АТТИЧЕСКИЕ НОЧИ

Автор: 
Переводчик: 

ПРЕДИСЛОВИЕ
...Можно найти другие, более привлекательные чем это, произведения [1]. Я же написал его для того, чтобы и для моих детей были готовы такого рода отдохновения, когда ум их в свободное от дел время смог бы развлечься и успокоиться. В расположении материала я следовал случайному порядку, который соблюдал раньше, при выписывании его из книг. Ведь всякий раз, как я брал в руки какую-либо, греческую или латинскую, книгу пли слышал что-нибудь достойное запоминания, я отмечал без разбора и подряд все то, что было мне желательно, какого бы оно ни было рода; и хранил это, для памяти, при себе, как бы некий литературный запас, чтобы я мог их легко там найти и взять, когда явится необходимость в каком-либо факте или выражении, которые я вдруг забыл, а книг, из которых их выбрал, не будет в моем распоряжении.
Итак, в этих записках представлено то же разнообразие материала, которое было в тех прежних выписках, сделанных мной на скорую руку, бессистемно и беспорядочно между занятиями, упражнениями и чтениями разного рода. Но поскольку, как я уже сказал, я начал для забавы составлять эти записки, в долгие зимние ночи в аттической деревне, то и озаглавил их "Аттические ночи", ничуть не подражая высокопарным надписям, сделанным большинством других латинских и греческих писателей в подобных книгах. В самом деле, собрав всевозможные, разнообразные смешанные по содержанию ученые сведения, они и надписи книгам дали самые вычурные, отвечающие их характеру. Так одни надписали "Музы", другие "Сильвы", этот "Покрывало", тот "Рог изобилия", иной "Соты", некоторые "Луга", а другие "Мои чтения", "Древние чтения", "Цветник" и "Открытия". Есть такие, которые назвали свои книги "Лампады" и, равным образом, "Ковры", а некоторые даже "Пандекты" ("Всесодержащие"), "Геликон", "Проблемы", "Учебные книги", "Краткое руководство" [2]. Некоторые дали названия: "Памятные книжки". "Реалии", "Прибавления", "Дидаскалии". Есть и такие, которые озаглавили книги: "Естественная история", "Всеобщая история", кроме этого, "Луг" и, подобным же образом, "Фруктовый сад" и "Общие места". Многие дали своим книгам названия: "Наброски" или "Нравоучительные письма", или "Эпистолярные вопросы", или же "Смесь" и некоторые другие [3], весьма остроумные и безусловно в какой-то мере художественные. Я же, по своему усмотрению, небрежно, без затей и чуть ли не по-деревенски озаглавил сборник "Аттические ночи" по самому месту и времени зимних бодрствований, настолько же уступая всем прочим авторам в привлекательности самого заглавия, насколько уступил в тщательности отделки и изяществе сочинения. И к тому же у меня не было того намерения в выписывании и изучении материала, какое было у большинства из них. Ибо ведь все эти авторы, и из них особенно греческие, читающие многое и разнообразное, отделяли, как говорится, "белой чертой" [4], без различия, что бы ни встретили, стремясь к одному лишь количеству; при чтении их ослабеешь от усталости или от скуки, прежде чем найдешь одну-две занимательные страницы, которые бы развивали ум или были бы полезны для запоминания. Что касается меня, то, помня изречение Гераклита Эфесского, столь известного мудреца, о том, что "многознание не научает быть умным" [5], и сам я, упражняясь усердно и до усталости в беглом чтении и просматривании огромного числа томов во все те часы досуга, которые я мог урвать у дел, немногое из них и лишь то отобрал, что или бы могло поддержать в умах склонность к честному познанию и наводило бы на размышления о полезных науках, или бы людей, уже занятых другими в жизни делами, оградило бы от постыдной, несомненно, и грубой невежественности в области словесности и истории.
Если же в этих заметках будет изложено несколько скрупулезно и затруднительно что-нибудь из грамматики, из диалектики или же из геометрии, а что-нибудь о праве авгуров [6] и понтификов - несколько отвлеченно, то не следует избегать этого, как бесполезного для знания или трудного для понимания; ведь я не вдавался в чересчур глубокие и темные исследования на эти темы, но лишь предлагал некоторые начала и как бы образчики свободных наук, о которых не слышать и не читать человеку и гражданину образованному, если и не вредно, то уж, во всяком случае, неприлично.
Итак, я хочу обратиться с просьбой и предупреждением к тем, у кого когда-нибудь будет время и желание ознакомиться с этими плодами бессонных ночей, чтобы, читая то, что они уже давно знают, они не отклоняли это с пренебрежением, как известное и заурядное; потому что есть ли что в науках столь сокровенное, чего бы многие не знали? (Достаточно приятно и то, что оно ни в школах не пережевано, ни в комментариях не затаскано.) А что случайно встретят новое для себя и неизвестное, пусть они по справедливости рассмотрят это без необоснованного недоброжелательства: неужели, все же, эти маленькие и скромные напоминания ни в какой мере не пригодны для распространения научных знаний или слабы, чтобы усладить и освежить ум? Скорее, напротив, они такого рода и характера, в силу которого легко могут развиваться или более деятельные человеческие умы, или более твердая память, или более гибкая речь, или же более чистый язык, занимательный в праздности и изысканный в литературных состязаниях. Если же что-нибудь покажется недостаточно ясным и не особенно полным, прошу при этом вспомнить, что оно, повторяю, написано более для напоминания, чем для наставления, а читатели, как бы довольствуясь указаниями следов, если пожелают, могут после пополнить это, отыскав книги или учителей. Если же они найдут что-либо достойным порицания, пусть, коль осмелятся, сетуют на источники, из которых я черпал это; а, если прочтут это у других авторов, в иной трактовке, то не должны тотчас же опрометчиво осуждать, но обдумать и доводы и преимущества писателей, которым они и которым я сам следовали.
Наконец, будет весьма справедливо, чтобы те, которые никогда не трудились и не имели удовольствия читать, сочинять, размышлять, никаких такого рода бессонных ночей не проводили и не были искушены в исследованиях и сочинениях, в каких-либо спорах и дискуссиях между сторонниками одной и той же науки, но поглощены своими беспокойствами и заботами, удалились бы от этих "Ночей" и искали себе других развлечений. Есть старинная поговорка:

Лира галке ни к чему, на что свинье амаракин [7].

И даже, чтобы еще больше раззадорить злость и завистливость некоторых недостаточно образованных людей, я позаимствую из хора Аристофана несколько анапестических стихов, и закон, который этот остроумнейший человек установил для просмотра своих комедий, я применю для чтения этих записок: чтобы не прикасался и не приступал к ним будничный и непросвещенный народ, чуждый общения с музами. Вот стихи данного закона:

...а вы прочь из нашего хора уйдите,
Все, кто этих священных речей не слыхал, да и в мыслях нечистым остался,
Те, кто в таинства не был еще посвящен и лихой не испробовал пляски;
Всем таким я велю и вторично велю, и еще раз велю непременно
Убираться совсем: здесь мистический хор. Ну, а вы начинайте же песню
И ночное служенье; пусть будет оно наших празднеств великих достойно![8]

До сего дня я написал уже 20 книг записок. А сколько по воле богов продлится еще моя жизнь и сколько у меня будет времени, свободного от занятий домашними делами и забот по воспитанию детей, все те последующие часы досуга я употреблю на собирание такого же рода воспоминаний и рассуждений. Итак, с продолжением, каково бы оно ни было с помощью богов, самой жизни, возрастет число книг, и я желаю жить не долее того, как буду способен к такому дару сочинения и размышления.
Оглавления материалов, содержащихся в каждой книге, я поместил здесь с тем, чтобы сразу же было ясно, что можно найти и в какой именно книге отыскать.

Книга I

10. С какими словами обратился философ Фаворин к юноше, говорившему чересчур по-старинному
Философ Фаворин [9] сказал однажды юноше, большому любителю древнего языка, который употреблял в обычной повседневной беседе много отживших и неизвестных выражений: "Курий, Фабриций и Корунканий [10], наши древнейшие герои, и, еще древнее их, три Горация [11] объяснялись со своими современниками ясными и понятными словами; и говорили они не на языке Аврунков, Сиканов или Пеласгов, первых обитателей Италии [12], а на языке своего времени. Ты же разговариваешь, будто с матерью Евандра [13], пользуясь выражениями, уже много лет вышедшими из употребления, чтобы никто не сумел вникнуть в смысл твоей речи. Не лучше ли тебе, глупый, молчать, чтобы наверняка достигнуть своей цели? Ты говоришь, что тебе нравится древность, потому что она благородна, доблестна, умеренна, скромна. Вот ты и живи по старинным обычаям, а говори словами теперешними, и всегда храни в памяти и душе то, что написано в первой книге "Об аналогии" [14] Гаем Цезарем, человеком превосходного дарования и светлого ума: избегай, как подводного камня, неупотребительных и необычных слов.

15. Как несносен и отвратителен порок пустой и бессмысленной болтливости; многочисленные примеры справедливого осуждения ею известными греческими и римскими писателями
Правильно говорят о легкомысленных, пустых и несносных болтунах, которые, не вникая в суть дела, расточают потоки бесцветных и необдуманных слов, что речь их исходит не из сердца, а рождается на устах; между тем как язык не должен быть своевольным и необузданным, напротив - он должен двигаться, как бы повинуясь нитям, протянутым от самого сердца. Между тем можно видеть, как некоторые расточают слова, лишенные всякого смысла, в таком изобилии и с такой глубокой беспечностью, что часто, кажется, они и сами себя не понимают.
Гомер сказал об Улиссе, этом одаренном разумным красноречием герое, что речь его исходит не из уст, а из сердца; это, разумеется, касается не столько свойства речи, сколько глубины мыслей, возникших в самом сердце. Для сдерживания своеволия языка, сказал он, поставлена преграда из зубов, чтобы безрассудные речи находились не только под наблюдением и под стражей сердца, но и удерживались некоторой, как бы расположенной во рту, охраной.
Вот эти стихи Гомера, о которых я только что сказал:

но когда издавал он голос могучий из персей

и

речи какие из уст у тебя излетают?[15]

Можно привести также слова из Марка Туллия [16], в которых сурово и справедливо осуждается пустое и глупое многословие: "Несомненно, - говорит он, - не заслуживает одобрения ни тот, кто знает дело, но не может объяснить его словами, ни тот, кто не понимает сути дела, а говорит о нем. Но если бы нужно было выбирать что-нибудь одно, я бы, конечно, предпочел бессловесное знание глупой болтливости". А вот что Цицерон написал еще в первой книге "Об ораторе": "Есть ли что-нибудь столь безрассудное, как пустой звон слов, пусть даже самых прекрасных и красноречивых, не содержащих ни мысли, ни знания?" [17]. Но особенно жестоким преследователем этого порока является Марк Катон. Ведь в речи, озаглавленной "Если бы Целий назвал себя народным трибуном", он говорит: "Как одержимый сонной болезнью беспрерывно пьет и спит, так никогда не смолкает охваченный недугом болтливости. Он до того жаждет произносить речи, что не соберись вы, когда он вас приглашает, - он сам наймет таких, которые бы его внимательно слушали. И так вы слушаете его, не внимая словам, как торговца зельем: ведь каждый слышит его слова, но пи один больной не доверится ему". В этой же самой речи Катон, укоряя того же Целия, народного трибуна, ничтожностью не только его слов, но и молчания, говорит: "За кусок хлеба можно заставить его не только говорить, но и молчать". По заслугам и Гомер одного из всех - Терсита - называет "празднословным" и "безумноречивым" [18]; речи его, говорит он, пространные и непристойные, подобны нескончаемому карканью галок. Что же еще может значит ἔκολῷα?" [19].
О такого же рода людях и Евполид сочинил весьма примечательный стих:

На болтовню горазд, на рассужденья слаб [20].

Наш Саллюстий, желая этому подражать, написал: "Больше болтлив, нежели красноречив" [21]. Потому и Гесиод, самый благоразумный из поэтов, сказал, что языком не нужно болтать повсюду - нужно прятать его, как сокровище, и если он скромен, умерен и сладкозвучен, речь его в высшей степени приятна.

Лучшим сокровищем люди считают язык не болтливый.
Меру в словах соблюдешь, - и всякому будешь приятен[22]

Неплохо написал и Эпихарм этот вот стих:

Говорить едва умеет, да молчать ему невмочь...[23]

Фаворин [24], я слышал, говорил об этих вот стихах Еврипида:

Необузданным речам
И безверья слепоте
Злой конец определен [25].

будто они не только к тем должны относиться, кто произносил нечестивое или недозволенное, но особенно к людям, болтающим безмерно много и попусту, язык которых так расточителен и необуздан, что беспрерывно движется и изливает поток самых мерзких слов; этому роду людей греки дали очень выразительное название κατάγλωσσοι [26].
Такого же рода болтливость и беспорядочное нагромождение слов пустых и бессмысленных описал остроумнейший поэт Аристофан в следующих замечательных стихах:

С упрямством он творит людей свирепых.
Ни обуздать, ни затворить нельзя
Уста его надменные безмерно [27].

Не менее замечательно и наши древние писатели этот род людей, не в меру говорливых, называли: locutuleios, blaterones, linguaces (неутомимые говоруны, пустомели, болтуны).

24. Три надписи трех древних поэтов: Невия, Плавта, Пакувия [28], составленные ими самими и высеченные на их могилах
Надписи трех известных поэтов, Гнея Невия, Марка Плавта и Марка Пакувия, которые они сами себе сочинили и завещали высечь на своих гробницах, я счел нужным поместить в этих заметках - так они благородны, изящны и остроумны.
Надпись Невия, полная кампанской гордости [29], могла бы иметь значение справедливого свидетельства, не будь она высказана им самим:

Когда б бессмертным вместен был бы плач о смертных,
Оплакали б Камены Невия-поэта;
Как только к теням Орка он сошел в обитель,
Забыли вовсе в Риме все язык латинский [30].

Вот надпись Плавта, в принадлежности которой ему мы бы усомнились, не будь она помещена Варроном [31] в первой книге "О стихотворцах":

По смерти Плавта горестна Комедия,
Пустует сцена, Смех, Остроты с Шутками
И все безмерные размеры слезы льют.

Надпись Пакувия, весьма скромная и простая, достойна его утонченной степенности:

Хоть ты спешишь, однако просит камень сей:
Взгляни на надпись и прочти, о юноша!
Пакувия-поэта кости здесь лежат.
Вот это я хотел, чтоб знал ты. Будь здоров.

Книга II

4. На каком основании Габий Басс [32] написал, что дивинацией называется особого рода суд, и как другие объясняют это слово
Когда в судебном процессе ставится вопрос о выборе обвинителя и решается кому из двух или многих претендентов всего лучше дать право на обвинение или подпись его, это размышление судьи называется гаданием [33]. Обычно спрашивают о происхождении этого слова.
Габий Басс в третьей книге "О происхождении слов" говорит: "Дивинацией суд называется потому, что судье надо некоторым образом предугадывать, какое он должен вынести решение" [34]. Конечно, в словах Габия Басса мотивировка весьма несовершенна или скорее она недостаточна и суха; но, по-видимому, он хотел дать понять, что этот суд называется гаданием потому, что в других делах судья обычно руководствуется изучением дела, доводами или показаниями свидетелей; в этом же деле, когда нужно выбрать обвинителя, доводы, которые могли бы убедить судью, незначительны и слабы, поэтому он должен как бы предугадать, кто более всего способен быть обвинителем.
Таково мнение Басса. Но другие думают, что гаданием назвали суд потому, что обвинитель и обвиняемый, будучи двумя сторонами как бы родственными и связанными, не могут обойтись одна без другой, а в этом роде суда обвиняемый есть, но обвинитель отсутствует - поэтому то, чего еще недостает и что неизвестно, приходится восполнять посредством предугадывания: кто же будет обвинителем?

5. Как остроумно и выразительно сказал философ Фаворин о различии между речью Платона и речью Лисия
Фаворин имел обыкновение говорить о Лисии и Платоне: "Если из речи Платона выкинешь какое-либо слово или изменишь его, и сделаешь это неплохо, - повредишь ее красоте, если же из речи Лисия - обеднишь смысл.

18. О том, что сократик Федон был рабом и что многие другие философы тоже были рабами
Федон Элидский [35], ученик Сократа, был близким другом Сократа и Платона. Его именем Платон назвал чудесную книгу о бессмертии души. Этот Федон был раб с красивой внешностью и богатым природным дарованием и, по сведению некоторых, он в отрочестве отдавался своим господином на разврат. Говорят, что его выкупил, по внушению самого Сократа, сократик Кебет [36] и обучил философии. Впоследствии он стал знаменитым философом, его речи о Сократе весьма изящны.
Немало было и других рабов, которые сделались потом знаменитыми философами. Из них особенно замечателен Менипп [37], сочинениям которого подражал Марк Варрон в своих сатурах, сам он называл их "Менипповыми", другие - "киническими".
Впрочем и раб перипатетика Феофраста [38] Помпил, и раб стоика Зенона [39], звавшийся Персеем, и раб Эпикура, по имени Мус, были позднее известными философами.
Киник Диоген [40] также был рабом, но он из свободного состояния продался в рабство. Когда его захотел купить коринфянин Ксениад и спросил, какое он знает мастерство, Диоген ответил: "Я умею управлять свободными людьми". Тогда Ксениад, удивленный его ответом, купил его и, поручая ему своих сыновей, сказал: "Возьми моих детей, которыми ты будешь повелевать".
Об Эпиктете [41] же, знаменитом философе, который тоже был рабом, память слишком свежа, чтобы нужно было вспоминать об этом.

23. Обсуждение и разбор отрывков из комедий Менандра и Цецилия "Ожерелье"[42]
Мы читаем комедии наших поэтов, взятые и переведенные с греческих комедий Менандра, Посидиппа, Аполлодора, Алексида [43] и также некоторых других комиков. Они, по правде сказать, доставляют нам немалое удовольствие и представляются настолько остроумными и привлекательными, что, кажется, ничего лучше и быть не может. Но вот если сопоставить их и сравнить с их греческими источниками, сличая рядом внимательно и тщательно отдельные части того и другого текста по очереди, то латинские комедии начинают уступать и становятся ничтожными; настолько они тускнеют перед остроумием и блеском греческих комедий, с которыми им не под силу соревноваться.
Совсем недавно нам пришлось в этом убедиться. Мы читали комедию Цецилия [44] "Ожерелье"; и мне, и присутствовавшим она очень понравилась. Захотелось прочесть и "Ожерелье" (Πλόκιον) Менандра, с которого Цецилий перевел свою комедию. Но после того, как мы взяли в руки Менандра, тут же сразу - благие боги! - каким вялым и холодным показался Цецилий и во что превратился он рядом с Менандром! Право, оружие Диомеда и Главка [45] не более разнилось по стоимости. Мы дочитали до того места, где старик-супруг жалуется на свою богатую и безобразную жену, из-за которой он был вынужден продать свою очень даже умелую и весьма недурную собой служанку, которую жена заподозрила в том, что она - его любовница. Я сам ничего не скажу о степени разницы; я приказал вынуть стихи из обеих комедий и предоставить судить о них другим. Менандр говорит так:

Во всю ноздрю теперь моя супружница
Храпеть спокойно может. Дело сделано
Великое и славное; из дома вон
Обидчицу изгнала, как хотелось ей,
Чтоб все кругом глядели с изумлением
В лицо Кробилы и в жене чтоб видели
Мою хозяйку. А взглянуть-то на нее -
Ослица в обезьянах, - все так думают.
А что до ночи, всяких бед виновницы,
Пожалуй, лучше помолчать. Кробилу я
На горе взял с шестнадцатью талантами
И с носом в целый локоть! А надменности
Такой, что разве стерпишь? Олимпийский Зевс,
Клянусь тобой с Афиной!.. Нет, немыслимо!
А девушку-служанку работящую -
Пойди, найди-ка ей взамен такую же![46]

А Цецилий так:

Да, жалок тот, кто скрыть своих несчастий неспособен:
Молчу, а все улика мне дела и вид супруги.
Опричь приданого - все дрянь; мужья, на мне учитесь:
Свободен я и город цел, а сам служу, как пленник.
Везде жена за мной следит, всех радостей лишает.
Пока ее я смерти жду, живу в живых, как мертвый.
Затвердила, что живу я тайно со служанкою;
Плачем, просьбами, мольбами, руганью заставила,
Чтоб ее продал я. Вот теперь, думаю,
Со сверстницами и родными говорит:
"Кто из вас в цвете лет обуздать мог бы так муженька своего
И добиться того, что старуха смогла:
Отнять у мужа своего наложницу?"
Вот о чем пойдет беседа; загрызут меня совсем [47]!

Помимо совершенно неодинаковой привлекательности содержания и выражений в этих двух произведениях, я, по правде сказать, постоянно обращаю внимание на то, что написанное Менандром очень ясно, уместно и остроумно, Цецилий не попытался передать даже там, где он мог бы сделать это, но опустил, как совершенно не стоющее внимания, и ввел что-то шутовское; а взятое Менандром из самой сущности человеческой жизни - простое, правдивое и увлекательное-зачем-то выкинул. Вот ведь, как тот же старик-супруг, беседуя с другим стариком-соседом и жалуясь на надменность жены, говорит:

Жена моя с приданым - ведьма. Ты не знал?
Тебе не говорил я? Всем командует -
И домом и полями - всем решительно,
Клянусь я Аполлоном, зло зловредное;
Всем досаждает, а не только мне она,
Нет, еще больше сыну, дочке.
(Сосед)
Дело дрянь,
Я знаю.

А Цецилий предпочел оказаться здесь скорее смешным, чем быть в соответствии и согласии с характером выведенного лица.
Вот - как он это испортил:

(Сосед)
Жена твоя сварлива, да?
(Супруг)
Тебе-то что?
(Сосед)
А все-таки?
(Супруг)
Противно вспомнить! Стоит мне
Домой вернуться, сесть, сейчас же целовать
Безвкусно лезет.
(Сосед)
Что ж дурного? Правильно:
Чтоб все, что выпил ты вне дома, выблевал.

А вот еще отрывок из обеих комедий, из которого ясно, как надо судить о нем. Смысл этого отрывка приблизительно такой: дочь одного бедного человека была обесчещена на ночном празднестве. Отец об этом не знал, и дочь считалась девицей. После бесчестия она понесла, и в положенный срок начались роды. Верный раб, стоявший у дверей дома и не знавший ни о том, что хозяйская дочь должна родить, ни о насилии над нею, услышал стоны и плач роженицы. Он испуган, рассержен, подозревает, жалеет, горюет. Все эти душевные движения и переживания сильны и ярки в греческой комедии, а у Цецилия все это вяло и лишено всякого достоинства и прелести. Затем, когда раб узнал из расспросов о случившемся, он выступает у Менандра так:

Злосчастен трижды тот бедняк, что женится
Да и детей рожает. Безрассуден тот,
Кому поддержки нет нигде в нужде его,
И кто, когда позор его откроется,
Укрыть его от всех не может деньгами.
Но без защиты продолжает жизнь влачить
Под вечной непогодой. Доля есть ему
Во всех несчастьях, ну а в счастье доли нет.
Один вот этот горемыка - всем пример.

Посмотрим, постарался ли Цецилий приблизиться к искренности и правдивости этих слов. Вот соответствующие Менандровым стихам стихи Цецилия; слова урезаны и сшиты из трагической напыщенности:

...тот несчастный, право, человек,
Который беден и детей на нищету обрек:
Его судьбина вся всегда открыта всем.
А вот позор богатых никому не зрим.

Итак, как я уже сказал, когда я читаю это отдельно у Цецилия, все кажется отнюдь не лишенным приятности и вовсе не вялым; когда же я сравниваю и сопоставляю его с греческим текстом, я думаю, что Цецилию нечего было гнаться за тем, чего догнать он не мог.

Книга III
3. Как опознать подлинность комедий. Плавта, под именем которого без разбора распространяются комедии, несомненно ему принадлежащие и подложные; и о том, что Плавт писал пьесы на мельнице, а Невий в тюрьме
Мне кажется справедливым то, что я услышал от некоторых весьма образованных людей, пытливо и внимательно читавших комедии Плавта: они говорят, что склонны верить не сообщениям Элия, Седигита, Клавдия, Аврелия, Акция, Манилия [48] относительно так называемых "сомнительных" комедий, но самому Плавту, свойству его дарования и характеру стиля. Ведь мы видим, что этим же признаком руководствовался и Варрон. Кроме тех двадцати одной комедии, называемых "варроновыми", которые он выделил из прочих, как бесспорно и по общему признанию принадлежащие Плавту, он отметил и некоторые другие, по стилю и характеру остроумия показавшиеся ему сходными с манерой Плавта и эти, уже приписанные другим комедии, он также счел возможным отдать Плавту, так же как и ту, озаглавленную "Boeotia", которую мы читали совсем недавно. Хотя ее и нет в числе тех двадцати одной и приписывается она Аквилию [49], Варрон, тем не менее, нисколько не сомневается в ее принадлежности Плавту, да и всякий, кто усердно читает Плавта, не станет в том сомневаться, прочитай он из этой комедии хотя бы одни эти стихи, которые я вспомнил и привожу здесь, поскольку они "насквозь плавтовские", как сказал бы сам Плавт. Голодный парасит говорит там вот что:

Пусть сгинет тот, кто первый изобрел часы,
Поставил первый измеритель солнечный!
День раздробил на части он мне бедному!
В ребячестве часами было брюхо мне
Гораздо лучше и вернее этих всех:
Оно внушит тебе, бывало, - ты и ешь
(Не в счет идет то время, если нет еды):
Теперь, когда и есть еда, а не едят,
Покуда не позволит солнце этого,
И город так часами переполнен весь!
Иссох народ, чуть ползает от голода [50].

И наш Фаворин, когда я ему читал "Нерволярию" Плавта, находящуюся среди сомнительных пьес, услышав из этой комедии этот вот стих:

Лахудры, хромы, грязны и нечесаны, -

был восхищен древностью и комизмом выражений, обозначающих порок и безобразие блудниц. "Право, - воскликнул он, - один только этот стих может убедить, что комедия эта принадлежит Плавту".
Сам я тоже, читая недавно "Fretum", - так называется комедия. которую тоже не считают принадлежащей Плавту, - ничуть не сомневался, что это подлинная плавтовская комедия и даже подлиннее многих других. Из нее я выписал два стиха, пытаясь найти рассказ об Арретинском оракуле [51]:

А на Великих играх вот каков "ответ Арретия":
Погибну, коль не сделаю, коль сделаю, пропал я.

Марк Варрон в первой книге "О комедиях Плавта" приводит следующие слова Акция: "Комедии "Geminei‟, "Lenones‟, "Condalium‟, "Anus‟, "Bis compressa‟, "Boetia‟, "Agroecus‟, "Commorientes‟ никогда не принадлежали Плавту, а написаны Марком Аквилием".
В этой же книге Варрона написано, что существовал другой комический поэт по имени Плавтий. Так как его комедии были надписаны "Plauti", то они и были приняты за произведения Плавта и названы "плавтовские" вместо "плавтиевские".
Под именем Плавта ходило до ста тридцати комедий, ученый же Луций Элий полагает, что ему принадлежат только двадцать пять. Несомненно, однако, что комедии, которые носят имя Плавта, но подлинность которых сомнительна, принадлежали другим древним поэтам, а Плавтом были только переработаны и отделаны, и потому-то носят следы его стиля. Но что касается комедий "Saturio", "Addictus" и какой-то третьей, название которой мне сейчас не приходит в голову, то, как сообщает Варрон и многие другие, Плавт написал их на мельнице, когда все деньги, сбереженные им во время работы в театре, он потерял в торговле, вернулся в Рим бедняком и в поисках средств к существованию нанялся к мельнику ворочать жернова.
Слышал я, говорят и о Невии, что он написал две комедии - "Hariolus" и "Leon" - в тюрьме, куда он был брошен по приказу триумвиров за постоянную дерзость и резкое порицание высокопоставленных лиц. Оттуда он был выпущен народными трибунами после того, как в вышеназванных комедиях он искупил свои проступки и дерзкие слова, которыми раньше оскорбил многих.

17. О том, какими неосновательными аргументами пользуется Акций в дидаскалиях, пытаясь доказать, что Гесиод старше Гомера
О времени жизни Гомера и Геоиода нет единого мнения. Одни, среди которых Филохор и Ксенофан [52], писали, что Гомер старше Гесиода, другие, среди них поэт Луций Акций и историк Эфор [53], считают, что он младше. А Марк Варрон в первой книге "Портретов" говорит, что трудно решить, кто из двух поэтов прежде родился, но несомненно какое-то время они были современниками; это доказывает надпись на треножнике, который, говорят, ,на горе Геликон поставлен Гесиодом [54]. Акций же в первой книге дидаскалий пользуется крайне слабыми доводами, посредством которых пытается доказать, что Гесиод родился первым. "Гомер, говорит он, в первой книге "Илиады" [55] называет Ахилла сыном Пелея, а кто был Пелей не сообщает, об этом он, без сомнения сказал бы, не будь оно сказано уже Гесиодом. То же о Циклопе - что он был одноглазым: конечно, Гомер не прошел бы мимо такого в высшей степени замечательного штриха, если б об этом не было рассказано раньше в стихах Гесиода [56]. О родине Гомера еще больше разногласий. Одни говорят, что он был из Колофона, другие-что из Смирны; одни считают его афинянином, а другие - египтянином. Аристотель сообщает, что он родился на острове Иос [57]. Марк Варрон в первой книге "Портретов" к портрету Гомера приложил следующую надпись:

Гомера холм отмечен белой козочкой.
Иэты жертвой этой чтут покойника [58].

Книга V
16. О сущности и способах зрения
Я обратил внимание на различные мнения философов о сущности процесса зрения, и его свойствах.
Стоики говорят, что причиной зрения являются лучи, испускаемые из глаза и направленные на предмет, и вместе с тем напряжение воздуха.
Эпикур думает, что из всех тел истекают частицы, подобные им самим, сами проникают в глаза и, таким образом, возникает чувство зрения.
Платон считает, что из глаз исходят некоторого рода лучи огня и света, которые, непрерывно соединяясь со светом солнца или со светом другого светила, освещают собственной силой и при помощи силы посторонней все, на что наталкиваются, и заставляют нас это видеть.
Однако об этом не надо дольше говорить, а лучше воспользоваться советам того же вышеупомянутого Энниева Неоптолема, который полагает, что ознакомиться с философией нужно, но углубляться в нее не следует.

18. Чем и насколько отличается история от летописи и слова об этом Семпрония Аселлиона, извлеченные из первой книги его истории
Некоторые думают, что история от летописи отличается тем, что хоть и /го и другое есть рассказ о происшедших событиях, однако история есть рассказ о тех собственно событиях, свидетелем которых был рассказчик. О том, что некоторые держатся такого мнения, говорит Веррий Флакк [59] в четвертой книге "О значении слов"; и хоть сам он в этом сомневается, однако полагает, что это мнение имеет какое-то значение, потому что ίστορία по-гречески означает рассказ очевидца событий. Мы же обычно слышим, что летопись - то же, что и история, но история - не совсем то же, что и летопись, это вроде того, как говорят: человек - животное, но животное - не обязательно человек.
Таким образом, говорят, история есть или изложение или описание, или, как вам будет угодно называть это, происшедшего, летопись же - когда события многих лет излагаются непосредственно год за годом, с соблюдением хронологического порядка. Когда же не по годам, а по отдельным дням описываются минувшие события, это называется у греков словом ἐφημερὶς латинское истолкование которого есть в первой книге Семпрония Аселлиона [60]; из нее я и привел несколько строк, чтобы показать вместе с тем, как он сам определил разницу между историей и летописью.
"Между тем, - говорит он, - которые предпочитали составлять летопись, и теми, которые пытались описать историю римского народа, существует следующее различие: летописцы рассказывали только о том, что произошло и в какой именно год, подобно тем, которые пишут дневник, по-гречески называемый ἐφημερὶς. Мне же кажется недостаточно только рассказать о происшедшем, но надо показать, какова цель события и причина его". Несколько ниже в той же книге Аселлион говорит: "Летопись не в состоянии ни побудить кого-либо к более горячей защите отечества, ни удержать от совершения дурных поступков. А писать, при каком консуле началась война и при каком окончилась, кто справил триумф и что случилось на войне, не упоминая между тем ни о постановлениях сената, ни о внесенных законопроектах, ни о целях, руководивших этими событиями, - это значит рассказывать детям сказки, а не историю писать".

Книга VI (VII)
3. Что Туллий Тирон, вольноотпущенник Цицерона, порицал в речи Марка Катона, которую он произнес в сенате в защиту родосцев; и что я на это порицание ответил
Родосское государство [61] славилось и выгодностью расположения острова, и превосходным качеством сооружений, и искусством в мореплавании, и морскими победами. Это государство, хоть и было римскому народу другом и союзником, однако поддерживало дружеские отношения с царем Македонии - Персеем [62], сыном Филиппа, с которым римский народ воевал, и родосцы старались, часто отправляя в Рим посольства, эту войну между ними прекратить. Когда же это примирение не состоялось, многие родосцы на своих собраниях стали говорить народу, что если мир не будет заключен, то они будут поддерживать царя против римского народа. Тем не менее никакого публичного решения по этому поводу вынесено не было. Но когда Персей был побежден и взят в плен, родосцы забеспокоились о том, что неоднократно происходило и высказывалось на их народных собраниях, и послали в Рим послов попросить прощения за безрассудство некоторых их граждан и пообещать всеобщую верность и благоразумие. После того как послы прибыли в Рим и были допущены в сенат, после того как они смиренно изложили свое дело и вышли из курии, начался обмен мнениями; и когда часть сенаторов жаловалась на родосцев, говоря, что они были плохо настроены и с ними надо начать войну, тогда поднялся Марк Катон [63] и приступил к защите и ограждению лучших и вернейших союзников Рима, к расхищению и разграблению чьих богатств были устремлены алчные помыслы многих знатных лиц, и он произнес знаменитую речь "За родосцев", которая отдельно издана, а также помещена в пятой книге "Начал".
Тирон Туллий [64], вольноотпущенник Цицерона, был, бесспорно, человек недюжинного ума, сведущий в вопросах древней литературы; с детских лет тщательно обучив его, Цицерон использовал его как помощника и почти сотрудника в своих литературных занятиях. Однако он был дерзок больше, чем это можно стерпеть и извинить. Слишком смелое и опрометчивое письмо он написал Гаю Аксию [65], другу своего патрона, разобрав в кем эту речь "За родосцев" с остроумием и тонкостью суждения, как самому ему казалось. И мне вздумалось заняться некоторыми его порицаниями из этого письма с тем, чтобы осудить Тирона, с большей, разумеется, снисходительностью, чем он критиковал Катона.
Осуждал он прежде всего то, что Катон неумело и неискусно воспользовался в начале речи слишком высокомерным, слишком резким и порицающим тоном, выразив опасение, как бы сенаторы, потеряв голову от радости и веселья за благополучный исход войны, не оказались бы неспособными, будучи не в полном уме, здраво мыслить и принимать решения. Между тем, говорит Тирон, в начале же защитники обвиняемых должны расположить к себе судей и склонить их к милости, а их чувства, неопределенные и сдержанные в ожидании дела, должны смягчать учтивыми и скромными суждениями, а не раздражать несправедливыми и властными угрозами. Затем он привел и самое начало, вот его слова: "Я знаю, что у многих людей в счастливых, удачных и благоприятных обстоятельствах обычно поднимается дух, растет и усиливается гордость и высокомерие. Поэтому и теперь очень опасаюсь, как бы вследствие столь счастливого окончания нынешних событий в наше решение не вмешалось чего-нибудь дурного, что могло бы поколебать наше счастье, и как бы эта радость не вышла из пределов умеренности. Несчастье смиряет и учит тому, что нам следует делать; счастье же обычно отклоняет от правильного суждения и понимания. Вот почему я особенно настаиваю и советую отложить это дело на несколько дней, пока мы не придем в себя от столь великой радости".
Последующие слова Катона, говорит Тирон, являются признанием вины родосцев, а не их защитой, и не содержат в себе ни отклонения вины, ни попытки переложить ее на кого-то, а содержат лишь указание на причастность к ней многих других, что, конечно, вовсе не имеет значения для оправдания. И сверх того, говорит он, Катон признает, что когда родосцы обнаружили свое расположение к царю и поддерживали его против римского народа, то они делали это ради собственного интереса, чтобы римляне, победив царя Персея, не преступили бы меры "надменности, дерзости и высокомерия. Затем приводит и самые слова Катона так, как написано ниже: "Я также думаю, что родосцы не желали, чтобы мы так окончили войну, как она окончена, и чтобы мы победили царя Персея. Но этого не желали не только родосцы, не желали этого, я думаю, многие народы и племена; и я не знаю не было ли между родосцами таких, которые не желали нашей победы не только ради нашего бесчестия, но также из опасения, что, если нам будет некого бояться, и мы станем делать все, что нам вздумается, то они должны будут подпасть под нашу власть и сделаться нашими рабами. Ради своей свободы, думаю, они держались такого мнения. Родосцы, однако, никогда не помогали Персею от имени государства. Подумайте, насколько осторожнее поступаем мы в наших частных отношениях. Каждый из нас, если видит, что дело идет против его выгоды, старается всеми силами противодействовать этому. А они, однако, это допустили".
Что касается порицаемого "вступления, Тирону следовало бы знать, что Катон защищал родосцев как сенатор и как бывший консул и цензор, пекущийся о пользе государства, а не только как адвокат, выступающий за обвиняемых. Ведь одни вступления полезны обвиняемому, который ищет у всех снисхождения и жалости, другие - человеку авторитетному, когда он выступает перед сенатом, возбужденный несправедливыми суждениями некоторых сенаторов, и говорит откровенно и с достоинством, с негодованием и с болью, выступая за интересы общества и за спасение союзников. В самом деле, справедливо и полезно предписание риторических правил о том, что судей, обсуждающих чужую жизнь и чужое дело, в котором без всякой опасности или выгоды для себя они выполняют лишь служебную обязанность, нужно миролюбиво и мягко умилостивлять и склонять к благоприятному мнению о том, кого они судят. Но когда дело идет об общих для всех достоинстве, чести и интересе и надо или заставить принять решение или отклонить уже начавшееся дело, тогда тот, кто старается во вступлении к речи подготовить слушателей к доброжелательности и благосклонности, попусту тратит время на ненужные слова. Ведь уже давно само положение дел и общие опасности подготовили их к принятию советов и скорее уж они сами просят оратора о благосклонности.
А когда Тирон говорит, будто, по словам Катона, родосцы не хотели, чтобы война окончилась так, как она окончилась, и чтобы царь Персей был побежден римским народом и будто не только родосцы, но и многие другие народы не хотели этого (хотя все это ничуть не способствует оправданию родосцев или ослаблению их вины), - то уж здесь Тирон бесстыдно лжет. Он приводит слова Катона, а другими словами толкует его превратно. В самом деле, Катон не прямо сказал, что родосцы не хотели победы римского народа, а только сказал, что ему так кажется, что они, не хотели этого; это было, несомненно, выражением личного мнения, а не признанием вины родосцев. В этом, мне думается, он не только не виноват, но достоин даже похвалы и удивления, так как откровенно и чистосердечно высказывал против родосцев то, что чувствовал. А снискав себе доверие искренностью он, однако, все то, что считалось неблагоприятным, направил и повернул так, чтобы именно по требованию справедливости родосцы оказались более желанными и дорогими для римского народа, так как, .несмотря на выгоду и желание помочь царю, они все же ничего не сделали для оказания ему содействия.
Затем Тирон приводит из этой же речи следующие слова: "Неужели теперь вдруг мы должны оставить связывающие нас взаимно столь большие выгоды, столь большую дружбу? То, что мы говорим, они будто бы хотели сделать, мы поспешим сделать первыми?". Такая энтимема [66], говорит Тирон, негодна и порочна. Потому что можно ответить Катону: конечно, мы поспешим, ведь если мы не предупредим противника, то будем застигнуты врасплох и попадем в сети, от которых заранее не остереглись. И прав, говорит он, Луцилий [67], когда упрекает поэта Еврипида за сцену, где царь Полифонт [68] говорит, что убил брата потому, что тот сам намеревался раньше убить его, а Меропа, жена брата, возражает ему следующими словами:

Ты говоришь: он ждал, чтобы убить тебя.
Так почему же сам ты подождать не мог?

Это ведь, говорит Тирон, верх глупости хотеть что-нибудь сделать и сознательно старается не делать того, что хочешь. Однако Тирон, очевидно, не обратил внимания на то, что обстоятельства принятия мер предосторожности не всегда бывают одинаковыми и что занятия, действия и обязанности человеческой жизни, будь это опережение или отсрочка, отмщение или предосторожность, не похожи на гладиаторскую битву. Ведь гладиатору, готовому к битве, предложен в бою такой жребий: или убить противника, если он опередит его, или быть убитому, если придется отступить, и противник окажется опередившим. Но человеческая жизнь не ограничена столь несправедливой и неизбежной необходимостью, чтобы нужно было первому причинять обиду только потому, что можешь пострадать сам, если не сделаешь этого. Такой образ действия вовсе не согласуется с милосердием римского народа, который часто даже причиненные ему обиды оставлял без внимания и отмщения.
Затем, говорит Тирон, Катон в той же речи употребил недостаточно честные и слишком дерзкие доказательства, свойственные не такому человеку, каким он вообще был, но лукавые и обманчивые, подобные хитросплетениям греческих софистов [69]. Он говорит: когда упрекали родосцев в том, что они хотят воевать против римского народа, и Катан почти не отрицал этого, а только просил прощения для них, потому что они этого не сделали, хотя и очень хотели, то он представил тот род доказательства, который диалектики называют "индукцией", весьма коварный и софистический, с помощью которого можно доказать как истину, так и ложь, поскольку он пытался обманчивыми примерами установить и доказать, что несправедливо наказывать желавшего сделать зло, если он не исполнил своего желания. Вот слова Катона из этой речи: "Кто говорит против них с наибольшим ожесточением, тот говорит: ,,Они хотели сделаться врагами". Но кто из вас по отношению к самому себе считал бы справедливым наказание за то, что он обличен в желании дурно поступить? Я думаю никто. Я и сам не хотел бы такого наказания". Затем, немного далее, он говорит: "Так что же? Есть ли, наконец, столь жестокий закон, который бы гласил: если кто-нибудь сам захочет сделать что-то, заплатить должен тысячу мин, если вина члена семьи - половину; если кто захочет иметь более пятисот югеров земли, то должен быть наказан так-то; если кто захочет иметь большее количество скота, то должен быть приговорен к такому-то штрафу? Но ведь мы всего хотим иметь больше, и нас за то не наказывают". Дальше он говорит так: "Но если несправедливо, чтобы кому-либо оказывалась честь за то, что, по его словам, он желал сделать хорошее, однако не сделал, то неужели родосцы должны пострадать не за то, что поступили дурно, а за то, что будто бы хотели так поступить?" Этими доказательствами, говорит Туллий Тирон, Марк Катон убеждает и утверждает, что не нужно наказывать родосцев, так как, хоть они и хотели стать неприятелями римскому народу, однако же не стали. Нельзя, однако, говорит Тирон, умалчивать о том, что желание иметь пятьсот югеров земли, что, вопреки народному постановлению, совсем не то же самое, что желание предпринять несправедливую и нечестивую войну с римским народом, и нельзя также не признать, что основание для награждения бывает одно: - для наказания другое. Ведь обещанных благодеяний, говорит, нужно ждать и благодарить за них не раньше, чем они будут сделаны, а угрожающих обид следует не ждать, а остерегаться. В самом деле, добавляет он, высшее проявление глупости не противиться задуманным преступлениям, а оставаться в ожидании пока они не будут совершены и окончены, откладывая наказание до тех пор, когда уже сделанного не вернешь.
Эти упреки Тирона Катону не так уж слабы и не лишены, разумеется, основательности. Но ведь Катон эту индукцию представил не голой, не одинокой, не беззащитной, а подкрепил разными способами и усилил множеством других аргументов; и так как он заботился об интересах республики больше, чем об интересах родосцев, то не остановился ни перед каким словом или делом, лишь бы любыми средствами убеждения добиться сохранения союзников. Во-первых, он искусно отыскал (для примера) то, что запрещено не естественным или народным правом, но правом законов, продиктованных временем и частными нарушениями, как например, о числе скота и об определенной мере земли, а в той области хоть запрещенное и не позволяется делать по законам, однако, хотеть это сделать, если б было позволено, не бесчестно. А потом он мало-помалу сопоставил и смешал эти желания с тем, что и делать и желать само по себе нечестно. И чтобы скрыть неосновательность сопоставления, он привел в защиту этого множество аргументов. Это не значит, что он придает значение тем тонким и изощренным осуждениям недозволенных желаний, о каких на досуге рассуждают философы; просто он изо всех сил старается, чтобы дело родосцев, дружбу с которыми было полезно сохранить для республики, было признано правым, или, по крайней мере, достойным прощения. То он говорит, что родосцы не начали войну и не хотели начинать, а между тем заявляет, что рассуждать и судить следует только об одних поступках, одни же пустые намерения не подлежат ни законам, ни наказанию. А то вдруг он, словно признавая их виновность, просит простить их и доказывает, что прощение полезно человеку; если их не простят, он возбуждает страх за возможные перемены в республике, если же, напротив, простят, он обещает, что величие римского народа останется незыблемым.
Что касается обвинения в высокомерии, в котором тогда, помимо прочего, упрекали в сенате родосцев, он отразил и разбил его удивительным, почти божественным ответом. Я привожу слова самого Катона, поскольку Тирон пропустил их: "Говорят, что родосцы высокомерны. Такое обвинение я менее всего желал бы услышать по отношению к себе и своим детям. Но пусть они будут высокомерны. Что ж нам до этого? Неужели вы сердитесь на то, что есть кто-то более высокомерный, чем мы?" Решительно ничего нельзя высказать более веского, более сильного, чем этот укор, обращенный к в высшей степени гордым людям, которые в себе гордость любят, а в других осуждают.
Кроме того, можно заметить, что на всем протяжении этой речи Катона применены все средства и все силы риторики, но не так, как мы видим это в служащих для забавы турнирах или потешных сражениях, т. е. не слишком последовательно, красиво и стройно, но как бы, в сомнительном бою, когда боевой строй разъединен и сражение происходит во многих местах и с переменным успехом; так и Катон в этом деле, когда пресловутая гордость родосцев была предметом пламенной ненависти и зависти многих, использовал без разбора все способы поддержки и защиты: то он рекомендует родосцев за их большие заслуги, то оправдывает как якобы невиновных и осуждает римлян за несостоятельное домогательство их имущества и богатства; то умоляет простить родосцев, будто они совершили преступление, то объявляет, что они необходимы Риму как союзники; напоминает сенаторам то о милости, то о гуманности предков, то об общественной пользе. Все это, возможно, могло быть сказано последовательнее, благозвучнее, но с большей силой и живостью, мне кажется, не могло быть сказано. Поэтому несправедлив Тирон Туллий, когда из всех средств столь богатой речи, зависящих друг от друга и взаимосвязанных, он выбрал для осуждения нечто незначительное и обособленное: недостойно было для Катона то, что он не счел заслуживающими наказания преступные намерения, не приведенные в исполнение.
Удобнее и правильнее оценит и рассудит этот мой ответ Туллию Тирону тот, кто ознакомится с самой речью Катона
и постарается отыскать и прочитать письмо Тирона, написанное Аксию. Таким образом он сможет более беспристрастно и верно или исправить меня или согласиться со мной.

3. Достойный упоминания рассказ об актере Поле[70]
Был в Греции знаменитый актер, который превосходил других ясностью голоса и красотой жеста; имя его, говорят, было Пол. Трагедии известных поэтов он представлял искусно и правдиво. У этого Пола смерть отняла горячо любимого сына. Когда, казалось, он уже достаточно погоревал над своей утратой, он вернулся к профессии актера. В это время в Афинах, представляя Электру [71] Софокла, он должен был нести урну с мнимым прахом Ореста. Эта сцена была задумана так, что Электра, неся как бы останки брата, горько оплакивает его погибель. И вот Пол, облаченный в траурные одежды Электры, обняв, как будто это урна Ореста, урну с прахом своего сына, которую он извлек из могилы, наполнил все кругом не призрачным и не показным, а настоящим страданием, плачем и вздохами. Таким образом, когда, казалось, исполнялась пьеса, была представлена подлинная скорбь.

14. О трех родах речи и о трех философах, которых афиняне отправили в качестве послов в римский сенат
Как в стихотворной, так и в поэтической речи есть, вероятно, три рода стиля, которые греки называют χαρακτῆρες и обозначают их: ἁδρὸς, ἰσχνὸς, μέσος. Так же и мы: первый род называем изобильным, второй - простым, третий - умеренным. Изобильному свойственны достоинство и величавость, простому- изящество и тонкость, умеренный находится посредине между ними, 'воспринимая часть качеств того и другого.
При каждом из этих хороших качеств речи возникло соответствующее число пороков, которые обманчивым сходством создают видимость их манеры и свойства. Так, большей частью, надутые и напыщенные речи обманчиво кажутся изобильными, неотделанные и сухие - простыми, темные и двусмысленные - умеренными. Настоящими же и специальными примерами каждого рода речи, говорит Варрон, в латинском языке являются: изобильного - Пакувий, простого - Луцилий, умеренного - Теренций. Но эти самые три рода стиля уже в прежнее время представлены Гомером в речи трех героев: блестящий и изобильный в речи Улисса, тонкий и сдержанный в речи Менелая, смешанный и умеренный в речи Нестора.
Это же самое тройное различие стиля замечено в речах трех философов, посланных афинянами в римский сенат и к римскому народу с тем, чтобы ходатайствовать об уменьшении штрафа, к которому они были приговорены за опустошение Оропа [72]. Штраф составлял приблизительно пятьсот талантов. Философами этими были: Карнеад-академик, Диоген-стоик, Критолай-перипатетик [73]. Будучи приведены в сенат, они, разумеется, говорили через переводчика, сенатора Гая Ацилия, однако еще до того сами, каждый отдельно, хвастовства ради, рассуждали перед многочисленным собранием римлян. Было удивительно различным красноречие каждого из трех философов, сообщают Рутилий [74] и Полибий. Карнеад, по их словам, говорил горячо и быстро, Критолай - искусно и плавно, Диоген - скромно и умеренно.
Каждый же из этих родов речи, как мы уже говорили, бывает замечательным, если украшается естественно и скромно, но если подделывается и подкрашивается - становится фальшивым.

17. Кто первый основал общенародную библиотеку и сколько было книг в публичной библиотеке Афин до взятия их персами
Говорят, что тиранн Писистрат первый в Афинах основал публичную библиотеку из собранных им литературных и научных произведений. Потом сами афиняне увеличивали ее еще более заботливо и тщательно; однако все это множество книг, после захвата Афин и сожжения всего города, за исключением крепости, Ксеркс похитил и приказал вьгвезти в Персию. Спустя много лет царь Селевк [75], прозванный Победителем, позаботился о возвращении всех этихкииг в Афины.
Затем в Египте по воле Птолемеев было собрано и написан э огромное число книг - около семисот тьксяч томов [76]; но в первую Александрийскую войну, когда город был разграблен, все они, не по чьей-либо воле или умыслу, а случайно, были сожжены солдатами вспомогательных войск [77].

Книга X
3. Сопоставление и сравнение некоторых известных отрывков из речей Гая Гракха, Марка Цицерона и Марка Катона
Гай Гракх считается оратором энергичным и сильным. Никто этого не отрицает. Но если некоторым он представляется более значительным, более пылким и более красноречивым, чем Цицерон-этого допустить нельзя. Мы читали совсем недавно речь Гракха об обнародовании законов [78], в которой он со всей ненавистью, на какую только способен, изъявляет свое неудовольствие по поводу того, что Марк Марий и несколько честных граждан из муниципальных городов Италии были несправедливо высечены розгами по приказу магистрата римского народа.
Вот они, его слова об этом: "Недавно в Теан Сидицинский [79] прибыл консул. Его жена сказала, что хотела бы вымыться в мужской бане. Сидицинскому квестору Марку Марию было поручено выгнать из бань тех, кто там мылся. Жена заявила мужу, что баня ей была предоставлена недостаточно быстро и что она была недостаточно чиста. Тогда на форуме был поставлен столб и к нему был приведен благороднейший человек этого города - Марк Марий. С него стащили одежды и высекли розгами. Каленцы [80], как только об этом услыхали, объявили, чтобы никто не посмел мыться в банях, когда в их городе находится римский магистрат. И в Ферентине [81] по той же причине наш претор приказал схватить местных квесторов: один из них бросился со стены, другой был схвачен и высечен розгами".
В деле столь жестоком, в засвидетельствовании публичной несправедливости столь горестной и печальной есть ли что-нибудь, что сказал бы он или горячо и замечательно или трогательно и страстно, или же с красноречивым возмущением и с суровой и проникновенной жалобой? Здесь есть разве что краткость, приятность, чистота речи - то, что свойственно легкому стилю комедии.
Тот же Гракх в другом месте говорит так: "Как велика распущенность и необузданность этих молодых людей, я покажу вам на следующем примере. Несколько лет тому назад из Азии бы послан в качестве легата молодой человек, который в то время еще не занимал никакой должности. Его несли на носилках. Встретился ему пастух из Венузии [82] и в шутку, не зная, кого несут, спросил, не покойника ли? Как только тот услыхал это, приказал опустить носилки и теми веревками, которыми они были связаны, велел бить пастуха до тех пор, пока он не испустил дух".
Эта речь о - столь насильственном и жестоком поступке в самом деле нисколько не отличается от обыденной речи. Наоборот, когда у Марка Туллия в речи на подобную тему [83] невинных римских граждан, вопреки праву и законам, секут розгами и осуждают на смертную казнь, то какое там горе! Какой плач! Какая картина всего дела стоит перед глазами! Какое море ненависти и горечи бушует! Когда я читал эти слова, передо мной словно носились видения, мне слышался шум ударов, крики, рыдания. Или вот его слова о Верресе, которые я привел здесь, насколько смог их припомнить: "Сам он в возбуждении от задуманного преступного злодейства вышел на площадь. Взор его пылал, все его черты носили отпечаток жестокости. Все ожидали на что он решится, что он намерен сделать? Как вдруг он приказывает. этого человека схватить, раздеть, привязать к столбу и чтобы приготовить розги". Действительно, одни уж эти слова "nudari et deligari et virgas expediri jubet" - столь волнующи и ужасны, что кажется будто не рассказ слышишь, а все видишь своими глазами.
Гракх не жалуется, не призывает на помощь, а только рассказывает: "На форуме, говорит он, был поставлен столб. С Мария стащили одежду. Он был высечен розгами". Цицерон же, прекрасно развернув картину, не говорит: "был высечен розгами", но: "Секли розгами на мессанской площади римского гражданина, но, несмотря на все страдания этого несчастного, ни один стон не прерывал свиста розог, кроме этих слов: "Я римский гражданин!‟" Он думал, что это упоминание о гражданстве отвратит все удары и избавит его тело от мучений". С какой энергией, с какой страстностью и с каким жаром он затем изливает свое возмущение столь жестоким поступком, возбуждая у римских граждан ненависть и отвращение к Верресу, восклицая: "О, сладкое имя свободы! О, великие права нашего гражданства! О, Порциев закон и законы Семпрониевы! [84] О, трибунская власть, о которой с горечью тосковал наш плебс и которая, наконец, возвращена ему! До того дошло, что римский гражданин, в провинции римского народа, в городе союзников, привязанный на форуме, подвергается сечению розгами со стороны того, кто сам имеет фаски и секиры лишь милостью римского народа! Разводили огонь, приготовляли раскаленное железо, подносили прочие орудия пытки - и тебя не тронули не только его страдальческие мольбы, его трогательные возгласы, но и раздирающий плач и стоны присутствовавших на этом зрелище римских граждан?" [85].
С какой обстоятельностью и достоинством, с каким красноречием и сообразностью высказывает свое сожаление об этом Марк Туллий! Впрочем, если есть человек, слух которого столь груб и неотесан, что ему не доставляет удовольствия ясность и прелесть этой речи и правильная соразмерность слов, но он предпочитает речь первого оратора потому, что она безыскусственна, коротка, легко написана, обладает какой-то природной привлекательностью и сохраняет подобие и как бы оттенок темной старины, этот человек, если он способен рассуждать, пусть рассмотрит речь Катона, оратора более древнего, чем Гракх, на подобную же тему, силы и изобилия этой речи Гракх даже и не старался достичь. И тогда станет понятно, я думаю, что Катон не был доволен красноречием своего века и уже тогда пытался осуществить то, в чем позднее Цицерон достиг такого совершенства. Так, в речи под заглавием "О летних битвах" он таким образом негодует на Квинта Терма [86]: "Он сказал, что децемвиры мало позаботились о доставке ему провианта. Он приказал стащить с них одежды и сечь их ремнями. Децемвиров секли бруттийцы [87], видели это многие смертные. Кто может вынести это оскорбление, этот произвол власти, это рабство? Этого не осмелился сделать ни один царь; и это делается с людьми приличными, хорошего рода, благонамеренными? Где же союз? Где верность обязательствам? Самые унизительные обиды, удары, побои, рубцы, эти страдания и истязания ты осмелился позорным и самым оскорбительным образом обрушить на людей на глазах их собственных земляков и бесчисленной толпы? Но какую печаль, какой стон, какие слезы, какой плач я слышал! Рабы с трудом выносят обиды: что же, по вашему мнению, чувствовали и будут чувствовать люди благородные, наделенные великими доблестями?".
Катон говорит: "секли бруттийцы"; если кто, может быть, станет расспрашивать о бруттийцах, то вот что это значит. Во время пребывания в Италии Ганнибала Карфагенского с войском и после нескольких неудачных сражений римского народа, бруттийцы, из всей Италии первыми, перешли на сторону Ганнибала. Досадуя на это, римляне, после отступления Ганнибала из Италии и поражения карфагенян, не стали брать бруттийцев на военную службу, чтобы заклеймить их позором, не признавали за союзников, но приказали подчиняться отправляющимся в провинции магистратам и служить им в качестве рабов. Итак они, подобно тем, которые в комедиях зовутся lorarii [88], следовали за магистратами, и тех, кого им приказывали, связывали и секли розгами.

Книга XI
6. О том, что римские женщины не клялись Геркулесом, а мужчины Кастором
В древних сочинениях ни римские женщины не клянутся Геркулесом, ни мужчины Кастором. Почему первые не клялись Геркулесом - понятно: ведь они воздерживались от жертвоприношений Геркулесу. Но вот почему мужчины не называют имени Кастора, когда клянутся, - сказать трудно. Таким образом никогда вы не найдете у хороших писателей, чтобы женщина говорила "клянусь Геркулесом", а мужчина "клянусь Кастором"; клятва же Поллуксом - общая и для мужчин и для женщин. Между тем Марк Варрон уверяет, что в древнейшие времена мужчины не клялись ни Кастором, ни Поллуксом - это была только женская клятва, взятая из Элевсинских мистерий. Однако мало-помалу из-за незнания древности мужчины стали говорить: "клянусь Поллуксом"; и так эта клятва вошла в обычай; но ни в одном древнем сочинении не найти клятвы Кастором в устах мужчины.

8. Что думал и высказал Катон об Альбине, который, будучи римлянином, написал римскую историю на греческом языке, заранее прося прощения за то, что в нем неискусен
Марк Катан, говорят, справедливо и остроумно укорял Авла Альбина [89]. Альбин, который был консулом с Луцием Лукуллом, написал по-гречески римскую историю. В начале его произведения написано примерно так: никто не должен сердиться, если что-либо в этих книгах будет написано не очень правильно или мало изящно; "ведь я, - говорит он, - римлянин, родившийся в Лациуме, греческая речь мне в высшей степени чужда" и потому, если в чем-либо будет погрешность, он просит милостиво простить его и не судить строго. Катон, прочитав это, сказал: "Ты, Авл, большой шутник, коли предпочитаешь извиняться в ошибке, чем избежать ее. Ведь обычно мы просим прощения, когда ошиблись, или по глупости или по принуждению. А тебя, хотел бы я знать, кто заставлял поступать так, что ты извиняешься в том, чего еще не сделал?" Написано это в XIII книге "О знаменитых людях" Корнелия Непота.

10. О том, что Гракх в своей речи приписал слова Демосфена ритору Демаду; отрывок из речи Гая Гракха
Слова, которые Критолай, как мы указали в предыдущей главе, приписал Демосфену, Гай Гракх, в речи против Авфеева закона, приписал Демаду [90]. Вот эти слова: "Если вы, квириты, захотите воспользоваться вашей мудростью и доблестью, то вы, сколько ни ищите, не найдете никого между ними, кто бы выходил сюда бескорыстно. Все мы, говорящие речи, домогаемся чего-нибудь, и никто не является перед вами с иной целью, как только чтобы унести что-нибудь. Я сам, который говорю перед вами о том, чтобы вы умножили ваши доходы и тем удобнее могли устроить ваши выгоды и выгоды государства, не даром выступаю: но я требую от вас не денег, но доброго мнения и почета. Те, которые выступают с намерением отсоветовать вам принять предложенный закон, домогаются не почета от вас, а денег от Никомеда [91]. Те же, которые советуют вам принять его, также ищут не доброго мнения у вас, но награды и платы от Митридата [92]. Ну а те, которые, будучи одного происхождения с нами и одного сословия, молчат, - те самые алчные: ведь они от всех берут деньги и всех обманывают. Вы, полагая, что они далеки от этих дел, наделяете их доброй славой, а послы царские, полагая, что они молчат в их интересах, доставляют им подношения и большие деньги; это как в Греции, когда один трагик стал хвастаться, что за одну пьесу он получил полный талант [93], то Демад, красноречивейший в своем городе человек, ему ответил, говорят, так: "Тебе кажется удивительным, что ты получил талант за то, что ты говорил? Я же получил от царя десять талантов за то, чтобы молчать". Так и эти люди получают наибольшую награду за молчание".

Книга XIII
2. О дружеской беседе двух поэтов, Пакувия и Акция в Таденте
Те, у кого есть время и желание изучать и описывать жизнь и годы замечательных людей, написали о трагических поэтах Марке Пакувии и Луции Акции такого рода рассказ: "Когда Пакувий, говорят они, уже ослабленный старостью и продолжительной болезнью, уехал из Рима в Тарент, Акций, значительно моложе его, отправляясь в Азию, заехал в этот город, зашел к Пакувию и, радушно им принятый, задержался у него на несколько дней и прочитал по его желанию свою трагедию ,,Атрей‟. Пакувий, говорят, нашел, что эти стихи звучны и благородны, но, как ему кажется, несколько грубоваты и резки. "Ты прав, сказал Акций, и я вовсе не сожалею об этом, потому что надеюсь в будущем писать лучше. Ведь, говорят, таланты подобны плодам: те, которые рождаются грубыми и горькими, становятся потом нежными и сладкими, а те, которые сразу бывают мягкими и нежными и с самого начала сочными - не созревают, а быстро гниют". Следовательно, нужно, по-видимому, оставлять в природном даровании нечто такое, что возраст и время будут смягчать".

8. О том, что поэт Афраний справедливо и остроумно назвал мудрость дочерью упражнения и памяти
Оригинально и весьма справедливо мнение поэта Афрания [94] о возникновении и приобретении мудрости, согласно которому она является дочерью опытности и памяти. Ведь этим самым он показал, что кто хочет быть мудрым в жизни, тому нужны не только книги и обучение риторике и диалектике, но следует ему также обращаться и упражняться в познании и испытании практических дел и все эти дела и события твердо помнить; а затем- мыслить и поступать так, как учит самый опыт вещей, а не только так, как внушали книги и учителя при помощи пустых слов и образов, будто в комедии или во сне. Вот стихи Афрания из комедии, озаглавленной "Sella":

Отец мой - Опыт, мать зовется Памятью;
Софией грек меня зовет, вы - Мудростью [95].

Почти такая же мысль заключена в стихе Пакувия, который, по мнению философа Македона [96], человека достойного и моего приятеля, должен быть высечен на дверях всех храмов:

...Ненавижу я
Дела лентяев и слова философов [97].

Ведь ничего не может быть недостойнее и невыносимее, говорил он, чем когда люди ленивые и праздные, прикрывшись бородой и плащом, нравоучение и пользу философии превращает в искусное пустословие и весьма красноречиво осуждают пороки, сами будучи насквозь пропитаны ими.

17 (16). "Humanitas" не то значит, что обычно думают; впрочем те, которые говорили правильно, употребляли это слово в более узком смысле
Те, которые создали латинский язык, и те, которые хорошо говорили на нем, предпочитали, чтобы слово "humanitas" не имело того значения, которое за ним считают и которое соответствует тому, что у греков называется φιλανθρωπία и означает какую-то благожелательность и благосклонность ко всем людям без исключения; нет, они придавали слову "humanitas" почти что смысл того, что греки называют παιδεία, а мы - "обучением" и "познанием" благородных наук. Те, которые искренне расположены и стремятся к ним, более всего заслуживают названия "humanissimu". Ведь стремление к науке и к изучению её из всех живых существ присуще одному человеку и потому называется "humanitas". В таком именно смысле это слово употреблялось древними и в особенности Марком Варроном и Марком Туллием, .как показывают почти все их произведения. Поэтому я счел достаточным представить один пример. Я приведу здесь слова Варрона из первой книги "De rerum humanarum..." [98], начало которой гласит: "Пракситель, благодаря своему выдающемуся искусству, известен всем хоть сколько-нибудь образованным людям (,,humaniori")". "Humanior" не имеет здесь обычного значения снисходительного, сговорчивого и доброжелательного, хотя и несведущего в словесных науках человека - это ведь никоим образом не согласуется с мыслью автора, - но означает человека, образованного и знающего, который из книг и из истории узнал о существовании Праксителя.

20 (19). О роде и именах фамилии Порциев
Когда мы - я, Аполлинарий Сулыпиций [99] и некоторые другие мои или его приятели-сидели в библиотеке Тибериева дворца, нам случайно попалась в руки книга, на которой было написано: "Сочинение Марка Катона Непота". Мы стали спрашивать себя, кто же такой был этот Марк Катон. И тут некий молодой человек, не чуждый, как можно было судить по его разговору, литературным занятиям, сказал: этот Марк Катон не прозвище имеет Непот, а просто был внуком ("nepos") Марка Катона Цензора; и он же был отцом Марка Катона, претора, того, который в гражданскую войну в Утике бросился на меч. Цицерон о его жизни написал книгу под названием "Похвала Катону" [100] и говорит в этой книге, что он был правнуком Марка Катона Цензора. Итак, отцом того, которого восхвалял Цицерон, был этот Марк Катон, речи которого и сохранились под именем Марка Катона Непота.
Тогда Аполлинарий очень спокойно и мягко, в своей обычной манере возражения, сказал: "Хвалю тебя, сын мой, за то, что в столь молодом возрасте, хоть и не знаешь, кто был тот Катон, о котором сейчас идет. речь, однако понаслышке имеешь кое-какое представление о роде Катонов. У того Марка Катона Цензора был не один внук, а несколько, родившихся не от одного отца: ведь у Марка Катона, оратора и цензора, было два сына, от разных матерей и разного возраста. Дело в том, что когда один из них достиг уже юношеского возраста, мать его умерла, а сам Катон, хотя был уже очень старым, взял себе в жены дочь своего клиента Салония, и у нее родился Марк Катон Салониан; это прозвище ему было дано по деду, отцу матери. От старшего сына Катона, который, будучи назначен претором, умер при жизни отца и оставил замечательные книги о правоведении, родился вот этот, о котором идет речь: Марк Катон, сын Марка, внук Марка. Он был довольно сильным ораторам, и по примеру своего деда оставил много написанных речей, был он и консулом с Гаем Марцием Рексом и именно в это консульство поехал в Африку, где и умер. Но он не был отцом, как сказал ты, Марка Катона претора, который лишил себя жизни в Утике и которого хвалил Цицерон; из того, что один был внуком Катона Цензора, а второй правнуком, не следует, что первый был отцом второго. Ведь этот внук, речь которого мы только что видели, хоть и имел сына Марка Катона, но не того, который погиб в Утике, а того, который, будучи курульным эдилам и преторам, поехал в Нарбоннскую Галлию, и там скончался. От другого же сына этого Цензора, намного более молодого, которого, как я сказал, назвали Салонианом, родились двое: Луций Катон и Марк Катон. Этот Катон был народным трибуном и умер, когда домогался претуры; от него родился Марк Катон, претор, который во время гражданской войны в Утике убил себя и которого Цицерон, с похвалой описывая его жизнь, назвал правнуком Катона Цензора. Итак, вы видите, что та часть фамилии, которая ведет свое начало от младшего сына Катона, отличается не только ветвью рода, но также и большим промежутком времени, потому что этот Салониан родился, как я уже сказал, в преклонные годы своего отца и дети его также появились на свет значительно позднее тех, которые родились от его старшего брата. Эту разницу во времени вы легко заметите, прочитав самую речь".
Так говорил нам Сульпиций Аполлинарий, и мы слушали. Позднее мы убедились в справедливости его слов, когда читали надгробные похвальные слова и записки о фамилии Порциев.

Книга XV
11. Текст сенатского постановления об изгнании из города Рима философов; также текст цензорского указа, по которому осуждались и ограничивались в правах те, кто начал вводить в Риме обучение риторике
В консульство Гая Фанния Страбона и Марка Валерия Мессалы [101] было вынесено следующее решение сената [102] о латинских философах и риторах: "Марк Помпоний, претор, доложил в сенате о философах и риторах. По этому делу сенат решил, чтобы Марк Помпоний, претор, в интересах республики и на свою ответственность позаботился о том, чтобы их не было в Риме".
Несколько лет спустя после этого сенатского решения Гней Домиций Агенобарб и Луций Лициний Красс [103], цензоры, издали следующий указ против латинских риторов: "Донесено нам, что есть люди, которые завели новый род учения, что в школу к ним собирается молодежь, что назвали они себя латинскими риторами и что у их молодые люди просиживают целыми днями. Наши предки установили, что их дети должны изучать и в какие школы ходить. Эти новшества, противные обычаям и нравам предков, нам не угодны и представляются безнравственными. Вследствие этого мы решили объявить о нашем мнении и тем, которым принадлежат эти школы, и тем, которые имеют обыкновение ходить в них: это нам не угодно".
И не только в те слишком суровые и еще не просвещенные греческим образованием времена были изгнаны из Рима философы, но и в правление Домициана [104] указом сената им было запрещено жить в Риме и в Италии. По этому указу и философ Эпиктет переехал из Рима в Никополь.

20. Несколько замечаний о рождении, жизни, нравах поэта Еврипида и о его смерти
Мать поэта Еврипида, по сообщению Феопомпа [105], зарабатывала на жизнь продажей дикорастущих овощей. Когда он родился, халдеи [106] предсказали его отцу, что этот ребенок в пору своей юности будет победителем в боях. Это и стало судьбой мальчика. Отец, решив, что сын его должен быть атлетом, как только ребенок окреп и натренировал свое тело упражнениями, привел его на олимпийские игры для Состязаний с юными атлетами. Сначала его не допустили к состязанию из-за сомнительного возраста [107], а потом он участвовал в Элевсинских и Тезеевых играх и получил венок. Вскоре, однако, он перешел от телесных упражнений к занятиям по совершенствованию ума: он учился физике у Анаксагора, риторике у Продика [108], моральной философии у Сократа. В возрасте восемнадцати лет он начал писать трагедии. На острове Саламине, согласно Филохору [109], есть мрачная и отвратительная пещера, я сам ее видел, в которой Еврипид писал трагедии.
Говорят, что он ненавидел почти всех женщин: или потому, что от природы чувствовал к ним отвращение, или же потому, что женат был одновременно на двух женщинах (тогда это позволял афинский закон) и ему с ними надоело жить в браке. Об этой его ненависти к женщинам упоминает и Аристофан, в "Фесмофориазусах" в следующих стихах [110]:

Поэтому и я проект такой вношу:
Злодея наказать за все его грехи.
Не мало оскорблял он грубо, злостно нас.
Чего нам ждать еще? Питомец рынка он.

А Александр Этолийский [111] написал об Еврипиде такие стихи:

Анаксагора старого воспитанник
В речах мне показался и угрюм и груб,
И даже за вином, насколько помнится,
Он не смеялся; но зато в трагедиях
Сирен превосходил медовой сладостью [112].

Когда Еврипид был в Македонии у царя Архелая, обходившегося с ним по-дружески, то, возвращаясь однажды ночью с его ужина, он был растерзан собаками, которых натравил на него какой-то завистник, и погиб от этих ран. Гробницу же его и его память македоняне удостоили такой чести, что в прославление ему каждый раз говорили: "Гробница твоя, Еврипид, пусть никогда не погибнет": ведь знаменитый поэт был погребен на их земле. Поэтому, когда присланные к ним афинянами послы просили, чтобы они позволили перевезти останки поэта на его родину в Афины, македоняне остались непоколебимыми в единодушном отказе.

23. О времени жизни знаменитых историков Гелланика, Геродота, Фукидида
Историки Гелланик [113], Геродот, Фукидид процветали, овеянные громкой славой, почти в одно и то же время и не очень различались по возрасту. Ведь Гелланику в начале Пелопоннесской войны было, кажется, шестьдесят пять лет, Геродоту - пятьдесят три, Фукидиду - сорок.
Написано об этом в одиннадцатой книге Памфилы [114].

24. Суждение Вулкатия Седигита о латинских комиках в его книге "О поэтах"
Седигит [115] в книге, которую он написал о поэтах, следующими стихами выражает свое мнение о тех, кто сочинял комедии: кого из всех он считает лучшими и кому какую отдает честь и место по порядку:

Мы знаем: спорят многие, не ведая,
Какое место дать какому комику.
Я помогу, скажу тебе решение,
А кто иначе мыслит - заблуждается.
Цецилию [116] мимисту - пальму первенства.
За этим - Плавту превзойти нетрудно всех;
На третьем месте Невий лихорадочный.
Четвертое придется дать Лицинию [117],
А за Лицинием Атилий [118] следует.
Затем шестая очередь - Теренция,
Седьмым Турпилий будь, восьмым будь Трабеа [119],
Девятое дарую место Лусцию,
А устарелый Энний [120] нам закончит счет [121].

28. Об ошибке Корнелия Непота, написавшего, что Цицерон произнес речь за Секста Росция в возрасте 23-х лет
Корнелий НепОт, хоть и был добросовестным историком и близким другом Марку Цицерону, однако в первой книге о его жизни он, кажется, ошибся, написав, что Цицерон в возрасте 23 лет вел первое дело в суде, защищая обвиняемого в отцеубийстве Секста Росция [122]. В самом деле, при исчислении лет от консульства Квинта Цепиона и Квинта Серрана [123], когда родился Цицерон, за три дня до январских нон, до консульства Марка Туллия и Гая Долабеллы [124], когда он выступил в частном процессе за Квинкция [125] перед судьей Аквилием Галлом [126], выходит 26 лет. И нет сомнения, что спустя год после речи за Квинкция, Цицерон, уже в возрасте 27 лет, в консульство Луция Суллы Феликса (вторично) и Квинта Метелла Пия [127], защищал дело Секста Росция, обвиняемого в отцеубийстве.
Асконий Педиан обратил внимание на то, что в этом вопросе ошибся и Фенестелла [128], написавший, что Цицерон произнес речь за Секста Росция в 26 лет. Ошибка Непота больше, чем ошибка Фенестеллы, если не учитывать того, что Непот скрыл четыре года из-за особенной любви и дружбы, с тем, чтобы увеличить восхищение оратором и показать, что Цицерон произнес блестящую речь за Росция, будучи еще очень молодым.
Любители того и другого оратора отметили даже и то, что Демосфен и Цицерон в одном и том же возрасте произносили в судах блестящие речи - один против Андротиона и против Тимократа [129], в возрасте 27 лет, другой - на год моложе за Квинция и в 27 лет за Росция. Да и прожили они почти одинаково долго: Цицерон 63 года, Демосфен 60 лет.

Книга XVI
5. Что значит "vestibulum" и этимология этого слова[130]
Имеется много слов, которые мы употребляем ежедневно, но относительно которых мы не знаем в точности, что именно они значат в действительности; мы следуем принятой без критики и общепризнанной традиции в вопросе темном и невыясненном, и, можно сказать, не столько владеем словами, сколько притворяемся, что владеем. Таково слово "vestibulum", столь часто и обычно попадающееся в речи и все же не в достаточной степени ясно всем, кто им пользуется походя. Так, я встретил людей, и притом не вовсе лишенных образования, которые считали, что вестибул есть ближайшая от входа часть дома, обычно называемая атрием. Гай Элий Галл [131] так выражается во второй книге своего труда "О значении слов, относящихся к гражданскому праву": "Вестибул не находится в стенах дома и не составляет часть его; этим именем обозначается свободное пространство перед входной дверью, через. которое проходят, чтобы с улицы попасть в дом; между правым и левым флигелями, которые с обеих сторон входа непосредственно выходят на улицу, оставляется пустое пространство, и самый вход удален от улицы, будучи отделен от нее этим пространством". Каково происхождение этого слова, об этом много рассуждали; но то, что я прочел в книгах по этому поводу, показалось мне почти во всех случаях необоснованным и нелепым.
Когда в старину строили дома, оставляли перед входом незастроенную площадку в качестве промежуточного пространства между домом и улицей. В этом месте собирались те, кто приходил приветствовать хозяина дома, прежде чем быть допущенными в самый дом; они, таким образом, не стояли на улице, но вместе с тем и не находились внутри дома. Вот от этого пребывания на Обширной площадке и как бы некоторой остановки на ней ("stabulatio") и получилось название "vestibulum" ("преддверие"), обозначающее широкое пространство, оставляемое, как я сказал, перед входом в дом, на котором собирались приходящие, прежде чем быть допущенными в самый дом. Однако нам следует помнить, что это слово не всегда употреблялось старинными писателями в его прямом значении, а принималось в некоем метафорическом смысле, не слишком, впрочем, уклонявшемся от того, о котором я говорил выше. Так, в шестой песне Вергилия имеются следующие стихи:

Перед преддверием самым Орка [132] в отверстиях первых
Ложа свои поместили и Плач и мстящие Думы.

Поэт не говорит здесь, что вестибул является первой частью подземной обители, хотя можно быть введенным в заблуждение и подумать, что он разумеет именно это. Он различает два. места, находящиеся вне подземного царства: vestibulum и fauces; из них первое обозначает пространство, находящееся перед входом в самую обитель и в глубины подземного царства, а второе - узкий ход, по которому доходят до вестибула.

Книга XVII
4. Что сказал поэт Менандр поэту Филемону, который часто недостойным образом брал верх над ним в драматических состязаниях; и о том, как очень часто и Еврипида побеждали заурядные поэты
Филемон [133], писатель отнюдь не равный по таланту Менандру, часто побеждал последнего в драматических состязаниях посредством заискиваний, лести и происков. Случайно встретив его, Менандр сказал: "Скажи пожалуйста, Филемон, неужели ты не краснеешь от стыда, когда одерживаешь надо мной победу?" Еврипид также, говорит Варрон, только в пяти [134] из написанных им 75 трагедий, одержал победу - наоборот, его часто побеждали самые бездарные поэты. Менандр оставил, по сообщению одних, 108, других - 109 комедий. Впрочем, в книге известного писателя Аполлодора [135], озаглавленной "Хроника", читаем мы следующие стихи о Менандре:

Сын Диопифа из села Кефисии,
Сто пять комедий написал и умер он,
Имея пятьдесят два года отроду [136].

Однако из всех этих ста пяти комедий, только восемь одержали победу, как пишет тот же Аполлодор в том же самом произведении.

14. Забавные изречения, выбранные из мимов Публилия
Публилий писал мимы. Его считали почти равным Лаберию [137]. А Гай Цезарь был так оскорблен злословием и дерзостью Лаберия, что объявил во всеуслышание, что мимы Публилия более приятны ему и заслуживают большего внимания, чем мимы Лаберия. Большинство сентенций этого Публилия, говорят, забавны и весьма полезны для общего употребления в беседе. Из них следующие, заключенные каждая в отдельном стихе, я, право, охотно выписываю здесь:

Негодный план, который изменить нельзя.
Себе услужишь, услужив достойному.
Сноси, не обвиняя, неизбежное.
... ... ... ... ... ... ... ... .
В пути повозка - спутник разговорчивый.
Для доброй славы бережливость пагубна.
Наследника рыданья - смех под маскою,
Терпенье, лопнув, в ярость обращается.
При втором судна крушеньи нечего Нептуна клясть.
Коль имеешь друга, помни, недругом он может стать.
Снося обиду, навлекаешь новую.
Не одолеть опасность без опасности.
В чрезмерном споре истина теряется.
В просьбе учтивый отказ - доброго дела часть [138].

21. В какое время от основания Рима до второй карфагенской войны процветали знаменитые люди Греции и Рима
Чтобы иметь какой-то краткий очерк о древнейших временах, а также о живших в эти времена людях и чтобы в разговоре случайно, по неосмотрительности, не сказать чего-нибудь наобум о временах и жизни знаменитых людей, подобно тому неучу софисту, который недавно публично рассуждал о том, что философ Карнеад получил от царя Александра, сына Филиппа, денежное вознаграждение [139], а стоик Панетий [140] был современником Сципиона Африканского Старшего; чтобы, говорю, уберечься от подобного рода анахронизмов, я сделал из книг, называемых летописями, выписки о времени процветания греческих и одновременно римских знаменитостей, прославившихся или умом или могуществом, со времени основания Рима до второй карфагенской войны, и эти мои выписки, сделанные в различных местах, я расположил теперь в надлежащем порядке. Конечно, я это предпринял не для того, чтобы с ревностным старанием и основательностью составить синхроники всех знаменитых того и другого народа людей, но только чтобы эти "Ночи" до некоторой степени, хотя бы слегка, были расцвечены и этими цветками истории. Мне кажется достаточным в этих записках сказать о времени и жизни лишь немногих людей, из чего и о времени прочих, не упомянутых здесь, можно будет без труда догадаться.
Итак, начну я с прославленного Солона, так как относительно Гомера и Гесиода мнения почти всех писателей сходятся в том, что они были современниками или, что Гомер жил несколько раньше Гесиода, однако оба они жили до основания Рима, во время царствования Сильвиев в Альбе [141]; по сообщению Кассия [142] в первой книге летописей о Гомере и Гесиоде, спустя более ста шестидесяти лет после Троянской войны; по сообщению же Корнелия Непота в первой книге летописи о Гомере, около ста шестидесяти лет до основания Рима.
Итак, мы знаем, что Солон, один из этого славного числа мудрецов, написал для афинян законы в 33-й год царствования Тарквиния Приска. В царствование же Сервия Туллия тиранном в Афинах был Писистрат; Солон, предсказавший его тираннию и не доверявший ей, был обречен на добровольное изгнание. Позднее Пифагор из Самоса прибыл в Италию, где царствовал сын Тарквиния, называемый Тарквинием Гордым; в то же время в Афинах был убит Гармодием и Аристогитоном Гиппарх, сын Писистрата, брат тиранна Гиппия. По сообщению Корнелия Непота, во время царствования в Риме Тулла Гостилия прославился благодаря своим сочинениям Архилох.
Затем, в 260-й год или чуть побольше от основания Рима, афиняне победили персов в знаменитом марафонском сражении под командованием Мильтиада, который после этой победы был осужден афинским народом и умер в государственной тюрьме. После этого стал известным в Афинах трагический поэт Эсхил. В Риме почти в этот же период народ, впервые взбунтовавшись, учредил для себя должности трибунов и эдилов; и немного позже Гней Марций Кориолан [143], преследуемый и притесняемый народными трибунами, перешел к вольскам, которые тогда были врагами Риму, и начал войну против римского народа.
Несколькими годами позже, в морском сражении при Саламине, афиняне и другие греческие народы под командованием Фемистокла победили и обратили в бегство царя Ксеркса [144]. Спустя примерно четыре года, в консульство Менения Агриппы и Марка Горация Пульвилла, в вейентском сражении у реки Кремере погибли со своими семьями, окруженные врагами, 306 Фабиев [145] патрицианского происхождения.
Примерно тогда же прославился изучением естественной философии Эмпедокл Агритентский. В Риме же в это время были выделены для письменного изложения законов децемвиры [146], которые написали сначала десять таблиц, затем добавили к ним две другие.
Затем, около 323 г. от основания Рима началась в Греции знаменитая Пелопоннесская война, историю которой описал Фукидид. В это время в Риме был диктатором Авл Постумий Туберт, приказавший отсечь голову собственному сыну за то, что тот воевал против неприятеля, вопреки его приказанию. Врагами римского народа были тогда фиденаты и эквы. В это время прославились трагические поэты Софокл и затем Еврипид, врач Гиппократ [147], философ Демокрит: Сократ Афинский, хотя он и родился позже, был некоторое время их современником.
В то время, как военные трибуны [148] осуществляли консульскую власть в Римской республике около 347 г. от основания Рима, лакедемоняне поставили для надзора над афинянами тридцать тираннов [149], а в Сицилиии управлял Дионисий Старший; спустя некоторое время в Афинах был. осужден на смерть Сократ и в тюрьме отравился ядом.
Почти в то же время Марк Фудрий Камилл [150] был диктатором в Риме и овладел Вейями. В скором времени последовала Сенонская война [151], когда галлы захватили даже Рим, кроме Капитолия.
Вскоре прославился в Греции астролог Евдокс; афиняне под предводительством Формиона [152] победили у Коринфа лакедемонян. Марк Манлий в Риме, который при осаде Капитолия [153] отогнал галлов, уже взбирающихся на стену, был заподозрен в намерении захватить власть, осужден насмерть и, как сообщает Варрон, сброшен с Тарпейскожй скалы а по записям Корнелия Непота - до смерти засечен розгами. В тот же самый год, седьмой после освобождения Рима, родился, как гласит история, философ Аристотель.
Спустя несколько лет после Сеннонской войны фиванцы под командованием Эпаминонда при Левктрах победили лакедемонян, а немного позже в Риме, по закону Лициния Столона [154], консулы стали выбираться из народа, в то время как прежде консулами могли быть только лица патрицианских фамилий.
Около 400 г. от основания Рима Филипп, сын Аминты, отец Александра, принял на себя македонское царство; в это время родился Александр, а несколькими годами позже философ Платон отправился к Дионисию Младшмему, сицилийскому тиранну; еще через некоторое время Филипп при Херонее в большом сражении побеждает афинян. Из этого сражения оратор Демосфен спасся бегством, а когда его за этот побег стаи укорять, он ответил следующим хорошо известным стихом:

Бежавший воин вновь сражаться сможет [155].

Затем коварным образом был убит Филипп, а Александр, принявший царство, перешел в Азию с целью подчинения персов и Востока. Другой же Александру, прозванный Молоссом [156], направился в Италию, чтобы воевать с римским народом (ведь уже тогда слава о римском мужестве и удачах стала проникать к иноземцам), но еще до начала войны скончался. Мы знаем, что этот Молосс, направляясь в Италию, говорил, что идет туда, как в обиталище мужчин, между тем как Александр Македонский шел к персам, как в обиталище женщин. Подчинив большую часть Востока, Александр Македонский, после одиннадцати лет царствования, скончался. Немного позже умер философ Аристотель, а за ним Демосфен; почти в этот же период римский народ изнывал под тяжестью длительной войны с самнитами [157], и консулы Тиберий и Спурий Постумий, окруженные в опасном месте при Кавдинском ущелье [158] самнитами, сдались в плен и, приняв постыдный договор, отступили. По этой причине они, по требованию народа, были переданы через фециалов [159] самнитам и не приняты ими.
Спустя почти 470 лет от основания Рима началась война против царя Пирра [160]. В это время получили известность философы Эпикур Афинский и Зенон Китайский, тогда же Гай Фабриций Лусцин и Квинт Эмилий Пап были в Риме цензорами и исключили из сената Публия Корнелия Руфина [161], бывшего диктатором и дважды консулом. Причиной этого бесчестия было то, что они нашли у него серебряную столовую посуду весом в десять фунтов.
Около 490 г. от основания Рима, в консульство Аппия Клавдия, прозванного Кавдиком (брата известного Аппия Цека) и Марка Фульвия Флакка, началась первая война против Карфагена [162]; немного позднее, при дворе Птолемея в Александрии, прославился киренейский поэт Каллимах [163].
Через двадцать с небольшим лет, в консульство Клавдия Центона (сына Аппия Цека) и Марка Семпрония Тудитана был заключен мир с Карфагеном, а в Риме поэт Луций Ливий положил начало драматическому искусству, спустя более чем 160 лет после смерти Софокла и Еврипида, почти 52 года после смерти Менандра. За консулами Клавдием и Тудитаном последовали Квинт Валерий и Гай Манилий, при которых, по сообщению Варрона в первой книге "О поэтах", родился поэт Квинт Энний, написавший в возрасте 67 лет двенадцатую книгу летописи, как он сам говорит в этой книге.
В 511 г. от основания Рима, Спурий Карвилий Руга [164] первый в Риме, по совету своих друзей, развелся с женой из-за ее бесплодия и поклялся перед цензорами, что он женился только для того, чтобы иметь детей; в тот же год читал перед народом свои драмы поэт Гней Невий, который, по сообщению Варрона в первой книге "О поэтах", служил в армии во время первой Пунической войны, что подтверждает и сам Невий в написанной об этой войне поэме. Порций же Лицин [165] утверждает в следующих стихах, что поэтическое искусство началось в Риме позже:

При второй войне Пунийской окрыленною стопой
К воинам спустилась муза - грубым Ромула сынам.[166]

Около пятнадцати лет спустя началась вторая Пуническая война, а вскоре прославились как оратор в республике Марк Катон, как поэт на сцене Плавт. В это же время стоик Диоген, академик Карнеад и перипатетик Критолай были посланы афинянами в качестве послов в сенат римского народа по государственным делам. Несколько позже процветали Квинт Энний, Цецилий, Теренций и за ними Пакувий, а уже в его старость - Акций и прославившийся критикой их сочинений Луцилий.
Но я зашел уже дальше своего намерения закончить эти примечания на второй Пунической войне.

Книга XVIII
15. Марк Варрон заметил в героических стихах нечто очень любопытное
Те, кто занимается метрикой, заметили, что в долгих стихах, называемых гекзаметром, как и в сенариях, две первые стопы и две последние могут содержать в себе, каждая в отдельности, целые части речи, средние же никогда не могут, наоборот, они всегда состоят или из разделенных или из соединенных вместе слов. Марк Варрон в трактате "О науках" также написал, что он заметил в гекзаметре, что пятая. полустопа всегда оканчивает слово и первые пять полустопий играют такую же важную роль в образовании стиха, как и другие, последующие семь; и это, говорит он, происходит по некоторому геометрическому расчету.


[1] Начало предисловия несколько попорчено.
[2] «Учебные книги», «Краткое руководство» — в подлинном тексте здесь игра слов ε᾿γχειρἴδιον и παραιξφίς, в основе которой лежит перенос одного из двух разных значений первого слова («кинжал» и «учебная книга», или «краткое руководство»), а именно — второго значения, на сходство с ним лишь по первому из этих значений слово παραξιφιζ (т. е. «кинжал»). См. об этом статью А. А. Грушки «Из области античных каламбуров» — «Гермес», 1911, № 19.
[3] По–видимому, Геллий подражает здесь Плинию Старшему, приводя ряд вычурных заглавий популярных в то время сборников ученых записок (см. «Естественная история», предисловие, 24).
[4] Выражение употреблено в метафорическом смысле, как поговорка, вместо того, чтобы сказать: «без различия», «нераздельно».
[5] Гераклит Эфесский, начало 40/16 — IX, 1.
[6] Авгуры — жрецы, гадавшие главным образом по полетам и пению птиц и объяснявшие разного рода явления.
[7] Амаракин — благовоние из эфиромасличного, пряного растения майорана.
[8] Аристофан, «Лягушки», ст. 354-356 и 369-371 (пер. Ю. Шульца).
[9] Фаворин — греческий софист и оратор II в. н. э., современник Фронтона, ученик Диона Хрисостома, учитель и друг Геллия, неоднократно им упоминаемый, преподаватель риторики в Риме и Афинах.
[10] Курий, Фабриций и Корунканий — знаменитые римские полководцы, конца V в. до н. э.
[11] Три брата–героя, своим единоборством с Куриациями и победой над ними решившие исход войны Рима с городом Альба–Лонгой в царствование Тулла Гостилия.
[12] Аврунки — древнейшие жители Италии, сиканы — Сицилии, пеласги — Греции.
[13] Евандр — один из самых древних царей Аркадии, славившийся своим красноречием; по преданию, он сын пророчицы Карменты, пророчившей в стихах. Говорить с матерью Евандра — значит говорить на непонятном, вышедшем из употребления языке.
[14] «Об аналогии» — грамматический трактат из двух книг, посвященный анализу спора между аналогистами и аномалистами, написан Цезарем в 54 г. до н. э.
[15] «Илиада», III, 221; IV, 350.
[16] Цицерон, «Об ораторе», III. 35, 142.
[17] Цицерон, «Об ораторе», 1, — 12, 51.
[18] «Илиада», II, 212; 246.
[19] «Илиада», II, 213.
[20] Евполид — афинский поэт древней политической комедии, живший во второй половине V в. до н. э., современник Аристофана; от его произведений сохранились лишь отрывки.
[21] Саллюстий, «История», фр. IV, 43.
[22] Гесиод, «Труды и дни», 718-719 (пер. В. Вересаева).
[23] Эпихарм (ок. 540-448 гг. до н. э.) — греческий натурфилософ, творец литературной комедии в Сицилии. От его комедий сохранились лишь заглавия и ничтожные фрагменты.
[24] Фаворин — см. примечание 9.
[25] Еврипид, «Вакханки», 386.
[26] Т. е. «пустомели, неимоверные болтуны».
[27] Аристофан, «Лягушки», 837 (пер. Ю. Шульца).
[28] Гней Невий — известный римский поэт, уроженец Кампании, старший современник Плавта, жил в III в. до н. э. Писал трагедии, комедии, эпос. От произведений сохранились лишь отрывки. Нападал на знатных лиц, за что был осужден и посажен в тюрьму. Пакувий (220 — ок. 132 г. до н. э.). — виднейший представитель римской трагедии. От его комедий и трагедий сохранилось несколько фрагментов.
[29] Кампания — область средней Италии. Жители ее славились гордостью.
[30] Перевод надписей Ф. Петровского.
[31] Марк Теренций Варрон Реатинский (116-27 гг. до н. э.) — римский ученый–энциклопедист. Сохранились фрагменты отдельных сочинений.
[32] Согласно Макробию, Габий Басс — наместник Понта во время царствования Траяна (I в. н. э.). Он был хорошо образован в области истории и литературы.
[33] Divinatio (буквально «гадание», «предсказывание») — судебное разбирательство о том, кому из двух или нескольких обвинителей поручить обвинение подсудимого.
[34] См. прим. 33.
[35] Федон Элидский — философ, основатель элидо–эритрейской сократической школы. Жил около 400 г. до н. э.
[36] Сократик Кебет — греческий философ середины IV в. до н. э., ученик Сократа. Вероятно, о нем говорит Платон в «Федоне».
[37] Менипп (род. ок. 270 г. до н. э.) из Гадар, сириец по происхождению, известный философ–киник, составил 30 книг философско–сатирических диалогов в прозе и стихах. Варрон подражал ему в своих «Менипповых сатурах».
[38] Феофраст (372-286 гг. до н. э.) — древнегреческий философ–перипатетик и естествоиспытатель, ученик и последователь Аристотеля; занимался также историей литературы.
[39] Зенон из Китиона (остров Кипр) (ок. 336-264 гг. до н. э.) — основоположник стоического учения.
[40] Диоген (404-323 гг. до н. э.) — основатель кинической школы в древнегреческой философии, считавшей своей высшей нравственной задачей подавление страстей и сведение потребностей к минимуму.
[41] Эпиктет (ок. 50-138 гг. н. э.) — древнегреческий философ–стоик.
[42] Пер. Ф. Петровского.
[43] Менандр (343 — ок. 291 гг. до н. э.) — крупнейший древнегреческий драматург, главный представитель новоаттической комедии. Посидипп — греческий комедиограф III в., один из последних авторов новоаттической комедии. Начало его творчества относится к 285 г. до н. э. Аполлодор Каристский — малоизвестный греческий комедиограф, последователь Менандра, время деятельности — 300-260 гг. до н. э. Пьесы Теренция «Формион» и «Свекровь» составлены по его комедиям. Алексид (ок. 372-276 гг. до н. э.) — среднеаттический комический поэт, дядя Менандра.
[44] Цецилий Стаций — известный комедиограф, старший современник Теренция, умер в 168 г. до н. э.
[45] Коринфский царь Главк, отец Беллерофонта, в Троянскую войну помогавший Приаму, обменялся с Диомедом, взяв взамен золотого оружия медное, стоящее в 10 раз дешевле (Гомер, «Илиада», VI, 230- 236).
[46] Менандр, стр. 402 и ниже в тексте, стр. 403 и 404.
[47] Цецилий, стр. 142 и ниже в тексте, стр. 158 и 169.
[48] Элий и Манилий — древние римские писатели и грамматики.
[49] Аквилий — поэт–комедиограф, младший современник Плавта.
[50] Пер. Ф. Петровского.
[51] Аретинский оракул (буквально «бараний») — двусмысленный, направленный в разные стороны, как рога барана, ответ; намек на оракул Юпитера Аммона, одного из главных божеств египетского пантеона, темный язык и запутанные ответы которого образно символизировались витыми рогами барана на голове бога. Пер. Ф. Петровского.
[52] Филохор — писатель–историк конца IV — первой половины III в. до н. э., уроженец Афин. Написал историческую повесть «О делах аттических» в семнадцати книгах. Ксенофан, родом из Колофона, жил в VIV вв. до н. э., древнейший греческий поэт–философ, основатель элейской философской школы.
[53] Луций Акций (170 — ок. 86 гг. до н. э.) — римский ученый и поэт–трагик. Эфор — оратор и историк второй половины IV в. до н. э., ученик Исократа.
[54] У подножья Геликона, в деревне Аскре, родился Гесиод.
[55] «Илиада», I. 1.
[56] Гесиод, «Теогония», 142.
[57] Аристотель, 1486 b 39. Иос — небольшой остров греческого архипелага. Иэты — жители этого острова.
[58] Пер. Ф. Петровского.
[59] Веррий Флакк — ученый грамматик времени Августа. Его лексикографический словарь «О значении слов», впоследствии сокращенный Фестом (III в. н. э.), служит важнейшим источником для изучения римских древностей.
[60] Семпроний Аселлион — историк I в. до н. э., первый в Риме последователь прагматического метода повествования, начатого Полибием. По мнению Дионисия Галикарнасского, это один из самых знаменитых историков древнего Рима (см. Цицерон, «Законы», I, 2).
[61] Остров Родос (в юго–восточной части Эгейского моря) стоял на скрещении важнейших торговых путей и потому являлся богатейшим центром торговли; родосцы славились искусством кораблестроения и мореплавания. Огромные богатства, накопленные в торговле родосской морской державой, способствовали украшению Родоса великолепными памятниками архитектуры и скульптуры.
[62] Македонский царь Персей — сын Филиппа III, вступил на престол в 179 г. до н. э.; воевал с Римом в 171 -168 гг.
[63] Марк Порций Катон (Старший) (234-149 гг. до н. э.) — известный римский государственный деятель и писатель, сторонник и хранитель древней строгости нравов, представитель римского консерватизма.
[64] Марк Туллий Тирон — вольноотпущенник Цицерона, его доверенное лицо, ближайший помощник и биограф.
[65] Квинт Аксий, банкир, был в дружественных отношениях с Цицероном (см. «Письма» Цицерона).
[66] Энтимема — риторическое, т. е. предположительное, умозаключение.
[67] Луцилий (148-103 г. до н. э.) — первый римский поэт–сатирик.
[68] Полифонт, мессенский царь, убивший Кресфонта, был выведен на сцене Еврипидом в трагедии «Кресфонт».
[69] С IV в. до н. э. слово «софист» обозначает человека, готового доказывать любой тезис независимо от его объективного правдоподобия. Анализу логических ошибок софистов посвящено сочинение Аристотеля «О софистических опровержениях».
[70] Пол — известный трагический актер в Афинах, родом с острова Эгины, современник Демосфена.
[71] В античном театре все женские роли исполнялись мужчинами.
[72] Ороп — город в Беотии.
[73] Карнеад — известный философ, родом из Кирены, основатель новой, или третьей, Академии. Умер в 128 г. до н. э. Диоген–стоик — уроженец Селевкии, стоический философ, ученик Хрисиппа.
[74] Рутилий Руф, писатель–мемуарист конца II — начала I в. до н. э.. ученик стоика Панетия, известный юрист, знаток греческой литературы. Был консулом в 105 г. до н. э.
[75] Селевк (ок. 356-281 гг. до н. э.) по прозвищу Никатор–победитель — один из военачальников Александра Македонского, основатель эллинистической династии (312-64 гг. до н. э.) в Сирийском царстве, образовавшемся после распада македонской монархии.
[76] Птоломей I, Сотер — бывший полководец Александра Македонского, основал в Александрии знаменитую «Александрийскую библиотеку».
[77] В междоусобной войне с Помпеем Цезарь, воюя с жителями Александрии (48 г. до н. э.), поджег для своей защиты флот; этот пожар перекинулся на близлежащие строения, в том числе и на библиотеку.
[78] Речь была направлена против несправедливости и своеволия римской аристократии в отношении жителей провинций и муниципий.
[79] Теан — главный город сидицинов в северной Кампании.
[80] Каленцы — жители города Калес, в нескольких км от Теана.
[81] Ферентина — город в средней Италии.
[82] Венузия — город в южной Италии, на границе Апулии и Аукании.
[83] См.: Цицерон, «Речи против Верреса», II, V, 161 -162 (пер. Ф. Зелинского).
[84] Семпрониевы законы — т. е. законы Гракхов (123-122 гг. до н. э.), согласно которым римские граждане могли быть приговорены к смертной казни только судом римского народа.
[85] См. Цицерон, «Речи против Верреса», II, V, 163.
[86] Квинт Минуций Терм — претор в 196 г. до н. э., консул в 193 и 192 гг., сражался против испанских племен и покорил лигурийцев. Речь Катона против Терма не сохранилась.
[87] Бруттийцы — жители южной Италии.
[88] Так назывались служители, вооруженные хлыстом и наказывающие ленивых или провинившихся рабов.
[89] Альбин — Авл Постумий Альбин, консул 152 г. до н. э. Цицерон в «Бруте» пишет, что он был учен и красноречив.
[90] Речь Гракха направлена против проекта закона, вынесенного трибуном Ауфеем (lex Aufeja), по которому римляне должны были оставить за Митридатом занятый им престол убитого царя Каппадокии Ариарата. Гракх убеждал предоставить престол законным наследникам царя. Демад — афинский оратор и политический деятель, современник и соперник Демосфена, талантливый, но крайне беспринципный. Квириты — официальное название полноправных римских граждан в республиканскую эпоху.
[91] Никомед II Эпифан (умер в 91 г. до н. э.), царь Вифинии; некоторое время был в союзе с Митридатом.
[92] Митридат — имеется в виду Митридат VI Евпатор (120-63 гг. до н. э.), царь Понта, враг римлян, неоднократно воевавший с ними.
[93] Талант — весовая единица в греческих мерах (примерно 26,2 кг). брусок золота или серебра весом в талант служил самой крупной денежной единицей (равен 600 минам, или 6000 драхмам). Полный талант — аттический; в других городах талант был меньшей цены.
[94] Луций Афраний — последний крупный представитель римской комедии тоги конца II–начала I в. до н. э. Подражал Менандру.
[95] Упомянутая комедия не сохранилась; отрывок переведен М. Гаспаровым.
[96] Македон — малоизвестный философ II в. н. э., произведения его не сохранились.
[97] Пер. М. Гаспарова.
[98] Полностью сочинение называется «Antiquitates rerum humane um et divinarum» («Древности человеческие и божественные»); состояло из 41 книги, сохранились фрагменты.
[99] Гай Сульпиций Аполлинарий — ученый–грамматик II в. н. э., уроженец Карфагена, учитель Геллия.
[100] Сохранились фрагменты этого произведения.
[101] Гай Фанний Страбон и Марк Валерий Мессала, их консульство относится к 160 г. до н. э.
[102] Эти указы есть у Светония в начале книги «О славных риторях», откуда, вероятно, и взял их Геллий.
[103] Гней Домиций Энобарб и Луций Лициний Красс были цензорами в 91 г. до н. э.
[104] Домициан — римский император (81-96 г. н. э.). В 83 и 93 гг. изгнал из Рима философов, среди которых были знаменитый стоик Дион Хрисостом и Эпиктет. Был убит заговорщиками.
[105] Феопомп — греческий историк и оратор IV в. до н. э., автор «Истории Греции» в двенадцати книгах и «Истории Филиппа», от которых сохранились лишь отрывки.
[106] Халдеи — семитические племена в южной Месопотамии, образовавшие в VII в. до н. э. Ново–Вавилонское государство. Впоследствии это имя носила жреческая каста, члены которой считались особенно сведущими в магии и астрологии.
[107] Т. е. от 14 до 18 лет (уже не отроки, но еще не совершеннолетние); а к бою допускались или отроки или мужчины, достигшие совершеннолетия.
[108] Продик — известный греческий софист, ритор, современник Сократа.
[109] Филохор — см. примечание 52.
[110] Аристофан, «Женщины на празднике Фесмофорий», ст. 453.
[111] Александр Этолийский — грамматик, трагический поэт, процветавший во времена Птоломея Филадельфа; сохранились отрывки.
[112] Пер. М. Гаспарова.
[113] Гелланик — логограф V в. до н. э., современник Геродота и Фукидида. Из сочинений дошли отрывки.
[114] Памфила — ученая женщина эпохи Нерона. Дата Памфилы в данном случае не признается надежной.
[115] Волкаций Седигит — грамматик конца II — начала I в. до н. э., составитель литературно–исторического сборника «О поэтах», в котором помещен канон, или список, десяти авторов комедии. Сохранились отрывки.
[116] Цецилий — см. примечание 44.
[117] Имбрекс Лициний — автор комедий.
[118] Атилий — малоизвестный римский драматург.
[119] Секст Турпилий — второстепенный представитель комедии плаща в Риме во II в. до н. э., последователь Цецилия. Трабея — второстепенный комик; время деятельности точно неизвестно, вероятно, предшественник Цецилия.
[120] Лусций Ланувин — литературный враг Теренция. Его комедия «Сокровище» упоминается в «Евнухе», пролог, 7-12. Квинт Энний (239-169 гг. до н.. э.) — крупнейший римский поэт, создатель латинского гекзаметра. Писал трагедии, комедии, сатиры, поэму «Анналы». Сохранились лишь фрагменты.
[121] Пер. М. Гаспарова.
[122] Речь за Секста Росция (Америйского) относится к 80 г. до н. а.
[123] Консульство Цепиона и Серрана относится к 106 г. до н. э.
[124] Консульство Туллия и Долабеллы относится к 81 г. до н. э.
[125] Это — первая речь Цицерона в гражданском процессе (81 г. до н. э.).
[126] Гай Аквилий Галл — юрист и оратор, был вместе с Цицероном претором в 66 г. до н. э.
[127] Консульство Луция Суллы и Метелла Пия относится к 80 г. до н. э.
[128] Асконий Педиан — римский грамматик I в. н. э., родился в Риме. Прославился своим историческим комментарием к речам Цицерона. Фенестелла — латинский писатель, исследователь древности. Жил в век Августа. От его произведений сохранились фрагменты.
[129] Речи против Андротиона и Тимократа относятся к 355 г. до н. э. Андротион обвинялся в жестокости и беззаконных поступках при взимании недоимок. Тимократ участвовал вместе с Андротионом в захвате одного египетского судна (см. Демосфен, XXII, XXIV).
[130] Пер. Н. Голицына.
[131] Гай Элий Галл — юрист I в. до н. э., от указанного в тексте сочинения дошли лишь отрывки.
[132] Орк — подземный мир и божество, управляющее им.
[133] Филемон (ок. 361-263) — древнегреческий комедиограф, представитель новоаттической комедии, старший современник Менандра.
[134] Здесь имеется в виду не пять трагедий, а пять тетралогий (поэты–трагики выступали с 4 пьесами, из которых 3 были трагедиями).
[135] Аполлодор, родом из Афин, писатель II в. до н. э., составивший «Хронику» (хронологическое обозрение всемирной истории) в четырех книгах, дошедшую до нас в нескольких отрывках.
[136] Пер. М. Гаспарова.
[137] Публилий, родом из Сирии, мимограф и актер, жил в одно время с Лаберием (I в. до н. э.).
[138] Пер. Ф. Петровского.
[139] Анахронизм, так как смерть Александра (323 г. до н. э.) и философа Карнеада (128 г. до н. э.) разделяют почти два века.
[140] Стоик Панетий (180-110 гг. до н. э.), родосский философ, основатель Средней Стой.
[141] Т. е. во время царствования Сильвия (по преданию, сына Энея) царя Альба–Лонги.
[142] Здесь разумеется Кассий Гемин, историк, живший ок. 146 г. до н. э.
[143] Гней Марций Кориолан (V в. до н. э.) — римский полководец, изза вражды с римским плебсом перешедший в лагерь врага и принявший участие в осаде Рима.
[144] Ксеркс — персидский царь (480-465 г. до н. э.), пытавшийся завоевать Грецию, но разбитый греками при Саламине.
[145] Фабии — старинный римский род; в 477 г. до н. э. в борьбе с Вейями после геройского сопротивления при реке Кремере погибли 306 Фабиев — все члены рода, кроме одного человека.
[146] Децемвиры — комиссия из десяти человек для записи законов, избранная, как передает традиция, под давлением плебса в 451 г. до н. э. Комиссия была наделена широкими полномочиями и пользовалась чрезвычайной властью.
[147] Гиппократ (ок. 460-377 гг. до н. э.) — знаменитый греческий врач и естествоиспытатель.
[148] В 444 г. вместо консулов стали избираться военные трибуны с консульской властью; в начале IV в. до н. э. они заменили консулов на длительное время.
[149] Время господства тридцати тираннов — 404-403 гг. до н. э.
[150] Марк Фурий Камилл — выдающийся полководец; победоносно закончил десятилетнюю войну Рима с Вейями (406-396 гг.), был назначен диктатором во время галльского нашествия 390 г.
[151] Сеноны — кельтское племя, вторгшееся в 390 г. до н. э. в среднюю Италию; были окончательно побеждены только в 283 г.
[152] Астролог Евдокс (406-353 гг. до н. э.) из Книда–философ (ученик Платона) и ученый (математик, астроном, географ). Его сочинения по астрономии до нас не дошли. Формион — афинский флотоводец, в 429 г. одержал победу над коринфянами при Навпакте.
[153] Марк Манлий (прозванный Капитолином) — отважный воин; во время нашествия галлов защищал и спас Капитолий; впоследствии обвинен в стремлении к царской власти и убит. Капитолий — самый высокий из семи холмов Рима с древней крепостью. На южном его склоне находилась Тарпейская скала, с вершины которой сбрасывали государственных преступников.
[154] Лициний Столон — народный трибун в 376 г. до н. э., вместе с Луцием Секстием предложивший закон о предоставлении плебсу участия в консульской власти.
[155] Менандр, моностих 45.
[156] Александр Молосс — эпирский царь (342 г. до н. э.), сын молосского царя Неоптолема, дядя Александра Македонского.
[157] Война с самнитами продолжалась с 343 по 290 г. до н. э.
[158] Кавдинское ущелье — горный проход, где в 321 г. до н. э. римское войско было разбито самнитами.
[159] Фециалы — древнеримская жреческая коллегия, обязанностью которой было осуществление обрядов и обычаев, касающихся международных отношений (объявления войны, заключение мира и др.).
[160] Пирр — эпирский царь, знаменитый полководец, в 280-278 гг. до н. э. воевавший с Римом.
[161] Публий Корнелий Руфин в 290 г. до н. э. избран в консулы вместе с Дентатом, спустя семь лет вторично был консулом вместе с Юнием Брутом. Храбрый и искусный полководец, воевавший с самнитами и бруттийцами.
[162] Первая Пуническая война началась в 264 г. и продолжалась до 241 г. до н. э.
[163] Каллимах (310-240 гг. до н. э.) — придворный поэт Птолемеев. Сохранились лишь эпиграммы, несколько гимнов и отдельные фрагменты.
[164] Карвилий Руга — консул 234 г. и 228 г. до н. э
[165] Порций Лицин — поэт–эпиграмматист конца II в. до н. э.
[166] Пер. Ф. Петровского.