I
Если бы мы попытались восстановить историю V века такой, какою ее представляет себе Плутарх, то за вычетом некоторых несообразностей, получившихся вследствие использования им противоречивых источников, картина оказалась бы следующей.
Друг другу противостоят два мира: греческий и "варварский". Греческий мир представляет собой единое целое, хотя он и разбит на ряд государств!. В этом разделении на ряд государств есть свои недостатки и свои преимущества: это разделение вызывает "междоусобные" распри, но оно же открывает широкий простор для деятельности честолюбивых "великих" людей, жизненный путь которых и есть то, что мы называем "историей Греции".
Радикальную демократию Плутарх считал, вслед за Алкивиадом Фукидида, "общепризнанной глупостью" (VI, 89, 5). Уже неизвестный нам олигарх конца V века, автор приписываемой Ксенофонту "Афинской политии", считал аксиомой, что всякий человек аристократического происхождения должен стремиться к аристократическому строю, а если аристократ становится во главе демократов, то, очевидно, он устраивает свои личные делишки и пытается ловить рыбу в мутной воде. Близких взглядов держится и Плутарх с той лишь разницей, что тот строй, который ему по душе, имеет больший уклон в сторону филантропии.
Его "великих" людей можно разделить на две группы: умеренных честолюбцев и крайних честолюбцев. "Великим" людям по самой их сущности свойственно стремиться стать первыми людьми в своем государстве. Как правило, они аристократического происхождения. Но умеренный честолюбец честен и неподкупен в личной жизни; благо (существовавшей только в голове Плутарха) общегреческой отчизны он ставит выше даже интересов своей карьеры, он не потакает прихотям народа, так как такое потакание приводит к тому, что народ становится ленивым и алчным и пытается, ничего не делая, жить на государственный счет.
Другое дело - крайний честолюбец. Для достижения первого места в государстве и победы над своими противниками он готов подкупать как чернь в целом, так и отдельных лиц. Он крадет, вымогает, обогащается, он вступает в переговоры с национальным врагом Эллады, чтобы обеспечить себя на тот случай, когда противники возьмут над ним верх. Но и у этих людей есть совесть и патриотизм, оттесненные куда-то в глубину их души честолюбием. Приходит момент, когда эта совесть пробуждается и заставляет их опустить кинжал, уже занесенный над их отчизной - Элладой.
При таком понимании, история Греции V века - это история личной карьеры Фемистокла, Аристида, Кимона, Перикла, Алкивиада.
Фемистокл был сомнительного происхождения, и это до известной степени предопределяет его политическую карьеру. Честолюбие заставляет его повести государство на путь борьбы с Персией, а его гениальность и изворотливость дают ему возможность победить персов и спасти Элладу. Однако он достигает своей цели усилением флота, а это - первый шаг к предоставлению прав черни и к ее развращению. Его ненасытное честолюбие и себялюбие дает ему возможность быстро разбогатеть, но в то же время лишает его возможности оставаться вершителем судеб Афин и вести их по пути дальнейшего благополучия. Его жадность, пристрастность и нечестность отталкивают от него не только афинян, но и союзников. Уязвленный в своем честолюбии, он не останавливается перед тем, чтобы вступить в тайные переговоры с национальным врагом, - персами, и обещать подчинить им Элладу. Уличенный в этом преступлении и принужденный бежать, он, мстя своим согражданам, не только уходит к персидскому царю, но и обещает помочь ему в покорении Эллады, за что царь осыпает его милостями. (Однако в тот момент, когда ему предстояло действительно руководить войсками царя для покорения Эллады, совесть не позволяет ему это сделать, и он кончает самоубийством, чем спасает свою отчизну от величайшей опасности.
Не меньшей опасностью, чем внешнее нашествие персов, было для Афин внутреннее нравственное разложение. Здесь спасителем Афин явился Аристид, показавший афинянам своим личным примером, насколько справедливость и благородство выше хитрости, обмана и продажности. В противоположность Фемистоклу он был знатным человеком, но до самой смерти оставался бедняком. По мнению Плутарха, не было ни одного крупного государственного дела, ни одного замечательного сражения, в котором Аристид не принимал бы участия. И хотя он нигде не сделал ничего выдающегося, но всюду показал образец того, чего можно достигнуть умеренностью и честностью. Но, что важнее всего, он был проникнут общеэллинской идеей и своей организацией Делосского морского союза совершил нечто, казавшееся невозможным.
И деятельность Павсания и деятельность Фемистокла вызывали негодование: они притесняли союзников, покровительствовали своим единомышленникам, выжимали деньги. Аристид же так мудро распределил форос [1] между союзниками, так заботливо отнесся к их интересам и установлениям, что союзники не переставали прославлять его и называли его Справедливым.
Таким образом, эпоха высшего расцвета и богатства Афин была подготовлена деятельностью справедливого Аристида. Этот спаситель отечества умер в суровой бедности, не желая получать помощь от богатых родственников, но государство взяло на себя заботу о его потомстве.[2]
Аристида сменяет у власти Кимон, принадлежавший к одному из самых старинных и богатых домов в Афинах. Он изящно· воспитан, как подобает молодому аристократу, и этим пленяет окружающих, живет пышно, но в то же время необыкновенно щедр, охотно одевая и насыщая всякого, кто к нему обратится. Благодаря своим сказочным богатствам он давал возможность каждому посвятить себя общественным делам и не заниматься никакой работой, как было некогда во времена бога Кроноса. Он честен, неподкупен, далек от какой бы то ни было хитрости. Он прямодушный солдат, постоянно рвущийся на поле битвы для борьбы с национальным врагом. Ничто ему не противно так, как междоусобие среди греков. Он не только афинский патриот, но и горячий поклонник Спарты и ее учреждений. Однако неправы те, кто считают, что он готов пожертвовать интересами Афин ради Спарты. Во время битвы между Афинами и Спартой при Танагре в 457 г. он возвращается из изгнания и становится в ряды афинских войск. Но афиняне не поняли его, не поверили ему и прогнали его. Однако, прибавляет Плутарх, смерть его друзей показала, что для Кимона благо родины было даже выше привязанности к Спарте.
Кимон одержал ряд блестящих побед над персами. После битвы при Евримедонте он заставил персов заключить знаменитый Кимонов мир, по которому персидские военные суда не могли появляться в Эгейском море, а весь берег М. Азии, на глубину одного дня езды на коне, царь уступал грекам. Этими победами Кимон довел Афины до такого могущества, какого они больше никогда не имели. В то же время его близость к Спарте предохранила Афины от ужасов междоусобной вражды. Его щедрость не снискала ему расположения черни, так как потакать ее низким страстям и расходовать на это государственные суммы он не желал. В этом над ним легко взял верх Перикл. Народ оказался неблагодарным к своему спасителю, и он был изгнан остракизмом. Впрочем, его пришлось вернуть раньше срока, так как с его изгнанием для Афин настали тяжелые времена. На старости Кимон показал, на что он еще способен. Он не только заключил длительный мир со Спартой, но и одержал блестящую победу, сухопутную и морскую, при Саламине на острове Кипре. Он умер славной смертью в этой войне, окончательно избавив эллинов от опасности варварского нашествия.
Далее начинается эпоха Перикла. Плутарх указывает, в чем трудность вопроса. С одной стороны, Перикл - признанный вождь демократии, основатель системы раздач, приведшей, по мнению Плутарха, к развращению афинского народа, но, с другой стороны, знаменитый Фукидид, младший современник Перикла, пишет, что при Перикле демократия существовала только на словах, а в· действительности власть принадлежала только одному мужу. Как это примирить?
Плутарх в духе своей "философии истории", дает следующую картину. Перикл - аристократ, и, Конечно, не мог сочувствовать демократическому идеалу. Он, естественно, стремился стать первым человеком в государстве. Но это оказалось невозможным. Ему было не под силу соперничать со сказочно богатым Кимоном, которого он никак не мог превзойти в щедрости. Ему ничего не оставалось, как примкнуть к демократии и организовать систему раздач государственных средств. В угоду народу он стал вместе с Эфиальтом нападать на стариннейшее и почтеннейшее учреждение Афин - ареопаг. А когда Кимон воспротивился, Перикл стал обвинять его во враждебности к народу и в лаконофильстве и без труда одержал над ним верх. Правда, Кимона сменил его ближайший друг, Фукидид из Алопеки, создавший впервые в Афинах политическую организацию аристократов. Но Перикл был уже в это время любимцем народа, и ему нетрудно было справиться и с этой последней опасностью. Больше у Перикла нет противников, и он может сбросить с себя демократическую маску, которая служила ему лишь для достижения власти, и стать единодержавным правителем аристократического типа. Наступает самая блестящая пора афинской истории, высший расцвет эллинской культуры, и кто знает, как долго бы она продолжалась, если бы Перикл не поставил личных интересов выше интересов Эллады. Нарушая обычаи предков, он пошел по пути разврата: он женился на иностранке из ионийского города Милета и даже - о, ужас! - целовал ее два раза в день, приходя и уходя из дому. Он решил во что бы то ни стало спасти своих личных друзей, Анаксагора и Фидия. Чтобы отвлечь внимание народа от Аспасии и своих друзей, он начал междоусобную войну со Спартой, медленно, но верно приведшую Афины к падению.
Алкивиад, человек без всяких убеждений, циничный эгоист и честолюбец, единственный "великий человек" в наступившую после смерти Перикла эпоху господства крайней демократии. Он происходил из знатной семьи, получил прекрасное образование под руководством Перикла и: имел все данные, чтобы стать "спасителем" Эллады. Но ненасытное честолюбие побуждало его увлекаться то Сократом, то софистикой и надругательством над религией. Он становился в ряды то одной, то другой из борющихся партий. Когда его личному благополучию стала угрожать опасность, он перешел от Афин на сторону Спарты и дал спартанцам гениальный совет, обеспечивший им перевес в войне с афинянами. Затем он переходит на сторону персов и научает их, как можно снова подчинить себе Грецию, разжигая междоусобную войну между Афинами и Спартой. Затем он снова переходит на сторону афинян, но при первом проявлении столь обычной для черни неблагодарности уходит в собственную крепость на Херсонесе. Последний раз он пытался спасти Афины в 404 г. и, может быть, достиг бы этого, если б ему еще верили или если бы афинские стратеги не были подкуплены спартанцами.
В Афинах исчезли "великие люди", и некому уже было спасать этот великий город. Попытка Демосфена была запоздалой.

II
При беспристрастном изучении свидетельств историков и других исторических памятников, картина истории V века представляется нам, однако, совершенно не такой, какой ее нам рисует Плутарх. Справедливость требует при этом заметить, что Плутарх, как честный и беспристрастный исследователь, сам же собрал много материала, говорящего против его концепции. В начале V в. не было ничего похожего на изображаемую Плутархом картину, ничего похожего на единую культурную Грецию, противостоящую "варварскому" Востоку. В VI в. Восток еще был значительно культурнее Греции, и передовые люди Греции, желавшие просветиться, ездили на Восток, - в Египет и Вавилон. Вплоть до начала V в. культурными центрами Греции были Милет, Эфес и другие ионийские города, находившиеся под властью Персии. В войне ионян с персами греки далеко не были единодушны, и многие города, в том числе и демократические, стояли за подчинение Персии. Вопрос о том, подчиняться или не подчиняться Персии, был прежде всего вопросом торговых интересов различных групп, борющихся в ионийских городах.
Точно так же и материковая Греция была разбита на ряд ненавидящих друг друга и конкурирующих между собой государств, не задумывавшихся призывать персов в Грецию для того, чтобы им легче было победить своих врагов. Так Аргос, ведший борьбу со Спартой, заключил тайный союз с Персией. Афиняне, которым угрожает спартанское нашествие, не только шлют в 509 г. послов в Персию, но и дают персидскому царю "землю и воду", то есть признают его верховную власть за то, чтобы он пришел в Грецию и помог афинянам в борьбе со Спартой. Кстати, блестящий и передовой· аристократический род Алкмеонидов, к которому принадлежал Клисфен, а позже, по женской линии, и Перикл, все время ориентировался на сближение с Персией, так как у него были крупные торговые интересы в Малой Азии.
Война с Персией стала неизбежной, а всякое подчинение ей невозможным для афинян с тех пор, как персы захватили ключ к черноморской торговле - геллеспонтские города, - и здесь вместо греческих стали плавать финикийские корабли. Ряд греческих городов, прежде всего Афины, жили в это время в значительной мере привозным хлебом, получавшимся из нынешней южной Украины. Прекращение регулярного ввоза хлеба угрожало голодом, и афиняне готовы были пойти на какие- угодно жертвы, чтобы снова обеспечить себе господство на море. Далее, Афины были государством мореходным, а корабельный лес они получали из Фракии и Македонии. Господство персов на море делало невозможным получение корабельного леса. Во всем этом был заинтересован прежде всего афинский городской демос: землевладельцы и крестьяне имели свой хлеб и не нуждались в корабельном лесе. Естественно, что афинские вожди не могли пойти по пути серьезных уступок, и дело кончилось персидской агрессией. Понятно также, что вождь демократической партии Фемистокл возглавил патриотическую борьбу с персами. Грекам удалось в 480-479 гг. разбить персов и уже через короткое время - вернуть себе господство на Эгейском море и в проливах. О персидской агрессии серьезно говорить больше не приходилось. А между тем в непосредственной близости к Афинам находились два государства, ненавидевшие афинскую демократию и теперь несравненно более опасные для Афин, чем Персия. Это - Спарта и торговый конкурент Афин - Коринф. В 509 г. Спарта уже приводила в Аттику свои войска, чтобы поставить в: Афинах у власти крайних реакционеров. Повторения такого похода можно было ждать каждый день. Недаром Спарта запрещала Афинам восстановить разрушенные стены.
Узкий Геллеспонт, с другой стороны, продолжал оставаться опасным местом, так как Персия в любой момент могла, хоть бы на короткое время, прервать здесь сообщение.
Итак, прямой расчет подсказывал афинянам необходимость жить в ладах с Персией, у которой теперь не было основания быть слишком неуступчивой.
Сицилия и Италия были еще более богаты хлебом, чем Черноморское побережье, и здесь были ионийские колонии, которых афиняне считали родственными себе по крови. Однако Сицилия и Италия были всецело в сфере пелопоннесского влияния: попытка развить здесь активность вела к прямому разрыву со Спартой. Но спор со Спартой не должен был непременно разрешиться оружием. Сама Спарта имела достаточно хлеба и не нуждалась в его ввозе. Здесь была партия, возглавляемая царем Павсанием, стремившаяся к демократическому перевороту и имевшая ряд единомышленников в Пелопоннесе, например в правящей партии Аргоса. Афинским политикам было выгодно опираться на эту партию.
Вполне понятна, поэтому, политика Фемистокла. Как только опасность персидского нашествия кончилась, он немедленно начинает стремиться к возобновлению дружественных отношений с Персией, чтобы сосредоточить все ресурсы государства на борьбу со Спартой, и в то же время поддерживает революционное движение в Пелопоннесе.
Государственной и национальной изменой поведение Фемистокла было только с точки зрения греков более поздней эпохи, знавших о времени Фемистокла по аристократическим памфлетам. Характерно, что Фукидид, рассказав о сношениях Фемистокла с персами, дает знаменитую характеристику гениальности Фемистокла (см. ниже, "Фемистокл", прим. 22), не включая в нее ни одного слова осуждения. "Фемистокл был вернейшим судьею данного положения дел и лучше всех угадывал события самого отдаленного будущего... Он заранее предусматривал хороший или плохой исход предприятия, скрытый еще во мраке будущего".
Эти слова, написанные во время Пелопоннесской войны, когда афиняне воевали со Спартой и всячески старались сохранять хорошие отношения с персами, могут означать только одно: Фемистокл, угадывавший события самого отдаленного будущего, уже тогда понимал, что с персами надо поддерживать дружественные отношения, а готовиться к войне со Спартой.
Политика Фемистокла успеха не имела. Уже в последние годы пребывания Фемистокла в Афинах силы борющихся партий стали приблизительно равными, благодаря чему и мог выдвинуться на первый план такой добродетельный и умеренный человек, как Аристид. Нет оснований сомневаться в его личной честности, но столь же несомненна его недальновидность. Он был изгнан в 483/2 г., за 2-3 года до войны, - совершенно ясно,: что причиной были вопросы войны. В этот момент, когда для всех было ясно, что нашествие персов неизбежно, он агитирует против усиления флота, так как боится, что это усилит афинскую демократию, а, будучи изгнанным, поселяется на Эгине, бывшей тогда главной соперницей Афин в морской торговле, почему афиняне в это время ее остро ненавидели. В 480 г. ему,"правда, ничего не остается, как капитулировать перед Фемистоклом и его программой, но в его предшествующем поведении, при всем желании, нельзя усмотреть ничего-похожего на панэллинскую идею или на идею всеэллинского отпора персам.
Единственная заслуга Аристида - справедливая раскладка фороса - значительно теряет в своем блеске, когда мы узнаем из Геродота, что суммы фороса, вносимые каждым государством, остались теми же, какими они были установлены при персах. Речь может идти только о мелких поправках в этой раскладке применительно к условиям момента. Как мы узнаем из дошедшего до нас отрывка стихотворения Тимокреонта Родосского, главную заслугу Аристида видели в том, что он не производил насильственных переворотов. Итак, в общем этот добродетельный человек ничего не менял: в каждом городе он оставил те же правящие группы, тот же строй, ту же сумму обложения форосом. Разница была лишь в том, что этот форос поступал не в персидскую, а в Делосскую казну, которой распоряжались афиняне. Это - высшая мудрость античного среднего человека: ничего не трогать, μηδέν κινεΐν. Насколько недальновидна была эта политика, видно хотя бы из того, что его ученик на политическом поприще и единомышленник Кимон принужден был жестоко усмирять недовольных союзников, стремившихся выйти из союза.
Аристида сменяет Кимон. В это время в Афинах воцарилась глубокая реакция, столь часто в мировой истории следующая за победоносной войной. Блестящие победы Кимона, привезенная им богатая добыча, неограниченное господство на Эгейском море - все это заставляло народные массы слепо доверять аристократическим вождям. Наступила эпоха "гражданского мира". Народ недооценил то, что вместе с горой товаров на афинский рынок были привезены и массы рабов, которым суждено было через короткое время сделать всякую продуктивную работу свободных людей невыгодной и невозможной. Система раздач, введенная Периклом, не была "демагогией", а была единственным средством спасти от голода многочисленных безработных, лишившихся работы из-за политики его предшественников, открывшей широкий приток рабов на афинский рынок. Кимон, очень воспитанный, но, по-видимому, также очень примитивный и глупый человек, был только орудием в руках Спарты и, как сообщает Плутарх, был выдвинут спартанскими агентами. Недаром "он ставил благо Спарты выше пользы своего государства" (ниже стр. 77). Спарта, опасавшаяся каждую минуту восстания илотов, добровольно отказалась от всякой агрессии на Эгейском море и тем самым открыла широкий простор честолюбивым замыслам храброго солдата Кимона: Он одержал ряд побед над основательно ослабленной уже к этому времени Персией, к тому же никогда не имевшей собственного флота и принужденной пользоваться услугами либо греков, либо финикиян. Нельзя, конечно, отрицать того, что двойная победа при Евримедонте не только была результатом удачи, но и требовала большого военного мастерства; однако сообщение Плутарха, будто немедленно после этого был заключен Кимонов мир, по которому царь уступил грекам всю западную часть М. Азии и обязался не появляться в Эгейском море, - историческая легенда: мир был заключен в 449 г., уже после смерти Кимона, демократическим правительством, добивавшимся дружбы с Персией, и заключал его не Кимон, а Каллий; вдобавок персы никогда не отказывались от верховной власти над греческими городами М. Азии.
Затем Кимон покоряет фракийское побережье, однако он в интересах каких-то комбинаций с аристократами ионийских и фессалийских городов, за спиной которых стояла, быть может, та же Спарта (а отчасти, может быть, в интересах своего "княжества" в Херсонесе), не предпринимает похода на Македонию, хотя, как сообщают историки, этот выгодный поход не представлял больших трудностей. За это он и был привлечен к суду по прибытии в Афины. На родине Кимона, помимо этого, ожидал ряд сюрпризов. Головокружение от успехов на море проходило, и народ стал все яснее видеть, что его положение не улучшается, а ухудшается, и что оставлять аристократию у власти больше нет смысла. Одним неудачным поступком Кимон сразу раскрыл свою антидемократическую, лаконофильскую сущность. В Спарте, наконец, восстали илоты, т. е. наступил тот момент, о котором мечтал Фемистокл. Вместо того, чтобы использовать политическую конъюнктуру, Кимон настаивает на удовлетворении просьбы спартанского посольства о посылке отряда на помощь спартанскому правительству. С большим трудом ему удалось добиться этого, по-видимому, играя на общности интересов рабовладельцев. Но само спартанское правительство не поверило своим глазам, увидевши среди союзных воинов афинских демократов: ввиду отсутствия быстрых успехов во время осады занятой повстанцами Ифомы, спартанцы стали подозревать афинян в тайном участии в мятеже (что, может быть, и не было лишено основания) и немедленно отправили афинское войско с позором назад. В то же время Кимон и его партия агитируют в Афинах против реформы аристократического ареопага, сохранившего еще ряд политических прав. Все это вместе послужило причиной того, что Кимон был изгнан остракизмом. С этого момента аристократическая группа превращается во внутреннюю агентуру Спарты, в партию предателей. В 457 г., вследствие измены аристократов и союзной фессалийской конницы, афиняне потерпели поражение от спартанцев при Танагре. Через 60 дней, в битве при Энофитах, спартанцы были разбиты (очевидно, в этот промежуток времени была произведена чистка антидемократических элементов). Рассказ о Кимоне, возвратившемся из изгнания и ставшем в ряды войска, ничего не доказывал бы, если бы он даже соответствовал действительности. Афиняне,, прогнав Кимона с поля битвы, могли иметь для этого веские причины; товарищи Кимона могли оказаться в таком положении, что им оставалось только сражаться. Но если бы даже в этот момент чувство любви к родине у него пересилило групповые интересы, то и это ничего не меняло бы. Впрочем, большинство ученых (и притом наиболее авторитетных) пришли к выводу, что рассказ о появлении Кимона на поле битвы при Танагре и о последовавшем затем досрочном возвращении его из изгнания - тенденциозная олигархическая легенда, пущенная в оборот не ранее конца V века с целью снять с афинских олигархов брошенное им Фукидидом и его предшественниками обвинение в измене афинскому делу в 457 году. Нам эта точка зрения кажется вполне убедительной (см. Кимон, прим. 83).
В 451 г., по окончании срока ссылки, Кимон возвратился в Афины. Ему удалось на короткое время стать у власти и причинить существенный вред афинской демократии: он заключил союз со Спартой, пожертвовав многообещавшей дружбой с демократическим Аргосом, и втравил Афины в новую войну с Персией. Однако, несмотря на блестящую победу при Кипре, эта затея оказалась мертворожденной: после смерти Кимона его противниками был заключен прочный мир с Персией.
Несостоятельна и попытка Плутарха представить угнетение союзников как дело рук одной лишь демократии. Покорение и усмирение Наксоса и Фасоса (467-464 г.), лишение этих государств права выставлять собственные контингента и отобрание у Фасоса его золотых россыпей - все это дело рук Кимона и его партии; в дальнейшем демократы в этой области только продолжали его политику.
Впрочем, и в более позднее время союзники предпочитали демократов их олигархическим противникам. Об этом мы узнаем из Фукидида, VIII, 48, 6, со слов самих олигархов: "Союзники уверены, что аристократы доставят им не менее неприятностей, чем демократы, так как они советуют народу и приводят в исполнение те жестокие меры, из которых они же, главным образом, извлекают для себя пользу. Быть под властью таких людей значило бы для союзников подвергаться без суда казням и насилиям, тогда как демократия служит убежищем для них и уздой для олигархов".
Политика ставшего у власти после Кимона Перикла по существу была в основном предопределена. Нет ни малейшего основания сомневаться в чистоте его демократических убеждений; нельзя указать ни на один поступок, совершенный им в угоду аристократии или Спарте. Самая предпосылка, что аристократ по происхождению не станет "потакать черни", если только он не видит в этом залога своего личного успеха, кажется нам смешной и неподлежащей обсуждению. Конечно, Перикл не был еще радикальным демократом, т. е. он не сделал еще попытки переложить бремя государственных расходов (включая раздачи) на богатых людей в Афинах и союзных городах: число рабов еще не было так велико и положение афинских масс еще не было так катастрофично, чтобы приходилось прибегать к таким средствам, расстраивающим рабовладельческое государственное хозяйство. Но все, что можно было сделать, не прибегая к этим мерам, для улучшения положения бедноты и безработных из числа граждан, он сделал: он лишил власти аристократический ареопаг, установил плату за исполнение государственных должностей, широко развернул общественные работы, вывел ряд колоний в города союза, заставил союзников хорошо платить афинской бедноте за взятую ею на себя военную охрану безопасности союзников; для беспрепятственного получения черноморского хлеба и корабельного леса установил дружественные отношения с Персией и Македонией, выплыл с афинской эскадрой в Черное море. Как мы видели, при создавшемся положении эта политика была единственно возможной, и никакой другой предложить было нельзя, не рискуя вызвать волнение широких народных масс. С другой стороны, образование аристократами строго дисциплинированной политической организации заставило и демократов почувствовать потребность в единстве и дисциплине. При таких условиях Перикл мог с полной определенностью рассчитывать на то, что каждому его предложению обеспечено сочувствие народных масс: он получил "неограниченную власть". Такую власть можно при желании называть демократической диктатурой: в ней есть, как отмечали древние, не мало общего с диктатурой Писистрата. Но с аристократическим строем она не имеет ничего общего. Наконец, для сокращения числа лиц, пользующихся благами в Афинах, он произвел чистку гражданских списков. Все это вызвало, конечно, сопротивление внутренней и внешней реакции - в Спарте и в других местах Пелопоннеса, не говоря о том, что демократическая зараза распространялась и в Пелопоннесе, и в Италии, и в Сицилии, конечно, с благословения афинского правительства и не без участия его агентов. Война была таким образом неизбежна-на это указал уже Фукидид; Аспасия и Фидий здесь, конечно, не при чем.
В моей книге "История античной общественной мысли" (Москва, 1929, стр 388-392) я указал подробнее на причины, сделавшие положение античных полисов безвыходным. Это, с Одной стороны, применение почти дарового рабского труда, с другой - нелепые международные отношения, нелепый партикуляризм, в силу которого грек, выехавший из своего родного, часто крохотного городка, лишался всякого покровительства закона и мог жить в чужом городе только как бесправный, всеми презираемый и оскорбляемый "метэк"; в силу этого партикуляризма грабеж на море считался часто почтенным делом.
Греция в это время вступает в полосу напряженнейшей и чрезвычайно сложной классовой борьбы. Интересы рабовладельцев противоположны интересам рабов, интересы богатых противоположны интересам свободных бедняков, не имеющих применения для своего труда и хронически сидящих без работы; интересы "коренных" граждан противоположны интересам бесправных иностранцев-метэков и эксплуатируемых союзников.
"Богатые и бедные, эксплуататоры и эксплуатируемые, полноправные и бесправные, жестокая классовая борьба между ними - такова картина рабовладельческого строя" (История ВКП(б), краткий курс, 1938, стр. 120).
Найти выход из этого положения греки не могли. Эти противоречия привели полисы к тяжелому внутреннему кризису.
В данный же момент борьба демократии с аристократией должна была окончиться поражением демократии: с развитием рабовладения и работорговли на периферии эллинского мира возникала новая группировка, стоявшая по самому своему существу вне рамок маленьких античных полисов: часто отдельные удачники этого типа были много богаче целых греческих государств. Этим новым влиятельным группам было легче сговориться с олигархиями, чем с демократической массой. На первый план выдвигаются Лисандры и Алкивиады, чтимые как сверхчеловеки, как люди-боги, которые имеют право совершать любые преступления. Это предшественники новой породы правителей. Новый господствующий класс преклоняется перед македонским или персидским государственным устройством, так как на базе этих обществ легче и удобнее всего построить новое эллинистическое государство.
Греческая демократия не сдалась без боя. Делаются все новые и новые попытки возродить демократию с учетом· изменившихся международных условий: организуется второй афинский морской союз, где с самого начала, в учредительном статуте, устанавливается полное равенство всех членов союза, создается беотийское демократическое государство, решающееся открыто выступить против аристократической Спарты, на которую опирались все враги демократии. Беотийской демократии удается нанести Спарте поражение в бою, оторвать от нее пелопоннесских союзников, произвести ряд демократических переворотов в Пелопоннесе и даже создать из основного ядра спартанских илотов независимое государство Мессению.
Но все эти образования были эфемерны. Новые большие торговые пути все в большей степени оставляли в стороне материковую Грецию. Центрами власти в Элладе должны были раньше или позже стать образующиеся на ее окраинах абсолютные монархии, построенные на базе и по образцу восточных монархий, но в значительной мере эллинизованные. Еще до образования таких монархий Кир Младший и несколько позже Ясон Ферский пытались создать большие централизованные эллинистические государства с неограниченным· монархом во главе. Им это не удалось; впервые удалось это сделать Македонии, несмотря на протест не только демократий, но и некоторых аристократий материковой Греции, почувствовавших, что с победой новой государственной формы их роль будет окончательно сыграна.
Этому протесту был· положен конец победой Филиппа при Херонее в 338 г. С этого момента начинается новая страница мировой истории - история эллинизма.

---

[1] Форос — взносы членов Делосского союза в союзную кассу, фактически превратившиеся в дань, которую уплачивали союзники афинянам.
[2] В этот образ безупречного рыцаря Плутарх вносит, правда, некоторые диссонирующие черточки. Но это объясняется его излишним доверием к использованным им источникам, восходящим к Аристотелю и его ученику Феофрасту, заимствовавшим в свою очередь информацию из, олигархического памфлета.