О сребролюбии
1 Учителю гимнастики Гиппомаху как‑то расхваливали долговязого и длиннорукого человека как хорошего кулачного бойца. «Да, — ответил он, — если бы только требовалось снять с гвоздя высоко подвешенный венок». Это можно применить к тем, кто поражен и восхищается прекрасными поместьями, роскошными домами, большими деньгами: «если бы только можно было купить за деньги душевное благополучие». Впрочем, о многих, пожалуй, было бы справедливо сказать, что они предпочтут богатство без душевного благополучия душевному благополучию, за которое пришлось бы расплачиваться деньгами. Но нельзя купить за деньги беспечальность, величие духа, стойкость, решимость, самодовление.
Богатство не заставляет пренебрегать обогащением, и обладание излишним не устраняет нужды в излишнем.
2. Но если богатство не освобождает даже от сребролюбия, то от каких же других зол оно освобождает? Вот жажда угашается питьем, голод — едой; и тот, кто говорит:
Дай плащик Гиппонакту: очень я мерзну, — [1]
если поднести ему множество плащей, подосадует и отвергнет такой дар; а сребролюбия не угасит ни серебро, ни золото, и обладание большим богатством не прекращает стремления к большему богатству. К богатству можно обратить то, что было сказано хвастливому врачу:
Твое лекарство хвори лишь способствует. [2]
Человек нуждается в хлебе, кое–какой приправе, жилище, скромной одежде, и вот Богатство, завладев им, преисполнило его страстью к золоту, серебру, слоновой кости, драгоценным камням, собакам, лошадям, перенеся его стремления от необходимого к труднодоступному, редкостному и бесполезному. Ведь никто не беден настолько, чтобы быть лишенным средств к жизни, никто не вошел в долги, чтобы купить муку, сыр, хлеб, маслины, а обремененным долгами сделал одного роскошный дом, другого — соседняя оливковая роща, третьего — земельные угодья и виноградники; иного повергли в пучину долговых обязательств и выплат по закладным галатийские мулы, иного — упряжка коней,
колесницею праздной гремящих; [3]
и вот, подобно тому как напивающиеся после утоления жажды или объедающиеся после утоления голода изрыгают и то, что было поглощено ранее, так и те, кто добивается бесполезного и излишнего, не могут сохранить и необходимого. Вот каковы они.
3. Но еще большее удивление вызывают те, кто ничего не утрачивает, но, имея многое, испытывает нужду в дальнейшем приобретении. Вспомним слова Аристиппа: «Кто много ест и пьет, но никак не может насытиться, тот идет к врачам, чтобы узнать, чем вызвано его болезненное состояние и как от него избавиться; если же кто, имея пять кроватей, ищет их десять, или, приобретя десять столов, закупает их еще столько же, или, обладая обширными землями и большими деньгами, стремится к дальнейшим приобретениям, теряя сон и оставаясь во всем ненасытным, то не должен ли он понять, что нуждается в помощи человека, который излечил бы его, разъяснив происхождение его болезни». Действительно, если человек, не напившись, испытывает жажду, то каждый скажет, что он избавится от этого, напившись; но у кого жажда не прекращается, хотя он непрерывно пьет, тот, думаем мы, нуждается не в питье, а в очищении, и мы посоветуем ему вызвать у себя рвоту, ибо тяготит его не недостаток чего‑либо, а наличие какой‑то внутренней едкости или воспаленности, противной природе. Так и в отношении жизненных средств: нуждающийся в них может выйти из этого положения, получив заработок или найдя клад или с помощью друга выплатив долг и избавившись от ростовщика; а кто, обладая более чем достаточным состоянием, стремится к приобретению еще большего, того не излечит ни золото, ни серебро, ни лошади, ни овцы, ни коровы, а нуждается он только в очищении — освобождении от избытка. Ведь его состояние — это не бедность, а ненасытность и сребролюбие, возникающие из дурного и противного разуму суждения: если человек не изгонит его, как ленточного червя, то не перестанет нуждаться в излишнем, то есть желать того, в чем он не нуждается.
4. Если врач, посетив человека, который лежит в постели, стонет и отказывается от пищи, всесторонне обследует его и убедится, что у того нет лихорадки, то скажет: «Это душевная болезнь» — и удалится; так и мы, чем, как не душевной нищетой, назовем состояние человека, прикипевшего к обогащению, вздыхающего при каждой затрате, не пренебрегающего никаким самым недостойным и низменным способом наживы, тогда как у него есть и дома, и поместья, и стада, и рабы с одеждой? Ведь от денежной нужды, как говорит Менандр, может избавить хотя бы один благодетельный друг, а против той, душевной, не поможет никто — ни живой, ни мертвый. О страдающих ею хорошо сказал Солон:
Им для снисканья богатств никакой предел не указан. [4]
Ведь для людей разумных такой природный предел очерчен кругом жизненных потребностей. Но у сребролюбия есть и та особенность, что та страсть сама борется против своего удовлетворения, тогда как другие таковому содействуют: ведь любитель поесть или выпить не воздерживается от еды или вина, как любитель денег воздерживается от их употребления. Но не жалкое ли сумасбродство поведение человека, который в холодную пору не пользуется плащом, голодая — не ест хлеба, любя деньги — не употребляет их? Это похоже на тягостное положение Трасонида: [5]
Хотя она и дома у меня живет
и я люблю ее любовью пламенной,
коснуться все ж не смею.
Замкнув и запечатав свои деньги, а часть их отсчитав ростовщикам и купцам, я собираю новые накопления и веду препирательства с рабами, арендаторами и должниками:
Феб Аполлон, ты видел ли любовника,
кто б мог со мной равняться злополучием? [6]
5. Когда Софокла спросили, может ли он сойтись с женщиной, он ответил: «Будь благоречив, любезный, я теперь свободен, найдя в старости убежище от могущественных и жестоких повелителей». Ведь отрадно, что вместе с наслаждениями нас покидают и страсти, которых, как говорит Алкей, не избегнуть ни мужчине, ни женщине. Но это не относится к сребролюбию, которое, как своевольный и неумолимый деспот, заставляет приобретать и не позволяет пользоваться, возбуждает страсть и отнимает наслаждение. Стратоник [7] упрекал родосцев в расточительности, говоря, что они строятся как бессмертные, а столуются как недолговечные; а сребролюбцы приобретают как богачи, а пользуются как скряги, труды переносят, а удовольствий не получают. Демад, застав однажды Фокиона за завтраком и видя суровую скромность его стола, сказал: «Удивляюсь, Фокион, что ты довольствуешься таким завтраком, занимаясь государственной деятельностью» (сам Демад придерживался демагогической политики, потворствуя своему желудку, и, считая Афины недостаточной опорой для роскошного образа жизни, прикармливался из Македонии; поэтому Антипатр, увидав его стариком, сказал: «От него, как от принесенного в жертву животного, ничего не осталось, кроме языка и брюха»). А ты, злополучный, не вызовешь ли у каждого удивление, если, вынося такую недостойную свободного человека дикую жизнь, ничем ни с кем не делясь, отвращаясь от дружбы и чуждаясь общественных интересов, ты изводишь себя трудами, лишаешься сна, берешься за подряды, делишь наследства, раболепствуешь, тогда как твоя скаредность обеспечивает тебе праздное существование? Передают, что один византиец, застав у своей некрасивой жены любовника, сказал: «Бедняга, что у тебя за необходимость? Ведь вино‑то скисло». Вот ты, глупец, суетишься, выбиваешься из сил, но предоставь царям и наместникам царей, желающих занимать главенствующее положение в своих городах, делать накопления, необходимые им для того, чтобы удовлетворить свое честолюбие и покрасоваться: ведь они ради пустой славы угощают, благодетельствуют, сопровождают, посылают подарки, содержат войска, покупают гладиаторов; а ты поднимаешь такую тревогу и смятение и истязаешь сам себя, живя ничтожной жизнью улитки, и выносишь всяческие тяготы, не получая взамен ничего хорошего, как осел банщика, возящий дрова и хворост, которому всегда вдоволь достается дыму и золы, но не доводится быть вымытым, согретым и вычищенным.
6. Все сказанное относится к тому стяжательству, которое можно назвать ослиным или муравьиным. Но есть и другое, звериное, клеветническое, оспаривающее наследства, измышляющее всякого рода каверзы, пересчитывающее друзей, остающихся в живых, и притом не получающее от этого никаких выгод. И подобно тому, как ядовитые змеи и насекомые и скорпионы вызывают у нас большую неприязнь, чем львы и медведи, потому что убивают людей, ничем от этого не пользуясь, так должна нам внушать еще большее негодование стяжательность мелочных скряг, чем расточительность роскошествующих: они отнимают от других то, чем сама их природа не позволяет им пользоваться. Если те, достигнув благосостояния и хорегии, успокаиваются (так Демосфен ответил тем, кто полагал, что Демад отрешился от своей злокозненности: «Вы видите в нем только насытившегося льва»), то у людей, которые сквалыжничают без удовольствия и пользы для себя, нет ни перерыва, ни отдыха: они всегда ненасытны и всегда нуждаются в дальнейшем стяжании.
7. «Но, — скажут мне, — они откладывают эти сбережения для своих детей и наследников». Как это так? Для тех, кому они при жизни ничего не уделяют? Как будто они грызуны, которые в рудниках поглощают золотой песок и от которых можно получить золото не ранее, чем они помрут и будут взрезаны. Да и с какой целью они хотят оставить детям и наследникам много денег и большое состояние? Очевидно, затем, чтобы и эти сберегли наследство для других, и те также в свою очередь. Так они, подобно составным глиняным трубам, ничего из воспринятого не оставляя себе, передают один другому до тех пор, пока кто‑то посторонний, либо мошенник, либо тиран, разбив последнее звено, не отведет богатства в ином направлении, или же явится во всем роду, как говорится, из негодяев негодяй, который проест достояние предков. Согласно Еврипиду,
Распущенны бывают сыновья рабов, [8]
но то же можно по справедливости отнести и к сыновьям крохоборов. Диоген остроумно сказал, что у мегарца лучше родиться бараном, чем сыном. Вот и скряги, думая, что воспитывают сыновей, в действительности их портят и развращают, взращивая в них свою собственную страсть к обогащению и как бы возводя этим у наследников сторожевой пост для охраны наследства. «Наживай и не расточай и помни, что ты стоишь столько, сколько ты имеешь» — таковы их советы и поучения. Это означает не воспитывать, а набивать и зашивать, словно кошель, чтобы он надежно хранил то, что в него положено. Впрочем, кошель загрязняется и ветшает уже после того, как в него положены деньги, а сыновья сребролюбцев, еще и не получив наследства, преисполняются отцовским сребролюбием. За такое воспитание они и воздают отцам достойную плату, не любя их за то, что когда‑нибудь получат, а ненавидя за то, что еще ничего не получают. Научившись ничего не уважать, кроме богатства, и ставя его приобретение единственной целью жизни, они видят в жизни отцов помеху своей жизни и считают, что сколько веку прибавилось тем, столько отнято у них. Поэтому они еще при жизни отцов, еще не выйдя из школьного возраста, крадучись урывают тем или иным способом что удастся, тратя это на собственные удовольствия, уделяя как бы из чужих средств. Но когда отец умрет и наследник получит в свои руки ключи и печати, его образ жизни меняется, самый облик становится неулыбчивым, суровым, неприступным; нет более игры в мяч, борьбы, Академии, Ликея, а вместо этого проверка рабов, разбор грамот, разговоры с управителями. и с должниками, постоянный недосуг и заботы, не оставляющие времени для завтрака и вынуждающие ходить в баню до рассвета. Забыт
гимнасий, где возрос он, и Диркейский ключ. [9]
Если кто ему скажет: «Не пойдешь ли послушать философа?», то у него один ответ: «Куда там, мне некогда, ведь у меня умер отец». Ах ты горемычный, столько ли он тебе оставил, сколько отнял — досуг и свободу? Впрочем, скорее не он, а богатство, которое тебя опутало и подчинило себе, уподобляясь описанной у Гесиода Злой жене, которая
жжет без огня, создавая тебе безотрадную старость. [10]
Оно как бы приносит душе безвременные морщины и седину и обременяет ее заботами, проистекающими из ненасытного стяжательства и подавляющими бодрость духа, честолюбие и человеколюбие.
8. «Что же, — скажет иной, — разве ты не видишь, что многие щедро пользуются своим богатством?» А ты разве не слышишь Аристотеля, скажем мы, который говорит, что одни не пользуются богатством, а другие пользуются слишком широко: и то и другое нарушает меру должного. Но одним их образ жизни не приносит пользы и украшения, а другим причиняет вред и бесчестие. Посмотрим же прежде всего это использование, которое заставляет восхищаться богатством, не ограничено ли оно кругом достаточного для жизни? Но в таком случае богачи имеют не более того, чем располагают и люди среднего достатка, и их «богатство безбогатственно», как говорит Феофраст, и не должно вызывать зависти. Богатейший из афинян Каллий и богатейший из фиванцев Исмений пользовались тем же, что Сократ и Эпаминонд. Как Агафон отослал флейтистку [11] из пиршественного зала в женские комнаты, полагая, что достаточно будет речей самих участников пира, так ты мог бы отослать пурпурные покрывала, драгоценные столы и все излишнее, видя, что богатые пользуются тем же, что и бедные. Итак,
На зиму ныне подвесь ты над дымом очажным кормило
и позабудь о трудах коней и быков круторогих. [12]
Это означает, что тебе надо позабыть о трудах не коней и быков, а золотых дел мастеров, ваятелей, парфюмеров, поваров, прибегнув к прекрасному и благоразумному изгнанию [13] всего излишнего. Но если достаточное принадлежит и небогатым, а богатство кичится своим избытком и ты одобряешь фессалийца Скопаса, который, когда у него попросили какую‑то излишнюю и бесполезную вещь из его домашнего убранства, ответил: «Но ведь нас делает счастливыми именно это излишнее, а не то, что всем необходимо», — то окажется, что ты одобряешь не образ жизни, а напыщенность и публичную похвальбу.
В старину празднование Дионисий проводилось в обстановке всенародного веселья: амфора вина, ветка виноградной лозы, кто‑нибудь приводил козленка, другой нес корзину фиг, в завершение шествия фалл; теперь же все это в пренебрежении, забыто — появляются золотые украшения, драгоценные одежды, парные запряжки, ряженые: так необходимая и полезная мера богатства погребена под грудой бесполезного и излишнего.
9. Большинство из нас уподобляется Телемаху: [14] тот, по неопытности или, вернее, отсутствию художественного вкуса, посетив дом Нестора, оснащенный ложами, столами, одеждами, покрывалами, сладким вином, не стал восхвалять это изобилие полезных и необходимых вещей, а увидев в доме Менелая слоновую кость, золото и янтарь, пораженный этим, воскликнул:
Зевс лишь один на Олимпе имеет такую обитель;
Что за богатство! Как много всего! С изумленьем смотрю я. [15]
А Сократ или Диоген сказал бы:
Сколько излишнего, тщетного здесь! со смехом смотрю я.
Что скажешь, глупец? Тебе следовало бы отнять у жены пурпурную одежду и драгоценные украшения, чтобы она перестала кичиться и сумасбродствовать, принимая гостей, а ты вместо того разукрасил свой дом, словно театр или жертвенник, для каждого посетителя?
10. Таково приносимое богатством благополучие: без зрителей и свидетелей оно превращается в ничто. Другое дело благомыслие, философия, познание того, что нужно знать о богах, — все это, даже и оставаясь незаметным для всех людей, светит собственным светом и создает в душе великое озарение и радость, близкую ей и самой по себе, ибо она стремится к добру, видит ли это кто‑либо или это останется скрытым для всех богов и людей. Так привлекают ее добродетель, истина, красота математических наук — геометрии и астрологии: может ли с этим сравниться достояние богачей — все эти побрякушки, ожерелья, девичьи украшения?
Когда на него никто не смотрит и не засматривается, то богатство становится слепым и темным. Обедая с женой и близкими, богач не доставляет хлопот своим туевым столам и золотым кубкам, а пользуется какими придется, и жена присутствует в простой одежде, без золота и пурпура; когда же затевается общий обед, то есть нечто торжественное и театральное, и разыгрывается драма богатства, тогда
вынес награды подвижникам: светлые блюда, треноги, [16]
обтирают подставки светильников, сменяют кубки, переодевают виночерпиев, все переставляют, всюду золото, серебро, драгоценные камни — все это, чтобы показать другим свое богатство. Но благоразумия и хорошего настроения богачу так же недостает, как и тогда, когда он обедает один.
[1] Из стихотворения Гиппонакта Клазоменского (2–я пол. VI в. до н. в.), выдающегося ямбографа.
[2] Из неизвестной комедии.
[3] «Илиада», XV, 453.
[4] Из «Элегий» Селона.
[5] Трасонид — персонаж утраченной комедии Менандра.
[6] Из утраченной комедии Менандра.
[7] Стратоник – афинский кифаред конца IV в. до н. э.·
[8] Из утраченной трагедии Еврипида.
[9] Еврипид, «Финикиянки», 368. Диркейский ключ — источник близ Фив.
[10] Гесиод, «Труды и дни», 705.
[11] Агафон (ок. 448-400) — афинский трагический поэт. Рассказ о пире в доме Агафона (по случаю его победы на поэтическом состязании в 416 г.) является композиционной основой платоновского диалога «Пир». Флейтистку в диалоге (176 е) отсылает другой собеседник, Эриксимах.
[12] Из неизвестного произведения.
[13] В оригинале ксенеласия (букв, «изгнание чужеземцев»).
[14] Телемах — сын Одиссея.
[15] «Одиссея», IV, 74-75.
[16] «Илиада», XXIII, 259.
