подняться, и афинянам, столпившимся вокруг него и наносящим ему удары, трудно было его прикончить. Наконец, один из афинян просунул древко от дротика через одно из отверстий для глаз в шлеме и убил его ударами древка. Тогда остальные персы, бросив труп на произвол судьбы, обратились в бегство. Греки поняли, насколько значительна эта победа, не по числу трупов (павших было немного), а по глубокому трауру в рядах варваров. В знак скорби по Масистию они остригли волосы не только самим себе, но и лошадям и мулам; вся равнина наполнилась стоном и плачем, так как они потеряли мужа, который, исключая лишь Мардония, далеко превосходил всех и по доблести и по могуществу.
15. После этого сражения с конницей, обе стороны долгое время воздерживались от боев. [55] Дело в том, что гадатели предсказали по жертвам как персам, так равным образом и грекам, что те, которые будут только обороняться, победят, а те, которые первые начнут наступление, будут побеждены. Но у Мардония осталось съестных припасов только на несколько дней, а число греков, вследствие притока новых отрядов, все увеличивалось. Все это выводило из себя Мардония, и он решил не ждать больше, но, перейдя на рассвете реку Асоп, неожиданно напасть на греков. Соответствующее приказание было дано· военачальникам уже с вечера. Но в самую полночь тихо подъехал к греческому лагерю человек, верхом на лошади. Подойдя к караульным воинам, он попросил их вызвать афинянина Аристида. Когда тот поспешно вышел к нему, пришедший сказал: "Я Александр, македонянин. Будучи расположен к вам, я прихожу к вам, хотя это и угрожает мне величайшей опасностью. Я боюсь, чтобы неожиданные события не ошеломили вас и не ослабили этим вашей боевой мощи. Завтра Мардоний вступит с вами в сражение не потому, что у него есть какие-либо определенные расчеты на победу и не из отваги, но вследствие недостатка в необходимом. Ведь и гадатели не велят ему вступать в сражение, так как неблагоприятны и жертвы и изречения оракулов, а кроме того, и войско его в угнетенном состоянии и в панике. Но ему необходимо либо отважиться и попытать счастье, либо, продолжая сидеть без дела, попасть в самую жестокую нужду". Сказав это, Александр стал просить Аристида, чтобы он хорошо усвоил и принял во внимание сказанное, но знал бы это про себя и не сообщал никому другому. Аристид же ответил, что было бы нехорошо, если бы он скрыл это от Павсания, которому доверено руководство войском, но от всех прочих он готов сохранить в тайне сказанное Александром. Когда же победят греки, не будет никого, кто не знал бы, каким доблестным и расположенным к грекам оказался Александр. После этих слов царь македонян уехал обратно, а Аристид, придя в палатку Павсания, передал ему сообщение Александра. Они призвали к себе и других военачальников и приказали им привести войско в боевой порядок, так как предстоит бой.
16. При этом, [56] как рассказывает Геродот, Павсаний обратился к Аристиду, прося его, чтобы он перевел афинян на правый фланг и выстроил их против персов·. С персами афиняне, по его мнению, будут сражаться лучше других, так как они имеют уже опыт в такой борьбе и будут уверены в себе вследствие прошлой победы. Себе же он просил уступить левый фланг, где должны были противостоять ему греки, стоящие на стороне персов. Все прочие афинские стратеги [57] считали Павсания несправедливым и грубым человеком за то, что он, оставляя всех остальных греков на своих местах, только их одних гоняет с места на место на самый опасный участок словно каких-нибудь илотов. Аристид же говорил, что они совсем запутались во всем, если еще совсем недавно спорили с тегейцами за право стоять на левом фланге и гордились, когда они предпочтительно перед другими удостоились этой чести; теперь же, когда лакедемоняне добровольно уступают им правый фланг и в известном смысле передают им военное руководство, они пренебрегают доставшейся им честью и не замечают той выгоды, что им придется сражаться не с одноплеменными людьми и сородичами, а с варварами, с людьми враждебными им по природе. После этого афиняне с большой охотой поменялись местами со спартанцами. Из уст в уста у них передавались слова, что у врага ни оружие не стало лучшим, ни дух не стал более мужественным со времени Марафонского сражения - луки остались такими же, на них те же пестрые одежды и под золотыми украшениями скрываются изнеженные тела и трусливые души. "У нас, - сказал Аристид, - осталось также то же оружие и те же тела, но наша уверенность в себе увеличилась из-за прошлых побед, и сражаемся мы не только за землю и город, как спартанцы, а за наши трофеи - марафонский и саламинский, за то, чтобы доказать, что и та победа не была делом рук Мильтиада или случая, а делом рук афинян. Таким образом афиняне и спартанцы поспешно менялись местами. Фиванцы, узнав про это от перебежчиков, сообщают об этом Мардонию. Он немедленно же переводит персов на правый фланг, а бывшим с ним грекам приказывает выстроиться против афинян, потому ли, что боялся афинян, или потому, что считал делом чести сразиться именно с лакедемонянами. Когда греки заметили это перемещение, Павсаний снова переставил своих воинов и стал на правом фланге, а Мардоний, как было с самого начала, занял левый фланг против лакедемонян. Таким образом, день прошел в бездействии. Обдумав положение, греки решили отодвинуться несколько подальше и расположиться в месте, где была хорошая вода, так как враги, имея более сильную конницу, изгадили и испортили воду в ближайших ручьях.
17. С наступлением ночи [58], когда стратеги повели войско на намеченное место, воины двигались неохотно и не оставались в определенных для них местах, но большая часть их, выйдя из укрепленных мест, двинулась к городу Платеям. Рассыпавшись и располагаясь лагерем в беспорядке, они подняли громкий шум. Лакедемоняне же невольно отстали от всех других по следующей причине.
Амомфарет, вспыльчивый и отважный муж, давно уже рвался в бой, и бесконечные отсрочки и проволочки его чрезвычайно тяготили; теперь же перемещение он называл доподлинным бегством и сказал, что он не оставит своего места в строю, но останется вместе с воинами своего лоха на прежнем месте и здесь же вступит в бой с Мардонием.
Когда же Павсаний подошел к нему и сказал, чтобы и он делал то же, что и другие, ибо так постановили и решили греки, Амомфарет поднял обеими руками огромный камень и бросил его так, что он упал перед ногами Павсания. Он сказал при этом, что это - его баллотировочный камешек, которым он подает голос за бой с персами, а на трусливые планы и решения прочих стратегов ему наплевать. Это привело в смущение Павсания, и он послал вестника к уже уходящим афинянам с просьбой подождать и двинуться вместе. Сам же он повел остальную часть войска к Платеям, рассчитывая, что ему удастся побудить Амомфарета сдвинуться с места. Во время этих перемещений греческое войско застает утренняя заря, [59] и Мардоний (от него не скрылось, что греки покинули их прежние позиции) двинулся с войском, выстроенным в боевой порядок, против лакедемонян. Варвары громко кричали и бряцали оружием, считая, что им предстоит не биться с греками, а грабить бегущих. Так, действительно, чуть-чуть не произошло. Увидя, что случилось, Павсаний приостановил передвижение и приказал каждому военачальнику привести свой отряд в боевой порядок. Но он забыл - либо в гневе на Амомфарета, либо смущенный быстрым наступлением врагов - сообщить пароль грекам. Поэтому они подходили на помощь не сразу и не все вместе, а небольшими отрядами и врассыпную, хотя бой уже начинался. Павсаний стал приносить жертвы, но они не дали благоприятных результатов. [60] Поэтому он приказал лакедемонянам поставить щиты перед собой на землю и, оставаясь в неподвижности, ждать его приказаний и не обороняться против нападений кого-либо из врагов. Затем он снова заклал жертвенных животных, а в это время уже приближалась вражеская конница. Уже вражеские стрелы стали долетать до войска и поражать кое-кого из спартанцев. В это же время был ранен стрелой и Калликрат, [61] который, как говорят, имел самую красивую осанку и самый высокий рост во всем войске. Умирая, он сказал, что не скорбит о смерти - ведь он пришел из дому для того, чтобы умереть за Элладу, но скорбит о том, что умирает, даже не пустив в дело рук. Ужасно было переживать это, но выдержка тех мужей была поразительной: они не оборонялись от нападавших врагов, но, ожидая, пока военачальник и бог признают, что наступило время для нападения, спокойно терпели то, что их осыпали стрелами и что многие из них падали, оставаясь на своих местах. Некоторые рассказывают [62], что на Павсания, приносящего жертву и молящегося несколько впереди рядов войск, внезапно напали какие-то лидяне; они сорвали жертву с алтаря и разбросали ее по земле. Павсаний же и его свита, не имея под руками оружия, стали наносить им удары прутьями и бичами. Поэтому-то для изображения этого набега и теперь в Спарте юноши получают удары у алтаря, после чего справляется торжественная процессия лидийцев.
18. Павсания весьма огорчило создавшееся положение вещей, так как он видел, что гадатель убивает и вскрывает одно жертвенное животное за другим. Со слезами на глазах Павсаний обратил свой взор к храму Геры [63] и, воздев руки к небу, вознес мольбу к Гере Киферонской и к другим богам, владеющим платейской землей. "Если грекам, - сказал он, - не суждено победить, то пусть же они хоть погибнут, выполнив какой-либо подвиг и показав врагам на деле, что они пошли походом на мужей храбрых и хорошо обученных военному делу". С такой мольбой обратился Павсаний к богам и не успел он еще помолиться, как жертвы дали благоприятные предзнаменования, и гадатель предсказал победу. Войску была дана команда стать в боевой порядок для борьбы с врагами, и внезапно войско получило вид единого живого существа, раздраженного, приготовившегося к борьбе и ощетинившегося. Только тогда варвары поняли, что им придется сразиться с мужами, готовыми биться до последнего издыхания. Поэтому, устроив перед собой заграждение из множества щитов, плетеных из прутьев, они стали забрасывать стрелами лакедемонян. Те же выступили в бой, сохраняя сплоченный строй, щит к щиту, и, подойдя вплотную к врагу, продавили плетеные заграждения и, поражая персов копьями в лицо и грудь, многих сразили, хотя и те уступали лишь после храброго сопротивления: хватаясь голыми руками за копья, они большую часть их переломали, а кроме того, не медля ни минуты, вытягивали из ножен оружие и сражались саблямя и кинжалами; таким образом они сплотившись и сомкнув вместе щиты, долгое время противостояли неприятелю. 'Афиняне некоторое время стояли неподвижно, ожидая лакедемонян, когда же до их ушей достиг громкий крик сражающихся и когда, как говорят, прибыл вестник от Павсания, рассказывая, что произошло, они поспешно устремляются на помощь лакедемонянам. В то время, как они с громким военным кличем подвигались вперед по равнине, навстречу им двинулись греки, бывшие на стороне персов.
Увидев их, Аристид [64] прежде всего вышел далеко вперед и закричал, заклиная их именем греческих богов, не участвовать в сражении и не мешать идущим на смерть ради спасения Греции, выступая против них. Когда же он увидел, что те не обращают внимания на его слова и выстраиваются для боя, он решил не итти на помощь лакедемонянам, а сразиться с этими греками, число которых достигало пятидесяти тысяч. Впрочем, большая часть их не выдержала натиска афинян и тотчас же отступила, так как варвары были далеко от них и не могли им помочь; биться же пришлось главным образом с. фиванцами, так как в то время вожди и влиятельнейшие люди в Фивах были самыми ревностными из всех сторонников Персии, а народом они управляли не путем убеждения, а олигархически.[65]
19. Таким образом борьба велась отдельно в двух местах. Первыми взяли верх над персами лакедемоняне. Мардония убил [66] спартанец по имени Аэймнест, разбив ему голову камнем, как и было предсказано оракулом в святилище Амфиарая [67]. Мардоний послал в это святилище лидийца, а в святилище Трофония - карийца. Этого карийца пророк Трофония приветствовал на карийском языке. Лидиец же заснул на священном участке Амфиарая и ему приснилось, что некий приспешник бога стоит рядом с ним и приказывает ему уйти. Когда же он не пожелал уйти, тот бросил ему в голову большой камень, и посланному привиделось во сне, что он умер от этого удара. Как рассказывают, так оно случилось и наяву. Бежавших варваров [68] лакедемоняне принудили запереться за деревянными стенами. Некоторое время спустя афиняне обратили в бегство фиванцев, уничтожив в этом бою триста самых знатных и выдающихся из них. Когда они уже обратились в бегство, к афинянам прибыл вестник с сообщением, что варварское войско заперто внутри стен и осаждено. Поэтому афиняне перестали помогать остальным грекам и пошли на помощь лакедемонянам, осаждавшим стены. Дело в том, что лакедемоняне не имели опыта во взятии приступом крепостей и были совершенно беспомощными в этом деле. Афиняне же, появившись перед стенами, взяли вражеский лагерь, перебив множество врагов. Как говорят, из трехсот тысяч воинов, бывших в персидском войске, бежали назад с Артабазом только сорок тысяч [69], а со стороны сражавшихся за Грецию пало только 1360. Из них 52 были афиняне, причем все они, как сообщает Клидем, были из филы Эантиды и сражались с исключительной храбростью. Поэтому, согласно изречению Пифии, фила Эантида и впоследствии совершала жертвоприношения Сфрагитидским нимфам в благодарность за победу, а деньги на эти жертвоприношения выдавались из государственной казны. Лакедемонян же погибло 91, а тегейцев 16. Поэтому поражает замечание Геродота, будто только эти греки и участвовали в бою с персами, а из остальных государств никто больше. И количество павших и надгробные памятники свидетельствуют, что эта победа была общим делом всех греков. Если бы только эти государства участвовали в сражении, а все остальные оставались на месте в бездействии, то на алтаре не могла бы быть сделана следующая надпись:

Эллины этот алтарь сообща водрузили, во славу
Дела Арея, победы. Свободолюбивому Зевсу,
Эллинов освободив, персов изгнав из страны.

Эта битва произошла 4 боэдромиона по афинскому календарю, по беотийскому же 26 панэма [70]. В этот день и ныне собирается совет в Платеях и платейцы приносят жертву Свободолюбцу Зевсу в честь победы. Удивляться же несовпадению в датах не приходится, так как и теперь, когда астрономия стала гораздо более точной наукой, начало и конец месяца приходится по одним на один день, по другим - на другой.
20. После этого афиняне [71] не пожелали уступить награду за победу спартанцам и не позволили им поставить трофей. Все дело греков погибло бы тогда же ни за что, так как греки стояли уже друг против друга с оружием в руках, если бы Аристид, всячески убеждая и уговаривая остальных стратегов (прежде всего, Леократа и Миронида), не удержал их и не убедил передать решение этого вопроса всему греческому ополчению. Когда- затем греки обсуждали этот вопрос, мегарец Феогитон сказал, что награду за победу придется дать и спартанцам и афинянам - иначе начнется междоусобная война. После этого поднялся коринфянин Клеокрит, и все думали, что он будет просить дать награду за победу коринфянам, ибо тогда из всех греческих государств, после Спарты и Афин, наибольшим уважением пользовался Коринф. Но он выступил с речью, которая всем понравилась: он посоветовал отдать награду за победу платейцам, чтобы таким образом устранить соперничество между Спартой и Афинами: если ни одно из этих государств не получит награды, то у них не будет основания возмущаться. Когда было сделано такое предложение, первым согласился с ним Аристид от имени афинян, а затем Павсаний от имени лакедемонян. Помирившись на этом, выделили платейцам восемьдесят талантов; на эти деньги они построили храм Афины, поставили в нем статую богини и изукрасили храм живописью, сохранившейся в прекрасном виде до наших дней. Трофей же поставили отдельно лакедемоняне, отдельно афиняне. Они запросили пифийского бога, какие жертвы им принести, и бог ответил им, чтобы они соорудили алтарь Зевсу Свободолюбцу [72], но чтобы жертвы они принесли не прежде, чем потушат по всей Греции оскверненный варварами огонь и не зажгут другой, чистый, взятый с общего очага в Дельфах. Тогда вожди греков, обойдя все области, заставили немедленно потушить все огни тех, у кого они были, а Евхид из Платей [73] взялся с величайшей быстротой принести огонь от бога и прибыл в Дельфы. Здесь он совершил очистительные обряды над своим телом, окропив себя со всех сторон святой водою и увенчался лавровым венком; затем он взял огонь с алтаря, бегом пустился в обратный путь в Платей и вернулся до захода солнца, пройдя в один день тысячу стадий[74]. Обратившись с приветствием к своим согражданам и передав огонь, он тотчас же упал и через короткое время испустил дух. Восхищенные им платейцы похоронили его в святилище Артемиды Евклеи, начертав на его могиле следующий тетраметр:

Добежал Евхид до Дельфов и вернулся в тот же день.

Эту Евклею [75] большинство греков называет Артемидой; ее и чтят, как Артемиду. Но некоторые говорят, что она была дочерью Геракла и Мирто, а Мирто, в свою очередь, была дочерью Менетия и сестрой Патрокла[76]; Евклея умерла девушкой и после смерти удостоилась почитания у беотийцев и локров. Алтарь и статуя Евклеи стоят на каждом рынке; жених и невеста приносят ей жертвы перед вступлением в брак.
21. После этого было созвано общегреческое собрание, и Аристид внес предложение, чтобы ежегодно собирались в Платеи послы и феоры ото всей Греции [77] и чтобы здесь каждые пять лет устраивались Элевферийские[78] состязания. Далее он предложил, чтобы греческое ополчение для войны с варварами состояло из десяти тысяч тяжеловооруженных, тысячи всадников и ста кораблей, чтобы территория Платей считалась священной и неприкосновенной, [79] так как на платейцев возлагается обязанность приносить жертвы богу от имени всей Греции. Когда эти предложения были приняты, платейцы взяли на себя еще обязанность приносить ежегодно жертвы всесожжения павшим и похороненным здесь грекам. Эта жертва приносится до сих пор [80] следующим образом: в месяце мемактерии, который у беотийцев называется алалкомением, в шестнадцатый день с раннего утра снаряжается процессия, во главе которой идет трубач, играющий военный марш, а за ним следуют телеги, наполненные ветвями мирта и венками, черный бык и свободнорожденные юноши с амфорами вина и молока для возлияний и ведрами оливкового масла и мира в руках. Ни один раб не может принять какое-либо участие в этой божественной службе, так как эти мужи умерли за свободу. Процессию замыкает платейский архонт, который во всякое другое время не может ни прикасаться к железу, ни надевать ка себя какую-либо иную одежду, кроме белой. В этот же день он надевает красный хитон, и, взяв из государственного архива кувшин для воды и препоясавшись мечом, идет к могилам, через весь город. Затем, зачерпнув воду из источника, он сам обмывает надгробные памятники и смазывает их миром. После этого он, заклав быка, бросает его в огонь и, помолившись Зевсу и Гермесу Подземному, зовет доблестных мужей, погибших за Грецию, насладиться яствами и кровавой снедью. Затем, смешав в кратере вино с водой и совершив возлияние, он говорит: :"Я пью за мужей, отдавших жизнь за свободу греков". Эти обычаи сохранились у платейцев до настоящего времени.
22. По возвращении в Афины Аристид увидел, что афиняне стремятся к демократии; он считал, что народ за свою доблесть достоин заботы о нем и в то же время полагал, что, поскольку народ силен благодаря обладанию тяжелым вооружением и высокого мнения о себе по причине побед, не легко было бы успокоить его волнение силой. Поэтому он внес [81] предложение, чтобы все пользовались гражданскими правами и чтобы архонты избирались из всех афинян. [82] Фемистокл [83] заявил в народном собрании, что у него есть мысль, полезная и спасительная для государства, которую он хотел бы внести в виде предложения в народное собрание, но не может огласить открыто. Афиняне поставили условием, чтобы он сообщил свое предложение одному только Аристиду и чтобы Аристид его одобрил. Фемистокл сообщил Аристиду, что он задумал сжечь верфи, в которых стоял греческий флот; если этот флот будет сожжен, то афиняне окажутся самыми, сильными и будут распоряжаться судьбами всех греков. После этого Аристид выступил в народном собрании и заявил, что не существует ничего такого, что было бы полезнее для афинян, чем то, что задумал. Фемистокл, но не существует и ничего столь безнравственного. Афиняне, услышав это,· предложили Фемистоклу снять свое предложение. Настолько любил справедливость афинский народ и настолько этот муж был верен и предан афинскому народу.
23. Будучи отправлен [84] вместе с Кимоном [85] на войну в должности стратега, он увидел, что Павсаний и другие спартанские полководцы угнетают союзников и вызывают их недовольство. Сам же он был с союзниками кротким и гуманным [86], а также и Кимона он уговорил быть с ними сговорчивым и доступным; поэтому незаметно для лакедемонян руководящая роль перешла к нему не вследствие того, что в его распоряжении была пехота, корабли или конница, а по причине его справедливости и уменья обходиться с людьми. Афиняне завоевали расположение греков вследствие справедливости Аристида и воспитанности Кимона, но еще более стремились к ним греки вследствие наглости и грубости Павсания.
Ибо Павсаний в разговорах с военачальниками союзников был всегда запальчив и суров, а рядовых воинов он приговаривал к наказанию - к ударам или к стоянию на карауле в течение целого дня с привешенным железным якорем. Никто не смел брать соломы или сена или итти к источнику за водой раньше, чем спартанцы: приходящих за всем этим отгоняли спартанские прислужники, вооруженные бичами. Когда однажды Аристид упрекнул его за это и хотел вразумить, Павсаний нахмурил брови и отказался его выслушать, говоря, что у него нет времени. Тогда навархи и стратеги греков, прежде всего хиосцы, самосцы и леебосцы, стали ходить к Аристиду и уговаривать его взять на себя руководство союзниками и присоединить их к себе, так как они давно уже стремятся к тому, чтобы избавиться от господства спартанцев и перейти на сторону афинян. Аристид же им ответил, что, судя по их словам, их поведение справедливо и вызывается необходимостью, но верить им можно будет лишь тогда, когда они совершат такой поступок, который уже сделает невозможным переход большинства их назад к лакедемонянам. [87] Ввиду этого самосец Улиад и хиосец Антагор со своим экипажем, заключив клятвенный договор, напали на корабль Павсания с двух сторон, когда он выплыл в открытое море. Заметив это, Павсаний вышел из себя и пригрозил им в гневе, что через короткое время он покажет этим людям, что они совершили нападение не на его корабль, а на свои собственные отечества. Они же ответили ему, чтобы он убирался по-добру по-здорову и благодарил судьбу, благодаря которой им' пришлось сражаться вместе с ним при Платеях, ибо только из уважения к этой битве греки не наказывают его так, как он того заслуживает.
После этого они оставили Павсания и ушли к афинянам. В этом случае обнаружилось удивительное самообладание спартанцев. Как только спартанцы заметили, что их военачальники развращаются вследствие чрезмерной власти, они добровольно отказались от гегемонии и перестали посылать военачальников на этот театр военных действий. [88] Они предпочли, чтобы их граждане жили в умеренности и оставались верными своим обычаям, чем властвовать над всей Грецией.
24. Греки платили определенные взносы на ведение войны и при власти лакедемонян; [89] теперь же, желая, чтобы была установлена соразмерная раскладка для каждого отдельного государства, попросили, чтобы афиняне прислали к ним Аристида. Ему же они предложили, чтобы он, приняв во внимание величину территории и доходы каждого государства, установил, сколько должно платить каждое сообразно его силам и возможностям. [90] В его распоряжении оказалась таким образом огромная власть, и в известном смысле вся Греция отдала свою судьбу в руки его одного. Тем не менее он отправился из Афин бедняком, а вернулся еще более бедным, [91] так как он установил раскладку денег не только бескорыстно и справедливо, но и дружелюбно, по добровольному согласию заинтересованных государств. Как древние прославляли жизнь при Кроносе, [92] так и союзники афинян прославляли обложение Аристида, называя его "благоденствием Греции", тем более, что через короткое время это обложение было удвоено, а затем даже утроено. Обложение Аристида равнялось в общей сумме 460 талантам. Перикл прибавил к этому почти треть, ибо, как сообщает Фукидид, в начале войны афиняне получили от союзников 600 талантов. После же смерти Перикла демагоги, все увеличивая это обложение, довели его общую сумму до 1 300 талантов, не столько потому, что война, ввиду ее затяжного характера и превратностей военного счастья, требовала больших издержек и стоила очень дорого, сколько потому, что им надо соблазнять простонародье раздачами, феориконом,[93] сооружением статуй и храмов. Эту поразительную популярность, которую Аристид снискал раскладкой обложения, Фемистокл, как рассказывают, высмеивал, говоря, что теми похвалами, которыми осыпали Аристида, в большей мере должен был бы гордиться кошель для хранения золота, чем доблестный муж. Так отразил Фемистокл остроумное замечание. Аристида, но его изречение было совершенно в другом духе, чем изречение Аристида: как рассказывают, Фемистокл однажды заметил, что он считает высшей добродетелью полководца - уметь понять и предугадать замыслы врагов; Аристид же ответил ему: "Это, конечно, необходимо, Фемистокл, но прекрасной и истинно военачальнической добродетелью является также опрятность в денежных делах".[94]
25. Аристид привел к присяге греков и поклялся сам от имени афинян, бросив в море кусок раскаленного железа, [95] причем одновременно были произнесены заклятия против клятвопреступников. Однако, позже, когда ход событий стал, как казалось, вынуждать афинян вести более твердую политику, он посоветовал афинянам поступать так, как для них полезно, а грех клятвопреступления свалить на него. [96] И вообще, как говорит Феофраст, этот муж в личных делах и в отношениях с согражданами был чрезвычайно справедливым, но в государственных делах он во многих случаях исходил из того, что полезно государству, а государство часто нуждается в совершении несправедливости. Так, когда афиняне решили, по предложению самосцев, вопрос о перенесении казны из Делоса в Афины вопреки договору, он сказал, что это несправедливо, но полезно. [97] Наконец, надо обратить внимание и на следующее [98]: он устроил так, что его государство стало властвовать над таким множеством людей, а сам остался в бедности; эта бедность доставила ему славу, которой он всю свою жизнь гордился не меньше, чем славой за одержанные победы. Это ясно вот из чего. Его родственником был дадух [99] Каллий. Враги Каллия возбудили против него обвинение, угрожающее смертной казнью. Они приводили не очень убедительные доказательства вины, за которую он был привлечен к суду, но прибавили и кое-что такое, что не имело отношения к возбужденному ими обвинению. Они сказали судьям следующее: "Вы знаете Аристида, сына Лисимаха, которым восхищаются все греки. Если вы посмотрите, в какой одежде он появляется в государственных учреждениях, то поймете, в каком тяжелом состоянии его домашние дела. Если он мерзнет на улице у вас на глазах, то можете себе представить, как он голодает у себя дома; конечно, он лишен самых необходимых вещей. Этот Каллий, его двоюродный брат, богаче всех афинян; тем не менее его нисколько не трогает, что Аристид живет в нужде с детьми и женой, несмотря на то, что он принес ему немалую выгоду, и Каллий не раз использовал то влияние, которое имеет у вас Аристид". Каллий увидел, что это замечание вызвало больший ропот среди судей и большее озлобление против него, чем все прочее; он призвал Аристида, прося его засвидетельствовать перед судьями, что он неоднократно предлагал ему много денег и просил его их взять, но тот отказывался и отвечал, что он вправе больше гордиться своей бедностью, чем Каллий своим богатством: ведь нередко встречаются богатые люди, которые находят хорошее или дурное применение своему богатству, но редко встретишь человека, который бы достойно переносил бедность. Стыдиться же бедности должны только те, которые стали бедняками против своей воли. Аристид действительно подтвердил это показание Каллия; и не было никого, кто, выслушав эти слова Аристида, не ушел бы с желанием лучше быть таким бедняком, как Аристид, чем таким богачом, как Каллий. Все это написано в книге Эсхина, ученика Сократа. Платон же [100] считает, что из всех тех афинян, которые прославились и считались великими, только один Аристид действительно достоин уважения: Фемистокл, Кимон и Перикл наполнили город портиками, деньгами и всякими, ничего не стоящими вещами, Аристид же вел государственные дела, руководясь принципами добродетели. Можно указать также на факты, свидетельствующие о его благородстве по отношению к Фемистоклу. В течение всей его государственной деятельности Фемистокл был его врагом; изгнан остракизмом он также был по вине Фемистокла. Но затем случилось, что Аристид мог ему отомстить тем же, так как и Фемистокл подозревался в злоумышлении против государства. Однако Аристид не захотел воздать злом за зло и, в то время как Алкмеон, Кимон [101] и многие другие возбуждали против него преследования и обвинения, один лишь Аристид [102] не причинял ему вреда ни делом, ни словом и не извлек пользы из несчастья врага. Он поступил так же, как и прежде, когда он не завидовал Фемистоклу в его счастье.
26. О смерти Аристида рассказывают по-разному. Одни говорят, что он скончался в Понте, [103] куда он отправился на корабле по государственным делам;[104] другие же, что он умер в Афинах от старости, оставаясь все время предметом почитания и восхищения граждан. Македонянин же Кратер рассказывает о смерти этого мужа следующее. После изгнания Фемистокла из Афин народ, ставши наглым и распущенным, вырастил в своей среде множество сикофантов, которые преследовали знатных и влиятельных людей, вызывая к ним зависть в массах; ибо многим рядовым гражданам не давали покоя счастливая жизнь и влияние этих людей. При этих-то обстоятельствах Аристид был обвинен во взяточничестве; Диофант из Амфитропы обвинил его в том, что он получил деньги от ионийцев во время раскладки фороса. Он был присужден к штрафу в пятьдесят мин и, не имея возможности его уплатить, отправился на корабле в Ионию и там умер. Но Кратер не дал никакого письменного доказательства этого утверждения - ни приговора, ни постановления народного собрания, хотя он обычно очень добросовестно приводит такие постановления и ссылается на предшествующих историков·. Все же прочие, описывая несправедливости демоса по отношению к своим полководцам и тщательно собирая относящиеся сюда факты, обстоятельно разглагольствуют об изгнании Фемистокла, о заключении в тюрьму Мильтиада, о штрафе, наложенном на Перикла, о смерти Пахета в заседании суда, когда он кончил самоубийством на, скамье подсудимых, после оглашения обвинительного приговора, и о многом подобном; но что касается Аристида, то они приводят в качестве примера его изгнание, и ни разу не упоминают о таком приговоре.
27. Более того, и надгробный памятник Аристида находится в Аттике [105]. Его показывают в Фалере и утверждают, что он был сооружен на государственный счет [106], так как Аристид не оставил даже денег на похороны. Рассказывают, что его две дочери были выданы замуж из пританея на казенный счет, причем поручителем в этих браках явилось государство и по постановлению народного собрания [107] выдало каждой из них три тысячи драхм приданого. Лисимаху же, сыну Аристида, государство дало сто мин серебром и столько же плефров земли с садом, а кроме того назначило ему содержания четыре драхмы в день, причем соответствующее постановление было внесено в народное собрание Алкивиадом. [108] Этот Лисимах оставил, как утверждает Каллисфен, дочь Поликриту; народ постановил, чтобы ей выдавалось то же питание, что и победителям на олимпийских состязаниях. [109] Димитрий Фалерский [110], Иероним Родосский [111], музыковед Аристоксен [112] и Аристотель (если только книгу "О благородном происхождении" следует включать в число его подлинных произведений) рассказывают, что Мирто [113], происходившая по женской линии от Аристида, сожительствовала с мудрецом Сократом. Сократ, хотя и имел другую жену, взял и эту, так как она оставалась незамужней вследствие бедности и нуждалась в самом необходимом. Против этого достаточно убедительные возражения выставил Панэтий в своей книге "О Сократе". Димитрий же Фалерский в своем "Сократе" говорит, что он помнит потомка Аристида по женской линии, Лисимаха, который крайне бедствовал и питался тем, что, сидя у храма Иакха, толковал сны по какой-то снотолковательной таблице. Он внес в народное собрание предложение и убедил народ выдавать его матери и ее сестре три обола в день на питание. Димитрий говорит, что он сам, законодательствуя в Афинах, назначил каждой из этих женщин по драхме вместо трех оболов. Нет ничего удивительного, что афинский народ так заботится о тех из этих потомков, которые оставались в Афинах, если афиняне, узнав, что внучка Аристогитона [114] осталась в тяжелом положении на Лемносе и вследствие бедности не может выйти замуж, перевезли ее в Афины и, выдав ее за одного из знатных граждан, дали ей в приданое участок земли в Потамах. Еще и в мое время этот город неоднократно проявил себя столь же человеколюбивым и добродетельным, за что и вызывает справедливое восхищение и удивление.


[1] Как правильно указывал Димитрий Фалерский (см. ниже). Аристид не мог бы быть избран архонтом, если бы не был достаточно зажиточным человеком и не принадлежал к высшему имущественному классу пентакосиомедимнов. [О его знатности см. ниже, гл. 25.] Он был «бедным» только в том смысле, что не мог щеголять своей роскошью и устраивать пышные обеды для большой массы граждан, как это делали в то время вожди афинской аристократии (см. биогр. Кимона, гл. 10; биогр. Перикла, гл. 9). О чрезвычайно скромном, полуголодном питании Аристида рассказывает Афиней (X, 419, А; XII, 511 С), но это позднейшие измышления (сочинение Афинея посвящено обедам). Так же мало исторической ценности имеют указания Элиана на то, что наилучшие из эллинов были в то же время наиболее бедными (Var. historia, II, 43; XI, 9), где как образец приводится Аристид. Все это позднейшее разукрашивание с морализующей целью. Как мы видим и из этих слов Плутарха и из свидетельства Непота («Аристид» 3, 2), о бедности Аристида заключали только из того факта, что его наследства не хватило на приданое дочери; но он мог разориться к концу своей жизни. Виламовитц (ор, cit. I, 166, 65) замечает: «Бедность Аристида — просто басня, возникшая повидимому, потому, что семья Аристида обеднела. Широкое распространение эта басня получила благодаря Эсхину (ниже, гл. 25, прим. 94), который из всех последователей Сократа, позволял себе наиболее произвольные новеллистические измышления. Противоставление богатого Каллия Аристиду казалось ему весьма пикантным». (Также Эд. Мейер, «Gesch. d. Alt.», III, § 281, прим.)
[2] Элиан (Varia historia, Χ, 15) разукрашивает эту историю яркими чертами. Пока Аристид был жив, за дочерей его сватались самые знатные эллины и добивались их руки. Как только Аристид умер, и они узнали, что он не оставил никакого наследства, они перестали и думать о женитьбе на его дочерях. Это, конечно, новелла: такую же новеллу, как указывает Элиан, рассказывали и о дочерях Лисандра.
[3] Димитрий Фалерский, ученик Феофраста, около 317 г. был назначен македонянами (Кассандрой) правителем Афин. Его десятилетнее правление было очень популярно. Был очень разносторонним писателем и написал ряд сочинений по философии, истории и риторике.
[4] Так как Аристид, согласно сообщению Плутарха, выступал как политический деятель уже при Клисфене, то он должен был родиться, примерно, уже в середине VI в., т. е. при Писистрате.
Выборы из «представителей родов» могли иметь место только до Клисфена, поэтому пришлось бы допустить, что Аристид, кроме 489 г., когда он был несомненно архонтом (см. ниже 5, 7), был еще архонтом в доклисфеновскую эпоху. Но это мало вероятно. Во всяком случае невероятно сообщение Плутарха, что Аристид был выбран в архонты по жребию. Тот факт, что до 487 г. в архонты–эпонимы всегда избирались руководители одной из господствующих партий, делает совершенно невозможным избрание архонтов по жребию в это время. Необходимо верить Аристотелю («Афинская полития», 22, 5), что избрание архонтов жребием было впервые введено при архонте Телесине (487/6 г.). Поэтому и сообщению Плутарха об избрании из представителей родов не следует придавать большого значения. Он плохо разбирался в вопросах афинского избирательного права VI — V в.
[5] См. ниже, прим. 30.
[6] См. биографию Фемистокла, прим. 34.
[7] Приводимый здесь довод вряд ли убедителен для первой половины V в. Ценз пентакосиомедимна во всяком случае не мог быть доставлен Аристиду его друзьями. Плутарху, с точки зрения его философских взглядов, во что бы то ни стало хотелось превратить Аристида в бедняка.
[8] Эпаминонд, знаменитый полководец и политический деятель эпохи демократического расцвета Беотии (379–362 гг.), см. биогр. Пелопида. Рассказ о бедности Эпаминонда — также легенда.
[9] Пример с Платоном абсолютно не убедителен. Он был богатым человеком с рождения. Дион из Сиракуз — дядя сицилийского тиранна Дионисия. При его помощи Платон хотел сделать попытку провести в жизнь свой проект идеального государства.
[10] Панэтий из Родоса – известный стоический философ, живший во II в. до н. э., руководитель стоической школы в Афинах. Его сочинения касаются, главным образом, вопросов морали.
[11] По удивительному стечению обстоятельств надпись, о которой говорят здесь Димитрий Фалерский и Плутарх, найдена при раскопках в Греции и сохранилась до наших дней (Inscr. Graecae, II2). Она показывает, что в данном случае Панэтий совершенно прав с эпиграфической точки зрения. Со времени афинского архонта Евклида (401 г.) афиняне приняли ионийский алфавит, имеющий большее число знаков и придающий некоторым знакам новое значение; например, та буква, которая до 401 г. означала «г», теперь означает «л». Дошедшая до нас надпись написана этим новым шрифтом и потому, как справедливо заключает Панэтий, не может относиться к знаменитому Аристиду.
[12] См. выше, прим. 4.
Очевидно эпикурейцу Идоменею (он жил в III в. и написал сочинение «О демагогах») бросилась в глаза та историческая несообразность, на которую и мы выше (прим. 4) обратили внимание.
[13] Еще один пример того, что Плутарх, интересуясь поучительным элементом, совершенно не пытался разобраться в афинских государственных учреждениях V в.: он представляет себе, что в одно и то же время один архонт мог избираться голосованием, другой жребием. Подобным же образом он открещивается от эпиграфических вопросов ничего не значущим замечанием, что они «нуждаются в более углубленном исследовании».
[14] Вопрос о политических взглядах Аристида до сих пор остается одним из труднейших в истории V века. Историки XVIII и начала XIX в. видели в борьбе Фемистокла и Аристида, вслед за Плутархом, борьбу личных честолюбий. Когда выдвинулись на первый план экономические вопросы и стали проводиться параллели между античностью и современностью, стали видеть в Фемистокле — вождя городской демократии, в Аристиде — вождя сельских консервативных элементов (напр. М. Duncker, «Gesch. d. Alt.», 8, 97 и сл.). Этому противоречило, однако, сообщение Плутарха здесь и в других местах о том, что Аристид был единомышленником и сотрудником Клисфена, выдвинувшего его на политическое поприще (Moraiia, 790 F, 805 F.); поэтому, напр., Holm (II, 109, 138 пр. 6) вернулся к старому взгляду. Еще более поколебали точку зрения Дункера сообщения найденной в 1891 г. «Афинской политии» Аристотеля. Виламовитц («Arist. u. Athen», I, 159, II, 87, 27) и Бузескул («История афинской демокр.» стр. 105) стали видеть в Аристиде демократа, но более умеренного склада, чем Фемистокл. Вполне естественно, что непосредственно после находки «Афинской политии» значение ее переоценивалось. Тот же Виламовитц (op. cit., I, 159) и Эд. Мейер («Gesch. d. Alt., IV, 269, прим. 275) установили, что в олигархическом памфлете, использованном Аристотелем, Аристид был изображен крайним демократом и единомышленником Фемистокла: в конце V в., когда памфлет был написан, всякое стремление к усилению морского могущества считалось проявлением крайнего демократизма; в 479–449 гг., когда руководство афинским союзом попало в руки афинян, к усилению афинского морского могущества стремился даже такой лаконофил, как Кимон.. В пользу того, что Арисгид был сторонником консервативной аграрной партии, говорят следующие факты. В разбираемом нами месте прямо сказано, что Аристид был сторонником аристократического строя и восхищался Ликургом. Из биографии Кимона мы узнаем, что Кимона выдвинул на политическое поприще Аристид, видя в нем будущего противника Фемистокла; в 10–й главе той же биографии читаем: «Фемистоклу, усиливавшему демократию больше, чем нужно, после Аристида противостоял Кимон». Далее, Аристотель («Афинская полития», 28, 2–3) дает список вождей обеих борющихся партий — демократической и аристократической — в течение всего V века. В качестве одной из таких пар названы Фемистокл и Аристид (правда, как раз в этом случае не сказано прямо, что один из них демократ, а другой аристократ). В то время как основным соперником на море, против которого первоначально были направлены все усилия партии Фемистокла, была аристократическая дорийская Эгина, Аристид после изгнания отправляется именно в Эгину. Думают, что именно этот его поступок вызвал запрещение изгнанным остракизмом (см. ниже, прим.) селиться ближе Евбеи и Арголиды («Афинская полития» 22, 8, см. Юдейх, у Pauly–Wissowa, «Real–Encyclopädie» II, 881).
Рассмотрим теперь свидетельства, давшие право некоторым ученым видеть в Аристиде демократа. То, что Аристид был в юности последователем Клисфена, ничего не говорит о его политической платформе в зрелом возрасте. Сотрудничество Аристида и Фемистокла по окончании Греко–персидских войн свидетельствует («Афинская полития», 23, 3) только о том, что на почве эксплуатации союзников обе борющиеся партии заключили блок. Впрочем, из стихотворения Тимокреонта Родосского («Фемистокл», пр. 123) видно, что методы эксплуатации союзников у обеих партий были очень различными: Аристид опирался на аристократию и зажиточный класс в союзных городах, за что и получил прозвище «Справедливого» (ниже, прим. 26). Фемистокл производил всюду демократические перевороты: «одних изгонял, других возвращал из изгнания», что и вызвало ненависть аристократического поэта. Борьба Аристида с Павсанием не может рассматриваться как борьба со Спартой: партия, господствующая в Спарте, была против международных авантюр; она сама отозвала Павсания из Азии, и потому деятельность Аристида была ей только на руку. Наконец, сообщение, что Аристид положил начало кормлению афинской черни («Аф. полития», 24, 3), что Аристид развратил афинский народ, перенес казну из Делоса в Афины и даже допустил к избранию в архонты представителей всех четырех классов по цензу — злостные измышления автора олигархического памфлета, переполненные анахронизмами. Об этом памфлете мы еще скажем ниже, прим. 92.
Все это приводит нас к убеждению, что Аристид принадлежал к консервативной аграрной партии — к партии Мильтиада и Кимона, но был, может быть, умеренным представителем ее. После 479 г., когда правильность международной политики Фемистокла блестяще подтвердилась, Аристид был в блоке с ним. К этому же выводу приводит и гл. 13 разбираемой нами здесь биографии, свидетельствующая о двойственной позиции, занятой Аристидом во время олигархического мятежа.
[15] См. «Фемистокл», 3.
[16] Анекдоты позднего времени с морализующей тенденцией; никакого исторического значения они не имеют. См. «Фемистокл», 3.
[17] Как указал Виламовитц («Аристотель» I, 160 с прим. 64) этот анекдот уже потому не мог соответствовать действительности, что в тексте Эсхила («Семь против Фив», 592–594) читается не οίχαιος «справедливый», a άριστος наилучший, храбрейший»; слово «справедливый» не подходит и по общему контексту. Очевидно, текст Эсхила специально изменили для этого анекдота; в другом случае («Как надо слушать поэтов», 11) Плутарх цитирует это место Эсхила правильно. Вдобавок, в 467 г., когда были поставлены на сцену «Семь против Фив», Аристид вряд ли был в живых (см. Непот, «Аристид», 3, 3).
Такими, не имеющими никакой цены анекдотами наполнены главы 3 и 4.
[18] Должность «контролера государственной казны» (τῷν δημοσίων προσόδων ἑπίμελετής, «министр финансов») возникла только в IV в.; это явный анахронизм. Сочинение эпикурейца Идоменея (см. прим. 12) «О демагогах» вообще содержало много новеллистического материала (см. Эд. Мейер, III, § 281, прим.).
[19] Датис и Артаферн — полководцы персидского царя Дария, начальствовавшего в битве при Марафоне (490 г.). Дарий, сын Гистаспа, Ахеменид, царствовал в Персии до 485 г.
[20] Сарды были сожжены ионянами в 498 г.; в войске ионян участвовали и афиняне, вскоре после этого отозванные в Афины. Сарды — главный город Лидии.
[21] Марафон — дем на северо–востоке Аттики.
[22] То, что Аристид был в 490/89 г. одним из стратегов, повидимому, исторический факт; все остальное о роли Аристида — новелла; Геродот в своем знаменитом описании Марафонской битвы (Геродот, VI, 109 и сл.) вовсе не упоминает Аристида. Исключая роль Аристида, весь рассказ Плутарха — довольно точный пересказ сообщения Геродота. Более вероятно сообщение, что Аристид был оставлен для охраны персидских пленных.
[23] Каллий, сын Гиппоника, богатейший человек в Афинах, дед Каллия, сына Гиппоника, жившего во второй половине V в. и подвергавшегося яростным нападкам аристократов. Отсюда и этот анекдот. «То, что рассказывается здесь о прозвище «богач из ямы» не имеет никакой цены; повидимому, это имя было дано Каллию комическими поэтами за то, что он получил свое богатство из «ямы» т. е. из рудников. Ср. Непот «Кимон» 1, 3; Ксенофонт, «О доходах», IV, 15». loh. Kirchner, «Prosopographia attica», 1, 520.
[24] В 489/8 г.; ср. Аристотель, «Афинская полития» 22, 5, Marmor Parium, 49 (Inscr Graecae XII, 5, 1444), хотя чтение камня недостаточно ясное.
[25] Ср. выше прим. 4. В этом споре безусловно прав источник Плутарха; приводимая им аргументация неопровержима.
[26] «Справедливость» Аристида чрезвычайно разукрашена позднейшими философами и ораторами (его в целях поучения противопоставляют Фемистоклу или Каллию); тем не менее нет никакого сомнения в том, что он и в действительности был честным, благородным и «справедливым» человеком: об этом говорит уже Геродот (VIII, 79, 95). Эту «справедливость» надо понимать в античном аристократическом смысле: «каждому свое». «Он был прямым, честным человеком — поскольку таким мог вообще быть политик» (Holm, «Gesch. Greich.» II, 110). «Воплощенным идеалом, каким его ныне обычно изображают, он не был — это человек из плоти и крови, типичный человек своего времени» (Юдейх). В ряде случаев его «справедливость» обусловливалась просто узостью аристократического кругозора. Об олигархическом памфлете, пытающемся развенчать Аристида, мы скажем ниже, прим. 92 (ср. выше. прим. 4).
«Прозвище Аристида «Справедливый» имеет источником осуществленную им организацию раскладки фороса между союзниками (см. прим. 14). Имея такой источник, это обозначение стало чем–то вроде прозвища и было распространен на его предшествующую политическую жизнь, о содержании которой решительно ничего не было известно; это наблюдается уже у Геродота, VIII, 79, 95» (Эд. Мейер «Gesch. d. Alt.», § 275, стр. 492). См. Платон «Горгий», 526 А–В: «Не много существует… порядочных людей в смысле добродетели, состоящей в умении справедливо вести вверенные им дела… Одним из них и очень прославившимся и среди прочих греков был Аристид, сын Лисимаха», Диодор, XI, 47 (см. прим. 83): «Будучи назначен для организации раскладки фороса, он произвел эту раскладку так точно и справедливо, что все города его одобрили. Поэтому он приобрел величайшую славу за свою справедливость, так как казалось, что он совершил одно из невозможных дел; за чрезвычайную справедливость он получил прозвище Справедливого». Справедливость Аристида стала общим местом в античной литературе; см. Евполид, fr. 91, 92 в собрании Kock (I, 280); сюда же надо прибавить новый папирусный отрывок из «Демов» Евполида (3 verso), опубликованный Кёрте, [Ср. «Mnemosyne», 1939, VIII, стр. 18.] где Аристид говорит:

Еще я завещаю городу всему:
«Быть справедливым, ибо гот, кто справедлив…»

См. [Андокид], IV, 12; Эсхин, II 23, III, 181; Аристотель, «Афинская полития», 23, 3; Непот, «Аристид», 2, 3.
[27] Все это–хороший образец пресной морализующей риторики позднего времени!
[28] Очень трудное место. Возможно, что дело обстояло в следующем: народные массы привыкли, как мы знаем, с древнейших времен при спорах между собой обращаться к суду знатных и влиятельных аристократов.. Когда был организован народный суд, этот суд аристократов получил значение третейского суда, к которому стороны обращались по добровольному согласию. Теперь аристократы, повидимому, вели агитацию, подрывающую авторитет народных судов и возвеличивающую эти третейские суды и прежде всего суд «справедливого» Аристида. Это могло дать повод к обвинению его в стремлении ввести олигархическую диктатуру.
[29] См. «Фемистокл», пр. 129, «Никий», прим. 49.
[30] Еще один поучительный анекдот. Изгнание Аристида произошло между 484 и 482 гг. См. Аристотель, «Афинская полития», 22, 7: «При архонте Никодеме…[Архонтство Никодема одни относят к 484/3, другие к 483/2 г.] подвергся остракизму Аристид». См. схолии к «Всадникам» Аристофана, 855; Непот, Аристид, 1,2. Ср. выше, «Фемистокл», 5; И.
Причиной изгнания были, конечно, не личные отношения с Фемистоклом и не зависть масс к выдающемуся человеку, а прежде всего отношение к вопросам морской политики, связанной в это время с борьбой против соперницы Афин Эгины. Характерно, что изгнанный Аристид поселился именно в Эгине. См. выше, прим. 14.
[31] Т. е. в 480 г.; ср. Аристотель, «Афинская полития», 22, 8; «На 4–й год при архонте Гипсихиде всех подвергшихся остракизму вернули, ввиду похода Ксеркса. При этом на будущее время определили, чтобы люди, подвергшиеся остракизму, проживали не ближе Гереста (на юге Евбеи) и Скилея (на востоке Арголиды) под страхом раз навсегда лишиться гражданских прав». О смысле этого запрещения, направленного, повидимому, против Аристида, — см. выше прим. 14. Ср. «Фемистокл», 11. Указание Плутарха («на 3–й год») и указание Аристотеля («на 4–й год») не составляют прямого противоречия, так как эта разница обусловлена способом счета неполных годов.
[32] Дальнейшее излагается Плутархом по Геродоту, VIII, 79, 81, 95 (с небольшими риторическими прикрасами). Ср. «Фемистокл», 12.
[33] Этот анекдот отсутствует у Геродота и заимствован Плутархом из другого источника.
[34] Это сообщение о человеческом жертвоприношении, соответствующее какой–то исторической действительности, также отсутствует у Геродота и заимствовано, видимо, из какого–то другого источника. В более подробном виде мы имеем его в биографии Фемистокла, 13.
Весь же рассказ о Пситталии заимствован у Геродота, VIII, 95. Несомненно, Аристид действительно принимая участие в этом деле (ср. прим. 55). О Пситталии упоминает уже Эсхил в «Персах», 445–463 (рассказ перса–вестника):
Есть в море остров возле саламинских скал, Безлюдный, недоступный кораблям. Там Пан, Друг хороводов, бродит у разбега волн. Туда послал несчастных царь и дал приказ, Когда враги с обломков гиблых кораблей Спасаясь, выплывут на берег, всех убить. Своим же помогать в прибое тонущим. Не чаял царь грядущего. И в день, когда Бог дал победу эллинам в морском бою, Враги пришли, закованные в медь, спрыгнув На берег с кораблей, кольцом чудовищным Весь окружили остров, тропы, щели все. Погибло много: камнями пробитые С пращей ременных, стрелами пронзенные, Летящими со свистом с тетивы тугой. Но, наконец, одним отважным приступом Ворвались. Рубят наших, истребляют, бьют, Пока у всех дыханья не похитили. И застонал, увидя дно страданий, Ксеркс. На крутояре, над заливом, трон царя Стояла Оттуда он глядел на войско все. Порвав одежды, Ксеркс вопил пронзительно, Отдал приказ поспешный войску пешему И в гиблом бегстве потерялся.
[35] У Геродота (VIII, 108) против преследования персов возражает не Аристид, а спартанский полководец Еврибиад; конечно, Геродот заслуживает большего доверия, но и Аристиду такой взгляд приписан довольно кстати, так как он, как и Еврибиад, был противником широкой морской политики.
Этот же рассказ содержится и в биографии Фемистокла, Дальнейшее сообщение о коварстве Фемистокла заимствовано из того же места Геродота.
[36] По Геродоту, послан был не евнух Арнак, а еще раз раб Сикинн.
[37] Подробнее у Геродота, VIII, 102–103, 107.
[38] Об этом письме в других источниках не сообщается.
[39] Подробнее — Геродот, VIII, 140. Вообще для всей десятой главы основным и почти единственным источником служит Геродот.
В письме Мардония, приводимом у Геродота, говорится лишь о расширении территории Афин; владычество над греками, повидимому, просто риторическое преувеличение Плутарха.
[40] См. Геродот, VIII, 141–2.
[41] См. Геродот, VIII, 144. Об Аристиде Геродот здесь вовсе не упоминает.
[42] См. Геродот, VIII, 143.
[43] Об этом в других источниках ничего не сообщается.
[44] См. Геродот, IX, 3.
[45] См. Геродот, IX, 6. Об Аристиде здесь не упоминается.
[46] См. Геродот, IX, 7.
[47] Орестей — город в южной Аркадии.
[48] Это замечание Плутарха особенно любопытно: в сущности он сам характеризует рассказ о, пребывании Аристида в Пелопоннесе, как ничего не стоящий анекдот, заимствованный им у Идоменея (быть может, из третьих рук). Автор другого его источника (несомненно более достоверного) еще видел надпись о посылке послов в Спарту, из которой было ясно, что Аристид только внес предложение о посылке посольства в Спарту, но сам в этом посольстве не участвовал.
Мы вправе все же заключить, что Аристид в это время (может быть, в результате удачного дела при Пситталии) играл видную роль в государстве и принимал какое–то участие в переговорах с Мардонием и Спартой.
[49] См. Геродот, IX, 28: «Афинянами командовал сын Лисимаха Аристид. Он был избран на эту должность весной 479 г.». Так же Диодор, XI, 29, 4.
Главы 11–19 в основном представляют собой пересказ сообщения Геродота IX, 28 и сл.
[50] Следующая за этим религиозная новелла отсутствует у Геродота и является, очевидно, позднейшим измышлением.
[51] Святилище Деметры Элевсинской и ее дочери Коры находится в юго–западной части Аттики. См. мою статью «Элевсин» в Б. С. Э.
Упоминаемый несколько выше герой Андрократ назван и у Геродота, но Геродот не сообщает приводимой здесь легенды. Повидимому, в его время она еще не была известна в Афинах.
[52] См. Геродот, IX. 26, 27.
[53] Эта глава, судя по ее содержанию, восходит к хорошему источнику, хотя излагаемые здесь события не засвидетельствованы нигде, кроме нашего места. Поведение Аристида чрезвычайно характерно. С одной стороны, он не решается применить энергичные меры к своим товарищам из аристократического лагеря, с другой стороны — он настроен патриотически, считает необходимой победу над персами и потому принужден противодействовать изменнической деятельности аристократов.
[54] См. Геродот, IX, 20–24; Диодор, XI, 30.
[55] См. Геродот, IX, 44, 45. Геродот ни одним словом не упоминает здесь об Аристиде. Невольно вспоминается меткое замечание Непота (Аристид, 2, 2): «Кроме упоминания о том факте, что он был афинским военачальником, неизвестно ни о каком славном подвиге Аристида в военном деле».
[56] Ср. Геродот, IX, 46–51; и в этом случае Геродот ничего не упоминает об Аристиде.
[57] Это сообщение о протесте афинских стратегов и ответе Аристида отсутствует у Геродота и мало правдоподобно.
[58] Ср. Геродот, IX, 53–55. Здесь, очевидно, Плутарх имеет помимо Геродота какой–то хороший старый источник. Сообщения Геродота и Плутарха дополняют друг друга. См. Эд. Мейер «Gesch. d. Alt.», § 236 с прим.
[59] См. Геродот, IX, 59.
[60] См. Геродот, IX, 61. Эд. Мейер (ук. место) показывает, как полководцы при помощи предсказателей искусно эксплоатировали суеверие воинов в военных целях: так как при создавшихся условиях ни той, ни другой стороне наступать первой было невыгодно, то жрецы в обоих лагерях предсказывали, что тот, кто первый начнет воевать, будет побежден; до тех пор, пока это не было, по мнению Павсания, выгодно с военной точки зрения, жертвы не давали благоприятных результатов. См. «Лисандр», гл. 8 и прим. 32.
[61] Геродот, IX, 72.
[62] Это — типичная этиологическая легенда, т. е. легенда, возникшая для объяснения существующего обряда, смысл которого уже забыт.
Нигде больше об этих фактах не упоминается; эта легенда имеет интерес для истории религии, а не для истории.
[63] См. Геродот, IX, 62.
[64] И об этом поступке Аристида больше нигде ничего не рассказывается. Это выступление было приписано ему уже тогда, когда в нем стали видеть борца за панэллинскую идею.
[65] См. Фукидид, III, 62, 3: «У нас [в Фивах] в то время государственное устройство не было ни олигархией, основанной на законе, общем для всех, ни демократией. Власть в государстве находилась в руках немногих лиц, что более всего противно законам и разумному государственному строю, а ближе всего подходит к тираннам. В надежде укрепить собственную власть еще больше, в том случае если одолеют персы, сдерживая народную массу силою, эти «немногие» призвали неприятеля».
[66] Геродот рассказывает о смерти Мардония в книге IX (63, 64), где также упомянут спартанец Аэймнест.
[67] Плутарх жил в Херонее и чрезвычайно интересовался беотийскими государственными и религиозными, древностями (от него осталось целое собрание «Беотийских установлений»). Поэтому неудивительно, что он приводит здесь храмовую легенду из святилища Амфиарая, не упоминаемую в других источниках.
См. Геродот, IX, 63, 64.
[68] См. Геродот, IX, 67, 70.
[69] Эта цифра, заимствованная у Геродота, конечно, приблизительная и округлена в сторону уменьшения. Наоборот, о числе павших греческих воинов Геродот и Плутарх заключали, очевидно, по надгробным памятникам, поставленным в их память. Геродот в упоминаемое им число павших не включает лаконских периэков, мегарян и флиунтцев. Очень странно замечание Плутарха, что все павшие афиняне были из филы Эантиды. Возможно, что и Геродот (называющий эту же цифру «52») и Плутарх видели случайно сохранившуюся надпись филы Эантиды со списком принадлежащих к ней граждан, павших в Платейской битве. Если это так, то общее число павших афинян, очевидно, в действительности было значительно большим.
[70] Т. е. в августе 479 г.
По поводу небольшого разногласия в различных сообщениях о датах этой победы ср. ниже, гл. 21; см. подробный разбор у Эд. Мейера, ух. соч., т. III, стр. 413.
[71] Это сообщение не подтверждается никакими другими источниками. «Лежит ли в основе этих отдельных подробностей и анекдотов какая–то истина, или они обязаны своим происхождением легенде об Аристиде, трудно сказать определенно, так как мы лишены каких бы то ни было средств проверки» (Юдейх, op.. cit. II, 882).
Ср. Фукидид II, 71, 2: «Павсаний совершил жертвоприношение на Платейской площади Зевсу–Свободолюбцу и, призвавши в свидетели всех союзников, отдал платейцам их земли и город с тем, чтобы они владели ими как независимое государство и чтобы никто, никогда не нападал на них с целью обиды или порабощения… Вот, что даровали нам отцы ваши за доблесть и энергию, проявленную нами в тех опасностях».
[72] Об учреждении алтаря, жертвоприношения и ежегодных празднеств в честь Зевса–Свободолюбца сообщают также Павсаний (IX, 2, 5) и Страбон (IX, 2, 21). Они упомянуты также в беотийских надписях (Inscr. Graecae, VII, 1667, 1672).
[73] Рассказ о том, что во всей Греции были потушены и снова зажжены огни на очагах, сам по себе правдоподобен, хотя у нас нет данных, чтоб утверждать, что он соответствует действительности. Рассказ об Евхиде — типичная храмовая легенда, передаваемая в ряде вариантов (если мы только не имеем здесь обряда своеобразно видоизмененного человеческого жертвоприношения). Надпись в Дельфах, которую читал еще источник Плутарха, могла быть и более поздней подделкой жрецов.
[74] 178 км.
[75] Евклея — первоначально самостоятельная богиня, близкая к Харитам, впоследствии отожествленная с Артемидой. Она была популярна как в Беотии, так и в Афинах. Она покровительствовала женщинам во время родов и свадьбы, а также, защищала страну от внешних врагов. Как сообщает Павсаний, (I, 14, 15), ей был посвящен храм из персидской добычи после Марафонской битвы.
[76] Известного из «Илиады» друга Ахилла.
[77] «Постановление о том, чтобы в Платеях ежегодно собирался совет от всей Греции и об организации греческого ополчения для продолжения войны — позднейшие выдумки, так же как и приводимая у Диодора (XI, 29) клятва перед Платейской битвой, согласно которой греки уже заранее поклялись устроить праздник в честь Зевса–Свободолюбца» (Эд. Мейер, ук. соч., III стр. 414). [Надпись с текстом этой клятвы найдена в 1930 г. в Афинах (Robert, «Etudes épigraphiques», Paris, стр. 311 и сл.). Из ее содержания ясно, что это—официальная подделка эпохи борьбы с Фивами и союза со Спартой, т. е. первой половины IV века.]
[78] Т. е. в честь Зевса Свободолюбца.
[79] См. сообщение Фукидида в прим. 71.
[80] Здесь, таким образом, Плутарх является надежным свидетелем–современником. См. Фукидид, III, 58, § 4: «Посмотрите на могилы отцов ваших, которые пали от рук персов и погребены в нашей земле, которых мы всенародно чтим каждый год одеяниями и всем прочим, что освящено обычаем, приносим им начатки всех плодов нашей земли, с благоговением, как от дружественной страны, как союзники — прежним своим товарищам по оружию».
[81] Как мы говорили уже выше, прим. 14, эти сообщения о демократических настроениях и реформах Аристида заимствованы из олигархического памфлета конца V в. и цены не имеют.
[82] Это сообщение — явный анахронизм. Как мы узнаем из «Афинской политии» Аристотеля (26, 2), только в 457–456 гг., через много тет после смерти Аристида, первые три класса были уравнены в правах и стали участвовать в выборе архонта. Что же касается четвертого класса, то еще в IV в., в эпоху Аристотеля, принадлежавшие к нему граждане формально не имели права бьпь выбранными на какую–либо должность. Точно также из надписи (Inscr. Graecae, I2 79) мы узнаем, что еще в середине V в. афиняне, не имевшие земельных участков, не вносились в списки граждан.
[83] См. выше, «Фемистокл», 20 с прим. 118.
[84] После победы над персами необходимость и выгодность принятия «персидского наследства», т. е. организации морского союза, стала понятна каждому афинянину. Наступает время «гражданского мира», когда Фемистокл, вождь умеренной группы Ксантипп и вожди консервативной партии Аристид и молодой Кимон действуют рука об руку. Непонятно, почему Плутарх, так тщательно собирающий все, что может прославить Аристида, не упомянул о его участии в сооружении стен и в знаменитом посольстве Фемистокла в Спарту. См. Аристотель, «Афинская полития», 23, 4: «Хотя они и враждовали друг с другом, они сообща организовали постройку стен». Фукидид I, 91, 3: «Товарищи Фемистокла по посольству Габроних, сын Лисикла, и Аристид, сын Лисимаха, прибыли в Лакедемон с известием, что стена уже достаточно высока». Таким образом, патриотический подъем в этот момент был настолько высок, что одержал верх над классовыми интересами лаконофильски настроенных аграриев. Это посольство в Спарту имело место в 479/8 г.
[85] Ср. ниже, Плутарх, «Кимон», 5: «Политической карьере Кимона в значительной мере содействовал Аристид, сын Лисимаха, заметив в нем природное благородство характера и пользуясь им точно противовесом против красноречия и решительности Фемистокла».
[86] То, что афиняне, организуя морской союз, руководились не отвлеченной общеэллинской идеей, а интересами своего государства, понял уже Геродот. См. VIII, 3: «Афиняне уступили (руководство союзниками спартанцам), но так было до тех пор, пока они имели крайнюю нужду в целопоннесцах, что и доказали потом: когда персов прогнали и стали воевать с царем уже за его землю, тогда, под предлогом наглости Павсания, афиняне отняли первенствующее положение у лакедемонян».
Древнйе писатели обычно, как в нашем м>есте, противопоставляют гуманность Аристида своенравию и жестокости Павсания. См. Фукидид, I, 130, 2: «Доступ к себе Павсаний сделал затруднительным и относился ко всем без различия с таким желчным раздражением, что никто не мог подступиться к нему. Это–то и было главной причиной перехода союзников на сторону афинян»; 95, 3: «Возвращавшиеся с войны эллины обвиняли Павсания во многих несправедливостях, между прочим в том, что командование его скорее оказывалось подражанием тираннии»; 96 1: «Таким образом афиняне получили гегемонию по желанию союзников, вследствие ненависти их к Павсанию». Диодор, XI, 46, 4: «Павсаний вследствие своего дурного характера не только сам получил достойное наказание, но и был причиной того, что его сограждане потеряли гегемонию на море. Союзники все время сопоставляли командование Павсания с начальствованием Аристида, отличавшегося любезностью к подчиненным и всяческими другими качествами. Павсаний был причиной того, что все единодушно склонились на сторону афинян. Поэтому они мало считались с военачальниками, посылаемыми из Спарты, а восхищались Аристидом, во всем ему повиновались и сделали так, что он без всякой опасности захватил власть на море» (ср. Непот, «Аристид», 2, 2). В «Афинской политии» Аристотеля соответствующее место (23, 4) повидимому испорчено. Однако смысл его ясен: «Аристид склонил ионян к отложению от лакедемонского союза, воспользовавшись тем моментом, когда лакедемоняне приобрели дурную репутацию из–за Павсания». С другой стороны, современник Аристида, поэт Тимокреонт Родосский (см. выше, «Фемистокл», 21), противопоставлял Аристида не только Павсанию, Ксантиппу и Леотихиду, но прежде Есего — Фемистоклу, который в союзных городах «одних выгоняет, других возвращает нз изгнания» Сопоставив все эти места, мы вправе прийти к выводу, сделанному нами уже выше (прим. 14, 26). В то время, как Павсаний правил самовластно, опираясь на кучку преданных ему адептов, а Фемистокл совершал насильственные демократические перевороты, Аристид опирался на тех зажиточных и родовитых граждан, которые были у власти и до его прихода. Это и было причиной того, что они охотно и добровольно согласились платить афинянам те деньги, которые они до тех пор платили персам. См. Геродот, Vi, 42: «Артафрен (492 г.) наложил дань (форос) на каждую область Ионии. С того времени и до настоящего неизменно сохранился этот форос в том виде, как установил его Артафрен. Меры эти удовлетворили Ионию».
[87] Хотя это сообщение дошло до нас только в этом месте Плутарха, однако, по мнению Эд. Мейера (III, стр. 487), самые имена Улиада и Антагора показывают, что Плутарх здесь имеет хороший источник, — вероятно, местную хронику.
[88] Разумеется, спартанцы не потому отказались от гегемонии и от посылки военачальников на театр военных действий, что их полководцы там «развращались» (так же Фукидид, I, 95, 7), — разумеется, в Спарте всегда можно было найти не мало людей, достаточно стойких в этом отношении. Дело в том, что господствующая в Лакедемоне партия, находясь постоянно под угрозой восстания илотов, должна была держать наготове все силы для подавления их и потому относилась неодобрительно ко всякого рода внешним авантюрам; события 464 г. показали правильность этой политики. Только группа, готовая облегчить участь илотов (а к этому стремилась, как мы узнаем из Фукидида, политика Павсания), могла решиться отвлечь часть сил для внешних авантюр. Поэтому Аристид и Кимон, выступившие против Павсания и спартанской власти в Ионии, действовали на руку правящей группе в Спарте в противоположность Фемистоклу, который, поддерживая Павсания, подрывал мощь этой группы.
Источник Диодора (XI, 50; повидимому, Эфор) дает выпуклое изображение этой внутренней политической борьбы в Спарте (разумеется, оно в подробностях не соответствует исторической действительности и переносит условия более позднего времени на архаическую Спарту): «Потеряв таким несуразным образом власть над морем, лакедемоняне не могли с этим примириться. Они гневались на отпавших от них греков и угрожали, что те получат еще достаточное возмездие. Была собрана герусия, и на ней обсуждался вопрос о войне с афинянами за гегемонию над морем. Было также созвано и всенародное собрание. Граждане младшего возраста и большинство других считали долгом чести вернуть себе гегемонию. Они полагали, что, добившись гегемонии, они будут иметь в изобилии деньги и сделают вообще Спарту более сильной и могущественной. Равным образом и частное имущество значительно усилится в смысле благосостояния… Почти все граждане примкнули к этому направлению. Думали, что из числа членов заседавшей тогда герусии никто не решится выступить с другим взглядом. Но тут решился выступить один из геронтов, по имени Гетемарид, происходивший от Геракла и чрезвычайно уважаемый согражданами за свою добродетель. Он стал уговаривать спартанцев оставить гегемонию афинянам, полагая, что для Спарты нет пользы в оспаривании власти над морем. Этот парадоксальный взгляд ему удалось подкрепить соответствующими доводами, и сверх ожидания он убедил герусию и народ. Наконец, лакедемоняне, решив, что Гетемарид говорит полезное для них, отказались от войны с Афинами. Афиняне же первоначально ожидали, что им придется вести тяжелую войну с лакедемонянами 'за гегемонию на море. Поэтому, они стали сооружать триэры, доставать большое количество денег и обращались гуманно с своими союзниками. Узнав же решение лакедемонян, они перестали бояться войны и всецело занялись усилением собственного государства». Диодор относит эти события к 475 г.
[89] Я не вижу основания вместе с Эд. Мейером (III, § 272 прим., стр. 488) сомневаться в этом указании Плутарха. Вряд ли можно допустить, чтобы спартанцы, став на первых порах во главе ионян, вовсе не взыскивали с них денег и вели все дорого стоящие морские предприятия на свой счет. Если же они взимали дань, то, при отсутствии демократических навыков, она, естественно, должна была взиматься несправедливо и неравномерно в зависимости от личных и политических симпатий и антипатий.
[90] См Фукидид, I, 96: «Получивши таким образом гегемонию по желанию союзников, вследствие ненависти их к Павсанию, афиняне определили сумму взносов как тех городов, которым для борьбы с варварами нужно было доставлять деньги, так и тех, которые должны были доставлять корабли Предлогом к образованию такого союза было намерение подвергнуть опустошению владения персидского царя в отмщение за те беды, какие претерпели эллины. В то же время афиняне впервые учредили должность эллинотамиев, которые и принимали форос — так названы были денежные взносы союзников. Первоначальный форос определен был в четыреста шестьдесят талантов (120 тыс. зол. руб..), казнохранилищем служил Делос, и союзные собрания происходили в тамошней святыне. В начале союзники были автономны и совещались на общих собраниях». Фукидид, V 18. 5' «Города, вносящие форос, установленный при Аристиде, должны быть независимы». Аристотель, «Афинская полития», 23, 5: «Он впервые установил размер фороса для городов в третий год после морского боя при Саламине, при архонте Тимосфене, и принес клятву ионийцам в том, что будет иметь одних и тех же врагами и одних и тех же друзьями. В знак верности этой клятве они бросили в море металлические глыбы», см. ниже гл. 25. Диодор, XI, 47: «Тотчас же Аристид посоветовал союзникам иметь общие собрания, сделав Делос общим казнохранилищем; сюда должны были собираться все вносимые деньги. Для ожидавшейся войны с персами все государства должны платить форос (подать) по мере своих сил, так что всего получалось 560 (sic!) талантов. Когда ему поручено было заведовать раскладкой фороса, он произвел распределение так точно и справедливо, что все государства его прославляли. Поэтому считали, что он совершил одну из невозможных вещей. Благодаря справедливости он приобрел величайшую славу. За чрезвычайную справедливость он получил прозвище «Справедливого». См. еще Демосфен, XXIII, 209; Павсаний, VIII, 52, 2; [Андокид], IV, 14; Эсхин, Ш, 258; Элиан, Varia historia, XI, 9.
Ср. замечание схолии (древнего комментария) к «Лисистрате» Аристофана к ст. 653: «Аристид приказал союзникам дать (деньги) на случай войны с варварами».
[91] См. выше, прим. 1.
[92] При Кроносе [72], отце Зевса, до воцарения его сына, по греческим представлениям люди не работали, питаясь полевыми плодами; не было богатых и бедных, принудительного государственного аппарата, законов, войн, частной собственности — все были счастливы. Трудно сказать, сохранились ли в этих мифах еще воспоминания о первобытном коммунизме. Праздники в честь Кроноса–Сатурна. где изображались эти перевернутые общественные отношения, назывались в Италии Сатурналиями.
[93] Т. е. выдачей денег на покупку театральных билетов.
[94] Типичный поздний морализирующий анекдот.
[95] Это же сообщение у Аристотеля, «Афинская полития», 23, 5, выше, прим. 87.
[96] Ср. Аристотель, «Афинская полития», 23, 3 и сл.: «Народными вождями в эту пору были Аристид… и Фемистокл. Возведением стен они распоряжались совместно. К отпадению от союза с лакедемонянами ионян побудил Аристид. Он установил для ионян размер фороса и принес присягу… В знак верности этой клятвы бросили в море куски металла. Так как после этого государство стало уже чувствовать свою силу… Аристид советовал добиваться гегемонии, а гражданам переселиться из деревень и жить в городе [73]. Пропитание, говорил он, будет у всех — у одних, если они будут участвовать в походах, у других, если они будут нести гарнизонную службу, у третьих, если они будут исполнять общественные обязанности: тогда–то они возьмут Ε свои руки гегемонию. Афиняне послушались этого совета и, взяв в свои руки власть, стали слишком деспотично относиться к союзникам, ко всем, кроме хиосцев, лесбосцев и самосцев. Кроме того, и большинству народа афиняне обеспечили возможность легко зарабатывать пропитание тем способом, как предложил Аристид. На деньги от фороса и пошлин содержалось более двадцати тысяч человек»… Виламовитц и Эд. Мейер (выше, прим. 14) показали, что и Аристотель и Плутарх (последний через ученика Аристотеля, Феофраста) восходят к одному и тому же олигархическому памфлету конца V в., поставившему своей целью дискредитировать демократию и всех ее вождей от Солона до Перикла, причем в число вождей демократии попали все те, кто так или иначе содействовал расширению морского могущества Афин. При этом Аристотель, по мнению Виламовитца (I, 159), зашел в своей вражде к демократии много дальше; чем автор олигархического памфлета и чем его собственный учитель Платон, который («Горгий», 526, выше прим. 26) выделял Аристида, как истинно добродетельного человека, из всех афинских вождей. «Это остроумное замечание Аристотеля дышит ядом: справедливость справедливейшего человека приводит в конце концов к тому же, к чему и государственное искусство (тираннов): оно идет на пользу сильнейшему. Кажущаяся объективность Аристотеля делает его еще более ядовитым… Аристотелевское изложение не только антиисторично — оно коварно. Какой результат получился из того, что ионяне погрузили в море глыбы металла? Каково то заманчивое будущее, которое Аристид Справедливый посулил и на деле дал афинянам? 20 000 граждан живут на счет союзников!» («Aristoteles und Athen» I, 159). Феофраст пытался включить эти выводы своего учителя, основанные на олигархическом памфлете, в историческое изложение и пришел к такому компромиссу: в личной жизни Аристид руководствовался справедливостью, в государственной — выгодой государства. Это дало возможность оправдать даже грех клятвопреступления, совершенный по мнению автора олигархического памфлета Аристидом (Виламовитц, там же, I, 160 с прим. 65). Так же Эд. Мейер, «Gesch. d. Alt.», III, § 275, стр. 492.
[97] Это явный анахронизм; союзная касса была перенесена из Делоса в Афины уже после смерти Аристида; ср. выше, прим. 14. Ср. Эд. Мейер, ук. м.: «Феофраст… хотел доказать, что в вопросах большой политики Аристид должен был жертвовать моралью в интересах родины; он пытался доказать это на основании нескольких глупых анекдотов, исходящих из предположения, что Аристид жил после 454 г.».
[98] Этот поучительный анекдот заимствован Плутархом, как он сам сообщает ниже, из книги ученика Сократа Эсхина, позволявшего себе самые произвольные измышления Сем. выше, прим. 1).
[99] Дадух–факелоносец (как и иерофант) — одна из важных религиозных должностей при храме Деметры в Элевсине; ее могли занимать только члены аристократического рода Кериков. Очевидно, Аристид принадлежал к этому роду.
[100] «Горгий», 526 В, см. выше прим. 26.
[101] См. «Фемистокл», прим. 132.
[102] Повидимому, Аристид вовсе исчез с политической сцены после изгнания Фемистокла; поэтому о его смерти впоследствии ходили самые различные слухи и догадки.
[103] По остроумной гипотезе Креха (Krech, «De Crateri psephismatibus», стр. 64 и сл.) существовал некто Аристид, не тождественный с нашим, который ездил в Понт за взысканием фороса и потом в связи с этим был осужден за лихоимство. Надпись об этом могла сохраниться, и впоследствии его могли смешать с великим Аристидом. Юдейх (у Паули–Виссова, II, 883) считает вслед за У. Келером («Urkunden u. «Untersuchungen ζ. Gesch. d. del. — attischen Bundes», Abh. BerL Akad., 1869, стр. 113 и сл.) смерть Аристида в Понте историческим фактом; Мейер сомневается в этом. Юдейх считает историческим фактом почему–то даже процесс Аристида, хотя доводы, которыми Плутарх доказывает невозможность этого процесса, вполне убедительны; впрочем Юдейх не сближает этот процесс со смертью Аристида.
[104] Или «взысканиям». Слово πράξις означает и «дело» и «взыскание»
[105] Категорическое утверждение Юдейха (op. cit.), будто труп Аристида был перевезен в Афины не подтверждается никакими источниками; эта версия — его комбинация, имеющая целью объединить рассказы о смерти Аристида в Понте и о его гробнице в Аттике. Наоборот, язык всех сообщений заставляет думать, что Аристид и умер в Аттике.
[106] О том, что Аристид был похоронен на государственный счет, сообщают также Демосфен (23, 209) и Элиан (V. h., XI, 9).
[107] Очевидно, источник этого сообщения — соответствующая надпись.
[108] Так же Демосфен, XX, 115 (100 плефров обработанной и 100 необработанной земли на Евбее), Гарпократион, под словом: «Lysimachos». Ср. Платон, «Лахет», 179 А, 180, «Менон», 94 А.
[109] Победители на олимпийских состязаниях получали в Афинах право обедать на государственный счет в высшем присутственном месте, пританее, вместе с высшими жрецами, почетными иностранными гостями и потомками Гармодия и Аристогитона, убивших тиранна Гиппия. Найдена надгробная плита с изображением девушки и юноши и подписями: «Поликрита. Лисимах», середины V в. Кирхнер («Piosopographia attica», II, 218) полагает, что это — упоминаемая здесь Поликрита с ее умершим юношей–братом (см. статью Slioll'H, «Hermes», XXII, 559).
[110] См. выше, прим. 3.
[111] философ и историк второй половины V в. Чрезвычайно недостоверный источник; любитель занимательных анекдотов.
[112] Пифагореец Аристоксен из Тарента; расцвет его деятельности относится к концу IV века. Современник и соперник Феофаста, примкнул к перипатетической школе.
[113] Мирто, см. Диоген Лаэрций, II, 26, Свида, под словом: «Sokrates»; ср. Стобей, «Флорилегия», 86, 25. Афиней, XIII, 555 d. Рассказ о том, что она якобы была женой философа Сократа — позднейшая перипатетическая выдумка, имевшая источником Аристоксена; по сообщению Эсхина (III, 258), Мирто и ее сестра после смерти отца получили приданое из государственных средств. Смотри Ed. Zeller «Die Philosophie der Griechen», т. II, ч. 1, изд. 4, стр. 54–56.
[114] См. прим. 105.