О доблести женской

Γυναικών αρεταί

Автор: 
Переводчик: 
Источник текста: 
Издательство: Наука, Ленинград. 1990 г. Плутарх - Застольные беседы

В античном обществе женщина занимала подчиненное положение, и бытовая мораль твердо исходила из этой предпосылки. Ее оспорили лишь софисты и Сократ ("…и мужчина и женщина, если хотят быть добродетельными, оба нуждаются в одном и том же — в справедливости и рассудительности", — говорит он у Платона, Менон, 73 Ь). Аристотель оспаривал это с точки зрения традиционного здравого смысла ("…ни умеренность, ни мужество, ни справедливость у мужчины и у женщины не одни и те же, как полагал Сократ; нет, в мужчине — мужество властвования, а в женщине — мужество подчинения, и это можно сказать о всех добродетелях", — Политика, 1260 а 21 -24), но большинство философов остались верны Сократу; Платон даже полагал, что женщинам следовало бы служить в войске, как мужчинам (несомненный отголосок спартанских идеалов). Плутарх включается в обсуждение этой проблемы, конечно, на стороне Платона и, озаглавив свою книгу "О добродетелях женщин" ("О доблести женской": по–гречески "добродетель" и "доблесть" — одно слово arete), приводит в ней примеры почти исключительно "мужества", а не "справедливости", "рассудительности" и "умеренности". Из 27 рассказов только два (11, 12) посвящены скромности и стыду как более традиционным женским достоинствам. Поводом для написания послужила смерть некоей Леонтиды (ближе не известной) и утешительные беседы с оплакивавшей ее Клеей, дельфийской жрицей, главой служительниц дельфийского Диониса; этой Клее кроме сочинения "О доблести женской" посвящен трактат "Об Исиде и Осирисе". Во вступлении Плутарх особо отмечает, что старался подбирать факты малоизвестные; действительно, среди его греческих женщин нет ни афинянок, ни спартанок, а среди римских — ни Лукреции, ни Порции. Первые 13 рассказов посвящены коллективному героизму ("Троянские женщины" и т. д.), серединные два — двум героиням каждый ("Микка и Мегисто", "Валерия и Клелия"), остальные — отдельным женщинам; выделяются 4 рассказа о галатских героинях (20-23). Источниками служили сочинения древних историков, до нас не дошедшие; самые поздние события, упоминаемые в книге, относятся к середине I в. до н. э. Сборники подобного содержания существовали и раньше (например, "Об отважных подвигах, свершенных женщинами" некоего Артемона Магнесийского), но известны нам только по заглавиям, и зависимость Плутарха от них не поддается выяснению.
***
[242] О женской доблести, Клея, наше мнение расходится с мнением Фукидида.[1] [e] Он утверждает, что лучшая среди женщин та, о которой реже всего упоминают посторонние с похвалой ли или с порицанием, и полагает величайшее достоинство женщины в замкнутости и домоседстве. Нам же более тонким представляется суждение Горгия,[2] который говорил, что не внешность, а благонравие женщины должно составлять ее славу в обществе. Превосходен и римский закон, по которому женщинам наравне  [f] с мужчинами должна воздаваться посмертная почесть в публичной речи. И вот, согласно пожеланию, выраженному тобой в длительном и не чуждом философской утешительности собеседовании, которое мы вели с тобой после смерти нашей дорогой Леонтиды, я записал для тебя исторические примеры, показывающие, что одна и та же доблесть существует и для мужчин и для женщин. Этот рассказ не составлен с расчетом только  [243] на приятность для слуха, но сама природа содержащихся в нем примеров такова, что их убедительность связана с привлекательностью, и мы не избегаем, как говорит Еврипид, сочетать Муз с Харитами в прекраснейшем согласии,[3] обращаясь к чувству красоты в душе слушателя.
Рассудим, в самом деле: если бы мы, говоря, что одна и та же живопись [b] изображает как мужчин, так и женщин, представили такие образы женщин, какие создал Апеллес, или Зевксис, или Никомах,[4] то попрекнет ли кто–либо нас тем, что мы пытаемся скорее обольстить, чем убедить собеседника? Думаю, что нет. Опять же, если бы мы, доказывая относительно поэзии или мантики, что каждая из них существует не в двух разновидностях, мужской и женской, а остается одной и той же, стали сравнивать песни Сапфо и Анакреонта или вещания Сивиллы и Бакида,[5] то может ли кто по справедливости поставить в упрек нашему доказательству, что оно опирается на пристрастия слушателя? И этого ты не скажешь. Конечно, ничем нельзя лучше достигнуть понимания сходства и различия мужской и женской доблести, как сравнивая жизнь с жизнью и деяния с деяниями, сопоставляя их, как произведения высокого искусства, и исследуя, одинаковыми ли чертами в своей общей основе и сущности [c] характеризуется, например, великолепие Семирамиды и Сесостриса, или мудрость Танаквилиды и царя Сервия, или твердость духа Порции и Брута, Пелопида и Тимоклеи;[6] ибо доблесть получает некие отличия, как бы особые оттенки в соответствии с природой человека, со свойственными ему душевными и телесными задатками, питанием и образом жизни: по–своему мужествен Ахилл — по–своему Аянт, умудренность Одиссея не совпадает с умудренностью Нестора, по–своему справедлив Катон — [d] по–своему Агесилай, супружеская любовь иная у Ирены — иная у Алкестиды, иначе проявляется душевное величие у Корнелии — иначе у Олимпиады.[7] Но это не значит, что мы должны допускать существование многих разновидностей этих качеств, поскольку наблюдаемые в каждом отдельном случае отличия не создают различия в самом исходном их понятии.
Итак, оставляя в стороне все широко известное, о чем тебе уже, как я думаю, приходилось читать в других книгах, я приведу только те примеры, которые не привлекли заслуженного внимания у прежних писателей. Много достопамятных деяний совершали женщины и сообща и по–одиночке, [e] и начнем мы с того, что совершено сообща.
1. Τроянки[8]
После падения Илиона большая часть избегнувших пленения, оказавшись на кораблях в непогоду и не имея опыта в мореходстве, была отнесена к Италии и едва смогли причалить в удобном пристанище близ устья реки Тибра. Они стали бродить по окрестности в поисках проводника, женщинам же впало в помыслы, что для людей, невозвратно утративших родину, обосноваться где–либо на суше и тем создать себе новую родину лучше, чем продолжать блуждание по морю. Рассуждая так, женщины [f] договорились, как передают — по предложению одной из них, по имени Рома, — сжечь корабли. Так они и поступили, а опасаясь гнева мужчин, при их возвращении к морю встречали их объятиями и крепкими [244] поцелуями и таким проявлением сердечного расположения укротили своих супругов и родственников. Отсюда и пошел существующий и ныне у римских женщин обычай при встрече с близкими приветствовать их поцелуем. И вот троянцы, поставленные перед необходимостью, а вместе с тем и убедившись в том, что местные жители относятся к ним дружественно и благожелательно, примирились с поступком женщин и объединились в гражданстве с латинами.
2. Φокеянки[9]
Геройство фокеянок не нашло достойного отражения у историков, а между тем оно не уступает ни одному из проявлений женской доблести. [b] О нем свидетельствуют и празднество, доныне справляемое фокеянами в Гиамполе, и героические решения, принятые в древности. Общее упоминание о них содержится в биографии Даифанта,[10] а об участии в них женщин скажем здесь.
Велась непримиримая война между фессалийцами и фокеянами. Те в один день убили всех архонтов и тираннов в фокейских городах, а эти истребили двести пятьдесят фессалийских заложников, а затем всеми силами выступили против фессалийцев через Локриду, положив зарок не щадить ни одного из взрослых, а детей и женщин обратить в рабство. При этом один из трех фокейских архонтов, Даифант, сын Батиллия, [с] убедил фокеян перед походом отвести женщин вместе с детьми изо всей Фокиды в одно место и заготовить там костры, приставив сторожей с наказом, если они узнают, что фокеяне терпят поражение, не медля предать огню все убежище и тела находящихся в нем. Когда принималось это постановление, один из присутствующих сказал, что справедливость требует запросить согласия и у женщин, а без этого ни к чему их не принуждать. Когда весть об этом дошла до женщин, они, собравшись вместе, [d] приняли такое же постановление и предложили увенчать Даифанта как подавшего наилучший для Фокиды совет; говорят, что и дети на своем особом собрании поддержали это решение. Но после этого фокеяне, сразившись с неприятелем у Клеон близ Гиамполя, одержали победу.
Среди эллинов это решение прослыло как фокейское отчаяние; но в Гиамполе доныне в память этой победы справляют посвященные Артемиде Элафеболии как самый большой праздник.
3. Xионки
Хиосцы выслали колонистов в Левконию по такой причине. Женился один из знатных людей на Хиосе. Когда невеста ехала на повозке, царь  [e] Гиппокл, присутствовавший на свадьбе как родственник жениха, среди пьяного веселья вскочил на повозку, не имея в виду ничего обидного и не выходя за пределы допускаемых обычаем шуток. Однако его убили друзья жениха. Когда же появились знамения, неблагоприятные для хиосцев, и оракул потребовал казнить убивших Гиппокла, все объявили себя участниками этого деяния. Тогда оракул новым вещанием объявил, что если все запятнаны прегрешением, то всем надлежит оставить город. Так не только действительных виновников убийства, но и тех, кто так или иначе одобрял его — а таких оказалось немало, в том числе и влиятельных [f]  граждан — хиосцы выслали в Левконию, которой владели и ранее совместно с эритрейцамн, отняв ее у коронейцев.[11] Когда в дальнейшем у них возникла война с эритрейцами, наиболее могущественными из ионийских городов, они оказались не в состоянии сопротивляться выступившему против них войску и были вынуждены оставить Левконию, договорившись с неприятелем, что каждый из уходящих будет иметь при себе [245] одну хлену и один гиматий, и ничего более. Но женщины стали попрекать их тем, что они готовы пройти безоружными сквозь строй неприятелей, а когда они сослались на клятвенный договор, потребовали от них не оставлять оружия, а смело заявить неприятелям, что копье — это хлена, а щит — гиматий для мужественного человека. Хиосцы послушались этого совета и гордо показали эрптрейцам свое оружие, так что те, пораженные их отвагой, не стали им препятствовать и удовольствовались их мирным уходом. Так хиосцы, наученные мужеству женщинами, [b] с честью сохранили свою жизнь.
Не уступает этому и другой пример доблести, показанный хиосскими женщинами позднее, когда Филипп, сын Деметрия,[12] осаждая их город,, издал через глашатаев варварское и наглое объявление, призывая хиосских рабов переходить на его сторону и обещая им свободу и брак с женами их бывших господ. Возмущенные этим женщины, которым помогали и охваченные тем же негодованием рабы, бросились подниматься на стены с камнями и метательным оружием, ободряя сражающихся защитников города и направляя сами удары против врагов, и осада была отражена  [c] без того, чтобы к Филиппу перебежал хотя бы один раб.
4. Аргивянки
Среди всех доблестных деяний, совершенных сообща женщинами,, нет более знаменитого, чем борьба, которую вели в защиту своей родины против спартанского царя Клеомена аргосские женщины, вдохновляемые поэтессой Телесиллой.[13] Она, как передают, происходила из знатного дома; болезненное телосложение побудило ее обратиться за помощью к оракулу, и ей было дано указание почитать Муз. Повинуясь божеству, она посвятила свое усердие песням и гармонии и скоро не только избавилась от недомогания [d], но и прославилась среди женщин как поэтесса. А когда Кле–мен, нанеся аргосцам большие потери (нет надобности верить сказке, будто число убитых составило семь тысяч семьсот семьдесят семь), подступил к городу, все женщины в цвете возраста, воодушевленные неким божественным порывом, поднялись на защиту родины. Предводительствуемые Телесиллой, они вооружаются, занимают укрепления, окружают своими отрядами стены, изумляя этим врагов. Они отразили Клеомена [e] с большими для него потерями, вытеснили и второго царя Демарата, уже проникшего в город и захватившего Памфилиакон,[14] о чем сообщает аргосский историк Сократ.
Так был спасен город. Женщин, павших в этой битве, с почетом похоронили на Аргосской дороге, а оставшимся в живых было предоставлено воздвигнуть памятную статую Энпалию.
Это событие одни относят к седьмому дню, другие к новолунию месяца ныне четвертого, а в старину носившего в Аргосе название Гермея.[15] В этот день там еще и теперь справляют праздник под названием Гибристики, [f] когда женщины одеваются в мужское платье, а мужчины в женское. А чтобы возместить малочисленность мужчин, аргосцы выдали овдовевших женщин не за рабов, как говорит Геродот, а за наиболее почтенных периэков, которым были предоставлены гражданские права. Однако и такое супружество аргивянки считали ниже своего достоинства и поставили за правило, чтобы вышедшие за бывших периэков женщины подвязывали себе искусственную бороду, восходя на брачное ложе.
5. Персиянки
[246] Кир, побудив персов отпасть от мидийского царя Астиага, потерпел поражение в битве. Когда бегущим персам оставалось только скрыться в город от преследования врагов, навстречу им вышли женщины и, подняв одежду выше пояса, воскликнули: «Куда вы бежите, негоднейшие трусы? Ведь не вернуться же вам туда, откуда вы родились». Пристыженные этим зрелищем и словами, персы повернулись к неприятелям и в возобновившейся битве разбили их.[16]
[b] К этому событию восходит изданный Киром закон, по которому всякий раз, когда персидский царь войдет в город, каждая женщина получает в дар золотой. Об Охе,[17] вообще самом малодушном и корыстолюбивом из царей, передают, что он всегда объезжал город, чтобы не войти в него и таким образом лишить женщин подарка. Александр же входил в него дважды и беременным женщинам дарил по два золотых.
6. Кельтиянки
Прежде чем кельты, перейдя через Альпы, поселились в ныне занимаемой ими области Италии, у них возникли тяжкие непримиримые раздоры, [с] приведшие к междоусобной войне. Но женщины, явившись на поле сражения и осведомясь о существе спора, так безупречно разобрались во всем и так мудро рассудили, что враждующие пришли к полному восстановлению дружелюбия и между племенами и между отдельными домами. С тех пор кельты стали решать все вопросы войны и мира, совещаясь с женщинами, и на их же рассмотрение выносили вопросы, возникавшие во взаимоотношениях с союзниками.[18] А в договоре с Ганнибалом[19] было записано, что если у кельтов возникнут какие–либо жалобы против карфагенян, то судьями должны быть карфагенские власти и военачальники в Испании, а судьями в случае жалоб карфагенян против кельтов должны быть кельтские женщины. [d]
7. Μелиянки[20]
Мелийцы, нуждаясь в расширении своих земельных владений, решили отправить колонистов под началом Нимфея, человека молодого и обладающего прекрасной внешностью. Запрошенный по этому поводу оракул дал колонистам указание плыть и остановиться на поселение там, где они потеряют своих носителей.  И вышло так, что когда они сделали высадку, причалив в Карий, внезапная буря разбила корабли. Жители карийской Криассы — то ли движимые сочувствием к бедствию чужеземцев, то ли опасаясь их отваги — предложили им здесь же и поселиться и предоставили необходимый земельный надел; но в дальнейшем, видя, что новое поселение за краткий срок очень разрослось и окрепло, пришли к коварному [e] умыслу истребить соседей, пригласив их на праздничное пиршество. Однако одна карийская девушка, по имени Кафена, тайно влюбленная в Нимфея, не в силах допустить его гибель раскрыла ему замысел своих сограждан. И вот, когда крпассейцы пришли к Нимфею с приглашением, он ответил им, что у эллинов не в обычае идти на званый обед без своих жен, и карийцы подтвердили, что просят всех привести с собой и жен. Рассказав об этом мелийцам, Нимфей распорядился, чтобы мужчины отправились на пир безоружными, а каждая из женщин спрятала на груди кинжал и села за обедом рядом со своим мужем. Когда посреди обеда  [f] карийцам был подан условный знак, его поняли и греки. Женщины мгновенно раскрыли свои пазухи и мелийцы, схватив кинжалы, набросились на варваров и всех их перебили. Завладев после этого всей областью, они разрушили прежний город и отстроили другой, назвав его Новой Крттассой. Кафена, выйдя замуж на Нимфея, была окружена почетом [247] за оказанное ею благодеяние. Но вызывает удивление и твердость духа мелиянок, из множества которых ни одна хотя бы невольно пе стала предательницей.
8. Тирренянки[21]
Афиняне изгнали с островов Лемноса и Имброса как полуварваров потомство тирренцев, поселившихся на этих островах и похитивших [b] женщин из Браврона. Изгнанные высадились в области мыса Тенара и, оказав помощь спартиатам в войне против илотов, получили гражданство и эпигамию. Однако они не допускались к занятию административных должностей и участию в совете. Навлекши на себя подозрение в сговоре и стремлении к перевороту, они были арестованы, и лакедемоняне содержали их под строгим надзором, в поисках доказательств их виновности. Тогда их жены, явившись к тюрьме, усиленными настояниями и мольбами добились от стражи допуска к заключенным для краткого свидания. Войдя туда, они велели мужьям немедля обменяться с ними одеждой и [с] под покровом женской одежды выйти из заключения. Так и произошло: женщины остались в тюрьме, готовые все претерпеть, а их мужья беспрепятственно прошли под видом женщин мимо обманутых стражей. После этого они укрепились на Тайгете, где нашли поддержку у восставших илотов. Устрашенные спартиаты вступили с ними в переговоры, и было достигнуто мирное соглашение на тех условиях, что тирренцам возвращаются их жены и они, получив корабли и деньги, отправляются искать пристанища в других местах в качестве колонистов и родственников [d] лакедемонян. Так пеласги отплывают,[22] приняв начальниками лакедемонян Поллиса, Дельфа и Кратаида. Часть их поселилась на острове Мелосе, а большинство под началом Поллиса поплыли далее на Крит, следуя вещанию оракула, которое велело им продолжать плавание до тех пор, пока они не потеряют богиню и якорь, и только тогда основать город. И вот, когда они сделали остановку, высадившись у так называемого Херронеса, ночью их охватил безотчетный панический ужас. В переполохе [e] они бросились на корабли, оставив на суше наследственное изваяние Артемиды, которое еще их отцы вывезли на Лемнос из Браврона и которое они повсюду возили с собой. Когда в плавании смятение улеглось, они заметили отсутствие этой статуи, и тут же Пол лис обнаружил, что на якоре нет когтя, который, очевидно, отломился при вытаскивании якоря из каменного грунта. Объявив, что предсказанное оракулом исполнилось, Поллис распорядился плыть обратно.[23] Он захватил землю на Крите, одолев во многих битвах местное население, обосновался в городе Лнкте[24] и подчинил другие города. Поэтому ликтийцы считают себя по матерям родичами афинян и колонистами спартиатов.
9. Ликиянки[25]
[f] К мифам относится то, что, как передают, произошло в Ликии, но эта молва упорно держится. Говорят, что Амисодар, которого ликийцы называют Исаром, привел из ликийской колонии Зелеи пиратские корабли под началом Химара, мужа храброго, но грубого и свирепого. Его корабль [248] имел на носу изображение льва, а на корме дракона. Много бед он причинял ликийцам, невозможно стало не только выйти в море, но и жить в приморских городах. Наконец его убил Беллерофонт, преследуя его корабль верхом на крылатом коне Пегасе. Беллерофонт изгнал и враждебных Ликии амазонок, но не получил достойной награды от царя Иобата, а, напротив, встретил с его стороны неприязнь. Войдя в море, он обратился к Посидону с мольбой поразить эту страну бесплодием. И когда он после этого стал удаляться от моря, за ним последовала поднявшаяся волна, которая затопляла землю; страшное зрелище было это море, наступающее на сушу. Тщетно пытались ликийцы уговорить Беллерофонта прекратить это бедствие; тогда навстречу ему вышли женщины, [b] засучив свои хитоны; он, пристыженный, повернулся и стал отступать, а вместе с ним уходила и приливная волна.
Иные, пытаясь устранить сказочность этого предания, перетолковывают его так, что Беллерофонт не заклятием навел море на поля, а прорвал каменистую гряду, отделявшую море от низменной плодородной равнины, и, когда море стало заливать сушу, а мужчинам не удалось уговорить Беллерофонта, женщины, окружив его толпой, вызвали у него [c] сожаление и смирили его гнев.
Говорят также, что так называемая Химера — это устремленный к солнцу утес, который летом вызывает вредоносное преломление солнечных лучей и тяжелые испарения, губящие посевы. Беллерофонт же понял причину бедствия и устранил его, обрубив гладкую поверхность утеса, которая вызывала неблагоприятное преломление. Не видя надлежащей благодарности со стороны ликийцев, он замыслил их покарать, но был умиротворен женщинами.
Относящиеся сюда наиболее правдоподобные известия сообщает Нимфис [d] в четвертой книге своей «Истории Гераклеи». Он утверждает, что Беллерофонт убил в области ксантиев дикого кабана, истреблявшего их стада и посевы, но не получил за это никакой награды. По его мольбе, обращенной к Посидону, бог наказал ликийцев тем, что все их поля покрылись соленым выпотом и оставались бесплодными, пока Беллерофонт, снизойдя к просьбам женщин, не помолился Посидону снять гнев. Отсюда и пошел у ксантийцев обычай именоваться полным именем не по отцу, а по матери.
10. Салмантиянки
Прежде чем выступить против римлян, Ганнибал, сын Барки осадил [e] в Испании большой город Салмантику.[26] Сначала осажденные, не решаясь оказать сопротивление, договорились уплатить Ганнибалу триста талантов и выдать триста заложников. Но когда он снял осаду, их настроение изменилось и они не выполнили условия. Ганнибал вернулся и возобновил военные действия, поощрив своих воинов обещанием предоставить им город на разграбление. Тут горожане, совершенно подавленные, сдались на самых тяжких условиях: все свободные граждане покидают город безоружными, оставляя там оружие, имущество и рабов. Но женщины, положившись на то, что неприятели будут обыскивать только мужчин, а их эта проверка не коснется, спрятали под одеждой оружие и так вышли из города вместе с мужчинами. Когда все вышли, Ганнибал разместил всех в пригороде, приставив к ним стражами отряд масесилийцев,[27] а остальное его войско беспорядочной толпой бросилось грабить город. Масесилийцы, видя перед собой богатую добычу, доставшуюся их товарищам, [249] не могли спокойно нести возложенные на них обязанности стражей и один за другим покидали свои посты, чтобы принять участие в разграблении. Этим воспользовались салмантиянки. Перекликнувшись со своими мужьями, они передали им кинжалы, а некоторые и сами с оружием напали на стражей; одна даже вырвала копье у толмача Бакона и нанесла ему удар, от которого его спас только панцирь. Так салмантийцы одних стражей повергли, других обратили в бегство, и все вместе с женами освободились от пленения. Узнав об этом, Ганнибал устремился пх преследовать и часть их успел догнать и сразить, остальные же [b] укрылись в горах. Позднее они отправили к Ганнибалу просительное посольство, и им было великодушно разрешено вернуться в свой город.
11.  Милетянки[28]
Милетских девушек когда–то постигла без видимой причины непонятная и внушающая страх душевная болезнь. Можно было только предположить, что распространившаяся в воздухе болезнетворная зараза вызвала у них расстройство разума: все они внезапно были охвачены самоубийственным стремлением к петле, и многие, ускользнув от надзора, повесились. Мольбы и слезы родителей, уговоры друзей не достигали цели, [с] и, впав в это безумие, девушки преодолевали всякую бдительность окружающих. Казалось, что борьба с этим демоническим бедствием превышает человеческие возможности, пока по чьему–то мудрому совету не был принят закон — повесившихся девушек выносить на похороны через городскую площадь нагими. Это подействовало, и самоубийства девушек полностью прекратились. Великое доказательство благородства и добродетельности [d] такая боязнь бесславия: те, которые не колеблясь шли навстречу самому страшному — смерти и страданию, отступали перед мыслью о позоре, который ожидал их после смерти.
12. Киянки[29]
У девушек города Киоса было в обычае встречаться между собой на общественных празднествах и проводить вместе дни, а их женихи присутствовали при их играх и плясках; а по вечерам они ходили в гости к каждой поочередно и прислуживали ее родителям и братьям вплоть [e] до омовения ног. Часто бывало, что многие влюблялись в одну и ту же девушку, по при этом соблюдалась такая сдержанность, что после ее помолвки с одним из них все остальные женихи тотчас отступались. Но высшим проявлением женской скромности было то, что на протяжении семисот лет не было ни одного случая прелюбодеяния и ни одной соблазненной девушки.
13. Амфисеянки[30]
[f] Когда фокидские тпранны захватили Дельфы и Фивы вели с ними войну, получившую название Священной, справляющие дионисические действа женщины,[31] так называемые вакханки, в исступленном ночном блуждании, не замечая того, оказались в городе Амфиссе.[32] Утомленные и еще не владеющие полнотой сознания, они улеглись где пришлось на площади и погрузились в сон. В городе, который состоял в союзе с фокейцами, находилось много их воинов, и амфисские женщины, опасаясь какого–либо бесчинства с их стороны, сбежались на площадь, окружили спящих вакханок и молча охраняли их, а когда те пробудились, оказали им всю необходимую помощь, принесли еду и наконец, с разрешения своих мужей, проводили до границы.
14. Валерия и Клелия[33]
[250] Причиной изгнания Тарквинпя Гордого, седьмого после Ромула римского царя, было насилие, совершенное над добродетельной Лукрецией, супругой знатного римлянина, состоявшего в родстве с царским домом. Это преступление учинил один из сыновей Тарквиния, злоупотребив оказанным ему гостеприимством. Лукреция, поведав о происшедшем друзьям и близким, тут же закололась.
Изгнанный Тарквиний, не ограничиваясь войнами, которые он сам вел, пытаясь вернуть себе власть, убедил этрусского царя Порсенну выступить против Рима с большими силами. Одновременно с войной римлян [b] постиг еще и голод. Но они слыхали, что Порсенна не только грозный воитель, но и справедливый человек, и решились просить его быть третейским судьей у них с Тарквинием. Тарквиний надменно отверг посредничество Порсенны, говоря, что если тот не сохранит верности как союзник, то не может быть и беспристрастным судьей. Тогда Порсенна изъявил готовность удалиться, примирившись с римлянами, если ему будут возвращены земли, отнятые ими ранее, и захваченные ими пленные. На этих условиях он снял свои военные приготовления еще до окончательного оформления договора, получив заложниками десять юношей и десять девушек, в числе которых была и Валерия, дочь консула. И вот, когда эти [с] заложницы пошли на реку, чтобы выкупаться в некотором отдалении от лагеря, одна из них, по имени Клелпя, предложила вернуться в Рим вплавь. Они повязали свои туники на головы и, преодолевая сильное течение и глубинные водовороты, поддерживая друг друга, с большим трудом [d] добрались до другого берега. Иные же говорят, что Клелии удалось раздобыть лошадь и спокойно переправиться верхом, ободряя плывущих следом за ней и оказывая им помощь: основание для таких рассказов будет упомянуто далее.
Когда римляне увидели вернувшихся девушек, всех поразила их отважная предприимчивость, но самая попытка бегства не встретила одобрения: признали недопустимым, чтобы римляне ответили обманом на доверие, оказанное им одним человеком. Девушкам велели вернуться в плен и дали им проводников. Когда они переправились через реку, их едва не захватил [e] Тарквиний, напав из засады. Но Валерия с тремя рабами успела укрыться в лагере Порсенны, а остальных отбил сын Порсенны Арунс, вовремя подоспевший на помощь. Когда Порсенна увидел приведенных обратно заложниц и спросил, кто из них была зачинщицей бегства, остальные, опасаясь за Клелию, молчали, но она сама приняла на себя всю ответственность. Восхищенный Порсенна приказал привести роскошно оседланного коня и подарил его Клелии, а затем милостиво отпустил в Рим всех заложниц.
[f] Отсюда и делают некоторые вывод, что Клелия при побеге воспользовалась конем; но на это возражают, что, удостоив Клелию подарка, подобающего воину, Порсенна только выразил свое восхищение ее доблестной отвагой, превысившей женскую меру. Как бы то ни было, на священной дороге воздвигли женскую конную статую, которую одни называют памятником Клелии, другие памятником Валерии.
15. Μикка и Μегисто
[251] Аристотим, захвативший тираннию в Элиде[34] и отправившийся на поддержку царя Антигона, не знал никакой меры в злоупотреблениях своей властью. Будучи сам по природе человеком жестоким, он рабски трепетал перед наемным сбродом варваров, охранявших его жизнь и власть, и допускал с их стороны любые бесчинства и насилия, чинимые гражданам. Такое бедствие постигло и некоего Вилодема. Его дочерью, прекрасной девушкой по имени Микка, вознамерился овладеть один из командиров телохранителей тиранна по имени Лукий, движимый скорее наглостью, чем любовью. Он через посланных вызвал к себе девушку, и родители уговаривали ее, уступая принуждению, подчиниться. Но благородная и исполненная достоинства девушка, обнимая колени отца, умоляла [b] его предпочесть увидеть ее мертвой, чем допустить, чтобы она подверглась позорному насилию. Не вытерпев промедления, Лукий оставил попойку и явился сам, распаленный вином и похотью. Застав девушку припавшей к коленям отца, он приказал ей следовать за собой. Не встречая повиновения, он сорвал с нее одежду и стал хлестать Микку, которая молча переносила побои. Родители, видя, что их слезные мольбы остаются безуспешными, призвали богов и людей в свидетели творимого страшного [c]  беззакония, и тогда разъяренный пьяной злобой варвар заколол девушку, прежде чем она могла приподнять голову от коленей отца.
Не довольствуясь этим злодеянием своего наемника, тиранн умертвил многих граждан и еще большее число их изгнал. Передают, что восемьсот изгнанников, найдя приют в Этолии, просили вызволить от тираннии их жен и малолетних детей. Немного позднее и сам тиранн объявил, что женам изгнанников разрешается выехать к их мужьям, взяв с собой все, что пожелают из своего приданого! Когда Аристотим узнал, что они с радостью приняли это разрешение (желающих им воспользоваться оказалось более шестисот), оп распорядился, чтобы все они собрались в назначенный [d] день в определенном месте, где им ради их безопасности будет дано сопровождение. В указанный день женщины собрались у ворот со своими вещами, держа одних детей на руках, других оставив в повозках. Когда еще поджидали задержавшихся, внезапно показался отряд наемников тиранна. Еще издали они окриком приказали женщинам не двигаться с места, а приблизившись, велели отойти назад и, повернув повозки, направили их на толпу женщин, никого не щадя и не давая возможности уклониться и оказать помощь детям, которые гибли, падая с повозок под колеса. [e] Криком и бичами наемники гнали женщин как стадо овец, тесня их так, что они сбивали с ног друг друга, и наконец ввергли их в тюрьму, а их вещи были доставлены Аристотиму.
Это событие вызвало общее возмущение в Элиде. Жрицы Диониса, так называемые Шестнадцать,[35] с просительными ветвями в руках[36] и священными повязками на голове вышли на площадь и, пройдя мимо почтительно расступившихся оруженосцев, остановились в молчании перед Аристотимом, протягивая ему знаки просительного обращения. И как только [f] выяснилось, что их просьба касается тех женщин, которых он бросил в тюрьму, тиранн гневно обрушился на оруженосцев, которые допустили к нему просительниц, приказал прогнать жриц в шею и оштрафовал каждую на два таланта.
После этого в Элиде возник заговор против тираннии. Составил его Гелланик, человек, которого и старость, и то обстоятельство, что он был подавлен смертью двух сыновей, освобождали от каких–либо подозрений со стороны Аристотима. В то же время изгнанные тиранном ранее [252] переправляются из Этолпп и занимают Амимону, удобное как опора для военных действий место, куда к ним перебегают и многие из элидских граждан. Встревоженный этим тиранн отправился к находящимся в тюрьме женщинам и в расчете добиться успеха более устрашением, чем добром, потребовал от них послать своим мужьям просьбу покинуть страну, угрожая в случае отказа умертвить у них на глазах их детей, а затем предать позорной казни их самих. Долго он добивался положительного ответа, но женщины молчали и только переглядывались между собой, убеждаясь, [b] что ни одна не поддается его угрозам. Наконец Мегисто, жена Тимолеонта, и по заслугам мужа и по своим душевным качествам занимавшая среди всех выдающееся положение, не удостоив тиранна того, чтобы подняться с места, сидя дала такой ответ: «Если бы ты был человеком разумным, то не разговаривал бы с женщинами о делах их мужей, а обратился бы к самим мужьям, обладающим властью над нами, и нашел бы для этого слова лучшие, чем те, которыми ты нас обманул. Если же ты, не надеясь сам их убедить, пытаешься воспользоваться нашим посредничеством, то не обольщайся мыслью, [c]  что тебе снова удастся обмануть нас и что наши мужья так низки духом, чтобы из жалости к детям и женам пренебречь свободой родины: ведь не столь горестно для них потерять нас, которых они и ныне лишены, как отрадно освободить сограждан от твоего наглого издевательства». Не стерпев этой речи, Аристотим приказал привести малолетнего сына Мегисто и убить его на глазах у матери. Когда мальчика отыскивали [d] среди игравших детей, Мегисто сама подозвала его: «Иди сюда, сынок, освободись от ненавистной тираннии, прежде чем почувствовать ее, войдя в разум; а мне не так тяжело видеть тебя убитым, как растущим в низменном рабстве». Аристотим яростно набросился на нее с кинжалом, но один из приближенных по имени Киллон, считавшийся верным тиранну, но тайно ненавидевший его и участвовавший в заговоре Гелланика, удержал его от убийства, говоря, что такой поступок достоин неразумной женщины, а не мужа начальствующего и искушенного в государственных делах. С трудом удалось уговорить вернуть Аристотиму самообладание, и он удалился.
[e] Вскоре было Аристотиму грозное знамение. В полуденное время, когда он отдыхал с женой и шли приготовления к обеду, в вышине над домом показался кружащий орел. Словно по точному прицелу, он выпустил из когтей большой камень, который упал на кровлю над тем покоем, где находился Аристотим. Перепуганный грохотом над головой и криками собравшихся вокруг дома зрителей, Аристотим, едва разобравшись в происшествии, призвал к себе гадателя, услугами которого пользовался [f]  во всех делах, и в смятении стал расспрашивать, что это означает. Тот его успокоил, говоря что оно знаменует благоволение Зевса, сулящего свою поддержку; но тем из граждан, которым гадатель мог довериться, он объяснил, что над головой тиранна нависло возмездие, готовое вот–вот на него обрушиться. Поэтому и заговорщики во главе с Гелланнком решили не медлить, а выступить против тиранна на следующий день. В ту же ночь Гелланику во сне привиделся один из его умерших сыновей, обратившийся к нему с такими словами: «Возможно ли это, отец, что ты еще спишь? [253] Ведь наутро ты должен повести за собой городское ополчение». Это сновидение внушило бодрость и самому Гелланику и остальным заговорщикам.
В то же время и Аристотим, получив сведения, что Кратер, идущий с большими силами ему на помощь, расположился лагерем у Олимпии, так осмелел, что вышел на площадь с Кнллоном без телохранителей. Гелланик, видя, что наступил благоприятный момент, вместо условленного ранее между заговорщиками знака громко воскликнул, подняв руки: «Чего нам ждать, доблестные мужи? Вот в сердце родины прекрасная арена [b] для сражения за ее свободу». Первым обнажил меч Киллон, нанося удар одному из сопровождавших Аристотима; на самого тиранна бросились Трасибул и Ламппс и, настигнув его в храме Зевса, где он пытался спастись, убили, а затем выбросили тело на площадь и призвали граждан к свободе. С радостными возгласами выбежали и женщины; окружив мужей, они украшали их венками. Затем народ двинулся к дому тиранна. Его жена, запершись в своей спальне, повесилась. Были у него и две [с] дочери, красивые девушки брачного возраста. Элейцы схватили их и вывели из дома, готовые умертвить, подвергнув перед тем гнусному издевательству. Но вышедшая навстречу вместе с другими женщинами Мегисто громко воспротивилась этому, говоря, что не подобает тем, кто считает себя свободным народом, в своей необузданности уподобляться мерзким тираннам. Многих усовестила смелая речь и слезы уважаемой женщины, и от первоначального низкого намерения отказались. Девушкам было предоставлено самим покончить с собой, и для этого их отвели обратно [d] в дом. Старшая, Миро, сняла свой пояс и сделала из него петлю, а затем обняла сестру и сказала ей: «Смотри теперь на меня и действуй точно так же — мы должны умереть достойным нас образом». Но младшая стала просить позволить ей умереть первой и тут же взялась за пояс «Я никогда тебе ни в чем не отказывала, — ответила Миро, — уступлю и в этом, и вытерплю то, что для меня тяжелее смерти — видеть тебя, моя дорогая, умирающей». И она помогла сестре надеть петлю на шею, а когда убедилась что та мертва, вынула из петли, уложила и укрыла; а после этого [e] обратилась к Мегисто с просьбой уложить и ее после смерти так, как того требует пристойность. Никто из присутствующих не оказался таким черствым и таким ненавистником тираннов, чтобы не быть до слез тронутым величием духа этих девушек.
Ограничиваясь этими немногими из тысяч примеров доблести, проявленной женщинами сообща, перейдем к примерам доблести отдельных женщин, приводя их в том порядке, как они приходили на память, без притязания па временную последовательность, излишнюю, по нашему мнению, в этом роде исторического повествования.
16. Пиерия[37]
[f] Некоторые из ионийцев, поселившихся в Милете, вследствие раздоров, возникших у них с сыновьями Нилея, переселились в Миунт, где, однако, им приходилось испытывать много обид со стороны милетян, недовольных их отпадением. Столкновения продолжались, но это не было войной, исключающей всякое мирное общение, и миунтские женщины ездили в соседний Милет для участия в празднествах. У видного миунтского гражданина Пифея были жена Иапигия и дочь Пиерия. По их просьбе он отпустил их в Милет на справлявшийся там праздник Артемиды и жертвоприношение [254], носящее название Нелеиды. На этом празднестве в Пиерпю влюбился сын Нилея Фригий, располагавший в Милете большой властью. Когда он спросил, чем мог бы ее порадовать всего более, Пиерия ответила: «Создай для меня возможность приходить сюда часто и с большим сопровождением». Фригий понял, что она просит об установлении мира и дружбы между Милетом и Миунтом, и его усилиями война прекратилась. С этого времени Пиерия была окружена славой и почетом в обоих городах, а милетянкп еще и ныне видят счастье в том, чтобы мужья так любили их, как Фригий Пиерию. [b]
17. Поликрита
Между наксийцами и милетянами возникла война, причиной которой была Неэра, жена милетянина Гипсикреонта. Она влюбилась в связанного гостеприимством с ее мужем наксийца Промедонта и поддалась своей страсти. Сойдясь с ней и уступая ее страху перед мужем, Промедонт увез ее на Наксос, где она укрылась как молящая в святилище Гестии. Из уважения к Промедонту наксийцы не выдавали ее, ссылаясь на ее неприкосновенность под божественным покровительством, и это повело к войне.
Милетян поддерживали многие другие ионийцы, особенно эритрейцы, [с] и война была затяжной и изобиловала превратностями. Но как начало войне положила женская испорченность, так и покончила эту войну женская доблесть.
Военачальник эритрейцев Диогнет, имея хорошо расположенное мощное укрепление, увел из города Никсоса большую добычу и захватил в плен много женщин. В одну из них по имени Поликрита он влюбился и возвысил ее до положения не пленницы, а законной жены. Однажды, когда в милетском лагере справлялся праздник и все обратились к вину и веселью, Поликрита спросила у Диогнета, не возразит ли он против [d]  того, чтобы она послала своим братьям часть пирогов. Диогнет одобрил такое намерение. А Поликрита вложила в один из пирогов письмецо на свинцовой пластинке и велела посланному с этим угощением сказать братьям, чтобы они разрезали этот пирог в отсутствие посторонних. Братья Поликриты, прочитав ее послание, где содержался совет наксийцам напасть на врагов ночью, когда те в праздничном похмелье далеки от всякой бдительности, передали этот совет военачальникам. Наступление было предпринято, и форт эритрейцев пал с большими для них потерями. [e] Но Поликрита спасла Диогнета, выпросив себе его у сограждан. Когда же ее у городских ворот встретила толпа приветствующих граждан с цветами, она не вынесла радостного волнения и тут же у ворот упала мертвой. Там ее и похоронили, и это место носит название Памяти о зависти в ознаменование того, что судьба из зависти не дала Поликрите вкусить от заслуженного ею почитания.[38]
Так повествуют об этом наксийские историки. Аристотель же говорит,[39] что Диогнет, встретив Полпкриту не среди пленных, а при каких–то других обстоятельствах, влюбился в нее настолько, что был готов все отдать и все сделать ради ее взаимности. Она соглашалась ответить на его любовь при одном–единственном условии, относительно выполнения которого — так говорит философ — потребовала клятвы. Когда же он поклялся, Поликрита заявила, что ее условие состоит в том, чтобы он сдал ей Делий — [f]  так называлось укрепление эритрейцев на острове Наксосе. Диогнет, побуждаемый и страстью и клятвой, уступил и сдал Делий Поликрите, а она — своим согражданам. Уравняв таким образом силы с милетянами, наксийцы заключили с ними мир на желательных для себя условиях.
18. Лампсака
[255] В Фокиде были два брата, близнецы пз рода Кодридов, Фокс и Блепс; из них Фокс был первым, кто бросился в море с Левкадской скалы,[40] как сообщает лампсакпец Харон.[41] Обладая почти царским положением и могуществом, он по своим личным делам предпринял путешествие в Парий,[42] где стал гостем и другом Мандрона, царя бебриков, именуемых также питиесцами, и оказал ему помощь в войне, которую тот вел, обороняясь от беспокоящих его страну соседних племен. При отплытии Фокса Мандрон, [b] среди прочих проявлений дружеского расположения, обещал предоставить ему часть земли и города, если он пожелает вывести в Пптиессу колонию фокейцев.[43] И вот Фокс, произведя набор колонистов из граждан, отправил их во главе с братом в Питиессу. Со стороны Мандрона они встретили все, чего ожидали. Но со временем рост богатств у фокейских колонистов, извлекавших обильные доходы из поборов у соседствующих варваров, стал вызывать у бебриков недоброжелательство, а в дальнейшем и страх, и они искали возможности избавиться от пришельцев. Убедить Мандрона, мужа честного и благожелательного по отпошенпю к эллинам, [c] им не удалось. Но в его отсутствие они составили заговор хитростью истребить фокейцев. Об этом умысле проведала Лампсака, дочь Мандрона. Сначала она пыталась отговорить своих друзей и близких, доказывая, какое жестокое и нечестивое дело они замыслили против своих союзников и благожелателей, а ныне и сограждан. Когда же ее уговоры остались безуспешными, она тайно сообщила эллинам о подготовляемом нападении и призвала их к бдительности. Тогда фокейцы, подготовив праздничное жертвоприношение и пиршество, пригласили для участия в нем питиесцев в пригород; сами же разделились на два отряда, из которых один занял городские стены, а другой перебил оставшихся в городе. [d] Овладев же городом, они отправили к Мандрону посольство с предложением разделить с ними власть. Лампсака тем временем захворала и умерла; ее с почетом похоронили в городе и самый город в ее память назвали Лампсаком.[44]
Мандрон, избегая всякого подозрения в предательстве, отклонил предложение жить с ними и просил только, чтобы к нему отослали жен и детей убитых. Фокейцы это и выполнили с готовностью, не причинив отправляемым никакой обиды. Лампсаке же они, воздав почести как героине, в дальнейшем постановили приносить жертвы как божеству и соблюдают это поныне. [e]
19. Аретафила
Киренянка Аретафила жила не в столь древние времена, а в эпоху Митридата,[45] но ее доблесть и деяния позволяют сравнить ее с наиболее прославленными героинями. Она была дочерью Эгланора и женой Федима — знаменитых людей. Прекрасная по внешности, она отличалась и выдающимися умственными дарованиями, не чужда была и понимания государственных дел. Славу же ей принесли общие судьбы ее и родины. Ибо Никократ, установив тираннию в Кпрене, казнил множество граждан, собственноручно убил Меланиппа, жреца Аполлона, и присвоил себе это жречество, убил и мужа Аретафилы Федима, а ее насильственно взял в жены. Помимо тысяч других беззаконий он поставил у городских ворот стражу, которая оскверняла выносимых на похороны покойников, пронзая их кинжалами и накладывая клейма, чтобы никто из граждан пе мог под видом покойника ускользнуть от тираннии.
Трудно было Аретафиле переносить свои домашние бедствия, [256] хотя тиранн из любви к ней и стремился приобщить ее к тем выгодам, которые ему давала власть, ибо он преклонялся перед ней и с ней одной был кроток, оставаясь со всеми другими непримиримым и свирепым; но еще более угнетало ее горестное положение недостойно унижаемой родины. Один за другим умертвлялись граждане, и ниоткуда нельзя было ожидать возмездия, ибо изгнанники, бессильные и запуганные, оставались в рассеянии. Только на себя одну могла возложить надежду Аретафпла, II она замыслила последовать примеру знаменитого отважного деяния ферской Фивы.[46] Но так как у нее не было верных помощников, которых той давали обстоятельства, то она решила извести мужа ядом и с этой целью стала [b] собирать различные зелья и испытывать их действие. Однако ей не удалось сохранить свои приготовления в тайне, и на нее поступил донос. Мать тиранна Кальбия, женщина жестокая и непреклонная, сразу же потребовала для Аретафилы позорной казни. Но любовь Никократа умеряла его гнев и заставляла его медлить, тем более что некоторый предлог для этого давала твердость, с которой Аретафила противостояла возводимому на нее обвинению. Когда же она увидела, что бесспорные улики не позволяют полностью отвергать его, то призналась, что заготовляла [с] зелья, но не смертоносные. «Многое зависит для меня в этом споре, — сказала она. — Твое расположение ко мне, твоя слава и могущество подвергают меня зависти и недоброжелательству дурных женщин. Опасаясь злокозненной ворожбы с их стороны, я решилась противодействовать им такими же средствами. Может быть, это и неразумно и слишком по–женски, но смерти не заслуживает, разве только ты найдешь, что надо казнить женщину, прибегнувшую к привороту, чтобы быть любимой сильнее, чем тебе это желательно».
В ответ на эти объяснения Никократ решил применить пытку и руководить [d] допросом под пыткой было поручено Кальбии. Аретафила спокойно выдерживала все мучения, так что наконец сама Кальбия, утомленная, отступилась от продолжения пытки. А Никократ, уверившись в невиновности Аретафилы, отпустил ее и даже раскаялся, что довел допрос до пытки. Спустя краткое время он, влекомый страстью, снова пришел к Аретафиле, их близость восстановилась, и он старался почестями и всяческими проявлениями дружелюбия вернуть ее благосклонность. Но не ей было поддаться на ласку, устояв против стольких мучений. К прежнему сознанию стоявшей перед ней благородной цели теперь присоединилось и упорство, и она составила другой хитроумный план.
[e] Была у нее дочь, достигшая брачного возраста, красавица собой. Ее она и наметила в качестве приманки для брата тиранна, юноши, преданного страстям. Есть упорный слух, что Аретафила воспользовалась колдовскими чарами, чтобы приворотить этого юношу — звали его Лаандром — к своей дочери, совратив его рассудок. Когда же он был покорен и выпросил у брата разрешение на брак, то девушка, наученная матерью, стала внушать ему мысль об освобождении города от тираннии, говоря, что, живя под ярмом тираннии, он, будучи не рабом, а свободным человеком, не властен ни выбрать себе жену, ни сохранить ее; а вместе с тем [f]  и его друзья, угождая Аретафиле, настраивали его против брата всякого рода порочащими тираннию сообщениями. А узнав, что и у Аретафилы такие же помыслы и устремления, он взял на себя это дело и, направив своего раба Дафниса, его руками убил Никократа. После этого, однако, он не стал подчиняться Аретафиле, а сразу же показал своими делами, что он прирожденный братоубийца, но не тиранноубийца: став у власти, он правил своевольно и безрассудно. Все же Аретафила была у него в почете [257]; со своей стороны, она не обнаруживала никакой враждебности к нему и не оказывала открытого противодействия, а лишь незаметно влияла на государственные дела. Прежде всего она навязала ему войну с соседями, побудив Анаба, главу одного из ливийских племен, к набегам на киренскую область, доходившим до самого города. Затем она настроила Лаандра против его приближенных и военачальников, как воюющих без надлежащего усердия и более тяготеющих к обстановке мира и спокойствия, благоприятной и для его дел и для укрепления его власти над гражданами. Изъявила она и готовность содействовать заключению мира и предложила Лаандру свести его, если он того пожелает, с Анабом для [b] переговоров, прежде чем война приведет к каким–либо неисправимым последствиям. Лаандр согласился, и тогда она, вступив сама в переговоры с ливийцем, предложила ему богатые дары и много денег с тем, чтобы он захватил под стражу тиранна, когда тот явится на переговоры. Ливиец принял это предложение.
Лаандр сначала колебался, но пристыженный Аретафилой, которая успокаивала его тем, что сама будет присутствовать при этой встрече, отправился безоружный и без охраны. Находясь уже в близости от места встречи и видя там Анаба, он опять впал в малодушие и хотел дожидаться своих телохранителей. Но сопровождавшая его Аретафила и ободряла и стыдила его, и наконец, пресекая дальнейшую задержку, со всей решительностью [c] взяла за руку и, подведя к варвару, передала ему. Тут же ливийцы схватили его, связали и продолжали стеречь, пока не подоспели друзья Аретафплы с условленной оплатой, сопровождаемые другими гражданами: ибо многие, услыхав о происходящем, поспешили к провозглашению свободы. При виде Аретафилы они едва ли не забыли о своем гневе на тиранна, отодвигая мысль о возмездии ему на второе место: первым вкушением свободы была для них возможность со слезами радости приветствовать свою освободительницу, и они преклонялись перед ней как перед изваянием бога. Прибывали новые и новые толпы ликующих [d] граждан, и только к вечеру все вернулись в город, ведя и Лаандра. Воздав все почести и похвалы Аретафиле, граждане обратились и к расправе с тираннами: Кальбию сожгли заживо, а Лаандра зашили в мешок и бросили в море. Аретафилу же признали достойной участвовать в управлении, разделяя власть с лучшими мужами города. Но она, как бы доведя полную превратностей драму до благоприятного разрешения и победного венца, лишь только увидала город свободным, удалилась в женские покои, чуждаясь всякой суетности, и спокойно провела остаток жизни [e] за ткацким станком среди друзей и близких.
20. Камма[47]
Среди тетрархов Галатии выделялись могуществом находившиеся в некотором родстве между собой Синат и Синорпг.[48] Жена Сината по имени Камма блистала красотой и цветом молодости, но еще более того привлекала к себе своими душевными качествами. Она была не только любящей и верной супругой, но отличалась и разумностью и возвышенным образом мыслей, а ее доброта и приветливость располагали к ней сердца [f] всех подчиненных. Еще более блеска придавало ей и то, что она как жрица Артемиды,[49] особенно почитаемой галатами, на всех праздничных церемониях и жертвоприношениях показывалась в великолепном убранстве. И вот в нее влюбился Синориг. Понимая, что покорить ее при живом муже он не может ни убеждением, ни настойчивостью, он пошел на ужасное дело — коварно убил Сината, а вскоре после этого посватался к Камме. Камма проводила время в храме, выполняя свои жреческие обязанности, [258] и переносила потерю без малодушных жалоб, а с разумной твердостью, выжидая возможности возмездия за преступление Синорига. А он не оставлял своих домогательств, подкрепляя их благовидными речами: и заслуг у него больше, чем у Сината, и убил он его не из злодейских побуждений, а движимый любовью к Камме. И она с самого начала выслушивала эти речи снисходительно, а понемногу ее отказы становились все менее резкими. Притом же ее близкие и друзья, угождая мужественному [b] Синоригу, настойчиво убеждали ее дать согласие. Наконец она уступила и послала Синоригу приглашение встретиться с ней в храме, чтобы вместе получить от богов освящение и скрепление их брачного союза. Приняв его в храме, она дружелюбно его приветствовала, подвела к жертвеннику и, совершив возлияние из чаши, половину из нее отпила сама, а остальное дала выпить ему. А чаша была наполнена отравленной медовой сытой. II убедившись, что он выпил все до конца, с радостным возгласом преклонилась перед изваянием богини: «Призываю тебя в свидетели, о чтимая богиня, что ради этого дня я жила после убийства Сината, и все это время моей единственной отрадой была надежда на справедливое возмездие, и теперь, дождавшись этого дня возмездия, я иду [с] к моему супругу. А тебе, нечестивейший из людей, пусть твои близкие готовят могилу вместо брачного покоя». Слыша это и ощущая уже действие яда, галат поднялся было на колесницу, думая, что ему поможет движение и тряска, но сразу же был вынужден перейти на носилки, а вечером этого же дня умер. А Камма прожила еще одну ночь и, узнав о его смерти, отошла в спокойствии и радости.
21. Стратоника[50]
[d] Упомянем еще двух женщин, прославивших Галатию, Стратонику, жену Дейотара, и Хиомару, жену Ортиагонта. Стратоника, понимая, что ее мужу необходимо иметь законных детей для передачи по наследству его царской власти, и не рожая сама, убедила его произвести детей с другой женщиной и позволить ей, Стратонике, принять их как своих родных. Дейотар, восхищенный ее самоотвержением, предоставил ей свободу действий, и она, выбрав из числа пленных прекрасную девушку по имени Электра, свела ее с Дейотаром, а родившихся от этого союза детей воспитала как своих законных, с любовью и великолепной щедростью.
22. Хиомара[51]
[e] Хиомара, жена Ортнагонта была в числе женщин, захваченных в плен римлянами, когда римляне под командованием Гнея нанесли галатам поражение в битве. Центурион, которому она досталась в добычу, обошелся с ней по–солдатски и обесчестил ее. Это был человек, преданный не только любострастию, но и корыстолюбию. Уступая жадности и деньгам, он согласился вернуть Хиомаре свободу за изрядную сумму золота и сам вывел ее к реке, протекавшей между лагерем и городом. Когда галаты, переправившись через реку, выплатили ему обусловленную сумму и он отдал им Хиомару, по ее знаку один из них прикончил римлянина в тот момент, как он ласково прощался с Хпомарой, и отрубил ему голову, [f] Хиомара подняла ее и, завернув в одежду, унесла с собой. Вернувшись к мужу, она бросила эту голову ему под ноги, и когда он, пораженный, воскликнул: «Прекрасное доказательство верности, жена!» — она ответила: «Еще прекраснее, что в живых остался только один, кто имел со мной общение».
Полибий рассказывает,[52] что в Сардах он имел случай беседовать с этой женщиной и удивился ее разумности и возвышенному образу мыслей.
23. Пергамская девушка
Митридат вызвал к себе в Пергам в качестве друзей шестьдесят знатнейших [259] галатов,[53] но обращался с ними высокомерно и деспотически, вызывая этим их общее негодование. Один из них, тетрарх тосиопов[54] Эпоредориг, человек мужественный и обладающий большой телесной силой, взялся схватить Митрпдата, когда он будет разбирать дела, сидя на судейском кресле в гимнасии, и выбросить на улицу вместе с креслом. Но по случайности Митридат в тот день не пошел в гимнасий, а вызвал галатов к себе на дом. Эпоредориг и для этого случая убедил остальных галатов, когда они соберутся там вместе, напасть на Мптридата и разорвать его [b] на части. Но этот заговор по доносу стал известен царю, и он приказал истребить всех галатов одного за другим.[55] Вскоре он, однако, вспомнил об одном из них, по имени Беполитан, совсем молодом юноше замечательной красоты, и пожалел о нем, думая, что тот погиб одним из первых. Все же на случай, если он окажется еще в живых, царь послал распоряжение отменить его казнь. И выпало тому какое–то удивительное счастье. Когда его захватили, на нем была прекрасная дорогая одежда, и палач, желая присвоить ее в незапятнанном кровью состоянии, понемногу [c] снимал ее с юноши. Тут он и увидел посланцев царя, бегущих к нему и выкликивающих имя юноши.
Так корыстолюбие, для многих причина гибели, неожиданно спасло жизнь Беполитану. А Эпоредориг лежал казненный и выброшенный без погребения, и никто из друзей не смел приблизиться к телу. Но одна пергамская девушка, с которой он при жизни был близок, отважилась одеть и похоронить труп. Это было замечено стражами, и ее отвели к царю. Передают, что уже самый вид этой девушки, совсем молодой и простодушной [d], как–то подействовал на Митридата, но еще больше тронут он был, узнав, что причина ее поступка — любовь. Он разрешил девушке убрать и похоронить покойника и предоставил ей из своих средств погребальную одежду и убранство.
24. Тимоклея[56]
Фиванец Феаген, воодушевленный теми же чувствами любви к родине, что Эпаминонд, Пелопид и другие выдающиеся мужи, пал в Херонейской битве,[57] решавшей судьбу Эллады, уже после того, как одержал верх над противостоящим ему отрядом македонян и обратил его в бегство. Это он македонянину, окликнувшему его возгласом «До каких пор ты [e] будешь нас преследовать?», ответил: «До Македонии». Умирая, он оставил сестру Тимоклею, доблесть которой показывала, что душевные качества, сделавшие его великим и прославленным мужем, былп в его роду наследственными. Но Тимоклее ее доблесть только помогла легче перенести то, что выпало на ее долю из общих бедствий родины.
Когда Александр захватил Фивы и его воины предавались грабежу, дом Тимоклеи достался человеку, чуждому всякой воспитанности, грубому, наглому и дикому. Это был командир отряда фракийцев и носил то же имя, что и царь, но нисколько не походил на него. Перепившись за ужином, он не посовестился ни рода, ни нрава Тимоклеи и принудил ее [f]  стать его наложницей. Но и этим он не ограничился, а стал требовать у нее скрытое, по его предположению, золото и серебро, то прибегая к угрозам, то к обещаниям сохранить для нее положение законной супруги. Тимоклея, пользуясь поводом, который дал он сам, отвечала: «Лучше было бы мне  [260] умереть до наступления этой ночи: лишившись всего, я сохранила бы тело, не оскверненное насилием. Но раз это произошло, и по изволению судьбы я должна считать тебя своим попечителем, повелителем и супругом, то не буду лишать тебя того, что тебе принадлежит; ведь я и сама оказалась в твоем распоряжении. Были у меня нательные украшения, было и золото в деньгах. Когда захватывали город, я приказала служанкам собрать все это и бросила, или, вернее, спрятала в высохший колодец. Это сохранилось в тайне: колодец закрыт крышкой, а кругом густой лес. Владей всем этим на счастье; а мне будет достаточно того, что я дала тебе [b] доказательства благополучия и блеска моего дома». Услыхав это, македонянин не стал дожидаться утра, а немедленно отправился к колодцу, предводимый Тимоклеей. Распорядившись запереть сад, чтобы никто его не застал, он спустился в колодец в одном хитоне. Тут вела его к возмездию грозная Клото. Как только Тимоклея, оставшаяся у колодца, услышала его голос со дна, она стала бросать в колодец камни. Много камней она принесла сама, много особенно тяжелых подкатывали служанки. Так они забили и завалили его камнями.
К тому времени, когда македоняне узнали о случившемся и извлекли [с] труп, был уже издан приказ не убивать более никого из фиванцев. Поэтому Тимоклею отвели к царю и доложили об ее деянии. Александр, увидев в спокойном выражении ее лица и в самой поступи нечто благородное и внушающее уважение, спросил прежде всего, кто она такая. Она со всей прямотой смело ответила: «Мой брат Феаген пал под Херонеей, командуя и сражаясь против вас за свободу Эллады, чтобы мы не терпели того, что мы видим. Но претерпев такое, мы не боимся смерти. Не стремлюсь остаться в живых, чтобы испытать еще такую же ночь, если ты это допустишь». Тут все, в ком из присутствующих было достаточно благородства [d], прослезились. Александр же, понимая, что эта женщина стоит выше сожаления, и восхищаясь ее доблестью и речью, так чувствительно задевавшей его самого, приказал всем командирам тщательно следить, чтобы не допускались подобные бесчинства против благородных семейств, а Тимоклею и всех ее родственников освободил из плена.
25. Эриксо
У Батта, прозванного Счастливым, был сын Аркесилай, вовсе на него не похожий характером: еще при жизни отца он был им оштрафован на [e] талант за то, что окружил свой дом крепостной стеной; а после смерти отца, будучи и от природы злобным (что и стало его прозванием), а к тому же завязав дружбу с дурным человеком по имени Лаарх, он превратился из царя в тиранна. А Лаарх, замыслив сам захват тираннии, стал, действуя от имени Аркесплая и возводя на него ответственность за эти действия, изгонять и убивать лучших из граждан Кирены. Наконец он погубил и его самого, ввергши его ядовитой рыбой в тяжелую болезнь, от которой он и умер.[58] После его смерти Лаарх и овладел властью под видом сохранения ее за сыном Аркесплая Ваттом, с которым никто не считался вследствие его малолетства и хромоты. Мать же его Эриксо, женщина разумная и благожелательная, и притом имевшая много могущественных родственников, пользовалась общим уважением. Лаарх посватался к ней, изъявляя готовность сделать Батта своим приемным сыном и разделить с ним власть. Эриксо, посоветовавшись со своими братьями, предложила ему обратиться к ним, сама же представилась согласной на этот брак.  [261] Когда же Лаарх последовал этому указанию и братья Эриксо стали умышленно затягивать окончательный ответ, Эриксо посылает к нему служанку с сообщением, что братья пока еще колеблются, но раз уж возникнет эта связь, то они не станут противиться ее законному оформлению; поэтому он должен, если того желает, прийти к Эриксо ночью: все уладится, если будет положено начало. Лаарх, обрадованный и воодушевленный этим проявлением дружелюбия, обещал прийти, когда назначит сама Эриксо. А она договорилась о сроке со своим старшим братом Полиархом. [b] И в назначенный для встречи час Полиарха тайно проводили в покой сестры с двумя вооруженными юношами, искавшими возможность отомстить за отца, незадолго до того убитого Лаархом, К этому же времени Эриксо вызвала и Лаарха, который и появился без сопровождения своих телохранителей. Как только он вошел, на него накинулись оба юноши и он пал мертвым под ударами их мечей. Труп выбросили за городскую стену и гражданам Кирены показали Батта как наследника отцовской власти. Тут же Полиарх объявил о восстановлении древней киренской политии.
[с] В городе было много преданных Лаарху воинов египетского царя Амаснда, опираясь на которых он и внушал немалый страх гражданам. Они отправили к Амасиду посланцев с обвинением против Полиарха н Эриксо. Посланные, вернувшись, принесли известие, что царь, сильно разгневанный, замыслил войну против Кирены, и только забота о похоронах скончавшейся матери заставила его отложить военное выступление. Полиарх счел необходимым отправиться в Египет для объяснений. Присоединилась к нему и Эриксо, пожелавшая разделить с ним труды и опасность; не осталась в стороне и престарелая Крнтола, мать Эриксо, [d] окруженная общим глубоким почтением как сестра Батта Счастливого. В Египте их деяние сочли вполне оправданным, и сам Амасид высоко оценил мудрость и мужество Эриксо. Он почтил Полиарха и обеих женщин дарами и царственными проводами в Кпрену.
26. Ксенокрита
Такой же хвалы заслуживает и выступление куманской гражданки Ксенокрнты против тиранна Аристодема, прозванного Μαλακός — «мягкий», «кроткий» — не по мягкости нрава, как думают иные, а по той [e] причине, что так его называли варвары, когда он,[59] еще будучи длинноволосым подростком, в военных столкновениях с ними отличался не только смелостью и ловкостью, но и сообразительностью. Благодаря своим дарованиям он был уважаем согражданами и достиг высоких выборных должностей. Он был во главе воинского отряда, посланного на помощь римлянам, теснимым этрусками, которые пытались восстановить царскую власть изгнанного Тарквиния Гордого. Этот поход Аристодема был длительным,[60] и он использовал его, чтобы, действуя скорее как демагог, чем как военачальник, поблажками всякого рода расположить к себе находившихся под его командованием граждан н убедить их под его водительством свергнуть власть куманского совета и изгнать знатнейших и сильнейших граждан. Так он стал тиранном и дал полную волю своим развратным наклонностям, оскорбляя жен и детей. свободных граждан. Передают, что он принуждал мальчиков отпускать длинные волосы и рядиться в золото, а девушек стричься в кружок и носить короткие туники. [262] Влюбившись в дочь изгнанника Ксенокриту, он не вернул отца, чтобы испросить его согласие на брак, а счел, что сожительство с тиранном и без того почетно для девушки и должно вызывать восхищение и зависть у сограждан. Но Ксенокриту ее положение нисколько не восхищало, напротив, она тяготилась этим сожительством без законного выданья и тосковала по утраченной отечеством свободе не меньше, чем открытые враги тиранна, вызывавшие у него ненависть.
Аристодем как–то задумал обвести город рвом — затея не только не вынужденная необходимостью, но и бесполезная и имеющая единственной целью утомить граждан и лишить их досуга: каждому [b] предписывалось поднять ежедневно определенную меру земли. < Среди работающих была женщина, которая положила начало восстанию против тираннии.>[61] Увидав проходящего мимо Аристодема, она отвернулась и закрыла лицо отворотом туники. Когда Аристодем удалился, над ней стали подшучивать, что она только одного Аристодема стесняется, а на других не обращает внимания, и она со всей серьезностью ответила: «Но ведь Аристодем — единственный мужчина среди куманцев». Эти слова всех задели, а у более благородных совесть пробудила и мысль об освобождении отечества от тираннии. Говорят, что и Ксенокрита, услыхав об этом, сказала, [c] что предпочла бы и сама носить землю в присутствии отца, чем разделять с Арнстодемом роскошь и могущество. Все это внушило бодрость защитникам свободы, сплотившимся под главенством Тнмотела. А Ксенокрита обеспечила им возможность застигнуть Аристодема без охраны и безоружным, и они не замедлили воспользоваться этим, чтобы прикончить его.[62]
Так город Кумы получил свободу благодаря доблести двух женщин — одна дала первый толчок к делу освобождения, другая помогла довести его до конца. Ксенокрита отклонила все почести и награды, которые были ей предложены, испросив себе только одно — похоронить  [d] тело Аристодема. Это ей предоставили и избрали ее жрицей Деметры. полагая, что это и ей будет подобающей почестью и будет угодно самой богине.[63]
27. Жена Пифея[64]
Есть предание и еще об одной женщине, выдающейся своим разумом и доблестью, — жене Пифея, современника Ксеркса, Пифей, как передают, найдя золотую жилу и ненасытно пристрастившись к извлекаемому из нее богатству,  и сам полностью предался добыче золота и сограждан принуждал выкапывать и промывать золото, оставив всякое иное занятие. [e] Такая работа многих погубила, изнурила же всех, и наконец женщины пришли с ветвями просителей к дверям жены Пифея. Она, всячески успокоив их. отпустила по домам, а сама, призвав к себе золотых дел мастеров, которым вполне доверяла, в строгой тайне заказала им изготовить золотые хлебы, печенья, плоды и известные ей любимейшие блюда Пифея, который в это время находился в отъезде. Когда же он вернулся и попросил обедать, она поставила перед ним золотой стол, уставленный всевозможными блюдами, но не съедобными, а золотыми. Пифей сначала [f] очень одобрил эти искусные изображения, но, насытившись их видом, попросил чего–нибудь съестного, а жена подносила ему одно за другим только золотые кушанья. Пифей наконец пришел в раздражение и закричал, что он голоден. Тогда она объяснила: «Ведь ты создал нам изобилие этого материала, и больше у нас ничего нет: забыт всякий опыт и ремесло, [263] никто не возделывает землю, забросив посевы, древонасаждение и сбор всего, чем питает земля, мы копаем ее только в поисках излишнего и бесполезного, изводя этим и самих себя и граждан». Эта речь глубоко подействовала на Пифея, и хотя он не прекратил полностью золотоискание, но все же ограничил его, сохранив его принудительность только для пятой части граждан и предоставив прочим обратиться к ремеслам и земледелию.
Когда Ксеркс шел походом на Грецию, Пифей устроил роскошный прием всему персидскому войску и предложил царю щедрый денежный [b] дар. Вместе с тем он, имея несколько сыновей, просил царя освободить от похода одного из них и оставить его как кормильца отца на старости лет. Но Ксеркс, разгневавшись, приказал убить этого сына Пифея и, разрубив его тело пополам, разложить его по обе стороны дороги, по которой должно пройти войско, а остальных сыновей увел в поход, и все они погибли в сражениях. После этого Пифей испытал то, что свойственно малодушным и неразумным людям: он, боясь смерти, тяготился жизнью. Не имея ни воли к жизни, ни решимости уйти из жизни, он поступил так. В городе была обширная насыпь, мимо которой протекала река, [с] называемая Пифополитанской. На этой насыпи он построил усыпальницу, а течение реки изменил так, что она стала ее омывать. Туда он и удалился, оставив своей жене управление городом и распорядившись никому не посещать эту усыпальницу, а посылать туда ежедневно на лодке обед до тех пор, пока он не окажется нетронутым, что будет означать, что он, Пифей, умер. Так он окончил свою жизнь. А жена его превосходно управляла городом и избавила граждан от испытанных ими бедствий.


[1] …с мнением Фукидида. — Фукидид, II 45 (в знаменитой речи Перикла над павшими афинянами): «…если нужно мне упомянуть и о доблести женщин, которые останутся теперь вдовами, то я все скажу в коротком увещании: быть не слабее присущей женщинам природы — великая для вас слава, и тем выше, чем меньше говорят о ней среди мужчин, все равно с похвалою или с порицанием».
[2] …суждение Горгия. — Откуда взяты слова Горгия, одного из первых софистов V в., неизвестно.
[3] Стихотворная цитата из Еврипида (Геракл, 673—674, с неточностями).
[4] …Апеллес, или Зевксис, или Никомах… — Эти художники названы как представители трех поколений греческой живописи (начало, вторая половина и конец IV в.); имя Апеллеса, как самое знаменитое, вынесено вперед.
[5] …вещания Сивиллы и Бакида… — Пророчества Бакида (фигура мифическая, различались Бакид беотийский, аркадский и аттический) были в ходу еще в Греции VI—IV вв., пророчества Сивиллы (различались 10 сивилл, наиболее известны эрифрейская и кумекая) получили распространение уже в римскую эпоху и носят отпечаток восточных влияний.
[6] …Великолепие Семирамиды и Сесостриса… и Тимоклеи… — Семирамида — легендарная ассирийская царица, основательница Вавилона; Сесострис — столь же легендарный египетский царь, образ которого сложился по воспоминаниям о Рамсесе II (ХIII в. до н.  э.); Танаквиль (Танаквилида) — жена римского царя Тарквиния Старшего, предсказавшая мужу царскую власть, а после его смерти возведшая на престол Сервия Туллия, мудрого царя–реформатора (VI в. до н.  э.). Бруту, убийце Цезаря, женатому на Порции, дочери Катона Младшего, посвящено одно из «Сравнительных жизнеописаний» Плутарха, фиванскому полководцу Пелопиду (IV в.) — также; о Тимоклее см. ниже, 24.
[7] …любовь иная у Ирины… иначе у Олимпиады. — Алкестида (Алкеста), героиня трагедии Еврипида, согласилась умереть вместо своего мужа, но была спасена Гераклом; сравниваемая с ней Ирина (Эйрена) ближе неизвестна.
[8] Рассказ восходит к несохранившемуся сочинению Аристотеля «Варварские установления», но у Аристотеля речь шла о греческих корабельщиках и их троянских пленницах, а у Плутарха (под влиянием более поздней версии, использованной и Вергилием в «Энеиде») о троянских корабельщиках и их женах. Ср.: Плутарх, Ромул, I, и Рим. воп. 6 и примеч. 2.
[9] Описываемая война, богатая военными хитростями, происходила незадолго до нашествия Ксеркса в 480 г. и упоминается Геродотом (VIII 27—28) и Павсанием (Χ, I). Плутарх по своим дельфийским связям хорошо знал фокидские дела и сам был на празднике в Гиамполе (Заст. бес, IV I, 1) — городке на главной дороге из Фессалии в Фокиду.
[10] …в биографии Даифанта… — Жизнеописание Даифанта, фокидского полководца, не сохранилось среди сочинений Плутарха; оно принадлежало к той серии биографий местных исторических героев, из которой до нас дошел «Арат».
[11] …отняв ее у коронейцев. — Эрифры находились на малоазиатском берегу напротив Хиоса, поэтому раздоры у хиосцев с эритрейцами были частые; война за Левконию относится, по–видимому, к VII в. Местоположение Левконии и ионийской Коронеи точно неизвестно.
[12] …Филипп, сын Деметрия… — Филипп V Македонский осаждал Хиос в 202—201 гг., в войне против Египта и Родоса за контроль над Эгейским морем. Именно в это время на Хиосе происходило многолетнее восстание рабов под предводительством Дримака, во власти которого были все сельские местности, — видимо, Филипп поддерживал с ним союз.
[13] …против спартанского царя Клеомена… вдохновляемые поэтессой Телесиллой. — Поход спартанского царя–богохульника Клеомена на Аргос (ок. 494 г.) описан Геродотом (VI 75—83), но без упоминания Телевиллы; по–видимому, легенда о ней сложилась уже позднее у патриотических аргосских историков (Сократ Аргосский писал в III—II вв.), а в подкрепление ей в III в. в Аргосе было поставлено изображение Телесиллы, которое видел еще Павсаний (II 20, 8). Плутарх охотно пользуется этой версией, чтобы оспорить нелюбимого им Геродота.
[14] Памфилиакон — (Квартал в Аргосе? жертвенник?) — место неизвестное.
[15] …название Гермея. — Гермей — четвертый месяц после летнего новогодия, совпадал приблизительно с октябрем.
[16] …персы повернулись к неприятелям и… разбили их. — Ср. Плутарх, Александр, 69, и Изр. спарт. жен., 241 В. Победа царя Кира над мидянами (ок. 550 г.) описывается у Геродота (I 122—130), но изложенный здесь эпизод появляется в традиции лишь позднее (может быть, в IV в. в «Персидской истории» Ктесия, слывшего большим фантазером). В действительности обнажение такого рода имело магический (отвращающий) смысл.
[17] Ох — прозвище Артаксеркса III (359—338), предпоследнего персидского царя из династии Ахеменидов.
[18] …с союзниками. — Позднейший парадоксограф добавляет: предпринимать ли войну, у кельтов решают женщины, но если война кончается поражением, этих женщин казнят.
[19] …с Ганнибалом… — Поход Ганнибала через южную Галлию на Италию — 219 г. до н.  э.
[20] Этот рассказ о мелосских женщинах у других писателей не встречается, и место его действия — Криасс в Карий, на юге Малой Азии — точно неизвестно.
[21] Рассказ о тирренских женщинах относится к событиям на рубеже мифологической и исторической эпохи (Χ—IX вв.), когда доряне, переселившиеся в Пелопоннес, двинулись дальше на Крит и лежавшие на пути Мелос и Феру.
[22] Так пеласги отплывают… — Тирренцами и пеласгами (часто без разбора) называлось догреческое население Греции и Эгейских островов.
[23] …плыть обратно. — Считалось, что потом эти тирренцы выселились в Италию и стали называться этрусками. Первоисточник — рассказ Геродота (IV 145— 148) с несколько иной мифологической предысторией.
[24] …в городе Ликте… — Ликт — город на северном Крите, примерно в 10 километрах от моря.
[25] Миф о Беллерофонте (впервые в Ил. VI 156—195. потом у Гесиода, Пиндара и др.) повествовал, как греческий царь Прет, желая погубить его, послал его к ликийскому царю Иобату; тот поручил Беллерофонту убить чудовище Химеру («передом лев, а задом дракон, и коза серединой»); с помощью крылатого коня Пегаса Беллерофонт убил Химеру, победил племена солимов и амазонок и перебил войско, выставленное против него в засаде; тогда Иобат примирился с ним. Рассказ Плутарха представляет собой попытку рационалистически объяснить этот миф: перечисляются 4 версии, одна другой трезвее (как и в Заст. бес. и Рим. воп.), последняя — со ссылкой на историка Нимфиса Гераклейского (III в.).
[26] …город Салмантику. — Ганнибал завоевал город испанского племени вакцеев Салмантику (Саламанка) в 220 г., перед походом на Рим во II Пуническую войну. Рассказ об этом соединяет мотивы из гл.3 и 7 на фоне событий гл.6.
[27] …отряд масесилийцев… Масесилийцы — мавританское племя в войске Ганнибала.
[28] Этот рассказ был вставлен Плутархом и в его сочинение «О душе» и сохранился в латинском переводе Авла Геллия (Gell. XV 10). Интерес Плутарха к причинам болезней напоминает Заст бес. (VIII 9).
[29] Заглавие рассказа о киосских женщинах испорчено, речь может идти о городке Киосе на Мраморном море или об острове Кеосе близ Аттики. Добродетельные кеосцы (в противоположность порочным хиосцам) упоминались еще Аристофаном в «Лягушках» (970).
[30] Принимаем поправку Виттенбаха.
Время действия рассказа — 354—353 гг., во время «Священной войны» между фокидскими военачальниками Филомелом и Ономархом, захватившими Дельфы с их богатствами, и вставшими на защиту Дельф соседними государствами во главе с Фиами.
[31] …справляющие дионисические действа женщины… — О дельфийской колегии жриц Диониса ср.: Греч, воп., 293 С—F.
[32] …в городе Амфиссе. — Амфисса — фокидский город невдалеке от Дельф; но воины Филомела были наемниками, набранными на дельфийское золото, и могли не пощадить даже своих.
[33] Вместе с подвигами Горация Коклеса, в одиночку защищавшего мост, и Муция Сцеволы, сжегшего себе руку в знак неустрашимости римлян, подвиг Клелии был хрестоматийным примером римской доблести в первой же войне республиканского Рима за свою свободу (по традиционной хронологии — 508 г.). Плутарх описывает о также в жизнеописании Публиколы, 19. Рассказ о подвиге Валерии — по–видимому, более поздний и менее распространенный (может быть, сочинен склонным к выдумке историком начала I в. до н.  э. Валерием Анциатом во славу своего рода).
[34] Аристотим, захвативший тираннию в Элиде… — Аристотим был тираном Элиды около полугода в 272—271 г. при поддержке македонского царя Антигона Гоната. Источник Плутарха — по–видимому, эллинистический историк Филарх, известный склонностью к драматическим эффектам.
[35] Шестнадцать — Коллегия жриц Диониса, аналогичная той, во главе которой в Дельфах находилась Клея.
[36] …с просительными ветвями в руках… — С масличными ветвями в знак того, что они — просительницы, находящиеся под защитой богов.
[37] Время действия рассказа — Χ—IX вв., ионийская колонизация малоазиатского берега; возглавлявший ее Нплей — лицо легендарное. Миунт и Милет стояли на противоположных берегах Латмийского залива; в историческое время Миунт находился в зависимости от Милета — видимо, тогда и возникла легенда, что он был колонией Милета. Этот рассказ передан Аристенетом (I 15).
[38] …судьба из зависти не дала Поликрите вкусить от заслуженного ею почитания. — У Парфения (Parth., 9 и 18) еще более красочная подробность: Поликрита умерла под тяжестью даров, поднесенных ей благодарными наксосцами.
[39] Аристотель же говорит… — Сочинение Аристотеля, на которое ссылается Плутарх («Наксосская полития»?), не сохранилось. Время действия — по–видимому, VII в.
[40] …с Левкадской скалы… — Левкадская («Белая») скала таких в Греции было несколько) была посвящена Афродите, и прыжок с нее, если человек оставался жив, исцелял от любви.
[41] …лампсакиец Харон. — Лампсак — город в Малой Азии при выходе из Геллеспонта в Мраморное море. Источник Плутарха Харон Лампсакский жил в первой половине V в. до н.  э.
[42] …путешествие в Парий… — Парий лежит немного восточнее Лампсака на том же берегу.
[43] …вывести в Питиессу колонию фокейцев. — «Питиесса» означает «Сосновая земля». Племя бебриков жило в этих местах еще в мифические времена (при проезде аргонавтов).
[44] …город… назвали Лампсаком. — Традиционная дата основания Лампсака — 654 г. до н.  э.
[45] …в эпоху Митридата… — Время действия, по–видимому, между 96‑м и 86‑м гг., когда последний киренскпй Птолемей передал, умирая, Кирену римлянам, но римляне не сразу установили в ней провинциальный режим.
[46] …деяния ферской Фивы… — Фива — жена фессалийского тирана Александра Ферского, «первая, но не последняя» жена тиранна, организовавшая убийство своего мужа (359 г.), — см. Плутарх, Пелопид, 35.
[47] Этот рассказ повторен Плутархом в диалоге «Об Эроте», 22.
[48] Среди тетрархов Галатии выделялись… Синат и Синориг. — Галатами греки называли галлов, с III в. до н.  э. поселившихся в центральной части Малой Азии. Они делились на три племени, каждое под управлением 4 тетрархов («четверовластников»). Время действия — начало I в. до н.  э.; сыном этого Синорига был царь Денотаρ Филоромей («Любящий Рим»), подзащитный Цицерона.

[53] Митридат вызвал… знатнейших галатов… — Время действия — 86 г., когда Митридат, ведя войну против Рима, старался запугать своих союзников, чтобы они не передались врагу.[49] …жрица Артемиды… — Артемида Малоазийская — по–видимому, воинственная богиня Ма; римляне отождествляли ее с Беллоной.
[50] Время действия — середина I в. до н.  э.; герой рассказа — Дейотар Младший, сын, соправитель и предполагаемый наследник вышеупомянутого Филоромея; он скончался раньше своего отца, так. по–видимому, и не оставив потомства.
[51] Время действия — 189 г., когда римляне, разбив сирийского царя Антиоха Великого, расправлялись с его союзниками–галатами.
[52] Полибий рассказывает… — Рассказ Полибия, послуживший источником Плутарху, сохранился только в пересказе Ливия (XXXVIII 24).
[54] …тетрарх тосиопов… — Тосиопы — название рода или племени, по–видимому, испорченное. Три главных галльских племени назывались толистобоги, тектосаги и трокмы.
[55] …приказал истребить всех галатов одного за другим. — Об избиении галатских заложников в Пергаме упоминает Аппиан в «Митридатовых войнах» (ВДИ, 1946, № 4), 46, но рассказ Плутарха больше никем не передается.
[56] Этот рассказ в сокращении повторен в биографии Александра, 12.
[57] …в Херонейской битве… — Битва при Херонее, давшая македонянам власть над Грецией, произошла — в 338 г. Ни фиванский военачальник Феаген, ни фракийский Александр ближе неизвестны.
[58] …он и умер. — Время действия — середина VI в. Краткое упоминание об этих событиях есть у Геродота (IV 160), где, впрочем, Лаарх (Леарх) назван не другом, а братом убитою Аркесилая.
[59] Текст в этом месте неясен, передается по общему смыслу.
[60] Этот поход Аристодема был длительным… — Победа Аристодема Кумского над этрусками — 524 г., его поход па помощь римлянам против тех же этрусков — около 508 г.
[61] В тексте рукописей явный пропуск. Перевод дается по дополнению Внттенбаха.
[62] …прикончить его. — Историю Аристодема подробнее излагает Дионисий Галикарнасский (D. Η., VII 2—11), но у него жена тиранна погибает вместе с мужем при восстании обездоленных аристократов против Аристодема. Именно с Дионисием спорит Плутарх в рассуждении о значении прозвища Аристодема.
[63] …ей будет подобающей почестью и будет угодно самой богине. Легенда  о Ксенокрите — по–видимому, позднее сочинение по образцу истории Фивы Ферской (см.: 19, Аретафила, примеч. 2).
[64] В рукописях этот рассказ не отделяется от предыдущего. Источник рассказа о Ксерксовом гневе на Пифея (480 г., перед походом Ксеркса на Грецию) — Геродот, VII 27—29 и 38—39. Но оба остальных сюжета — о золотом пире и о погребении заживо — у Геродота отсутствуют и восходят к моралистическому фольклору. В частности, первый из них представляет собой рационалистическую переработку известного мифа о царе Мидасе.